Гена решительно направляется к входу в кинотеатр. Коля провожает его взглядом, сплевывает.
      — За чемоданчик-то свой переживает наш дружок. Никак со своим барахлом расстаться не может. Прикипел. Сердцем прирос. Нет, Эныч, что ни говори, а сколько волка ни корми, у ишака дядек толще. Слушай, а вдруг он не вернется?
      — Вернется, — говорит Эныч. — Пить хочется. Медяки не все растерял?
      — Посмотрим, — Коля перебирает в кармане мелочь. — Копеек десять наскребу.
      — Хватит. Пошли к бочке с квасом.
      У бочки выстроилась длинная очередь. В руках у покупателей — банки, бидоны, канистры, ведра, баки. На кране висит табличка «Кваса нет». Привалившись к колесу, похрапывает, что-то бормоча, продавец в грязном халате. Рядом, метрах в пяти от бочки, под перекосившейся саклей-навесом, жарит что-то на открытом мангале редковолосистая, одетая в джинсы и засаленную верблюжью поддевку, с рыжей бородой и носом боксера, неопределенных лет и национальности личность.
      — Хачапури!.. Сулугуни!.. Мацони!.. Подходи, давай! Ешь!.. Потом квас лучше кушать будешь! Слышь, кацо?!. Тебе говорю, генацвали!..
      — Счастливый человек, — замечает Коля, кивая в сторону квасника. — Поел, попил и балдеет себе на здоровье. А нам с тобой, Эныч, и не оставил. Видишь, чего написано?
      — Квас-то есть, — бубнят в очереди. — Ждем вот когда продавец проснется.
      — Так мы щас этого дядька дрожжевого вмиг разбудим. Да, Эныч?
      — Будить нельзя, — волнуется очередь. — Обидится и совсем уйдет… Вы подождите немного. Обычно он больше двух часов не спит. Так что полчасика всего потерпеть осталось.
      — Зачем будить джигита? — вступает в разговор шашлычник. — Нельзя! Удачи не будет!.. Сациви, гурджуани, хинкали!.. Подходи, пробуй давай, э-кх!..
      — А вдруг он во сне к театру за костями побежал? Тогда до вечера прождете, — шутит Коля.
      — Вон ты какой грамотный отыскался, — возмущается очередь. — Не хочешь — не стой. И другим не мешай. И так нас этот рыжий ирод своими запахами совсем замучил, да еще ты тут. Были бы у тебя дети, так посмотрели бы мы на тебя. Бездельник. С ранней зари бы вставал, дядиного света не видел. Раздрыга.
      — Тогда стойте и нюхайте здесь своих жареных барсиков, — сглатывая слюну, машет рукой Коля.
      — Ладно. Пошли к автоматам. — говорит Эныч.
      Подойдя к автоматам с газированной водой, Коля достает из кармана брюк монетку и бросает ее в щель. Тонкой струйкой наполняется стакан. Пока Эныч пьет, Коля берет из крайнего автомата еще один стакан и прячет его в карман пиджака. Оглянувшись, замечает неподалеку, у газетных стендов, сосредоточенно читающего гражданина.
      — Чего там пишут, товарищ?
      — Ничего, — пожимает плечами читающий гражданин. С еще большим вниманием вглядывается в газетные строки.
      Коля понимающе кивает.
      — Ну что, Эныч, удовлетворил жажду? Поплыли поближе к дверям.
      Около киоска спортивных лотерей толпятся милиционеры. Топчут разорванные бумажки лотереи «Спринт». Рвут и кидают новые.
      Коля и Эныч прибавляют шагу.
      — Вот она, правда нашей жизни, Эныч, — шепчет Коля, — квасника-то в вытрезвяк не везут, а нас с тобой — чуть что, сразу вяжут, сволочи…
      У входа в кассовый зал еще два милиционера штрафуют торговку укропом. Получив деньги, устремляются к лотерейному киоску. Расстроенная торговка пересчитывает пучки, бормочет:
      — Не везет сегодня служивым, не будет мне никакой выручки. Дядя, сгорел бы скорее этот окаянный киоск… Молодые люди, укропчику не желаете? Только что с грядки — бери без оглядки.
      — Ты бы нам лучше соленый огурец предложила, хозяйка, — отвечает Коля. — Куда нам твой укроп. Разве что в одно место засунуть.
      — У вас, пьянчужек, одно на уме, — серчает торговка. Замахивается пучком. Коля посмеивается.
      …В дверях кинотеатра появляется Гена.
      — Дуйте сюда, ребята… В общем такой расклад. Анютка побежала башли занимать. Минут через пятнадцать обещалась бросить на клык червонец. Мы, пожалуй, с вами внутри подождем. Филь-мец посмотрим. Чего нам на улице маячить? Лягавым зенки мозолить… Нас туда пропустят, я с билитершей договорился.
      — Кажись, все хоккей, Эныч, — Коля потирает ладони. — А Гена — парень не промах. Живем!
      …Друзья входят в зал. Занимают ближайшие свободные места на последнем ряду.
      — Куда ты идешь, Красная Шапочка? — звучит с экрана вкрадчивый голос.
      — К ба-абушке, — отвечает тонкий голосок. Гена, усаживающийся последним, засовывает чемодан под кресло.
      — Минут через пять пойду ее подгоню, — обещает он приятелям.
      — А поддать, Ген, можно будет здесь, прямо в зале. Магазин здесь под боком. Я пулей сгоняю, — шепчет Коля. — Сколько брать, две? А может, на три наскребем?
      — А что у тебя в корзинке? — допытываются с экрана. Под Энычем скрипит кресло.
      — И пожрать надо взять, — говорит он.
      — Эй, потише там! — сердятся в середине зала. — Детишкам мешаете.
      — До свидания, Серый Волк. Тороплюсь я, — говорит Красная Шапочка.
      Коля смотрит на экран.
      — Заспешила девчушка. Знает который час. Как раз вино-водочный открывается. Геннадий, пять минут еще не прошло?
      — Нет еще. Рановато пока. Не суетись, кореш.
      — Эй, прекратите безобразие! Сколько раз вам говорить! — возмущается тот же сердитый голос из зала. — Не на гулянку пришли! По-человечески себя ведите! Какой образец поведения демонстрируете подрастающему поколению?!
      Кресло Эна Эновича потрескивает.
      — Чего это он к нам пристал?
      — Ты кто такой?! — бросает сердитому посетителю в зал Коля. — Что, больше всех надо?
      — Разбулатова не знаете? Сейчас поговорим с вами в отделении милиции — шелковыми станете. Шпана! — угрожает голос.
      — Не связывайтесь с ним, ребята, — успокаивает друзей Гена. — Из-за таких фрайеров весь кайф поломать можно.
      Коля плюет себе под ноги.
      — Никакого житья от этих блюдолизов. Дядьки идейные! Эныч вздыхает. Лениво наблюдает за действиями рисованных сказочных персонажей, потягивается и, широко зевнув, говорит:
      — ПЕНЬ-БЕНЬ какая-то.
      Коварный прожорливый волк заглатывает неуклюжую бабушку, выплевывает тапочки и очки. Очки цепляет себе на нос. На голову надевает голубой чепчик. Ложится в постель, берет с ночного столика и ставит себе на грудь карманную шахматную доску с миниатюрными фигурками. А к домику подходит Красная Шапочка.
      Шапочка дергает за шнурок, звякает дверной колокольчик.
      — Кто там? — сладко интересуется волк.
      — Это я. Твоя внучка, — игривым голоском отзывается девочка. — Красная Шапочка.
      Волк объясняет Шапочке, как открыть дверь, гладит ус и двигает ферзя. В избушку входит улыбающаяся внучка, подходит к постели.
      — Как себя чувствуешь, бабушка? Опять шахматишками пробавляешься?
      — Да, моя крошка, есть такой грешок. Забавная тут у нас с тобой комбинация вырисовывается.
      — Ты так изменилась, бабушка.
      Шапочка присаживается на край постели. Ставит корзинку, снимает сандалики.
      — Ножки устали. Очень уж я к тебе сегодня торопилась, ба-бульция.
      — Ты тоже изменилась. Барышней стала.
      — А ушки у тебя почему такие большие? — заалевшая Красная Шапочка трогает пальчиком ухо волка.
      — Это чтобы тебя лучше слышать, птичка моя, — псевдобабушка гладит лапой розовые коленки девочки.
      — А глазки? — спрашивает любознательная Красная Шапочка. Снимает шапочку.
      — Чтобы лучше видеть тебя, клубничка моя, — лапа поднимается выше. Красная Шапочка расстегивает пуговицу на платьице, двигает худенькими плечиками.
      — А какой у тебя большой рот! Зачем тебе такой?
      — Это чтоб… — волк сглатывает слюну, — горячо целовать тебя, дорогая моя, любимая.
      Пальчик Шапочки упирается в одеяло, приподнявшееся холмом посредине постели.
      — А это?.. — дыхание девочки становится прерывистым. — Что это?
      — А это, — облизывает свои толстые губы волк, — это свет моей жизни, грех души моей, огонь моих чресел, — подарок для тебя, ненаглядная моя, единственная!..
      Разбрасывая в разные стороны крохотных полированных болванчиков, волк откидывает одеяло. Радостно вскрикнув, Красная Шапочка принимается стягивать с себя платьице. Под платьицем оказываются зеленые трусики с вышитым на них малиновой вязью именем «Лолита».
      Ударом когтя волк разрывает трусики в клочья и подминает под себя не успевшую стащить с головы платьице соблазнительную нимфетку.
      — Провокация! Вредительство! — надсаживается в центре зала назвавшийся Разбулатовым зритель. — Остановите сеанс! Включите свет!
      — А прикольный мультец, — Коля толкает Эныча локтем. — Наверняка западный. И как только наши этот момент не вырезали?
      Волк и Красная Шапочка меняют в постели позицию. Продолжают функционировать среди порхающих в засушенном танце бабочек-конфетти.
      — Кто это сделал?! Всех под суд! — выплясывают руки вскочившего с места Разбулатова. — Подать сюда администрацию! До самого Курносова дойду! Под расстрел пойдете! Я за всеми давно слежу!..
      Голос у Разбулатова срывается. Еще какое-то время он яростно рубит воздух, затем начинает пробираться через ряды кресел к светящемуся оконцу киноаппаратной. Под ногами Разбулатова пищат юные зрители. С экрана его настигают причмокивания, вздохи и стоны: у волка с Лолитой-Шапочкой французская любовь.
      Гена встает и на гнущихся и дрожащих ногах направляется прочь из зала. В руке его болтается машинально прихваченный чемодан.
      — Ну что, Ген, пошел? Давай только скорей возвращайся, — говорит, не отрываясь от происходящего на экране, Кувякин. — Интересно ведь!
      Разбулатов достигает последнего ряда кресел. Оттолкнувшись от чьих-то плеч, со всхлипыванием и клекотом грудью кидается на оконце-амбразуру. Зал погружается во мрак. Нарастающий плач детей заглушает сладострастные излияния звуковых колонок. Разбулатов, в свою очередь, перекрывает все вместе взятые звуки внезапно вернувшимся к нему голосом:
      — Мать вашу так!!!
      …В фойе светло и просторно. Со стен жизнерадостно поглядывают звезды советского кинематографа. Блестят глянцевые анонсы и мраморный пол, белеют известковые колонны. С лестницы, ведущей вниз, к туалетам, доносится крик билетерши:
      — Жора! Жора! Киномеханик! Скорее же! Там у вас что-то случилось! Жора! Ну Жора же!
      Слышны торопливые шаги. С лестницы в фойе, застегивая на бегу ремень, влетает запыхавшийся киномеханик Жора. Скользит по мрамору и скрывается за дверью с надписью «Посторонним вход воспрещен». В то же мгновение приоткрывается дверь кинозала. В фойе протискивается Гена с чемоданом, крадется вдоль фотографий и анонсов по направлению к выходу. Из-за дальней колонны появляется Ландсгербис. С удивлением наблюдает за поведением Гены. Следует за ним. Гена оборачивается, но не останавливается, а, наоборот, ускоряет шаг. Ландсгербис негромко окликает его:
      — Сокол!
      Гена бросает чемодан и переходит на бег.
      — Сокол!
      — Нет! Не правильно! Я в такие игры не играю!
      Гена выбегает на улицу. Ландсгербис, наморщив лоб, стоит у стеклянных дверей. «Сокол» мечется на трамвайной остановке, затем бежит к стоянке такси…
      Распахивая дверцу машины, «Сокол», он же капитан Дельцин, выпаливает:
      — В аэропорт. К чертовой бабушке! Плачу втройне!
      — Ив оба конца, — говорит водитель. — Деньги на бочку. Дельцин бросает на сиденье к шоферу пятидесятирублевую купюру, делает резкий жест рукой.
      — Гони!
      Машина срывается с места, давит у остывшей асфальтовой кучи двух замечтавшихся голубей и мчит по трамвайным рельсам, вздымая пыльные облака.
      Опираясь на пульт костяшками пальцев, стоит, наклонившись, генерал. Его взгляд направлен в одну точку. Перед Плуховым — кучка раздавленных окурков. Он в задумчивости.
      У стола, потирая лоб, просматривает свои записи Ландсгербис.
      Нервно подергивая усами ходит по комнате Джугашхурдия, время от времени поглядывая на генерала.
      — Тридцатый… Тридцатый… Жду сообщений… Двадцать второй… Двадцать второй… — вызывает на связь группы Степанчук.
      — Говорит тридцатый, — звучит из динамика. — Машина с «Соколом» выехала на Варнаковское шоссе. Движется в сторону аэропорта.
      — Состояние четыре! — командует Степанчук. — Не упустите сигнала от «Сокола»!
      Проследив за взглядом генерала, Джугашхурдия останавливается у стола и говорит Плухову:
      — Зачэм вы рассматрываэтэ окуркы? Надо что-то прэдпрыны-мат.
      Генерал выпрямляется. Убирает руки в карманы. Смотрит на Ландсгербиса.
      — А что вы, товарищ Ландсгербис, думаете по этому поводу? Вы — как очевидец?
      Ландсгербис ручкой, в форме скрипичного ключа, делает новую запись в книжечке.
      — Данная экстраординарная ситуация получена путем сложной комбинационной игры. Предпочту не делать скоропалительных выводов. Касательно Дельцина замечу, что за время многолетней совместной работы не наблюдал за ним каких-либо отклонений при выполнении служебного долга.
      Ландсгербис посасывает колпачок авторучки.
      — Ясно, — говорит генерал, пощипывая мочку уха. Пододвигается к Степанчуку.
      — Ясност прэдполагаэт дэйствиа, — ворочает усами Джугашхурдия. — Ваш Чугун наносыт странэ нэвосполнымыэ потэры. Он угрожаэт государствэнным ынтэрэсам страны. С этым пора кончат.
      Генерал покусывает нижнюю губу.
      — Майор Степанчук! Что скажете вы?
      — Девятый… Девятый… — продолжает вызов групп Степанчук.
      — Майор Степанчук! Я к вам обращаюсь!
      — Я слушаю, товарищ генерал.
      — Что вы слушаете?
      — Вас, товарищ генерал.
      — Я спросил ваше мнение. У вас есть еще свое мнение?
      — Мое мнение целиком совпадает с мнением товарищей из Москвы, — Степанчук громко щелкает тумблером.
      «На-ка, выкуси мое мнение», — думает он. Опускает голову к пульту и продолжает:
      — Я только хотел добавить, что данная экстраординарная ситуация угрожает не только интересам всей страны.
      «Свалились на шею два недоноска столичных — хмырь болотный и ишак карабахский».
      Лицо генерала темнеет. Он стискивает зубы. Давят тяжелые мысли. Грозит в любую минуту заныть старая рана. «Да, понятно… Все, конечно, сразу в кусты. В кустах-то оно спокойнее. Хорошо в кустах. А мне, значит, решение принимать… Прислал мне помощников Барабан! Один какие-то кренделя выписывает, второй только губами чмокает, а третий вообще чокнутый и лыка не вяжет. Степанчук, вражина, всегда мне рад ножку подставить. Надо будет ему работенку погрязнее дать, да потуже, да чтоб ответственности побольше. И спать не давать. В крайнем случае все свалю на него, и никакой Борисов, никакой даже Молекула ему не помогут… А что делать сейчас? Брать Чугуна или не брать? Звонить Барабану?.. Нет, это отпадает — себе дороже. Надо решить сейчас. Самому… Вот черт! Так брать или не брать? Если Барабану сейчас звонить, то…»
      — Итак, товарищи, — произносит генерал, доставая портсигар, — ситуация сложилась критическая. Дальнейшие действия врага предусмотреть практически невозможно. Исходя из данной обстановки, считаю необходимым изолировать ядро вражеской группировки, действующей в нашем городе. Если существенных возражений у вас не имеется, то Чугуна и Кувякина будем брать. По возможности — бесшумно. Возражения есть?
      Расположившиеся за столом Ландсгербис и Джугашхурдия молчат. Генерал поворачивается к Степанчуку.
      — Возражений, как вижу, не имеется. В таком случае, майор, приступайте к разработке и проведению операции захвата.
      Генерал зажигает спичку, прикуривает.
      — Есть, Петр Сергеевич, — встает клацая челюстями Степанчук.
      Гудит зуммер.
      — Говорит девятый. Группа Чугуна движется в сторону консервного завода. Контактов за последние полчаса не наблюдалось.

5