И это с его-то гордостью. Ничего плохого не хочу сказать про грузчицкую работу. Тяжелая, но ничуть не хуже других. Дело в том, что она ничего не дает его душе. В душе-то он все равно физик, хотя я и не понимаю, что он там такое сделал. А эти каждодневные пятерки покупателей, которым он услугу оказал, они ведь на выпивку идут. Не углядела я за ним. Он уже два раза лечился, не помогает. А семья у него хорошая. Трое детей. Коленька вот университет кончил, в Старотайгинском Академгородке работает. Этим-то он в отца пошел. И умом, и ростом, и фигурой. Только бы на кривую дорожку не ступил, как отец. Вот приедет он в Фомск, и тогда отец совсем другим делается. Тут у них разговоры разные начинаются. Сидят, чертят, пишут, спорят. Но верх-то всегда берет Афиноген. Кольке-то еще до отца далеко. И не пьет Феня в это время. Но чувствую, что душа у него все равно болит: пролетела жизнь и ничего в ней интересного не получилось".
      Однажды через мебельный магазин я узнал адрес Афиногена и познакомился со странным грузчиком. И тут оказалось, что оба мы интересны друг другу. Изобретение Афиногена не подтвердилось, и я иногда думал: а вдруг от очередного запоя его спасла именно моя дружба? По вечерам мы иногда ходили друг к другу в гости. Сидели обычно на кухне, если это было у меня, и в комнатке с отгороженной кухней - у Афиногена. В сарае Афиноген оборудовал себе нечто вроде художественной студии. Он рисовал, лепил, чеканил. Эти занятия тоже помогали ему держаться.
      И вообще я вскоре понял, что Афиноген в первую очередь художник. Грузчик ли, физик, но всегда художник.
      В сарай он, правда, меня ни разу не приглашал и картины свои не показывал.
      5
      Ну так вот...
      - Здорово, миряне? - прогудел Афиноген, заняв собой почти весь коридорчик.
      - Здравствуй, Афиноген Каранатович, - ответил я, пожимая огромную ладонь. - Раздевайся, проходи.
      - Разденусь, коли пришел.
      Афиноген был широк в кости, высок, слегка сутул. Таскать шкафы и диваны такому было нипочем. Лестницы вот только в стандартных домах узковаты.
      Он снял шапку, полушубок, валенки, подшитые в два слоя, пригладил седые, торчащие в разные стороны волосы.
      - Вот и зима, Федор Михайлович.
      - Да уж зима, - согласился я. - Ты проходи.
      Афиноген шагнул в комнату. На диване сидела Пелагея Матвеевна и смотрела по телевизору хоккей.
      - Как здоровье, Пелагея Матвеевна? - пробасил Афиноген.
      - Здравствуй, Феня... Какое уж теперь здоровье? Давление вот поднялось. Скорую помощь бесперечь вызывают. Уколы ставют. А так какое здоровье...
      - Здравствуй, Афиноген, - выглянула из кухни Валентина. - Что поделывает жена?
      - Да дома дела найдутся.
      - Ох, и не говори. Все дела, да дела.
      - Здравствуйте, - выглянула из второй комнаты Ольга и тут же скрылась, покрепче притворив дверь. Гость даже и не успел ответить.
      - Подруги там у нее, - объяснил я. - В пальто сидят. На минутку пришли.
      - На минутку, а уж третий час сидят, - сказала Пелагея Матвеевна.
      - Пусть сидят, - махнул я рукой. - Чем по подъездам-то околачиваться...
      - Так, значит, снова с квартирой ничего не выгорело? - спросил Афиноген и с опаской опустился на стул, тяжело под ним заскрипевший.
      - Пока не выгорело, - ответил я.
      - Обещают, обещают, а не дают, - огорченно сказала Пелагея Матвеевна. - Зачем тогда в писатели поступал?
      - Да дадут, дадут.
      - Догонют и еще раз дадут! - сказала старуха н, поджав губы, уставилась в телевизор, звук которого был приглушен. Там в это время забили в чьи-то ворота шайбу. - Федя, ведь это Испазита?
      - Да нет, - с некоторой досадой ответил я. - Эспозито у канадцев играет. А это наши: "Спартак" и "Динамо".
      - А-а... - согласилась теща. - То-то я смотрю, что на Испазиту смахивает.
      Пелагею Матвеевну я не придумал. Жизнь ее прошла тяжело, как и у многих тысяч других женщин, оставшихся во время войны в тылу без мужей, С четырьмя детьми на руках, младшенькая из которых, Валентина, даже и не помнила своего отца. Голодная деревня, голодный город. Мне почему-то казалось, что Пелагея Матвеевна даже не понимала всей трагедии, выпавшей на ее долю. У нее была одна сверхзадача, подсознательная - выжить, чтобы вырастить детей. Малограмотная, непредприимчивая, простоватая, она могла исполнять только подсобные работы. Вершиной ее карьеры была должность вахтера в небольшом гараже. Но это уже ближе к пенсии. Однажды, сразу после войны, она пыталась заняться спекуляцией, если только можно так выразиться. Одолжила у кого-то денег и поехала в Старотайгинск за чугунками, надеясь продать их в Фомске подороже. На обратном пути все чугунки у нее реквизировали, да еще преподнесли штраф за попытку спекулировать. Так прогорело это рискованное мероприятие. А в нетопленой комнате ее ждало четверо детей. Старшие подрастали и начинали работать, работать и учиться, учиться и работать.
      Выжили.
      Валентина поступила в университет уже сразу после школы. Времена стали полегче. Но тут всевозможные болезни начали одолевать старуху. Аукнулись и лесозаготовки, и осенний сплав, холод и голод.
      - А я уж думал, таскать твое барахлишко придется, - сказал Афиноген. Ребят крепких подобрал.
      - Да кому таскать - найдется, - отмахнулся я и от резкого движения сморщился. Жутко саднило кисть руки.
      - Ты что? - спросил Афиноген.
      - Да... пустяки... рука немного болит.
      - Ну-ка, покажи. Да что это с ней?
      - Браслет надавил.
      - Что за браслет? - удивился Афиноген, разглядывая запястье. - Ничего себе браслетик! Тебя в кандалы, что ли, заковывали?
      - Да кто это меня в кандалы? Вроде, не за что... Силу свою в настройке проверяли. Наклеиваешь на пружину с браслетом тензодатчик и растягиваешь ее. А по прибору, измерительному усилителю опре...
      - Вот он, браслетик, - сказала Валентина, показываясь из кухни. В руках у нее было то самое кольцо из неизвестного мне материала. - Едва распилил. Так и ходил бы!
      - Ну-ка, ну-ка, - попросил Афиноген. - И впрямь кандалы! Откуда?
      - Да слушай ты их больше! - рассердился я. - Валентина, просил же...
      - Кандалы и есть! - сказала Валентина. - Ты бы хоть Ольку пожалел!
      - Да никакие это не кандалы! Ну... Писать начал.. Один там у меня в прошлое пропутешествовал, а его в пыточную.
      - Ты знаешь, Афиноген, пишет, пишет по ночам, а утром то избит, то в кандалах, то связанный, то еще что-нибудь. Не знаю, кому "скорую" вызывать.
      - Да ерунда все! - Не любил я эти разговоры. - Это не со мной, а с тем, про кого пишу. Это его в кандалы заковывали... А впрочем, даже и его не заковывали На дыбе он висел.
      Откуда у меня взялся этот странный браслет, я сам до сих пор понять не мог. Не было такого в моих рассказах.
      - Ерунда, а едва распилил железку-то, - подала голос Пелагея Матвеевна. Она хоть и смотрела хоккей, а разговор тоже не пропускала, благо информация тут поступала по разным каналам.
      - О чем рассказ-то, Федор Михайлович? - спросил Афиноген.
      - Да разве это расскажешь... Незакончен он к тому же.
      - А все-таки..,
      - Ну, про боль человеческую.. про пытку жизнью...
      - Ой Валя! - позвала .старушка. - Дай мне лекарство. Опять в глазах круги. Поют, поют, а толку никакого!
      - ...про ответственность...
      Валентина сходила на кухню за лекарством.
      - А ты то принесла?
      - Да то, то, мама.
      - Понимаешь, Афиноген Каранатович, в двух словах пересказать свой же рассказ, это все равно, что перед толпой раздеться, Стыдно, а главное, кажется, никому не нужно.
      - Папа, - выглянула дочь. - Ты по физике можешь задачку решить?
      - Сейчас, Оля. Сейчас решу.
      - Так дай почитать! -почему-то обрадовался Афиноген.
      - Да я же от руки пишу. Ты разве поймешь мои каракули?
      - А ты не беспокойся, Федор Михайлович, пойму, если захочу.
      - У него не фантастика, а черт знает что! - сказала Валентина.
      - Не одна ты такого мнения придерживаешься, - согласился я. - Сейчас принесу. Хочешь, так поразгадывай.
      Я вошел в маленькую комнату. Три дочерины подруги на мгновение стушевались, но тут же вновь зашушукались, чему-то засмеялись.
      Вид комнаты являл собой купе спального вагона. Справа от двери письменный стол дочери, дальше кровать жены. По цельной стене - кровать дочери, шифоньер, моя кровать. Слева от двери -секретер, надстроенный до потолка частью со стеклами распиленного когда-то серванта. Между кроватями дочери и жены - глухая часть того же серванта - пенал для хранения белья. Два стула, возле стола и секретера, заключали обстановку. Больше здесь уже ничего нельзя было разместить при всем желании. Подруги, да н сама Ольга сидели на кроватях.
      - Вы почему не разденетесь-то? - спросил я и понял, что это прозвучало как сигнал к отходу. - Да ладно. Сидите. Где задачка?
      Ольга ткнула пальцем в раскрытый учебник.
      - Вы тут, конечно, уже поломали над ней головы?
      - Поломали, - ответила дочь.
      - Не может быть, чтобы она не имела решения!
      - Ответ, по крайней мере есть. А вот решение...
      - Решим... Совместно будем решать или мне сначала одному?
      - Совместно!
      - Одному!
      Мнения подруг разделились.
      - Одну минуточку! Вы пока прочтите условия задачи. - Я повернулся к секретеру и вытащил из него тетрадь, толстую, в клеточку, 96-листовую. Займу сейчас Афиногена Каранатовича и к вам. - Я вышел в большую комнату.
      Комната была проходной, с огромным проемом в стене между коридорчиком и кухонькой, с очень неудобной планировкой. Три кровати здесь было не разместить. Комнату занимала теща. Здесь стояли: пианино, телевизор, письменный стол Валентины и стенка в торце комнаты с книгами, проигрывателем и магнитофоном.
      Когда-то, лет двенадцать назад, чуть ли не сразу после вселения в эту квартиру, мы поместили Пелагею Матвеевну в маленькую комнату с Ольгой. Но теща неимоверно, ужасающе храпела. Лишь одну ночь втихомолку проплакала в страхе внучка, и старуху вернули в проходную комнату. Конечно, больному человеку было здесь не сладко. Через комнату постоянно приходилось ходить, почти тут же гремели кухонной посудой. Правда, немного скрашивал жизнь старухи вечно включенный телевизор.
      Дочь подросла и спать с нею в одной комнате казалось мне мучительно стыдном. Но другую квартиру раз за разом не давали. Что-то сюрреалистическое было в этих предложениях, комиссиях, посещениях лиц, которые намеревались сюда вселиться. Они нисколечко не стеснялись хозяев, вслух "расставляли" свою мебель по углам и вдоль стен. Это было противно слушать, но я их понимал. Я и сам расставлял мебель в каждой вновь предлагаемой квартире, правда, лишь в своем воображении. Странными казались мне и причины отказов, когда я словно в заколдованном круге ни от кого не мог добиться ответа. Каждый раз мы с женой решали не поддаваться больше на провокации, жить себе и жить здесь, но проходило время, злой волшебник снова предлагал нам квартиру, и когда мы решали, что уж на этот-то раз все будет в порядке, начинали упаковывать вещи, непонятное насыщало атмосферу вокруг нас, и я тыкался как слепой котенок в приемные и кабинеты, выслушивая ничего не значащие обещания, успокаивания и еще что-то, названия чему я не мог придумать, и все закручивалось в какой-то постыдной карусели, откуда меня в конце концов выбрасывало центробежной силой,
      И тогда я покупал бутылку водки, начинал считать себя человеком, освобождался от всего нелепого, что успевал нацепить во время квартирной эпопеи. По ночам меня мучил тещин храп. Каждый вечер, ложась в постель, я уже ждал этого храпа, боялся, ненавидел и потому лишь настраивал себя на него. Уже много лет я не спал нормально. Но когда впереди не было никакого просвета, я чувствовал себя все же увереннее, тогда я не расслаблялся.
      - На вот, - сказал я Афиногену, -в конце там...
      - Вам какую-нибудь закусочку соорудить? - спросила Валентина.
      - Нет, благодарствую, - серьезно ответил Афиноген, - сейчас я очень занят необходимейшим делом, так что выпивки не принимаю.
      - Ох, уж и занят! Что же это за дело, если не секрет?
      - Да никакого секрета и нет. Жилплощадь вот для фантаста пробиваю.
      - Пробьете вы! - развеселилась Валентина. - Сидите уж...
      - Я серьезно, Валентина Александровна.
      - У вас только с бутылкой дело серьезно.
      - Нет, нет. Никаких бутылок. Правда, Федор Михайлович?
      - Правда, Афиноген Каранатович, - согласился я.
      Работать, работать надо было!
      В это время задремавшая было старуха дико всхрапнула. и проснулась. На экране телевизора продолжали бегать хоккеисты.
      - Федя, это ведь Испазита? - как ни в чем не бывало спросила она.
      - Да нет же! - рассмеялся я. - Эспозито играет в другой команде.
      - А че смеешься... Я же вижу, что Испазита.
      - Ну пусть Эспозито.
      - Валя, ведь это Испазита?
      Почему-то из всех хоккеистов Пелагея Матвеевна помнила лишь одного Эспозито.
      - Ах, мама, мне не до хоккея.
      - Конечно, Испазита, - убедила себя старуха. - Смеются еще...
      - Читай, - сказал я Афиногену и снова отворил дверь в маленькую комнату.
      Что-то у девушек вид был совершенно неподходящий для решения задач по физике.
      - Ну, как дела с задачей? - спросил я.
      - Никак.
      - Давайте смотреть. Где она? Так-с... Так-с... А что такое фокальная плоскость? А... Ясно... А это линейчатый спектр?.. Странно... Тогда решетка должна быть.
      - Так она и есть! - сказала Ольга.
      - А! Ну, так тогда все ясно.
      Через минуту задача была решена. Причем я лишь задавал наводящие вопросы, большей частью для самого же себя.
      - А! - воскликнула Ольга, - 3адачка-то ерундовая! И с ответом сходится.
      Подруги меня явно стеснялись, и я поспешил уйти. В большой комнате уже сидела соседка. На лбу Пелагеи Матвеевны лежало мокрое полотенце.
      - Пошли в кабинет, - сказал я Афиногену.
      - Идите, идите, - напутствовала нас Валентина.
      - Ой, я, наверное, помешала? - заволновалась соседка.
      - Нет, нет, - возразила Валентина. - Им там удобнее.
      6
      Кабинетом я вполне серьезно называл кухоньку, крохотную, два метра на два. Но здесь все-таки можно было уединиться.
      - Так что у тебя, Федор Михайлович, с квартирой?
      - Ерунда, - отмахнулся я.
      - А все-таки?
      - Да, понимаешь, мы ведь живем в заводском доме. И в случае, если я съеду отсюда, завод немедленно вселит в квартиру своего очередного.
      - Логично, - кивнул Афиноген.
      - А Учреждение тоже желает поселить сюда кого-нибудь из своей очереди. Раз мне Учреждение дает, то уж старую квартиру ему за это подавай непременно.
      - Так ведь у Учреждения, вроде, никаких прав на нее нет.
      - Нет, - согласился я.
      - В чем же тогда дело?
      - Геннадий Михайлович не может дарить мне четырехкомнатную, да еще заводу двухкомнатную.
      - Да что же он дарит заводу? Его же собственное? И при чем тут дарить?
      - При всем при том. Непосильно для Учреждения так разбрасываться квартирами.
      - Тут мой стариковский ум ничего понять не может. Тебе обещали квартиру?
      - Обещали. Резолюция горисполкома даже есть.
      - Так в чем же дело?
      - Там написано об улучшении жилищных условий писателя Приклонова.
      - Ну?
      - А если мне дадут новую квартиру, а старую заберет завод, то получится, что я получил новую квартиру, вместо того чтобы улучшить.
      - А это что, не одно и то же?
      - Как видишь, не одно.
      - Ничего не понимаю. Тебе обещали квартиру?
      - Обещали. Уже три раза давали... но не до конца. Тут все дело в том, что мне не квартиру положено, а улучшение жилусловий...
      - Совсем ты меня, Федор Михайлович, запутал. Ты мне одно скажи, дадут тебе квартиру?
      - Нет.
      - А что тебе сделают?
      - Улучшат жилищные условия.
      - А каким образом можно улучшить жилищные условия?
      Я обомлел. Смотрел на Афиногена, но не видел его Где-то над затылком возникла точка. Не дышать, задержать ее на мгновение. Сказать: "Так..." Так, так все так. Все мгновенно связалось, расставилось по местам, превратилось в рассказ. Это у меня часто бывает. Возникает точка, в которой уже заключен рассказ. Только бы не спугнуть его. Все еще смутно, подсознательно, но рассказ-то готов. Готов! А как и почему, объяснить не могу. Да и не хочу. Готов рассказ про квартиру, про то, каким образом можно улучшить жилищные условия. Про везучего человека Артемия Мальцева, его жену, детей. Про друзей их. Я уже знал рассказ до последней точки и... еще не знал его. Но это обычно, нормально. Сейчас нужна была только ручка да бумага. Все получится. Я никогда не спешил писать. Приятно носить в голове рассказ, существующий пока лишь в виде точки. Это как секрет, как тайна. Торопиться нельзя и в то же время уже хочется написать этот рассказ. Так, так, все так. Наверное, я глупо улыбался,
      - Тьфу, - сказал Афиноген. - На тебя смотреть, так счастливее человека нет.
      - Сейчас нет.
      Носились же в голове всякие сюжеты. Многое было начато. У меня всегда в работе полтора десятка рассказов. А вот этот вспыхнул, и все в миг изменилось. И что мне теснота! Что мне тещин храп! У меня ведь есть нечто! Я, может, и запел бы сейчас, да вот только не умел.
      - Сколько раз ты уже "вселялся" в новую квартиру?
      - Трижды, Афиноген Каранатович. Трижды.
      - Тогда тоже причины были?
      - Были, были причины. В первый раз оказалось, что нецелесообразно селить всех писателей Фомска в один дом...
      - А сколько вас всех?
      - Пятнадцать.
      - И в тот дом всех поселили?
      - Никого не поселили.
      - При чем тогда: всех?
      - Вот этого, Афиноген Каранатович, не знаю.
      Давай, давай, Афиноген. Спрашивай. Что еще нужно. Какое-то слово. Крутится оно возле, а не поймешь. Какое-то одно слово для рассказа нужно.
      - А во второй раз?
      - А во второй раз выяснилось, что в городе пять тысяч семей живет в подвалах.
      - Как это выяснилось? Что, до твоего случая никто этого не знал?
      - Знали, наверное.
      - Ты представляешь, сколько нужно домов, восьмидесятиквартирных, чтобы всех выселить из подвалов? Шестьдесят с лишним!
      - Да там тогда ошибка с ордером произошла.
      Ошибка! Ошибка с ордером! Вот ведь что нужно-то было: ошибку, ошибочку милую, маленькую такую, настолько очевидную, что она никому не бросится в глаза. Да я ведь уже столько месяцев про ту ошибку со своим ордером знал, а ошибка для рассказа в голову не приходила! Почему же это так? Не знаю. И никогда не узнаю. Но уж теперь-то все в порядке. Радуйся, Артемий Мальцев! Афиноген своим вопросом создал в моей голове рассказ. Фантастический рассказ о твоей квартире!
      - Понимаешь, Афиноген... ха-ха! - Меня просто распирало от смеха. Не удержишься никак.
      - Развеселая, я вижу, у тебя жизнь, Федор Михайлович.
      - Не жалуюсь... Ха-ха-ха... Фу! Ты прости меня, Афиноген Каранатович. - Я еще раза два хохотнул и все же успокоился. - Там в ордере стояло: пятьдесят семь квадратных метров. А на самом деле в квартире было сорок семь квадратных метров. Кто-то описку сделал. Вот если бы в ордере площадь была записана правильно, мы бы квартиру получили. Ну, а когда разобрались, уже поздно было. Да и не я, конечно, разобрался, а те, которые въехали.
      - Бред собачий! Ордера, подарки, метры! Еще ждать будешь?
      - Нет, Афиноген Каранатович, не буду я ждать. Мы с Валентиной решили, что нам новая квартира не нужна.
      - Ну, молодец!
      - Да... Зашел я на следующий день в писательскую организацию... Ответственный секретарь спрашивает: ну как, мол, дела с квартирой? Нормально, отвечаю. - Ну вот, а ты волновался, нервничал, не верил! - Не дали, говорю, квартиру. - Как не дали?! Это почему еще не дали?! -Я объясняю. А он: пиши объяснительную записку! Квартиру он не получил? Нам их что, каждый квартал дают?! Я и написал. Все, как в пьесе, по лицам. А в конце сообщил, что подарки мне не нужны.
      - Не нужны?.. Что же теперь делать будете?
      - Ничего, жили ведь раньше, проживем и еще.
      - Тьфу! Баранья голова...
      - Так ведь здесь ничего не поделаешь. Заколдованный круг. Вот если бы у меня вовсе квартиры не было...
      - Да-а... - сказал Афиноген.
      - А ты-то сам, Афиноген Каранатович, вспомни, как развертывались дела с нуль-упаковкой. Ведь была она, была! Сам, своими собственными глазами видел! И другие видели. Ведь двое людей очень даже просто проникли в макет Марградского универмага. А потом получили телеграмму от ученых: с одной стороны, вроде бы, действительно, существует эта нуль-упаковка, а с другой - нет ее и не может быть никогда. Как это понять? Так ведь дело и заглохло.
      - Там совсем другое дело, -нахмурился Афиноген. - Там ведь для проникновения нужен был вполне определенный человек. Может, в комиссии такого не оказалось?
      - А поезд? А пасека? Тут ведь специальные люди. были не нужны! И все равно - было, не было.
      - Для проникновения в нуль-упакованный мир всегда нужны люди определенного психологического склада. Это дело сложное.
      - Конечно. Нуль-упаковка - сложное, а квартира - простое.
      - Должны же ведь понимать, что у всех, кто работает, есть свое рабочее место. А у писателя оно дома! Дома! Ему, кроме жилплощади, бумаги да ручки, больше ничего не надо.
      - Как не надо?
      - Ну, это другое. Вдохновение, работоспособность и прочее. Но писать-то, писать где?! На кухне пишешь? По ночам?
      - На кухне, - согласился я. - Тут ничего поделать нельзя. Конечно, тещин храп загонит меня в психолечебницу, но уж там и отосплюсь... Это что-то ужасное - храп. Камера пыток. Интересно, была или нет в средние века пытка храпом? Мне почему-то кажется, что была. Никому не выдержать.
      - Уж не потому ли ты и про камеру пыток написал?
      - Может быть. Не знаю. Написал и все. Это снимает напряжение. Напишешь, как мучили человека и вроде самому легче станет. Не один ты такой. Только если я и пишу что ужасное, то только про себя, про Федю Приклонова, то есть. Да был, был такой Федор Михайлович Приклонов. Казань брал. В опричнину попадал. А что дальше - неизвестно. Отделали или отпустили. В "Ономастиконе" Веселовского сначала прочитал. Есть там упоминание о Приклонове. А потом уж и временем этим стал специально интересоваться. Но все рука не поднималась. Не хватало чего-то. А вчера вот заснуть никак не мог, встал да и написал.
      - И продолжение будет?
      - Теперь, раз начал, будет. Я его сквозь время хочу протащить. И в настоящее, и в будущее.
      - А почему их там у тебя три?
      - Сам еще не знаю. Но почему-то получилось три.
      - А с Главным распорядителем абсолютными фондами все так и оставишь?
      - Что значит - оставишь? Я ничего не брал, так и оставлять нечего.
      - У вас, писателей, все на заметке. Где-нибудь да и вставишь.
      - Возможно. Ручаться не могу.
      Да что тут ручаться?! О той истории, которая произошла со мной, я писать не хотел. Противно было. А вот о другой... Я ведь мог, мог выдумать Геннадия Михайловича! Так вот о том, другом Главном распорядителе я действительно хотел написать. У меня уже и сюжет был в голове. Собственно, он начал складываться еще там, в приемной, когда меня привезли на "Волге". Этот рассказ я не чувствовал в виде точки. Он складывался по частям, по следам событий, по отпечаткам событий в моем сознании. Рассказик должен был получиться веселым и безобидным. Я знал, что писать про Главного распорядителя абсолютными фондами реалистический рассказ не стоило. В моих глазах Главный распорядитель был нетипичен.
      - Я тебя вот еще о чем хочу спросить, - сказал Афиноген. - В твоем рассказе в нашем времени оказался другой Приклонов?
      - Пожалуй, что так, - согласился я.
      - Почему, пожалуй? Ты же ведь писал рассказ, тебе и знать! Так тот или не тот?
      - Скорее всего не тот.
      - Нашего-то Приклонова в кандалы не заковывали?
      - Нет. На дыбу поднимали, а в кандалы - нет.
      - А почему же ты, Федор Михайлович, в кандалах оказался?
      - Ну вот. И ты туда же... Производственная травма. Да и не травма даже, а так, пустяк, даже в санчасть не обращался.
      - А железка?
      - Что железка?
      - Откуда цепь с кольцом взялась, Федор Михайлович?
      - Придумал.
      - Та-ак... А почему Валентина Александровна вдруг в каком-то НИИ оказалась? Она ведь, кажется, в Политехническом работает? Преподавателем...
      - А в рассказе она в НИИ работает. Это ведь все-таки рассказ, а не хроника жизни нашей семьи.
      В большой комнате началось какое-то движение. Загремел таз. Торопливо пробежали в коридор Ольгины подруги.
      - Федя, - открыла дверь кухни Валентина, - "Скорую" опять вызывать надо. Маме плохо.
      - Сейчас, - ответил я. И Афиногену. - В автомат бежать надо.
      - Пошли. Позвоним. Да и домой мне пора. А ты, Федор Михайлович, как-нибудь заскочи ко мне на днях. Дело есть.
      - Ведь сколько раз говорила, - сказала Валентинам - попроси в писательской организации, чтобы тебе телефон поставили.
      - Телефон! Еще чего захотела. Хм... Телефон. Не так-то просто.
      - А бегать по автоматам легче?
      Пелагея Матвеевна сидела на диване, закрыв лицо мокрым полотенцем, по которому в таз ручьями бежала кровь. Кровь шла из носа. Вот уже с месяц, как только началась очередная эпопея с квартирой, иногда по нескольку раз в день случалось это.
      - Да не надо "скорую", - донеслось из-под кровоточащего полотенца. Каку холеру ее вызывать.
      - Я все же вызову, - сказал я.
      Соседка уже ушла. Дочь и жена суетились возле Пелагеи Матвеевны. Подруги, распрощавшись, выскочили на лестничную площадку.
      Я вызвал "скорую", вернулся в квартиру, сообщил, что машина вот-вот придет, и снова вышел, чтобы встретить врача.
      Афиноген ждал меня внизу. По его лицу было видно, что он что-то хочет сказать мне. Но тут подошла "скорая".
      Врачи сделали, что могли, и уехали. Ничего непоправимого в тот вечер не произошло. Потекла, потекла у старухи кровь из носу, да и перестала.
      7
      Черт дернул меня начать писать. Но потом я об этом перестал жалеть. Писать было интересно. Когда я говорю: придумал, то на самом деле я ничего не придумал. На самом деле все так и было, есть или будет. Ну, а если и не будет, то не беда, я придумаю что-нибудь еще.
      Первый рассказ я начал писать по картинкам. Журнал "Техника-молодежи" предложил конкурс по рисункам, иллюстрациям, на которых было изображено все, что могло встретиться в фантастических романах: пришельцы, звездолеты, дельфины, египетские пирамиды, непонятные статуи (каменные - решил я про себя) и люди. Впрочем, они вполне могли быть пришельцами. Я тогда еще не знал, что все, что я напишу, все было, есть или будет, но почему-то сделал все "наоборот". Каменные статуи стали у меня разумными существами, люди -кибернетическими машинами, и дальше все в таком же духе. Рассказ я писал девять месяцев, по одной строке в день. Мне жалко было зачеркивать уже написанное, и я ничего не зачеркивал. Рассказ я назвал "Почти как люди?" Вру, вернее, ошибаюсь. Рассказ назывался: "Не только нам подобные..." Оказалось, что такие рассказы уже писали и до меня. Я впервые был потрясен волшебной силой фантастики.
      Теперь-то я уж точно знаю, что придумать, чего бы не было, нет или не будет, невозможно. Но тогда я этого не знал и написал еще пятьдесят рассказов. Начиная с десятого, я тратил на рассказ уже от одного дня до трех. И это не потому, что я стал быстрее водить пером по бумаге. Я просто немного наловчился. Рассказы мои никто не печатал. Рассказы мои никто из редакторов и рецензентов даже не читал, потому что они не были фантастическими. Но я-то писал фантастические, даже научно-фантастические!
      Писать мне нравилось, но тематику я решил изменить. Со звезд я свалился на Землю. У меня в это время впервые возникла еще смутная догадка, что ничего нельзя придумать. Но окончательно я еще этого не почувствовал. Я стал писать о том, что хорошо знал, о самом простом, обыденном, о том, словом, что каждый видел тысячи раз. Мои рассказы стали называть фантастическими. Я не возражал, потому что меня не спрашивали. А если бы и спросили, я все равно бы не возразил, хотя уже почти знал, что ничего придумать нельзя.
      Рецензенты стали почитывать мои рассказы, но редакторы еще не решались их печатать.
      А потом я взял да и написал о том, что произошло в фирменном поезде, который шел из Фомска в Марград.
      Так я стал кое-где официально называться писателем. А до этого был просто настройщиком тензометрической аппаратуры. Еще раньше я учился в политехническом, а до этого - в школе. Школа была хорошая. Потом из нее сделали интернат для умственно отсталых детей. Но это ничего, потому что из нашей школы успели выйти доктора и члены-корреспонденты Академии наук. А что будет дальше, я не знаю, потому что не хочу придумывать... Еще раньше была война. Отец воевал. Мать весила сорок килограммов. Старший брат возглавлял в школе комсомольскую организацию. Младшая сестра ходила в детсад. Бабушка пыталась что-то варить. Все мы жили в одной комнате с печкой посредине. Так было теплее. Впрочем, другой у нас и не было.
      Я родился в 1936 году. А что было еще раньше - не помню, хотя и знаю из книг. Я ничего не придумываю. Я знаю, что было сто и сто миллионов лет назад. Ну, конечно, в самых общих чертах. Но для повседневных забот и этого за глаза. Я даже знаю, что Солнечная система образовалась из газопылевого облака или чего-нибудь другого, но это к делу не относится. Когда потребуется, я все буду знать точно, потому что ничего не придумываю.
      На работе я кое-что изобретал, но не машину времени.
      Машину времени изобрел не я н даже не Уэллс. Но об этом в другой раз.
      Впрочем, иногда можно обходиться и без всякой машины.
      Я сидел и писал на кухне. Здесь было удобно. Можно вскипятить чаю или заметить, что с Пелагеей Матвеевной опять плохо. С просьбой вызвать "скорую" она обращалась редко. Это означало, что ей уже очень плохо, совсем невмоготу.
      Но сейчас она храпела, и я мог писать спокойно. Я и писал. Мне нравилось это занятие.