Всё началось со старой выцветшей фотографии.
      В один прекрасный день меня уволили. Первое время выплачивали пособие по безработице и я кое-как перебивался, а потом, когда платить перестали, мне пришлось туго. Тогда-то у меня и возникла мысль поехать в родные края, в деревню, к бабушке. Благовидный предлог нашёлся — решил поклониться могилам предков.
      Бабушка встретила меня довольно сурово.
      — Бесстыжие твои глаза! Ишь ты — предков вспомнил! Небось, раньше, пока со службы не прогнали, не вспоминал. Смотри, падёт проклятие на твою голову!
      Бабушка могла сыпать проклятиями сколько угодно, я только радовался, что она всё такая же бодрая и энергичная. Одно слово — боевая старуха! Может, она и сердилась на меня, но всё равно я оставался самым любимым её внуком. Ещё бы, она ведь меня вынянчила и вырастила. Матери я не помнил, она умерла рано. Так я и рос, в деревне, у бабушки… Что ж, кормила она меня в детстве и сейчас прокормит — в деревне это проще, чем в городе.
      Я начал жить в нашем старом, насквозь прокопчённом доме. Мне здесь нравилось. Дом, конечно, не архитектурный памятник, но как-никак, стоит уже больше двухсот лет… Да и окрестности неплохие. Почему бы, в самом деле, не осмотреть земли, где когда-то жили мои предки! Никаких определённых занятий у меня не было: я или валялся на постели, или отправлялся к озеру за горой поудить рыбу. Рыба, правда, никогда не клевала, но зато можно было ловить стрекоз. Самая подходящая забава для человека в моём возрасте! Смех да и только!
      — Завтра разберёмся в чулане, — сказала однажды бабушка, сидя перед телевизором, — вещи надо проветрить, а то, чего доброго, ещё черви заведутся или моль всё побьёт. Найдётся среди вещей что-нибудь путное так и быть, бери, мне не жалко. Жадных в нашем роду никогда не было… Бери да поезжай в Токио, попытай счастья ещё раз, может, и повезёт. А то сидишь тут балбес балбесом, даже перед людьми совестно!..
      Наш род Кимура, старинный и всеми уважаемый в округе, уходил корнями в глубокую древность. Может быть, в чулане, действительно, найдутся какиенибудь интересные вещи… Правда, самое ценное было распродано во время войны, но кто знает?..
      Начали мы рыться в старом барахле. Сначала попадалась всякая ерунда изъеденные молью шёлковые полотнища, сильно поношенная одежда, покрытые толстым слоем ржавчины мечи. Потом я откопал несколько вещей поинтересней: старинный котелок для чайной церемонии, с причудливой крышкой, чугунный чугун европейской отливки, наверно, вышел из кузнечных мастерских средневековых мастеров; ещё один котелок, такой же, только поменьше; несколько расписных жаровен. Возможно, эти вещи и понравились бы антиквару.
      Сам я затруднялся определить стоимость старинной утвари, хотя кое-что бесспорно было ценным. Например, старинный фарфор кутани или работы Кандзана. Впрочем, без специалиста всё равно не обойтись — я не отличу искусную подделку от подлинника. Вскоре я и пытаться перестал отобрать что-нибудь для продажи. Да и бабушка не разрешала. Только увидит какую-нибудь действительно оригинальную вещь, так начнёт говорить — это, мол, семейная реликвия или дар господ таких-то, благородных и высокоуважаемых друзей нашего семейства… Но это меня нимало не огорчало. Я так увлёкся необычной красотой всех этих вещей, что совсем позабыл о бизнесе. Только охал, ахал да глаза таращил.
      Некоторые вещи удивительно хорошо сохранились. Я долго разглядывал старинное шёлковое кимоно, которое носили мужчины трёх поколений, начиная с моего прадеда. Моль его почти не тронула. Краски чуть-чуть потускнели, но это придавало кимоно особую изысканность — сразу видно, что товар старинный, а не какое-нибудь стандартное барахло массового производства. Домотканные хлопчатобумажные набедренные повязки тоже были как новенькие, не чета нынешним трусам — надел, поносил два дня, и вот уже они трещат по швам… Но больше всего меня восхитил погребец — огромный, размером с телевизор. Он был покрыт лаком, по лаку роспись золотом — герб нашего рода и ещё что-то, углы окованы жёлтой медью, по краям крышки железные кольца, в которые продевали палку, чтобы погребец можно было нести на плече, по бокам выдвижные ящички для различной снеди. Но настоящим чудом казалась миниатюрная жаровня, вделанная в крышку. Откинешь круглую железную заслонку, а там медный ящичек для угля с двойными стенками и дном. Между стенками заливалась вода, предохранявшая погребец от жара. С таким погребцом мои предки отправлялись на прогулку, когда начинала цвести сакура. Мне живо представилась эта картина… Впереди шагает мой предок, за ним — слуга с погребцом. Приходят в лес. Кругом благодать — цветёт сакура, деревья стоят в белорозовой дымке. Слуга находит полянку, покрытую шелковистой зелёной травой, расстилает красный суконный ковёр. Из погребца, как по мановению волшебной палочки, появляются всякие яства, одно вкусней другого. А вот и небольшая тыквенная бутылка, полная сакэ. Сакэ переливают в бронзовый графинчик, в жаровне тлеют угли. Через минуту-другую мой благородный предок блаженно потягивает тепловатую, приятную на вкус, пьянящую жидкость. А цветы сакуры легонько покачиваются под весенним ветром, и белорозовый снег медленно сыплется на землю… Какая изысканность! Какой артистизм! Любуясь картиной, созданной моим воображением, я забыл обо всём на свете. В реальный мир меня вернул громкий голос соседского парнишки, известного озорника. Его привлекли вещи, разложенные на солнышке.
      — Ой, ой! — кричал он дурным голосом. — Чудеса, чудеса! Старина-то какая — причесочка тёнмагэ!
      — А ну-ка, покажи! — я взял у него старый покоробившийся кусок картона.
      Выцветшая фотография. На фотографии какой-то самурай. Я перевернул снимок и прочитал надпись, сделанную энергичным почерком: «Сануэмон Кимура, тридцати двух лет от роду. Снят во дворе собственного дома, в октябре первого года правления императора Мейдзи — в год дракона».
      — А-а, это твой прадед, мой отец, стало быть, — сказала бабушка, возившаяся на пороге дома. — Благороднейший был мужчина… и отважный герой Реформации. Да ты посмотри на него, посмотри как следует! Тут он как раз в твоём теперешнем возрасте, а разве можно вас сравнить? — старуха сокрушённо вздохнула. — И в кого ты такой уродился? Впрочем, он не настоящий твой прадед, не по прямой линии. Я ведь его приёмная дочь. Как почили с миром мои родители, — они с Сануэмоном в дальнем родстве состояли, — так он и взял меня в свой дом. А уж как любил-то, как нежил да лелеял! Словно дитя родное…
      Фотография как фотография. Я бросил её на пол галереи, где она лежала раньше. Но малыш, младший братишка озорника, крутившийся тут же, поднял её и запрыгал на одной ножке.
      — Поид, поид, поид! — кричал он, размахивая куском жёлтого картона.
      Что ещё за поид? Впрочем, мне было некогда разбирать лепет малыша.
      — Где, где? — спросил старший. — Ой, и правда — поезд! Смотрите, дяденька, даже надпись разобрать можно — суперэкспресс «Эхо».
      — Ладно, ладно, — сказал я. — Очень хорошо… Только вы, ребята, не мешайте, видите — дядя занят. Я направился в чулан, но вдруг замер на месте.
      — Что за ерунда?! — проворчал я, снова беря фотографию. — Какой ещё поезд?..
 
      Я долго изучал фотографию. Действительно, поезд! Что за наваждение… Снимок сделан сто лет назад, в первый год правления императора Мэйдзи, то есть в 1868 году. На переднем плане — господин Сануэмон Кимура восседает посреди двора на раскладном стуле. Одет он с подобающей его положению пышностью — в хаори-хакама, на боку меч. Фоном служит двор нашего дома, тот самый двор, где я стоял минуту назад, и гора, возвышающаяся вдали, за домом. Ну-да, вон она, я её и сейчас вижу. Но поезд… Всё видно очень отчётливо — выходящий из туннеля поезд, надпись на головном вагоне экспресс «Эхо», окна… Суперэкспресс с электровозом, новейшая модель. Чудеса…
      — Бабушка, ты уверена, это действительно мой прадед?
      — Я ещё не ослепла, дружочек мой! — старуха, кажется, обиделась, но всё же надела очки и принялась разглядывать снимок. — Ну конечно, прадед! А то кто же ещё? Отлично помню эту фотографию. Сколько раз в детстве любовалась на моего благодетеля… А вот эта гора, видишь? Наша она, с древних времён род Кимура владеет ею…
      Я всё больше и больше приходил в недоумение. 1868 год… электроэкспресс… прадед с причёской тёнмагэ…
      В конце концов я отправил фотографию в Токио, моему приятелю, работавшему в редакции газеты. Пусть проверит, не фотомонтаж ли это.
      Да, действительно, загадка. Самое смешное, что никакой железной дороги в наших краях нет. Гора есть, и раньше была, и сто лет назад, и двести, а вот железной дороги нет и, разумеется, не было…
      Наконец, приятель мне позвонил.
      — Проверил, показал специалистам, — сказал он весело. — Всё в порядке, можешь не сомневаться — подлинный снимок, никакой не фотомонтаж. Правда, ребята из фотолаборатории сказали, что если б был негатив, они бы ещё точнее определили…
      Откуда я возьму негатив? Скорее всего, его выбросили, а если и не выбросили, то он куда-нибудь затерялся. Кому придёт в голову хранить негатив целых сто лет, словно какую-нибудь драгоценность?
      — У меня к тебе ещё одна просьба… — я подышал в трубку, соображая, как бы поточнее выразиться. — Видишь ли, в чём дело… На фото — гора, в горе туннель, поезд. Но на самом деле в этой горе никакого туннеля нет. Железная дорога сюда не доходит. Так вот, если представится случай, узнай, пожалуйста, не собирается ли Министерство транспорта провести здесь железную дорогу…
      Через несколько дней приятель позвонил снова. На сей раз его голос звучал взволнованно.
      — Послушай, а ты ведь угадал. Будет у вас железная дорога. Официального разрешения, правда, ещё нет, но проект уже утверждён. По этому проекту старая железнодорожная ветка будет удлинена, и пути пройдут как раз около твоего дома.
      — А когда начнут строить?
      — Точно не известно… Но, кажется, на проекте есть пометка — «Срок завершения строительства 1968 год».
      Я был поражён. 1968 год! Выходит… выходит, на фотографии запечатлено будущее, которое должно наступить через сто лет! Через сто лет после того дня, когда была сделана фотография!
 
      Не знаю уж почему, но чутьё подсказало мне, что именно наша гора каким-то образом связана с загадочным явлением.
      — Железную дорогу построят, говоришь? — спросила бабушка. — Через нашу гору? Ещё чего! Да кто же это им дозволит?! Кто дозволит, спрашиваю? — в её голосе появились грозные нотки. — Не будет на то моего согласия! Хоть бы они мне все деньги предложили, какие ни на есть в казне, всё равно не допущу. Наша гора, спокон веков наша, у нас и останется! Не то что ездить, добрые люди на неё и ходить-то страшатся. Говорят, там Тэнгу живёт. А если случайно и забредёт на гору путник, о том не ведающий, то враз и исчезнет. Пропадёт совсем. Это, значит, Тэнгу на него гневается…
      Разумеется, мой интерес к таинственной горе после бабушкиного рассказа намного возрос. Гора не такая уж большая, обследовать её не трудно. Этим я и займусь, всё равно ведь без дела болтаюсь.
      Обошёл я гору. Гора как гора, невысокая — метров сто двадцать — сто тридцать. И в том месте, где на фотографии находился выход из туннеля, тоже ничего достопримечательного не было. Правда, скорее всего, если начнут прокладывать железную дорогу, туннель выведут именно здесь, потому что с противоположной стороны к горе примыкал небольшой кряж, тянувшийся до основной горной цепи.
      Всю гору опоясывал старый-престарый забор, кое-где покосившийся, пестревший деревянными заплатами. Как видно, не одно поколение потрудилось, чтобы не дать ему завалиться. Я отыскал дыру, пролез в неё и очутился в густой, высокой траве, доходившей мне почти до пояса. В одном месте трава была ниже и не такая густая: вероятно, когда-то здесь протоптали тропинку. Тропинка привела меня к маленькому полуразрушенному храму. Крыша давно рухнула, но стены ещё стояли. Правда, камень до того выветрился, что нельзя было разобрать, что это за храм. Я огляделся. Храм находился примерно на середине склона. Отсюда открывался прекрасный вид на окрестность. Но, кроме красивого вида, ничто не привлекло моего внимания. Надо передохнуть. Я растянулся на траве, закурил. Было душновато. В зелёных зарослях стрекотали кузнечики. Вверху, словно паря в воздухе, покачивались лесные пауки. Ловко перебирая ножками, они время от времени скользили вверх по тонкой, почти невидимой на солнце паутине, потом снова спускались. Я рассеянно наблюдал за ними и вдруг заметил нечто странное. Что за чудная паутина! Её нити сходились не в центре, как обычно, а в одном углу. Паутина по форме напоминала треугольник. Я заинтересовался и начал осматривать всю паучью пряжу подряд. Действительно, каждая паутина имела форму неправильного треугольника, причём его вершина была обращена к горе.
      Как только я заметил это, всё стало казаться мне необычным. Контуры предметов неуловимо смещались, словно окутанные лёгким маревом. Я протёр глаза. Может, туман поднимается? Да нет, какой туман — солнце светило вовсю. Тут моё внимание привлекли деревья. Они росли необычно — под прямым углом к склону, потом, примерно посередине, ствол искривлялся и устремлялся вверх, к небу. Я вспомнил одну научно-популярную статью, опубликованную в каком-то журнале. В американском штате Орегон есть долина, где не соблюдаются законы притяжения. Учёные объяснили это влиянием магнитной аномалии, но к окончательным выводам так и не пришли. Обычная история — люди ломают голову, строят различные гипотезы, а толком разобраться, что к чему, не могут. Может быть, и на этой горе… нарушено пространственное поле?.. Может быть, здесь тоже какие-нибудь аномалии, магнитные или другие, ещё не известные науке… Впрочем, сам я никаких аномалий не чувствовал — твёрдо стоял на ногах, свободно поворачивался во все стороны и с любопытством глазел на странные деревья. А это что такое? Я даже немного испугался: мне показалось, что в зарослях травы, скрывавших невысокий обрывчик за храмом, притаилось какое-то чудовище. Оно разинуло чёрную зияющую пасть и вот-вот меня проглотит… Но в следующую секунду я рассмеялся — это был всего-навсего зев небольшой пещеры. Вот до чего иногда доводит воображение!
      Я заглянул внутрь. Ничего страшного. Пещера довольно просторная, высота, наверно, около трёх метров. Я продолжал делать свои «научные» выводы: так, так, вход, значит, небольшой, а пещера большая, интересно… Посмотрим, что будет дальше… Я шагнул вглубь. До сих пор не пойму, что меня тогда толкнуло в эту пещеру. Но внутренний голос нашёптывал — иди, иди! И потом в кармане у меня лежал электрический фонарик, я захватил его, — среди бела дня! — отправляясь исследовать гору. Сделав несколько шагов, я наткнулся на ветхую, наполовину засыпанную землёй деревянную решётку. Наверно, раньше она закрывала вход в пещеру. Чуть подальше, вплотную примыкая к стене, возвышался каменный столбик, испещрённый какими-то письменами. Кажется, это была санскритская надпись.
      Откуда-то издалека, от подножья горы, что ли, до меня долетел приглушённый голос.
      — Эй, э-эй… — кричали мне. — Ты куда?.. Нельзя… нельзя в пещеру…
      Я прислушался. Тишина. Наверно, у меня опять разыгралось воображение. Я смело шагнул дальше. Кругом темнота, разрываемая лишь слабым светом моего фонарика. Под ногами мягкая, слегка влажная земля. Казалось, подземному коридору не будет конца. Я шёл всё время прямо, никуда не сворачивая, не поднимаясь и не спускаясь. Нет, скучная пещера! И никаких особых ощущений я не испытывал, только один раз немного закружилась голова.
 
      Когда впереди забрезжил свет, мне стало даже обидно — хоть бы какое-нибудь приключение! А то шёл, шёл и пришёл к выходу. Выход точно такой же, как вход, только деревянная решётка здесь лучше сохранилась, совсем ещё крепкая. Она неплотно прилегала к стенам, оставляя достаточно большую лазейку.
      Щурясь от яркого света, я огляделся. Снова разочарование! Я думал, что, проделав такой длинный путь, выйду по ту сторону горы и увижу незнакомый пейзаж. Но пейзаж был до уныния знакомый: деревня, точно такая же, как наша, рисовые поля, уже тронутые предосенней позолотой, на склоне высокая трава. Трещат кузнечики, по вершинам деревьев пробегает ветер… И тут меня осенило!
      Да ведь это окрестности нашей деревни! Той самой деревни, откуда я вышел несколько часов назад, отправляясь на прогулку в гору!
      Очевидно, подземный коридор описывал круг, и я очутился неподалёку от входа. Но теперь мне начало казаться, что знакомая местность приобрела какие-то едва уловимые новые черты. Впрочем, поля расположены так же, те же самые рощи на склоне. А вот и наш дом. Тут уж я ошибиться не мог. Старый, крытый соломой дом, просторный, крепкий, жилище многих поколений Кимура. Правда, и в нём что-то неуловимо изменилось, но всё же это был дом, в котором прошло моё детство. Я спускался вниз по склону со странным чувством, будто меня околдовали.
      Дорога. Палисадник. Нет, всё же странно! На месте водокачки — колодец с журавлём. С заднего двора доносится лошадиное ржанье. Ничего не понимаю! Последнюю лошадь мы продали лет двенадцать назад и с тех пор не держали лошадей…
      Я подошёл к дому вплотную и замедлил шаги — из-за сёдзи доносились приглушённый разговор, шёпот.
      Я уже хотел крикнуть: «Бабушка, у нас гости?», но в этот момент в комнате кто-то сказал: «ш-ш-ш!», и голоса сейчас же смолкли. Предчувствуя неведомую опасность, я застыл на месте.
      Вдруг раздался треск, бумага на сёдзи лопнула, и наружу высунулось копьё, настоящее, со сверкающим стальным наконечником. Остриё остановилось в сантиметре от моего носа. Я заорал, отпрянул назад и, не удержав равновесия, повалился на спину. Сёдзи раздвинулись и на пороге появилось пятеро мужчин. Вопль застрял у меня в горле.
      Все пятеро были самураи, вооружённые мечами, одетые по старинному обычаю, с причёской тёнмагэ!
      — Что за человек? Кто таков? — грозно спросил один из них, молодой мужчина, которого я, кажется, где-то видел.
      — Лазутчик, поганая ищейка! — выкрикнул другой, стоявший сзади.
      — Не чужеземец ли? Странное у него обличье, с вашего позволения! Таких не доводилось видеть, — произнёс третий. — Эй, ты! Как тебя там! Что ты здесь вынюхивал?
      — Да что вы… я… я… случайно. Видно, ошибся домом… — язык у меня заплетался от страха. Я попятился.
      — Довольно болтовни! Руби его! Коли!
      Сверкнули мечи. У самого моего уха засвистел воздух, рассекаемый острым клинком. Я сделал скачок в сторону, как заяц, и пустился наутёк. Всё смешалось — топот, крики преследователей, мой собственный истошный вопль. Обливаясь холодным потом, спотыкаясь и задыхаясь, я совершенно бессознательно мчался к пещере. Никогда в жизни не бегал я так быстро: казалось, ноги оторвались от земли, и неведомая сила несёт меня по воздуху.
      — Держи его! Не упускай. Руби! Коли! — кричали за моей спиной.
      Вот и пещера. Проклятый прямой коридор! И свернуть некуда, и спрятаться негде! Преследователи не отставали. Топот их шагов гулким эхом отдавался в стенах. Наконец впереди блеснул дневной свет. Я устремился к выходу, вернее ко входу, через который сегодня утром я вошёл в пещеру. Проклятые самураи настигали меня. Трое выскочили наружу за мной. Снова у меня над головой засвистел меч, холодная сталь полоснула мою вздувшуюся на бегу рубашку. Взвыв не хуже паровозного гудка, я ринулся вниз по склону. Крестьяне, мирно трудившиеся на рисовых полях, распрямили спины и, заслонясь руками от солнца, посмотрели в мою сторону. Происшествие явно заинтересовало их. Действительно, такое нечасто увидишь: задыхающийся, обливающийся потом и слезами односельчанин шпарит что есть мочи по полю, не разбирая межей, а за ним гонятся три здоровенных мужика в полном самурайском облачении и грозно размахивают мечами.
      — Эгэ-гэй! Санпэй-са-а-ан! — донёсся до меня чей-то весёлый возглас. — Никак вы артистом заделались? В киносъёмках участвуете?..
      Но мне было не до объяснений. С воплем: «Спасите!» я мчался дальше. Мои силы иссякали, в икрах начались судороги, грудь разрывалась от недостатка воздуха. Как видно, сказалась сидячая городская жизнь. А ведь когда-то в детстве я считался неплохим бегуном, на школьных соревнованиях всегда приходил к финишу первым. Сделав последнее усилие, я пересёк деревенскую улицу и ворвался в полицейский участок.
      — Спасите, помогите, убивают! — простонал я и юркнул за спину старичка-участкового, благодушно распивавшего чай.
      От неожиданности он поперхнулся, опрокинул на колени чашку, тут же вскочил и начал стряхивать чаинки с форменных брюк.
      — Что это ты распсиховался, Санпэй-сан? Нехорошо! Так ведь человека заикой сделать можно! — он укоризненно покачал головой, как, бывало, много лет назад, когда отчитывал меня, озорника-мальчишку, за очередную проказу. — Кстати, передай мою благодарность твоей уважаемой бабушке за лепёшки. Очень были вкусные…
      Но тут послышался топот, грозные выкрики, и на пороге показались настырные самураи с обнажёнными мечами в руках.
      — А-а-а! Убивают! Помогите! — заорал я и забился в самый дальний угол.
      — Да вы что, ребята, ополоумели? — полицейский выпучил глаза. — Тоже мне, нашли игрушки! Мечи-то, никак, настоящие?
      — Молчи, несчастный! — взревел один из самураев. — Давай его сюда! А вздумаешь заступаться, не сносить тебе головы на плечах!
      Он взмахнул мечом, и головка подсолнечника, одиноко стоявшего в горшке, полетела на пол. Видно, самурай для острастки решил продемонстрировать свою ловкость. Но наш участковый не растерялся. Проявив находчивость, несвойственную деревенскому полицейскому, к тому же далеко не молодому, он выхватил из кобуры пистолет и пальнул в потолок. Здоровенный кольт сорок пятого калибра, пуля которого с лёгкостью пробивала толстую сосновую доску на расстоянии пятнадцати метров, наделал много шума. Отдача после выстрела была такой, что участковый едва устоял на ногах.
      Но самураи тоже были не дураки. Они немного отступили к двери.
      — Осторожнее, господа! — сказал один из них. — Тут палят из огнестрельного оружия.
      Наконец-то они почувствовали необычность обстановки! Разумеется, сначала, когда они гнались за мной, ослеплённые яростью, им было не до того. Самураи пошептались, потом их глаза забегали по сторонам.
      — Дурман, наваждение… — один из самураев покосился на ещё дымившееся дуло пистолета. — Неладное творится, господа. Чудеса, колдовство какое-то…
      — Отступим с честью, — сказал другой. — Но мы ещё вернёмся!
      Самураи повернулись и бросились вон.
      До участкового только сейчас начал доходить смысл всего случившегося. Он выскочил на улицу и несколько раз пальнул в воздух. Убегавшие самураи припустили ещё быстрей.
      — Все сюда! — кричал участковый громоподобным голосом, славившимся на всю деревню. — Эй, люди, сюда! Бросайте работу! Лови их, держи! Хулиганы, убийцы! Бандиты! Грабёж! Пожар!..
 
      В нашей деревне народ соображает туговато, но уж когда сообразит, такая кутерьма поднимается, что только держись. И сейчас, услышав призывные крики полицейского, люди сбегались со всех сторон. Вооружались на ходу — кто вилами, кто палкой, кто камнем. Группа мужчин помоложе бросилась в погоню за самураями. Но сверкавшие на солнце мечи охлаждали пыл преследователей. Расстояние между двумя группами не уменьшалось. Правда, какой-то смельчак погнался за самураями на тракторе, но и он не решился сойти на землю и вступить в рукопашную схватку. Кто-то грохнул в набат — ведь участковый кричал: «пожар»! Кто-то, услышав, слово «бандиты», кинулся к телефону и набрал номер полиции — 110. Короче говоря, вся деревня приняла участие в необычном происшествии. Недаром мои односельчане на всю округу славятся своим любопытством. Не прошло и получаса, как прибыла пожарная команда в полном составе. Пожарники, облачённые в огнеупорные комбинезоны, уже раскручивали шланги и держали наготове багры. Вслед за ними примчался грузовик с нарядом полицейских из префектуры, находившейся в двух километрах от деревни. Полицейские посыпались из машины как горох. Защёлкали затворы винтовок. Поднимая пыль, врассыпную бросились куры. Ребятишки визжали от восторга, предвкушая невиданную забаву. А взрослые бестолково метались взад и вперёд, не соображая толком, что происходит, и орали: «Давай, давай, не зевай, лови, держи!».
      — Не знаю, ничего точно не знаю… — сбивчиво говорил начальству наш вконец расстроенный участковый. — Одно слово, бандюги! То ли правые экстремисты, то ли рэкетиры, то ли просто пьяные хулиганы. И вооружены ведь! Настоящими мечами! Вот, посмотрите, один как махнёт мечом, как жахнет, так и отсёк начисто маковку подсолнуха. А уж как я за цветочком ухаживал! Растил, старался…
      Командир оперативного отряда решил прочесать лесок, росший на склонах горы, и обследовать пещеру. Раз уж полиция приехала, надо действовать и хорошенько осмотреть место происшествия. И потом, не оставлять же на свободе шайку вооружённых хулиганов! Разумеется, жители деревни увязались за отрядом. Но когда мы уже подходили к подножью горы, дорогу нам преградила женщина. Это была моя бабушка. Ну и жуткая фигура! Лицо мрачное и гневное, как у князя тьмы Асуры, глаза мечут молнии.
      — Стойте! — крикнула она, простирая вперёд руки и гордым движением головы откидывая назад разметавшиеся пряди седых волос. — Не пущу! Кто это вам позволил лезть в чужие владения?! Да будет вам известно — эта гора наша! С древних времён принадлежит нашему роду, и предки строго наказывали, чтобы нога человеческая на неё и ступать не смела!
      — Многоуважаемая бабушка, — вмешался участковый, — все мы почитаем ваше благородное семейство, но… злодеи-то как раз на этой горе спрятались. Вон в той пещере. Чуть-чуть до смертоубийства не дошло, вашего Санпэй-сана порешить хотели… Да, кстати, всё забываю поблагодарить вас за лепёшки…
      — Что-о? Санпэя?! — бабушка метнула в мою сторону тревожный и вместе с тем сердитый взгляд. — Ах они негодяи! Ну, хорошо же! Пошли! Все вперёд!
      — Бабушка, милая, куда ты? Это же опасно, — сказал я.
      — Ещё чего — опасно! Моего любимого внучка чуть жизни не лишили, а я бояться буду?! У-у, дуралей, вечно с тобой разные истории! Ну, чего встали-то? Пошли, люди!
      Что с ней поделаешь! Эта упрямая, не по летам бойкая старуха не боялась ничего на свете. Привыкла ко всяким передрягам, самостоятельно, после ранней смерти мужа, управляясь и с детьми и с хозяйством.
      — Все за мной! — крикнула она и первой бросилась в пещеру.
      За ней зашагали полицейские, потом пожарники, а следом и все остальные.
 
      Наконец мы вышли из пещеры на тусторону. Вон наш дом — тотдом. Кругом — тишина, словно ничего и не случилось.
      — Куда же это мы попали, а? — переговаривались крестьяне. — Кажись туда, откуда вошли?
      — И то правда… А вот и дом бабушки Кимура.
      А бабушка стояла, вытаращив глаза и широко разинув рот. Она бы, наверно, так и не шелохнулась, если бы из разинутого рта не выпала верхняя вставная челюсть.
      — Шайка скрывается в этом доме? — спросил командир отряда, обращаясь ко мне.
      Я кивнул, и мы нестройными рядами двинулись к дому.
      Только мы дошли до палисадника, как сёдзи с шумом раздвинулись, и появились уже знакомые мне самураи, все, как один, с причёской тёнмагэ. Каждый грозно сжимал рукоятку меча.
      — Много же вас припожаловало! — сказал один из них, окидывая презрительным взглядом разношёрстную толпу. — Кто такие? Что надо?
      Самураи, кажется, были удивлены. А наши — ещё больше. Вряд ли современным японцам приходилось видеть такое количество людей с причёской тёнмагэ. Некоторые из самураев недвусмысленно поигрывали мечами.
      — Э-э-э… вы… вас… — проговорил, запинаясь, командир оперативного отряда, — вы арестованы, по обвинению в попытке совершить убийство… и… э-э-э… также по обвинению в организации вооружённой банды…
      — Что за дерзкие речи я слышу! — гневно воскликнул молодой самурай. — А ну-ка, попробуйте, подступитесь! Весьма любопытное будет зрелище!
      Самураи обнажили мечи. И вдруг произошло нечто невероятное. Бабушка, моя гордая, независимая бабушка, с каким-то не то плачем, не то стоном повалилась в ноги самураю, стоявшему впереди всех.
      — Отец! Мой дорогой, высокочтимый отец! — выдохнула она. — Как я по вас стосковалась!
      — Что надо этой безумной старухе? — спросил молодой самурай, с недоумением глядя на распростёртую у его ног бабушку.
      — Неужто не узнаёте? Я же дочь ваша, приёмная дочь Умэ! — бабушка залилась слезами.
      — Что за глупости! Да я и знать вас не знаю! — молодой самурай нахмурился. Но, как видно, он всё-таки растерялся. — Как может такая старуха быть моей дочерью?
      — А как же иначе? — бабушка встрепенулась. — Вы же господин Сануэмон Кимура-сан! Вот взгляните, сделайте милость, это ваш правнук, Санпэй Кимура.
      Я начал кое-что понимать. Молодой самурай был не кто иной, как мой прадед Сануэмон Кимура, изображённый на том самом снимке, с которого всё и началось. То-то мне всё время казалось, что я его уже где-то видел! Но волнующая сцена свидания с предком была прервана приближавшимся стуком копыт.
      Какой-то всадник осадил лошадь у ограды и крикнул:
      — Спасайтесь, господа! Сёгунские псы напали на наш след. Из Эдо выслали отряд на подмогу сельскому приставу. Облава с минуты на минуту будет здесь!
      — Уходим! — распорядился высокий дородный самурай, должно быть, их главарь. — Кони во дворе. Все помнят уговор? Всё ясно?
      Самураи действовали с молниеносной быстротой. Мы и мигнуть не успели, как они исчезли на заднем дворе. Оттуда донеслось ржанье, потом удаляющийся конский топот.
      — Отец! Отец, куда же вы! — запричитала бабушка. — Господин Сануэмоо-он!..
      Окрестные горы отозвались эхом. «О-о-он!» загремело по скалам и ущельям.
      А потом началась жуткая свистопляска. До сих пор, как вспомню, на душе муторно делается. Наши полицейские только было начали сокрушаться, что упустили бандитов, как нагрянула облава во главе с сельским приставом. Пристав в первый момент вылупил глаза, увидев толпу незнакомых людей странной наружности, но уже в следующую минуту в нём взыграл геройский дух, столь характерный для наших предков. Незнакомцы, да ещё вооружённые? Сразу видно — проходимцы и бунтовщики! Измена, тут и гадать нечего! Без дальнейших размышлений он распорядился: