Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Эныч

ModernLib.Net / Комарницкий Евгений / Эныч - Чтение (стр. 4)
Автор: Комарницкий Евгений
Жанр:

 

 


      — До чего только эти долбаки не додумаются! Молодежь, конечно, — Иван запускает пальцы в нагрудный карман, ищет что-то. — На баб как чумовые лезут, а на БАМ не загонишь… Погодьте маленько, сигарету стрельну. Папиросы в машине оставил…
      Иван обращается к соседям.
      — Сигарету? — переспрашивает пожилой коренастый мужчина в летней шляпе, добротном шерстяном пиджаке и мятых брюках отличного от пиджака цвета. Грудь мужчины украшена различными юбилейными медалями, покосившейся планкой и несколькими значками. — Держи.
      Но сигарету мужчина отдавать не спешит.
      — На каком фронте бил немцев? — окидывает Ивана оценивающим взглядом.
      — Да я с сорок пятого года рождения, — неуверенно отвечает Иван.
      — Ровесник Победы! — мужчина хлопает таксиста по плечу. — В армии был? В каких войсках?
      — Не довелось, — Иван тянется за сигаретой.
      — Нет, посто-ой! — убирает руку с сигаретой мужчина. — Не служил, говоришь? Так что ж ты за дядек за такой? Что ж ты тогда в жизни видел?
      — В самом деле, что ж это за человек?.. Даже в армии не служил… Ты видел таких когда-нибудь?.. Пустой человек… Никчемный… С таким и не выпьешь… И в разведку не пойдешь, — переговариваются собутыльники «медалиста».
      Иван растерян. Снимает фуражку, вытирает платком мокрую лысину. Оглядывается в поисках поддержки.
      — Ничего, сынок. Вижу, что переживаешь, — ободряет Ивана орденоносец. — Не бойся, твое впереди. Слышал я краем уха, что ты в Афганистан собираешься. Добровольцем. Святое дело… Так что не наседай, Бочаров, на защитника Родины, — обращается он к одному из собутыльников. — Тебя самого из армии по косиловке комиссовали… А я… Я, парень, — возвращается он к Ивану, приближает сигарету, — на пяти войнах жизнь отдавал. Когда финны, японцы, немцы, китайцы, корейцы на нас навалились… Жаль, гражданскую не захватил. Об этом только жалею, — он опять хлопает Ивана по плечу. — Сейчас я, парень, начальником охраны на пивзаводе имени Ильича воюю. Это, считай, шестая моя война. Легко, думаешь, расхитителей к ногтю прижать? Погляди-ка на этих голубчиков, — орденоносец указывает на заворочавшихся компаньонов. — Они у меня в охране работают. Сторожами. Каждый Дядин день пиво таскают. Ящиками. Нажрутся, набалаболятся про высшие материи и спят сутками на посту, душа у них не болит за дело… Для чего, думаешь, воюю? Чтобы мир сохранить. Хорошо, что скоро Олимпиада. Мы, как только добудем олимпийский огонь, начнем жечь им врагов. А врагов у нас, парень, много. Одни враги кругом. Картеры бряцают. Китайцы не угомонятся. Никак мы их не накормим. И так далее, парень.
      Орденоносец вставляет изрядно помятую сигарету в рот; прикуривает. Пускает дым в вытянувшееся лицо Ивана. Распаляется:
      — Мы чего хотим? Не брать чужого. Больше нам ничего не надо. Но нашего не трожь. А тронешь — убьем. В порошок сотрем… Так я говорю, Бондаренко? Верно, Бочаров?
      Бочаров и Бондаренко согласно кивают, достают следующую бутылку. Иван осторожно пятится.
      — Нет, парень, ты погоди! Ты чего хотел? Ивана окликает Коля:
      — Чего ты там застрял, Ваня? Послушай, тут Генка про лагерь рассказывает.
      — А ты, сопляк, молчи! — пресекает Колю орденоносец. — Такие, как ты, Родину за трояк продают.
      Он наступает на Колю. Задевает Эныча.
      — Ты, парень, не нюхал пороха. А я…
      — Головка ты от ДЯДЬКА, — говорит Эныч.
      Орденоносец куда-то пропадает. Бочаров и Бондаренко растеряно крутят головами. Потом пожимают плечами и пьют. Гена икает. Иван надевает фуражку и отправляется просить сигарету у другой компании. Коля обращается к икающему Гене:
      — Ну что? Решил? Пойдем к твоей бабе?
      — К бабе-то? — переспрашивает Гена.
      — Ну да. Ты у нее денег попросишь.
      — А-а, — говорит Гена. — Ну да. Ик. Денег. Возвращается, дымя сигаретой, Иван.
      — Дерьмовый народ пошел. Сигарету не выпросишь. Прямо негры какие-то. Был я в столице в позапрошлом году. Там эти обезьяны по улицам так и шастают. Подошел к одному. Дай, говорю, закурить. Он сосет свою заграничную сигаретину, башкой черномазой вертит. Вроде не понимает. Губища развесил. Так и хочется врезать. А нельзя. А москвичи мне рассказывали, что эти самые негритосы чемоданами отравленную жвачку привозят и ночами по всей Москве разбрасывают. А мы после этого СПИДом болеем. А в гостиницах для них, для негритосов тех же, наши смачные молодые телки проститутками пашут. Они под видом ДНД туда идут. Обезьяны с ними валютой расплачиваются, а у телок ее администрация забирает. Вот так-то.
      Иван с удовольствием затягивается, пускает кольца.
      — Ну, — говорит Эн Энович, разглядывая рваный носок, — пить будем?
      Толкает Гену.
      — Кончай икать-то.
      — Да, Генка. Бабца-то твоя, видать, заждалась. Места себе не находит, — улыбается Коля. — Рванули, что ли?
      — Рванули.
      Гена берет пиджак, чемодан. Коля подтягивает штаны. Эныч пошевеливает торчащим из носка большим пальцем. Иван отбрасывает окурок.
      — А ты куда? — спрашивает Коля. — С нами, что ли, собрался? Тогда пятерку готовь.
      — Да нет. Я так. Провожу вас маленько. Мне по пути.
      Все четверо направляются в сторону автозаправочной станции. Проходя мимо беседующих Бочарова и Бондаренко, слышат:
      — Сами виноваты. Работать не хотим… А вот почему, как ты думаешь, Дядя послал на головы своего народа-дяденосца, масонов?.. Вот то-то и вопрос… Покумекать тут крепко надо… А начальник-то наш что-то опять подметил. В первый отдел сигналить побежал. Не допил даже… Глядишь, очередную юбилейку заслужит…
      Приятели подходят к опустевшей бензоколонке. Окошко закрыто. На нем табличка «Бензина нет». Скучают заправочные автоматы. Посредине станции сиротливо сереет «Запорожец» с разбитой фарой и продавленной крышей. Возле капота, раскинув уши, лежит на спине человечек. В его белеющем кулачке зажат шланг-пистолет. Глаза устремлены в небо. Ноги и зад поверженного «бойца» покоятся в бензиновой луже.
      Компания перешагивает через тело.
      — Красиво лежит, — констатирует Коля.
      Под плетенкой Эныча что-то хрустит. Идущий следом Гена поддевает ногой раздавленные очки.
      — Прямо Болконский на сопках Маньчжурии.
      — Я до такси на скорой помощи работал, — рассказывает Иван. — Забавные бывали истории. Однажды, например, когда меня за пьянку в санитары на две недели перевели, гнали мы по улице Коллонтай… Зацепили крылом одного чудака, а тот и улетел прямо под трамвай. Тут же его пополам перерезало. И вот что значит пьяный! Даже сознание не потерял. Мы его на носилки и в машину. Везем. А положили смешно: задница с физиономией вместе кверху оказались. Всю дорогу балдели. И он вместе с нами. В больнице его принимать отказались. Везите, говорят, в морг. Он такое дело услышал, вздохнул, попрощался с нами, спасибо сказал за заботу и, само собой, Дяде душу отдал.
      Приятели смеются. Потом Коля просит развеселившегося Ивана:
      — Ты бы нас подкинул до места, Ваня. Делов-то… Иван утирает выступившие от смеха слезы.
      — Не выйдет, Коля. По вызову спешу.
      — Так может, нам по пути…
      — Да нет, — говорит Иван. — Мне еще заправляться надо. Здесь, видишь, поилку закрыли.
      Иван сворачивает в сторону.
      — Жмот тупой, — бросает вслед ему Коля. — Штабель из ДСП. Настоящий хохол!.. Ген, а где твоя суженая окопалась? Куда нам двигать?
      — Она в кинотеатре работает. Кассиршей.
      — В каком?
      — «Партизан».
      — Это нам на шестом трамвае ехать, — ориентируется Коля. Налетает на вдруг остановившегося Геннадия. Коля обходит его, прослеживая за взглядом приятеля.
      — А-а. Это… Она тут давно стоит. Чего это ты там интересного увидел? Дядек что ли?
      У Гены подергивается щека.
      На верхушке десятиметровой гранитной стелы вместо серпа и молота алеет огромная покатая шишка. На ней размещены сверкающие под разгулявшимися солнечными лучами значки и медали.
      — Погодите-ка, ребята… — говорит Гена. — Десять минут назад здесь было что-то другое…
      — Кончай ты ерундой заниматься! — дергает Гену за локоть Коля. — Будешь теперь перед каждой хреновиной останавливаться! Так и не дойдем никогда!
      Впереди, шагах уже в двадцати, движется, удаляясь, широкая спина Эна Эновича.
      Нарастает новая звуковая волна. «Муравейник» накрывает тень тяжелого бомбардировщика. Далеко ушедшие друзья не могут наблюдать, как в детском садике подпрыгивают на невидимых пружинах и весело и звонко перекликаются напоминающие ночные горшки непонятные предметы.

4

      Плотно зашторены окна. Мягко шелестят кондиционеры. Посредине комнаты — просторный дубовый стол. На столе — кипы бумаг, многочисленные ряды папок, развернутая карта города с фломастерными пометками — стрелками, кружками, крестиками. Одна из стен представляет собой многократно увеличенный дубликат лежащей на столе карты, только без стрелок и крестиков, а с помигивающими на разные лады красными лампочками. Потрескивает пульт управления общей компьютерной системы. За пультом — майор Степанчук. Неподалеку от майора, в кресле-вертушке, расположился генерал Плухов. Он периодически поглядывает то на схему, то на выстроившиеся в три этажа у соседней стены мониторы. По комнате от стола к схеме, от схемы к Степанчуку, от Степанчука к мониторам прохаживается Джугашхурдия. В дальнем конце комнаты сидит на стуле и посасывает колпачок авторучки Ландсгербис. Иногда он что-то записывает в блокнот.
      Гудит зуммер на пульте. Степанчук переключает тумблер.
      — Первый слушает.
      — Говорит девятый. «Сокол» сообщает о выборе варианта «Пестрая лента». Группой «Чугуна» проведены новые акции. Пропали дети из «Огонька»— детского сада номер один. Там же, на сетке ограждения, попал под гипнотическое воздействие лейтенант Го-лайбо из двадцать седьмой группы наблюдения. Доставлен с тяжелым сотрясением мозга в реанимацию. В сад нами послан двенадцатый. Произведено надругательство над памятником Народного Подвига. Характер и форма надругательства аналогична предыдущим. Технические средства, применяемые при диверсиях, остаются невыявленными. Продолжаем наблюдение.
      — Принял.
      Степанчук щелкает тумблером. Смотрит на генерала.
      — Детский сад, — говорит Плухов, — это что-то новое. Дети, несомненно, похищены. Но с какой целью?
      — Отвлекающий маневр, — предполагает Степанчук. — «Чугун» готовит нападение на аэродром. Или… — он почесывает подбородок, — или в случае провала они надеются использовать детей в качестве заложников.
      — Неужели все-таки поняли, что мы у них на хвосте? — генерал покачивает седой головой.
      — Дэатэлност вашэго Чугуна-Энова затрагываэт важныэ госу-дарствэнныэ ынтэрэсы страны, — Джугашхурдия, остановившись у стены-схемы, наблюдает за вспыхивающими лампочками. — Гдэ, скажытэ на мылост, ваш пэрвый сэкрэтар обкома? Чэм он занат в такыэ отвэтствэнныэ мынуты?
      — Утром мы встречались с товарищем Борисовым у него в кабинете, — говорит генерал. — Получив вчера нашу телефонограмму, он был вынужден прервать отпуск и вернуться в город. Меня он заверил, что целиком полагается на опыт и оперативность нашей организации.
      Генерал косит глаз в сторону Степанчука. Тот, склонившись над пультом, поигрывает кнопками.
      — Да, новые акции, конечно, усугубляют положение, — генерал закуривает. — Но по первому же сигналу капитана Дельцина мы готовы нейтрализовать действия противника. Пока они нам весь город на попа не поставили.
      — Я лично буду их допрашивать, — поднимает голову от пульта и выпячивает подбородок Степанчук. — Применю, как и с Тульским, «фаларидова бычка». Если не расколятся, пущу в ход свои собственные изобретения. А на крайний случай есть у меня одна задумка.
      — Толко нэ забывайтэ, — поднимает палец Джугашхурдия, — что сэйчас нэ трыдцат сэдмой год, товарыш…
      — …майор, — подсказывает Степанчук.
      — …товарыш Стэпанчук. Джугашхурдия переходит к столу.
      Звонит городской телефон. Плухов недовольно ворчит:
      — Кого еще там?
      Степанчук берет трубку. Слушает. Говорит:
      — Потом… Хорошо… Потом, — положив трубку, усмехается. — Опять наш Дядин уполномоченный, ректор духовной академии отец Алексий на своих отроков стучит и, как всегда, не вовремя… Внимание! — Степанчук глядит на схему. — Через две-три минуты главный объект войдет в поле зрения пятого монитора.
      Кресло поворачивает генерала лицом к цветным экранам. Стремительно продвигаются от окна к мониторам орлиный нос и вороные усы Джугашхурдии. Перебирается поближе Ландсгербис. Встает за спиной генерала, дышит ему в затылок.
      — Они должны показаться из Третьего Интернационального переулка, — предупреждает Степанчук. — Это в правом углу монитора, между Дворцом Счастья и палаткой приема стеклопосуды. Видите очередь?.. А вот и они.
      На экране появляется фигура Эна Эновича. Чуть позади идут Коля и Гена. Коля размахивает руками, что-то рассказывает. Гена утирает ладонью лицо.
      — Жарко на улице, — произносит генерал, тянется за сифоном. — А вот Кувякин не снимает пиджак…
      — Меня интересуют телодвижения Кувякина, — говорит Степанчук. — Нормальные люди так руками не машут. Или это сигнал?
      — Пожалуйста, приблизьте изображение, майор, — говорит Плухов. Вглядывается в экран.
      «Ишь как закрякал, — отмечает Степанчук, двигая микшер. — Па-жал-ста. Глядишь, и спасибо скажет. Перед Москвой выпендривается».
      — Благодарю вас, — произносит генерал. Гасит окурок о панель пульта. — А Энов, надо признаться, уверенно держится. Ни один мускул на лице не дрогнет. Будто не на задании, а на прогулке. Матерый враг.
      Эн Энович задевает ногой за торчащий из асфальта кусок рельса. Падает, встает, продолжает идти.
      — А это что, ынтэрэсно, за фынт? — настораживается Джугашхурдия.
      — Да. Это не случайность, — хмурится генерал.
      — Сначала жестикуляция Кувякина, теперь лже-падение «Чугуна», — говорит Степанчук. — Налицо присутствие постоянной связи с сообщниками.
      — Надо поскорее разобраться в их системе сигнализации. Передайте видеозапись в отдел дешифровки, майор, — генерал разминает новую сигарету.
      Эныч, Коля и Гена подходят к остановке трамвая. Гена ставит чемодан между ног.
      — Чемодан поставил, — констатирует Степанчук. — Обратите внимание: между ног. А Кувякин сразу же руки в карманы убрал.
      Генерал бросает взгляд на часы.
      — Вы готовы, товарищ Ландсгербис? В десять пятьдесят вам надлежит подключиться к проведению операции. Капитан Дельцин рассчитывает на вас… Да, нелегко сейчас капитану.
      Степанчук регулирует резкость изображения. Замечает:
      — Надо полагать, им долго придется ждать. Трамваи сюда редко заглядывают.
      Джугашхурдия поглаживает усы.
      — Товарыш Стэпанчук, пока оны стоят, нэлзя лы уточныт, что там проызошло с паматныком?
      Степанчук, не отрываясь от экрана, вызывает «девятого». Уточняет подробности. Джугашхурдия сосредоточенно выслушивает сообщение. Резюмирует:
      — Осквэрнэныэ сватын — это наыболээ коварный удар по го-сударствэнным ынтэрэсам страны.
      — Вернемся-ка к предыдущему сообщению, — вынув изо рта авторучку, тихо говорит Ландсгербис. — Я о событии на привокзальной площади, у другого памятника, где ваш сотрудник, находясь под гипнозовлиянием, совершил нападение на заслуженную скотницу…
      — Неприятный момент, — генерал гасит сигарету, складывает руки на груди. — Майор Денисов — наш старейший, самый опытный специалист-эпизодник. За все время работы не имел ни одного провала, а тут…
      — Хорошо — жив остался, — говорит Степанчук. — Если б интимный резервуар у Новодворской оказался чуть больше, голова бы вошла целиком, и тогда уж… Кстати, принцип все тот же — что с трубой, что с Тульским, что здесь — ничего ниоткуда не извлекается.
      — Особенно обращает на себя внимание демонстративно-извращенный характер вражеских акций, — произносит Ландсгербис. — Очевидно, по их расчетам, подобные эффекты должны создать в городе трудноконтролируемые эмоциональные всплески.
      — Нэ забывайтэ, что пострадавшаа ны кто ынаа, как дэпутат мэстного совэта, да к таму же наш внэштатный сотруднык… Сначала оны… эта… мэстнаго, а потом и Вэрховнаго захотат!
      — Не позволим, — твердо говорит генерал. — Мда-а, серьезную игру затеяли, ребята…
      — Я вот что хотел у вас спросить, товарищ Плухов, — постукивает блокнотом по спинке кресла Ландсгербис. — Много ли в вашем городе иностранцев?
      — Майор, дайте, пожалуйста, распечатку, — распоряжается Плухов.
      — Пожалуйста, Петр Сергеевич, — мгновенно откликается Степанчук. — В городе на сегодняшний день один иностранец. Болгарин. На монгола очень похож.
      — Ыз соцыалыстычэского лагэра? — удивляется Джугашхурдия.
      — Все они одним миром мазаны, — машет рукой генерал. Наблюдает в мониторе действия объекта: «Чугун» скребет спину. Плухов почесывает нос. — А кто у нас, Эдуард Иванович, за этим братцем-помидорщиком приглядывает?
      — Как он год назад появился, я к нему сразу младшего лейтенанта Якоря прикрепил, — улыбается Степанчук.
      — Есть ли здесь связь?.. — генерал задумывается. — Ну, хорошо, майор, запросите санкцию прокурора на арест. Про запас.
      — Это мы хоть сейчас оформим, Петр Сергеевич. Прокурор всегда у нас в дежурной части торчит. В го играет. Бланки с печатями у меня в сейфе. Только фамилию вставить… Его не то Ангел Дядю Сынов, не то Сын Дядю Ангелов величают…
      — Ишь ты, — генерал хмыкает. — Сынок Дядин! Как их только с такими именами к нам впускают.
      — А им тут у нас быстрее атеистами сделаться, — говорит Степанчук, регулируя контрастность изображения.
      — Да. Займытэс ыностранцэм, — говорит Джугашхурдия. — Толко нэ забывайтэ, что сэйчас нэ тэ врэмэна. Процэс общэвро-пэйской квартыры.
      — Шутки шутками, но надо учитывать, — вновь слышится тихий голос Ландсгербиса, — что, как к иностранному, так и к имеющему выход за рубеж отечественному материалу, подход требуется крайне осторожный. Наши противники по каждому пустяку шумиху поднимают. Любой наш шаг вызывает нежелательный резонанс. Необходимы четкость и внимательность. Мне, к примеру, довелось одним батюшкой заниматься, имевшим имидж гонимого за веру. Он свою службу в антисоветские сборища превращал. Пришлось его брать: Ох как на Западе раздуделись! Мы думали, как до суда дойдет, так без международного скандала дело не обойдется. Хотели сначала составить обвинение по статье о гомосексуализме. Но я с ним две недели поговорил по душам — о Дяде, о вере, о добре, немножко о жизни нашей земной — он и осознал свои прежние заблуждения. Публично покаялся. Мы таким образом убили сразу двух зайцев — и человека спасли, и Запад на место поставили.
      — Умно, — генерал протирает увлажненный дыханием Ландсгербиса затылок.
      — Трамвай, — говорит Степанчук.
      Подергивая корпусом, к остановке подползает полинялый вагончик. Проглатывает Эна Эновича, Колю и Гену. Тащится в угол экрана и скрывается из виду. Степанчук выключает монитор.
      — Ну, что же, майор, — Плухов встает, разминает затекшие ноги. — Распорядитесь-ка насчет чайку. Будьте добры.
      «Чайку захотелось? — Степанчук нажимает кнопку. — С сахаром? А ничего не слипнется?» Плухов идет к столу.
      — Итак, подведем итоги…
      — Это же надо! — возмущается прижатый к кассе Коля. — Сколько эту каракатицу прождали! Лучше б пешком пошли. Через ракетный завод… Полегче наваливайся!.. Я там дырку в заборе знаю… Черт-те что!.. Давайте ваши три копейки… Держите билет.
      Эныч и Гена отделены от Коли несколькими спресованными телами пассажиров. Из середины салона несется тоскливо-плачущий мужской голос:
      — Ну, куда я подвинусь… Ну куд… д-да… Ведь весь зажат… Е… бн… в… в конце-то концов!
      — Эныч! — кричит Коля. — Ну, как вы там устроились? Кишки не полопались? Генка! Чемодан не потерял? Держись, земеля! Это тебе не в поезде проводницу барахтать!
      Коля смеется.
      — Весело вы тут живете, — выдергивая пиджак из-под ног пассажиров, говорит Гена. — Задержаться что ли у вас в городе?.. Вот только с работой у вас как?.. Ты где работаешь, Эныч?
      — На чугунке, — отвечает Эныч. — Раньше на танковом вкалывал. На конвейере. Ушел.
      — Что? Платили мало?
      — Да. И людей там давят. Как мух.
      — Эныч! — кричит Коля. — Вы о чем там шепчетесь? Без меня хотите кирнуть?
      — Без тебя попробуй кирни, — отзывается Эныч.
      — А на чугунке что у тебя за работа? — интересуется Гена.
      — Как и везде, — говорит Эныч. — Бери больше, кидай дальше. Отдыхай пока летит.
      — Граждане! — орет Коля. — Минуту внимания! Среди нас под видом простых трамвайных зайцев, едут два выдающихся представителя рабочего класса. Эныч, передай свой автограф вон тому лысому, на задней площадке, а мне три копейки подкинь на фонд будущих детей-инвалидов.
      Довольный своей шуткой, Коля гогочет.
      — Я-те подкину, — огрызается Эныч.
      — Эй, лысый! — продолжает Коля, обращаясь теперь к гражданину на задней площадке. — Ты что это гражданочку в угол зажал? Думаешь, не видим? А ну руки покажи!.. А вы, гражданочка, не краснейте! Может, вы с ним заодно?.. Эх, везет же этому лысому!
      — Долго нам ехать, Эныч? — спрашивает Гена, ощупывая ногой чемодан.
      — Так, — говорит Эныч. Загибает пальцы. — «Артиллерийская», «Пролетарская», «Краснобогатырская», «Силикатная», «ЖБК», потом «Магазин „Колобок“», и наша.
      — «Колобок» давно снесли, — подсказывает кто-то из пассажиров. — Там теперь редкие газы выпускают. А остановка называется «Мазилово».
      — «Партизан» не снесли? — беспокоится Эныч.
      — Пока стоит, — охотно отвечает пассажир. — А там: кто ж может заглянуть в пучину моря жизни?.. Кстати, я здесь старожил. Могу на любой вопрос ответить.
      Трамвай дрожит, скрипит, резко останавливается. Передняя площадка стонет. Открываются двери. Народ устремляется к выходу.
      — Граждане! — кричит Коля. — Куда же вы? Не все сразу! Двери-то хоть пожалейте.
      — Что это с ними? — спрашивает Гена. — Куда они ломанулись?
      — Видите дом? — старожил указывает на серое здание с бойницами. — Это наш знаменитый театр Мимики и Жеста. Сзади него кости иногда выкидывают. Безо всякого блата приобрести можно.
      Полуопустевший трамвай трогается. Коля перебирается к друзьям. Становится, потирая бока, рядом с Энычем.
      — Да, неплохое у вас в городе обеспечение. Наверно, останусь, — Гена отряхивает пиджак. — Как ты посоветуешь, Коля?
      — Мне не жалко, — говорит Коля. — Оставайся. Житуха — сам видишь!..
      — Хороший город. Охрово-бордовый. Обязательно оставайтесь, — советует старожил. — Не пожалеете. По количеству добываемой радиации значительно уступает Талды-Курганским открытым урановым карьерам. Плюс там пыли и копоти много, а у нас только чуток свинца и ртути в воздухе. Оно и полезно для здоровья. И море есть свое — солончаковозаасфальтировавшееся. Маленькое, правда, искусственное, но свое. Возле испытательного термоядерного полигона раскинулось.
      — Бывали в Талды-Кургане, папаша? — удивляется Гена.
      — Упаси Дядя, — смеется старожил. — На дядька мне это надо? Смотрите телепередачу «Клуб кинопутешественников» — во всех местах побываете… Ну, чем еще интересуетесь? Спрашивайте, а то мне сейчас выходить.
      — Ну и выходи. Не задерживай, — говорит Коля. — Ты, Ген, поменьше слушай этих путешественников. Не видишь разве, он на стакан напрашивается. Вали-ка, дяденька, к своему телевизору. Там сейчас как раз твои Танды-Манты показывают.
      Старожил отходит к дверям.
      Трамвай останавливается. В вагон, тяжело дыша, пытается влезть старуха с мешком.
      — Ох, помогите, сыночки. Силов моих больше нету.
      Гена подхватывает старуху под мышки, втаскивает в вагон.
      — Ох, спасибо родемый, — пыхтит старуха. Отдувается. — Дай тебе Дядя здоровья. Да жену работящую.
      Старуха, продолжая охать, тащит свой мешок по проходу. Пристраивается возле другой старухи, в сером ситцевом платке.
      — Ох, сестрица, намаялась я, совсем замоталась, — говорит первая старуха второй. — Шишнадцать городов объехала и нигде ничего нету. Конских яблок только с десяток кило насобирала, да керамзитогого шлака вместо соли пососать перехватила. — Старуха крестится. — Слава Дяде, шлак еще есть. Ох! Ну, камыша подгорелого немного купила. Еще кой-чего. А мужик-то мой, инвалид — паровой котел таскал, надорвался; а где он тот котел? — ждет меня в деревне голодный. Приеду, в чем кашу варить?
      — И не говори, милая, — соглашается старуха в платке. — У нас в городе и очередей-то не стало. Не за чем стоять. Так что не майся, уезжай к своему бедолаге, подкорми его конскими яблочками. Зря только ноги у нас себе стопчешь. Совсем голодно.
      — Это ничего, что ничего нет. Как-нибудь переживем. Мы люди скоромные. Дядя терпел — и нам велел. Лишь бы войны не было… А камыша-то, сестрица, я в вашем городе достала. Грех вам жаловаться!
      — Неужели? — фальшиво удивляется «платочек». — Надо же! Да только мы его и не видим, камыша-то. Приезжие все разбирают. Житья от вас нету, вороги!
      «Платочек» отворачивается к окну.
      — Граждане! Приготовьте ваши билеты! — раздается гнусавый голос с передней площадки. С задней площадки такой же голос вторит:
      — Билеты ваши приготовьте! Граждане!
      По вагону проносится встревоженное шуршание. Коля подмигивает товарищам, достает из кармана билеты. Шепотом поясняет:
      — Не зря я у кассы стоял.
      Контролеры движутся по вагону, сходятся в центре. Это похожие друг на друга старухи в форменных сизых шинелях. Их пронизывающие взгляды обшаривают скрючившиеся фигуры пассажирок в платке и с мешком. «Платочек» достает какие-то тряпочки и лихорадочно их разворачивает. «Мешок» растерян и безнадежно неподвижен.
      — А ваш? — строго спрашивают контролеры. — Ваш? А?
      — Ох, сестрицы, — причитает старуха с мешком. — Дядя свидетель. Шишнадцать городов объехала. Совсем замоталась. А мужик-то мой — инвалид…
      — Гражданка, вы нам голову не морочьте, — обрывают старуху контролеры-близнецы. — Показывайте билет или платите штраф. Понятно? Штраф платите или билет показывайте.
      . — Сестрички, родненькие… Ох!
      — Нет у нее билета, — ябедничает старуха в платочке. — Я видела, что она его не брала. Приезжие — все такие. Объедают нас, обжирают, а мы — в трамваях за них плати!
      Контролеры впиваются ногтями в старуху, в мешок, тащат то и другое к выходу. Старуха вопит. Вопят и контролеры. Голоса перемешиваются:
      — Шишнадцать!.. Раз билет не купила!.. Дядя, мужику-инвалиду!.. Милиция покажет!.. Пример для молодежи!.. Жрать нечего!.. Заплотишь штраф!.. Ох!..
      Все трое и мешок вываливаются через распахнувшиеся двери на улицу.
      — Повязали бабусю-безбилетницу! — смеется Коля. — Отберут у нее теперь все добро!.. И Дядя не поможет. А у тебя-то, Генк, в чемодане нет котла? Пригодился бы для бабок, которые тебе твоя бабца отвалит. Нам на следующей выходить!..
      …Просыпается динамик, хрипит. Трамвай останавливается. Подготовившихся к выходу Колю, Гену и Эна Эновича окутывает теплое, ядовито-пахучее облако. Коля кашляет, зажмуривается и выпрыгивает из вагона, верещит снизу из густого тумана. Гена в нерешительности застыв на верхней ступеньке, прислушивается. Верещание сменяется отчаянной руганью. Гена оглядывается на Эныча. Гневается нетерпеливый динамик, веля Гене поторопиться с высадкой. Отпустив поручни, тот отталкивается, делает кульбит и приземляется. Обернувшись, различает тронувшееся тело трамвая. Колина ругань переходит в глухой стон.
      Через минуту туман немного рассеивается. Гена видит Эна Эновича, застывшего в позе былинного героя. Правая его ступня — на теле поверженного недруга, левая погружена в асфальтовую кашу. Оказавшийся в роли недруга, Кувякин тщится освободиться из-под могучей подошвы Пересвета-Эныча. Гена подает богатырю руку, помогая выбраться из асфальтовой кучи. Затем извлекает из нее обессилевшего Николая. Смахивая облепившую того крошку, соболезнует:
      — Здорово ты вляпался, кореш. Не сильно обжегся? Коля не отвечает. Стонет.
      — Ослеп ты, что ли? — ворчит Эныч, снимая левую запачканную плетенку. — Всю дорогу под ногами вертишься, сучок непри…
      — Черти нерусские! Опять нашу кучу разворотили! — приятелей окружают разъяренные работницы в желтых жилетах. Угрожающе выставляют гигантские совковые лопаты и ломы. — Чтоб вам повылазило! Щас будете обратно кучу собирать! Чечня проклятая! Убить вас мало!
      — Потише, бабоньки! — обороняется Гена, поддерживая обмякшего Колю. — И так человек при смерти! Не нарочно же мы!
      — Еще разговаривают! — лопата нависает над головами друзей.
      — Бей их, Зойка! Лиза, врежь тому квадратному ломом промеж рогов! Отучим их безобразничать!
      Гена перемещает Колю себе за спину, прикрывает чемоданом свои голову и грудь. Эныч невозмутимо возится с плетенкой.
      — Эй, подруги! — требовательно звучит в стороне мужской голос. — А ну, кончай! Хватит лясы точить, не на трибуне! Кто за вас рельсы таскать будет?
      — Бригадир… Бригадир, — переговариваются работницы, отступая от приятелей.
      — Вот так и убивают, — обретает дар речи Коля. — Абзац… По этому случаю вмазать бы поскорее стаканище… — Он потряхивает обоженными кистями рук, потом ощупывает поясницу. — Ну и туша ты, Эн Эныч! Все мне кости поотдавил.
      Коля, одной рукой массируя крестец, похлопывает другой по карманам. Говорит с досадой:
      — Ну вот. Еще и мои медяки трамвайные гавкнули… Наверняка на краснуху хватало… Давай, Генк, двигай. Вон твой «Партизан». Мы с Энычем тебя здесь подождем… Оставь чемодан. Покараулим.
      Гена смотрит в указанном Колей направлении. Видит облупленные буквы — название кинотеатра. Под буквами натянуто красное полотнище с надписью: «Искусство должно быть доступным, как…» Далее полотнище поворачивает за угол здания.
      — Да. Подождите, — Гена кивает. — Я скоро. А чемодан с собой захвачу. Тут у меня кое-что для подруги припасено. Побазарю с ней малость, присмотрюсь, потом за хобот и к ногтю. Ну, я пошел.

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16