XXI век уже наступил. Вместе с тем начался и новый период в жизни людей. Однако, старое, традиционное, материально ограниченное общество по-прежнему существует, ожидая тех, кто остановит отсчет его часов. Герой романа, Павел Калугин отправляется в будущее и прошлое других миров, чтобы найти ключ к проникновению человечества в завтра. Затем, возвращаясь на Землю, он становится участником невообразимых событий. По сути, он и его друзья должны разбудить спящее будущее человечества. Побывавший на других планетах и видевший грядущее Калугин, как никто другой осознает это. Невероятный шквал ждет его, готовясь, навалится свежей волной увлекательных приключений. Пират средневековой планеты Перуло и прогрессор он должен стать одним из вождей земной революции, но многое угрожает ему...
 
       От автора
 
      Читатель!
      Год назад ко мне в руки попала книга. Это было приятное открытие, так как я никак не рассчитывал, что в наше время существует социальная фантастика, написанная в духе позитивного будущего. Или, по крайней мере, в духе подобной попытки. Впрочем, книга эта, ни автора, ни названия которой я упоминать не хочу, не доставила мне удовольствия. Она была написана консервативным языком, лишена динамики, в ней не было актуальных героев, она была депрессивно-настольгична и не имела даже доли того прогрессивного понимания грядущего, что я всегда с радостью находил у Ефремова и братьев Стругацких. Но именно эта книга послужила тем сигналом, уклониться от которого я не смог.
      Мне приходилось писать и прежде. Это были научные либо авангардные работы по самым различным областям: от психологии и политики до социальной философии и искусства. Пожалуй, эти сочинения, и доставили мне ту "неоднозначную славу", которая затем, столкнувшись с неумением, но желанием современников дать нашему поколению книгу о будущем обществе и борьбе за него, побудила меня решиться на художественный поиск. Так появилась идея написать эту книгу. Мысли бродили в моей голове, и я, постепенно, анализируя опыт многих произведений, понял все то, чего не должно было быть в новом фантастическом романе. Но каким он должен был стать? Этого я тогда еще не знал.
      Мне не сразу удалось решиться перейти от идей к работе. Прошло почти полгода, прежде чем острая необходимость усадила меня за компьютер. Потом минуло еще много месяцев работы. И вот книга написана.
      Что же получилось из того, что время задумало над этим литературным опытом? Я не могу судить об этом сам, поскольку вряд ли пристрастным взглядом смогу найти все те недостатки, что, уверен, легко обнаружат другие. Но все же кое-что я могу сказать. Это относится к тому, что автор хотел воплотить в романе, к тем идеям, которые он мечтал донести до тебя.
      "Торжествующий разум" - роман о прогрессе. Самое главное в нем - это борьба человека, его разума, с иррациональными силами внутренней природы и отчужденными отношениями вовне. В книге, кажущаяся непредсказуемой, тропа повествования пролегает через ряд далеких и близких эпох, в каждой из которых герой романа Павел Калугин ищет себя. Для него, постепенно распутывающего клубок внутренних противоречий, это непростое дело, так как именно от его успеха зависит то, наступит будущее на Земле или нет. Он выступает за позитивный исход в самых, казалось бы, невероятных условиях. Борется, побеждая себя вместе с такими же дерзкими и свободными людьми, преобразуя настоящее. Мир грядущего выковывается под каждым их ударом в том виде, в каком они хотят его видеть. Для них нет невозможного, потому, что они разум, они прогресс. Они сражаются в джунглях Латинской Америки, устраивают невероятные уличные акции, они спорят, они любят, они смеются, перешагивая через ветхую мораль, они открывают мир нового искусства, организовывают восстания. Их путь - это победа. Но она невозможна без внутреннего освобождения и оно становится их первой задачей.
      Борьба за прогресс - ключевая идея романа. Но прогресс в книге понимается не в сухих формах старого советского учебника. Прогресс - это жизнь, жизнь - это свобода, свобода - это любовь. Любовь - это счастье. Вообще, половым отношениям в произведении уделяется немало внимания, но вряд ли то их понимание, что отстаивает автор, понравится консервативным, запуганным миром натурам. Любовь в романе и жизни его героя - это свобода. Он жаждет ее и в своем пути к этому реальному идеалу очищает собственное Я от изживших себя страхов, и глупых навязчивых норм. Для Калугина, как и для многих тех, с кого автор писал этот персонаж, любовь равнозначна свободе и не мыслима без нее.
      "Торжествующий разум" не философский роман в чистом виде, это роман-действие, роман нравственно-социального прогресса. В нем масса событий, дающих Павлу Калугину миллион новых испытаний, в которых и складывается тот характер героя, который и делает его причиной многих явлений. Павел неуверенный, терзаемый неразделимой садомазохистской страстью в начале романа к его концу превращается в нового человека. Он смел, справедлив, уверен в себе, сообразителен, деятелен, его разум и чувства свободны и он может любить, он может жить и наслаждаться. Он сильный, он побеждает, и он не теряет веру в человека, который и есть для него главная ценность мира. Но возможно все не так? Возможно, я лишь заблуждаюсь, и всего этого в книге нет? Вряд ли кто-то кроме тебя может ответить на это.
      Наш мир - это уродливое детище капитала. В нем трудно дышать, трудно двигаться. Все наши ощущения под ударом его безобразности. Но мы живы, мы есть, и мы расправляем руки и плечи, и наши ноги чувствуют землю. Мы делаем шаг. Земной шар несет нас. Вихрь набирает силу, рождаясь в нас. Таков внутренний динамизм Павла Калугина, потому что он и есть мы. Он не сверхсущество, подобное богу, которого он отрицает, он человек. Он не вся сила передовых масс народа, он часть ее. В его жилах течет бурлящее красное вещество. Не могу сказать, насколько удалось фактическое выражение психоаналитической литературной традиции в романе, но в его сюжетной линии постижение души играет не последнюю роль. Здесь ты легко найдешь для себя массу нового, захватывающего и интересного, но это уже относится к недостатку автора, который состоит в увлечение наукой о психике. Впрочем, так ли это?
      Уродство и красота отношений, искривление чувств и их чистота, все это, созданное вокруг нас, реальность, которую так хочется местами опрокинуть. Заменив в ней черные краски ярким всплеском торжествующего солнечного вещества. Возможно, эта книга научит кого-то тому, как это сделать и он вместе с другими вольется в наш жизненный полет. Полет смелости и торжествующего разума, сила которого настолько велика, что даже пространство, в котором мы замкнуты, даже время, которым мы ограничены, даже материя, которая и есть живые мы, будут побеждены. Таков путь героя романа, таков наш общий путь.
      Чтобы вы не думали об этой книге сейчас или потом, знайте: это не традиционный роман. Нет, в нем, разумеется, есть след советской школы фантастики, но вот только не знаю, как восприняли бы его классики. Одно скажу точно, они нашли бы в нем немало нового. Но о чем я? Несмотря на все свои достоинства, среди которых на первом месте стоит мысль о том, что будущее может быть лучше настоящего, советская фантастика во многом была консервативна, в ней заметно депрессивное восприятие мира, в ней мужчина и женщина еще не равны. В ней душевный кризис в отличие от праздника еще превосходит описываемый потенциал здоровых сил. Я постарался преодолеть эту слабость в "Торжествующем разуме". Надеюсь, у меня получилось. Но судить будешь ты.
      Равенство чувств и поступков, тернистый, но сладостный путь к свободе - есть все то, что во всемогущем воплощении мысли и является счастьем, которого для себя и своей планеты так отчаянно добивается герой романа. В этом, охватывающем всю его жизнь желании он находит путь изменить себя и одержать победу. Его дорога пролегает через невероятные приключения в разных мирах. Но этого достаточно. Зачем открывать раньше времени то, что должно открыться вовремя? Хватит. Прекращаю, чтобы не переползти к сюжетному изложению. Время автора уйти в тень произведения в надежде, что ты читатель оценишь его труд. Эта книга написана для тебя. Будь искренним и свободным.
      Желаю получить удовольствие!
 

 

 
      Дула шести мушкетов были направлены на него. Мягко падал свет ночного фонаря у кабачка "Хвост красного змея". Тускло горели окна домов. Несмотря на осеннюю ночь, было тепло. Он всей остротой чувствовал легкий запах дымящихся фитилей. Море, раскинувшееся где-то далеко, казалось, доносило свои неповторимо однообразные звуки.
      - Она не пришла, - лихорадочно думал он. - Нет, не может быть, чтобы эта женщина предала меня. Это очаровательное создание, такое нежное, такое искреннее и благородное. Графиня...
      - Мы знаем вас господин, - сказал человек с рыжей бородой и наглой улыбкой, в которой не хватало нескольких передних зубов, а остальные были настолько желтыми, что вряд ли могли служить украшением этого веснушчатого лица. - Советую вам отдать нам свое оружие и не сопротивляться.
      Незнакомец, очутившийся в столь трудной ситуации, моментально оценил ее. Он не пал духом, и как умный человек решил, что время расстаться с жизнью еще не пришло. В этом, пожалуй, и выразился его заряд силы, его жажда и любовь жизни. Доля секунды ушла у него на эти размышления. Молча, он вынул шпагу и протянул ее одному из стражей. Тот, так же молча, но, по-видимому, сильно волнуясь, взял ее. Это был отличный бертейский клинок, не старый, с изящно сделанной, хотя и почти не украшенной гардой. Лицо солдата едва заметно дрожало, он был молод.
      Воздушная влага чувствовалась вечерней прохладой. Он удивился, что его не связали. Впрочем, это не имело смысла: один безоружный человек вряд ли мог что-то сделать с десятком мушкетеров и пикинеров.
      Через сырые и грязные улицы его спустя какую-нибудь четверть часа вывели к городской тюрьме. Это было ветхое, мрачное во всех отношениях здание, окруженное четырьмя высокими башнями.
      - Похоже, это совсем старое строение, - думал он. - Не может быть, чтобы все это, так прекрасно начавшись, приняло бы такой оборот. Неужели меня действительно предали?
      Пройдя через низкую, тяжелую, обитую железом дверь арестованный, которому можно было дать не более двадцати пяти лет, оказался в плохо освещенном помещении. Тут, сидя за столом, расположилось несколько человек в кирасах, со шпагами на ремнях. У стены он увидел несколько мушкетов. Это было караульное помещение.
      Они прошли через тюремный двор. Затем вошли в здание, примыкавшее к одной из старых башен. Здесь горели свечи и суетились какие-то люди, как будто кого-то ожидавшие. Его тщательно обыскали. Все это время уже седой офицер в старом тертом камзоле внимательно вглядывался в его лицо. Недружно и надоедливо шуршали перья нескольких писарей. Комната дежурного офицера была местом не боле дружелюбным, чем сама эта тюрьма. Тут пахло мышиным пометом, горелым воском свечей, и было довольно душно.
      - Это действительно Режерон? - спросил офицер, обращаясь к рыжему бородачу, который стоял возле незнакомца.
      - Да, господин капитан, - ответил тот, сделав самодовольную гримасу и согнувшись в почтительном поклоне, продолжая при этом яростно смотреть на молодого человека. - Я видел его несколько раз, и уверен в этом. Судите сами, он подходит под имеющееся у нас описание. К тому же на левом плече у этого господина шрам. Это точно он.
      - Ты уверен, что не ошибаешься?
      - О, да!
      Его не стали допрашивать, тем более что он ответил отказом на попытку получить подтверждение того, что он действительно есть тот самый известный всему южному побережью пират. Ночь, похоже, вступила в свои полновластные владения. Его увели. Щелкнул засов и он оказался один между четырех черных стен. На время он дал одиночеству охватить себя. Солома, которая была постелена в углу камеры, на удивление оказалась свежей и пахла, несмотря на омерзительный тюремный смрад, свежим душистым лугом. Шум за дверью утих, и топот приведших его солдат удалился.

* * *

      Грузное, большое тело, перегнувшись через борт, закричало:
      - Где тебя черти носили! Ты его видел?
      - Кого? - поинтересовался голос с едва заметной с корабля шлюпки.
      - Вирка, осел? Разве не тебе было сказано ждать его на углу Плотников и Рыбаков?
      - Мне капитан, но он так и не появился, хотя прошло уже очень много времени. Вот я и вернулся.
      - Поднимайся на борт! - прокричало большое тело. - Него тут шнырять!
      Среднего роста человек с лицом испещренным шрамами и фонарем в руке стоявший возле великана не громко, обращаясь, словно к самому себе и как бы опасаясь разбудить спящий город невдалеке, произнес хриплым голосом:
      - Черный глаз, не стоило так орать. Ведь тебе известно, что мы стоим на рейде не у родных берегов, а в этом проклятом Риканском королевстве. Нас могут опознать и тогда...
      - Вакт, к черту эти предосторожности. Похоже, наш друг в беде, а значит не место сейчас думать о собственной шкуре. Мне хорошо известно, где я нахожусь, но, взорвись небо, я не могу сдержаться. Что тут прикажешь делать?
      - Что же тут можно поделать, если Вирк сам сказал нам ждать его не больше, чем мы его ждали. Знать он что-то задумал. Наше дело тут ясное, снимаемся с якоря и идем навстречу остальным судам к мысу Котсо. Забираем груз оружия и на север к Эвилу...
      - А вдруг он попал в ловушку?
      - Этого мы знать не можем, а то, что он сказал знаем.
      Их взгляды, спокойный Вакта и взволнованный Черного глаза, встретились. Холод и сдержанность одержали верх.
      - Идем в каюту, - резко, но с дружеской почтительностью произнес Черный глаз.
      Это был человек исполинского роста, мощный, хотя и имевший заметный живот. Он казался какой-то глыбой. Его сидевшая на короткой широкой шее голова, с перепутанными веревкой черными волосами, изрядно украшалась густой, не менее черной, бородой завитой в несколько косичек, и глубоким, казавшись черным шрамом под правым глазом. На огромном торсе великана, покрытом белоснежной рубахой, направив рукоять к рукояти, в кожаных кобурах, располагались шесть пистолетов. На боку у него, висел метровой длины кортик с широким клинком.
      Великан и аккуратный, но очень скромно одетый человек со шрамами на лице проследовали в капитанскую каюту. Там, за богато накрытым столом, уже сидело несколько человек и медленно, но с большим аппетитом уплетало ароматный ужин из риканской дичи.
      - Вернулся Вирк, капитан? - спросил один из них.
      - Нет, похоже, он решил там уладить какие-то свои дела, а может... Черт его знает! - Он на секунду умолк усаживаясь и подвигая к себе блюдо с фруктами. - Я распорядился отплыть через час.
      - Вот уже десять лет как против нас ведет войну этот старый король Рикана, - продолжил прерванный минуту назад разговор другой человек сидевший за столом в каюте, - а в чем собственно это мы провинились перед их величеством? Может, мы не веруем в истинного бога, или не чтим отца с матерью? Нет, мы провинились перед их величеством куда сильнее.
      - В чем это мы провинились, - подзадоривал рассказчика лысый усатый пират, - Джен?
      - А вот я вам сейчас расскажу. Мы пьем кровь из младенцев, мы насилуем всех женщин, и если верить попам, а они слуги божьи, и врать не могут, то в первую очередь наиболее добропорядочных, а не самых смазливых!
      Пираты весело заржали, так что некоторые из них даже чуть не подавились.
      - Хватит паясничать ребята, - вмешался голубоглазый толстяк. - Если хотите знать правду, а не просто скалить зубы береговым фортам, то послушайте, что я вам скажу. Вся эта война началась не из-за того, что риканский король отпетый мерзавец, как думают некоторые. Нет. Просто, мы с вами, а вернее еще наши отцы, имели наглость самовольно заселять те земли, которые были открыты мореплавателями Рикана. У старика Нелера VI были, конечно, свои планы, а мы этим планам помешали.
      - Да он просто грабил дикарей!
      - Да, он совсем не собирался заселять объявленные его собственностью берега вольными переселенцами, беглыми крестьянами, морскими охотниками, рубаками и браконьерами. Одним словом всеми теми, кто, покинув родные края, решил, что пришло время избавиться от всякой дарованной свыше власти королей, императоров, герцогов, графов, баронов и святош, - продолжал толстяк. - У нас были иллюзии, когда наши предки ступили в эти чудесные юные края, мы думали что король будет к нам милостив, а мы со временем станем ему хорошими подданными.
      - Не правда, мой отец был свободным человеком и не мог думать о таком дрянном деле как служить этому риканскому кровопийце, - вмешался молодой человек.
      - Помолчи Цего, ты просто перепил сегодня, дай другим послушать Мудрого толстяка!
      - Все началось с того времени, когда солдаты Нелера VI сожгли три наших поселения на острове "Мокрые ноги". Я видел, что осталось от тех добрых людей, которые никакого зла не делали, а просто тут жили, прогнав дикарей. Пепел, повсюду обожженные трупы, изрубленные, замученные дети. Риканские солдаты издевались над ними изрезая их хорошенькие лица. Всех этих ребят, и мальчиков и девочек, заковали потом в кандалы и увезли на Виссинский архипелаг, сделав их там рабами. Лишь немногие смогли позднее сбежать и присоединиться к нам. Храбрые ребята.
      Взоры обратились к Вакту, неловко спрятавшему глаза в блюдо с мясом. Всегда спокойный, даже холодный, сейчас он показался всем сильно взволнованным. Никто ничего у него не спросил. Все знали, что еще мальчиком он бежал от риканцев к вольным поселенцам уже начавшим жестокую борьбу за свои права, где, проявив себя хладнокровным, рассудительным и смелым человеком он сыскал славу лучшего сухопутного командира.
      - Началась война. Сперва мы защищались, потом, захватив несколько кораблей, мы обратили оборону в нападение, а несколько плохих, старых судов в настоящий флот, - рассказывал толстяк дальше. - Мы очистили от риканцев немало островов и у нас теперь есть своя страна, - он отхлебнул немного белого вина. - Но наше подлинное сокровище Виссинский архипелаг.
      - Помнишь дубина, как я спас твою шкуру во время боя за порт Виссин? - произнес один пират, обращаясь к своему соседу.
      Внезапно дверь в каюту открылась, и в нее вошел маленький моряк. Это был юноша лет семнадцати - восемнадцати в узкой синей куртке и широких парусиновых штанах.
      - Капитан, - обратился он к Черному глазу.
      - Что там еще? - поинтересовался пират, до этого все время молчавший. Он повернул голову в сторону вошедшего.
      - Нас распознали и, похоже, собираются атаковать. Несколько военных судов на внутреннем рейде поднаняли паруса, а ведь сейчас не день. Они подают друг другу сигналы. Что прикажете?
      Черный глаз встал, и лицо его исказилось тревогой. Это не было чувство беспокойства за себя и свой корабль. Напротив, в том, что его не удастся догнать, он был уверен. "Бежевый демон" был одним из самых быстроходных судов на юге, он стоял на якоре, на внешнем рейде Манра и сейчас была ночь. Имея такие козыри, было не трудно ускользнуть от нескольких военных риканских судов. Его беспокоило другое.
      - Вирк, - выразил кто-то одним словом все его чувства.
      - Они поймали Вирка, иначе, откуда им знать, что мы здесь, - подумал он, произнеся в слух:
      - Снимаемся с якоря.
      Море в эту ночь было особенно черным, черным казалось и небо, и берег вдали. Только мелкие огни звезд позволяли отличить в этой мгле одно от другого.
      На палубе суетились матросы. Были потушены все фонари и, сливаясь с черной, как бездна ночью, корабль покидал Манр.
 

 
      Стол скромной, большой комнаты, у порога которой стоял Режерон, был покрыт синим сукном. На нем в бессмысленном постороннему взгляду порядке громоздились кучи бумаг, толстые своды законов, пустые бутылки зеленого стекла и грязные стаканы с кроваво-винным отливом на дне. Ветхий человек с длинными, ровно расчесанными белыми волосами и старчески некрасивым лицом существа отягощенного пищей и вином, вялым движением поправлял свои горизонтальные усы. Он ненавидел людей, они вызывали в его гнилой, но преданной могуществу короны душе злобу зависти. Его бездарно прожитая жизнь тяготила его богатством, титулами, обязанностями и жаждой искоренить все живое и непокорное в этом мире. Это был Первый королевский прокурор специально прибывший для разбирательства дела знаменитого мятежника и злодея. Рядом с ним, возле утыканной коричневатыми перьями чернильницы сидел сутулый молодой человек, непрерывно разбирая бумаги и подавая некоторые из них своему соседу.
      - Введите Вирка Режерона, - сказал прокурор, состроив отвратительную гримасу, которая, по-видимому, должна была свидетельствовать о его неусыпной преданности закону и сюзерену.
      Дверь скрипнула.
      Гремя тяжелыми кандалами, которые уже успели на него надеть, еще вчера свободный, Вирк вошел в комнату. Это был тот самый человек, который вчера так опрометчиво попал в руки своих врагов. Внешне привлекательный, он был чуть выше среднего ростом. Загоревший от южного солнца, кареглазый с черной эспаньолкой и небрежно уложенными темными волосами, он казался воплощением непреклонной юной свободы. У него был прямой нос, высокий лоб, волевой рот. Контур его лица нельзя было не признать красивым. Весь вид этого человека выражал гордость и дерзость. Возможно, не обладай он от природы привлекательными чертами, уже это делало бы его красивым. Одним словом это был тот человек, при поимке которого всегда так радуются слуги закона и палачи.
      Следом за введенным в зал Вирком, надменно сложив руки на эфес, в комнату вошел молодой богато одетый военный и четверо солдат в кирасах и марионах . Военный, бывший губернатором провинции, сел рядом с Королевским прокурором и секретарем. Двое солдат встали у входа, а двое расположились по бокам у заключенного.
      - Вот это удача, - обратился к прокурору губернатор Манра. - Это будет серьезным уроком тем, кто потерял веру в силу нашей короны. Теперь, когда в наших руках этот пират, мы можем смело держать курс наших кораблей на юг и более решительно действовать на севере.
      - Эти бунтовщики на севере уже не первый раз поднимают свое грязное знамя мятежа, - заметил старик прокурор. - Но то, что происходит теперь страшнее всего, что мы видели прежде. Весь этот край, все города Единого торгового союза, все герцогства и мелкие земли отказались от официальной религии империи, приняли еретические учения, создали военный союз и изгнали наши войска. Но зря они рассчитывали на то, что нас удастся так легко одолеть. Все это были весьма неустойчивые успехи. Сил у нас много. Мы все же справились с ними, и теперь остался последний удар. Один удар и величие риканской славы возрастет, а наше могущество станет незыблемым.
      - Не сомневаюсь, что герцог Телгоре справится с мятежом. Он уже почти прижал этих бунтовщиков и еретиков к морю. Скоро он их разобьет.
      - Герцог наш лучший полководец.
      - У нас сто пятьдесят тысяч превосходных солдат, у нас гарнизоны во всех крупных имперских городах, лучшая кавалерия в мире под нашими знаменами. Самые прославленные командиры служат короне. Кто может бросить вызов такому могуществу, такой силе и не быть раздавленным?
      - Меня больше беспокоит наш юг, - заметил прокурор. - С севером мы уже почти справились, тут спорить нечего. А вот юг?
      - С таким трофеем в руках как Режерон мы быстро наладим в Южном океане свои дела. Покончим с пиратами и Нелерский материк нам вновь открыт, а вся та добыча, что мы можем там взять, вмиг поправит финансы королевства. А ведь именно благодаря мне и графине этот злодей Режерон оказался у нас в руках, - неожиданно заключил губернатор.
      Это замечание вывело из себя даже старого спокойного прокурора, уже настроившегося на ровную беседу. Он не любил, когда другие хвастались своими заслугами и, сморщив в некоторой смеси усталости и раздражения лицо, предложил так, чтобы его услышали окружающие:
      - Начнем?
      - Начнем, - согласился губернатор.
      Оба теперь обратили внимание на стоявшего перед ними Вирка. Прокурор взял в руки несколько исписанных листков, губернатор зевнул, а секретарь потянулся к перу.
      Полуденное солнце своими злыми, яркими и жгучими лучами впилось в стекло большого окна, за которым виднелась пустынная площадь перед тюрьмой Манра. Еще дальше, за крышами спускающихся вниз домов глядело яркое, слепящее, свободное, в отличие от бренной земли, море.
      - Нет смысла отпираться, как вы это делали вчера, ваша личность установлена. Все, на что вы можете теперь рассчитывать - это милость его величества. Только ваше признание всех содеянных преступлений может помочь вам, - надменно произнес Первый королевский прокурор.
      Вирк молчал. Его спокойный взгляд уверенно переходил от одного лица собравшихся к другому. Рой мух, негромко жужжа, кружил над столом, будто стараясь непостижимой магией природы превратить засохшее вино в свежий божественный нектар. Капли пота выступили на припудренном лице губернатора. Он вытер их платком и приказал солдатам открыть одно из окон. Горячий, но показавшийся в первый миг ледяным, поток воздуха ворвался в комнату.
      Королевский прокурор старческой высохшей рукой сгреб бумаги, просмотрел их, затем передал секретарю, начавшему неразборчиво, но бегло читать:
      - Именем его королевского величества Нелера VI, вы обвиняетесь в государственной измене, шпионаже, пиратстве, разбое, убийстве, насилии, грабеже...
      - Признаете ли вы себя виновным? - прервал чтеца прокурор.
      Вирк молчал. Его ровное течение мыслей было занято совершенно иным, его не беспокоил этот допрос, его единственной мукой была мысль о том, почему графиня не пришла вчера на свидание.
      - Неужели эта женщина предала меня? - металась в его голове единственная, острая как игла или огонь перца мысль.
      - Откуда эти напыщенные средневековые уродцы, иждивенцы истории знали, что я окажусь в этом порту, в этом месте и в это время? - рассуждал он.
      Не дождавшись ответа, надменный седой старик приказал секретарю продолжать. И тот все таким же скучным, все ненавидящим и все презирающим голосом продолжал.
      - Почти за два года вы совершили следующие злодеяния: во втором месяце 578 года по имперской градации вы вместе с бандой негодяев подняли мятеж на военном корабле его величества "Небесный принц", затем в этом же месяце, переименовав это славное судно в "Резвую шлюху" вы ограбили и потопили четыре транспорта принадлежащих короне. В третьем и четвертом месяце вместе с небезызвестным пиратом Черным глазом вы совершили грабительское нападение на островные города его величества в Южном океане. Еще до конца года, даты неизвестны, вы все с тем же Черным глазом и Одиноким Эвилом захватили королевскую колонию Святая Висса, в которой, а так же на всем Виссинском архипелаге вы учредили так называемую Республику вольных островов. За следующий 579 год в ваши руки попало более тридцати судов, из которых семь военных. Вы опустошили все юго-западное побережье королевства. В своей неугодной богу злобе вы повесили двух королевских губернаторов, одного адмирала и еще много достойных господ. Вы многократно надругались над верными слугами нашего государя и господа. Вы грабили и жгли храмы, вы ...
      - Как будто бывает богоугодная злоба, - подумал Вирк, - как будто в ваших храмах живет бог, а не пороки аристократии облаченной в сутану.
      Он больше не слушал этот рассказ, все это было ему известно. Он хорошо знал, что все, что перечисляется здесь чистой воды правда, и к тому же он знал, что все то, в чем обвиняет его корона: лишь малая часть того, что он сделал на этой планете, на ее землях и в ее морях. В названном не числилось, например, что он вместе с другими пиратами организовал перевозку беглых имперских крестьян на захваченные острова, завязал дипломатические отношения с Северным союзом, воевавшим уже пятнадцать лет с империей и Нелером VI, на верфях которого строились корабли для Республики, о чем его величество даже и не подозревал, и совершил еще много подобных страшных преступлений перед короной.
      Длинные бумаги ему зачитывали больше часа. Затем, убедившись, что он не в чем себя виновным не признает, хотя со всем соглашается с выражением дерзкой усмешки, процедуру прекратили. Его увели, и он снова оказался в своей камере. Ему обещали скорый суд и как минимум повешенье. Все это не беспокоило его и, выходя из зала, он сказал:
      - А вы уверены господа, что уже завтра, или, скажем, через месяц я не буду на свободе?

* * *

      В сотый раз перечитывала графиня это письмо. И каждый раз ее неслышимый голос дрожал. Она сама не могла сказать себе почему, просто чувствовала, что это удача. Ощущение триумфа наполняло ее сердце той нежностью, которую, веками находясь в неведении, люди принимали за любовь. Она вновь с волнением пробегала эти строки:
       "Милая моя Квития, обожаемая графиня Риффи! Простите мне, то, что я так долго не отвечал на ваши письма, они просто не могли меня догнать. Мы постоянно движемся. Я не могу даже получить вовремя почту. Все здесь подчинено одному , устремлено к моему новому военному триумфу. Стихия войны, неукротимая, так же как и моя любовь к вам движет, как кажется мне , всем этим миром.
       О, как я обожаю вас, как я восторгаюсь вашей красотой и как неистово молюсь нашему всеблагому богу, жадно прося его милости для нас. Скоро эта война законч ится. М ы будем вместе, как тогда, год назад, в том парке, когда мы впервые почувствовали прилив этой неистов ой неги, этого солнечного света нашей любви.
       К ак я тогда был возмущен, когда во время героической обороны Святой Висы вы попали в лапы к этому грязному злодею Режерону. Я был готов разорвать всех мятежников от северных границ Терукской империи до Южного материка, прозванного в славную честь нашего короля Нелерским. Как я был встревожен, и как я был счастлив, когда вам, благодаря доброму уму, которым наделила вас природа, удалось вырва ться . Вы были свободны! Пасть бездны не смогла погубить вашу нежную душу. В те дни я провел в церкви под божественным сводом многие часы.
       Я слышал , его величество, божьей милостью наш император и король (хотя из-за неурядиц последних лет стало уже почти принято менять эти титулы местами) Нелер VI сильно болен? Не преувеличены ли слухи о его скорой кончине? Сможем ли мы удержать все то великое, что было сотворено его гением? Что думает канцлер?
       Но, не я не должен так помногу отвлекать ваше нежное сердце от той прелести, которой наполнено и мое. Наша любовь, все то в чем я вам так неожиданно, так по военному признаюсь, все это и есть первые мои мысли. Я думаю только о вас, я мечтаю только о вас и жду встречи только с вами. Мне дороги только вы, и мое сердце только для вас, хотя жизнь моя и для короны!
       Со всей нежностью и обожанием, Ваш Роюль герцог Телгоре"
      Она прилучила это послание вчера вечером, буквально за час до встречи с человеком, который, будучи ее поклонником, был еще и известным мятежником и пиратом. Два года назад, когда он оставил ее в живых, отпустил, даже не притронувшись к ее драгоценностям, она, казалось, обожала его. Это было романтично. Она была благодарна. Но разве может быть благодарна знатная особа вечно? Тем более, если она молода и красива, тем более, если она благородна и честолюбива. Бедный бунтовщик, пусть и очаровательный, пусть смелый и бескорыстный, но все равно обреченный, был ей не так интересен как она сама.
      - Этот человек, конечно, поступил мило, отпустив меня тогда в этом обезображенном паникой городе. Но разве не обязан он был дать мне свободу, просто чтобы унизить всех этих трусов, которые вместо того чтобы умереть за своего короля сдались после первых же орудийных залпов? Кто он, в конце концов, такой? Бывший крестьянин или рыбак, беглый каторжник, возможно, он вообще должен был принадлежать мне, как и всякий мужик. Работать, вот удел всей этой грязи, - рассуждала графиня Риффи.
      Впрочем, вчера, когда она еще не была так уверена в любви к себе всесильного имперского герцога, фельдмаршала, героя множества битв, носителя славного титула и владетеля многих земель, связь с очаровательным пиратом казалась ей интригующей.
      Около полудня, когда надменная графиня пряталась от жарких лучей, и примеряла наряд простой горожанки для встречи со вчерашним спасителем, топот копыт во дворе дома заставил красавицу отвлечься от дум.
      - Госпожа к вам посланник герцога, - постучав в дверь ее кабинета, произнесла служанка.
      - Пусть проходит.
      Юный гонец имперской армии с севера привез ей ответ могущественного и славного Телгоре, того, чьего внимания она так старательно добивалась. Ведь если очаровать его, если заставить этого Аякса трепетать, какие горизонты открылись бы перед ней!
      Он трепетал. Она лихорадочно читала строки его признаний, облаченных в такую форму, будто он уже давно любит ее. Это польстило ей, но она не увидела в этом боязни герцога выказать слабость своим первым признанием. Впрочем, зачем было все это замечать? Ее сердце билось. Она сама, играя с огнем, искала его страсти. Он был нужен ей, она получила его.
      - Я победила, - шептала она, - о мой славный триумф! Триумф разума и красоты над силой. Но как же этот хорошенький разбойничек? Ах, ну это просто игра... ведь есть же у меня собачки.
      Ей не пришлось думать долго, она велела заложить экипаж, и через час губернатор Манра принял ее. Она сообщила ему, где и как к их общей славе и силе они смогут схватить отчаянного бунтовщика и злодея Вирка Режерона. Все это было сделано ей спокойно и властно.
      Когда графине доложили, что кровопийца пират пойман она была рада. Ее влияние возрастало, слава о преданности короне уже летела вперед. Чтобы не отстать от нее и успеть уладить некоторые новые дела она уже на следующий день выехала в столицу.
 

 
      Между тем никто не был уверен в том, что арестованного злодея не попытаются вызволить. Поэтому караулы усилили, для чего привлекли даже роту бертейских гвардейцев принца и личную охрану манрского губернатора. Но даже этим решили не ограничиться. Губернатор приказал тщательно досматривать все корабли, заходящие в порт: он очень опасался, что сторонники Режерона попытаются его освободить. Со дня надень, ждали королевского приказа о переводе опасного узника в столицу. По слухам, разлетевшимся по городу со скоростью метеоров, для доставки пирата к его величеству был назначен целый полк легкой кавалерии. Слухи были небезосновательны. Впервые за всю историю морской войны с мятежниками в когти монархического хищника попалась такая добыча.

* * *

      Эта история началась почти три года назад. И события и сам человек, застигнутый ими, выглядели тогда совершенно иначе. Другими были его характер и имя. Проблемы, с которыми ему предстояло столкнуться, находились в миллионе световых лет. Настоящее имя этого человека, если вообще можно относиться к имени как к чему-то настоящему, было Павел Калугин. Но что такое имя? Это скорее образ, звуковая иллюстрация идентификации человеком себя в мире.
      Павел родился на Земле и впоследствии с неохотой говорил о своем прошлом, предпочитая отделываться одной мыслью, что в его жизни была другая эпоха. Обычная, если не считать необычных страстей и интересов. Такая же как у каждого, если забыть о тех увлечениях, которым он отдавал свое внимание и время. Он много читал, хотя и жил в консервативной семье, где скорее принято проводить время у телевизора. Но он не был тогда еще нравственно оторван от своей эпохи и убогой, скудной и скучной мещанской среды.
      Все началось теплым осенним утром. И началось самым неожиданным образом.
      - Да, депрессивный психоз, - сказал ангел (так он, во всяком случае, выглядел), вальяжно поправляя крылья и усаживаясь на подоконник.
      На посетителе были белые одежды, походившие на ночную пижаму по моде позапрошлого века. Миленькое личико его нахально озарялось улыбкой и весьма располагало продолжить общение в недружелюбном тоне.
      - А вам гражданин, какое дело? - хмуро простонал Калугин, открывая глаза и все еще думая, что находится в ночной галлюцинации.
      - Я просто хочу вам помочь, мой гордый и одинокий страдалец. Можете считать меня посланником господа. Вы кисло выглядите и, по-видимому, вчера были изрядно пьяны.
      При этих словах посланник всевышнего налил алкоголь в стакан и протянул его Калугину.
      - Спасибо не надо.
      Павел отклонил протянутый ему стеклянный жребий. Встав, он начал одеваться. Разбросанные вещи собирались с трудом. Он все еще плохо понимал что происходит.
      - Вот и хорошо, я вижу вам гораздо лучше, - слукавил крылатый гражданин, ставя стакан на стол и делая доброе выражение лица. Так, что даже если бы сам держатель небес видел его сейчас, то непременно проникся бы доверием к самозваному херувиму. Разумеется, если бы подобный персонаж существовал.
      - Кстати это ваши стихи? - полюбопытствовало крылатое создание. - Вот сами послушайте:
       В улей хотелось забиться, ж ало в себя вонзить.
       И только мысли убийцы, д авали повод жить!
       Тени роняют свечи, с квозь мрак идущей тоски.
       И только свет незамечен, идет один впереди.
       Рокот событий многих, и шум грядущих дней,
       Живи и помни о многих Творцах великих идей!
      -Что скажете?
      - Кто вы такой, и что делаете в моей квартире? - Ответил вопросом на вопрос Павел.
      - Вы верующий человек, почти христианин, а задаете такие дурацкие вопросы. Мне право стыдно за вас и вон за ту икону, что висит у вас в кухне. Впрочем, не стану касаться святынь, и не буду укорять вас в том, что вы грешны. Сразу перейду к делу. Собственно я к вам по делу, - сказал посланник небес и, спрыгнув с подоконника, развалился в кресле.
      Калугина не так просто было убедить в действенности небесного владыки. Он, конечно, верил в бога, но как человек образованный, а Павел был студентом пятого курса университета, не особенно-то надеялся на прямые контакты с ним. Впрочем, на встречу с посредником он тоже не рассчитывал. В церковь Калугин не ходил и конфессию свою определял с трудом. То ему казалось, что он православный, то католик, а после прочтения "Генриха Наварского" на время он даже причислил себя к гугенотам. Правда, так и не определившись в том, лютеранин он или кальвинист. Бога он не любил, считая его в душе бюрократом, и молился только в самые трудные минуты своей жизни. Делал он это так редко не потому, что боялся надоесть господу своими докучливыми просьбами, а только по причине того, что не любил докучать себе нудными процедурами. Молитву он знал только одну.
      - Проблема, которая волнует пославшего меня, проста, - возобновил ехидным голосом проповедника гость, - мы хотим разобраться в одном вопросе и обращаемся к вам как к специалисту. Вы ведь еще не успели деградировать? Одним словам нам нужен эксперт, а вы кажется очень не плохой знаток истории и еще много чего...
      - Много чего, - лукавым голосом ответил Калугин. Впрочем, разговор приобретал серьезный характер, и он решил не ссориться с "ангелом". Павел собрал мысли, и головная боль неожиданно прошла.
      Взяв в белые нежные руки с длинными ногтями одну из книг, беспорядочно сваленных в шкафу и небрежно, но с интересом листая ее, херувим продолжал:
      - Нам нужен актуальный взгляд и неординарный подход. Вы подходите, мы уже долго наблюдаем за вами. Я предлагаю вам сделку, вы нам свое понимание, мы вам блат в чистилище. Можете грешить, сколько хотите, только без особо тяжких. Информация с нашей стороны тоже будет вам полезна.
      Сказав это, небесный гость изящно как лебедь на пруду расправил белоснежные крылья, которые как показалось Калугину, были ему неприятны. Павел внимательно рассмотрел "посланца господа". На нем были изящные кожаные сандалии без излишеств, просторное одеяние кричащей белизны. Такого же окраса крылья. Сам ангел был светлым мужчиной лет 30, русым с гладкими и мягкими, почти женскими чертами.
      - Я могу убедиться что вы и в правду ангел? - поинтересовался Калугин.
      - Вы убедитесь. Я не представился, зовите меня товарищ Икар. Это мая кличка. Я тоже странный, и мне будет приятно работать с вами. Тем более, что в следующий раз, когда мы встретимся, я буду немного в другом виде. Сами понимаете, сезон, да и конспирация.
      - Хорошо, - согласился Павел, - записывая время и место явки. - Что я должен делать?
      - Пока ничего особенного, просто наблюдайте за миром вокруг, учитесь, постигайте и размышляйте, через четыре месяца мы встретимся. Да, и для начала перестаньте страдать, измените свое отношение к женщинам. Их много, и они у вас не такие хорошие, что бы жалеть об их уходе.
      Подобное замечание задело и рассердило Павла, но, похоже, ангелу было на это наплевать. И Калугин почему-то от этого успокоился.
      - Не верю я, что он ангел... - подумал Калугин.
      - О, вы оценили мой розыгрыш! - улыбнулся "херувим". - Нужно было вас немного проветрить. Иначе как вы оценить все предстоящее. Вы ведь ничего не сможете понять. Маленький шок хорошее дело перед большой встряской.
      Павел сгустил брови и промолчал.
      Слов больше не требовалось.
      Крылатый гость вновь забрался на подоконник, вежливо попрощался, открыл окно и, выпорхнув, улетел. На улице еще никого не было, и Павел решил, что видеть "ангела" некто не мог. Хотя почему это должно было его беспокоить?
      Солнце уже проснулось, бросив свой первый луч на лицо отчего-то совершенно не смущенного Калугина. Часы показали 6:30. Неожиданный легкий ветерок подхватил и унес с подоконника несколько белых перьев. Павел закрыл окно. День начался.
 

 
      Камеру никогда нельзя назвать просторной, даже если в ней десять шагов в длину и восемь в ширину, и даже если ты сидишь в ней один. Впрочем, свобода, птица неукротимых гордецов не боится никаких преград. Жажда жизни, свежести вольного воздуха способна заставить настоящего человека преодолеть все. Преодолеть, и стать еще более достойным той свободы, во имя которой многие люди, не задумываясь о мелочах, отдавали свои жизни сквозь столетия.
      Блестя прозрачными искрами на всегда холодном тюремном камне сидел, подобрав под себя ноги странный силуэт. Рядом с ним, уставший и поздно уснувший от мучительности не принадлежащего тебе тебя самого спал Режерон. Возможно, силуэт этот сидел тут уже много часов, оставаясь в своей позе застывшей вечности. А может, он появился всего несколько секунд назад. Кто способен это сказать?
      Узник открыл глаза. Он сделал первые движения, неподвижно проведшего ночь человека и неприятный, хоть и негромкий звук железных оков напомнил ему все то, от чего каждому попавшему в лапы закона хочется, так неистово и неудержимо хочется скрыться. Он был узник, известный разбойник, обреченный злодей Режерон. Но это было на этой земле, а на другой планете, где он родился и вырос, и где впервые и навсегда многое решил, он был обычным, живущим в обычном, до банальности скучном мире человеком. Земля, родина его прошлого и возможно мать его настоящего, лежала в миллионах световых лет отсюда.
      - Проснулся? Вижу. Нет, ты доигрался, ты, безусловно, сам понимаешь, сам! Только ты виноват в этой глупейшей драме. Зачем ты влез в это дерьмо? Романтическое приключение?
      Глаза удивленного Вирка радостно замерли на этом, невероятно как попавшем в его заточении, человеке. За исключением легкой прозрачности, в которой Вирк сразу узнал переданный на расстояние образ, облик силуэта был вполне обычным. Голубой камзол, украшенный скромными, но элегантными кружевами, черные ботфорты и изящно уложенные длинные белые волосы - все это в единой гармонии оттеняла особенные черты этого человека. У него был тонкий крючковатый нос, тонкие губы и уши. Глаза его, быстрые как молнии, ловили суть всего происходящего и моментально доносили до вспыльчивого ума значение каждого движения и каждой вещи.
      - Эвил, я рад... - сам еще не постигая своего удивления, произнес Вирк. Его лицо стало от этого чувства невероятно светлым и чистым. - Когда вы освободите меня? Мне, знаешь, Вирк, тут не нравится.
      - Ага, ему не нравится!? Соскучился по вольной жизни? Нет уж, дорогой друг, теперь посиди. Уж изволь, будет тебе наука. Впрочем, для дела это будет полезно, - Эвил еще раз яростно метнул молнии голубых глаз.
      - Я действительно ничего с тобой не согласовал...
      - Это признание ничего не меняет.
      - Ну, раз ты так. Раз для дела нужно чтобы я торчал в этой грязной, дурацкой камере... Я готов. Я, черт возьми, на все готов. Нужно будет просидеть тут год, я просижу. Проторчу тут и больше, и даже вечность готов тут встретить.
      - Павел, вы прямо как эта ваша возлюбленная... Как все ваши возлюбленные. Включая и ту черноволосую аристократку, ради которой, ставя под удар дело, вы идете на риск. Знаете, почему я не вытащу вас отсюда сразу? Мне хочется, чтобы вы подумали. Пораскинули так сказать мозгами. И еще. Пора тебе Вирк разобраться в феодальной психологии, и особенно в женской. Все эти приключенческие сказки засорили твое сознание.
      - Сколько мне нужно будет тут пробыть? - успокоившись, и придав своему голосу и мимике ровное состояние, произнес Вирк.
      - Здесь тебя продержат еще день, а через три дня под конвоем доставят в столицу. Дальше будет самое трудное. Будут допросы, возможно жестокие. Может, ты даже увидишь графиню Риффи? Впрочем, если у вас и будет встреча, то она не обрадует тебя. Дуракам наука.
      - Хорошо. Спасибо что сказал, буду готов к такому развитию событий. Что будешь делать ты?
      - А я займусь нашими общими делами, которыми, мой милый, вы обрекли меня заниматься одного. Вас они выпустят сами.
      - Как это сами?
      - Вот увидишь, сами. И я еще раз повторю, сами. Не без моей помощи разумеется. Еще вот что, все, что я буду делать на севере, ты сможешь видеть. Иначе говоря, события будут транслироваться в твою камеру, - при этих словах он улыбнулся как-то по-новому, даже по-доброму.
      Свобода это не ангел, она - как учили еще стоики - заключена в самом человеке. Так думал не только Павел. В этом был убежден и Эвил. Так полагали все, кто по собственной воле или по воле событий был включен в единую и бесконечную борьбу за прогресс.
      Еще тогда когда Павел был обыкновенным студентом, несколько необычным, но все равно еще только продуктом своей эпохи, детищем позднего капитализма на родной планете, он сделал выбор. Он сделал его, безусловно, сам - ошибутся те, кто думает, что истории нужны все и что к каждому в одно прекрасное, или даже печальное утро, могут прийти новые времена.
      Павел. Его уделом долго было то, что так хорошо знакомо всем живущим в нашем мире. Он восхищался вещами, строил материальные планы, рассматривал людей как скопление материальных благ, был даже несколько эгоистичен. Был во всем типичным, за исключение жажды, воли неудержимого стремления постичь смысл жизни. Он боролся с собой и проигрывал, но с каждым поражением усилий изменить себя, изменив мир, он изменял себя. Преобразую течение событий до глубины смысла. Его восприятие становилось чище, добрее, смелее и радикальней. Он научился смеяться. Эта сложная наука, вершины которой открыл ему Эвил, сделала его со временем еще более иным. Он научился изменять себя.

* * *

      Земля, как и многие другие населенные планеты (не стоит утверждать, что все) не была брошена в одиночестве своего бытия. Газетные и журнальные статьи, телевизионные фильмы и радиопередачи, кричавшие об НЛО, небыли так уж далеки от истины. Хотя искали они ее в другом направлении. Планета не жила сама по себе. Ей занимались. Осторожно, не вмешиваясь во все подряд. Занимались тонко и даже с юмором. Цель этой работы была проста: ускорить прогресс, не только научный, но и культурный, и социальный.
      Несколько сот человек землян курируемые представителями межпланетного Совета развития работали в тесном взаимодействии с другими народами галактики. Развитием каждой из интересных планет занимались, прежде всего, представители близким им по физиологии и психике народов. Образовывая вместе с некоторыми аборигенами Совет развития планеты. Уполномоченные этого совета внимательно следили за миллионами людей, отбирая тех, контакт с кем был бы необходим для дела. Основной целью передовых собратьев Земли было помочь народу планеты преодолеть материально ограниченное общество и вступить в новую эру развития, став более развитыми, влиться в общий процесс становления бесконечного братства цивилизации. Но дело это не было простым.
      Работа на планете людей началась всего тридцать лет назад, но первых землян удалось включить в этот процесс совсем недавно. Основные проблемы возникали с психическими особенностями людей. Попросту почти никто из них до последнего времени, до эры информационного прорыва на планете, не был способен на такую степень свободы своего сознания, которая требовалась для этого непростого дела. И потому на отрытый контакт представители совета пошли только с пятью землянами. Впрочем, пользу он принес только с одним. Что же остальные? Они думали о тех с кем имели дело порой совершенно несуразные вещи.
      Калугину повезло, он был сам в этом виноват. События, сперва иронично и осторожно, а затем уверенно и дерзко вырвали его из того отвратительного мирка, из которого он сам стремился вырваться, боролся, добивался успеха, но не мог.
      Вселенная не создала ангелов и богов. Только разумное существо, в бесконечности форм материального облачения, живет, развивается и покоряет бесконечность в бесконечности вселенной.
 

 
      Шум военного лагеря и крики курьеров у входа в шатер объединенного командующего заставили Эвила отвлечься от разговора с Режироном. Он попрощался и в добром расположении духа, навеянном мыслью, что его друг все-таки учится, пускай и на своих ошибках, взялся за дело. Он принял донесения, отдал обычные распоряжения дежурным офицерам и приказал послать несколько гонцов в Кер с требованием ускорить сборы городского ополчения. Затем, стремительно вскочив на поданного ему коня, отправился с эскортом из сорока драгун осматривать позиции и инспектировать укрепления. Так прошел еще один день.
      С наступлением вечера раскинувшийся у берегов Рогемы лагерь стал немного затихать. В нем как будто исчезла та беспрерывная суета, которая всегда присуща армии готовящейся к решающему сражению. Но даже в такие острые часы, если в людях крепка уверенность в своем командире и собственной силе, то ни в одном движении и ни в одном жесте, сколько не ищите, вы не найдете фатального ожидания неясного. Напротив вас не покинет чувство приближение великого исторического момента. И в лагере расположенном в Рогемской низине и укрытом несколькими редутами на лежащих поблизости возвышенностях не чувствовалось страха перед надвигавшимся с юга противником.
      Имперская армия, насчитывавшая 52 тысячи человек и располагавшая 30 орудиями, получив подкрепление, и приведенная в движение волей своего командующего продвигалась навстречу противнику. Располагавшему армией меньшей по численности, уже не раз терпевшей поражение и отступившей месяц назад к последнему своему оплоту на континенте. Мятежные силы, командование которыми в самый роковой момент восстания принял Эвил Эви, располагали теперь всего 22 тысячами солдат. Правда, "грязные лавочники" имели хорошую и многочисленную артиллерию, но их кавалерия была невелика и плоха.
      Приняв порученное ему месяц назад командование, Эвил первым делом отвел войска на север, одновременно дав людям отдохнуть и сократив территорию, которую приходилось защищать. Многие гарнизоны были сняты и стянуты к главным силам. Эвил увеличил число офицеров на полк и приступил к отработке в армии новой тактики. Все эти меры вместе с уверенностью в победе самого полководца менее чем за две недели вселили силы и дух твердости в восставшие войска.
      Лето шло к концу. Ночи становились холоднее. В одну из них в доме местного дворянина, где расположился штаб повстанческой армии, шло заседание военного совета. Большая комната была изуродована тяжеловесной старой резной мебелью. Ее стены безвкусно покрывали узорчатые обои. Разбросав бумаги по накрытому картой столу, генерал Нецино яростно доказывал необходимость оставить низину и уйти всей армией под защиту стен Кера. Другой союзный полководец, Гокер, старик лет семидесяти, но невероятно подвижный, хотя и медлительный на слова, спорил, утверждая: у армии есть только один путь - стремительно атаковать имперцев. Полковники и генералы пили, спорили или молчали. Все ждали своего командира. Совет шел уже два часа. Непрерывно поступали от разведки сведенья о продвижении противника, а граф Эви все еще не появлялся. Главнокомандующий по каким-то причинам опаздывал.
      Кутаясь в длинные плащи, несколько часовых в кабасетах с пиками и мушкетами расхаживали под окнами. Мирно шелестели листья под легким, но пронизывающе холодным дуновением ветра. Дождь то шел, то прекращался, то, превращаясь в ливень, заставлял морщиться солдат роты пешего конвоя командующего.
      Вдруг маленький человек в широкополой шляпе верхом на превосходно сложенном, но таком же, как и его владелец, некрупном коне въехал во двор штабного дома. Назвав пароль первой группе караульных солдат, и представившись, он, поинтересовался у дежурного офицера, не прибыл ли еще командующий. Получив отрицательный ответ, путник прошел в дом и поднялся на второй этаж по скрипучей старой лестнице. Штабной зал встретил его с некоторым удивлением. Ему дали теплого вина, хлеба и мяса. Взяв блюдо, незнакомец расположился в одном из пустовавших кресел. Течение утихшего на миг разговора продолжалось в том же русле. Дождь за окном взорвался новым потоком воды.
      - Если этот ливень продлится еще хотя бы час, то рассчитывать на скорое прибытие неприятеля к устью Рогемы не придется, - важно заметил полковник тяжелой кавалерии Риве.
      - Эта чертова погода может затруднить и наши маневры, которые, а я на этом настаиваю, и только которые, могут еще спасти наше дело, - продолжил начатую им еще полчаса назад мысль генерал Гокер.
      - Граф Эви знает, что делает, господа, - вставил, что-то пережевывая, только что прибывший незнакомец. - Будьте уверены, через два-три дня он приведет нас к победе.
      Все посмотрели на гостя, но никто на этот раз ничего не сказал. Наступила пауза, которую, однако, вскоре прервал очередной гонец, сообщивший о прибытии подкрепления: шести тысяч пешей милиции керских горожан.
      Вторжение незнакомца в течение совета было неуместно - но о нем вскоре позабыли. Совет продолжался.
      Спустя еще час малоинтересного времени прибыл Эвил. Он внимательно выслушал доклады курьеров, мнения офицеров и генералов, и, сделав несколько интересных замечаний, предложил следующий план:
      - То, что плохая погода замедлила движение неприятеля и испортила ему радость кавалерийской атаки в ближайшие два дня, считаю фактом бесспорным. Однако, несмотря на замедление своего движения, герцог Телгоре все же будет под стенами Кера через три, максимум четыре дня. Я выслушал ваши мнения господа, они интересны и остроумны, особенно две последних мысли генерала Гокера и взгляд генерала кавалерии Нецино на возможность взять инициативу в свои руки. Но ситуация требует от нас несколько иного.
      Мы откроем противнику дорогу к городу и тем самым навяжем ему сражение, мы расположимся так, чтобы он не мог, не атаковав нас или не открыв своих коммуникационных линий продвинуться дальше. Мы займем фланговую позицию вот тут, - быстрым уверенным движением он указал место на карту. - Я только что прибыл оттуда. В этом месте, где мы будем уже завтра утром, поскольку выступим немедленно, мы подготовим свои позиции. У нас будет время, и отдохнуть и подготовиться к бою. По моим расчетам о нашем перемещении имперцы узнают лишь через день. Не раньше чем через два дня они решатся атаковать нас.
      - Граф, а вы не опасаетесь, что неприятель устранится от атаки?
      - Возможно, он займет выжидательную позицию или начнет какой-нибудь хитроумный маневр?
      - И, правда, с его кавалерией не трудно испортить нам жизнь! - Вмешался Риве.
      - Время в таком случае может оказаться не на нашей стороне. Теплое время продлится еще минимум месяц, а к истечению его дела наши могут сделаться тяжки, - со вздохом заключил тучный облаченный в роскошную кирасу Нецино.
      - Время на нашей стороне, - произнес Эвил, указывая на небольшого незнакомца, скромно привставшего в своем кресле. - Посмотрите вот на этого человека, и давайте послушаем, что он нам скажет.
      Ночной гость приблизился.
      - Ситуация действительно благоприятная. Я только что получил окончательное подтверждение подготовки восстания в пяти крупных городах в тылу противника. Концентрируя силы в ставке на быстрый разгром наших сил, империя ослабила многие гарнизоны. К тому же наши южные морские друзья помогли снабдить горожан оружием и деньгами. Теперь все только и ждут сигнала, чтобы вновь поднять знамя свободных провинций.
      - Если даже мы не уничтожим противника на этой неделе, то из-за беспокойств тыла, а о том, что там не все ладно, в лагере врага, думаю, уже знают, он сам нас атакует. Даже в этом случае мы выиграем компанию в две-три недели. Получается так: у неприятеля выбора нет. Или атаковать нас, а заметьте, он нас превосходит по силам. Или через недельку оставить мечту о быстрой победе из-за разгула восстаний в тылу. Вот поэтому господа к движению! По коням и немедленно выступаем. Враг рассчитывает застать нас в этой низине. Что же заставим его драться на другой позиции.
      Восторженно обсуждая сказанное, участники совета стали покидать дом командующего и разъезжаться по своим частям. В тоже время, Эвил произнеся эти слова и простившись со своими подчиненными, взял под руку незнакомца и отправился в соседний кабинет, куда распорядился подать ужин на две персоны.
 

 
      - Имперская армия обречена. Так или иначе, через несколько дней она перестанет существовать. Нелер VI тяжело болен и скоро его так же не станет. Вы немедленно поедите в Рикан, - произнес Эвил.
      - Чем я должен буду там заняться? - поинтересовался незнакомец.
      - Там вы встретитесь с некоторыми близкими нам людьми и освободите Вирка Режерона. Он будет нашим послом при дворе нового короля. Им, скорее всего, будет этот осел принц, но советники у него хитрые, так что Вирк будет там в самый раз.
      - Вирк в тюрьме?
      - Да, сегодня по указу короля и императора его перевезли в столицу королевства. Его не так давно арестовали по доносу графини Риффи, по отношению к которой наш друг, надеюсь, больше не питает иллюзий.
      - Я всегда говорил, что ему нужно быть осторожней.
      - И вы были правы. Как мы видим, наши враги пошли на все, чтобы только захватить одного из наших друзей. Но эта кость не по их горлу, - улыбнулся Эви. - Вот письма, которые вы передадите. Их два, это вексель по нему вы получите 140 000 золотых в банке Эдду. Вот необходимые вам деньги на дорожные расходы. Здесь 700 золотой и 800 серебряной монетой. Я даю вам в сопровождение несколько проверенных людей. Вы встретитесь с ними в Гоне у кабачка "Яблочный еж". Это их портреты.
      - Что делать с суммой, которую я получу в банке.
      - Незаметно, - Эвил иронично улыбнулся, - если такое вообще возможно, купите на имя Режерона большой и хороший дом в центре города, обзаведитесь прислугой и лошадьми, в общем, всем необходимым. С вашим чутьем и вкусом вы быстро все это сделаете.
      - Нужно ли кого-либо подкупить или устранить?
      - Нет, это излишне. Хотя если вам так хочется, обзаведите меня несколькими шпионами при дворе. На всякий случай, под ваше имя вы можете получить все необходимое по известному вам адресу. Но, осторожность! Помните, что вы рискуете. Будьте таким же хитрым с врагами и искренним с друзьями, каким я вас люблю.
      Незнакомец отвесил вежливый поклон. Это был человек небольшого роста, лет сорока, с короткой стрижкой, грубыми, но необычайно подвижными чертами. В те минуты, в которые мы захватили этого человека, лицо его выражало добрые чувства умного, цепкого и деятельного гостя сего переменчивого мира. Но приведи момент встретить его в других обстоятельствах, мы сказали бы, что это попросту грубый и глупый буржуа, получивший свою лавку в наследства от такого же нахала папаши и только из-за скупости не пропившего ее.
      - И самое главное. Необходимо будет через двадцать дней передать это письмо риканскому канцлеру. Но сделать это нужно осторожно, чтобы не пожертвовать зря ничьей головой. Впрочем, вы найдете способ.
      - Что в этом письме?
      - Назначение от лица вольных провинций Вирка Режерона нашим послом. С этим делом он справится, тем более что все новости будут ему известны даже в тюрьме. Вас же, я на дальнейшее оставляю первым советником нашего посольства. Но советником тайным!
      Незнакомец еще раз отвесил вежливый поклон.
      - Эх, Павел, знал бы ты от чего я спас твою шкуру, когда решил взять тебя, без подготовки, сразу после нескольких наших первых контактов на Земле на эту планету, - подумал Эвил, прощаясь со своим гостем и давая ему последние рекомендации. - Все с кем по моей инициативе были созданы прямые контакты на твоей родине, уже давно забыли о том, что когда-то, как и к тебе, утром, вечером или днем к ним на подоконник садился "ангел". Совет отказался от использования сознательных агентов аборигенов после провала двух из них на простейшей вроде операции. Информация о контактах с нами была удалена из их памяти. И теперь это почти обычные люди, за исключением того, что с ними пока продолжают работу. С тобой не произошло этого только из-за того, что я доказал необходимость нашей работы в позднем средневековье, в котором ты, как человек хорошо понимающий историю, знаешь толк. Теперь мы на этой планете делаем то, что до нас еще ни кому не удавалось. И ты учишься, черт возьми, учишься, правда, довольно странным, на мой взгляд, образом. Ты сильно помогаешь мне, и даже меня самого кое-чему обучаешь. После того, что мы сделаем здесь... а мы тут такое устроим! После этого, даже консервативные члены совета не смогут отказать тебе в праве быть одним из нас. А ты знаешь, что это значит? О! Это, значит, прыгнуть сквозь время, стать совершенно другим. Измениться, принадлежать будущему, творцом которого стать. Все это получится, я уверен. Все это ждет тебя. Ждет и меня. Ждет то, что я больше всего на свете люблю. Ждет большая, настоящая прогрессорская работа.
      За черным от ночи окном продолжал лить бесконечный поток воды, каплями стуча в стекло. Эвил стянул с себя сапоги. Час назад приведенная в движение его волей мятежная армия свернула лагерь и выступила на встречу героическим свершениям своей эпохи. Но шум движущегося потока людей орудий и лошадей, железа и воли не мог разбудить уснувшего Эви.
 

 
      Канцлер ждал почти час. Нелер VI несмотря на всю чрезвычайность положения не торопился его принять. У короля были на то серьезные причины, о которых первый министр хорошо знал, но о которых не мог ничего сказать. Во-первых, всесильный владыка был болен. Больших усилий стоило ему каждое утро вставать, одеваться и заниматься государственными делами, тяжесть которых, вместе с бременем старости становилась все более непосильной. Дела империи были столь же плохи, как и здоровье ее повелителя. Монарх знал из предварительных докладов, о чем сегодня пойдет речь, и не спешил тревожить свое бренное тело. Вместилище, которое душа его вскоре должна была покинуть.
      Еще вчера король чувствовал себя сносно. Но в это утро сил подняться с постели у него не было. Он с трудом произнес несколько невнятных слов, обращаясь к слугам, но так и не поднялся. Ожидания первого министра вместе с молитвами во всех церквях не принесли облегчение. Однако к полудню король, собрав силы, принял своего любимца государственного канцлера Реке Нолузского прямо в постели. Но, выслушав его терпеливый и короткий доклад так и не смог ничего сказать. В таком состоянии Нелер VI, несмотря на тщетные усилия придворных врачей, находился потом еще несколько дней. Затем пришла смерть.
      Все эти дни риканский двор был обеспокоен. Однако государственные дела даже в момент всеобщей растерянности небыли забыты. Так было и в первый день ожидания.

* * *

      Два, одетых с ложной скромностью в темную, из дорогих тканей одежду, лакея открыли большое окно и впустили поток свежего еще не огненно жаркого воздуха в королевский кабинет. Лязгнув железом, гвардейцы взяли на караул и в комнату средних размеров с большим столом и массивным креслом посередине, в котором некогда столь величественно располагался король, вступил статный мужчина. Он бросил короткий взгляд на большой портрет на стене, изображавший рикансконго короля в годы его молодости окруженным святыми духами. Красивый пейзаж обрамлял это незатейливое в своей роскоши и помпезности зрелище. И если отбросить все художественные приемы, использованные в нем, то можно было смело сказать: "Здесь изображено риканское величие".
      Человек вздохнул и отвел глаза. Слуги закрыли окно и вышли. Королевскому и имперскому канцлеру, застегнутому в старомодный светло-коричневый колет, можно было дать лет шестьдесят - не больше. Но, несмотря на свои годы, он держался бодро и даже немного резко. Впрочем, с королем он всегда был учтиво предупредителен и осторожен. Теперь же, когда многие вопросы трона висели на волоске, он принял на себя еще большую осмотрительность.
      В воздухе пахло немного резкими благовониями. Давали о себе знать расположенные по углам сосуды с ароматной жидкостью. Почувствовав едкое благоухание, канцлер с нервным наслаждением потер руки. Ровно, проглатывая секунду за секундой, шло время. Канцлер не чувствовал его, наслаждаясь коротким мигом одиночества. Но кротостью момента нельзя было обмануться: Реке был человек государственный, безжалостный и коварный, антигуманный настолько, насколько должен быть антигуманен первый министр всякой тирании. Впрочем, он не ненавидел людей - чернь была ему безразлична. И он всегда судил о ней со статистическим небрежением. Его беспокоили налоги и пошлины, он заботился о финансах, армии и чиновниках. Он требовал суровости приговоров для этой самой черни, но он никогда и не думал о том, что эти люди могут думать и чувствовать, надеяться и ждать, быть добрыми и справедливыми. В его уме, в его приказах и решениях справедливость всегда принадлежала сильным этого мира и была не чем иным как законом. Он был гордецом. Хитрым, лицемерным гордецом. Но его излюбленной личиной была скромность.
      Канцлер, расположившись в кабинете короля, вызвал к себе главного придворного врача. Тревожные мысли не покидали Реке Нолузского. Его круглощекое с узким подбородком лицо, с толстыми как будто квадратными ушами было сморщено до омерзительности. Беспокойные мысли одна за другой заставляли черные, недобрые в эти минуты глаза метаться.
      Маленький человек вошел в кабинет. Нет, это не было живое геометрическое состояние. Просто королевский врач выглядел таким, что, казалось, внушало каждому: сейчас этот человек мал, испуган и ничтожен.
      - Как здоровье его величества? - спросил канцлер.
      - Его величество чувствует себя несколько лучше, - произнес Кено, дрожащим голосом существа уставшего от забот королевского лекаря. Перекатываясь как волны, его слова тревожно вздрагивали.
      - Он может говорить?
      - Да, но разум его покидает. Похоже, ночью произошло кровоизлияние...
      Канцлер поморщился и задал следующий вопрос:
      - Он что-нибудь сказал?
      - Да, все время повторяет имена святых и беседует... простите, может, я ошибаюсь, с богом и дьяволом одновременно. Эти слова успокоили некоторые тревоги министра. И он уже не так тяжело, но все же резко, спросил:
      - Чего стоит ждать? Говорите прямо и честно, так прямо и так честно, как если бы вы говорили королю! Кено вздрогнул, но, поняв, что сейчас ему ни что не угрожает, немного успокоился. Впрочем, на речь его это мало повлияло.
      - Несколько дней... Его величество проживет мак...
      - Сколько? Говорите! - взорвался нетерпением Реке.
      - Четыре дня. У нашего господина всегда было крепкое здоровье. Другой умер бы немедленно...
      На какой-то момент наступила тишина. Врач обратил свой взор к небу, а министр спрятал его в бумаги. Птицы доносили свои радостные голоса через окно. Все было так, как будто этим тварям было плевать на то, что прикованный к жизни муками последних дней умирал в своей постели великий монарх. Реке сделал знак и врач удалился.
      Несколько часов канцлер работал с корреспонденцией. Не было ничего особенного. Отданные распоряжения хранить все случившееся за этот день в тайне как будто выполнялись. Безмятежный город еще не знал о том, что пришло время считать последние дни жизни тирана. Реке набрал полные легкие горячего воздуха. Работы было много. Первый министр принимал высших государственных сановников одного за другим. Принцу была послана секретная записка. Шли бесценные часы. Вызванная канцлером графиня Риффи пребыла во дворец только к вечеру.
      Весь двор, отправившийся рано утром на охоту устроенную принцем, почти ничего еще не знал. Но слухи, эти безжалостные вестники долетали до него. Многие титулы трепетали от ужаса, иные дрожали от знобящей жажды править. Другие, согнутые и притаившиеся, чудились себе уже поднявшимися, вставшими у трона как его опора.

* * *

      Красивая женщина вошла в кабинет.
      - Я ждал вас дорогая моя, - беспокойно, но приветливо встретил гостью канцлер. - Вы уже получили мою записку?
      - Да, это очень тревожное послание. Неужели все так плохо?
      - Завтра, максимум послезавтра наш король и император умрет. Меня волнует тут не столько сам этот факт, сколько его последствия. Поэтому я решил посоветоваться с вами насчет нашего общего будущего. Вы слывете умнейшей и благороднейшей женщиной королевства. Бесспорно, мысли ваши бесценны, - тут, конечно, старый плут канцлер лукавил и льстил. Он не любил своевольную графиню. Впрочем, он вообще никого не любил. Так говорить, а вернее вообще столь открыто беседовать на острую и важную государственную тему его заставляло признание большого влияния графини и, прежде всего, воздействие этой красоты на ее тайного любовника герцога Телгоре.
      - Что я могу посоветовать вам, умнейшему государственному мужу моей Родины? Что женщина может сказать тому, чьи руки создавали величество Рикана? Разве вам нужны мои советы?
      - Да мне нужны ваши советы, - лукаво улыбнулся канцлер. - И именно ваши советы мне и нужны. Наши дела плохи. Вернее внешне они благополучны. Но мне-то хорошо известно, что это за благополучие. Мы с огромным трудом держим в руках имперские земли. На юге мы вроде бы вот-вот прижмем к ногтю морских мятежников, в этом есть, бесспорно, большая ваша заслуга графиня, - и он отвесил учтивый поклон. - Но заговорщики, шпионы и изменники которыми, несмотря на все усилия, кишмя кишит наша империя, только и ждут момента, чтобы разрушить хрупкое благополучие.
      - Все это ужасно, граф. Меня, признаюсь, тоже тревожат все эти вещи. А ведь за время правления его величества, мой покойный отец обзавелся немалыми владениями в имперских землях. Да и...
      - Да и ваш возлюбленный герцог Телгоре также имеет немало дохода со своих новых имений, - смело продолжил канцлер тонко прерванную мысль графини.
      Прелестная девушка, которой было не более двадцати лет, и в которую так безотрадно влюблены были столькие мужчины, умолкла, опустив в порыве ложной скромности очаровательный взор. Она была действительно очень красива и, бесспорно, хитра той хитростью, которой в век заката феодализма отличались властолюбивые поклонницы роскоши и славы.
      - И вот что я думаю, - неожиданно резко прервал миг тишины канцлер. - Принц глуп, но он будет королем. Что же это справедливо, но дела..., - тут он на миг умолк. - Дела ждут, нет, требуют, внимания, пристального внимания.
      Графиня слушала затаив дыхание и нервно покусывая свои очаровательные губки. Ее дивные карие глаза, в черном, вишнево-винном омуте которых так жаждал утонуть Режерон, смотрели в седое лицо первого после короля человека в империи. Казалось, она трепетала. Но это внешнее проявление волнения вовсе не выдавало скромности этой натуры. Нет, эта женщина не была скромна. Коварна? Да. Пышные черные волосы, превосходная фигура, томный взгляд и хитрый ум - были ее оружием.
      Ноздри канцлера расширились. В эти минуты, а вернее в эти непродолжительные часы рождался новый порядок власти в стране. Далекие от народа, чуждые ему по духу и интересам люди, погрязшая в роскоши знать и палачи, веками плывшие в реках крови истории, решали его судьбу. Король еще не умер. Еще слабо дышало его тело, еще принц безмятежный и безразличный к надвигающейся смерти отца кричал в моменты страстного порыва охоты: "Ату, ату его!" И уже все было решено. Три человека: старый канцлер, прозванный в народе "вечный как зло", графиня Риффи, которую люди называли просто "шлюха" и герцог Телгоре, командующий имперской армией образовали союз. Вернее, этот альянс сложился уже месяц назад, но лишь теперь он приобретал подлинное значение. Когда заговор созрел и усилился, а это произошло быстро, герцогу Телгоре было послано тайное письмо, в котором имелись следующие слова: "Наш любимый отец скоро встретит духов хранящих небесный престол, скоро его благородный потомок вступит на золотой порог величия нашей доброй и славной державы. С этого дня три силы должны стать его опорой: ум канцлера, красота графини и меч герцога. Мы ждем от вас только победы".
 

 
      Дорога из Манра в Рикан заняла две недели. Все их Режерон провел один. Спрятанный в тяжелую закрытую со всех сторон от мира повозку, он преодолел немалое расстояние пути, почти ничего не увидев, и почти ничего не съев. Это были мучительные дни и ночи. Вонь и грязь в тюремном экипаже была ужасна. Привычный к хорошей среде обитания Вирк, чувствовал себя здесь не в своей тарелке. Так, в полном дискомфорте антисанитарии, трясясь бог знает сколько суток, он был доставлен в столицу королевства. Страшно устав от этого вынужденного путешествия Режерон был рад, когда оно завершилось.
      - Что же, это достойное наказание за мои романтические ошибки. Но разве я виноват в том, что мое время воспитало в моей голове такие нелепые иллюзии? - думал Вирк. - И все-таки тут мерзко. Гадкое место. И уж конечно никакого доброго настроения тут быть не может. Дорога продолжала заунывно тянуться, совершенно не интересуясь тем, что о ней думает одиноко дремлющий в своих нехитрых рассуждения пассажир.
      " Кажется, дышит вечер,
       Легким ароматом дымящихся труб.
       Новый крадется ветер, оскалом коричневых губ.
       Мысли озноб картинный тиной пустой тишины
       Манит и спит за гардиной лысеющий страж тишины " ,- картинно, словно обращаясь к какой-то незримой аудитории, продекламировал он, когда вместо синего, уже начавшего темнеть от приближения ночи, неба, в маленьком окошке его тюрьмы на колесах, приподнявшись на соломе, он заметил серо-красные крыши домов. Так увидел он новое место своего пребывания.
      Повозка, перестав трястись, со скрипом остановилась. Звонко хрустнул в замке ключ и массивная, обитая металлическими полосами, дверь отворилась. Непостижимая свежесть ворвалась своим холодным потоком в зловоние и грязь фургона. Вирк глубоко вздохнул и потянулся. Но это был короткий, беспощадно прерванный миг. Несколько человек грубо вытащили его наружу. Ему завязали глаза и через сотни шагов вперемешку со ступеньками впихнули в какое-то помещение. Это и была его новая камера. Скрипнула дверь, и где-то невдалеке пискнули мыши. Воздух здесь показался ему райским, тропическим ароматом, по сравнению с тем, пропитывающим все, смрадом в котором он провел последние дни. Но это было ошибочное облегчение. Условия существования, с которыми он столкнулся здесь, были не лучше, чем в последнем месте его пребывания.
      Вирк спустился по лестнице ведущей от решетчатой двери, чувствуя, что его глаза начинают привыкать к темноте. В просторной подземной камере было много народа и мало воздуха. Пища, как это выяснилось спустя несколько часов, была тут хоть и обильной, но плохой.
      Столичная тюрьма Гоно имела дурную репутацию. Это было, по слухам, ходившим по всей стране, место, где в заточении держали самых опасных государственных преступников. В числе их, как это вскоре обнаружил Вирк, были художники, поэты, философы, словом все те, чье дело несет в себе наибольшую угрозу ненасытным правителям. Владетелям, надеющимся через наслаждение превратить свое, постоянно полное скуки, существование в вечность. Были в тюрьме и просто бунтовщики, и заговорщики. Но и все. Других преступников, как то просто убийц, грабителей или воров держали в иных государственных тюрьмах. В Гоно их не было. Это поистине была тюрьма для народа, хотя в отдельных ее камерах сидело и немало аристократов. Но именно народ, именно простой люд, которого так опасался королевский режим, был тем главным узником, который если не своим телом, то своим духом наполнял эти места. Возможно, поэтому именно простые, не черствые, но и не слащаво-мягкие, какими казались аристократы, люди вели борьбу за свое право быть людьми не только здесь, но и повсюду на этой планете? Возможно, не понимая всего умом, они чувствовали на чьей стороне правда в непрекращающейся борьбе? Именно поэтому их беспощадно карали из века в век, бросая в тюрьмы, сжигая на кострах, вешая, отрубая им руки, чтобы они не могли писать и головы, чтобы они не могли думать. Но разве все это могло остановить пробуждающийся поток свободной мысли?

* * *

      Монах отошел в сторону, пряча в пышных подбородках улыбку. Он помог сильным. И его хорошо вознаградили: деньги и обещание хорошего прихода согревали душу служителя церкви. Спасаясь из разгромленного мятежниками монастыря, он прятался в лесу, опасаясь каждого звука. Он все видел в этих местах, но прежнее самообладание вернулось к нему лишь, когда первый имперский отряд появился на горизонте.
      - Скотина, животное! - ревел герцог. - Тварь, мерзкая грязь, плебей! Мятежник, предатель!
      - О, ваша милость простите низкому и жалкому человеку его глупость. Умоляю вас!
      - Простить? Нет уж, ты будешь повешен. Шваль!
      Толстая некрасивая женщина с грубым и глупым лицом развалила свой огромный зад на ступеньках двухэтажного каменного дома и внимательно, со злобой годами терзаемой, беспощадно и незаслуженно избиваемой жертвы, следила за тем, как ее муженек валялся в ногах великого герцога. Она не любила его. Ее дети и соседи, стоявшие поодаль, также, пропитанные подобным чувством, следили за тем, что должно было произойти. Некоторые из них сочувствовали старому бедолаге.
      Смуглый исполин, герцог Телгоре огромной картофелиной лица надменно глядел на распростершееся у его ног тело мельника. Этот человек был виноват. Будучи старостой деревни, он не только не сообщил имперским властям, что день назад тут прошла на восток колонна повстанческой армии, но и напропалую врал, что ничего не видел. Герцог не любил лжецов. Но еще больше он не любил тех, кто вставал на сторону борьбы с такими как он: благородными, сильными мира сего, знатными и богатыми.
      По местным меркам небольшой деревеньки Ше, старик Зенго, а так звали мельника, был человек не бедный. Он слыл хитрецом и скрягой, но никто не мог сказать, что он дурно относится к своим соседям. Впрочем, хороших манер в этих местах не встретишь, и по сей день. Да и к чему эти, хорошие манеры? Мельник, несмотря на все его достоинства, коих было немного, и, невзирая на все его пороки, коих насчитывалось немало, был человек убежденный. Искрений поборник кватийской ереси, а попросту протестант, он глубоко уважал дело восставших провинций и может именно из-за этого, переборов страх, скрыл от имперцев то, что счел нужным скрыть. Мельника никто не любил - но молчанием его поддержало все селение.
      - О, я глупый старик! Глупый старый дурак! - восклицал мельник. - О, как... зачем мне... за что? Ваша милость...
      В герцоге не было жалости. Он знал свое дело и чтил свою волю. Он был таким человеком. Иным был мельник. Его повесили прямо на большом раскидистом дереве у ворот того самого дома, в котором теперь расположился герцог. Жену и четверых угрюмо молчавших детей, выставили вон. Герцог рвал и метал. Ярость его в своем безудержном порыве к полудню отправила на тот свет еще четверых крестьян.
      Факт стягивания к мятежникам ополчения, прошедшего и через эти места, открылся случайно. Разведка ничего не знала. След частей противника остыл раньше, чем конные разъезды авангарда могли его застать. На помощь в трудную минуту пришла церковь. В лице ободранного монаха она открыла реальную картину.
      - Сколько теперь людей у мятежников? - размышлял герцог. - Точно я этого не знаю! Пройдет еще не меньше суток, прежде чем мы сможем представить себе насколько пополнились силы этого сброда. Единственное, что успокаивает: перевес в наших руках. Но время... Время требует действий.
      К деревне собирались войска. Уже подошла вся кавалерия и почти все пехотные полки, ожидались только шедшие в арьергарде части и артиллерия. Утром, как решил фельдмаршал, а именно этот почетный чин был недавно пожалован герцогу Телгоре, должно было произойти сражение. Его разведка уже уточнила местонахождение неприятеля, и теперь он только ждал, когда прибудут все силы.
      - Странный человек этот простолюдин, - думал имперский главнокомандующий, немного успокоившись. - Вот и жена его ненавидит, и дети не бог весть как любят, да и сама эта скотина изрядный мерзавец. Жулик. А вот впутал свою глупую шкуру в этот мятеж. И ведь всего-навсего мельник, а туда же к дворянам и купцам. Нет, я определенно не понимаю этих смутьянов.
      Но мысли о судьбе крестьянина не долго занимали большую, кудрявую, посаженную на огромное коротконогое тело, голову герцога. Он разложил карту, наорал на нескольких офицеров и, определив положение противника, наметил план сражения. Действовал герцог быстро, но тщательно. Казалось: все "за" и "против" учтены. Военный совет, который был устроен час спустя, еще раз убедил этого не знавшего поражений зверя огня и железа в истинности выработанной диспозиции. Он для себя понял смысл поступков неприятеля, так неожиданно открывшего ему путь на Керр. Герцог был этим озадачен, но по-прежнему не сомневался в победе.
      На 52 тысячи собранных под командованием герцога солдат насчитывалось лишь 14 тысяч риканцев. Остальные, тоже наемники, были воинами самых разных имперских земель. Тут имелись и прославленный бертейцы, верные слуги короля и императора, здесь можно было видеть и смуглых шавирнцев и белых, голубоглазых солдат из Про. Кавалерия, 15 тысячами которой располагала армия герцога, состояла преимущественно из тяжелых, почти полностью закованных в железо жандармов . Драгуны и немногочисленные легкие кавалеристы никогда не считались командующим серьезной силой. В войне прославленный фельдмаршал всегда предпочитал прямой сильный удар тяжелой пехоты и тяжелой конницы, и лихие фланговые охваты. Он был столь же резок и смел в атаке, как и в обыденной жизни. Его перу не принадлежало ни одного военного трактата. Он был практик, но практик стремительный и не глубокий. Слывя лучшим военным в империи, герцог Телгоре, тем не менее, был лишь сверкающим мечем. Стратегия, наука более тонкая, чем прямой удар была далека его уму. Политиком герцог был и того хуже. Его обольщала слава. Он любил повелевать, но ум его, несмотря на громкий титул, не позволял этому человеку стать разумом государства.
      Раскинувшись вокруг Ше, лагерь уже встретившего где-то далеко небо короля Нелера VI был полон разнообразными людьми. Они смеялись, дерзили друг другу, спорили, играли в азартные игры, предвкушая скорую богатую добычу. Им выплатили жалованье: роскошь, на которую у герцога, как и у его славной державы, всегда не хватало денег. Жизнь кипела. Совещались офицеры, чистили оружие и чинили снаряжение кавалеристы, упражнялись пехотинцы. Одним словом бодрый дух не покидал императорскую армию. Последними подошли обозы, изрядно обрадовав славных вояк доброй выпивкой и вкусной закуской. В бедной деревеньке нечего было взять, кроме сладости некрасивых крестьянок и терпкой скудости бедной пищи. И то давалось все это солдатам без охоты.
      Отчужденные отношения, в век которых нам все еще приходится жить, господствуют над людьми с той властной силой, уклониться от которой кажется почти невозможным. Они лишают труженика результатов его труда, отлучая творца от его творения и отнимая у него, порой, даже химеру славы. Наш мир дарит незаслуженное тем, кто волей закономерностей истории и случая фортуны вознесен наверх. Тем, чьей власти принадлежат не просто судьбы других людей, но их помыслы и стремления. Однако этими людьми руководят не их собственные, возникшие из них самих желания. Они дети своего времени, и послушны ему. Люди эти, принадлежи они к классу рабовладельцев или феодалов, относись они к чиновникам, или буржуазии, являются той силой вековых событий, которая, воплощая не собственную волю, а закон борьбы противоположного, ведет их. Толкает на множество поступков, будит одни чувства и заставляет засыпать другие. Носители силы и власти, представители общественных классов-господ совершают то, что история умами других людей объявит потом позором. В непрерывной схватке идей и действий сходятся разные силы. Победа в этом сражении не всегда обеспечена тем, кто стоит за прогресс. Но даже если здоровые и передовые силы терпят поражение, то в этом временном триумфе старого уже скрыта его грядущая гибель. Возможно, обуреваемое этими мыслями солнце вчерашнего дня покинуло небо, открыв промежуток ночи тем, кто завтра должен был стать не тем, чем он был многие века, а новым, сильным и здоровым, стать будущим.
      Раскинув ноги, уродливое, со связанными руками и искривленным лицом висело тело. Дерево, которое приняло эту смерть, было безмятежно. Его широкие ветви, устремив свои листья к дарующему свет, а значит жизнь небу, казалось, не тяготились своей ролью помощников палача. Сейчас по воле безжалостных, своекорыстных, безразличных к жизни других людей, существ это большое и гордое растение видело смерть на своих ветвях. На дереве не было за это вины.
 

 
      - Я знал, - произнес Эвил Эви, отрывая глаз от подзорной трубы и обращаясь к своей свите. - Именно так все и происходит.
      Гром барабанов, яркие имперские знамена, грохот надвигающейся атаки заключенный в плотные трехтысячные колонны уже будили утро начавшегося сражения.
      История создается людьми. И возможно именно в битвах она обретает ту романтическую сладость, которой пропитаны мечты потомков и слава современников. Но это плод разума и силы победителей, а не просто случайность. Хотя, если верить истории, эта дивная птица или, если хотите, заяц играет в войне, как и в жизни, немаловажную роль. И все же разум, даже если он обращен к уничтожению живого и есть, то главное без чего невозможно победить.
      Едва только стало светло, как герцог Телгоре начал атаку. План его был прост: обрушить пехоту на центр неприятеля расположившегося между двумя укрепленными холмами, одновременно выслать в обход всю кавалерию и атаковать вражеские редуты на флангах. Имея почти двойное превосходство, осуществить этот план казалось делом простым и разумным.
      - Знаете, что я думаю? - поинтересовался Эвил Эви у командира его кавалерии генерала Нецино.
      - Могу предположить.
      - Отведите всю нашу кавалерию с флангов и разместите между первой и второй линией пехоты. В свою очередь, мы направим все части нашей милиции на фланговые укрепления. Пусть попробуют их взять! А вам Гокер, я поручаю наши резервы, отправьте их также в центр, между первой и второй линией. И... ждите моих приказаний.
      Спустя час, в течение которого командующий Эви переместил свой центр наблюдения с высоты Кулусского холма на склон Мине, началось сражение.
      Построившись в терции, то есть, расположив в больших колоннах плотную массу пикинеров, и рассыпав в их окружении мушкетеров, имперская армия, дав несколько пушечных залпов, развернула атаку под непрерывным огнем повстанческих орудий расположенных на высотах. По три тысячи вооруженных огнестрельным и холодным оружием городских ополченцев, вместе почти со всей артиллерией армии защищали свои укрепления на расположенных по флангам холмах. Под жестокий огонь попала и имперская кавалерия, которой было поручено, смести фланги союзной армии и, обрушившись на ее тылы, вместе с атакой во фронт других сил уничтожить противника.
      Еще не произошло первое столкновение, еще ни одной пики не вонзилось в живое тело человеческой жизни, и ни одна пуля еще не сразила храбрости тех, кто был в этот день впереди. Еще противники только готовились скрестить свои шпаги и палаши, но уже сейчас под ядрами и бомбами сыпались на землю первые мертвые и искалеченные тела.
      Небо, чистое и голубое, трава, зеленая и пушистая после сытно впитанной землей воды нескольких пасмурных дней, все это было лишь пейзажем, декораций того события, которое готовилось столько времени, и должно было пролить столько крови.
      Пороховой дым рассеялся. Плотные шеренги облаченных в железо пехотинцев, одетых в ярких красках бертейской и тюронской пехоты, с гордо устремленными ввысь длинными пиками предстали перед ровной линией построенных в шесть шеренг мушкетеров. Орудия сделавшие уже первый залп были вновь заряжены. Без лишней суеты канониры готовились поднести запалы к большим неповоротливым чудовищам.
      Раздалось несколько резких команд. Мушкетеры с точностью машин стали выполнять их, готовясь дать первый залп. Каждые две роты вооруженных фитильными мушкетами солдат обрамлялись двумя ротами пикинеров. Весь этот строй сотканный из четырехротных полков и составлял первую линию обороны мятежников.
      Когда легкий ветер совсем разогнал облако пыли и порохового дыма, то обороняющимся стали видны жидкие, рассыпавшиеся линии неприятельских мушкетеров. Держа в руках свои орудия смерти и сошки к ним, они медленно шли впереди плотной массы тяжелых пехотинцев, которая больше походила на странного рода лес. И снова грянул залп, оставив искореженные тела раненных и убитых. Прямо по своим павшим товарищам пехота продолжала шествие. Не теряя уверенность, имперские пехотинцы медленно продвигались на встречу своей, быть может смерти, быть может, победе.
      - Огонь!
      - Два залпа в минуту, - бормотал Эвил. - Только бы они смогли дать два залпа. Только бы смогли.
      Эвил Эви, окруженный пышной, разряженной, словно на встречу к богине мертвых, свитой внимательно следил за тем, как развивалась вражеская атака. Он был доволен. Из уже поступивших донесений он знал: неприятельская кавалерия понеся под огнем его батарей заметные потери обогнула фланги, так и не найдя тех, кто своим живым телом, а не огненным потоком был бы готов ее встретить. Предпринятые за минувший час две атаки имперской пехоты на фланговые укрепления были отбиты и оставили в мягкой траве склонов жизни тех, кто посягнул бросить жребий судьбе.
      На противоположной стороне фельдмаршал Телгоре, также был доволен. Его кавалерия, пускай и с потерями, но через четверть часа или пусть час должна была обрушить свой неукротимый удар в тыл повстанцам. И с этим моментом, когда пики волн жандармов разорвут живое тело вражеского тыла, а лучшие части пехоты обрушатся и сметут центр, должен был пробить роковой удар последнего мига мятежа. Сомкнув клещи, смяв и разорвав, растоптав и уничтожив армию восставших провинций, герцог собственной рукой нанесет на знамена своей доблестной армии слова: "Слава любит непобедимых!"
      - Я жду от вас только победы, только вражеских знамен у моих ног, - говорил Телгоре своим генералам.
      Пятьдесят метров. Новый орудийный залп. Разящая смертельным дожем картечь. Страшная в своем величии, красивая в своей силе и великолепная в своей славе армия империи вот-вот уже нанесет свой смертоносный удар.
      Сражение началось, и первые души грешников начали свой путь к небу. Тактика Эви принесла свои плоды. Шеренга за шеренгой пехота повстанцев сыпала свой огненный поток свинца на надвигающегося неприятеля. Ответный огонь был слабым. Приученная делать ставку больше на мощь своей тяжелой пехоты, чем на огонь своих стрелков, армия герцога не могла достойно ответить методично орошавшим ее смертью шеренгам. И в те минуты, когда до сокрушительности ее удара было всего ничего, она потеряла строй. Вместо того чтобы слаженно и жестко смести неприятеля, она смялась, рассыпалась как черствый пирог и под ударом контратакующей повстанческой пехоты не сокрушила врага.
      Надежды командующего Эвила Эви оправдались. Сомнений в успехе у него не было, хотя волнение и охватило его в первый миг сражения. Реорганизация армии, которую он так быстро произвел, дарила свои плоды. Большее количество офицеров на роту придало полкам слаженность, быстроту, уверенность и порядок. Применение линейного построения дало возможность сделать ставку на залповый огонь, переложив тем самым основной груз в сражении на мушкетеров. Снижение числа пикинеров и увеличение количества стрелков, также сыграло свою роль.
      Завязавшись бой не привел в первые часы сражения к разгрому центра повстанцев, но напротив сковал силы атакующих. Так и не преодолев первой линии неприятельской обороны, имперцы увязли в ней. Она, поглотив все их резервы, вместе с бесплодностью атак на фланговые редуты, оставила герцогу только один шанс на победу: конницу в тылу врага.
      Весело размахивая широкополыми фетровыми шляпами, артиллеристы и солдаты милиции приветствовали командующего. Побывав в пеших линиях, где он лично руководил боем, и уже сменив павшего коня, Эвил Эви поднялся к редуту. Он был бодр и уверен. Полковник Лорене, встретив полководца на склоне, приподнялся в седле и закричал:
      - Ваша светлость, еще одна атака отбита!
      - Приветствую вас!
      - Ура герцогу! - ревели ополченцы.
      Слившись из двух больших туч, большая масса на равнине, перестраивалась для атаки. Генерал Гокер, чей темно-синий старомодный колет носился за готовившейся к схватке линией где-то внизу, отдавал приказы, размахивая рукой. Гром барабанов едва заглушал крепкоголосые выкрики офицеров и сержантов.
      - Будьте готовы, - произнес Эви, обращаясь к Нецино. - Отправляйтесь к нашей кавалерии и ждите приказа для контратаки.
      15 тысячная лавина прославленной в бесчисленных победах имперской конницы уже надвигалась словно встревоженный криком горного путника снег. Казалось, ничто не могло удержать ее напор. Драгуны и легкие кавалеристы на флангах, жандармы с пиками на перевес в первых шеренгах волн по центру. 15 тысяч кавалерии! И тут случилось то, чего никто из атакующих не ожидал.
      Бесстрашно преодолев линию огня артиллерии, конная лавина была встречена жестоким залпом мушкетов. Всадники, потерявшие строй, люди, бродившие в поисках коней, испуганные лошади, потерявшие хозяев, метались по полю, разрывая новые линии атакующей кавалерии. Это было чудовищное зрелище. Мертвые тела людей и животных падали сраженные беспощадным огнем. Кровь, ржание и крики разносились повсюду. Казалось, не люди здесь убивают людей, сея свинцовые зерна пуль и картечи, а смерть взмахом огромной косы лишает жизни потоки плоти.
      Падая и переворачиваясь под смертоносным огнем, кавалерийские волны, в шквале пыли и порохового дыма, все же достигали тех, кто столь беспощадно поражал славу, величие и силу уходящей эпохи. Но острые, ощетинившиеся ежами пик, рифы встречали имперскую кавалерию, и в этот миг безысходность атаки бросала ясность даже в ослепленные кровью ран, бешенством и порохом глаза. Конная лавина, теряя людей и животных, катилась волна за волной. Оставляя жизни и распространяя ужас, волны не могли разбить камень. Груды тел и потоки еще мечущейся жизни свидетельствовали об этом. Железные, на больших и сильных лошадях жандармы сотнями падали сраженные свинцовой лавой. Воткнутые в землю пики, вместо того чтобы опрокинуть обороняющихся, путали ноги атакующим.
      Где-то на фланге, атакуя, спешившиеся драгуны палашами, огнем мушкетонов и пистолетов кое-как прокладывали себе дорогу. Где-то отчаянно и резко сеяли среди шеренг мушкетеров смерть, верхом и подперев ногами шатающуюся землю, жандармы. Ветер играл красивыми бело-синими султанами на их шлемах. Обреченная ярость царила средь тех, кто во имя уже покинувшего мир властителя и ради собственной наживы, а быть может и славы, все еще боролся за любовь фортуны. Но обреченность уже витала над ними.
      В острый, тревожный момент схватки Эвил отдал приказ. И через пять минут влекомые жадной игрой битвы, рота за ротой, поток за потоком, яркой лавиной желто-зеленых камзолов, вальтрапов, перьев султанов пошли в атаку кирасиры и драгуны мятежников. Обнажив палаши и кавалерийские шпаги единой горизонтальной линией металла, усиленные медленным шагом пикинер, они ринулись на врага.
      - Комбинированная атака, - голосом творца в шестой день произнес Эвил.
      Солнце уже стоявшее в зените дарило дань улыбки блеску начищенных кирас и шлемов.
      - Красиво! - зачарованно произнес молодой офицер.
      Эвил развернул коня. Он был доволен. Рой мыслей Цезаря кружился золотыми пчелами в его голове. Это было великолепно, он властелин стихии жизни и смерти, повелитель войны. Теперь он будет направлять путь истории. Но все это не было еще концом. С другой стороны, прорубая фронт, понеся и продолжая нести огромные потери, в крови, бессилии, ярости и неистовстве шел бой. Имперские силы, подкрепленные последними резервами, мяли и теснили первую линию повстанцев.
      - Теперь бросьте в атаку все наши резервы, - распорядился Эвил.
      Он видел как неприятель, ожидая удара своей кавалерии, направил всю пехоту на фланговые укрепления и центр. Бросил вновь, стремительно, как будто одним огненным голосом общей воли, втянувшей все эти силы жизни в смертельный поток, говоря: "Пришло ваше время! Принесите мне лучи солнца, пока еще день, пока идет бой, пока перед вами враг и пока это возможно!"
      Опрокинутый поток имперской конницы был смыт потоком неожиданной силы. Прорубаясь плотными полковыми колоннами конных, подкрепленных лесом пик и мушкетным огнем пеших, весь этот еще борющейся, еще не сдавшийся дождь войны вдруг застыл небесными каплями, превратился в снег и растаял.
      Тысячи изрубленных, лежащих горами изуродованных людьми и металлом животных и человеческих тел производили страшное впечатление. Опрокинутый и бегущий, сдающийся и еще дерущийся враг был, тем не менее, разбит. Его больше не было. Не было больше лучшей в мире кавалерии.
      Разъяряя шпорами и без того измученное красивое животное, в окровавленной кирасе, в измятом ударами клинков шлеме, с запекшейся кровью на устах, кирасирский полковник Риве подскакал к командующему, уже обратившему взор в друге направление, и бросил к его ногам знамена. У него не было слов, чтобы передать всю радость торжества и горя.
      - Наш Нецино сложил голову, - громко, хрипло, трагически и героически, в то же время, проревел Риве. - Но мы побеждаем, уже взято пять тысяч пленных!
      - Поздравляю вас генерал! - ответил Эвил, осознавая вдруг, что его старого боевого друга больше нет. Больше нет его упрямого баса, нет его порывистых движений храбреца. - Слава и война жестоки, особенно когда ты в плену правил ограниченного вмешательства и не все в силах изменить,- подумал он.
      Эвил еще раз посмотрел туда, где еще шло сражение и, обращаясь уже к другому своему командиру, сказал:
      - Вторую линию в бой!
      Воздух наполнился простой мелодией сигналов, лишь на мгновение выделившейся из общего шума битвы.
      Узнав, что кавалерия разгромлена, атака на фланги провалена и видя еще отчаянье храбрости своего, все еще дерущегося центра, герцог Телгоре бросился в пекло смерти. Но когда и тут, сметаемые повстанцами имперцы сперва дрогнули, потом задрожали, и в конец были опрокинуты и раздавлены, он проревел раненный в плечо, роняя подхваченное только что знамя:
      - Сражайтесь!
      Но все уже было кончено. Он зарубил несколько солдат, когда и сам был повержен неистовым ударом, чьей то шпаги.
      Конные гвардейцы его конвоя, долго искали среди потоков разгромленной и бегущей мощи своего герцога. Они нашли лишь окровавленное тело. Телгоре был все еще жив, когда его привезли в Ше, где в доме мельника он, наконец, встретил вечность. Это произошло в четыре часа, в это время имперской армии уже не существовало.
 

 
      - На этой планете всегда убивают, - говорил Эвил. - Успокойтесь и знайте: еще не пришло время повернуть здесь те рычаги, которые позволили бы спасти жизни людей. Таких планет масса. Путь в будущее, путь к прогрессу тернист и твой мир тоже еще не пришел к нему.
      Странно. Необычно, что в главной риканской тюрьме Гоно, где Калугин, точнее Вирк Режерон, находился уже две недели, ему снились необычные сны. То ночь к нему приходил президент Типун и Вирк начинал задавать ему чудные вопросы, спрашивая прочное ли у него кимоно, или сколько стоит галстук или пиджак. То электрические лампочки начинали доказывать ему конечность ресурсов, в то время как он отстаивал мысль о том, что все во вселенной бесконечно. Но лампочки не соглашались, спорили. Он злился, колотил их и плохо спал. Но самыми странными и самыми частыми были сны об учебе. Они снились чаще остальных, повторяя в странном винегрете одну и туже смесь событий.
      После первых допросов, убедившись в их бесчеловечности, цинизме и жестокости, Вирк попросил Эвила избавить от страдания всех честных и хороших людей в одной камере, да и в одной тюрьме, с которыми он оказался.
      - Необычное желание, - сказал в крошечное окно, у которого стоял Вирк, Эвил. - Ладно, будет, по-твоему, - и он улыбнулся.
      Вирк тоже улыбнулся, улыбка получилась не тюремно доброй. Он вообще сильно подобрел за время их знакомства с Эвилом. Они стали друзьями, если вообще можно сказать, что у землян бывает дружба. Раньше Павел не верил в дружбу, он был хоть и умным, внешне доступным, но закрытым и недоверчивым человеком. Зато его товарищи по учебе всегда могли положиться на него, а ведь еще вопреки своему душевному складу он был остроумен, смел, добр, и всегда весел. Как объяснил ему потом Эвил: невротические черты были в нем развиты гораздо меньше, чем у большинства людей. К тому же, он был критически восприимчив, что позволяло в дальнейшем избавиться от недостатков психики и шагнуть в будущее. Это был сложный путь, трудности которого ему обещал уже не ангел, а человек, изменивший его жизнь так же, как ему было суждено изменить жизнь своей планеты.
      - Калугин! Я могу видеть ваш курсовик? - строго спросил профессор Строительных машин.
      Это был страшный человек, потерять шанс увидеть диплом в общении с ним было легче легкого. Но вот пробиться к экзамену и сдать его казалось невозможным.
      - Николай Иванович, у меня готова только первая часть, но поскольку сдавать нужно...
      - Да Калугин, сдавать нужно. Сейчас промежуточный отчет о работе. Что у вас готово?
      Павел приготовился соврать.
      - Ваши женщины это животные, хищники. Вы мужчины замучили их, терзали веками, а теперь, когда дверка клетки приоткрыта, удивляетесь что зверь готов вас сожрать, - неизвестно откуда вмешался Эвил.
      Он почему-то говорил о женщинах. Странный, изящно-красивый образ одной из них пронизывал всех, и лица и голоса, и движения. Это была она, та самая, трагически-неудачный роман с которой потряс Павла много лет назад. Ее грубоватый, но такой любимый голос все время твердил:
      - Мы должны расстаться Павел! Я так решила. Это будет лучше для нас и для тебя...
      Лихорадка терзала его тело, мучительной болью, как тяжелыми риканскими кандалами сковывалась душа. Одно в этой химере словно накладывалось на другое. Все смешивалось, переворачивалось, прыгало и проносилось мимо как жизнь. Как многие бессмысленно проглоченные годы. А он, видя ее большое лицо, красивый рот, чувствовал, что он целует ее сейчас и это последний поцелуй, а дальше? Дальше смерть, ведь жить без нее он не сможет. Это невозможно! О, какая у нее красивая грудь, как сладко ласкать ее. Как сладко чувствовать ее объятия и обнимать ее. Как хочется слиться с ней. Почему? Из-за чего!
      - Только если ты будешь сильным, ты сможешь справиться и изменить свою жизнь, - говорит Эвил. - Помни, тебя окружает буржуазное общество, а это путь капканов. И самый страшный из всех их - любовь, вернее то, что вы ей называете.
      Павел слышит каждый удар своего сердца.
      - Это конечно не любовь, это садомазохистская привязанность,- продолжает Эвил. - Но нужно уметь бороться и с этим зверем. Тем более что именно он выпивает большинство твоих сил.
      - Знаешь, Павел, я решила, мы должны расстаться... Мне жаль.
      - Тебе жаль? Я... люблю тебя! - он плачет, ощущая безбрежное море своего непонятного, томящего горя.
      Время тикает на невидимых часах. Мгновение за мгновением оно отсчитывает что-то не имеющее сейчас, да и вообще, значения. Он среди прошлого, он в минувшем и оно тоже в нем. Но возможно его вообще нет, его не было и недолжно было быть. И в этот миг, когда трогательно и мучительно он чувствовал себя таким маленьким и слабым, почти ребенком, почти небытием... И в этот момент пустота его мира взрывалась вспышкой красок настоящих подлинных чувств силы. Его мышцы напрягались, и он говорил:
      - Пусть убирается к черту! Женщин много и я свободный человек. Здесь некто не властен надо мной.
      - Наш мир отличается от вашего, мы более гуманны, у нас ни кто не станет мучить тебя. Как к представителю низшего психического типа к тебе могут отнестись сурово и попытаться даже вернуть тебя обратно на Землю, но помни ты сам хозяин своей судьбы.
      - Где ваш курсовик Калугин? Мы отправим вас обратно на Землю! Таким не место в университете, вы должны пополнить федеральную армию. Послужите, потом будете учиться.
      Он мечется. Но, вот странная черта всех снов: в момент, когда рассудок уже покидает его, он вспоминает, что спит.
      Железо с болью врезается в его руки и ноги. Боль и холод.
      - Не бойся ничего, - говорит Эвил, которого Павел видит рядом с собой за партой, перед взором сурового еще не седого преподавателя. - Ты сам хозяин своей судьбы. Тебя, конечно, могут попытаться вернуть обратно в твой мир, но я научу тебя что делать.
      Павел внимательно, долгим недоверчивым взглядом, как при первой встрече, осенью 2001 года в городском парке, смотрит на странного светлого, сурового, с лицом молодого праведника человека. Но человека необычного и праведника необычного, странного свободного и раскованного, танцующего с большим синим зонтом на желтых листьях.
      - Я твой друг. Знай это, и полагайся на меня. Я помогу тебе взять то, что должно принадлежать и тебе, и твоим собратьям по планете. Впрочем, уверен, ты сделаешь это сам. Но... Если кто-то из наших попытается помешать тебе, будь смел и честен. Скажи: "Я свободный человек. Это мой выбор". После этих слов тебе никто не станет препятствовать, потому, что у нас нет насилия, и мы уважаем больше всего свободу и разум человека.
      Профессор хмурится. Мария смотрит суровым взглядом палача. Он напрягает мозг, силясь проснуться, но бытие не возвращается к нему. Он улыбается, потому, что вспоминает, что Эвил похитил всех заключенных из государственной тюрьмы. Куда они исчезли? Наверное, на острова, туда, где только и есть маленькая толика свободы на этой планете. В эту эпоху. Тюрьма совершенно пуста, в ней никого кроме него и охраны нет. Караулы усилены. Пятьдесят гвардейцев стерегут его мирный, он ухмыляется, сон. Вчера город был охвачен паникой: не сбивая замков, не прорубая стен, и не распиливая решеток, бежали все заключенные. Ужас! Старший Риканский отец проводит в молитвах целые дни. Остался один, самый страшный и самый опасный заключенный. Но почему он не бежал? Профессор в смятении, рядом стоит королевский прокурор, на его лице страх. Мария с оскалом тигра прячется в угол аудитории за старую штору. Исчезли все студенты. Больше некого мучить.
      - Я свободный человек, - говорит Павел. - Я свободный человек, - повторяет Калугин. Он больше не плачет, хотя чувствует что его глазам холодно, он сам все решил и не отступит больше от права разума подчинять себе события. Красивое кареглазое лицо исчезает. Рассеивается прокурор. Пропадает страх. Ошеломленный профессор, поправляя съехавшие очки, разевает рот. И оттуда в порыве резких слов выпрыгивают белки. Взмахивая рыжими хвостами, они бегут к Павлу. Он берет их и чувствует, возможно, впервые в жизни чувствует радость того, что он не один в этом мире.
      - Я всегда не один, - шепчет он.
      Белки спрыгивают у него с рук на желтые листья. Они бегут к деревьям, таким красивым деревьям. Эвил Эви, необычайно спокойный, властный и добрый, идет с ним рядом.
      - Ничего не нужно говорить, - объясняется он. - Смысл событий не всегда решается словами. Даже если ты молчишь, ты можешь значить для истории больше чем, если ты говоришь о многом. Научись все понимать, но разучись обо всем говорить.
      Палач прикасается к Павлу горячим, раскаленным железом. Это наяву. Это по настоящему. Боль, жар, холодный пот. На него кричат. Он молчит.
      - Медитация. Свобода, равенство, братство, - думает он.
      Снова прикосновение раскаленного, огненно-красного железа. Жуткая боль. Вывернутые руки. Снова вопросы. Нужно ответить?
      - Я вас ненавижу. Вы за все ответите! Вы заплатите за муки миллионов, за унижение свободы, за подавление мысли! Час расплаты...
      Как больно. Запах горелого мяса. Дрожь. Сознание то покидает, то возвращается. Неужели у него не хватит сил?
      - Эвил я выдержу, - кричит Павел. - Не нужно облегчать мне страдания. Я хотел средневековой романтики, время узнать ей вкус пришло. Выдержу, - он сжимает зубы.
      Эвил стоит рядом.
      - Я выиграл войну, - говорит он.
      - Я буду умным, - думает Павел. - Я буду сильным. Я уже умный и сильный, я стану еще более умным и еще более сильным. Я буду свободным. Я все понял.
      - Странно, он ничего не сказал, - говорит канцлер.
      - Скажет, - отвечает Первый прокурор.
      - Нет. Этот будет молчать, - заключает палач, опуская раскаленный прут в кадку с водой. Потом, слушая шипение остывающего металла, добавляет сочувственно:
      - Добрый парень.
      Его глаза закрываются. Холодно.
      - Тебе страшно? - слышит он голос Марии.
      - Нет, уходи.
 

 

 
      Зал, в который они прошли, был большим и светлым. Крупный прозрачный диск, расположенный в середине, был не чем иным, как столом без ножек. Единственной вещью, которую можно было назвать здесь мебелью. Прожив в среде подобных явлений немало времени, Калугин успел привыкнуть к необычным вещам, и еще более необычному к ним отношению. Однако это было непросто.
      В окружающем его новом мире не было фетишизма, да и вещи тоже практически отсутствовали. У людей, а всех разумных живых существ тут называли "людьми", даже если они совсем на них не походили, не было почти ничего. Они имели одежду, ничтожных размеров портативные компьютеры, разные другие необходимые предметы и все. Все остальное, в чем они нуждались, возникало как будто из воздуха. Нужны были стулья. Они появлялись. Требовался стол или постель - они возникали. Но эти скупо перечисленные вещи были всем, в чем испытывали потребность эти существа. Продукты, которые они принимали в пищу, и информация - вот то, в чем действительно испытывали нужду. Но с ней не было никаких проблем: глобальная инфосеть опутывала своими невидимыми каналами галактику и при помощи персонального компьютера, который являлся той суммарной машиной, с которой работал каждый, можно было узнать что угодно. Пища, создававшаяся по индивидуальным заказам, появлялась там и тогда, где и когда она требовалась. Никакого культа из нее не делали.
      Пожалуй, самым интересным местом в жизни людей были компьютеры. Эти ничтожные устройства, размеры и дизайн которых варьировались в зависимости от вкуса владельца, были, как правило, очень маленькими. Их носили либо на руке, там, где мы все еще носим часы. Но ремешка у них не было. Это были легкие приборы цветомобильного пластика, весившие не более десяти грамм. Достаточно было прислонить компьютер к руке или одежде, и он прикреплялся сам. Работать с этими устройствами было просто. Нужно было дать прибору команду, облачив мысль в слова, а не эмоции, или произнеся команду вслух, как она моментально выполнялась. То, что вам было нужно, можно было получить в виде изображения возникавшего перед вами, причем видеть его могли не все. Информация тоже могла быть звуком, который, также был слышен не всем. Текстовый вариант, как и образы, появлялся в воздухе, в виде листов его тоже можно было получить. Тонкие, почти прозрачные страницы мгновенно ткались в пространстве, облачая в текст линейного письма все, что вы искали и хотели иметь.
      Разумеется, Калугин знал, что ничто не берется ни откуда, но это не мешало ему терзаться вопросами о том, что и как образуется здесь, словно по волшебству. Однажды он спросил, откуда все возникает вокруг, словно из пустоты, у Эвила Эви. Тот долго смеялся, а потом пояснил, что воздух это не пустота и что переход материи из одной формы в другую может быть самым различным. Более точно разобраться в этих чудесах Павлу тогда не удалось.
      Искусство пользоваться персональным компьютером было очень простым. Эта полезная вещь понимала множество языков и служила идеальным переводчиком. Однако Калугин не скоро научился воспринимать информацию, направляя ее в мозг напрямую в виде мыслей, а не через свои "сенсоры". Хотя, как он отмечал позднее, в этом не было ничего сложного. Просто нужно было расфокусировать взгляд, ровно и медленно дышать и расслабиться. Искусство находиться в расслабленном, а не агрессивно напряженном состоянии также открылось Калугину в этом мире.
      В комнате, куда они зашли с Эвилом Эви, уже было несколько человек. Некоторые из них сидели в прозрачных креслах без ножек с задумавшимся видом. Другие, также сидя или стоя совещались. Собравшиеся были одеты в разных цветах, но "покрой", а их одежда не была скроена, а скорее была свита из тончайших нитей, был у всех очень похож. Это были легкие, простые брюки и куртки. Обувь выглядела такой же элементарной. Но между тем, во всем, что можно было видеть на людях, явно усматривалась истинная красота прогресса.
      Прекрасное в том виде, когда оно совершенно лишено излишеств было тут повсюду. Нелепый средневековый костюм Павла и Эвила сильно выделял их в общей среде. Эвил к тому же нес с собой большой черный саквояж.
      - Время пришло, - произнес легким, тихим голосом одетый в костюм синего цвета человек.
      Вернее это был совершенно не человек. Он скорее походил на большого четвероногого зеленого спрута. Передние щупальца, бывшие по счету шестыми и имевшие раздвоенные концы, казались чем-то вроде рук. Павел отметил, что тон одежды странного существа хорошо сочетался с природным окрасом. Объявивший начало заседания был темно-зеленого цвета. Вообще, какие либо заседания были здесь редки и всегда происходили только по особым случаям. В основном все вопросы решались сквозь пространство. Здесь все друг другу доверяли.
      Участники научной конференции стали располагаться вокруг диска. Павел заметил в общей массе, а здесь собралось около двадцати существ, пару красивых женщин. Собственно здесь все выглядели хорошо, если не считать тех, кто в силу своей природы просто выпадал из земной эстетической градации. Дамы не обратили на Павла никакого внимания.
      - Не хотят удивляться, - подмигнул ему Эвил, отметив для себя, как тонкий психолог, что Калугин его сотрудницам понравился.
      Он легко вычислил это по простому движению рук. Оно показалось ему излишне иррациональным, и он сделал вывод.
      Между тем как все сели, зеленый спрут-"председатель", коснувшись немного рыжеватыми с обратной стороны щупальцами костюма, произнес:
      - Мне приятно видеть весь наш коллектив собравшимся вместе. Есть причины, по которым наша сегодняшняя встреча имеет особое значение.
      Все посмотрели на Эвила Эви и Павла.
      - Нам необходимо решить один серьезный вопрос, - продолжал оратор. - Интересы научного познания, которым мы все занимаемся, требуют, чтобы мы остановились в своем вмешательстве в дела планеты Перуло, или наоборот усилили его. Мне хочется услышать самые разные аргументы, прежде чем мы сделаем выбор, но нам стоит знать, что на Ено и Земле подобный нашему эксперимент провалился, и работы из-за неосторожности сотрудников вообще пришлось почти свернуть.
      - Странно, что я его понимаю, - мысленно рассуждал Калугин, - ведь он явно говорит на своем языке. Впрочем, этому тут удивляться не стоит, здесь говори хоть на таробарском, тебя все равно поймут. Атмосфера такая, - продолжал думать он.
      Эта мысль почему-то понравилась ему.
      - Что он имеет в виду, когда говорит это свое "почти свернуть", - шепотом обратился Эвил к своему соседу, сильно походившему прической на ирокеза.
      Началось обсуждение. Говорили по очереди.
      Внимательно рассматривая начавших высказываться ученых, Павел заметил, что те из них, кто явно относился к виду homo, выглядели очень молодо. И тут удивительная мысль пришла ему в голову:
      - А ведь я тут самый молодой! Мальчишка, - он самодовольно заерзал, почувствовав себя как будто новорожденным.
      - Классовая структура позднефеодального общества глубоко и детально изученная нами еще сто лет назад на Проло дала возможность аргументировать теорию Ле о задержке вызревания факторов социальной революции в условиях мягкого температурного баланса и полуторостандартной продолжительности года. К тому же длительность переходных сезонов на нашей планете довольно велика и составляет, напомню, четыре месяца. Все это указывает, что выдвинутый Эви и его коллегами тезис о зрелости буржуазной революции на этой планете не может восприниматься серьезно. Напротив, по оценкам нашего отдела Геобиологической фактурности истории, требуется еще как минимум двадцать местных лет, прежде чем, - тут высокий и худощавый докладчик остановился, внимательно оглядел встревоженный его выступлением зал и продолжил, - мы сможем говорить о таких изменениях.
      Вслед за этим представителем незнакомой Павлу расы выступило еще несколько существ с подобными же оценками ситуации. В общем тоне прозвучало только несколько, не очень глубоко аргументированных, выступлений в поддержку Эвила. Правда одна из выступавших, по ее поводу Эвил шепнул Павлу, что это Реку, симпатичная девушка с короткой стрижкой и смелым взглядом, быстро и решительно доказывала, что, судя по наблюдаемым признакам, классовая структура буржуазии уже созрела для революции, в то время как крестьянство еще не может выступить ей в поддержку.
      - Кажется у Ленина "Великий почин", пять признаков класса, - крутилось в голове Павла. Теперь он хорошо чувствовал как глубоко, насколько лучше его эти люди понимают природу общественных отношений.
      - Мое выступление отложено, - шепнул ему Эвил. - Ты готов высказаться?
      - Может не... - засмущался он, но в мгновение, справившись с неожиданностью, твердо сказал:
      - Я попробую.
      И он попытался. Его слушали, и это было приятно, ведь он был еще почти ребенком истории. Он был младше их не просто биологически: ему было всего двадцать три года, а им каждому не меньше ста и это еще самым молодым. Его возраст как явление общественной жизни означал, быть может, отставание от них на тысячу лет!
      - Полагаю, есть кое-что, что выпало из вашего внимания. Это половая мораль риканцев, ее средневековый монолит дал существенную трещину. Об этом свидетельствуют внешне незаметные, но довольно популярные трактаты Жукора. Один, из которых называется "Гонение добродетели", а второй "Порицание целомудрия". Это очень острые произведения, в них высмеиваются не только пороки феодальной знати, но и безропотные тяготы жизни простых людей. Благодаря бедствиям империи, в числе которых на первом месте война, благодаря распаду традиционной церкви и брожениям все эти мысли заметно изменили представление о мире передовых сил планеты, - Павел чувствовал, как ошеломлены окружающие и как доволен Эвил.
      Оглядывая всех, он видел, что его друг улыбается так, словно говоря: "Вот-вот милые детки, хотели поймать волка, а попали в капкан".
      - Откуда вам известно все это? - не скрывая удивления, такого редкого в этом мире, спросил гуманоид сидевший недалеко от Павла.
      - Я провел некоторое время в камере с этим человеком. Мне также довелось встретиться и с другим творцом борющейся риканской мысли, поэтом Барата. Его "Ария свободных рыб", собрание стихов и рассказов, очень популярна.
      Эвил открыл свой саквояж, вынул от туда несколько книг и передал их присутствующим. С большим интересом ученые стали изучать их. Это были те самые труды, которые только что упомянул Калугин.
      После выступления Павла тема приобрела даже больше остроты, чем у нее было в начале. Звучали разные мнения, и вот пришло время сказать свое слово главному виновнику торжества.
      - Многие меня считают хулиганом,- вспомнил слова Эвила Павел. - Но это не справедливо, просто я не люблю одряхлевших привычек и часто бросаю им вызов.
      Было тихо. Не перешептывался ни кто.
      - Наши споры важны и существенны, но, увы, не актуальны. Все, о чем мы говорим как о возможным, так или иначе, уже является действительным, - начал Эвил. - Мы полагаем, что буржуазная революция на планете еще не созрела. Согласен, я сам в этом убедился, возглавив и доведя до победы восстание северных провинций. Да, имперские войска были разбиты. Было развернуто крупное наступление. Были успешно подготовлены и проведены восстания в крупных городах. Но это, и мне жаль, не явилось буржуазной революцией. Да, ситуация еще не созрела. Но, - он сделал глубокую паузу, - нам удалось другое. Мы создали, без социальной революции в наиболее зрелых антифеодальных зонах, буржуазное государство.
      При этих словах Павел понял, что Эвил превзошел всех, и аргументов контр никто уже не найдет.
      - Виссинский архипелаг благодаря успешно проведенному его захвату, ограблению Риканского королевства, а также иной концентрации капитала, эмиграции на острова большого числа беглых крестьян и горожан, стихийному освобождению рабов стал родиной первого постфеодального сообщества. По сути, все это привело к провозглашению республики. Сейчас на островах строятся верфи, создаются мануфактуры, открываются торговые компании и банки. Всему этому немало способствует налаживание контактов с большим аграрно-ориентированным раннерабовладельческим государством на Южном материке. Такое взаимодействие в условиях сохранения риканской военной угрозы гарантирует взаимовыгодное сотрудничество и форсированное развитие этих стран. Мы не только спасли отсталый народ юга от истребления, но и прорвали цепь феодального мира. Вы можете не считать это буржуазной революцией! - Закончил он.
      - Я немедленно сообщу обо всем Высшему совету развития и Совету истории, - радостно воскликнула Реку.
      Ее взгляд и гордые, добрые глаза Павла встретились. Они поняли друг друга, почувствовали уважение, тепло и нежность. Какой-то живой, ведомый одной природе порыв объединил их в этот момент.
      Совет был закончен. Эвил принимал уверенные и спокойные поздравления. С некоторыми, особенно близкими ему коллегами он обнимался. Его гордость, не ускользнула от Павла. Но он также увидел, насколько благодарен Эвил своим товарищам и как хорошо он к ним относится.
      - Они все тут любят друг друга, - мелькнула в голове Калугина мысль. - Черт возьми, приятно быть вместе с этими людьми.
      - Никто не верил в то, что он сможет это сделать, - услышал он нежный женский голос и заметил подошедшую к нему Реку.
      Она ласково улыбалась и протягивала свою аккуратную белую руку.
      - Кажется, так на Земле знакомятся? - спросила она. - Я Реку, занимаюсь искусством рабовладельческого общества. А ты, наверное, Павел? Я много слышала о тебе.
      - Да, я Павел, - ответил Калугин, пожимая смелую руку красивой девушки.
      Ему вдруг неожиданно захотелось узнать, сколько ей лет, но он почувствовал странную неловкость.
      Она тоже пожала ему руку.
 

 
      Отдохнув после собрания, Павел и Эвил приступили к подготовке к полету. Собственно вся подготовка состояла из того, что они переоделись, выспались и поели. Калугин ел фасоль с ветчиной и белым хлебом, что ел Эви, невозможно было понять.
      Во время трапезы Эвил довольно подробно объяснил Павлу, откуда берутся продукты. Дело в том, что все помещения станции и вообще любые цивилизованные места здесь были оборудованы специальными устройствами, которые, принимая сигнал на получение какой-либо вещи, генерировали ее. Для этого в их распоряжении имелось достаточное количество необходимых веществ. Вопрос с местом сосредоточения созданного объекта, также решался с помощью этих машин. Тут имел место, как выразился Эвил, бытовой молекулярный транспространственный инженеринг сфера которого не была безгранична. Его применение распространялось только на простейшие вещи, например нельзя было таким образом создать живую корову или флаер. Однако получить набор живых клеток в каком-либо продукте было делом простым. Совершенно невозможно было создать в бытовых условиях какой-либо сложный прибор, но вот сделать шкаф в стиле барокко было элементарно. Достаточно было, пользуясь персональным компьютером дать команду на генерацию вещи, как она мгновенно возникала в пространстве, там, где ты хотел ее видеть. Причем желание человека воспринималось, даже если оно не было облачено в слова, а носило эмоциональное значение. Иначе, если ты чувствовал, что под тобой сейчас должен был возникнуть мягкий диван и давал команду, порой даже не отдавая себе в этом отчета, как этот самый предмет мгновенно возникал там, где это было нужно.
      Поглощенные этим разговором и миновав целый ряд лабораторий прогрессорской станции, друзья, наконец, вышли к месту своего назначения. Им предстояло далекое путешествие. И теперь нужно было, встретив какого-то приятеля Эви, сесть на корабль. Его не пришлось долго ждать. Едва только они оказались в порту станции, как нечто странное дало о себе знать.
      - Старый проказник! - заревело тучное создание серого цвета, на вид мягкое и пушистое, а при сближении оказавшееся восьмиглазым чудовищем без каких бы то ни было признаком ног.
      Оно было облачено в длинный просторный темно-серый халат, края которого волочились по полу.
      Калугин был удивлен, такого странного жителя вселенной он еще не видел. Но, похоже, его друг был очень обрадован:
      - Миллион световых лет! Где носило тебя, этакий ты кашалот, все эти годы?
      Эвил Эви и серый гигант обнялись, и Павел впервые обратил внимание на то, что вместо рук у этого существа были длинные тонкие щупальца, расходившиеся на концах и образовавшие целую кисть маленьких тонких нитей с острыми коготками на краях.
      После двух суток проведенных на орбитальной станции казавшейся бесконечной в своих коридорах, многоликих обитателях и непрерывных событиях Павел совершенно не хотел ничему удивляться. Он попросту устал чувствовать себя пораженным и потрясенным. Он решил не удивляться и в этот раз. И удивился.
      - Это Ло Моторосу Логошо, - обратился к Калугину Эвил. - Знакомьтесь он капитан научно-исследовательского судна, гостеприимством, которого мы воспользуемся, чтобы попасть на Дюрран, где и проведем некоторое время. Ты можешь называть его просто Ло, - улыбнулся Эви.
      - Рад приветствовать вас на борту "Истории A143". Это отменный корабль, а я отменный капитан, - хвастливо проревело чудовище, всем своим видом давая понять, что оно радо видеть, как его высоко ценят.
      - Мне очень приятно, - ответил Павел, искренне удивляясь, тому, что хозяин этого корабля оказался таким добряком, хотя выглядел настоящим монстром.
      - Знаешь, Ло это Павел, он с Земли. Мы вместе работали здесь, и у нас все здорово получалось. Он дельный спец в вопросах исторической этики и культуры. Правда иногда увлекается, - Эвил незаметно подмигнул Павлу.
      - А тот самый, о котором ты говорил в прошлый раз? Что же мне приятно вдвойне. Не часто представители других эр прорываются в наше сообщество.
      Павел был польщен.
      Корабль, на борт которого они поднялись, был не очень большого размера и легко помещался в ангаре орбитальной станции рядом с немалым числом других транспортных средств. И все же это космическое судно показалось Павлу внушительным. Занимая около ста метров в длину и около десяти в высоту, ширины судна Калугин определить не смог, корабль напоминал внешне срезанный и примятый сзади перевернутый тарелкообразный диск, имевший к тому же обтекаемую форму. Он как будто был обшит войлоком серо-серебристого цвета.
      Проникнув сквозь большое эллипсообразное отверстие Ло Моторосу Логошо, Эвил Эви и Калугинм оказались в длинном широком коридоре по левую и правую сторону которого вырисовывались отсеки, вход в которые был открыт. Павел не смог разобрать то, что находилось в некоторых из них. В одних он увидел необычное, не ясно для чего предназначенное оборудование. В других - тянущиеся к верху растения, экипировку, всевозможные непонятные вещи. Многие отсеки были пусты и вероятно предназначались для пассажиров.
      Внутренность корабля, в котором они оказались, напоминала все помещения, в которых приходилось бывать Калугину в этом мире. Стены, пол и потолок, как будто были отделаны какой-то тонко-ворсистой тканью. Всюду было светло, и свет этот источали все предметы. Находиться здесь было спокойно и приятно.
      Пройдя до конца коридора, путешественники оказались в просторной цилиндрической комнате, где, по-видимому, и находился цент управления полетом, а в других помещениях мимо которых они прошли, очевидно, располагались технические и жилые отсеки. Все эти мысли целиком занимали Павла, внимательно разглядывавшего все, мимо чего они проходили, он даже попробовал коснуться стены. Надавив на нее, Павел был поражен тому, как легко она подалась усилиям. Он предположил, что все тут сделано из какого-то эластичного материала.
      - Это живая материя. Корабль сам по себе, конечно, не является биологическим созданием, но в его структуре, как и вообще во всех наших вещах есть биочастицы. Правда, тут их использование носит совершенно особый характер, - сказал Эвил, заметив какой неподдельный интерес вызвала у Павла структура стен. - Но, знаешь, без них мы, наверное, не могли бы позволить себе перемещаться в пространстве быстрее света. Это внутренняя обшивка, помимо генерации кислорода для нас и одолона для Ло, она имеет еще немало функций, а вот внешняя обшивка защищает нас во время полета. Это кроме генерируемых защитных полей судна. Все здесь сделано так, чтобы и внутри, и снаружи мы находились в полной безопасности.
      - Интересно, а корабль вооружен? - спросил Павел. - У вас вообще бывают войны?
      Этот вопрос удивил всех. Эвил конечно знал, что его могут задать, но все равно был заметно поражен. И все же ответ прозвучал просто.
      - Войн не бывает. Они явление тех народов, которые еще не перешагнули грань материально ограниченного общества. Нам незачем воевать. Все, что нам нужно у нас есть. Есть у всех развитых народов. Мы дружим, обмениваемся знаниями, если только нам не хочется что-то открыть самим, живем единым, ничем не разграниченным сообществом. Даже кулинария у нас стала удивительно схожа, - улыбнулся Эвил.
      - А оружие, безусловно, имеется, - вставил Ло своим громовым басом. - Мало ли что может произойти. Но я не стал бы говорить, что вооружение тут носит военный характер.
      Мысль эта поразила Павла. Он и предположить не мог, что нечто разрушительное может не предназначаться для войны. Впрочем, он сразу понял, что бескрайний космос все же таит в себе некоторую угрозу, но угроза это явно исходила не от разумных сил мира, а от стихии, странного порядка бесконечности природных явлений.
      - Разрушение есть одновременно и созидание, и потребность познания. Постижения нового иногда толкает нас на этот путь, - проговорил Эвил Эви, словно по лицу читая мысли Калугина. - Но это не войны, разум никогда не станет уничтожать разум.
      Они расположились в рубке, и Ло сообщил: галактические странники отправятся через десять минут и у них есть время отдохнуть, пока он все приготовит. Впрочем, сделал он это довольно быстро.
      Старт "Истории" произошел раньше назначенного срока и оказался почти не заметным, если не считать раскрывшихся в пространстве комнаты экранов обозрения, на которых можно было наблюдать первые минуты путешествия. Как увидели Эвил и Павел, а определить, куда смотрит восьмиглазый капитан, было нельзя, судно поднялось по вертикали, открылись заслонки космопорта станции, и корабль медленно вышел за ее пределы. Потом, развернувшись хвостом к планете, он дал настоящий старт и скрылся в черной мгле.
      Полет начался.
      - Сколько же времени займет наше путешествие? - спросил Павел.
      - Через три недели мы уже вернемся, пока не знаю вместе или по одному, а полет будет длиться около часа. Мы больше времени проведем на всяких дурацких курсах. Впрочем, тебе они понравятся, у тебя будет особая программа пребывания на Дюрране. Там ты познакомишься с одним из образованнейших людей нашего мира, его зовут доктор Ноторимус. Когда-то почти семьдесят лет назад он был моим учителем.
      - Только бы этот действительно оказался человеком, а не жирафом в розовой рубашке, - подумал Павел, произнеся вслух:
      - Неужели путешествие сквозь всю галактику займет всего-навсего час?
      - Теперь уже и того меньше.
      - Все равно, так мало? - снова удивлялся Калугин.
      - Мало? Да тут лететь всего ничего. Ведь мы путешествуем в одном большом скоплении, а не в галактике, и не сквозь вселенную.
      - Да ребятки с вами не соскучишься, - пробормотал Ло. - Вы меня тут порядком веселите. Хоть бы уж, что другое выдумали. Вот правильно, а спросите-ка меня! Уж я сумею блеснуть умом!
      - Ло, а чем занимается твое судно, да и ты сам?
      - Это, как надеюсь, уже говорил мой старый друг, - спокойно начал капитан "Истории",- научный поиск. Моя постоянная работа состоит в открытии новых планет во вселенной. Поскольку наша галактика еще недостаточно известна, то мне приходится отыскивать в звездном пространстве новые разумные миры. Это называется поисковик ближнего мира, есть еще дальние поисковики. Они работают в соседних нашей галактике звездных скоплениях и других галактиках. Вот где по настоящему приходится рисковать, ведь можно погибнуть или пропасть без вести лет эдак на двести, - расхохотался он. - Впрочем, и у меня работка не сахар, бывает такой дури наглотаешься, ели ноги уносишь. Все же загадок то еще много, а тайны физики постигать это ребятки не мой удел.
      - Ладно, хорош, хвастать Ло, лучше скажи парню, что ты на самом деле делаешь, - лукаво заметил Эвил.
      Ло вздохнул, если это действительно был вздох, и, придав всему себе более серьезное состояние, продолжил:
      - При помощи различного оборудования мы сканируем пространство, отыскивая те маленькие светящиеся точки вокруг которых есть шанс найти планеты, на которых может быть жизнь, а возможно и разум. Я не занимаюсь контактами с местными чудаками, это дело других. Впрочем, пару раз я почти сталкивался с иными мирами, - снова расхохотался он. - Всей деятельностью, таких как я бродяг, руководит Совет внешних контактов. Ну и зануды же те, кто там сидят. Думают если они знают больше всех, то доброму рыболову нельзя уже покувыркаться в звездной пыли!
      - Космос чудесная сказка, опасная и откровенная, - произнес Эвил. - Признаюсь, я иногда жалею, что посвятил себя прогрессорству, а не поиску, хотя и то, и то интересная наука.
      Ло скорчил туловищем и кучей глаз ласковое, самодовольное выражение.
      - За все время я видел столько людей знания, что можно подумать тут кроме как наукой никто ничем не занимается, - удивился Павел. - А вот неужели и правда никто ничем иным не занимается?
      - Почему же, у нас есть и бездельники. Это те, кто считает, что нет смысла посвящать себя знанию, а можно только отдыхать и развлекаться. Если это молодежь, то тут нет ничего удивительного. Эта болезнь быстро проходит. Ведь, по сути, чем себя занять, если не делать что-нибудь? А у нас все кроме науки сделано. Стулья строгать? Зачем, это делают машины. Может собирать вещи? Если просто без ума то это глупо, просто фетишизм какой-то примитивный. Нет уж, коль хочешь чем-то себя занять, то раз ты человек изволь трудиться на прогресс. Займись искусством. Ведь это самое важное. Ведь если мы что не придумаем, или не откроем, то какой нам в нас самих прок? Да и не интересно по другому.
      - Боюсь без этих бедняг, которые из-за собственной глупости нередко сходят с ума, наши ученые психиатры оказались бы без клиентуры и материала для исследований, которого у них и без того, считай, нет. Если человек не трудится, а труд полезен лишь тогда, когда он помогает человеку становиться еще более разумным, то есть развивает его, то он обречен на регресс собственной личности. Впрочем, таких существ в нашем мире почти нет.
      - Только не нужно путать "труд" сегодняшний с тем трудом, что был в прошлом. Сейчас в деятельности, это более правильное название, нет материальной необходимости. Она целиком направлена не на пропитание индивидов, а к достижению внутреннего удовлетворения личности. Мы "трудимся", то есть действуем, из интереса, творческой жажды, а не от пустого...
      - Странно, - прервал рассуждения Ло Павел, - что вы всегда говорите о работе, о деле, как о науке. Я заметил, что в вашем обществе нет рабочих, нет крестьян, и вообще...
      - И вообще отсутствуют классы и социальные группы - прервал его Эвил. - Да их нет, а всякое дело носит ярко выраженный, ты это, надеюсь, уже заметил, нематериальный характер. Попросту никто не занимается физическим трудом, все это делают машины. Физическим у нас может быть только отдых, но не труд. В обществе есть только профессиональные слои, причем очень мобильные. Ло прав "работы" в понимании материально ограниченного общества у нас уже давно нет. "Труд" - разговорная категория, научно говорить о деятельности направленной на удовлетворения потребностей.
      - Разум, а не сила основа нашего движения вперед, - заявил Ло, всем видом своим, казалось, опровергая этот тезис, таким он выглядел могучим. - Труд теперь всегда интеллектуален, а если и приходится на что-нибудь наваливаться животом, то только из прихоти или в крайней необходимости, - уточнил он, не поворачивая головы.
      Все засмеялись, так проникновенно выглядели слова Ло и так здорово подходили они его образу. Ло хохотал громче всех. И снова Павел удивился его непревзойденным звуковым порывам.
      - Кстати. Павел, а что ты собираешься делать с теми шрамами, которые остались у тебя после пыток в риканской тюрьме? Их можно легко вывести, как только мы будем на месте. Что думаешь?
      - Пусть остаются. На память.
      - Воля твоя. Но помни, в нашей здоровой атмосфере они очень быстро станут едва заметны. Тут, что называется, воздух лечит.
      - Вот мы и на месте ребятки, - пробормотал Ло. - Теперь я брошу свою красавицу в космопорт, мы сядем на флаеры и расстанемся в разные стороны. Я на свой отчет, вы на свой почет. И запоют песни скопища дюрранской пыли.
      - A143, Дюрран рад приветствовать вас. Вы можете совершить посадку в 567 секции зоны F. Желаю вам доброго настроения.
      - Вот слышали, проревел Ло, - как они меня тут все любят.
      Друзья переглянулись. Вновь зажглись экраны обзора, и они поняли, что их путешествие закончено.
 

 
      Космопорт был полон народу. Это была большая орбитальная станция научного назначения, куда непрерывно прибывали и откуда улетали самые различные космические суда. На одном из таких странников совершили свое путешествие и наши герои.
      - Это еще маленький порт, - сказал Эвил, как только, попрощавшись с унесшимся куда-то Ло, они очутились в просторном внутреннем помещении станции.
      Все здесь бурлило. Повсюду было движение, показавшееся Павлу хаотичным. Самые разные существа наполняли собой орбитальный космопорт, но при этом нельзя было сказать, что здесь царил шум. Напротив, в просторных залах станции, сквозь которые проходили наши герои, было тихо.
      Они уже несколько минут были на станции и Калугин, внимательно оглядывавший все вокруг, заметил: те из прибывающих или отправляющихся существ, что походили на людей Земли больше остальных, а, несмотря на внешнее сходство, он не был уверен в том, что они идентичны ему, имели такой же худощавый склад тела, что и Эвил Эви. У них была такая же светлая кожа и почти всегда светлые глаза, и волосы как у его друга. По видимому, как предположил Павел, они все принадлежали к одному с Эви народу, а, следуя из того, что их, тут было больше чем всех остальных, эта планета также относилась к ним.
      - Наверное, все местные жители на Дюрране собратья Эвила, - предположил Калугин.
      Пройдя немного еще в общем движении, они спустились по самодвижущейся лестнице на другой этаж, где сев в один из множества расположенных тут флаеров, отправились на планету. Но не успели они пролететь и нескольких секунд, как вновь пришло время наблюдать.
      Вместо того чтобы, как ожидал Калугин, увидеть большие города на поверхности планеты с гигантскими устремленными ввысь домами их взору открылось бесчисленное множество грандиозного размера шаров, которые висели в воздухе. Они были белого с голубым отливом цвета и, по-видимому, служили жилыми и хозяйственными сооружениями.
      - Мы не живем на поверхности планеты, - отметив удивление Павла, глубокомысленным тоном произнес Эвил. - Эти светящиеся, а на самом деле лишь притягивающие сейчас частицы света, шары и есть наши дома. Именно тут живут и работают жители планеты. Лишь малая часть ее населения сосредоточена на поверхности.
      - Почему так?
      - Просто здесь больше места и к тому же поверхность планеты состоит из музеев и заповедников, зон отдыха и прочих подобных культурных мест, где мы можем потом побывать. Это старая планета и тут будет на что посмотреть. Еще на поверхности расположены некоторые предприятия, но в основном промышленность, а не только корабельные верфи, размещается на орбите. Даже не в атмосфере как все что ты видишь. Посмотри налево, там находятся жилые центры. А вот тут, если видишь, прямо, в основном научные институты.
      Павел продолжал внимательно вглядываться в обзорный экран. Их окружало огромное количество мечущихся в разные стороны больших и маленьких флаеров, они по какой-то непостижимой случайности не сталкивались друг с другом, проносясь один мимо другого. В целом вся картина вокруг напоминала стремительный поток пчел летящих из одного большого круглого улья в другой, только ульев этих, как и пчел было множество. Все здесь кипело и бурлило движением и Калугину уже начинало нравиться стремительное течение жизни на этой планете. Флаеры, каких бы размеров они небыли по своему внешнему очертанию напоминали капли непрозрачного, серебристого дождя. Только дождь этот шел вопреки законам физики, а капли его с невообразимой скоростью неслись вдоль горизонта, лишь редко взметаясь в высь к далеким точкам или ныряя вниз туда, где под облаками видно было желто-зеленое пространство, перемешанное, словно краски на мольберте художника, с голубым цветом. Их флаер, такой же быстрый, как и все здесь вокруг, неожиданно прыгнул в один из белых шарообразных домов. Дом этот был такого размера, что одновременно в него, как показалось Павлу, влетало и из него вылетало около тысячи летательных аппаратов.
      - Это институт Прогресса, - сказал Эвил. - Вернее, если быть совсем точным, один из его секторов. Тут мы и поселимся.
      Пролетев за долю секунды, которую Павел так и не успел уловить, широкую трубу в шаре их флаер неожиданно мягко приземлился на большом усеянном разными летательными аппаратами диске. В диаметре этот аэродром составлял около 1000 метров. В центре его можно было видеть расположенные по окружности выходы лифтов, но Эвил почему-то направился в другую сторону.
      - Идем, - сказал он.
      - Я потрясен, - ответил Калугин, который был действительно потрясен масштабом всего им увиденного за какую-то четверть часа.
      - Да чего там. Жаль вот, телепортации у нас пока нет, - пожаловался Эвил. - Вот у хенеку уже давно все планеты ей оборудованы. Говорят, что наши ученые приступили на некоторых планетах к ее бытовому внедрению. Но, все-таки мы пока от хенекунцев отстаем.
      - Почему? - удивился Павел.
      - Некоторые "великие" умы играют в "горячо - холодно". Это вместо того, чтобы просто использовать изобретение. Им хочется додуматься самим, а это простительно, - с сарказмом ответил Эвил.
      Двигаясь в выбранном Эви направлении, друзья вскоре увидели за силуэтами спешивших куда-то людей несколько входов в лифт. Вопреки ожиданию Павла, думавшего, что при таком скоплении народа все лифты должны быть заняты, они легко очутились в кабине одного из них. Кнопок в ней не было, но этот факт Калугин воспринял спокойно. К подобным вещам он уже привык. Но только он собрался спросить Эвила, как получается, что лифт не приходится ждать, как тот заговорил сам:
      - Дом устроен следующим образом: в центре у него расположены посадочные зоны флаеров, кстати, если последних вдруг не хватит, то произвести их можно прямо тут. Что называется: "сидя задом на песке". Продолжаю. Диски, на которых совершаются посадки флаеров, соединены переходами с остальной, уже для людей предназначенной, частью шара. Именно по ней мы и прошли. Кстати на флаерах можно прилетать с одного посадочного этажа на другой. Потом сам попробуешь.
      - Эвил, а лифт? Ведь тут столько народа, а мы получили его так легко, - наконец задал свой вопрос Павел, когда оба уже вышли из кабины лифта и направились по широкому коридору в непонятном направлении.
      - А, вот мы и пришли.
      Перед ними исчез контур входа, и они оказались в светлом небольшом помещении, которое как уже знал Павел, предназначалось, для того чтобы здесь жить. Оно было совершенно пустым.
      - Да, по поводу лифтов, - быстро продолжал Эви, видно было, что времени у него мало. - Тут все совсем просто, лифтов много. На каждый выход их может приходиться по сотне, а то и больше. Просто движутся они не по прямой траектории. Знаешь, ведь их не на веревочке поднимают, и скорость у них соответствующая. Устроены они наподобие флаеров. Ты, в зависимости от необходимости можешь ехать от одной секунды до нескольких минут, а этажей тут знаешь сколько?
      - Не знаю.
      - Триста. И это еще маленький домик. Помимо этажей он делится на сектора, первый второй и так далее. Тут их двенадцать. Мы находимся в третьем. Он, как и некоторые другие, всего их таких четыре, жилой. Адрес у нас следующий: 3-167-58.
      - Это значит сектор 3, 167 этаж, 58 номер. Верно?
      - Молодец. Лифты при помощи, которых ты можешь путешествовать по всей этой большой круглой красавице, имеют множество выходов и в своем маршруте, как я уже говорил, не линейны. То есть куда хочешь туда на них и попадешь. На этом мы сегодня расстанемся, так как мне придется еще кое-что сделать, а ты просто хорошо отдохни и если успеешь, то и развлекись. Для первого дня советую остаться дома, с планетой познакомиться виртуально, воспользовавшись информационной сетью.
      - Договорились, - согласился Павел, чувствуя, как он проголодался и насколько устал. Впечатлений для одного дня и одной головы было многовато.
      - Встретимся завтра утром. Если что связаться со мной не сложно.
      Они попрощались и, договорившись, что Эвил явится за Калугиным завтра утром, расстались.
      Оставшись один Павел создал себе обстановку комнаты в стиле Людовика XIII (только без клопов), завалился в массивную резную кровать с крытым верхом, поел и принялся знакомиться с историей и географией планеты, а также занялся выяснением иных интересующих его вещей.
      Спустя два часа он уже имел представление о том, когда на Дюрран вступил первый цивилизованный житель. Произошло это двести лет назад, когда люди одного с Эвилом Эви народа колонизовали планету. Тогда, расположив поселения на поверхности своей новой родины у далекой звезды, они стали заниматься тут добычей минералов, промышленным производством и наукой. Но по настоящему крупным научным центром Дюрран стал после того, как спустя сорок лет колонизации именно его жители первыми вступили в контакт с представителями других народов галактики. Так началась для этой планеты Эра встретившихся рук.
      Сейчас планета процветала, ее населяло три миллиарда человек, из которых тридцать процентов составляли представители других рас. Начав свой подъем как центр межзвездных контактов, Дюррон быстро вырос, превратившись из отдаленной колонии в крупный научный центр, где во имя всеобщего познания и благоденствия трудились рука об руку представители различных народов. С того времени, как началась для этой части галактики новая эпоха, все здесь перемешалось, слилось воедино, превратилось в мощный поток всеобщего прогресса.
      География планеты также оказалась интересной. Несколько часов Павел изучал ее, просматривая один фильм за другим. Этот путь, казавшийся ему наименее утомительным, тем не менее, через несколько часов заставил его вновь почувствовать усталость. Решив что время закрыть глаза пришло и понимая сколько событий оставлял позади вчерашний день, Павел уснул. У него впереди было еще очень многое, и он отдался Морфею с чувством человека жаждущего постигать новое, трудиться, изменять себя и преобразовывать мир. Он уже спал, но дух новой силы, которой он наполнился за эти дни, бодрствовал и, как будто склонившись над ним, говорил: "Ведь это только маленькая, крошечная точка вселенной. Таких как она может быть миллион или больше, но посмотри, вглядись какой силой обладает разум, ведь он один облачившись в деятельность людей, может превратить малое в великое".
 

 
      Павел спал, но мозг его лихорадочно работал. В реальности он лежал в большой кровати выполненной в стиле барокко, на далекой от Земли планете и спал. Но, в другом мире, где разум человека вырывается из под власти силы его сознания все происходило само собой. Тот мир, который он покинул, стремясь порвать со слабостью собственного прошлого, не желал покидать его. Эта необычная стихия держалась в Павле каким-то странным, еще непостижимым ему способом. Наяву, там, где реальное царит не только как принцип, но и как факт повседневности он чувствовал себя хозяином своих чувств, он разрешал им то, что считал нужным и допустимым, и душил в себе, то, что виделось ему враждебным и страшным. Но так было лишь тогда, когда он бодрствовал.
      На Земле Павлу почти никогда не снились сны, но даже если они приходили, то это было спокойное и ровное течение немного таинственных событий. Он властвовал над тем, что было в том, что снилось ему и силой чего-то, ему самому неизвестного, неподвластного, но все равно близкого, мог победить в своих снах все то, что казалось, несло в себе угрозу. Его сны не пугали его, и в них не могло произойти ничего, что могло бы потрясти его или заставить вспомнить о том, о чем вспоминать ему совершенно не хотелось. Но старое рухнуло.
      С тех пор как несколько лет назад, еще на Земле, он встретился с Эви, все в нем стало меняться настолько быстро, что сам он был больше не в силах контролировать мир нереального, мир того, что может произойти только с ним и только там, где нет, и не может быть ничего. Он видел сны. И это были странные, болезненные сны, в которых его сила, а он всегда чувствовал, где во сне заключена его сила, терпела поражение. В сновидениях ему приходилось бороться с тем, от чего он предпочитал спрятаться, победив это, укрыв свой мир мощными стальными дверями.
      Эти сны, всегда разные и всегда повторяющиеся снились ему часто. Он хотел спросить Эвила об этом, но так и не решился, отнеся все это к сокровенному, ему одному принадлежащему миру. В эту ночь, оставив утомление впечатлений, он видел сон. В нем он возвращался на родную планету, в далекий большой город, где вырос и жил.
      Все было, как будто наяву и он чувствовал себя собой, себя собой прежним не измененным, одним словом не таким, каким он становился сейчас.
      "Привет Красное Облако. Мои каникулы продлятся еще три недели. На днях приеду к тебе", - писал сидя у своего компьютера Павел. Он закончил семестр и чувствовал себя человеком, на чуть-чуть ставшим свободным.
      Красное Облако, а таково было прозвище лучшего друга нашего героя на Земле, отвечал: "Валяй чувак, приезжай. Пока тепло выберемся на реку к горам. Время проведем отменно, а в следующем году я перееду работать в ваш чудный бардак-сарай".
      Калугину было странно, отчего, узнавая этого близкого человека, самый близкий ему на родной планете разум он чувствует, что не может знать, не может угадать, не может произнести его имя.
      - Только прозвище, - пробормотал он. - Кто он? Дрожь доброго охватила Павла, он глубоко вздохнул и почувствовал, что сон его, только начавшись, приобретает душевный стиль воспоминания.
      Его мчит поезд. Он смотрит в серое от пыли окно и видит бескрайний зеленый простор, простор далекий и чуждый, родной и некрасивый. Он вновь вздохнул, все больше погружаясь в бессознательное происходящее и чувствуя, что-то, что должно было остановить память, но отступило, остановившись само.
      Они обнялись, едва только Павел сошел с поезда. Поселиться решили у бабушки Калугина, которая хотя и слыла отменной дурой всю свою жизнь, тем не менее, была человеком гостеприимным и внука своего любила. Но жить у пожилой Алевтины Петровны не пришлось, события бросали Индейца и Калугина в разные места небольшого города, задавая им самые необычные приключения. Но все это было позже, а первым делом друзья отправились на тихие красивые берега, где они с наслаждением купались в свежей, уже начинающей холодеть воде. Они пекли картошку и много говорили, хотя не виделись всего месяц.
      - Странно, - чувствовал Павел, - я признаюсь себе в том, что хотел бы скрыть, спрятать от себя и забыть. А может? Может хранить вечно...
      Шум города, доносившийся ветром издалека, постепенно затихал с приближением вечера. Вечер был теплый и нежный, последние лучи прячущегося солнца радовали глаз. Деревья еще только начавшие желтеть приобретали в их свете какой-то по-настоящему осенний цвет.
      - Будь, проклята эта учеба. Она надоела мне как лед пингвинам, - говорит Калугин. - Вот уж ума не приложу, как ее перебороть?
      - Ерунда. Лучше подумай, что ты будешь делать, когда эта каторга прекратится. А она не закончится, она прекратится, сам не заметишь.
      Эта мысль вдруг заставила спящего Павла задуматься, если только спящий человек вообще может задуматься. Он ведь, правда, не знал что делать, зачем и почему нужно жить и ради чего он должен совершать свои поступки.
      От подброшенных дров огонь вспыхивал еще ярче, бросая в сторону реки живописные маленькие искры. Они сидели и смотрели в его священные брызги.
      - Все это чушь, знаешь, чем я теперь занимаюсь? У меня образование журналиста, а я сижу и делаю эту скучную рекламу. Ты знаешь, я ведь ненавижу рекламу, - продолжал Индеец.
      - Друг, ты помнишь Машу, я вас знакомил. Она ушла от меня, и это оказалось больнее, чем я думал. Я зол на нее.
      Павлу вдруг стало немного страшно. Он испугался того, что, как и в прошлый раз, она может прийти и все испортить. Испортить все своим появлением. Зачем, зачем он это сказал? Быть может нужно, важно было сказать? Но нет. Нет! И все же нужно. Все-таки важно, необходимо, а значит да. Да!
      - Мы все делаем что-то не то, понимаешь? И ты тоже делаешь не то. И еще. Мы не такие, какими должны быть настоящие люди. Вот ты переживаешь, и я переживал бы на твоем месте. А кто она? Сам суди. Она просто смазливая девочка, которая еще в школе учится и думает о себе и о мире черти что.
      - Теперь в институте...
      - Да хоть в женской семинарии. Настоящего нам не хватает, мы теряем дни в ненужной учебе ненужным вещам. Мы не имеем времени даже узнать то, что знать необходимо, да нас и не учат этому. Система, и не только образования, как будто нацелена против нас. Дышит нам в висок револьверным дулом.
      Это было так. Калугин чувствовал истинность каждого слова, его вес и силу. Но, даже сейчас он знал, видел закрытым оком во тьме тот свет свободы, ради которого теперь жил. Настоящее радовало его.
      - Я должен, должен принести этот свет людям в мой мир. Это мой долг, ведь не ради себя я теперь так далеко, в таком благополучном и светлом завтра, - говорил один его голос.
      Другой, не такой близкий, но все же родной, относя смысл каждого слова, куда-то далеко, произносил иное, но возможно совершенно то же:
      - Ты прав брат Красное Облако. Я думаю, может, стоит заняться политикой, попробовать самим изменить мир. Но только не видно того пути, встав на который мы могли бы сказать: "Это правильный путь".
      - Может и стоит, но как мы можем изменить мир, даже при помощи этой чертовой политики, если сами все еще остаемся прежними? Как быть? Нужно стать другим, не пошлым мещанином, а свободным человеком. Свободным, какими были индейцы, и вообще все первобытные люди.
      - Многие уходят в религию, ища перемен там. Но я не хочу.
      - Их религия? Христианство, ислам, какой-нибудь буддизм?
      Нет, Павел это не для нас. Мы, выбравшие идеалы свободы должны идти иначе. Язычество, вот то, что может подойти.
      - Я православный, что это плохо? Чем плохо быть христианином.
      - Отношения с высшим, само понимание бога у феодальных религий рабское. Мы овцы, паси нас отец небесный! Я говорю, нет. Иначе! Здравствуй бог, вот моя рука прими ее как равный. Я уважаю тебя, но я не раб. В моей земле нет рабов, и поэтому ты мой бог.
      - Мне это нравится, но есть ведь и другое. Наше отношение к вещам, - говорил Калугин, закапывая в угли картофель, - мы фетишисты до мозга костей! Мы даже близких нам людей превращаем в вещи. В воображаемые вещи, они для нас наша собственность, как мы собственность наших богов.
      - К черту таких богов, к черту такие отношения. Маша от тебя ушла? Пусть уходит! Мы лучшие, и будем еще лучше. А попробовать изменить мир стоит, мне этот хлам надоел. Вот что делать, я не знаю? Может, как Датов записаться в партию? Выбрать себе поближе к идеалам и действовать. Преодолевать неприемлемые противоречия!
      - Он сам не в большом восторге. Говорит молодежи нет, и много скучного народа, с которым великого дела не сделаешь. Карьеризм, культ денег и власти, вот что там сегодня царит. И это у всех, в каждой из них. Есть ли нам место в среде таких стремлений?
      - А выбор? Что от нас сейчас что-то зависит?
      - Значит, все равно стоит, - неуверенно согласился Павел.
      - Но выбирать нужно свободу. Не свободу торговли, а подлинную, настоящую свободу. Помнишь, как Джон Фаулз сказал в "Колекционере"?
      - "В политике придерживайся левых взглядов, ибо только сторонники социализма - несмотря на все их просчеты по-настоящему неравнодушны к людям".
      - Быть с людьми, делать тот выбор, что делают они. Учить их, помогать им. Так я вижу свой путь.
      - Эрих Фромм говорил: "Коммунизм это свобода".
      - Павел, я не знаю на счет коммунизма. Не уверен. Что-то в нем не то. Утопичность? Нет. Несбыточность, скорее.
      Ночь сгущалась, и вместе с ней сгущались невидимые тучи неба. Собравшись, они начали проливать мелкий редкий дождик, и друзья, поужинав картофелем с сырым луком, отправились домой.
      - Знаешь, еще что, - сказал Павел, когда они шли по старому мосту, - я беседовал с ангелом. Бес его знает, может он и не ангел, я не особенно то верю во все это, но он был с крыльями. Вальяжный такой, но, по-моему, не злой. Это, правда, было, когда я был, не совсем трезв, но это было. И было наяву. Не сон, не бред, а было.
      Индеец внимательно посмотрел на него. Он молчал, и они уже прошли мост и были довольно близко к городу, когда он прервал тишину и что-то сказал. Павел не услышал его слов.
      - Может, это я сейчас сплю, - металось в его голове, - ведь не может такого быть, чтобы так все оставить. Все эти разговоры, все эти мысли. Сколько мне сейчас лет? Что я сделал? Куда я иду и от чего прячусь? Да, я сильный. Нет, слабый? Кто я, за чем я, что я делаю сейчас? Может быть, сплю?
      Павел вздрогнул, перевернулся и задышал ровнее, неожиданно обнаружив, что чувствует себя удивительно хорошо вопреки всем собственным ожиданиям. Сон продолжал властвовать над ним, но сновидения на время покинули его.
      В какой-то момент сама, не спрашивая его о своем появлении, вновь пришла старая мысль:
      - Почему я именно такой? Из-за чего я боюсь сейчас того, что лишь когда-то было мной, а сейчас перестало?
      Она не ждала, да и не нашла ответа. Почувствовав ее силу, Павел сбросил решение в бездну. Оно, данное в те далекие времена, казалось ему странным и неуместным. Павел не чувствовал настоящего.
      И вдруг, словно отвечая на все его вечно пробуждающиеся страхи и сомнения еще большими страхами и сомнениями, появилась Мария. Смятение охватило его, он не увидел черты этого создания грез, но голос ее прозвучал отчетливо:
      - Мы слишком разные Павел, ты должен это понять. Я хочу, чтобы мы расстались. Так будет лучше. Прощай. Слух спящего Калугина был обожжен.
      - У нее есть другой! Нет, она просто... она не любит меня. Какой я дурак, зачем, зачем я совершал глупости! Но она... она, боже... прекрасное милое, любимое чудовище. Такая сильная, такая любимая, такая гордая и жестокая... Судьба, проклятое пятно фортуны на мне, - металось и дрожало в нем.
      Мучительно, как мучительно было в те минуты, к которым Морфей вернул его вновь. Но теперь, в настоящем Павел чувствовал свою силу. Но это было сегодня, а тогда? Горек был первый миг. Какими страшными казались часы пришедшие потом. Он не удержался и заплакал. Но влага глаз не разбудила его, не вывела тело из лабиринта собственной души. Потом, когда содрогания его немного утихли, он понял, понял, что психика расстроена. Как он мог понять это во сне? Но было ли это сном? И вот он чувствует все как прошедшее, как минувшее, и от понимания этого уже становится немного легче.
      Теперь он видел все как бы со стороны, его переживания приходили, словно не от первого лица. Он сочувствовал тому, кто должен был нести их тяжесть.
      Человек похожий на него с выражением истерзанной души на лице садится в рваное кресло. И перед ним словно призрак того, что он хотел превратить в вечность своей жизни, возникает Мария.
      - Как хорошо, что они не видят меня, - мелькает мысль в голове Павла.
      У нее черные волосы, но она призрак и борьба с ней бессмысленна. Чужой Павел одевает наушники и можно слышать печальную музыку "Наутилуса". Красивый черный взгляд глаз Марии и Калугин видит всю тяжесть страдания на лице того, другого человека. Но он не чувствует больше жалости к нему, он говорит:
      - Хватит, вставай.
      Все опять смешивается. Прошлое накладывается на настоящее, покрывая его свет вчерашней тенью. Он вновь чувствует себя собой. Встает. Снимает наушники, идет к уродливому письменному столу и берет на нем маленький листок. Текст записки гласит: "Парк, пятая левая скамейка от памятника Маяковскому, среда 24 декабря. Год этот, в 16:40. Уполномоченный Эвил Эви"
      - Кто мог оставить это на моем столе?
      Два чувства охватили его в этот момент. Одно из них, шепотом вызывало в нем еще робкое, но неожиданно странное и казавшееся неуместным желание жить. Другое было удивление, непонимание и стремление все же вникнуть в то, что было с ним рядом и быть может, было, им самим. Он задумался и, бормоча с энтузиазмом:
      - Кто же ты такой Эвил Эви... - направился в ванную.
      Вы когда-нибудь чувствовали воду во сне? Нет, не нужно пытаться вспомнить первый ползки собственной жизни. Речь о другом. Вода это, даже если она не настоящая, всегда холод. Павел не мог сказать, почему он чувствовал воду во сне как холод, а не как тепло, например.
      Время вновь перенеслось туда, где он когда-то уже был. Красное Облако был рядом, а Мария уже была далеко.
      - Знаешь, Индеец, мне иногда кажется, что мы не такие как все. Может это так, а может, нет, точно я не могу сказать.
      - Никто не может сказать. Увидим сами, по тому, как будут развиваться события, и будем ли мы им нужны. Хотя возможно ты уже знаешь того, кто принесет ответ.
      Неизвестно почему, возможно потому, что он очень устал (откуда взялось это чувство усталости?), а может из-за неожиданно таинственного ответа Красного Облака, но Калугин и Индеец вернулись к теме разговора лишь на следующий день. Он помнил это даже во сне.
      Утром другого дня Красное Облако отправился навещать свою девушку, а Павел занялся выполнением, казавшихся ему нелепыми, поручений бабушки. Он купил молоко и хлеб, вычистил ковер и сделал еще что-то. Что конкретно он не помнил, считая все это ненужной мишурой.
      Красное Облако и Калугин встретились только после обеда. Отправившись на прогулку, они принялись обсуждать фильм про казаков, который недавно смотрели.
      - Знаешь, откуда взялось слово товарищ? - сказал Индеец.
      - Нет, а что?
      - Это доброе слово. И происхождение у него интересное, казацкое. "Товар ищи!", - это клич, ставший потом формой демократического обращения вольных людей, когда два слова превратились в одно. Так на Руси кроме казаков никто не говорил. Обращение "брат", как родовое, соединяющее по родству, а не по общему делу, сильно отличается от слова "товарищ".
      - "Нет уз, прочней товарищества", - говорил гоголевский Тарас Бульба. - Кстати мои предки из казаков, - добавил Калугин.
      - И мои, они с Дона потом перебрались в наши края. Это было уже в ХХ веке. В последние дни пребывания Калугина в гостях "у бабушки" они с Индейцем, отрастившим бороду и длинные волосы, гуляли уже не по девственным лесам, охотясь с луками за разной дичью, а по сырым городским улицам. Им встречались знакомые и незнакомые, странные и обычные, скучные и забавные, в общем, попадались им самые различные люди. Они любили задворки. Ходили по ним, открывая разные новые миры и погружаясь в единственно здесь возможную тишину городских джунглей. Раз им встретились две проповедницы какой-то завезенной в страну с Запада секты. Обе этих дамы, с назойливой скромностью говорили о боге. Всучив двум прохожим в майках с портретами кубинского революционера листки и книги про господа, они стали зазывать наших героев в рай и прочие гущи.
      - Спасибо панычки, - поблагодарил их Калугин, с язвительной усмешкой беря толстый религиозный талмуд.
      - Хоть мы с богом и на короткой ноге, но все равно возьмем, - не отпираясь, сознавался Индеец, - и в секту вашу непременно запишемся. Непременно, - вежливо раскланивался он.
      Едва только пожилые агитаторы царствия небесного чуть удалились, как разорванные в клочья книжицы полетели в урну. Так подействовала чудотворная пропаганда посланцев неба на падкие к истине души Калугина и Красного Облака.
      - Неужели нельзя было догадаться? - спросил Индеец.
      - Вот и я не пойму, - смеялся Павел, - как это жены сии не видели что у нас на майках Че, что ли? Или они просто глупы, а может, свет неба заслонил от них истину? Нет, я не говорю, что я не религиозен там, нет, напротив. Но вот так ставить себя перед высшим существом, унижаясь и лепеча нельзя. Это рабство.
      - Слушай! Я понял, эврика, понял, в чем фишка, - начал бурно радоваться Индеец, - я понял, вся старая религия хлам и ложь!
      - О чем это ты, - смутился Калугин, который вовсе еще не был настолько уверен, что весь хлам есть к тому же и ложь.
      - Эти люди, посмотри вокруг, - сделал он охватывавший вселенную жест. - Они, каждый в отдельности и все вместе, прячутся во лжи, которую придумали не они сами, а те, кто научился обману раньше их. Века назад, когда только и появилась потребность в одном боге и началась эта история.
      - Не понимаю я?
      - Поймешь! Это было еще при Птолемеях, - начал Индеец свой рассказ, - во времена Птолемея II Филадельфа. Греческие языческие священнослужители в Египте спорили с иудейскими жрецами одного бога. Спор не выходил и греки для порядка, ну и чтобы немного разобраться перевели библию. Прочитали и ужаснулись. Бог изгнал Адама и Еву из рая за то, что они ели яблоко с дерева познания. "Как это так, - говорили греки, - познание высшее благо, а демиург изгнал первых людей за это из рая". Демиург - то есть бог, творец, ремесленник - плохой. А змей - хороший, сделали они первый вывод. Офис - по-гречески змея. В общем, греческие жрецы все обдумали и переосмыслили, как следует. Так родилась новая религия - Офиты. Секта, понимающая писание наоборот.
      - Вот так история, - сказал Калугин, не переставая изумляться неожиданно открывшемуся ответу. - Знаешь, я тоже согласен с греками. Может, понимание всего, о чем мы так много думаем и говорим и есть подарок большой и мудрой змеи.
      - А все эти странные книги, как выражается твоя бабуля, что мы читаем? Бог хочет возвратить людей в мир знания. Открыть, возможно, и с нашей помощью, новый путь, исцелить общество. На этой мысли друзья и остановились.
      Незаметно прошли последние дни последних в жизни Павла Калугина каникул. Они провели их, путешествуя по гостям, у веселого народа этих мест и всего мира панков. И скоро поезд унес Павла в края, более густо засеянные зернами бетонных жилищ и во времена более скучные. Это был пятый курс университета и тоскливое сближение с реальностью тех отношений между людьми, которые так претили Павлу. Но он не знал еще, что вместо того чтобы защищать Федерацию в чине лейтенанта или торчать в мазуте повседневной работы механика, на которого он так долго и терпеливо учился, его ждет совершенно другое завтра.
      Павел почувствовал, что он больше не спит, а просто вспоминает то, что было таким далеким в пространстве и времени, и таким близким в душе. Он открыл глаза. Вопреки его ожиданию зажегшийся перед ним экран обзора показывал не утренний, свежий, солнечно светлый город больших шарообразных домов, а черный фон, на котором как звезды разума светились жилища тех, кто, покоряя космос, смог найти в себе силы измениться самому.
      - Это мой мир, - подумал Павел. - Я был не прав считая, будто мой мир это только Земля. Нет, мой мир это вся вселенная. Все ее яркие и черные точки, все песчинки звезд, все то, что несет в себе свет познания и прогресса. И если мой старый дом устроен дурно, если люди страдают на Земле, то мой долг помочь им. Познание и прогресс вот чем я должен заняться в своей жизни. Именно это и есть путь к счастью. Он еще раз оглядел этот город разума, повисший как бескрайнее мерцание силы человеческого ума, и увидел, что город этот не спит. Тысячи больших точек излучали бледный голубоватый свет, мириады мелких, стремительных как кометы, точек проносились повсюду. Это был город жизни.
      - Ну, раз тут никто не спит, значит и мне нечего разлеживаться, - решил он.
 

 
      Продолжительность суток на Дюрране составляла около сорока земных часов и не стоит удивляться тому, что, проспав добрую четверть из них, Павел, открыв глаза и включив обзорный экран, увидел ночь. Вдоволь налюбовавшись красотами ночного Дюрана, Калугин решил возвестить о своем пробуждении. Как он и ожидал, Эвил Эви уже не спал.
      - А ты проснулся? - поинтересовался Эвил, как только Павел связался с ним по сети. - Что ж, ладно. Мы летим к тебе. Встретимся в зоне посадки флаеров #8470;8. Сумеешь добраться?
      - Да.
      Через пять минут он был на месте.
      - Знакомьтесь, это Павел Калугин, а это доктор Ноторимус Фанааки, - произнес Эвил, указывая одной рукой на нашего героя, а другой на высокого худощавого человека.
      У доктора была короткая светлая борода, еще более короткие светлые волосы, ни одной морщины на лице, тонкий рот, прямой небольшой нос и смелый добрый взгляд перед которым, казалось, совершенно ничего нельзя было утаить. Они пожали друг другу руки.
      - Как спалось на новом месте? - поинтересовался Ноторимус.
      Павел попробовал ответить, но не нашел что сказать.
      - Сны? - спросил доктор.
      - Да.
      - Много впечатлений это не всегда хорошо, - шутливо произнес Эвил. - Поэтому предлагаю провести сегодняшний день где-нибудь, ну скажем, где можно чувствовать себя совершенно расслабленно.
      - Думаю Нех-ме-рокусский заповедник, как место где даже животных нет, вполне подойдет, - предложил доктор. - Там тихо, спокойно, там море. И если забраться повыше, то можно сойти за древних философов, укрывшихся от мира в поисках истинны.
      Павел согласился и, взяв флаер, трое покинули институт. Полет оказался очень коротким, но Калугин успел немного полюбоваться ночным пространством города в атмосфере, его яркими повисшими и мелющимися вспышками, его красотой движения, его покоем, излучавшим торжество разума.
      - Давайте отправимся туда, где начинается утро, - предложил Эвил. - Там красиво и можно видеть, как древняя природа пробуждается вместе с планетой.
      Проскользнув сквозь тонкую пелену странного тумана, про которую Эвил заметил, что она является защитным полем заповедной зоны, они увидели под собой зеленое пространство растений, желтизну песчаного берега, всплески воды и коричневую высоту гор. Совершив посадку на широком плато, они вышли из флаера и стали всматриваться в фиолетово-черную мглу, где светились бело-голубые огоньки домов, и у самой земли начинал загораться золотисто-багровый рассвет. Выныривающий словно из земли свет увеличивался с каждой минутой, словно вырываясь из подземного царства туда, где спящая природа ждала дневного тепла.
      Лучи восходящего солнца уже осветили повисшее в воздухе море шаров, превратив их в едва заметные подобия лун. Павлу на миг показалось, что он дома и видит тот же горизонт, что привык видеть все годы своей жизни. Но это была другая, далекая планета. Планете где, так же как и на Земле жили люди, где они трудились, любили и смеялись, где было тепло и было холодно, где он спал и где ходил теперь по песчаной почве. Все было схоже, но вместе с тем Павел знал как велико отличие. Он видел, что в этом мире, в отличие от его, не было горя, никто не страдал, люди радовались, жили свободно и наслаждались своим трудом как высшим благом.
      - Я хочу, чтобы мой мир стал таким же, - думал он. - Хочу видеть радостные лица людей, видеть их повсюду и чувствовать, что во всем мире нет больше горя, и никто не страдает. Хочу знать, что никто не унижен из-за голода и страха, и что больше нет тех, кто может сделать больно другим. Хочу свободы для всех, а не только для себя.
      - Я должен вас покинуть друзья, - неожиданно сказал Эвил, как только последний край яркой золотой звезды вынырнул из земли. - Наш визит на Дюрран, Павел, носит деловой характер и вместе с отдыхом мы должны трудиться. Меня ждут мои дела, а ты должен заняться своими. Человек, чтобы быть прекрасным, обязан много учиться. Твоим учителем на эти три недели станет доктор Ноторимус Фанааки. Вы с ним подружитесь, ты многое узнаешь от него и еще большему научишься.
      Они простились и Эвил сел в прибывший за ним флаер.
      - Пройдемся, - предложил доктор.
      - Пожалуй, - согласился Павел.
      Они прошли молча несколько сот метров и спустились к морю.
      - Здесь нет никаких животных, нет даже насекомых. Это заповедник определенного этапа эволюции планеты. Больших трудов стоило много лет назад создать все это благополучие. Тут, за исключением моря, одни растения. Когда планета начала колонизироваться, такой была вся ее поверхность. Потом все смешалось и более сильное поглотило более слабое. Сто лет назад ученые решили, что в интересах науки нужно восстановить хотя бы часть территорий в их прежнем виде. Так появился этот заповедник.
      - А мы ничем ему не угрожаем?
      - Нет, то облако, сквозь которое мы прошли, зона защиты. Ни что вредное для этих вновь девственных мест не может сюда попасть.
      Так они долго бродили по берегу, и доктор показывал Павлу разные странные растения, рассказывал, объясняя какие функции они выполняют в данной биосистеме. Потом, отметив, что Павел чувствует себя здесь комфортно, спросил:
      - Ты плохо сегодня спал?
      - Да, я вообще плохо сплю, с тех пор как познакомился с вашим миром.
      - Это хорошо, - спокойно сказал Ноторимус. - Это значит: в тебе происходят серьезные перемены.
      Прохладный запах, какой-то невиданной, первобытной зелени нежно висел в воздухе. Им невозможно было не наслаждаться.
      - Почему Эвил назвал тебя доктором и почему то, что я неспокойно сплю это хорошо?
      - Мне будет просто ответить на твой первый вопрос, но на второй я смогу ответить только после того как ты немного расскажешь мне о себе. Я действительно врач, у нас не той ущербной практики, что у вас присваивать себе титул по прихоти, если человек историк, то все говорят историк, а не профессор или доктор наук. У нас нет степеней, но есть общественное признание и это выше. Физик у нас физик, а химик - химик. Правда, могут говорить, что он еще член совета. Скажем совета по физике микрочастиц, или прогрессор, член Международного совета прогресса, как Эвил Эви. Но это степень уважения, а не титул, ее можно удержать только новыми заслугами.
      - Но какой сферой медицины ты занимаешься?
      - Психикой.
      - Душами? - удивился Павел.
      - Да, но наша наука о внутреннем мире человека гораздо глубже вашей. Мы не запираем людей в психиатрические тюрьмы, объявив свое бессилие избавить человека от психоза или шизофрении. Мы не травим человеческий организм препаратами страшной разрушительной силы. Неврозы и психозы, ваш бич, для нас вообще решенный вопрос. Их нет, потому, что мы изменили свою жизнь. У вас же это просто эпидемия. Вот этими вещами я и занимаюсь, но это не значит, что я узкий специалист и не понимаю других наук. Невозможно разобраться в том, что скрыто в человеке не зная, например, истории. Как можно помочь человеку найти подлинного себя в мире, если мне неизвестны закономерности переходов одного общественного психотипа в другой? Мне предстоит передать часть моих знаний тебе, научить тебя властвовать над собой, не подавляя собственное Я, а наоборот высвобождая его. Нам предстоит много поработать вместе, Павел. И я надеюсь сам кое-чему научиться у тебя. Теперь твоя очередь говорить. Расскажешь о себе, о жизни в твоем мире, о своих интересах, увлечениях и стремлениях, а затем я отвечу на твой вопрос.
      Пройдя еще немного по берегу, Павел начал свой рассказ.
      - Дата моего рождения не имеет значения. Сейчас мне двадцать четыре года, возраст по вашим меркам смешной. Несколько лет назад я окончил университет и стал инженером. Но все это не имело никакого значения, поскольку на пятом курсе я познакомился с Эвилом Эви. И возможно с этого дня говоря о себе, я сообщу вам мало нового. Поэтому начну по порядку.
      Они остановились, вглядываясь в тенистую зелень больших растений внешне напоминавших тропические деревья и наслаждаясь каким-то таинственным ароматом древней природы.
      - Наверное, стоит начать с моей семьи. Она, как и у большинства моих знакомых не была удачной, - продолжал Павел. - Семья... Моя семья, мать, отец, старшая сестра, которая живет где-то далеко, и которую я вижу только раз в несколько лет, вот все те, в окружении кого я вырос. Это люди родные мне, но не близкие, кроме, пожалуй, матери, которая любит меня. Отец? Скандалист, пьяница, когда-то он, когда еще не был президентом Типун, и наша страна жила при "социализме", он был перспективным и талантливым инженером. Но это было очень давно. Мама - тихая и добрая, простой школьный учитель. Моя семья, простая семья. Такие семьи, наверное, у всех.
      - Твое детство было трудным?
      - А как же, конечно. Там было вдоволь и побоев, и оскорблений. Помню, как боялся я прихода отца с работы, играя дома. Почти всегда возвращаясь злой, он бил меня. Так поступали отцы многих моих сверстников. Я поздний ребенок, вот мне и доставалось. Мои родители, люди простые, воспитывали нас с сестрой как умели. Вот только папаша ее драл не так часто. Еще у нас была целая куча каких-то родственников, но мы виделись крайне редко, я вообще не придавал им значения. Их для меня не существовало. Распад патриархального быта, чего тут желать?
      - Пойдем в тень, - предложил Ноторимус.
      - Хорошо.
      - Что еще можешь сказать о детстве?
      - Оно прошло вдали от реальных событий жизни. Только школьные годы оставили горячие капли добрых, нежных и иногда манящих воспоминаний. Впрочем, я не особенно им придавался.
      У меня было полно и других проблем, посерьезней. Учился, признаюсь, плохо. Двоек и троек хватал массу, но зато нисколько не горевал и остался человеком.
      Прервав свой порыв откровенности на местах, которые он дальше считал тайными, Павел глубоко вдохнул, подняв и опустив руки. Солнце блеснуло ему издалека.
      Теперь они с доктором Ноторимусом бродили под сенью странных больших растений, при сближении с которыми Павел отметил, что они совсем не походили на тропические деревья. Это скорее была большая трава. Огромный папоротник, достигавший 4-6 метров в высоту. Земля, по которой они шли, также была покрыта какой-то мелкой ярко-зеленой растительностью, но рассмотреть ее Павел не мог. Его мысли в данный момент были заняты другим, а глаза блуждали где-то высоко.
      - Школа поглотила меня, как и прочих юных, с семи лет. Там прочтя массу не внесенных в программу книг, я к одиннадцатому классу научился неплохо играть в покер, а также вопреки программе обучения приобрел превосходные познания во многих гуманитарных дисциплинах. Вы позволите мне такую нескромность?
      - Почему бы и нет. Разве говорить правду бывает нескромно?
      - Вообще я хорошо разобрался в том, в чем не следовало разбираться, и почти ничего не выучил там, где нужно было вызубрить до мелочей. Свой труд, идя тем же путем, я продолжил и в университете. Особенное мое внимание привлекли с юных лет книги по истории. Потом я заинтересовался философией, культурой, увлекся даже психологией. И все это вместо того, чтобы мирно учить гайки и более сложные детали.
      - Наверное, у тебя не было выбора? Ведь если бы ты мог пойти учиться на историка, или философа ты не оказался бы в таком положении. Во всем этом нет вины человека. Ответственность за такое унижение личности лежит на самой системе общественных отношений. Ты просто защищал свой внутренний мир от разрушительных вторжений в него.
      - Вопросы общественного устройства, государства, политика и власть тоже интересовали меня. Мне было трудно совмещать увлекательное с обязанностью заниматься техникой, но я справился с собой и затем все же мучительно выучился на инженера строительных машин и устройств, сделав это так, что в голове не осталось никаких знаний по теме. Прошли годы, а это были трудные годы, так как семья моя была бедна, отец пил все больше, но все это я вынес. В награду в моих руках оказался диплом.
      Павел остановился и посмотрел на Ноторимуса. Тот ответил ему спокойным, но немного печальным взглядом.
      - Ты любишь знания? - спросил он.
      - Да, очень. Но у меня не ко всем из них есть способности.
      - Это нормально.
      - Учиться приходилось, находясь меж двух огней, один из них истина - к нему я стремился, другой голод и армия. От него я убегал.
      - У вас насильственная вербовка?
      - Да.
      - Коррумпированный чиновный произвол?
      - Да. Но и это еще не все.
      - Можешь пока на этом не останавливаться, мне известно как устроено ваше общество. Оно претит моему чувству свободы не меньше чем твоему.
      - Официальное образование, особенно после контрреволюции в моей стране стало не особенно то демократичным. Я чувствовал насилие над личностью, противиться которому не имел возможности. Но я не сдавался. Приходя с лекций, я брал в руки книги, не те, что должен был брать, а те, что хотел и любил. Но все это не казалось мне реальностью. Моя деятельная натура рвалась к настоящему постижению мира.
      - У тебя были друзья?
      - Вы знаете, что такое дружба в моем мире? Но у меня были друзья. Их было не много.
      - Хорошо, а женщины?
      Этот вопрос смутил Павла, и волнение его не ускользнуло от Ноторимуса:
      - Тебе больно об этом говорить?
      - Да.
      - Тогда не нужно.
      Они бродили еще несколько часов, прежде чем нить прежнего разговора вернулась к ним. Доктор Ноторимус многозначительно коснулся своей бородки рукой и произнес, глядя на Павла прямым и открытым взглядом человека доброго, умного и смелого:
      - Вот ответ на твой второй вопрос: ты плохо спишь и это сейчас хорошо, потому, что очень скоро ты будешь спокойно спать. Почему? Ты открыт миру, ты не цепляешься за мрак неведения и ты свободно воспринимаешь новое. Все это делает тебя сильным и все это делает тебя сильным настолько, что старое, отжившее и вредное в тебе будет побеждено новым. Исчезнут комплексы и фобии, рассыплются в прах предрассудки, твое сознание окрепнет, твое подсознание очистится. Когда мы закончим наше дело, ты будешь совсем другим человеком. Тебе больше не будут сниться дурные сны.
      Они вновь вышли на берег.
      - Теперь мы можем искупаться, - предложил доктор.
      - Хорошо, - проникаясь все большей симпатией к этому человеку, ответил Павел.
      Они сбросили одежду, и яркое солнце увидело два утопающих в лучах человеческих силуэта, медленно идущих навстречу теплым и ласковым волнам.
 

 
      Вирк Режерон, как думали горожане, уже две недели жил в большом доме на улице Цветочников в самом центре Рикана. Вернее он провел там всего три дня, после того как его освободили, но об этом мало кто знал.
      Разгромив лучшего полководца империи и буквально уничтожив имперскую армию, Эвил Эви в считанные дни развернул полномасштабное наступление. Лишенные гарнизонов, брошенные в панике разбегающейся после разгрома у Ше армией, крепости одна за другой переходили в руки восставших провинций. Более того, в эти же дни, сразу после военной катастрофы и смерти Нелера VI многие имперские князья заявили о своем отказе поддерживать риканскую армию.
      Восставали города, сдавались без боя одна за другой крепости. Только одно могло спасти риканское величие от полного краха - перемирие.
      Во всех церквях Рикана молились о спасении государства, пока канцлер лично вел на севере империи переговоры с мятежниками. Это было совсем непросто. Но Реке Нолузский был опытный политик, нужно было выиграть время, и он не мелочился с уступками. Помимо территориальных и финансовых потерь Рикану пришлось понести еще кое-какие издержки. Корона вынуждена была освободить Вирка Режерона, который решением восставших провинций назначался временным послом в королевстве. Перемирие было подписано. Срок его действия был определен в два года.
      Закончив в несколько дней после освобождения все формальные стороны переговоров, Вирк переехал в новый дом и сразу исчез.

* * *

      Вид у начальника тайной полиции королевства был встревоженный. Он сконфуженно стоял перед восседавшим в кресле председателя тайного королевского совета канцлером. Всего в этом небольшом секретном зале дворца было еще четыре человека. Принц, к отсутствию которого уже все привыкли, где-то развлекался. За тяжелым резным столом сидела только одна женщина, это была графиня Квития Риффи. Присутствовал, но не вел записи секретарь.
      - Мы следили за ним, мы следим и следили за его домом, мы подкупали слуг, но кто-то словно из невидимой бездны наблюдает за нами. Те слуги, что согласились служить нам, исчезли. Пропал даже сам посол-разбойник, - путаясь в словах, объяснял происшедшее самый ловкий шпион королевства.
      - Вы просто плохо следили за домом, - разъяряясь от своего бессилия, что-либо изменить, бормотал всесильный канцлер Реке Нолузский. - Не может же человек провалиться сквозь землю? Ведь должен же он куда-то деться? Возможно, он и не покидал своего убежища?
      - Небо может позволить и не такие вещи, - вставил слово старший отец королевства, седой морщинистый старик с глуповатым выражением лица. - Ведь если воля всевышнего... то возможно все.
      - Отец Ироно, причем здесь все эти вещи! Ведь этого не может быть. Ведь не может же бог вмешаться на стороне злодеев. Да, он за грехи может дать нам тяжелый урок, но стать на защиту ереси, нет! - произнесла с деланной набожностью Квития.
      - И это лучшие умы королевства, - подумал канцлер, - хорошо хоть, что красавица графиня не так глупа как все эти животные. Неужели они и в правду могли проморгать Режерона?
      - Если позволите, то у меня есть интересные сведения несколько иного характера, - таинственно начал полицейский.
      Канцлер оторвался от своих мыслей и прислушался. Даже святой отец прервал свою полудрему и волнительно улыбнулся.
      - Нелерский материк, который считается нашей собственностью, как и все архипелаги юга, преподнес нам странный сюрприз, - продолжал начальник тайной полиции. - Эти сведения попали ко мне в ходе одной увлекательной операции здесь в столице! Пираты, эти грязные бунтовщики, с которыми, как и северными злодеями у нас теперь такое же перемирие, вступили в союз с государством дикарей. Они сговорились не только воевать вместе против нас, но и вести совместную торговлю.
      - Эта новость меня воистину удивляет, - произнесла графиня.
      - Действительно неожиданность, - подумал канцлер.
      Ярко горели свечи на столе, роняя лепестки рваных лучей на большой, старый портрет на стене. Эта картина оставшаяся от умершего монарха и былого могущества грустно смотрела на всех глазами лежащих у ног старинного короля собак. Висела необычная тишина.

* * *

      Был уже поздний вечер, когда человек небольшого роста в широкополой шляпе скрывавшей в тусклом свете уличных фонарей его лицо подошел к старому трехэтажному дому и постучал в дверь. Открылось окошечко привратника, и послышался вопрос:
      - Кто вы и что вам нужно в этот час?
      - Я тот самый человек, которого ждет ваш хозяин. Море прислало хороший ветер.
      Дверь открылась и едва заметно, скрываясь каждым движением от всякого луча света, гость проскочил в дом. Его провели в библиотеку, где маленький, еще меньше незнакомца, человек с огромным животом и ласковой, даже заискивающей улыбкой молча встретил таинственного гостя. Это был известный банкир Эдду.
      - Здравствуйте дорогой друг, - обратился он к незнакомцу. - Что нового вы мне сообщите?
      - Рад вас видеть, - ответил гость, с которым уже имелась возможность немного познакомиться во время военного совета у Эвила Эви. - Пока нечего особенного, все идет хорошо.
      Закупленное с вашей помощью оружие благополучно доставлено на север, еще четыре пятидесятипушечных корабля пополнили флот республики на юге. Наши дела идут неплохо, но все это вам уже хорошо известно, меня же сегодня привели к вам иные заботы.
      - Говорите же, раз дело важное, - предложил банкир.
      - Война не закончена, это только перемирие, но в наших интересах растянуть это удовольствие подольше и вот... И вот я принес вам книги.
      С этими словами он вынул из-под своего коричневого камзола несколько небольших брошюр и три книги. Это были сочинения Жукора "Гонение добродетели" и "Порицание целомудрия", и сборник стихов Барата "Ария свободных рыб". Брошюры были посвящены критике духовенства, дворянства и короля.
      - Опасные книжицы. Эти люди на свободе? - взяв одну из книг и прочитав ее заглавие, бегло спросил Эдду.
      - А как же иначе. Но сейчас они пишут уже другие сочинения. Впрочем, пока нам нужно издать только эти.
      - Дело не простое.
      - У нас достаточно денег - 32000 золотых. Вот вексель вашего банка. Не сомневаюсь, что вы легко найдете, кому поручить издание этих книг, а распространение их мы возьмем на себя. Общий тираж, как сказал Вирк, должен оставить 2000 книг и 5000 брошюр.
      - Что ж, считайте, что дело уже сделано.
      - Времени у нас не много.
      - Как здоровье господина Режерона, он в городе?
      - Нет, господин посланник решил подлечиться на водах и незаметно покинул свою резиденцию, но через месяц, ко дню коронации принца он вернется.
      - Передайте ему мои пожелания поскорее поправить здоровье.
      Они расстались и незнакомец столь же таинственно, сколь и появился, исчез. Он вышел из дома, и за несколько минут затерялся в кривых силуэтах риканских улиц. Короткие, но быстрые ноги несли этого человека к старому кабачку "Соус святой девы".
      Идя по темной и узкой улице, незнакомец вдруг остановился, беззвучно прислонился к стене и прислушался. Еще раз, убедившись, что за ним никто не идет, как ему показалось минуту назад, он свернул налево в улочку еще более узкую, чем та, по которой он шел и двинулся дальше. Но вскоре его острый слух опять был потревожен.
      Он вновь остановился и стал слушать. На этот раз ему почудилось, что он услышал чьи-то шаги. Его рука плотнее сжала эфес. Он притаился.
      Все было тихо. Уже минуту он ничего не слышал, и уже начинал успокаиваться, как вдруг из-за угла дома, за которым он стоял, вышли трое. Они передвигались по мостовой настолько тихо, что только острый слух старого шпиона мог уловить их движение. Один из них, обращаясь к своим спутникам, едва слышно сказал:
      - Ты уверен, что черный маленький человек будет идти к кабачку с этой стороны?
      - Да, но мы, кажется, зря вышли из своей засады.
      - Нет, я видел тень, это не мог быть никто иной, кроме как этот малый. Здесь в это время никто не ходит, а он явно парень шустрый, сразу и не заметишь.
      - Какого черта мы вылезли? Можно было подождать, пока он вернется.
      - Ладно, уж теперь куда?
      Они говорили о чем-то еще. Притаившись у стены и словно став ее частью, путник не смог разобрать всех слов сказанного, но того, что он услышал, было достаточно. Он понял: его ждала засада. Возможно, он был предан, но скорее этот глупый поэт, с которым он условился о тайной встрече, чтобы передать ему деньги и взять рукописи, просто проболтался кому-нибудь.
      - О боже спаси меня, этот доверчивый осел всегда размахивает своим языком там, где не следует! Одним словом - поэт. Нет, чтобы лечь на дно, как всякая умная рыба, которую ловят. Нет, он стремится общаться с народом, нести ему правду, будто не знает что в толпе всегда полно шпионов! Вот и попался! Что теперь делать? - машинально спросил себя он, разгоняя волнение. - Нужно выручить этого осла, хоть он и олух, а в деле нужное звено, - мгновенно принял решение незнакомец.
      Трое людей, чью речь только что смогло уловить острое ухо незнакомца, уже прошли немного вперед, когда маленькая, согнутая фигура вынырнула у них за спиной. Они мгновенно обернулись, схватившись за шпаги. Человек, столь неожиданно спугнувший их, держал в одной руке длинную рапиру, в другой у него сверкнула дага .
      Не успели ночные охотники обнажить свои клинки как первый из них, стоявший ближе всего к едва видимому в тени стены незнакомцу, рухнул под стремительным ударом. Рапира молнией вонзилась в его живот, нырнула, прошла насквозь, и уже спустя мгновение обрушилась на следующего врага. Двое других противников успели за это время отойти на несколько шагов и остались живы. Они переглянулись и со всей возможной ловкостью и силой обрушились на так внезапно атаковавшего их незнакомца. Тот казалось, согнулся еще ниже. Парировав несколько ударов, он проворно разогнулся, воткнув в грудь одного из атакующих свою рапиру. Ударив между ребер, клинок в мгновение свалил врага мертвым. Последний противник пал мигом позже, когда, отведя его выпад, незнакомец вонзил ему в горло свою дагу.
      Оттащив тела в тень и пройдя несколько сот метров по темной улочке, неизвестный вышел к светящемуся и поющему кабачку на углу. Это и был "Соус святой девы", прозванный так из-за того, что тут готовили отличный соус к мясу и из-за того, что здесь частенько бывали монахи, собиравшие на улицах пожертвования. Тут было доброе вино, и бескорыстные служители господа с радостью пропускали стаканчик-другой.
      В кабачке, несмотря на поздний час, было полно народу. Незнакомец быстро пробежал взглядом зал и, увидев худого юношу в бедном костюме, направился в его сторону. Это и был Барат, поэт на встречу с которым он шел. Но, заметив сразу несколько подозрительных субъектов сидевших в левом углу заведения, неизвестный насторожился. Они разместились так, чтобы никто не мог их видеть, а они могли видеть всех и молчали, хотя все кругом гудело в веселье.
      Проходя мимо столов, где, поедая отбивные с сильным запахом лука и чеснока, много пили и болтали, неизвестный сделал знак бедному юноше молчать. Тот ничего ни поняв, но, почувствовав, что происходит что-то серьезное, продолжал также сидеть один за своим почти пустым грубым столом. Незнакомец сел за стол стоявший позади юноши и стал пить свое вино, которое сразу заказал у стойки хозяина заведения. Но, мигом раньше, проходя мимо Барата второй раз, он едва слышно шепнул ему губами:
      - Уходи.
      Спустя минуту, юноша расплатился, встал и направился к выходу. Руки у него дрожали. Он был взволнован. Этот факт не ускользнул от внимания незнакомца. Заметили его и сидевшие в углу люди. Их было четверо. Но ни один из них не сдвинулся с места.
      - Должно быть, вас тут куда больше чем я сперва подумал, - тревожно сообразил незнакомец. - Ну, нет, такая партия мне не по карману...
      Подождав немного, он направился к стойке хозяина, но внезапно изменил направление и выскочил на улицу. Ночь была теплой, однако он все равно почувствовал холод. Это был холод волнения.
      На камнях в лужице свежей крови лежало тело поэта, нож с короткой узкой рукояткой торчал из его спины. Незнакомец все понял. Убежденный, что он не был узнан, таинственный человек мгновенно свернул в сторону противоположную улице, по которой пришел, и скрылся.
 
       Глава 7. Не захлопнувшийся капкан
 
      То чего не знали даже его шпионы, хорошо знал Эвил Эви. Никто не мог сказать, как попадала к нему эта информация. Так или иначе, он был превосходно осведомлен, и, отправляя Павла на Дюрран, уже предвидел, что перемирие будет коротким. Однако предвидеть всего было не в его силах.

* * *

      С самого раннего утра, когда еще даже солнце не успело подняться над горизонтом, все улицы, ведущие к дому Вирка Режерона, были оцеплены. Две роты пеших гвардейцев из Бертейского полка стерегли каждый дюйм городских мостовых в этом районе. Время от времени то тут, то там мелькали конные патрули. Лаяли собаки.
      В доме расположенном напротив купленного для Режерона здания, притаившись у приоткрытого окна, стоял небольшой человек. Его быстрый внимательный взгляд улавливал каждое движение, происходившее на улице. После вчерашних событий с поэтом, которому хотя и тайно, но все же покровительствовал Вирк Режерон, он ожидал чего угодно, но только не такого откровенного вероломства.
      На улице становилось все светлее и светлее, и уже не тихие голоса, едва слышимый лязг железа, и не лунный блеск кирас выдавали притаившихся пехотинцев. Плотные шеренги солдат с пиками, алебардами и мушкетами были теперь видны каждому. Это уже небыли ночные тени. Поняв происходящее, маленький человек, являвшийся особо доверенным шпионом Эвила Эви, отошел от окна и быстро оделся. Он нацепил шпагу, закутался в длинный плащ и, сунув за пояс три пистолета, стал ждать. Нужно было выбрать момент, когда улица немного опустеет, так как большая часть солдат отправится в дом посланника, чтобы схватить его. В этот-то момент и можно было скрыться.
      Солнце только что появилось, но город еще спал. Небольшая карета, запряженная четверкой серых лошадей, тихо подъехала к группе офицеров стоявших за оцеплением солдат. Из нее высунулся пожилой человек и, обратившись к старшему, попросил его подойти. Уже не молодой надменный верзила-капитан с пышными усами подошел к карете без гербов. Узнав человека сидевшего в ней, он вежливо поклонился.
      - Здесь все готово?
      - Да, господин канцлер.
      - Тогда пошлите известить остальных и начинайте через пять минут. Обо всем будете докладывать мне лично. Не проболтайтесь что я здесь.
      Капитан, отойдя от кареты, немедленно отдал распоряжения и через пять минут плотные колонны солдат и бертейских гвардейцев направились к дому Вирка Режерона. Карета медленно поехала за ними. Было уже совсем светло и некоторые рано проснувшиеся или разбуженные событиями горожане выглядывали в окна.
      Кучер сидевший на козлах кареты все время потягивался и зевал. Этот немолодой с виду помятый человек, судя по его лицу, был совершенно безразличен к происходящему. Однако всего этого нельзя было сказать о тех, кто находился внутри экипажа.
      Повернувшись к сидевшей рядом графине Риффи, нежно взяв ее за руку и туманно, по-утреннему улыбнувшись, канцлер сказал:
      - Дорогая Квития, вот все и началось. Перемирие нарушено, вернее оно прервано с нашей стороны, командующий северными мятежниками уже получил мое извещение о причинах этого. Теперь Рикан снова находится в состоянии войны и на севере, и на юге. Мы же делаем свое дело. Скоро этот посол будет в наших руках.
      - Право, я не меньше вас убеждена в успехе сегодняшнего дела. Но, Реке, почему вы не стали извещать о прерывании перемирия республику пиратов?
      - Эти морские разбойники не заслуживают того, чтобы мы считались с ними в той же степени, что и с имперскими владетелями. Ну, сами судите, разве обязаны мы принимать во внимание весь этот жалкий сброд? Теперь у нас достаточно сил, чтобы все изменить.
      - Откуда же у нас взялись деньги на продолжение войны. Ведь все ресурсы, как я думаю, нами исчерпаны? - поинтересовалась очаровательная графиня.
      Канцлер, как показалось Квитии, нисколько не был удивлен подобным вопросом. Но, так или иначе, он на секунду задумался, отодвинув занавеску и глядя сквозь стекло экипажа. За окном происходило много интересного. Сломав двери, в высокое красивое здание из серого камня врывались королевские солдаты.
      - Новый заем. Вчера я встречался с председателем коллегии банкиров королевства Эдду, и он согласился предоставить нам еще 20 миллионов золотой монетой в долг на один год под 40% годовых. Эти деньги казначейство получит уже сегодня, все формальные стороны улажены. За год, я полагаю, война нами будет выиграна, мы вернем себе все потерянные владения, а, значит, наши финансы поправятся сами собой. Сейчас главное выиграть время. Обратить его в победу, а победу в золото.
      Графиня Риффи нежно, легко скрывая коварство своих мыслей, улыбнулась, услышав от почти всегда молчаливого канцлера такой красивый оборот. Она признавала силу ума этого человека. Возможно только благодаря его коварству, его хитрости и его преданности интересам короны все еще существовало былое величие Рикана. Она знала, сейчас наступал момент, в котором и заключено будущее. Сегодня Режерон, завтра северные провинции и Эвил Эви, послезавтра корсары юга и Черный глаз.
      - Многое должно произойти в ближайшие месяцы. Похоже, у нашего канцлера сегодня доброе настроение. Это хороший признак. Что же, будем надеяться: все так и произойдет, - думала графиня. - Я же в этом деле извлеку свой улов.
      Карета проехала еще немного и расположилась прямо перед парадным входом. Подъехавший к ней молодой драгунский лейтенант сообщил, что все в полном порядке и ни одного подозрительного человека не было замечено, а патрули его полка продолжают вести наблюдение.
      - Да и вообще улицы совершенно пусты, все еще спят, - добавил драгун. - Нет никого, была парочка прачек, но мы их задержали, - тут он усмехнулся, - но они не оказались кем-то переодетым, это и правду были прачки. Мы их отпустили.
      - Дурак, - подумал канцлер, - как будто не знает с кем разговаривает. Принц их избаловал этих своих любимчиков-гвардейцев, наверное, не даром о нем говорят, что он не любит женщин. Что же их высочество слабый мальчик, ему хочется сильных мужчин. Эти рисуются такими. Мне здесь ничто не угрожает.
      - Вы свободны лейтенант, - выговорила, прикрывая раздражение улыбкой, графиня.
      Лейтенант отъехал.
      Где-то по близости кричали задержанные прачки, ругались с солдатами спешащие куда-то подмастерья. Всех тщательно осматривали и обыскивали. Канцлер и графиня ждали. Не было никаких новостей. Сломав дверь, солдаты ворвались в дом. Здесь оказалось почти пусто, перепуганная прислуга ничего не могла сказать. Всех охватил ужас. Никто ничего не мог понять. Растолкав разбуженных шумом служанок и слуг, гвардейцы продолжали изучать дом комнату за комнатой.
      - Гте ваш хозяин!? - орал бертейский сержант на дрожащую от страха девицу.
      Та надрывно рыдала, ломала руки и только мычала в ответ.
      Всюду топали кованые сапоги и тяжелые кожаные башмаки. Переворачивали шкафы и кровати, чиновники собирали найденные бумаги, искали секретные документы, письма, договора. Все металось, дрожало, трепетало, ревело и кричало. Постороннему человеку было совершенно невозможно разобрать, что же тут происходит. Царил организованный и хорошо спланированный хаос разгрома.
      На втором этаже еще не занятыми оставалось несколько комнат. Именно там и должен был сейчас находиться хозяин дома. Загнанному как зверю на охоте, ему некуда было ускользнуть. Все было готово, капкан захлопнулся. Настало время охотнику взять в руки добычу, и посмотреть: насколько блестит ее мех на солнце.
      Несколько солдат притаилось с заряженными мушкетами у двери кабинета Режерона. Дверь была заперта. Внутри кто-то был. Ни у кого из стоявших тут с оружием наготове не было сомнений в том, что это и есть их сегодняшняя добыча.
      - Выходи и не вздумай стрелять! - закричал крупный усатый гвардейский капитан. - Открывай дверь и выходи! Мы оставим тебе жизнь, если ты сдашься.
      Десяток солдат, обнажив шпаги, приготовив алебарды и нацелив мушкеты на дверь, замерли. Все чего-то ждали. Так прошло пять минут. Ничего не произошло. Капитан повторил свои требования:
      - Выходи мерзавец! Отсидеться не получится, открывай дверь! Немедленно!
      И снова ничего не произошло. Весь дом шумел, но в этом его уголке было тихо. Из-за двери никто не ответил.
      - Ну, берегись! - снова заорал капитан.
      Солдаты стали шептаться.
      - Ломайте дверь.
      Несколько человек, отложив оружие, навалились на дверь. Она не поддалась. Снова наступила пауза. За дверью послышался шорох и чьи-то стоны.
      - Принесите что-нибудь! - заревел капитан.
      Тишина. Несколько солдат волокут из соседней комнаты тяжелое кресло. Подбираются к двери, наваливаются. Глухие удары. Один, второй. Треск двери, не выдерживающей ярости людей. Вдруг чей-то неразборчивый крик слышится из запертой комнаты.
      - Ломайте быстрее идиоты! - ревет разъяренный офицер.
      Солдаты наваливаются сильнее. Стена вздрагивает под напором человеческой силы. Новые удары, один за другим.
      - Чертовы врата!
      Страшный треск и вместе с половиной косяка, сперва просев под нажимом, дверь вываливается в комнату. Гвардейцы врываются туда вслед за ней. Они готовятся встретить ружейный и пистолетный огонь, удары шпаги из-за баррикады. Ничего этого нет. Комната пуста. Как поток горной воды ее заполняют люди. Никто не сопротивляется, здесь пусто.
      - Каппитан тут никого нет, - докладывает сержант, удивляясь этому не меньше других.
      - Ищите, это последняя комната в доме!
      Гвардейцы обшаривают каждый дюйм. Перешагивая обломки вслед за своими солдатами, офицер входит в комнату. Здесь все обставлено со вкусом, красивая мебель с модной резьбой, дорогие ковры, безделушки с Нелерского материка. Он внимательно осматривает большой кабинет. Солдаты уже все здесь исследовали. Множество книг на столе, какие-то листки. Слева распахнутая дверь, там потайная комната, скорее всего спальня. Она пуста. Справа он видит большую комнату, уставленную дорогой мебелью черного дерева. Тут повсюду книги - это библиотека. Солдаты везде, они тщательно ищут. Их здесь несколько десятков. Он подходит к окну и смотрит вниз. Там, расположившись под окнами плотной массой, стоят пикинеры, человек сорок.
      - Вот он! - кричит какой-то солдат.
      Быстрым уверенным шагом капитан идет на голос. Шпага блестит лезвием в его руке. Он резко дышит. Жалкий перепуганный старик с перепачканными чернилами руками сидит, зажавшись в угол и укрывшись какой-то тряпкой. Он весь трясется.
      - Да это какой-то дед!
      - С ума сойти, а где же главный виновник торжества?
      - Кто это? - удивленно спрашивает у сержанта капитан.
      - Шерт его знает!
      - Где Режерон?
      Старик молчит. Слышно как стучат его зубы, пальцы путаются в длинных жирных седых волосах. Солдаты переглядываются.
      - Отвешай! Как тебя зовут? - спрашивает сержант. - Гте Режерон? Гте он?
      Старик, косится на капитана и, еле выговаривая слова, произносит:
      - Меня зовут Ж-ж-жукор. Я писатель. Р-р-режерона тут нет уде д-д-давно.
      - Глупый старик.
      - А што он зтесь телает?
      Капитан, нервно проходя по комнате. Идет к столу. Садится. Осматривает бумаги. В голове его путаются и без того бессвязные мысли. Много исписанных неровным старческим почерком страниц, почти ничего нельзя разобрать. Он протягивает руку к книгам и берет одну из них.
      - Жукор "Гонение добродетели", - читает он. - Жукор, - повторяет он про себя и вдруг, как будто что-то поняв, кричит:
      - Где старик, приведите мне суда этого вольнодума! Где эта сволочь?
      Гвардейцы ищут старика, но его уже нет. Он пропал. Солдаты носятся по комнате с обнаженными шпагами.
      - Он исчез, его нет!
      - Ищите! Ищите!
      Старика Жукора не могут найти, он исчез, как будто растворившись в воздухе. Все поиски напрасны, его нет. Капитан в гневе орет на какого-то солдата:
      - Идиоты, он не мог никуда деться! Где он? Где?
      Никто не мог дать никакого ответа. Ужас удивления застыл в глазах людей. Что происходило дальше? Некоторые целовали священные амулеты, другие молились, третьи растеряно разводили руками. Все чувствами, что сегодня произошло что-то таинственное и явно недоброе.
      - Это дурной знак, - тихо произнес кто-то.
      Капитан сгреб со стола бумаги и вышел. Его ждал трудный доклад.

* * *

      Как только солдаты направились к дому Вирка Режерона, а на улице стало гораздо меньше народу, незнакомец тихонько спустился вниз и, убедившись, что путь открыт, выскользнул наружу. Его никто не успел заметить, так быстро и осторожно он спрятался в тени соседнего дома. Перебравшись затем на противоположную сторону уходящей в нищий квартал улочки Стекольщиков, он быстрым шагом пошел в сторону таверны "Грезы путника". Приобретя там неплохого на первый взгляд коня, он уже спустя час мчался во весь опор по дороге в сторону границы.
 
       Глава 8. Стать человеком
 
      Всюду мелькали золотисто-серые капли. Проносясь параллельно горизонту, они уже в сотый раз очаровывали Калугина своим неукротимым потоком механической жизни. Он отошел от обзорного экрана, который тут же погас, и, обращаясь к доктору Ноторимусу, сказал:
      - Не перестаю удивляться той рациональной красоте, что царит здесь повсюду. Я восторгаюсь, но так и не могу постичь ее. Откуда она берется и как возникает? И как мне научиться быть ее частью самому?
      Ноторимус улыбнулся так ласково, как он улыбался теперь всегда, и, указав на другой обзорный экран, тихо произнес:
      - Посмотри, здесь создаются наши корабли. Это замедленный показ. Ты можешь видеть как в вакууме на орбитальных станциях технического образца, наподобие той, где мы сейчас находимся, благодаря биоконструкционным технологиям формируются эти прекрасные существа.
      Огромный экран, охвативший все вокруг, был совершенно обычным носителем изображений, какие использовались тут повсюду. Павел видел их уже множество раз, но только теперь обратил внимание на то, почему все изображаемое здесь было таким натуральным. Изображение было объемным, человек как бы находился в нем самом, а не наблюдал за происходящим извне. Такой натуральной точностью передачи можно было легко обмануться.
      В большом светлом зале, даже немного раздражающе светлом, чего здесь он практически не встречал, висел скелет корабля. Совершенно невозможно было понять, что это корабль, но Павел знал это. Постепенно возникая как будто из света или, быть может, из пустоты пространства, на светло-голубом скелете рождались разноцветные слои. Так, кусочек за кусочком из светящегося пространства возникал корабль. Зрелище захватило Павла. Он не мог оторвать глаз, загипнотизированный тем, как из безвестного неясного в своей природе света рождался новый житель вселенной.
      - Таким образом мы можем производить любое необходимое нам количество кораблей, - заметил доктор. - Тут используются самые различные технологии, в том числе и лазерные, при помощи которых осуществляется конечная доводка корабля.
      - Корабль живой?
      - Не совсем. Имеет место соединение живой и неживой материи. Так, например, наши компьютеры все еще не могут работать как биомеханические устройства с высокой степенью задействования живых клеток. Но это временные трудности и со временем наши ученные устранят их. Правда, тогда появятся другие, - Ноторимус улыбнулся. - Бесконечный процесс. Хочешь посмотреть биоконструкционную лабораторию?
      - Конечно, - согласился Павел.
      В пространстве зажегся новый движущийся рисунок. Но Калугин уже не смотрел туда с прежним вниманием. То, что он видел, показалось ему уже знакомым. В принципе, все, что происходило на объемном экране походило на то, что они недавно наблюдали, только вместо каркаса в воздухе висело красноватое облако. Оно, как показалось Павлу, немного двигалось и под воздействием света изменяло цвет.
      - Здесь вырабатываются различные вещества, микрочастицы. Обычно невозможно наблюдать этот процесс так запросто, как мы это сейчас делаем. Но если дать много миллиардное увеличение...
      - Так это оно и есть?
      - Точно. Все что мы сейчас видим, это процесс биологического инженеринга. Здесь ставится эксперимент, смысл которого я и сам не совсем понимаю, но постараюсь объяснить. Некоторые недавно открытые вещества обнаружили интересные свойства: под воздействием MJ-излучения они способны выделять из своей структуры другое вещество обладающее странными свойствами. Иными словами происходит удивительный процесс их деления, в ходе которого появляется новая субстанция. Она, правда, уже известна нам из других лабораторных экспериментов, но так просто получить ее пока никто не ожидал. Так вот, если применить полученное таким образом вещество и произвести с его помощью "атаку на живые клетки" то их сумма, допустим человек, может проходить сквозь твердые вещества. Например, сквозь железную стену или даже сквозь всю планету не разрушаясь. А если сообщить этой "атаке" на клетки еще и ускорение сверх TY-светового, то мы сможем преодолевать пространства мгновенно.
      - Иначе получится телепортация?
      - Верно. Но только это пока начало экспериментов. Наши исследователи идут иным путем, нежели шли другие ученые. Поэтому научный результат ожидается с дополнительным выигрышем. Разные пути познания одного и того же часто дают помимо общего еще и дополнительный, иногда не менее интересный, результат.
      - Любопытно, - согласился Калугин, действительно чувствуя, что все это захватывает его.
      - Наука это превосходно. Мой сын занимается сейчас этой темой, и я горжусь, что он такой славный искатель.
      Отмечая все особенности поведения людей в данном обществе, Павел уже давно заметил, что гордость им не чужда. Но больше всего они любили доказать другим свои способности удивить, обрадовать, принести пользу. Многим даже удавалось перейти своим хвастовством грань "приличия", привычную для Павла. Только вот хвастовство это было неназойливое, аккуратное и доброжелательное. Совсем не такое, каким Калугин привык видеть его на Земле. Оно никого не унижало, а напротив дарило только позитивные эмоции. И если быть честным, то это было даже не совсем хвастовство, но подобрать какое-то иное слово Павел пока не мог. Он не удержался и осторожно спросил:
      - Нот, вот вы все, насколько я вас знаю, любите говорить о том, что мы сделали то, я сделал это... На Земле принято считать, подобное поведение нескромным. Обычно о заслугах кого-либо говорит у нас не он сам, а другие люди. Здесь и другие говорят, и вы сами не смущаетесь. Разве это допустимо?
      Вопрос прозвучал неожиданно.
      Ноторимус немного удивился, это можно было видеть по тому выражению, которое приняло его лицо. Глаза зажглись, рот доброжелательно искривился и даже нос немного вытянулся. За время общения с доктором Калугин уже привык к такому свободному проявлению эмоций. Впрочем, и Эвил, и другие его знакомые вели себя также. Скрывать, что-либо корча из себя невозмутимость и неудивимость было тут совсем не принято.
      - Но разве это не правда? Плохо врать своим товарищам и друзьям. Но говорить правду, почему нет? И потом что это за скромность такая? Откуда она берется, ты знаешь? Ведь не сообщать к месту того, что нужно сказать может только человек эмоционально подавленный, депрессивный. То есть робкий по причине слабости собственной психики. У нас нет таких, а в буржуазном обществе полно.
      Необычный оборот их разговора заинтересовал Калугина уже порядком уставшего от обилия научной информации, переварить которую он просто не успевал. Ему было интересно. Но все что он видел, настолько захватывало воображение и мысли, что он не мог потом собрать силы своего разума, чтобы разобраться с новым орехом познания. Попросту говоря, разгрызть что-то новое было ему не так-то просто. Но, не смотря на все это, несмотря даже на свое понимание того, что он просто не успевает охватить разумом всего того богатства знаний, которое его окружало, он знал, так как ему об этом постоянно говорили, что он хорошо, продуктивно и неутомимо трудится. Это было приятно.
      - Ты, Павел, должен научиться вести себя настолько свободно насколько это необходимо. У тебя не должно быть никаких предрассудков. Но принципы должны быть всегда. Ты должен очистить себя от мнимых обязанностей и оставить истинные, те, что ты сам, исходя из собственного разума, выбрал и которые подчинил своим интересам и потребностям. Ничто в тебе не должно мешать тебе, становиться лучше, тем более, если это общепринято и называется скромностью.
      Павел внимательно слушал. Все в этом мире было ему интересно. Он чувствовал, что старый земной Калугин постепенно становится новым, прогрессивным человеком, для которого истина, а не иные блага, есть смысл.
      - Этика, то есть мораль, правила поведения человека в обществе бывают различными. Этика продиктована общественными отношениями, корень которых скрыт в экономическом развитии. Есть первобытная мораль, есть феодальная, есть - буржуазная, а есть - коммунистическая. Они все отличаются и степенью свободы личности, и самим характером психики индивида. Но отличия эти продиктованы не сами собой, а объективной необходимостью существования той либо иной системы общественных отношений.
      - То есть, каково общество, такова и душа?
      - Именно так. Особенности психики, в том числе и занесенные в нее нормы морали, всегда соответствуют производственным отношениям вокруг. Они также переменны, как и экономические отношения, порождающие их. Если больше не требуется совместного ведения хозяйства, воспитания детей и половая жизнь больше не нуждается в прежних ограничениях, то исчезает брак. Но об этом мы поговорим отдельно.
      Несколько человек, что-то бурно обсуждая, прошли мимо доктора и Павла. Станция, на борту которой они находились, продолжала вращаться: научный, технический, живой процесс возникновения нового не прекращался тут, как и везде в этом мире, ни на минуту. Чувствуя себя частью его, Павел испытывал гордость.
      - Мы вышли на важный разговор, - продолжал доктор. - Я немого расскажу тебе о том, как устроена психика, с деталями ты познакомишься сам. Все это пригодится тебе на практике.
      Ноторимус удобно сел, Павел последовал его примеру.
      - Так вот, внутренний мир человека - психику, это касается не только нашего почти общего вида, но и других народов, правда там есть некоторые особенности, но сейчас это не важно, - можно разделить как бы на три слоя. Первое, это сознание: та часть психики, что отвечает за наше понимание происходящего вокруг, высшая форма отражения действительности, способ нашего отношения к миру, к самому себе. При помощи сознания мы осмысливаем объективный мир. Второе, это подсознание: то, что не является в определенный момент центром смысловой деятельности, но оказывает влияние на нее. Это та часть внутреннего мира, где находится все то, о чем мы не думаем сейчас и даже то о существование чего мы вообще не знаем. Существуя в различных формах, эта информация может оказывать влияние на нашу сознательную деятельность. И третье, это бессознательное: тут имеют место активные психические процессы неосознаваемые человеком и не участвующие в нашей сознательной деятельности. Первое и второе возникает в процессе нашей деятельности еще на самых ранних стадиях истории разумного существа. Ни у одного животного нет сознания - это и есть то, что отличает нас от остальной природы.
      - Кое-что из этого я уже знаю, однако в целом такое слышу впервые, - признался Калугин. - Но как все это вместе работает?
      - Очень не просто, сознание как бы отвечает за наше понимание, подсознание - за то, что в нас есть. И то и другое невозможно без нашего общественного бытия. Бессознательное же соткано из инстинктов, из всего того, что дала нам природа. Все эти сферы соединены воедино, переплетены и неразрывно связаны. Они противоречивы, но они едины. Они, под влиянием объективного мира вокруг, борются и порой вопреки нашей воле побуждают нас поступать так, как, руководствуясь сознанием, то есть холодным разумом, мы никогда бы не поступили.
      - Объективный мир, вся жизнь общества состоит из противоречий, и я так понимаю, что эти противоречия отражаются во внутреннем мире человека?
      - Верно, все вокруг состоит из противоречий, непрерывного процесса их возникновения, развития и разрешения. Но в психике они носят совершенно особый характер. Происходя из материального мира, они в тоже время сами являются, у нас внутри, не материальными. Эта их особая природа порождает их особый характер. От которого напрямую зависит психическое здоровье. Тебе все понятно?
      - Пока, что нет. Давай чего-нибудь поедим, и затем вернемся к этой теме, - предложил Павел.
      Они покинул коридор станции, и расположились в одном из кабинетов для посетителей. Тут Павел, всегда до этого выбиравший известные ему блюда предложил доктору Ноторимусу угостить его тем, что принято принимать в пищу на Дюрране. К удивлению Павла, ожидавшего, что еда окажется чем-то сверхъестественно вкусным, пища, которую он сейчас ел, была обыкновенной, почти безвкусной кашицей. Он поинтересовался у Ноторимуса, все ли здесь едят такие продукты и, получив ответ, что каждый ест что хочет, а в основном старинные блюда наподобие того, что постоянно предпочитал Павел, получил в подарок еще один вопрос. На этот раз Калугин хотел знать, почему Нот ест такую невкусную пищу.
      - Павел, я сторонник естественно биохимического движения и считаю, что организму просто необходим определенный набор веществ, независимо от их вкусового окраса, хотя в основном все думают, что надо выбирать, что повкуснее. Они также не используют никаких приборов для приема пищи. То есть едят руками, пологая, что нужно воспринимать пищу всеми органами чувств. Кстати сколько бы ты у нас не съел все равно количество веществ в продуктах всегда определяется не тем, что ты хочешь съесть, а тем, сколько их действительно сейчас необходимо организму.
      Этот ответ удовлетворил Калугина, и он попросил Ноториму продолжить свой рассказ о том, как устроен внутренний мир людей. Превратив комнату, в которой они были, в кабинет наподобие тех, к которым так привык Павел на Земле, доктор встал из своего большого кожаного кресла и подошел к шкафу. Он взял с полки несколько книг и предал их Калугину.
      - Зигмунд Фрейд "Видение в психоанализ", - прочитал Павел название первой из них.
      Он осторожно открыл книгу в красивом тесненном переплете из темно-зеленой кожи, полистал ее и отложил. Затем, приняв из рук доктора несколько других книг, он также прочитал их названия и немного познакомился с содержанием. Это оказались работы Вильгельма Райха, Эриха Фромма, Леонтьева, Рубинштейна и других авторов, фамилии которых он уже где-то встречал. Большинство книг было ему незнакомо, но некоторые он уже читал. Было приятно видеть, что земные ученые находили внимание так далеко.
      - Это твои соотечественники. Нет смысла приводить в пример работы авторов с других планет, так как проще всего усвоить информацию из знакомых источников. Тем более, что с некоторыми из них ты уже сталкивался. Ты не найдешь в их работах всего что я тебе говорю, но основы этих взглядов там есть.
      Ноторимус загадочно улыбнулся.
      - Так вот, противоречия объективного мира, отражаясь в нашем внутреннем мире, могут психически разрешаться. То есть, попросту говоря, мы делаем свой выбор, принимаем решение, и это ведет к тому, что в своей деятельности мы стремимся разрешить эти противоречия на практике. Но это не единственный вариант, поскольку в своем возникновении психические противоречия встречают преграду на пути своего развития и разрешения в виде догматов психики, например устаревших этических норм, то это приводит к их подавлению. То есть информация о них стирается из сознания, а сами противоречия вытесняются в подсознание, откуда время от времени прорываются их отголоски, нарушая сознательный характер наших действий.
      - Кажется, основу этой теории заложил на Земле еще сто лет назад австрийский профессор Фрейд? Я читал некоторые его работы.
      - Верно. Но это были лишь азы, а я сейчас учу тебя словам этого языка. Словам, узнав которые и научившись слагать предложения из которых, ты сможешь понимать людей. Но людей мало понимать в глубине всех их психических процессов, нужно еще и уметь видеть по ним самим всю природу психических движений.
      - То есть понимать, что хочет человек, просто посмотрев на него?
      - Да, но не совсем так. Точнее нужно уметь читать по лицу, позе, жестам, мимике, выражению глаз, даже по мебели и одежде разумного существа природу его души, улавливать его эмоциональное состояние, его слабые и сильные стороны. То есть понимать по всевозможным внешним выражениям не просто чувства человека, но все его особенности.
      - Но ведь так невозможно постичь всего в разумном существе?
      - Всего вообще невозможно постичь, но можно все постигать. Не жди что, даже овладев этим искусством, ты сможешь открывать каждого до конца. Но ты научишься заглядывать внутрь разумного и видеть в нем все, что там скрыто. Видеть порой даже то, что не видит в себе сам человек. Умение работать так необходимо каждому прогрессору.
      Павел задумался. Сейчас он уже лучше представлял, почему тогда еще годы назад, Эвил выбрал его для этой работы. Теперь, собрав все свои разнообразные мысли, все свои предположения и догадки в одну цепь, он охватил разумом каждое слово Ноторимуса и сказал:
      - Я научусь.
      - Рад, что ты это понял. Мы сейчас вместе именно поэтому.
      Павел внимательно посмотрел на своего товарища, казалось ставшего за прошедшие дни другом, такими прямыми, искренними и добрыми были их отношения, и вновь, как это уже не раз с ним здесь было, почувствовал к доктору симпатию и расположение. Только спустя много времени Калугин научился сознательно, так же, как некогда показывал, не давая этого понять Ноторимус, вызывать в людях симпатию: дарить им положительные эмоции и получать их взамен. Это был мягкий, невидимый и аккуратный гипноз. Такой, каким и надлежит пользоваться прогрессору.
      - Мне еще не разу не приходилось слышать здесь музыку, - заметил Павел. - Кругом тишина и мне кажется, никто не интересуется этим искусством.
      - Нет. Музыку у нас слушают все, просто не принято включать в помещениях что-либо, что может хоть кому-то не понравиться. Но если ты хочешь, то музыка будет всегда сопровождать тебя. Правда, боюсь, ты не всегда будешь иметь достаточно времени, чтобы слушать ее.
      Эти слова оказались правдой. Павлу понравилось все многообразие звучаний, что он нашел с сети, но у него совсем не было сейчас времени. Приходилось много работать, постоянно узнавать новое и постоянно отказывать себе в праве хранить в душе старое. Это оказалось жизнью, которую он так долго искал. Но он знал, что все это только начало. Однако изучение музыки, которой он, сказать честно, был занят очень мало, дало ему очень много. Пользуясь ей, он понял, что, рождаясь в истории, звуки являются выразителями человеческих душ. И чтобы понять эпоху, разобраться в чувствах людей нужно уметь понимать его музыку. И не только музыку, но и литературу, скульптуру и живопись, словом все то, что создавал человек, и что называлось миром искусства. Как только Павлу открылось это правило он приобрел возможность, не зубря слепых фактов понимать действительность.
      С этих дней человек, и не только он сам, стал открываться его сознанию. Великие загадки прошлого переставали для Калугина существовать одна за другой. Впитывая в себя, как губка, знания, Павел шаг за шагом шел вперед.
      - Но почему вам просто не закачать все эти знания в мой мозг, - рассуждал он, - ведь имея все эти удивительные технологии это так просто сделать?
      Павел не находил ответа на этот вопрос, пока однажды не решился задать его Ноту. Ответ, который он получил, многое прояснил, породив одновременно немало новых вопросов:
      - Ты должен быть человеком, а это значит, что ты должен работать над собой сам. День ото дня ты должен преобразовать свой внутренний мир, идя по пути познания. Я только помогаю тебе: я лишь подаю кирпичи, дом строишь ты. Стать человеком - большая работа.
 

 
      Дети играли в пушистой зелени. Это были мальчики и девочки лет десяти, удивительно похожие и удивительно разные. Они бегали, кричали, взмахивали руками, о чем-то спорили. Они жили своей безмятежной жизнью маленьких людей. Все прелести природы и все достоинства искренних человеческих отношений были на их стороне.
      Павел и доктор Ноторимус сидели в высокой мягкой траве. Им было хорошо видно песчаный берег реки, поляну, заросли низкого кустарника, гордые и высокие деревья. Они беседовали, наблюдая за тем, как подрастающее будущее человечества резвится в голубоватой зелени Дюррана и ярких, добрых лучах солнца.
      - Знаешь Нот, меня всегда, с первых дней знакомства с вашими народами интересовал вопрос о том, как у вас устроены семьи, воспитание детей. Одним словом половые отношения и их социальное продолжение.
      Ноторимус улыбнулся, ему нравился живой неподдельный интерес Павла к тому обществу, в которое он так неожиданно попал и которое теперь даже признавал своим.
      - Ты уже кое-что знаешь, должен был видеть, - заметил доктор. - Наверное, ты просто не достаточно проанализировал свой опыт. Но, это интересный вопрос и в ответе на него ты найдешь много нового.
      Какой-то мелкий пушистый зверек шмыгнул в траве.
      - Быть может, начать стоит с того, что ты уже хорошо усвоил, а затем перейти к малопонятному и еще совсем тебе не известному. У нас не существует государства: нет официально провозглашенных законов, нет чиновников, нет армии, нет полиции, и совершенно отсутствуют любые репрессивные органы, будь-то суды или прокуратура. Здесь не бывает преступлений, за самые грубые проступки существует только наказание ссылкой. Но такое серьезное решения может принять исключительно Совет по этике. Это известно. Наше общество находится сейчас на той стадии развития, когда полностью исчезло политическое, государственное управление. Есть только общественные институты.
      - Об этом я кое-что слышал и читал в сети. Все руководство осуществляется при помощи советов, каждый из которых отвечает за определенною область науки, какой либо деятельности или хозяйства. Во главе всего общества стоит Общий совет, или Совет развития, иногда, но уже очень редко, его называют Высшим советом.
      - Это название, некогда часто применяемое, практически вышло из употребления как выражающее неравенство. Никто не считает здесь кого-то выше себя, все равны и каждый волен поступать так, как велят ему принципы.
      - Еще я знаю, что Совет развития является постоянным советом, в то время как большинство других советов, в основном нижнего звена, носит временный характер. Правда, это не касается большинства научных советов, например совета по физике или химии, а также некоторых хозяйственных и социально-прогрессорских советов. В сущности, эти советы состоят из советов поменьше, но занимающихся определенными исследованиями в избранном направлении.
      - Каждый человек сам выбирает, где и чем ему заниматься. Только членов постоянных, то есть основных, советов избирают.
      - Например, совет по истории опирается на советы по истории различных формаций: первобытной, рабовладельческой, феодальной, капиталистической и настоящей.
      - Да, но это постоянные советы, а есть и специальные, уже временные. Например, совет по изучению исторических материалов планеты Перуло. Или совет по развитию этой планеты, в который ты входишь. Ни один совет не действует обособленно, контакты между ними непрерывны. Любая информация, за редкими исключениями, открыта и доступна любому интересующемуся.
      В это время на поляне приземлились еще несколько флаеров. Из них выбежали дети и присоединились к играющим. Дети были одеты в пестрые костюмы, которые при желании легко меняли цвет. Ребята разделились на несколько команд и стали играть в какую-то подвижную игру с несколькими мячами.
      - Тут такие счастливые дети, я ни разу не видел их печальными. Они всегда веселы, чем-то заняты, увлечены. Разговаривать с ними легко. Они открыты и ничего е боятся, - заметил Павел. - Неужели в будущем и на моей родной планете юность будет такой же?
      - Это закономерно Павел. Кстати ты ведь интересовался тем, как устроены у нас половые отношения, семьи, воспитание, развитие личности и ее реализация в обществе? Верно?
      - Да это очень интересно.
      - Ну, так вот, не удивляйся. Семья в том уродливом ее виде, с которым ты сталкивался в своей практике, в нашем мире не существует. Ее нет уже давно.
      - А как же вы воспитываете детей, у них, что нет родителей? - удивился Калугин, даже немного меняясь в лице. - Они что находятся в госучреждениях или, быть может, они отданы сами себе?
      - Павел, здесь нет государства, да и в твоем мире, там, где все еще господствуют буржуазные отношения, разве родители вносят основной вклад в становление человека? Разве не уродуют они почти всегда юную личность? Кто если не отец и мать, бабушка и дед навязывают консервативные ценности слабой детской психике? Разве не все эти люди сами зажатые в тиски старого, эмоционально подавленные, измученные тяжестью социальных отношений наносят основной вред детской душе? Не секрет, что школы, колледжи и университеты вносят основной вклад в превращение маленького существа в личность и разум. Правда и они, подчиняясь общей системе отношений, зависят от власти, находясь в плену отвратительных вещистских ценностей, причиняют психике человека большой вред. Во многом благодаря ним в душах людей закрепляется фетишизм, культ денег и власти, карьеризм и отношение к другому человеку, не как к личности, а как к скоплению вещей. Но без них, без их вклада в воспитание невозможно развитие общества.
      - Это действительно так, - согласился Калугин, в памяти которого промелькнули старые воспоминания.
      Он на мгновение перенесся в свои детские, школьные и университетские годы, почувствовал ту тяжелую атмосферу неравенства, зависти, собственных комплексов и страхов из-за отсутствия общепринятых вещей, нехватки денег. Ему почудилось будто старые, давно умершие опасения вернулись к нему. Но все это промелькнуло быстро, как нечто принадлежащее теперь кому-то иному, он вновь ощутил себя сильным и свободным.
      - Но молодое поколение и не брошено само на себя, - продолжал Ноторимус. - Нет, его воспитанием занимаются лучшие представители человечества. Мы изучаем наклонности каждого, анализируем его склонности, помогаем ему развиваться. Но свой выбор, с самого раннего детства, он делает сам.
      Павел слушал, скрестив руки на груди.
      - Постоянно находясь в коллективе, где все движется, где все живо интересуются чем-либо, ребенок сам улавливает свои интересы, учится овладевать собой. Открывает в собственном Я новые и новые интересы, и потребности. Вместе с другими он сам создает себя. Это удивительно увлекательный процесс. Психика маленького человека в социуме, а мы всегда следим за тем, чтобы индивидуальные наклонности каждого развивались вместе с коллективными, постепенно превращается в подлинную общественную драгоценность. Открывая себя, познавая мир вокруг, маленький человек постепенно становится большим.
      - Но, у каждого ребенка есть отец или мать. Разве они не участвуют в воспитании своего потомства?
      - Конечно, они интересуются тем, как растет и развивается их ребенок. Но у них нет времени и они хорошо знают, что их главный вклад в его развитие состоит в том, чтобы самим непрерывно становиться лучше. Ребенок должен гордиться своими родителями. Ему необходимо видеть в них пример, иначе общаться с ними ему будет не интересно. Да и какой тогда от них будет толк?
      - То есть, Нот, дети живут отдельно от своих родителей, как я понимаю в неких коммунах, а общаться с родителями при помощи сети или в живую они могут когда угодно?
      - Да.
      В это время, несколько ребят сбросив одежду и совершенно не стесняясь своей наготы взявшись за руки, побежали по золотистому песку прямо к искрящейся отраженными лучами воде. Они весело что-то кричали, дружно перепрыгивая через зеленые холмики, песчаные кучи и сухие ветки. Преодолев желтый спуск, они все, также дружно что-то выкрикивая, бросились в воду, рассеяв ее прозрачные всплески в разные стороны.
      Павел увлеченно смотрел на это очаровательное зрелище. Другие дети, последовав примеру своих, уже успевших очутиться с разбегу в воде товарищей, вновь расплескали воду реки в капли, и вот уже не пять, а все двадцать ребят резвятся в красивой воде.
      Павел отвел взгляд от реки и посмотрел на Ноторимуса.
      - Они не утонут? - шутя, спросил он.
      - Нет, - улыбнулся доктор.
      - Хорошо, - сказал Калугин, возвращаясь к их прежнему разговору. - Ты пока так и не рассказал мне о том, как у вас устроены половые отношения. Я уже понял, что семьи не существует, но вот как все выглядит в целом, разобраться не могу.
      Ноторимус пожевал травинку и выплюнул. Он мягко, почти по детски улыбнулся, бросил короткий взгляд в сторону солнца, от которого их укрывала густая тень высокого дерева, и произнес:
      - Если люди нравятся друг другу, то нет никаких причин, по которым они не могли бы не быть вместе. Они могут любить друг друга, могут быть все время вместе, могут встречаться тогда когда им хочется. Никто никому не обязан свыше того, что он сам готов подарить. Если тебе нравится девушка, скажи ей об этом, Павел. И если ты тоже ей интересен, то вы найдете немало общего. Если у нее есть друг, она все решит сама, она может выбрать тебя или просто быть с тобой. У нас не существует ревности, но секс не является определяющим. Главное это эмоциональная связь. Она строго индивидуальна. В общем, это называется свободная любовь. То, что в буржуазном обществе является лишь идеалом немногих в нашем мире вполне реально.
      Павел был немного смущен, живя на Земле, он не привык к таким откровенным и прямым разговорам, и тем более не мог даже представить подобных отношений. Они казались ему, по меньшей мере, странными. Чтобы скрыть свои чувства он сделал вид, что ему в глаза попала пылинка. Ноторимус все понял и улыбнулся:
      - Здесь нет ничего особенного, выброси все нелепые табу. Думай о чем хочешь. Говори что думаешь. Ничего не бойся, ничего не смущайся. Будь прямым и открытым. Что ты еще хочешь узнать?
      - А сексуальные отклонения: гомосексуализм, педофилия, склонность к животным?
      - Всего этого нет. У нас гармоничные, свободные отношения: у всех здоровая психика. Раньше все эти особенности имелись и в нашем мире. Мы не делали никаких запретов в их отношении, но по мере общественных преобразований они исчезли. Подробней ты можешь посмотреть об этом в библиотеках сети. Думаю, ты откроешь для себя много нового.
      Так Павел и поступил, действительно найдя для себя немало интересного. В конечном итоге он вынужден был признать преимущества существующих здесь отношений и, сдав еще одну крепость консервативного в себе, принял их. Принял их решительно и безоговорочно, отбросив глупую скромность и отвратительный стыд. Человек должен быть свободен. Нет смысла уродовать себя предрассудками.
      - Нот, а одежда, она у всех такая простая и никто не стесняется сбрасывать ее, вот как эти дети, - и он указал на резвившихся в воде мальчиков и девочек. - Это этично? Наши старики сказали бы, что это разврат, а я просто несколько удивлен?
      - Справедливый интерес. Обнаженные? Ну и пусть, главное чтобы люди были счастливы, их не должны смущать такие глупости как-то: есть на них одежда или нет. Мы стараемся не подавлять сексуальность. Особенно в детях, ведь это самый ранимый возраст. Иначе, они не смогут стать полноценными людьми. Нас также не пугает ранний возраст вступления в половые отношения. Что в этом плохого? Люди могут любить друг друга в любом возрасте. К тому же все это дает юным существам навыки общения и развивает в них доброе отношение друг к другу.
      - Но ведь вы все-таки продолжаете носить одежду? Это традиция? Разве это не подавление сексуальности?
      - Ты прижал меня Павел, осознаешь ты это или нет, - расхохотался Нот. - Конечно, использование одежды обусловлено и бытовыми целями, но с нашими технологиями мы могли бы обеспечить защиту тела и иным способом, и, разумеется, обеспечиваем.
      - И все-таки?
      - И все же это подавление сексуальности. Ты затронул актуальную тему. В нашем обществе уже давно идут споры о том, что, возможно, стоит вообще вывести одежду из употребления. Но пока она все еще находит своих носителей, - снова рассмеялся Ноторимус.
      - Значит носителей? - ответил другу шутливой строгостью Павел. - Вот как вы это называете! Ага!
      - Да, но есть места на планете, где ее вообще не носят. Если хочешь, можешь сегодня отправиться в одно из них. Там собирается наша молодежь, эти "хулиганы", - улыбнулся доктор. - Не знаю, как тебе понравится их музыка, да и вообще весь этический набор. Одно точно - ты будешь удивлен. Там все довольно свободно. "Атифетишкульт клуб" - так называется это движение. Они конечно не только одеждой занимаются, вообще искореняют вещизм. У них там масса всяких мероприятий.
      - Любопытно, что они борются с одежным стилем.
      - Борются? Нет, делай что хочешь, только не мешай другим и тебе некто ничего не скажет. Попробуешь?
      - Да, - неуверенно согласился Павел, - но не сейчас.
      - Мне хочется закончить свой рассказ о нашей системе общественного управления. Раз мы коснулись такого направления жизни, как движение радикальных противников вещистской культуры, стоит рассказать тебе немного о Совете по этике. Ты о нем ничего не слышал?
      - Почти нет.
      - Так вот, это организация, которая рассматривает наиболее острые конфликты. Нельзя сказать, чтобы у нее не было работы. Конфликтов хватает и у нас, но этот совет разбирает только самые острые из них. Основная масса противоречий разрешается в других советах. Но если встречаются такие, которые наносят серьезный ущерб общему делу, или какому либо человеку лично, не стану приводить примеры, то их разбирает Совет по этике. Самое страшное наказание - ссылка. Об этом я говорил. Есть несколько планет, куда высылают людей на временное или постоянное поселение. Но это происходит только в самых серозных случаях.
      Павел внимательно слушал, но ему показалось, что доктор теперь рассказывал без особого интереса. Впрочем, Калугина этот вопрос пока мало интересовал. Уже приближался вечер, и Павел начинал чувствовать легкую усталость. День был проведен очень активно. С самого утра они с доктором побывали в различных интересных местах. Это были учебные заведения, где, расположившись прямо на полу небольшими группами в сопровождении наставника, дети смотрели различные научные фильмы, вели бойкие и острые беседы. Друзья закончили свое исследование заповедников на Дюрране, живой интерес вызвали в Павле древние животные этой и иных планет. Он осмотрел множество лабораторий, в некоторых из которых мало что понял, хотя ему все подробно объясняли.
      Дети, вдоволь наигравшись и, по-видимому, порядком устав разлеглись на траве, тихо беседуя о чем-то, друг с другом. Павел не мог разобрать смысл их речей. Но он отчетливо слышал их голоса. Они были радостными и немного хриплыми от усталости.
      - Тебе нужно отдохнуть, - заметил Ноторимус. - День был трудный, летим домой?
      - Согласен.
      Забравшись во флаер, они уже спустя минуту были в большом шарообразном доме, где в номере 58 на 167 этаже жил теперь Калугин. Простившись с уговором, что завтрашний день будет посвящен работе, они расстались. Павел прыгнул в лифт и спустя пять минут был уже в своей пастели, делая тщетные попытки уснуть. Ничего не получалось. Освободившись от пут необходимости постоянно действовать и говорить, он почувствовал себя лучше, и желание сна на время прошло. Он ощутил себя все еще полным сил.
      - Тут-тук? - раздался за дверью женский голос.
      Павел был удивлен, знакомых на Дюрране у него почти не было, да и вряд ли кто-либо из них стал навещать его.
      - Кто бы это мог быть? - подумал он.
      Дверь растворилась и в комнату всунулась голова Реку.
      - Павел, ты еще не спишь?
      - Привет, - удивился Калугин.
      Он никак не рассчитывал, что девушка, с которой он успел видеться только раз и то по деловому поводу, вот так, запросто, преодолев бесчисленные расстояния, могла прийти к нему в гости.
      - И тебе привет, от меня и от Эвила Эви.
      - Проходи. Разве он не на Дюрране?
      - Не-ет, - растянула она. - Он работает, то есть он сейчас у нас на Перуло. Кстати ты знаешь, почему его вызвали туда?
      - Я тут совсем другим делом занимаюсь и ничего не знаю.
      Реку взяла большое резное кресло и, шутливо кряхтя, перетащила его в центр комнаты, так чтобы сев в него быть напротив Павла, расположившегося в своей огромной кровати.
      - Мебель у тебя дурацкая, - ласково проворчала она. - Рикан нарушил перемирие, тебя пытались захватить в собственном доме в собственной кроватке, - она усмехнулась. - Вот только беда, эти недотепы не знали что ты тут.
      Павел слушал ее. С короткой стрижкой, худощавая, с небольшим вздернутым носиком, веселая, бойкая, добрая и искренняя, она казалась ему странным воплощением всех здешних женщин, с которыми он так и не успел еще познакомиться. Он уже хорошо знал, что отношения между ними и мужчинами могут быть как деловыми, товарищескими, так и более тесными, причем грань между тем и тем лежала как-то едва заметно. То, что он знал о здешних девушках, заставляло его восхищаться ими. Они не стремились эмоционально перегрузить мужчин, были легкими и свободными, не навязывались, не требовали к себе постоянного внимания, были искренними и добрыми, преданными. Но это была совсем непривычная преданность. Они удивительно походили в повадках на мужчин, но мужчины были, хотя и уверенными в себе, но мягкими и спокойными по характеру. Никто тут не пытался выдать свой невроз за личные качества. Отношения были открытыми, все говорилось прямо, и Павел решил действовать именно так. Действовать так, как он совершенно не привык.
      - Так ты здесь из-за меня? - спросил он.
      - Я же тебе понравилась, - резко повернула разговор Реку. - Ты мне тоже понравился, разница в возрасте не считается, - засмеялась она.
      - Какая разница?
      - У-у? Я же старше тебя на тридцать лет. Ничего?
      - Да какая разница, - спокойно удивился он сам себе.
      - Вот и отлично. А мебель тут все-таки надо сменить!
 

 
      Эвил Эви был занят. Он внимательно и напряженно слушал тихий, подробный, но тщательно подобранный в словах доклад незнакомца только что прибывшего на измученной лошади. Все краски произошедших недавно в Рикане событий открывались для него по-новому в остром взгляде этого человека. Эвил уже знал, что произошло - важно было другое, Эви изучал психику незнакомца. Он всегда интересовался людьми разных эпох и две недели назад, когда они с Калугиным только прибыли на Дюрран, произнес ошеломляющий доклад об особенностях восприятия в позднем феодализме. Теперь он продолжал открывать для себя загадки души стоящего перед ним человека. По тому, как и что тот произносил, исходя из того, что он выделял как главное, что смазывал, а что считал себя в праве называть аморальным, Эвил делал новые выводы. Будучи крупным ученым, видным прогрессором и обладавший острым аналитическим умом для которого не существовало никаких преград, Эвил Эви хорошо понимал своего секретного эмиссара. Можно сказать: видел его насквозь. Но все же этот субъект был для Эви не просто интересен, он вызывал симпатию своим умением приспособиться к миру вокруг, но в тоже время быть верным самому себе и бороться с тем, что он видел как вредное и уродливое.
      - Я очень доволен, - произнес Эвил, обращаясь к незнакомцу.
      Он только что выслушал доклад и нашел его любопытно построенным.
      - Хорошо, что вы привезли мне все эти сведения, теперь полагаю, мы будем более осмотрительны. Кстати, а что вы думаете об этой крепости?
      Неизвестный, казалось, был удивлен таким вопросом. Он развел руками:
      - Не знаю. Я не силен в фортификации и потому судить не могу. Хотя, кое-какие соображения...
      - Это неприступная крепость, - настоятельно вмешался Риве, бывший полковник тяжелой кавалерии, после сражения у Ше ставший генералом. - Нам не удастся ей так легко овладеть как городами Глосерской долины. Достаточно просто посмотреть на ее расположение и становится ясно: тут можно поломать все зубы.
      Они втроем стояли на небольшом холме. Невдалеке, позади них, находился временно установленный шатер главнокомандующего. Там на посту стояло около десятка солдат. Чуть дальше можно было видеть раскинувшийся морем серого полотна военный лагерь. Из лагеря доносился шум армейской жизни: людские голоса, ржание лошадей, звуки металла и дерева. Маленькими фигурками двигались пехотинцы, кавалеристы, обозные телеги и артиллерийские упряжки.
      Был солнечный зимний день. Тонкий слой снега лежал на земле. Если посмотреть вперед, то на ближайших высотах можно было заметить, как артиллеристы сооружают батареи. Еще дальше, громоздясь высокими стенами и башнями, виднелась неприятельская крепость. Построенная на возвышенности и располагавшая сильной артиллерией, а также крупным, десятитысячным гарнизоном, она являлась той твердыней, овладение которой означало падение риканского владычества в приделах империи.
      - Знаете, что будет, если мы возьмем эту цитадель? - поинтересовался Эвил. - Нет? Перед нами откроются те земли, которые, будучи уже незащищенными, станут добычей тех, кто сумеет овладеть этим каменным монстром.
      - Думаю, старик канцлер заманил нас в западню, - заметил только что присоединившийся к троице генерал Гокер. - Этот Реке Нолузский просто бестия, он все рассчитал. Судите сами, сейчас зима и она продлится еще три месяца, но на юге она будет короче, вернее ее не будет совсем. Что это значит? Можно разобраться с нашими морскими друзьями за это время, а затем взяться за нас. А пока мы упремся в эту глыбу из камня, огня и мяса, и будем тут ломать свои кости. У риканцев теперь не так много солдат, мы их порядком переколотили в прошлом году, но если выиграть время, а потом, подавить мятежи на востоке империи, то можно разделаться и с нами.
      - Нужно еще вспомнить о кораблях, что они задействуют против нас. Ведь они могут сильно помочь Рикану в борьбе с республикой.
      - Плохи наши дела, если мы не возьмем эту крепость. А как мы ее возьмем? Она вон на холмах, а мы почти все в низине? Ну, как? - разводил руками Риве.
      - И времени то нет! - охнул старик Гокер.
      - Все это неважно, - заключил Эвил Эви, внимательно слушавший своих собеседников.
      Удивленные взгляды устремились на него, такого элегантного в своем небесно голубом камзоле с красивой перевязью, в высоких черных сапогах с серебряными шпорами.
      - Нам нечего переживать, все это я предвидел и сейчас вам расскажу. Но сперва давайте осмотрим наши батареи. Кстати! - воскликнул Эвил. - Вы уже не раз виделись, но так и не знакомы с этим человеком, - обратился он к своим генералам, явно давая понять, что речь идет о незнакомце, которому по непонятным для важных чинов причинам оказывалось столь высокое доверие. - Так вот, этот неизвестный вам человек мой родственник, он приходится мне кузеном. Не удивляйтесь тому, что я с ним вас знакомлю только сейчас. Это было необходимо, так как Мортис занимался нашей секретной дипломатией.
      Поскольку все смотрели на Эвила, то некто не заметил, как сильно был поражен словами главнокомандующего сам их виновник. Всегда скрытный и неуловимо осторожный он раскрыл рот, обнажив некрасивые верхние зубы. Его глаза бессмысленно, не находя вокруг опоры рассеянным мыслям, метались, он ничего не понимал.
      - Прошу любить и жаловать, мой двоюродный брат Мортис Эви.
      Незнакомец, который теперь стал Мортисом и даже видным аристократом севера империи Эви, справился наконец со своим шоком. И когда взоры удивленных полководцев обратились к нему, то никто не заметил, что эта новость для них была новостью и для самого Мортиса.
      Наступила минутная пауза, прервал которую Эви:
      - Господа не забывайте, что мы на войне и давайте, займемся делом. У вас еще будет время пообщаться с моим братом. Сейчас же нужно осмотреть наши позиции и неприятельские укрепления.
      Им подали лошадей и все четверо сопровождаемые сотней драгун отправились к ближайшей батарее.
      - Теперь посмотрите вон туда, - предложил Эвил своим спутникам, как только, проехав мимо окопов, они взобрались на небольшой холм у реки. Он протянул Гокеру свою подзорную трубу и, указывая пальцем в сторону неприятеля, заметил:
      - Только не сведущие в фортификации люди могут думать, что эта крепость безупречна. У нее есть слабые места. Эти ее слабые места в то же время есть и ее сильные места. Диалектика, - туманно прибавил он.
      - Я право ничего не понимаю, - произнес Риве.
      - Не волнуйтесь, мой брат сейчас все нам объяснит, - сказал Мортис, все еще пораженный, но уже начавший входить в роль.
      - Все верно. Я все вам сейчас объясню. Начнем? У Тогерна превосходные, прочные старые стены, он стоит на возвышенности и поэтому считается неприступным. Его не просто взять приступом или штурмом.
      - Так, - согласился Риве.
      - Почти невозможен, - заметил Гокер.
      - Однако, - продолжал Эвил, - что, по-вашему, является самым лучшим материалом для укреплений?
      - Камень конечно, - удивился вопросу Риве.
      - Так вот, нет. Лучший материал крепости это не камень, не кирпич и не цемент, а земля. Когда ядро попадает в прочный твердый материал - камень, то он разлетается в острые осколки. Он разрушается. С землей подобного не происходит. Она "впитывает" в себя снаряд, и в лучшем случае немного разлетается, - Эвил нежно улыбнулся мягкому зимнему солнцу, подняв лицо, чтобы поймать его луч. - Грунт не ломается как камень. Укрепление из него можно легко восстановить. Наши батареи без труда разнесут все эти вековые башни и стены, со всей их толстой кладкой и со всеми их мифами о неприступности. Вот здесь мы расположим сорок восемь орудий. Теперь возвышенности, на которых стоит такой неприступный Тогерн. В ходе недавних боев мы ведь не просто так, не щадя людей овладели вражескими позициями на высотах по этому берегу. Сейчас вся наша артиллерия, которая, кстати, отчасти изготовлена в Рикане, - тут он с уважением посмотрел на своего новоиспеченного брата, - насчитывающая 294 орудия, направит свой огонь по вражеским укреплениям.
      - Мы блокируем Тогерн, мы разрушим его стены артиллерийским огнем, но на это нужно время!
      - У нас есть время, неприятель выиграл его для нас. Риканский канцлер думал, что мы увязнем зимовать под этими стенами, а мы возьмем их еще до весны и снова выиграем войну. Думаю можно попробовать подвести подкоп под некоторые участки стены. Это может дать хороший результат.
      - Тихая сапа? - удивился Риве. - Зимой?
      - Да тихая сапа, - продолжал Эвил, - зима теплая, влажность низкая, мы подведем несколько подкопов под стены крепости и взорвем их. Вместе с огнем артиллерии защита будет сокрушена. На этом берегу предлагаю сосредоточить большую часть артиллерии и начать подвод двух подкопов в местах не совпадающих с точками артобстрела. Другой берег отдадим нашим саперам целиком. Там нет ни одного холма, и мы полностью в низине.
      - Большая работа, вести мину под огнем, - заметил Гокер.
      - На нашей стороне все силы природы и разума человека. Не так-то просто заложить контрмину, когда ты сидишь как идиот на холме, а под тебя копают. Конфуз. Зада не имеющая простого решения.
      - В будущем мы должны строить свои крепости так, чтобы подобные штуки враги не могли проделывать с нами. Предлагаю располагать укрепления в искусственных низинах, и строить их не из твердых материалов, а из грунта, и только облицовку - рубашки - выкладывать из камня или кирпича, - предложил Мортис. - Нашей конфедерации такое нововведение будет очень полезным.
      Эвил посмотрел на него с нескрываемой надеждой.
      Осмотрев все четыре батареи, побывав в окопах, посоветовавшись с инженерами, как и где лучше вести подкопы, раздав распоряжения, Эвил Эви, как только разъехались генералы, обратился к своему родственнику:
      - Вы превосходно выполнили все мои задания, вам удалось выбраться живым из всех трудных ситуаций. Я знаю, что вы не дворянин и уж совсем не богаты, хотя кое какие деньги вы смогли скопить на моей службе. Теперь вы мой родственник, это серьезное повышение, - усмехнулся он. - Более того, это беспрецедентное доверие, заслуженное доверие.
      - Я благодарен, но все же ничего не понимаю, - не стал ничего скрывать Мортис.
      - Это хорошо. Иначе как бы я заслужил ту добрую славу "Непредсказуемого". Вы умный, ловкий и в меру честный человек. Такое встречается не часто. Именно на таких людей я опираюсь в своих делах. Наш союз к весне упрочится, хотя некоторые склонны считать, что он расползется. Но, несмотря на все наши успехи, мы не сможем сокрушить Рикан.
      - Иначе союз распадется.
      - О, милый братец, вы даже еще умнее, чем я думал. Что же, буду откровенным до конца.
      - Через неделю соберется союзный совет. Он изберет новое правительство. Это будет не просто очередное собрание провинций, нет, произойдет реформа. Вы поедете туда, а депутаты будут голосовать за вас. Через неделю вас назначат министром иностранных дел конфедерации. Готовьтесь! Кстати, по дороге побывайте в своих владениях, я передаю вам половину всех моих земель. Вы теперь богаты и знатны. Мортис, решивший минуту назад больше не удивляться, снова был поражен. Эвил почувствовал его радостное недоумение и был польщен.
      - Вот необходимые бумаги. Вы свободны. Скорее собираетесь и выезжайте, там все уже знают, что вы мой брат. Дела, великие дела ждут вас.
      Они расстались, Эвил обнял Мортиса как брата. Но если бы внимательный наблюдатель заглянул поглубже в глаза Эвила, то за кроткой слезой родственной преданности, он заметил бы и тонкую ниточку живого, хитрого юмора.
      Полог шатра опустился.
      - Ты служил мне честно, но я вроде совершил ошибку? Сейчас ты мне благодарен, но месяца через четыре ты начнешь плести против меня заговоры и всячески оттеснять меня с поста главы конфедерации, который война преподнесла мне. Но ты умный человек, Мортис, и ты любишь, и понимаешь умных людей. К тому же ты не особенно то страдаешь аристократизмом, золото для тебя дороже, чем земля и именно на тебя я и возложу свою миссию прогресса. Из тебя получится великий политик, и лет через двести я с удовольствием буду читать о твоих делах, в каком-нибудь местном учебнике истории, ведь через пол года меня уже здесь не будет.
      Эвил сел за стол и погрузился в чтение сегодняшней почты.

* * *

      Проснувшись рано, Павел с любовью посмотрел на Реку. Удивительно хрупкая в соей наготе, она спряталась на его плече, завернулась в простынь и тихо спала. Она была необычной, он никогда в жизни не сталкивался с такой простотой отношений. Вчера, не желая больше слушать все его рассуждения, она прыгнула в постель, что-то промурлыкала и поцеловала его. Она была потрясающей любовницей, он боялся, был неуверен, но с первой минуты, когда они только еще обнялись, он почувствовал себя удивительно ровно. Ему было хорошо. Ощутив всю прелесть эмоционального контакта с Реку, он слился с ней физически. Она робко стонала от его ласк. Свившись ногами и смешавшись воедино, они со всей нежностью поглощали друг друга.
      Ночь была бурной и сейчас, когда уже приближался рассвет, Павел чувствовал, что за это короткое время многое изменилось в нем. До этого момента, казалось, он был гостем в этом мире, неким посетителем музея недозволенных редкостей, потом стал его жителем, но теперь, уже спустя многие месяцы работы, сперва на Перуло, затем здесь, и особенно после ночи с Реку, он почувствовал: этот мир стал его миром. Нет, он почувствовал больше. Он перестал быть собой и превратился во вселенную, теперь его домом было движение, теперь он был жизнью, а не щепкой в ее течение. Он хотел творить. Он любил и был счастлив.
      - Ты необычный, - сказала она ему. - Знаешь, ведь большой смелости требует жажда попробовать быть с человеком не твоего времени. Ведь ты с Земли, там у вас еще корпоративный капитализм, вы еще очень далеко от нас в развитии, но ты необычный, в тебе как будто есть что-то особенное. Наверное, ты как раз из тех людей про кого Эвил говорит, что они сами без нашей помощи могут перевернуть мир и поэтому мы просто обязаны им помогать.
      Павел улыбнулся и нежно прижал ее к себе. Она охватила его своими гибкими руками и поцеловала в грудь.
      - Знаешь, Павел, ведь я общалась с разными мужчинами, из разных эпох. На Перуло, я работаю с цивилизацией на Южном континенте, то есть Нелерском, и, в общем, я вчера сильно удивилась, когда почувствовала всю твою силу. Нет, я не про физическую силу. Кому это нужно? Нет, я говорю о твоей эмоциональной силе. Мне сразу стало с тобой хорошо и спокойно.
      Она еще сильнее прижалась к нему, потом потянулась и, ухватив его губы своими, едва коснувшись их, спряталась опять за его плечо. Павел был счастлив. Такого странного ощущения он не испытывал никогда.
      - Откуда оно? - подумал он, но не желая сейчас искать ответа, решил:
      - Черт его знает!
      И вдруг со всей неожиданностью летнего дождя пришла мысль, простая как белизна снега и легкая как подхваченный ветром лист.
      - Да все просто, я просто, совсем просто с этой девушкой, я никому ничем не обязан, я не должен никому ничего. Все будет так, как мы сами решим. Она не станет навязывать мне себя, напротив она будет свободна. Ведь Реку не привыкла думать, будто оказавшись рядом с мужчиной нужно связать с ним себя или, что еще хуже, навязать ему свои недостатки, как это постоянно делают женщины на Земле. Мы сделали выбор и выбрали друг друга и ничего больше мы не обязаны соблюдать. Долой дурацкие ритуалы, хватит нести бремя ненужных обрядов и делать всякую гадость, к которой принуждает нас общество. Да нас никто и не принуждает ни к чему. И именно поэтому мы сейчас вместе. Выбор свободных сердец.
      - Угу, - сказала она, снова выглядывая из-за его плеча.
      - Вчера мы были с Ноторимусомна берегу реки, там было полно детей. Это было для меня странно и интересно, я чувствовал, что ничего подобного прежде не замечал. Я смотрел на здешних детей и мне все больше нравились их отношения друг к другу. Я раньше вообще не обращал внимания на детей, даже думать о таких вещах мне было некогда.
      - Ты просто обретаешь свободу. Удивляешься? Ты можешь теперь делать все, что считаешь нужным. Ты свободен. Где бы ты ни был ты свободен. Никого не слушай зря и знай: самое главное в жизни это делать то, что действительно приносит людям пользу. От этой пользы ты будешь лучше, лучше себе и лучше другим. А твое ощущение это гармония, ты вступаешь в равновесие, противоречия в твоей психике, и те, что были подавлены, благодаря вашему обществу, и те, что остро требовали своего разрешения, все они уже разрешены. Ты стоишь на новой ступени. Иди вперед. Преобразуй себя. Становись лучше для мира, чувствуй себя единым с разумом.
      Павел слушал ее, затаив дыхание. Все это он уже давно чувствовал. С каждым днем в нем пробуждалось новое, но он не понимал что это. Он видел откуда это исходит, он испытывал всю тяжесть внутренней борьбы и ощущал, что больше уже не будет тем, кем два года назад он покинул Землю.
      - Важное дело, - сказала Реку. - Так жить нельзя. Поменяем интерьер? Закрой глаза!
      Но он не успел закрыть даже один глаз, так быстро все преобразилось вокруг. Комната в один миг стала другой. Исчезла вся обстановка в стиле барокко, даже огромная кровать вдруг растворилась в пространстве и теперь, окруженные цветом зеленого луга, укрытые чудесным летним небом, они лежали в каком-то совершенно новом душистом сне. Здесь было все: и щебет птиц, и шорох травы, и журчание ручья невдалеке. Одним словом, Павел чувствовал, что все вокруг настоящее. Тут было даже небо, бесконечно подымающееся в высь. Нежно обняв друг друга, радуясь своей любви, они смотрели в него. Им было удивительно хорошо.
      Небо бывает разным, оно то пугает нас своей чернотой грозящей молниями и потоком воды, то притягивает наш взор своей нежной голубизной. В этот теплый день для них обоих небо казалось прозрачным. Оно не было настоящим, но какое это имеет значение, если счастье зависит только от людей. Было светло, прохладно и горячо одновременно. Это были чрезвычайно важные минуты. Именно в них Павел нашел то, что так долго искал - гармонию. Он впервые в жизни мог доверять человеку до конца, быть с ним одним существом и одним миром. Его ощущение счастья дополнилось теперь чувством глубокого понимания торжества природы. Прежде он всегда без охоты отправлялся в лес или к реке, не изменил он своих принципов и на Дюрране. Все это было в прошлом, новым отныне был каждый дюйм вселенной. И он с рвением был готов открывать его день за днем. Теперь любовь и природа, счастье и жизнь стали для него единым целым.
      Павел снова уснул.
      Когда он открыл глаза, Реку сидела и играла у него в носу тонкой травинкой. Он чихнул. Она засмеялась.
      - Знаешь, Павел, - сказала она, - нужно скорее возвращаться к работе, я поговорила с доктором Ноторимусом, он согласился отпустить тебя. Там сейчас начинается серьезная борьба, ты должен быть там и я должна. Так что считай свой отпуск законченным...
      Павел не стал слушать дальше. Обхватив Реку за талию, он притянул нежное, трепещущее юностью теле к себе. Их губы слились, и они остались вместе в этой траве еще несколько часов. Блаженство любить не знает ничего. Даже потом, в корабле, уединившись, они провели вместе все время. Это был сон. Сон наяву.
 

 

 
      Таинство коронации риканского принца, которое все ждали, началось. Заполненный людьми город, уставший от казавшегося вечным напряжения прошлых лет, с трепетом ожидал бурного и безудержного веселья, яркого зрелища, ошеломительных церемоний, дармовых угощений и выпивки. Масса людей собралась посмотреть спектакль, о том, как государство обходится без них, выпить побольше дешевого вина и набить брюхо.
      - Скорей бы уж начинали, - перекатывалась с нетерпением толпа.
      Подобно бурному морю, загнанный в мертвые границы берегов, народ был защищен от права решать свою судьбу. Это были благовидные буржуа в своих лучших нарядах, скромные ремесленники, торговцы, бедные рабочие, подмастерья, совсем оборванные нищие и крестьяне. Он был зрителем.
      Впереди, по древней традиции, шли представители церкви. Все в синем, черном и сером. Они несли священные книги, ветхие расшитые золотом знамена и протяжно пели. Временами они останавливались и произносили громкие восклицания, прославляя имя бога и милость будущего короля. Следующими в процессии двигались высшие государственные сановники. Они сыпали во все стороны оттесненной толпы золотую и серебряную монету. Дальше можно было видеть красивых мальчиков и девочек. Они, пронося большие украшенные бантами корзины, выхватывали из них горсти лепестков и усыпали ими путь принца. И только за тем можно было лицезреть будущего короля: он ехал в карете и махал народу рукой.
      Ярко светило солнце. Блеск его лучей, отражаясь в роскоши шествия, слепил собравшихся зевак, и, поражая их ум не только всем великолепием, но и сами блеском звезды, заставлял прославлять корону. Плебс трепетал.
      Богато украшенная золотом карета с королевским гербом медленно двигалась по оцепленной улице. Ее сопровождали еще несколько, менее роскошных, экипажей и конный конвой: рота жандармов с малиновыми султанами, блестевших посеребренными доспехами, и ротой великолепно одетых "красных драгун" в серебряных кирасах. Жандармы восседали на крупных черных лошадях, драгуны - ехали на белых. Позади шли бертейские и риканские гвардейцы, одетые также роскошно, как и их товарищи из оцепления. По случаю торжества на них были надеты зеленые камзолы с золотым шитьем. На марионах и кабасетах громоздились большие черные султаны. У офицеров сверкали расшитые золотом голубые вальтрапы .
      Подъехав к собору Святого Пироно, где, веками происходили церемонии коронации, принц Мальв вышел из своей кареты и поднятый на скрещенных жандармами мечах был осыпан лепестками цветов и золотой монетой. Толпа пронзительно выкрикивала его имя. Затем, спустившись с этой импровизированной трибуны и получив приглашение войти в храм, принц, медленно, осыпая народ, золотом, серебром и надменными взглядами, и сам осыпаемый золотой пылью, под охраной бертецев взявших на караул, направился ко входу в святилище.
      Принцу было около тридцати лет. Он имел нескладное сложение: у него были длинные худые руки и ноги, кривая несколько сгорбленная спина. Его походка демонстрировала неуверенность и осторожность. Лицо будущего монарха выглядело непривлекательным. Большие, торчащие в стороны уши, длинный нос и глубоко сидящие глаза, вперемешку с толстым крупнозубым ртом не делали его красавцем. Всех этих недостатков не могли искупить ни дорогие одежды, ни роскошный конвой, ни слова прославляющих его величие подданных. Принц мало кому мог понравиться.
      - Да наш принц не особенно то красив, - заметила графиня Квития Риффи, обращаясь к стоявшей рядом с ней баронессе Булен, которая хотя и не была так же привлекательна, но все же слыла обольстительной.
      Обе эти дамы, роскошно одетые с большими крупноперыми веерами, украшенными золотой штамповкой, производили на толпившихся за железным лесом алебард зевак странное впечатление. Вместо того чтобы приклониться и с почтением отнестись к столь знатным особам люди ворчали:
      - Вот разрядились то, шлюхи поганые, небось, из-за их разврата наш король такой урод вырос...
      - Мерзкие гадины, - ворчала толстая торговка.
      - Да чего вы мамаша так на этих дамочек?
      - Ты сам то кто!
      Люди спорили, ругались, колотя друг друга локтями. Они отчаянно старались ухватить с земли хоть одну монетку из тех, что оставил принц, проходя тут. Всем хотелось хоть что-то урвать от торжества.
      Толпу в храм не пустили.
      - Вы правы милая, этот гадкий народ совершенно не сносен, - пожаловалась на услышанные краем уха в свой адрес намеки бедноты, баронесса.
      Квития в согласии кивнула головой.
      Хотя этот день и выбрался солнечным, но все же была зима, и на улице было прохладно. Огромная толпа, для которой мысль попасть под теплые своды собора была лишь глупой иллюзией, гулко ворчала, переминалась с ноги на ногу, жалуясь на то, что де принца, дескать, долго коронуют.
      Выстояв длительную, обращенную, скорее всего, только к всевышнему службу, принц, привыкший охотиться, пить и играть, обращаясь к стоящему подле него канцлеру, произнес:
      - Я устал, я хочу... Скорее.
      - Ничего нельзя поделать, терпите Ваше Величесвтво, - шепнул ему Реке Нолузский.
      - Ой, скорее, скорее, - снова пробормотал принц.
      Собор был великолепен. Украшенный фресками и мозаиками он, казалось, был создан для подобных церемоний, когда любому живому существу так хочется не умереть со скуки или по вине природы. Ярко горели мириады свечей. Нудно тянулось время.
      Но вот, служба закончилась и, обращаясь к наследнику престола, Cтарший отец королевства Ироно произнес:
      - Сын мой, бог услышал нас, и милость его дарована тебе! Теперь славя его непроизносимое имя, ты должен дать ее своим подданным, освятив их день и их своим разумом, своей красотой и своей силой. Иди и во славу Рикана возьми то, что бог и его слуги приготовили для тебя!
      Все замерли.
      Принц, сжав колени, кривым быстрым шагом пошел на встречу Старшему отцу Ироно, стоящему на ступенях перед алтарем с короной в руках. Монашеский хор протяжно пел.
      - Он испортит мне всю церемонию этот дурак, - подумал канцлер, видя какой нелепый вид у будущего сюзерена.
      Яркий свет огромных подвешенных у потолка люстр с тысячами свечей озарял всю красоту костюмов и таинственную синхронность движений трех колец, идя сквозь которые навстречу венцу двигался принц. Первое кольцо движущихся по кругу состояло из людей наряженных в синие костюмы. Это были святые отцы. Второе кольцо состояло из дворян, третье - из простолюдинов, это был народ. Интересным было то, что народ, в отличие от церковников и знати, был не настоящим. Его имитировали статисты. Все три кольца двигались и, пересекаясь, образовывали некий общий центр, встав в который, принц оказался "освященным" и "освятившим народ". Таков был ритуал. Пройдя его и склонив колени измученный Мальв, наконец, получил свой монарший венец.
      - Во имя господа и во славу твою, - протяжно проголосил отец Ироно, опуская на голову коленопреклоненного тяжелую золотую корону с бархатным верхом.
      - Слава Мальву I! - пронеслось над сводами и, вырвавшись наружу в сжатые толпы простолюдинов, радостным ликованием грянуло:
      - Да здравствует король!
      - Долгих лет королю! - во всю мочь орали подвыпившие подмастерья.
      Им вторили тысячи голосов.
      - Еще один на нашу шею, - проворчала толстозадая баба.
      Но этих слов не могли услышать придворные, находившиеся в самом сердце церемонии и внимательно следившие за тем, как жалкий принц становился могущественным повелителем Рикана. Они все обожали его теперь... или делали вид.
      - Вот так, становятся королями? - нежно шепнул на ухо графине Риффи широкоскулый красавец драгунский офицер.
      Квития оглянулась и увидела позади себя высокого стройного мужчину с гордой осанкой, дерзким взглядом и милой, но немного нахальной усмешкой. Не сводя с очаровательной аристократки глаз, офицер отвесил интригующий поклон. Ему ответили.
      - Кто вы?
      - Мы виделась с вами во время охоты на разбойничьего посла Режерона. Вы были в карете с канцлером, - пряча волнение в дерзость, сказал он.
      - Ах, да, вы тот самый, - она, было, хотела сказать гадость, но удержалась, - храбрый военный, что сообщал нам о ходе событий в тот день?
      - Да. Меня зовут Поллор, я барон Шонген и лейтенант гвардейских драгун его величества полка герцога Моргеза.
      Графиня нашла его титул и вид интригующим, хотя чин лейтенанта ей явно не импонировал. Впрочем, несколько круглолицый, усач драгун был очарователен. Он держался с той смелость, которую Квития любила в мужчинах.
      Поллор встал рядом.
      - Так вы участник церемонии коронации? - элегантно взмахнув веером, так чтобы лучше донести до него запах ее духов, поинтересовалась Квития.
      - Да, но сейчас здесь я только из-за вас.
      - Ваш полковник, герцог Моргез кажется наш главный адмирал, так из-за чего же полк носит его имя? - игриво, чтобы не отвечать сменила она тему.
      - Только из-за славы графиня и только чтобы, возможно это знак неба, я стоял сейчас подле вас.
      - Похоже, этот, хм барон, пользуется успехом у наших дам, - подумала Квития подмечая как заглядываются на ее собеседника женщины вокруг. - Нахалки, они делают это, даже не обращая внимания на своих кавалеров. Что же, жизнь скучна и буду развлекаться, раз уж случай подбрасывает мне за все мои заслуги перед прекрасным такую славную игрушку.
      - А чем сейчас занят ваш храбрый полковник, и наш прославленный адмирал, благодаря стараниям которого здесь все еще не полно пиратов?- шутливым тоном поинтересовалась она.
      - Он, наш полковник, только почетный командир, а полком командует господин Деро. Вы ведь знаете, что Рикан ведет не только наземную, но и морскую войну. Герцог сейчас находится где-то у нашего южного побережья, охотясь за вражеской эскадрой, которой кажется, командует этот злодей Режерон. Они встретятся, у нас больше кораблей, у нас превосходный адмирал. Произойдет сражение, и мы скоро узнаем, кто одержит победу.
      При этих словах сердце Квитии вздрогнула и она вдруг заметила, что скучная церемония подошла к концу. Принц, нелепый даже в своем роскошном наряде, стоял неподвижно, гордо искривившись с короной на голове. Слева и справа от него вытянулись мальчики-монахи, держа огромные свечи. Служители церкви несли новому монарху атрибуты власти. Пел хор. Встав на колени, тихо шепча молитвы, обращался к богу Старший отец королевства Ироно. Потом он поднялся и, вновь обратив внимание на принца, теперь ставшего королем, все увидели, что в его руках были жезл мира и власти и меч, а сам он был облачен в черный с золотисто-белыми хвостами меховой плащ.
      - Вы знаете, что устроили эти бунтовщики и грабители? Эти мерзавцы считают теперь себя республикой и требуют, чтобы мы признали их и относились впредь к ним с уважением. Они, говорят, вот наглецы, что мы вероломно нарушили перемирие и возобновили войну! Но и это еще не все. Они избрали себе парламент и президента, который сформировал правительство. Вы можете себе представить такое?
      - Что? - вырвалось у нее.
      Церемония, похоже, совсем не действовала на Поллора.
      - Черный глаз, этот страшный убийца, этот проходимец стал главой их варварской державы. И знаете, кто предложил его кандидатуру на первом заседании шайки? Все тот же Режерон. Этот головорез, из лап которого вам, благодаря вашему дивному уму удалось ускользнуть.
      - О, вы хорошо осведомлены!
      - Еще бы! - самодовольно блеснул белыми ровными зубами барон Шонген. - В парламенте у пиратов заседают лавочники, купцы, мануфактурщики, разбойники, само собой, и всякая сволочь, плантаторы, перешедшие к злодеям, дворяне которых церковь и король отлучили от бога и лишили всех титулов. И вот теперь Режерон ведет их флот к нашим берегам, - горячо заключил Поллор.
      - Зачем он говорит мне все это? - мелькнуло в ее голове. - Или он, правда, такой осел или прикидывается. Ведь я знаю все это лучше его и не из слухов, а от самого канцлера. Может он хочет блеснуть умом?
      - Они написали какую-то бумагу, свой основной закон, в котором провозгласили сюзереном народ, то есть всякий сброд. И придумал это Вирк Режерон. Кажется этот странный манускрипт, - он усмехнулся, - называется Конституция.
      - А ведь он, правда, не плохо осведомлен, - подумала Квития.
      Снова грянул монашеский хор. Принц чинно начал спускаться от алтаря. К его губам монахи и придворные подносили святыни. Он как бы целовал их, медленно продвигаясь за священной книгой на щите, которую несли четверо видных аристократов. Процессия неспешно направилась к выходу.
      - Да здравствует король! - уже в сотый раз вознеслись под высоким сводом голоса.
      Он шел, высоко подняв голову, а стоявшие впереди подданные опускались перед своим сюзереном на колени. Это был уже другой человек. Впрочем, возможно он только казался им.
      - Сейчас будет празднество и бал. Вы будете моим кавалером на этот вечер, барон, ведь вы просто покорили меня сегодня своим умом?
      - О, да! И даже больше, готов стать вашим на всю жизнь! - горячо воскликнул Поллор.
      - Не торопитесь барон, пусть пока будет только вечер, - и она с хитрой нежностью посмотрела в его голубые глаза.
      Он принадлежал теперь ей.
 

 
      Красивое зеленовато-синее море бросало искры, колыхалось у берега пеной и едва заметно отражало белизну фортов Виссина. Нацелив на море жерла своих орудий, эти пятигранные красавцы с маленькими башенками по углам воплощали мощь нового государства. Скрытая под их защитой бухта была полна кораблей. Один за другим они поднимали паруса и выходили в море. Это был флот новообразованной республики. Но если пронестись над лесом его мачт полетом птицы, то на склоне невысокой горы открывался город красавец. Плохо укрытый со стороны берега он был вполне защищен мужеством своих новых хозяев. Именно их корабли сейчас оставляли его, направляясь к риканским берегам.
      Покинув в середине зимы Виссин, флот морской республики под предводительством Вирка Режерона, получившего чин адмирала после того, как президентом был избран Черный глаз, взял курс на северо-запад. Насчитывая 22 линейных корабля, 14 фрегатов и 8 кораблей меньшего водоизмещения под своим началом Вирк Режерон рассчитывал за семь недель плавания при хорошем ветре достичь риканского побережья, где и начать военные действия в неприятельских водах. Отсутствие попутного ветра в это время года не позволяло королевским морякам взять инициативу в свои руки.
      Плавание оказалось непростым. Теплое, но в эти месяцы суровое, море бурлило и возмущалось. Оно не хотело пропускать рвущихся к старому континенту кораблей. Ушло на две недели больше, чем рассчитывал Вирк, прежде чем первые прибрежные острова Рикана были замечены вахтенными.
      - Земля! - раздался измученный радостный голос.
      - Земля адмирал, - доложил сонному, помятому Режерону дежурный офицер.
      - Хорошо, идем.
      Вирк протер глаза. Быстро одевшись, он вышел на холодный воздух. Взяв подзорную трубу, внимательно всмотрелся в даль. Только тонкая, как далекий туман полоска земли открылась его взору.

* * *

      Словно призраки прячущейся жизни прижимались испуганные люди к краям улицы. Группа монахов с факелами в руках, в коричневых плащах и с закрытыми капюшонами лицами медленно шла впереди измученно волокущейся телеги. Слабая дряхлая лошадь с трудом передвигала этот переполненный трупами воз.
      В городе был мор. Он вспыхнул сразу же после коронации и, распространившись в неделю по всем предместьям Рикана, рассыпал повсюду смрадные зерна смерти. Ужас охватил город. Еще была зима, но, чувствуя страх того, что с приходом тепла, эпидемия распространится еще сильнее, люди наполняли своими грязными телами храмы и тем самым еще более способствовали распространению болезни. Несколько десятков человек умирало каждый день.
      Позади груженной телами телеги шли еще два человека. Они, как и шедшие впереди монахи, были в темных плащах с опущенными на глаза капюшонами. Тенями скользили куда-то призраки людей. Чувствовался страх. Было темно, но всюду, неизвестно кем и когда разожженные, горели костры. Слышались шепчущиеся хрипловатые голоса. Царил дурманящий, сладковатый запах смерти.
      Свернув вместе с телегой на улицу Святых путников, неизвестные вышли к площади Прощения. Город, сквозь который они прошли почти с самой окраины, где состоялась их встреча, поражал своим напряжением. Царило поистине страшное зрелище. Смерть, ужас, дым и огонь, вот то, что они увидели. Люди, боящиеся даже собственного страха, не походили на тех, некогда веселых риканцев, радостные и пьяные голоса которых еще так недавно славили имя нового короля.
      Площадь Прощения, некогда красивая, обрамленная высокими стройными деревьями, окруженная старыми аккуратными домами, теперь представляла жуткое зрелище. Всюду горели костры, но это были не только обычные костры, что видели путники, проходя по улицам Рикана. Это были костры, на которых в мучительной боли горели живые люди. Их искаженные лица, их страшные страдания должны были умилостивить отвернувшегося от людей бога. Действовавшие теперь повсюду религиозные суды Милости господа отправляли на мучительную смерть людей, едва ли меньше чем убивала болезнь.
      Путники остановились. Двое солдат, прислонив свои алебарды к стене, волокли к обложенному ветками столбу извивающегося и дико кричащего от ужаса человека. Это был несчастный книготорговец Доргу.
      По официальному заявлению церковной и светской власти виновниками смертоносной эпидемии были страшные, греховные книги, распространяемые среди горожан и порицающие бога и короля. Популярность этих книг взявшихся неизвестно откуда действительно была очень велика. Арестовав множество безвинно заподозренных людей, и так и не напав на след авторов и распространителей книг, суды стали отправлять их одного за другим на костер.
      - Что мы ищем в этом аду, Эвил? - обратился один скрытый плащом путник к другому.
      - Одного человека, - тихо отвечал тот. - И осторожней Вирк, мы не должны быть узнанными, иначе будет слишком много чудес для одной этой ночи. Ведь уже и так мы освободили многих узников.
      Они вышли на середину площади, где привязанные к каменным столбам уже стояли три человека. Вернее это были призраки тех, кто когда-то был жив, их души умерли от ужаса и от страшных пыток накануне. Теперь тела готовились умереть вслед за ними. Несколько монахов обкладывали привязанных ветками. С алебардами на плечах расхаживало несколько солдат.
      - Здесь нет того, кого мы ищем. Нужно подождать.
      Галопом проехало несколько всадников. Затем куда-то прошла странная процессия. Оборванные люди били себя железными цепями по спине и что-то восклицали. Они ели волочили ноги. Это были те, кто своим покаянием надеялся искупить грехи города. Внимательно всмотревшись в лица этих людей, и не найдя там того кого искал, Эвил обратился к звукам. Внезапно послышались громкие голоса, и группа толстотелых монахов выбежала из церкви.
      - Проклятье! - кричали они. - Бог гневается на нас за наши грехи! Молитесь, люди молитесь! Эта ночь поистине проклята, умер Старший отец королевства Ироно!
      - Так и надо этой собаке. Именно он зачал все эти гонения. Сколько людей пострадало из-за этого старого негодяя, - услышали у себя за спиной негромкий мягкий голос Вирк и Эвил.
      Они обернулись. Позади них стоял невысокий бедно одетый мужчина лет пятидесяти. Едва уловив своим взволнованным взглядом их облик, и, по-видимому, почувствовав в нем угрозу, он испуганно попятился и скрылся.
      - Он, наверное, принял нас за монахов, - предположил Вирк.
      - Пусть так, но узнать он нас не мог.
      - И все же давай отойдем в сторону и смешаемся с людьми.
      На другой стороне площади, куда они направились, начала собираться неплотная толпа. В ней, казалось, все страшились друг друга, и каждый стоял сам по себе. Эти люди чего-то ждали. По-видимому, начала религиозной казни. Но вместо нее, взволнованные восклицаниями монахов, они упали на колени и стали молиться. Вирк и Эвил поспешили укрыться в тени, где лепестки огненного света не могли достать их. Там они простояли несколько минут.
      Вдруг из-за поворота на улицу Мебельщиков вышла группа пеших гвардейцев, конвоировавшая около пятнадцати скованных цепью узников. Пройдя мимо Вирка и Эвила, солдаты и заключенные направились дальше, туда, где вскоре последних должны были придать огню.
      - Ведь эти люди невиновны. Ведь не существует такой вины в расплату, за которую живое, мыслящее и чувствующее существо обрекалось бы на столь чудовищные муки? На такой позор и на такое унижение, - шептал Вирк, на которого, все происходящее вокруг произвело сильное впечатление. - Или быть может, нет? Быть может, такая вина есть - невежество. Но платить за него по счетам должны не те, кто избавлен от него, а те, кто окружает их. Поэтому долг всякого разума искоренять тьму глупости и грубости. Только так он добывает свое светлое право мыслить и жить. И все же нет на этих людях и этой вины. Страшное время, страшные люди.
      Но Эвил, казалось, не слушал его. Он тихо, ровно дышал и внимательно всматривался в силуэты проходящих мимо людей. Внезапно кого-то, заметив, он бегло произнес:
      - Пошли.
      Они быстро зашагали вслед группе военных и конвоируемых ими несчастных. Почти невозможно было ничего разобрать в лицах людей, которых они только что видели, но Эвил, похоже, знал, кого они ищут. И они смело шли этому на встречу. Вирк не беспокоился, во всем положившись на друга.
      - Многие из этих людей, хотя и нет в этом их вины, небыли горячими проповедниками знания. Они мыслили, но не несли мысль другим, прячась от них и думая, что тьма избегнет их. Но так не случается. Здесь сейчас такой век. Произвол, прикрытый законом, царствует в нем, - продолжал рассуждать он, но только теперь уже не вслух, а мысленно. - Ведь они не виноваты, что родились в такое время. Ведь и я не виноват, что в не менее горькое время появился на свет Земли. Ссылка на время, какой бы красочно-эпической она не была, не может оправдать произвол одних и бесправие других. Произвол, прикрытый законом особо циничен и бесчеловечен. Но самое страшное, что такое происходит по всему Рикану, в каждом городе и в каждом селении. А может, нет? Может это происходит в большей части обитаемых, разумных миров во вселенной, где разум еще не очистил себе путь. Возможно, Эвил прав и мы не можем вмешиваться каждый раз, когда нам хочется, а народы всех планет должны сами преодолеть все это?
      - Истина неба покарай грешников, накажи тех, кто навлек на нас этот страшный мор! - неистово голосил длинный худощавый священник в синем балахоне.
      Поднимая руки, он каждый раз взывал к милости бога с новой силой в голосе.
      - Накажи их отец, накажи!
      Яркий свет от нескольких факелов, которые держали солдаты, падал на служителя культа. Лицо священника искажалось слащавой злобой, унижением и страхом. Губы его вздрагивали при каждом слове. Глаза горели бешенством веры.
      Люди, соединив ладони и опустив головы, слушали его, неразборчиво шепча молитвы. Судя по всему, они верили, что можно умилостивить высшие силы, жертвуя людьми. Это были фанатики, такие же, как и везде в мире, где царит мрак, а не разум.
      - И ничего с этим нельзя поделать, - подумал Вирк. - Ведь мы могущественны. Мы можем переноситься сквозь расстояния и превращать одну форму материи в любую другую. Но разум миллиардов людей, несмотря на все сделанные успехи, несмотря на все знания людей, таких как доктор Ноторимус, остается нам неподвластен. Как искоренить невежество? Увы, мы не в силах изменить умы людей быстрее, чем это возможно.
      - Подожди меня здесь, - шепнул Вирку Эвил.
      Подойдя к группе солдат, человек в черном плаще с закрытым капюшоном лицом о чем-то с ними заговорил. Потом, отойдя с одним из них в сторону, протянул ему какую-то бумагу и тяжелый кошель, в котором как предположил Вирк, было золото.
      Взяв деньги и прочитав бумагу, солдат поклонился и вернулся к своим товарищам. Эвил оставался на том же месте и ждал его. Затем, ведя за собой на веревке человека со скованными руками, в оборванной, но некогда дорогой одежде, военный вновь подошел к человеку в плаще. Они обменялись несколькими фразами. Затем Эвил вернулся к Вирку.
      - Это и есть тот, ради кого мы тут, в этом ужасном городе в эту страшную ночь, - мелькнуло у Вирка.
      В это время зажглись несколько костров и, издавая истошные вопли, люди встретили подбирающийся к ним огонь. Он был действительно страшен. Вирк вздрогнул, зубы его плотно сжались, но взгляд остался полным сил и воли.
      Сперва лишь мелькая маленькими языками, огонь казался просто светом, который нежно ласкает взор объятого ужасом человека. Затем, становясь пламенем и болью пожирающей ноги, он заставлял душу кричать с такой силой, что, казалось, даже камень не мог вынести такого. Но по мере того, как страшный красный цветок распускался, голоса стихали.
      Тяжелый запах горелого человеческого мяса повис в воздухе. Невозможно было смотреть на происходящее, и Вирк отвел глаза, зубы его разжались. Казалось, Эвил ждал этого его движения.
      - Кто это? - спросил Вирк, с трудом выговаривая слова.
      - Давай выберемся отсюда, и ты все узнаешь.
      Человек, которого привел Эвил Эви, был небольшого роста с круглым животом, таким же круглым лицом, большим тонким носом и маленькими водянистыми глазами. В темноте, царившей вокруг, нельзя было различить его лучше. Он был закован в тяжелые кандалы и еле волочил ноги.
      Трое, не обращая больше внимания на страшную сцену казни, развернувшуюся вокруг, покинули площадь. Пройдя около ста метров по улице Цветочниц, которая была совершенно пуста, они вышли к небольшому темному дому. Вывеска, висевшая на нем и едва видимая в темноте, гласила: "Пристанище меча". Они постучали в дверь.
      - Нам нужен номер, - обратился сквозь приоткрывшееся оконце Эвил. - Я хорошо заплачу, открывайте и не бойтесь.
      - Все мои комнаты пустуют, так что, пожалуйста, - ответил хриплый голос.
      Лязгнул засов. Дверь отворилось, и они очутились в плохо освещенном душном помещении. Щедро заплатив хозяину за номер и взяв свечи, путники медленно поднялись по лестнице. Комната была неплохо, хотя и бедно обставлена. Вирк разжег камин.
      - Вы знаете, почему вы все еще живы? - обратился к неизвестному Эвил.
      - Должно быть, это кому-то нужно?
      - Вы предполагаете, кому?
      - У меня есть некоторое мнение.
      - Так вот, оно ошибочно. Это не графиня Квития Риффи.
      Эвил посмотрел на Вирка и заметил, как изменилось его лицо.
      Неизвестный вздрогнул и испуганно уставился на Эвила Эви.
      - Так кто же это? - трусливо спросил он.
      - Вирк, этот человек - Кото, мастер снов, один из лучших специалистов Рикана в ядах, ну и снадобьях. Он ведь и врач тоже? Не только убийца, - Эвил бросил быстрый огненно-голубой взгляд на незнакомца.
      Таким Вирк не видел своего друга уже давно. Затем, приметив какое испепеляющее впечатление он произвел, Эви продолжил:
      - Это нужно мне и еще вот этому человеку. Имени его, как и моего вам не нужно знать.
      - Что я должен вам рассказать? Или быть может, вы ждете от меня какого-то дела?
      В комнате от пламени в очаге стало почти совсем светло, и Вирк заметил, как внимательно разглядывает его Кото. Он, казалось, хотел узнать в нем кого-то, кого уже когда-то мог видеть, но, отчаявшись в этом, перевел взгляд на огонь. Возможно, теперь он пытался согреть душу после холодной ночи. Этот человек не был уродлив, как и не был красив. Возможно, в молодости он мог считаться даже привлекательным, но теперь черты его утратили былую прелесть. Суровые складки лежали на его лице, низкий лоб был скрыт под жидкими светлыми волосами. У него был широкий подбородок, достаточно свободный взгляд, в движениях его чувствовалась смелость и еще не утраченная уверенность в себе. Очевидно, он умел разгонять свой страх.
      - Нас интересуют ваши отношения с графиней и то, какие задания для нее вы выполняли. Обещаю вам, что если вы будете с нами откровенны, то останетесь живы, - медленно, выговаривая каждое слово, как особо значимое, произнес Эвил.
      - Этот человек, должно быть, не из тех, кого наши считают необходимым для прогресса. Иначе сейчас он находился бы где-нибудь далеко отсюда, как все те, кто просто исчез из тюрем и собственных домов два дня назад. Возможно он и в правду придворный убийца, а отнюдь не врач, - задумавшись, решил Вирк.
      - Хорошо, - согласился Кото.
      - Начинайте.
      - Вы знаете, что моей основной специальностью... Как бы это сказать, является...
      - Знаю, убийство.
      - Я предпочитаю называть это устранением лишних лиц, - решительно обрезал Кото. - Так вот, три года назад, нет, быть может, четыре ко мне обратилась, через свою знакомую, какую не имеет значение, одна знатная дама. Ее интересовали предсказания, вы ведь знаете, что я и этим занимаюсь. В общем, она хотела знать будущее. Я все ей рассказал, как это водится. Но, на этом наши отношения не кончились, а скорее начались. Я получил от нее странный заказ.
      Вирк заинтересовался, он внимательно слушал этого человека и заметил, как сильно он взволновался, когда речь пошла о графине Риффи. Его голос дрожал каждым произнесенным словом.
      - Нужно было изготовить три яда, - продолжал мастер снов. - Один для пожилой женщины и два для мужчин, молодого и старого. Это показалось мне странным, в дальнейшем я решил узнать, зачем столь юной и столь красивой особе такое странное сочетание. Те, для кого предназначались составы, должны были умереть от разных болезней. Я все сделал и получил свои деньги.
      - Что было дальше? - горячо воскликнул Вирк.
      Эвил поймал на нем встревоженный взгляд Кото и сделал другу знак успокоиться.
      - Продолжайте. Для кого предназначались эти яды?
      - Я не узнал об этом сразу. Как подводит иногда людей любопытство! Но потом, подкупив одну из служанок в доме графини, будь она проклята, я выяснил кое-что из чего и поспешил сделать свои выводы.
      Тут он умолк, оглядел своих собеседников и довольно смело спросил:
      - Вы не покормите меня? Я не ел уже несколько дней, и у меня пересохло горло.
      Эвил согласился. Он спустился вниз и вскоре трактирщик принес им хлеба и вина. Кото с аппетитом принялся жевать. Спустя несколько минут, выпив вина и немного повеселев, он продолжил.
      - Ну и жуткая это была история!
 

 
      - Я многое видел, но такого не мог даже представить. Нашей красавице было тогда девятнадцать лет, у нее были мать, отец и старший брат, - Кото глубоко вздохнул.
      Эвил подбросил в камин несколько сухих поленьев.
      - Не мне судить о благородных семьях, но вышло все так, что ни отец, который, возможно, имел в тайне других детей, а при дворе ходили и такие слухи, ни мать, уж не знаю почему, не любили маленькую Квитию. Впрочем, ее брату, который был взрослее ее всего на несколько лет, тоже не перепало ласки. Хотя, возможно из-за сладости своих первых совместных лет, возможно из-за того, что он был первенцем и наследником, к нему относились лучше. В двадцать лет этот красивый, как и его сестричка, парень стал гвардейским офицером. Но обо всем по порядку. Не видя ни любви, ни заботы постоянно сорящихся супругов, наша девочка выросла на попечении слуг. С ней никто не был груб или жесток, думаю, нет, просто она никому не была нужна. Восхищаясь двором, его жизнью в блеске и красоте игр, она мечтала. Но это были не совсем романтические мечты.
      - Вы хорошо знаете эту женщину, - заметил Эвил. - Быть может, вам известно, что в детстве, когда она жила в монастыре, а в жизни этой особы был и такой период, кто-то из подруг неосторожно сказал ей, что ее мать шлюха. Девочка не выдержала и набросилась на обидчицу. С тех пор она жестока, совсем не по-детски и уж совсем не по-женски, дралась со всем и каждым, кого только могла заподозрить в желании оскорбить ее. Она не прижилась в монастыре, родители забрали ее. Это было задолго до того, как вы познакомились в вашей аптеке.
      - Нет, этого я не знал, - взволнованно заметил Кото, для которого эта таинственная история все еще несла в себе много загадок. - Но думаю, что все это правда, чистой воды... Это очень жестокая и злокозненная особа. И очень опасная!
      - Давай снимем с него железо, - как будто убедившись в чем-то, предложил Эвил.
      - Кото, ты расскажешь нам все, что знаешь, и ты будешь жить. Ты будешь свободен и получишь даже больше, чем сам ждешь - у тебя будет новая служба.
      Глаза аптекаря расширились. Он попытался даже улыбнуться, но вышла какая-то нелепая гримаса. Эвил что-то покрошил на заклепки цепей и через минуты узник чувствовал себя свободным. Хрупко рассыпавшиеся оковы лежали у его ног. Он то вставал, то приседал, разводя руками и разминая суставы.
      - Вы просто маг, - с благодарностью пробурчал Кото.
      - Теперь мы ждем продолжения, - заметил Вирк, как только кандалы были сняты, и узник пришел в себя.
      -Постарайтесь не упускать никаких деталей. Все, что вы нам сейчас расскажете, имеет огромное значение.
      - Вы обещали мне жизнь, и хоть я не знаю вас, но все равно верю. Иначе уже давно я превратился бы в жалкие обгорелые кости. Разве не так?
      Не дожидаясь ответа, Кото опорожнил стакан вина, гортанно крякнул, прищелкнул языком, сжал и разжал губы, вздохнул, как будто собираясь духом, и продолжил:
      - Конечно, ведь это мое ремесло - знать, чего хотят люди. Иначе как бы я производил свои предсказания и вел дела долгие годы. Я никогда не чурался лезть в чужие дела, выискивать, разнюхивать, собирать обрывки, взвешивать. Только тогда я принимал решение, подсовывая то, что требовалось, когда располагал информацией. Но я всегда делал это, ну... шпионил, - он неуклюже ухмыльнулся, - незаметно и никогда не попадался. А ведь у меня был большой опыт! Но в этот раз все вышло по-другому, уж не знаю как, но не иначе чем через подкупленную мной служанку, но графиня все узнала, а может, просто решила устранить опасного знакомого?
      Видно было, что этот коварный и бессердечный человек, временами, казавшийся таким печальным и даже жалким, действительно сильно переживал.
      - Что же вы узнали? - уверенным голосом спросил Вирк. - И держитесь хронологии, нам не очень интересны ваши волнения. Помните, жизнь взамен за факты, - безжалостно сверкая глазами, произнес Эвил. - Только так!
      Кото испуганно посмотрел на него и все тело его объятое страхом, приняло какое-то лакейское выражение.
      - Продолжайте. Зачем графине нужен был яд? Кого она хотела отравить?
      - Квитии было девятнадцать лет, когда, вопреки ее желанию, отец решил выдать ее замуж за одного родовитого и славного старика. Но честолюбивую аристократку, упивавшуюся мечтами о славе при дворе, власти и страстных любовных приключениях, старый провинциальный магнат не привлекал. К тому же у него было несколько взрослых сыновей, что оставляло мало шансов унаследовать состояние. Нужно было что-то делать. И она выбрала яд. Вы ведь знаете, господа, а я убежден, что такие знатные особы, как вы, не раз прибегали к этому средству, интрига не всегда приносит победу и есть моменты, когда из самых благородных побуждений дворянин ищет мастера снов.
      - Циник, теперь он подлизывается к нам. Незримо торгуется за свое хорошее положение в будущем, - подумал Вирк.
      - Яд! Это было три состава. Превосходных состава! Один из них предназначался матери, другой отцу, третий брату. Но события развернули небесную колесницу в другую сторону.
      - Ужасно, - думал Вирк, - как могла эта очаровательная девушка решиться на такое чудовищное убийство? Отравить всю семью! И ради чего? Ради того, чтобы избежать брака с глупым стариком? Нет, ради земель, ради золота и славы, ради власти. Неужели все люди этого времени таковы? Но нет, не все. Только высшие, только благородные. Народ другой, задавленный и темный, грязный и нищий, обманываемый именем бога и именем короля, он живет иными стремлениями. В нем, даже в такие мрачные эпохи, скрыт заряд новых передовых сил. Именно он, ведомый тягой к разумному и светлому завтра, преодолевает в себе все эти отвратительные пороки. Но это долгий и непростой путь. Путь жестокой борьбы одних социальных сил против других; путь, не лишенный крови и насилия. Но все равно светлый и добрый путь.
      - Ее отец граф Риффи неожиданно погиб на войне. Чья-то шпага, или быть может пуля, что менее благородно, нашла его и лишила жизни, - продолжал Кото, в каждом слове которого чувствовался страх перед приоткрываемой тайной.
      - Но мать девушки и ее брат даже после этой смерти не отказались от своей мысли выдать Квитию замуж, как бы она их не просила не делать этого. Они отвечали ей: так будет лучше для нее и для них. Ничего уже нельзя было добиться словами, и тогда она решила использовать два бутылька из тех трех, что я ей дал.
      - Отвратительная мораль, - подумал Вирк, - разве можно заставлять человека жить с неприятным ему существом. Да и вообще разве можно принуждать людей к чему бы то ни было?
      - И вот мать Квитии заболела, она простыла на королевской охоте, так все решили, и через неделю, несмотря на усилия врачей, умерла. Спустя еще месяц умер брат графини, у него остановилось сердце. Все говорили тогда, что этот бедный мальчик не выдержал смерти родного существа. Квития долго болела, как будто страдая от тяжелой потери. Ее брак, так тщательно подготовляемый покойными родственниками, рухнул. Она была свободна и богата. Но обычаи суровы, и чтобы не гневить их, она покинула Рикан на два года, как будто удалившись от тягостных ей воспоминаний. На юге в королевских колониях она привольно, ни в чем себе не отказывая, жила все эти годы, лишь малую часть времени проводя в Рикане, пока пираты не вынудили ее покинуть эти живописные места. По слухам, она чудом вырвалась из их рук не то, обманув, не то, соблазнив одного из их вожаков, кажется Режерона.
      Эвил посмотрел на своего друга и улыбнулся, как бы говоря: "Вот посмотри, какая у тебя слава, парень, и ведь все это целиком твоя собственная заслуга". Вирк тоже улыбнулся, хотя в его лице чувствовалось напряжение. Он ловил каждое слово.
      - Город был полон слухов о знаменитом возвращении графини Риффи. Я дал себя охватить всем этим настроениям и сунулся в ее дом, чтобы удовлетворить свое проклятое любопытство. Очень уж мне хотелось кое-что разузнать. Но она не забыла меня. И я просто-напросто угодил в капкан этой коварной женщины. Хотя узнал об этом я, только когда цепи сомкнулись на моих руках.
      - Небось, хотел содрать с нее еще денег за свое молчание, - мысленно усмехнулся своей догадке Вирк. - Не верю я в простое любопытство, да еще с подкупом прислуги такой знатной особы. Или быть может, тут было что-то другое?
      - Влияние при дворе этой красивейшей женщины росло, - продолжал Кото, - и спустя год на руках и ногах моих оказались кандалы. Со мной никто не разговаривал, просто бросили в одиночную камеру и все. Но к этому времени произошли еще более интересные события.
      Эвил снова положил в огонь несколько поленьев. В комнате опять стало светло. Должно быть, всплески красной воды в камине напомнили Кото о чем-то грустном, так как он надул губы, опустил голову и на время умолк. Но тепло и уют большого старого кресла сделали свое дело, и вскоре он опять оживился. На этот раз ни кто не прерывал его размышлений, и, казалось, он был благодарен за это.
      - Мне нет дела до Риканского королевства, до всех его войн, до его политики в империи и всяких религиозных гонений, я просто жил, богател, торгуя своими снадобьями. В основном это все-таки были лекарства, я ведь аптекарь. Еще не было известно, что графине известно о том, как далеко проник мой нос в ее дела, это вообще выяснилось уже потом - в тюрьме, но внезапно умер наш король. Мне нет дела до королей, если они не трогают меня и дают старому бедняге делать свою работу. Но тут все вышло как-то не так. О смерти Нелера VI я узнал от моего давнишнего приятеля - Кено, королевского врача, с которым мы еще вмести учились, а потом обделывали некоторые лекарские делишки. Он передал мне записку и предложил встретиться, текст ее был очень тревожным. Тогда еще некто не знал, что старик король умер, только ходили слухи, что он заболел. Хорошо помню день, когда неуверенной рукой Кено постучал в мою дверь. Был холодный дождливый вечер. Дул ветер. Ну и видок же у него был! Встревоженный? Не то слово! Дыша паром, словно загнанная лошадь он пробрался в мой кабинет. На нем не было лица. Дрожащим голосом он поведал мне, что произошло во дворце. "Король умер, - сказал он. - И это поистине странная смерть. Он давно болел, но смерть наступила совсем от другой болезни. Возможно, его отравили". Он подробно описал симптомы, и я сразу понял, что это был мой яд, тот самый, что я изготовил когда-то для графини. Теперь она вернулась, а король вдруг умер. Все это немало тогда меня встревожило. С Кено у нас были доверительные отношения, он знал многих моих клиентов. Я все ему рассказал. Его лицо, в котором и без того лишней кровинки не было, теперь совсем побледнело. Мы все обсудили и решили молчать.
      Он тяжело вздохнул, рассеянно посмотрел на огонь, налил себе вина и выпил его залпом. Потом сжал зубы, взявшись за голову руками, и задрожал. Так продолжалось минуту.
      - Мне не понравилось все, что поведал мне друг. Хорошенько подумав, я понял: графиня Риффи причастна к смерти нашего короля. Эта мысль испугала меня еще больше, - продолжил Кото, когда нервный приступ прошел. - Но это было только начало. На следующий день мой друг был найден мертвым в своем доме. Должно быть, его тоже отравили. Узнав об этом и почувствовав опасность, ведь и на мой след в этом деле должны были напасть, я ринулся домой. Только одно крутилось в моей голове, забрать спрятанные деньги и бежать. Бежать! Словно ураган я ворвался в мое логово, взял все необходимое и отправился к выходу. Но только я открыл дверь, собираясь сделать новый шаг, как четверо бертейских гвардейцев схватили меня. Капкан захлопнулся. Дальше вам все известно: тюрьма и церковный приговор - смерть на костре, - он вздохнул. - А может, и не предавала меня эта служанка? Может события сами, своим божественных ходом погубили меня? Кто теперь может сказать?
      Он налил себе еще вина и выпил.
      - Не пейте так много, - заметил Эвил. - Скоро утро и вам понадобится ум и силы. Вы сдержали слово и поведали нам всю эту историю целиком. Я благодарен вам, а мой друг, возможно, благодарен вам еще больше.
      Вирк кивнул головой.
      - Теперь пришло время и мне сдержать мое слово, - продолжал Эвил Эви. - Вот ваши бумаги, а это деньги на дорогу. У вас теперь другое имя и вы теперь другой человек.
      При этих словах он вынул из-под плаща четырехугольный сверток и увесистый кошелек, и протянул аптекарю. Тот, дрожащими руками существа, не то еще не пришедшего в себя после обращения к мрачным воспоминаниям, не то испуганного собственным везением, которого уже не ждал, взял их.
      - Через час уходите из этого места. Купите себе лошадь и отправляйтесь на север к границе. Там разыщите в лагере мятежников Мортиса Эви и передайте ему то письмо, что я вам дал. Дальнейшая ваша судьба будет складываться на службе этого человека. Ваша верность будет вашей безопасностью. Знайте, что именно Мортис Эви спас вас сегодня.
      - Я благодарен вам, и я благодарен этому человеку. Будьте уверены, я буду честным его слугой.
      - Не сомневаюсь, - подумал Эвил. - Ума у тебя, похоже, прибавилось, да и выбирать тебе не из чего - ты изгой. Поэтому будь добр, не совершай глупостей.
      Эвил улыбнулся.
      За окном забрезжил рассвет.
      - Нам пора, - произнес он.
      Две черные фигуры вышли на улицу. Было тихо. Они прошли несколько метров и остановились. Повернувшись, друг к другу они пожали руки.
      - До встречи, - сказал один.
      - До встречи, - ответил другой.
      И оба они растворились в прохладном зимнем городе.
 
       Глава 4. Море пороховых ветров
 
      Утренний туман начал рассеиваться, и противники увидели друг друга. Это были лишь сумрачные очертания чего-то далекого, но и те и другие сразу поняли, что за темные точки вырисовываются на горизонте.
      Море было спокойным, дул слабый западный ветер. Покрытые легким, белым, едва прозрачным полотном прибрежные воды все еще скрывали приближение битвы. Но люди уже чувствовали: скоро, очень скоро огонь и грохот орудий, крики как живых, идущих на смерть, так и умирающих нарушат эту тишину. Просыпалось солнце.
      В кают-компании не жгли свечей, было уже светло и, рассевшись на простых стульях, кто - подперев руками голову, кто - развалившись, кто - нервно теребя ус, моряки как бы склонились над развернутой перед ними картой будущих событий. Кто мог в этот ранний час сказать, что его ждет? Что ждало их всех?
      В комнате стоял терпкий запах пота. С палубы доносились голоса, корабельными звуками наполнялась тишина молчащих людей. Но все эти далекие сигналы жизни флагмана не нарушали общего безмолвия.
      - Через несколько часов мы атакуем неприятеля, - как бы разрывая пелену, разделяющую ночь и день, вчера и завтра, сон и реальность, начал Режерон. - Их корабли стоят на внешнем рейде Манра и ждут нас. Риканцы уже несколько дней знают, что мы кочуем у их берегов. Силы врага превосходят наши. По тем данным, что мы смогли собрать известно: у них 31 линейный корабль, то есть на 9 больше чем у нас, примерно 15 фрегатов и 10 судов меньшего водоизмещения. Итак, основное преимущество противника в крупных судах, а значит в орудиях. Сколько у нас пушек?
      - Вирк, мы располагаем 1356 орудиями. У противника их примерно 1800, - сухо заметил Вакт. - Не самый лучший расклад. К тому же моряки устали, а кораблям не повредила бы починка.
      Вырвав взгляды словно из пустоты, все угрюмо уставились на него. Вакт нервно развел руками, как бы говоря: "Не я это придумал и нечего тут на меня пялиться".
      Вирк налил себе кислой воды и посмотрел на своих капитанов. Их лица были тревожно напряжены. В каждом движении чувствовалась ждущая тревога.
      Пауза была короткой. Как будто уловив вызов событий, собравшиеся горячо заспорили. То, что так спокойно произнес Вакт вывело их из себя: нужно было сражаться и победить, а вместо этого эскадра, преодолевшая сотни километров, могла быть беспощадно разгромлена только потому, что неприятель был готов к встрече с ней. Но жаркие, страстные споры не привели ни к чему.
      Мудрый толстяк, все время молчавший и только потягивавший лимонную жидкость, облизнул губы. Он долго слушал все те бредовые мысли, что высказывали его товарищи и теперь, по-видимому, собирался что-то сказать.
      - У них больше орудий? Ну и что же? Наши суда маневренней, мы превосходим их в скорости, у нас лучшие в мире моряки, просоленные смелые ребята, - размеренно выковывая каждое слово, произнес он. - Непригодных для боя судов у нас нет. Кто тут сомневается в нашей победе?
      Гул голосов затих.
      - А ведь старина Толстяк прав, - поправляя, свои пышные усы, подмигнул приятелям капитан Джен, - на кого мы можем положиться в этой войне, если не на наших храбрых ребят. Люди выигрывают сражения!
      - Только не при плохом ветре, да еще западном, - резко ворвался Цего, славившийся тем, что в нужный момент может сказать то, о чем другие предпочитали молчать, эта черта не раз подводила молодого горячего пирата. - Ветер, ветер на их стороне!
      - Какой прок в ветре, если они стоят, по докладам вахтенных в две кильватерные колонны. Думаю, используя свое подветренное положение, они будут ожидать нашей атаки, чтобы в момент боя лишить нас видимости пороховым дымом своих пушек. Да и самих орудий у них больше, это по замыслу герцога Моргеза при классическом ведении боя обеспечит риканскому флоту победу.
      - Значит, Толстяк, ты думаешь, они будут стоять на месте?
      - Уверен.
      - Ну, хорошо, вот ты уверен, а кто объяснит, почему это им не поймать в свои паруса ветер и не взять нас, к примеру, в двойной огонь? - снова вмешался Цего.
      - Не горячись, парень, - все так же спокойно отвечал Мудрый толстяк, - думаю, адмиралу Режерону есть, что нам рассказать, а то мы все дерем глотки, а проку нет. Только муку мелем, а надо бы и хлебушек испечь. Да и шум стоит, словно в парламенте.
      Пираты расхохотались, удачное сравнение с "дурацким заседалищем", коим многие считали только что избранный орган республики, подняло храбрым морским змеям настроение.
      - Так как же мы будем действовать?
      - Времени не много, - начал Режерон, - так что послушайте, что я вам скажу. Думаю, делу это не повредит, - улыбнулся он.
      - Хорошо адмирал, - загудели одобряющие голоса.
      - Мы быстрее их и если бой пойдет в маневр, то не они нас, а мы их поставим в два огня и выиграем сражение. Такой расклад не нравится адмиралу Моргезу и, надо полагать, он, не будь дураком, рад радешенек плохому ветру. Но это пока так, некоторые соображения.
      Уверенный прямой вид адмирала Режерона хорошо подействовал на всю братию, и в кают-компании установилась такая тишина, что слышно было даже, как бьется о борт "Бежевого демона" волна.
      - Теперь перейдем к нашему плану, - спокойно, даже несколько дерзко надув губы вставил Мудрый толстяк, как будто в чем-то важном помогая адмиралу.
      - Противник постарается навязать нам длительную артиллерийскую дуэль, - продолжал Вирк. - Имея на 500 орудий больше, он за несколько часов боя сломает нашим красавцам мачты, пробуравит ядрами борта, разворотит бомбами палубы и перекосит наших молодцов картечью. Мы, конечно, тоже немало изуродуем его военные корабли, но сражение проиграем. Никакие малые маневры в бою не спасут дело. Так что же делать? Как, имея в активе суда с хорошей обводкой, маневренные и быстроходные, превосходных артиллеристов и закаленную во многих боях морскую пехоту, выиграть сражение, а, по сути, и всю войну? Вот что я предлагаю: мы атакуем, прежде всего, флагман и головные суда колонн, сосредоточим на них огонь лучших кораблей эскадры, а затем возьмем их на абордаж. Прочие наши корабли отвлекут на себя остальные силы противника. Расстроив порядок риканцев, мы к вечеру уничтожим их флот корабль за кораблем. Вы спрашиваете себя как это возможно, ведь против нас сама стихия моря? В ближайшие часы ветер изменится. Сейчас он западный, а будет юго-западным, но этого наши враги не знают, и знать не могут.
      - Вирк, откуда тебе известно про ветер, уж, не с дьяволом ли ты нашел общий язык? - удивился за всех Джен.
      - Правда, адмирал? - вторили ему басистые голоса.
      - Еще два часа назад, получая первую информацию о том, что риканский флот близко, я прислушался к голосам береговых чаек. Их крики и стиль поведения сказали мне, что погода изменится, и помогли понять, откуда будет дуть ветер. Начинается весна, а весной тут преимущественно дуют теплые юго-западные ветра. Вам ведь известно, что я вырос в этих местах и знаю кое-какие приметы.
      Режерон улыбнулся, его тонкие длинные пальцы аккуратно разгладили эспаньолку. Вирк чувствовал, как легко и властно он вселил уверенность в измученные долгим плаванием сердца этих суровых, прямых людей. Их глаза горели огнем, гордо поднятые головы демонстрировали силу, волевые складки лица напряглись в потоке мыслей. Теперь только от них, от их ума и ловкости в бою зависела победа. Могучие и гордые, они сейчас воплощали мощь всех тех, кто на борту четырех десятков кораблей чистя орудия и мушкеты, оттачивая кортики и абордажные сабли, ждал рокового часа.
      Совет был закончен. План принят, и капитаны вернулись на свои корабли готовиться к бою.
      Получив информацию о том, что у пиратов значительно меньше кораблей и решив максимально, с самого первого часа сражения, использовать свой перевес в орудиях, адмирал Моргез перестроил свои суда в одну линию. В свою очередь Режерон, разделив эскадру на шесть отрядов и поручив им действовать согласно плану, построился также.
      Моргез не мог избежать битвы - флот противника находился в королевских водах, нужно было опасаться его действий. Однако мятежники не имели базы: им негде было залечить раны в случае неудачи. Даже неуверенная победа риканцев могла стать для флота республики катострофой.
      Было уже около 10 часов, когда гул первых орудийных залпов возвестил флотоводцам обеих сторон, что сражение началось. Моргез не ожидал такой стремительной атаки республиканцев, как и не мог он предсказать, что направление ветра изменится. Уже в первые минуты, еще так и не поняв из-за чего, пираты вступили в бой не со всеми его кораблями, а лишь с частью, он смог убедиться: лучшие артиллеристы на неприятельской стороне. Впрочем, все это его мало беспокоило; с детства медлительный и методичный, он всегда полагался на схему, на мертвые обстоятельства и не доверял людям. К тому же выбранное им место боя оставляло мало возможности для маневров неприятеля и так или иначе он должен был проиграть. Вопрос, как казалось старому риканскому адмиралу, сводился к времени. И сейчас, когда борт о борт шли, состязаясь в огненной схватке смерти многопалубные корабли, он был уверен в победе: слишком велика была мощь Риканского флота и самонадеянность этого человека.
      Гром, надрывные голоса, пронзительный свист снарядов, потоки застилающего все порохового дыма - все это создавало ту непередаваемую словами атмосферу боя, в которой словно в страшном водовороте кружились, сея шквал смерти красивые парусные гиганты. Полные ветра паруса с гербами, изящные, ощетинившиеся жерлами десятков орудий обтекаемые корпуса, покрытые золоченой резьбой носовые и кормовые части кораблей - все это движение, непрерывное сочетание блеска металла, упоительных рисунков и таинственной резьбы было сейчас противопоставлено жизни. Одним словом, в эти роковые часы история и природа нашли место соединить красоту творения рук человека и смерть, страшное детище его дел.
      Бой завязывался по всем правилам: линия против линии шли республиканские корабли против риканских, веселый ветер наполнял их паруса и развевал красивые золотисто-голубые знамена королевского флота и скромные серо-зеленые, с разорванной цепью флаги морской республики. Залп за залпом состязающихся в разрушительной силе батарей разбивал воздух. Грохот. Дым. И так снова и снова. Голоса!
      Уже почти час республиканский флагман "Бежевый демон" ведет бой со "Светлым посланником", флагманом Риканского флота. Осыпая друг друга ядрами и бомбами, два этих титана морской войны кажется - несокрушимы.
      - Как ведут себя наши фрегаты? - крикнул Вирк стоящему рядом Джену, командиру его флагмана.
      - Бьют книппелями!
      - Хорошо!
      Они на второй палубе "Бежевого демона", но даже если бы они находились в любом другом месте, услышать друг друга было бы не легче. Бой, казавшийся отсюда, из-за орудийных портов, просто бесконечным громом и треском, держал нервы Вирка в напряжении. В точно таком же напряжении, как и у всех в этот день.
      - Огонь!
      Гул, непрерывный, переходящий из одного в другой. Слышится грохот и треск сокрушаемого дерева, это неприятельское ядро врезалось в борт. Крики, команды охрипшими голосами. И снова рев орудий. Голоса не смолкают, но их невозможно разобрать. Выстрелив, орудия не откатываются, а отлетают от портов удерживаемые в своей смертоносной силе только крепостью канатов. Перепачканные канониры неутомимо волокут заряды. Лихо работая банником, совсем молодой смуглый парень улыбается белыми ровными зубами. Старый бородач-артиллерист берет наводку, отменный грубиян - он отличный стрелок.
      В воздухе горьковатый запах пороха. Все готово. Снова звучит привычная команда. Залп и Вирк видит, как щепки вылетают из шпангоута риканского флагмана.
      - Фрегаты и часть линкоров бьют книппелями, - прорывая шум, снова кричит Джен.
      Вирк слушает. Тут можно оглохнуть, но нужно разбирать слова.
      - Прекрасно, пусть крушат их рангоуты! - кричит он Джену.
      - Оставим их без мачт адмирал?!
      - Да, пусть будут неподвижны, только так мы выиграем в мобильности и начнем абордаж! Отдайте приказ морской пехоте готовиться!
      - Есть!
      Слышится взрыв. Несколько человек несут на носилках раненого. Искаженное болью лицо. Это почти мальчик, у него оторвана рука.
      - Небось, первый раз в море, - думает Вирк. - Вот чертова мясорубка!
      Джен, быстро крича прямо в ухо, раздает приказы.
      Чувствуются удары неприятельских снарядов. Грохот. Слышно крики.
      - Попал!
      - Черти, где заряд! Несите заряд!
      - Целься!
      Вирк быстрым уверенным шагом, цепко помогая себе руками пробирается наверх. Повсюду суетятся матросы, что-то говорят офицеры, спрашивают его, он отвечает. Ноги идут сами собой. Палуба сотрясается, Вирк бежит наверх, следом за ним Джен. Под ногами щепки, куски каната, что-то еще. Воздух, небо! Где-то поблизости шипит граната. Взрыв кусок борта вылетает в стороны. Вирк пригибается.
      - Адмирал! Адмирал, "Нелер IV" идет ко дну!
      Первый неприятельский корабль тонет. Вирк раскрывает трубу и моментально ловит очертание горящего судна. Срубленные мачты, мечущиеся силуэты людей. Повсюду огонь. Корабль словно рассыпается, погружаясь в воду. В зеленой усеянной обломками воде поблизости от него плещутся, спасают жизнь люди. Вирк переносит взгляд дальше. Страшная картина: изуродованные гиганты с почерневшими парусами, мелкими красными вспышками, все в дыму, едва можно видеть вымпелы и флаги. Мачты многих неприятельских кораблей испорчены. Он бросает внимательный взгляд на своих. Они выглядят немногим лучше.
      "Нелер IV" - второй корабль в Риканском флоте, скрывается под водой. На поверхности остаются лишь горящие обломки его мачт. Вирк складывает трубу.
      - Здорово же они его! - думает он.
      Вирк улыбается. У него суровое, но радостное лицо.
      - Передайте всем мою благодарность! Толстяк молодец!
      - Да адмирал, славный капитан! - кричит молодой офицер в кирасе с какими-то бумагами под мышкой.
      - Наши орудия работают лучше, Вирк! - слышится охрипший голос Джена. - Слава канонирам!
      - Джен! Идем на абордаж!
      Успешно выдержав первую часть боя, выведя из строя несколько риканских кораблей и повредив большому их количеству мачты и паруса, республиканцы перешли к активным действиям. Одно за другим, вслед за флагманским линейным кораблем, их суда перешли к абордажному бою.
      Залп за залпом две верхние палубы "Бежевого демона" изрыгают потоки картечи. Не выдержав концентрации огня, потеряв былую подвижность, с поврежденной грот-мачтой и сваленной бизанью "Святой посланник" пытается уйти от неминуемого столкновения. Ничего не выходит. Несколько республиканских линкоров по-прежнему ведут по нему огонь. В такой же ситуации еще три риканских корабля. Еще час назад их было четыре. Это лучшие королевские военные суда.
      Все готовятся к абордажу. Палуба теперь полна народу. Согнувшись, как все и прижавшись, Вирк осматривает своих людей. Бодрые и закопченные, они уверенно держатся на ногах и смеются.
      Скрип и треск. Теперь два корабля это один корабль, их борта соединились. Взлетают кошки, шипами вцепляясь в борт вражеского корабля. Впиваются крючья абордажных шестов.
      - Живее ребята! Тяните! Еще, еще!
      - На палубе никого не видно, только трупы!
      - Наверное, попрятались!
      - Ну и выкосили же мы их картечью!
      И вдруг неожиданно поднимаясь из-за борта, риканские мушкетеры дают залп. Крики, громкие и беспорядочные. Скошенные свинцовым потоком люди падают, оставляя свои тела. Ответный залп. Невероятная стихия движения. Отражаясь в жарком солнце, блестят клинки: шпаги, абордажные сабли, кортики, палаши. Вирк, с абордажной саблей в одной руке и пистолетом в другой, перескакивает на неприятельский корабль. За ним бесконечным потоком, прикрытым неумолимым огнем мушкетов, мушкетонов и пистолетов, срывая в порыве лихости широкополые шляпы и сверкая красками платков, несется морская дружина.
      - На абордаж!
      - Делай как я! - кричит молодой резвый голос, и словно слыша и понимая его слова за сотни метров, республиканские суда один за другим идут на абордаж.
      Треск. Все новые и новые корабли сходятся в жестокой схватке. И без того распавшийся строй риканцев рушится. В сражении больше нет порядка.
      Пустая палубы "Святого посланника" вдруг оживает. Сверкая клинками, риканцы появляются из своих укрытий и бросаются на врага. Лязг стали и крики, царящие вокруг, глушат шум остального боя. Для многих это последняя схватка, для кого-то первая.
      Динамичное вначале сопротивление королевских солдат и матросов постепенно спадает. Они еще дерутся, но их дух надломлен. Проиграл тот, кто сдался. Вирк в гуще боя, его короткий быстрый клинок сверкает то там, то тут. На Режероне нет кирасы, только светлая уже изодранная рубаха, камзол где-то брошен.
      - Хватит!
      - Нет!
      - Не стреляйте, я сдаюсь!
      Кажется, на этом корабле бой заканчивается.
      Кто-то быстрый как поток огня в летнем лесу взбирается на мачту, несколькими ударами сваливая тех, кто встает у него на пути. Он выше и выше. И вот, Риканский флаг спущен и новый - флаг республики взвивается над королевским флагманом.
      Всюду риканцы бросают на палубу оружие. Они сдаются. Радостные лица победителей. Крики, суета. Двое морских пехотинцев ведут богато одетого старика. На нем расшитый золотом дорогого сукна зеленый камзол, оранжевые чулки, тонкой кожи мягкие туфли.
      - Кто это? - думает Вирк. - Кто это?
      - Адмирал Режерон! Герцог Моргез!
      - Вот чудак вырядился как баба!
      - Он думал, будут танцы!
      Хохот. Здесь нет почтения к аристократам. К ногам Режерона летит красивая с тонкой золотой гардой шпага. Человек не поднимает глаз, у него раздавленный вид. Рот слегка приоткрыт, уродливые напудренные щеки свисают от жира.
      - Уведите трофей! - командует Вирк.
      - Корабль полностью в наших руках, - сверкая глазами, докладывает молодой офицер с тонкими усиками и перевязанным плечом.
      - Принимайте командование, Курн. Бой еще не закончен!
      Но бой уже закончен.
      Один за другим республиканские флаги взвиваются над мачтами красивых трофеев. И словно следуя какому-то невидимому примеру, или, возможно, потеряв надежду, на других риканских судах взлетают белые флаги. Сражение проиграно. Даже храбрым безумцам незачем больше отдавать жизнь. К тому же многие моряки сочувствуют республике. Это играет свою роль. Все тише и тише кажутся залпы орудий, все меньше облака порохового дыма и все громче кажутся радостные голоса победы.
      Вирк измучен. Вспотевший, весь в крови, но целый, у него лишь несколько царапин, он ухмыляется в черный ус. Во рту все пересохло, хочется пить. Рубаха изорвана и даже нагрудная кобура на восемь пистолетов держится неизвестно на чем. Он горячо дышит, выслушивая одну реляцию за другой.
      Почти совсем тихо. Слышатся только голоса. Больше нет ни одного выстрела. Сражение выиграно, только восемь небольших риканских кораблей спаслись. Всюду реют серо-зеленые флаги республики.
      - Слава Режерону!
      - Ура адмиралу!
      - Цепь разорвана, - думает Вирк. - Теперь то, что с таким трудом и ценой стольких жизней создано, будет жить. Островная республика станет первым буржуазным государством на этой планете. Какой трудный и какой большой шаг вперед. И сколько жизней оставлено позади.
      Большой, грузный, усталый человек медленно поднимается на борт. Переваливаясь с ноги на ногу и опираясь на трость, он медленно идет к Вирку. У него перевязана нога, каждый новый шаг дается ему с трудом. Режерон помогает гостю взобраться на мостик. Отсюда великолепный вид. Разбросанные вокруг корабли еще пестрят кое-где риканскими вымпелами.
      - Мои поздравления, адмирал, - ровным и немного взволнованным голосом говорит Мудрый толстяк.
      - Спасибо старина, мои поздравления.
      Большой человек улыбается добрыми умными глазами.
      - Может, выпьем по стаканчику? В честь такого случая, адмирал?
      - Я люблю тебя старый демон, - смеется Вирк. - Конечно, выпьем. В Манре есть отличная таверна...
 

 
      Большая светлая комната была почти пуста. Новый король не любил перегруженные старой мебелью помещения. Поэтому его спальня выглядела совсем по-другому. Обитая тонким светло-зеленым сукном с золотым рисунком, она была заполнена лишь немногими необходимыми вещами. В ней было несколько легких резных стульев, большая кровать, столик для завтрака, два аккуратно поставленных у стены серванта. Пол украшали дорогие, испещренные таинственным рисунком ковры. Король Мальв I, на котором в этот час была лишь ночная пижама, нечесаный, но как-то странно похорошевший после того, как на его пушистую голову был возложен монарший венец, заложив руки за спину, расхаживал из угла в угол. Благо комната была просторной.
      Прямо напротив большого окна одернув тяжелые темно-зеленой парчи шторы, за столиком уставленным мясом и фруктами в одной рубахе с крупной костью в зубах сидел уже знакомый нам красивый мужчина. Он яростно жевал. Его глаза сверкали утренним солнцем. Это был Поллор барон Шонген, бывший драгунский лейтенант, ставший теперь гвардейским полковником, королевский любимчик и баловень.
      - Милый Поллор, как я устал! Я не был на охоте уже неделю! Неделю! А балы, которые мой дружок вы так любите? Их не было уже месяц!
      - И все потому, мой король, что мы тратим все наши деньги на эту дурацкую войну, - ласково рычал барон. - А спросить у канцлера, так у него всегда виноваты придворные расходы, то есть вы и я.
      - Право, милый Поллор, вы несправедливы к господину Реке Нолузскому. Он настоящий патриот. Ведь этот человек только и думает о нашем процветании, - пытался доказать самому себе робкий баритон короля.
      - Мой король, а нельзя нам как-нибудь отделаться от этого надоедливого старика? - чувствуя неуверенность в голосе собеседника, и зная, как Мальв I не любит своего канцлера, начал Поллор.
      - Отделаться?
      - Да.
      - Как это отделаться?
      - Ну, как-нибудь так... Скажем, дать ему почетную отставку или... Или... он ведь у нас очень набожный, ну и поселить его где-нибудь в монастыре, подальше от нас, поближе к богу?
      - А кто будет канцлером?
      - Ваше величество может сделать канцлером любого!
      Король взял со стола, за которым аппетитно завтракал его друг, красивый стеклянный бокал и гроздь винограда. Потом он вприпрыжку добежал до кровати, забрался на нее и стал поедать ягоду за ягодой. Вкус был не совсем тот - виноград вырастили в оранжерее, настоящий еще не созрел.
      - Ладно, я обо всем этом подумаю.
      - Но ведь ты уже об этом думал вчера. И позавчера. Зачем тянуть? Разве мало того, что этот Реке уперся и не хочет не мира, не перемирия. Казна пуста, армия разбита, имперские крепости пали одна за другой, флот уничтожен, Манр захвачен. Народ бунтует и недоволен, поступление налогов падает, казна пуста. Всюду разбойничьи шайки, тайные вольнодумцы, кругом срамные памфлеты про канцлера. И, между прочим, вашему величеству тоже перепадает. А всему виной упрямство этого старого лося.
      Король снова задумался. Он сложил губы, состроив лицо человека обреченного на мысли, перестал жевать и заглянул в свой бокал, крутя его в руке. Капли белого искристого вина перекатывались по его стенкам.
      - Господин Режерон разгромил и пленил господина Моргеза, хитроумного и неспешного, высадил десант и захватил Манр. Господин Эви разгромил господина Телгоре, этого безумного льва, и взял Тогерн. А ведь сейчас весна и кампания только началась! Значит: в ближайшие месяцы мои славные полководцы и флотоводцы совсем подведут меня к плахе. А ведь я только начал царствовать!
      - Это кредит, то есть то, что мы позволили нашему первому министру, правда здесь не хватает еще нескольких сот миллионов долга под разный процент и еще всякой всячины. Ну да ладно. Перейдем к дебиту.
      - Правильно, так что же мы имеем относительно прибытия, - король задумался и несколько раз почесал затылок. - Что-то я ничего не могу вспомнить. Ага! В дебите мы имеем все то, что у нас еще осталось, ведь так?
      Король не был силен в бухгалтерии и потому мысли его нельзя назвать совершенно математическими. Впрочем, все это не помешало ему по-своему оценить ситуацию, которая его немало тревожила.
      - Разве можно спокойно царствовать, когда твой главный помощник творит разные глупости. На кой черт нам держаться в имперских землях, если у нас нет ни солдат, ни денег? Неужели не ясно: народ устал, а шутки с опасным в такую пору сбродом до добра не доведут? И кострами, пытками, казнями, всякими судами делу не поможешь. О, как мне все это надоело! Думать об этих вещах, когда можно так здорово проводить время: охотиться, танцевать, пить и веселиться, любить, наконец. И все это из-за глупой политики, чтоб она провалилась!
      - Не забывайте про себя дружок, вы ведь тоже в дебите, - прервал поток монарших мыслей Поллор. - Но, так или иначе, с нашим раскладом быстро может оказаться и так, что мы будем в кредите. Печально. Так что, мой король, пора брать политическую бухгалтерию в свои руки.
      - Новое правительство? Но ведь это не так просто? А кому поручить все эти ужасно запутанные дела? - вновь погрузился в рассуждения Мальв. - Переговоры, как их провести? Кто сможет договориться с бунтовщиками? Кого они вообще станут слушать после всего, что натворил этот Реке Нолузский? Кто, кто, кто? - закружился в танце король.
      - Эдду, - легко подсказал простой ответ барон-фаворит.
      - Мой банкир? Он? Он сообразительный конечно, даже очень, но вот могу ли я на него положиться? Он надежный?
      - Да, ваше величество! Да, мой король! Это преданный человек, он любит вас и готов ни с чем не считаясь взять на себя риск заключения перемирия, а потом и мира. И к тому же у него есть деньги!
      - Это большое дело.
      - Почти невозможное!
      - Так я назначу его канцлером?
      - Отличная идея, Мальв! Пусть этот пузатый скряга наведет порядок в наших финансах, а мы будем развлекаться. Ведь не королевское же дело копаться в этих дебитах, кредитах и балансах, в конце концов?
      - А ты прав, мой милый Поллор. Так мы и поступим, для начала, - король взял колокольчик и позвонил. - Это ведь не простое дело убрать старого паука и свести дела к положительному балансу, - усмехнулся он.
      Настроение Мальва I улучшалось, дурные мысли, как только стало понятно на кого их переложить, покинули его. Теперь этот страстный охотник, обжора и притворный религиозный фанатик знал, что нужно делать.
      - Доброе утро ваше величество, - склонился в глубоком поклоне камердинер короля Фуне. - Как вам спалось?
      - Отлично! Просто превосходно. Милый Фуне, тащи-ка сюда чернила, перья и бумагу.
      - Хорошо, ваше величество.
      Дверь затворилась.
      - Теперь для начала я назначу тебя генералом моей гвардии, - обратился он к барону Шонгену, как только слуга ушел. - И еще, не спеши меня благодарить, ты ведь знаешь, как легко я утомляюсь от всяких дел? Так вот, все трудности по приготовлению перемирия, а в том числе и усыплению старого беззубого, но когтистого кота, ты возьмешь на себя. Гм? И еще ты теперь будешь герцогом.
      - И все это мне?
      Поллор расплылся в улыбке и стал сыпать словами благодарности вперемешку с хитрой лестью своему другу-королю. Мальв I, не будучи излишне умен, любил добрые слова тех, кого считал своими друзьями. И теперь с наслаждением слушал он излияние восторгов и преданности новоявленного герцога.
      Через час король обедал. Он пил вино, шутил и, улыбаясь, демонстрировал двору доброе настроение. Это был первый день, с того самого момента как странным образом прекратилась эпидемия, когда Мальв I был бы в таком приподнятом настроении. Он внимательно выслушивал сплетни, играл в карты, кормил собак и кошек, гулял в тенистой алее сада и даже пел. День прошел великолепно и перед тем как лечь спать риканский король написал в своем дневнике следующие нежные строки:
       "Чудесный, сказочно теплый день, у Вицу пять щенков. Такие лапочки, премиленькая сука. Бяка Реке все твердит о каких-то налогах. Фу! Графиня Риффи превосходно поет и, кажется, у нее роман с моим Поллором. Завтра немножко поревную. Садовник просто волшебник еще не пришло время, а у него уже распустились цветы. Правда, не все. Ох, как хорошо, что эта ужасная эпидемия закончилась. Страшный мор! Мне рассказали престранную историю, что, мол, два призрака в черных плащах, якобы маги или дьяволы, с закрытыми лицами ходили в последнюю ночь чумы по улицам за телегами с мертвыми, которые потом вдруг оживали. Жутко интересная сплетня! Я еще съел сегодня что-то, как оно бишь называется это блюдо? Какие-то грибы. Очень вкусно!"
      Ночь Мальв I провел хорошо. Ему снились сытые бурые свиньи отказывавшиеся пить золотистый бульон, которым он их кормил серебреной вензельной ложечкой. Все эти приметы король истолковал как благоприятные, так как, по мнению Поллора, канцлер и есть те самые свиньи, коих король собственной монаршей рукой потчует, а они только визжат и хрюкают. И уже на следующий день началась подготовка государственного переворота. Нужно было торопиться. Все решилось в несколько дней. Совершенно неожиданно для себя и всех вокруг болтливый король хранил тайну положенные дни.
      Заговор, мастерски сплетенный бароном Шонгеном, удался. У восставшего против своего канцлера короля нашлось много союзников. Действуя быстро и властно, опираясь на деньги Эдду, Полор подвел все к тому, что ночью гвардейцы арестовали ничего не подозревающего канцлера и доставили его в церковь Святой пищи, где Реке Нолузский был обращен в монахи. Этим его политическая карьера закончилась.
      Пока шли переговоры о перемирии, старого канцлера держали в столичной тюрьме Гоно, где некогда провел немало времени Вирк Режерон, теперь вновь назначенный союзным послом в Рикан. Впрочем, жизни бывшего канцлера никто не затребовал, потому теперь его ждала тихая келья далекого монастыря.
      Старая карета без гербов с задернутыми занавесками окнами медленно отъехала от Ночных ворот Рикана. Забившись в угол и перебирая в руках священные амулет, некогда великий и страшный канцлер Реке Нолузский в сопровождении роты жандармов отправился в изгнание. Прежде ужасный в своей безграничной власти, теперь он выглядел жалко. Его взор метался, а руки дрожали. Только одна мысль сковывала ослабевший с возрастом разум: "Буду ли я жить?".
      Точно так же как одна карета с эскортом покидала Рикан, уносясь в сторону отдаленной горной провинции, другая, стуча металлическими ободками колес по твердой желтой грунтовой дороге, сопровождаемая лихими и беспорядочными наездниками, которые не столько были хороши, сколько рисовались друг перед другом, мчалась к нему. Мирно развалившись, расстегнув дорогой серый камзол и укрывшись от палящих лучей, в ней спал Вирк Режерон.
 

 
      При въезде в Рикан Режерона встретил командующий королевской гвардией герцог Шонген в сопровождении роты драгун в парадной форме. Он вежливо поздравил посла с назначением и пожелал не только успешно провести переговоры, но и хорошо "обмануть время". Также глубоко почтительно Поллор сообщил, что принадлежащее Вирку здание в столице не пострадало, а даже напротив - выиграло в своей обстановке от "волнений". Дальше, сопровождаемый риканской делегацией, Режерон торжественно, со всеми полагающимися ему по чину почестями, въехал в город через Южные ворота.
      Путешествие завершилось. Старый город встретил своего гостя все теми же серыми грязными улицами и великолепными парками, бедными разваливающимися домами и богатыми дворцами, ошеломительными церквями и веселыми притонами, черными лужами и роскошными фонтанами, нищими бродягами, благородными дамами и кавалерами. Рикан радовал Вирка своими контрастами, своей неоднозначностью, своей манящей средневековой порочностью. Он манил его, но Режерон все же не мог понять, чем.
      - Может быть, этот город похож на Землю? - думал он. - Нет, совсем нет. Может, это просто то самое место, в котором я мечтал очутиться с самого детства, когда, погружаясь в романтические истории, грезил честью и благородством, шпагами и дуэлями? Конечно, это и есть то самое воплощение моей наивной мечты! Той юной прячущейся от настоящего мира сказки, где есть место, как настоящей любви, так и истинному подвигу. Но такой ли этот мир? Разве не чувствую я себя глубоко обманутым, когда ощущаю все вокруг как реальное?
      И все-таки этот мир, эта эпоха и все что происходило на этой планете, нравилось ему. Он погружался в эту жизнь, порой не задумываясь, как она опасна. Он наслаждался риском и остротой настоящего.
      Но, проезжая по риканским улицам, Режерон вспоминал и другой, не такой как этот серо-желтый, а яркий, цветущий, утопающий в зелени город. Этим сказочным местом реального мира был Виссин - столица недавно основанной республики. Там многое было по другому и, что особенно замечал Вирк, люди. Они были там совсем другими, были бодрее, смелее, больше улыбались и не так сутулились. Но, конечно, Виссин не был раем. Хотя почему?
      Чудесный город процветал. За два года его население выросло вдвое, сооружались сотни новых домов, открывались одно за другим торговые и промышленные предприятия, строились корабли. Город и порт бурлил. Богатели те, кто был уже богат, еще больше богатели те, кто был смел и умен. Все здесь дышало здоровой силой нового господина - капитала. После завоевания Виссина и взятия всего юга под контроль пираты превратили этот сказочный город белых домов в свою столицу.
      Спрятанный с нескольких сторон густыми пальмовыми зарослями большой дом из белого камня, бывший еще не так давно резиденцией риканского губернатора, теперь принимал в себе, казалось, совершенно чуждое существо - президента республики, пирата, славного злодея, каким по праву считался Черный глаз. Вирк любил этого человека, как полюбил он этот город.
      Скучные пейзажи пустынных вечерних улиц проносились за окном. Никто не знал о его приезде, и поэтому на глаза Вирку попадались лишь случайные зеваки. Несколько всадников ехали впереди, освещая дорогу факелами.
      Вирк с наслаждением слушал звуки. Их смешение, казавшееся из экипажа, хаотичным как-то усыпляло его чувства, погружая в поток собственных мыслей.
      - Почему этой карете без гербов такой почет? Уж не страшного ли тут везут узника? И чего это гвардейцы так вырядились, не пойму? - донеслись до него голоса.
      - Первое что разочаровало меня на этой планете - люди. Они оказались мелкими и корыстными. Даже прелестная девушка, которую я встретил на сказочных берегах, на самом деле явилась моему разуму не волшебной феей, а коварной и себялюбивой. Люди для нее были ничем, значение имело только обладание ими. Как мог я не понимать всего этого раньше? - рассуждал он.
      Но, говоря о тех, кого он нашел здесь, так однозначно Вирк обманывал себя. Шел на поводу печального, навеянного долгим путешествием настроения. Он, конечно, лукавил. Ведь именно здесь, на этой планете он встретил все то, что хотел найти. Ему открылся подлинный герой прошлого - им был народ. Простые люди, а не благородные, не аристократы давали подлинный пример человечности. Конечно не все, конечно не всегда, но там где он работал, многие месяцы он видел, как в жестокой борьбе с несправедливостью выковывались настоящие души.
      Среди пиратов, среди изгоев феодального мира, среди тех, кто отстаивал непостижимый еще для большинства принцип свободы, Калугин нашел то, что искал. Нет, он нашел больше. Он нашел себя. Но чувствовать это он начинал только теперь. Так какими были они, те, кто открыл заброшенному в другой край галактики Павлу его самого? Те, кто заставил его сделать еще один шаг в борьбе с собой? Это были смелые люди, дерзкие, прямые в отношениях, гордые и даже запальчивые. Они ценили честность и храбрость, дружбу и преданность. Они не бросали в беде своих. Они конечно небыли лишены пороков, но с них стоило брать пример.
      Экипаж остановился.
      - Вот мы и на месте, господин посол, - нарушил размышления Вирка чей-то голос.
      Это был кучер. Дверка кареты открылась и Режерон вышел наружу. Первое что он увидел, был его старый, купленный еще год назад дом. Он как-то изменился и Вирк не сразу сообразил как. Только затем, уже поднимаясь по лестнице и видя в каком все порядке, он догадался: дом отреставрировали. После путешествия думалось тяжело - ему нужен был отдых.
      Быстро разместив свиту в доме, который оказался после ремонта больше чем прежде, так как у него появилась большая пристройка, Вирк, почувствовав голод, решил поужинать. Слуги, на время предоставленные гостеприимным монархом, подали еду. Режерон ел быстро, с аппетитом, мало обращая внимания на вкус того, что проваливалось в его желудок. Не меньшими пиратами кулинарии проявили себя и его товарищи.
      Во время трапезы за столом присутствовал представитель Мальва I и Варк не удержался, и спросил у него:
      - Где сейчас бывший канцлер?
      - Говорят, в тюрьме Гоно.
      - В той самой тюрьме, - подумал Режерон, - там, где и я был. Уродливое место. Впрочем, не уверен, что его там долго продержат. Я все-таки сильно устал...
      Он крепко спал в эту первую ночь.
      Утро, а вместе с ним и пробуждение означало для Вирка множество новых деталей вокруг и множество новых дел. Быстро одевшись, он приступил к осмотру дома и распределению обязанностей для тех, кто прибыл с ним в этот город. Эти дела заняли у него несколько часов.
      Позавтракав, Режерон удалился в свой кабинет, где на какое-то время предался размышлению за книгами. Его психика все еще требовала отдыха. Ему хотелось спрятаться от шумливых людей, отдавшись одним лишь мыслям. Только наедине с собой он мог погрузиться в глубину пережитых им недавно впечатлений.
      Эту привычку "прятаться" от людей он приобрел еще на Земле. Там она была тем немногим, что позволяло ему сохранить свой разум. Знакомясь потом с обычаями нового мира, в который ввел его Эвил Эви, он обнаружил, что, несмотря на весь свой коллективный образ жизни, люди много времени проводили одни. Этот контраст, поначалу казавшийся странным и неуместным, тем не менее, нисколько не противоречил тому образу жизни, которого придерживались все вокруг. Совсем по-другому все обстояло на Перуло, где он сейчас находился. Тут большинству людей некуда было спрятаться от ужасного мира. Но они бежали от него, скрывались. Мир догонял их и пожирал. Человек не мог здесь быть счастливым, как не было у него шансов быть счастливым и на Земле.
      Дом утомленный вчерашним днем суеты почти спал. Как только Вирк остался один, мысли перенесли его к тем дням, что он провел здесь в заключении. Ему вспомнились лица и слова тех, кто волей обстоятельств жил ним в одной камере тюрьмы Гоно. Слова некоторых он слышал как наяву.
      - Только поэзия, только чистый прозрачный в своей моралистичности слог стиха может открыть людям истинный поток чувств, - горячо доказывал молодой исхудавший в скитаниях поэт.
      В камере было холодно от земли и горячо от спорящих сердец. Люди, а здесь было несколько десятков человек закованных в железо, как будто грелись в этих бесконечных полемиках.
      - Значит, ты думаешь, что твоя "Ария свободных рыб", в которой носителями добродетели являются морские обитатели, именно такое произведение? Рыбы это люди?
      - Да! Искренние и невинные в своей религиозной и нравственной чистоте! Такие, какими их создал бог, не падшие, не искушенные дьяволом, живущие в светлых водах священного Хируна.
      - Послушай Барат, это превосходное произведение. Но в нем кое-чего не хватает. Ты не рассердишься, если я буду откровенен... настолько что скажу тебе?
      - Чего? - горячился поэт.
      - Ты один и думаешь победить силой своего пера, то, что считаешь злом. Твое зло чрезмерно абстрактно. У него нет конкретных проявлений. Твои герои сами по себе, они обречены. Ты ищешь в отвлеченных моральных истинах, а нужно искать свои силы в других. Только подлинные чувства людей могут помочь творцу стать по настоящему великим. Ты должен научиться еще многим вещам.
      Они провели вместе больше недели, но Барат так и не понял Режерона. У них были горячие споры, но они ни к чему не привели. Нравственно ограниченный своей эпохой молодой певец свободы не смог воспринять ту кажущуюся простоту ценностей, которую пытался донести до него Вирк. Он не понял, что только человек может быть настоящим творцом мира вокруг. И что именно в его руках вожжи собственной судьбы. Не бог, не творимое им за безгрешие благоденствие общего равенства, а только разум и труд могут преобразить мир. Так и не постигнув всего этого, молодой стихотворец остался ограниченным критиком реальности. Видимо таково было возможное?
      - Пойми Барат, реальное нужно критиковать с позиций реального, то есть возможного, а не с позиции абстрактной чистоты творения. Не безгрешие, а свободный труд...
      В дверь робко постучали.
      - Да, - отозвался Вирк, вырываясь из потока воспоминаний.
      - Адмирал, пришел человек и говорит что у него письмо к вам. Но передать его он не хочет и настаивает, что может отдать его вам только лично, - отозвался густой баритон.
      - Пусть проходит сюда.
      - Хорошо Вирк.
      Через несколько минут в кабинет Режерона прошел незнакомый человек среднего роста, ничем не приметный, даже лицо имевший самое обычное. Он низко поклонился и протянул Вирку красиво сложенный и запечатанный лист.
      - Куда прислать ответ?
      - Там есть адрес.
      - Хорошо, вы свободны.
      Режерон распечатал письмо. Оно было от графини Риффи и возможно, поэтому источало такой нежный аромат. Его глаза быстро пробежали изящные строки. Потом томимые желанием найти в этом письме все, что была заключено в нем, они прочли его вновь:
       "Милый мой Вирк! Рада узнать , что мои молитвы достигли неба, вы живы и снова я смогу видеть вас. Как это прекрасно! Знаете ли вы, как я страдаю без вас? Вот уже сотую ночь спрашиваю я себя, любит ли он меня? Думает ли он обо мне, так же как прежде? Ведь вы должны знать, что моей вины в том, что обстоятельства отдали вас в руки палачей, нет. О, как я сострадаю вам! Ведь это предательство моего слуги так жестоко чуть не погубило нас. Боже как чудовищно поступили с нами события! Как коварны, бывают люди и как непредсказуема фортуна!
       Но я люблю вас, люблю так же страстно и горячо, как в тот самый миг, когда только увидела вас. Вы потрясли меня своим мужеством и красотой. В ы стали тем мужчиной, который раз обратив на себя взор девушки, завладевает ее сердцем навеки. Я люблю вас!
       Искренне ваша Квития, графиня Риффи".
      Вирк глубоко вздохнул. Он закрыл глаза и больше не о чем не думал. Город за окном жил своей жизнь. Что-то громко выкрикивали торговки, шурудили по карманам воры, люд как-то хаотично суетился, наполняя собой улицы. Это была жизнь. Запах духов рассеялся.
 

 
      - Вы получили мое послание? - спросила Квития.
      В королевском тронном зале было полно народу. Но кругом было тихо, а ее слова прозвучали шепотом. Взволнованным и робким.
      - Нет, - ответил Режерон.
      - Как это нет? Ведь вы не могли его не получить? - удивилась графиня.
      Она была сейчас изумительно хороша. На ней было роскошное декольтированное платье из тех, что только что вошли в моду. Густые черные волосы были изящно и небрежно убраны вверх, так что вся прелесть ее лица и тонкой длинной шеи открывалась взору. Ее нежные алые губы страстно манили, она возбужденно и горячо дышала.
      - Нет - это мой ответ вам, - серьезно улыбнувшись, сказал он.
      Она вспыхнула. На какой-то миг ее свежее белое лицо покрылось красными пятнами ярости. Разве могла эта богиня угадать такой дерзкий удар?
      Нервно постукивали каблуки скучающих придворных.
      - Похоже, девочка, ты не привыкла слышать такие ответы, - подумал Вирк. - Всему приходит время. Кажется, пришло и твое. Ты рассчитывала поиграть? Нет? Быть может, ты действительно жаждешь меня? Но разве я могу решать там, где твои поступки целиком определяют мои? Ведь я всего-навсего человек и у меня тоже есть жизнь и в мои планы не входит портить себе настроение. Так что лучше я испорчу его тебе.
      Дорогой темно-зеленый с серым камзол Режерона сверкал, отражая в серебре блеск тысяч свечей. Было душно.
      - Его величество король Риканский, князь Кватийский, герцог Тюронский и Бертейский... Мальв I, - прозвучал гулкий голос, и Вирк отвлекся.
      Жезл глухими мелодичными ударами возвестил появление короля. Зал замер. Сейчас даже вздоха нельзя было уловить вокруг. Все вмиг напряглось.
      Это был уже третий его прием при дворе и Режерон хорошо знал церемонию. С того места, где он сейчас стоял, ему было видно как помпезно, как величественно шел король. Облаченный в дорогой костюм желто-сиреневого бархата он шагал ровно и медленно, гордо задрав покоящуюся на худой шее голову.
      Церемония была скучна. Сперва король поднимался к трону, потом обращался к богу и двору. Затем, расположившись на большом золоченого дерева троне, выслушивал ритуальные приветствия. Впрочем, Вирк знал: все это делается только для послов, то есть для него. И только поэтому, видя, как страдают все эти аристократичные сумасброды, он терпел. Терпел и наслаждался, ненавидя всех этих титулованных паразитов.
      - Мои мучения сейчас это всего лишь капля в потоке того утомительного пота, который струится по всем их надушенным и напудренным телам, - думал он. - Что же я согласен - потерплю.
      Используя теряемое даром время, Вирк решил осмотреться вокруг повнимательней. Чем еще было сейчас заняться? Но стоявшие вокруг с притворными смиренно-восторженными лицами разряженные благородные чучела не привлекли его. И он попросту закрыл глаза. Мир был неподвижен. Где-то невдалеке что-то произносили, странно смешивались в тонах голоса.
      - Несмотря на всю роскошь, эксплуататорские классы так и не научились еще ценить подлинную красоту. Фетишисты, они гонятся за драгоценными камнями, золотом и серебром, почетом, титулами и славой, даже не подозревая, что все это химеры, - рассуждал он. - Все это лишние, абсолютно ненужные, вредные для счастья элементы. Чего им хочется? Ренты и удовольствий! О чем они мечтают? О грезах любви. Но разве возможны тут настоящие чувства и отношения, разве не губит светлое в зародыше сама природа этого угрюмого строя? Подобно Бальзаку эти люди не верят в любовь без кружев. Им нужна упаковка, а не счастье. Они рабы.
      Вирк посмотрел на стоящую рядом Квитию. Заметно было, что она не могла больше выносить свое нахождение подле него. Он оскорбил ее. А разве имеет право мужчина не быть галантным с женщиной? Нет. Поймав беззвучные рассуждения чувств этой надменной красавицы, Вирк улыбнулся.
      - Глупая девочка, - подумал он. - Зачем ты обманываешь себя ненужным? Чего ты хочешь? Сама-то ты знаешь, что тебе нужно? Ведь твоя жизнь проходит и пройдет зря.
      - Ваше величество, вы, пробудив в нас свежесть дня, принесли каждому своему подданному ощущение прекрасного. В этот миг, когда нога света еще только ступает на землю, мы уже радуемся наступившему дню, потому что этот день вы - наш король, - помпезно бормотал чей-то голос.
      Мальв I глупо улыбался. Придворные делали восторженные, преданные лица.
      - Видел бы он себя, - неожиданно шепнул Квитии Вирк.
      Она не ответила.
      Церемония шла своим чередом. Режерон, зная что, пришла его очередь, направился навстречу Мальву I. Король добродушно и вполне искренне приветствовал его. Впрочем, Вирк знал, что он безразличен династическому тирану, и что его ласковый тон вызван лишь хорошим настроением. Вирк поклонился. Потом вежливо что-то ответил, передал монарху бумаги для согласования и вернулся на свое место. Одним словом он ни сделал ничего особенного.
      Но церемония не была закончена. И король теперь приступил к награждению тех, кто, как ему казалось, этого заслужил. Его любимец Поллор в числе первых был пожалован орденом. За ним следовали другие, не менее заслуженные герои. По залу пробежал шепот зависти.
      Вирк ухмыльнулся.
      - Все эти люди никакими подвигами не заслужили эти блестящие предметы на грудь, - рассуждал он. - Впрочем, какой в них прок? Пускай носят, это даже хорошо. Чем большее число наград носит какой-нибудь бездарь, тем меньше почтения этим украшениям тщеславия у тех, кто действительно их заслужил. Это конечно томительно для них, но ведь нужно же как-то очищать разум от этого дурацкого вещизма. Кстати о вещизме, где-то тут была хорошенькая графиня?
      Вирк огляделся, мимолетно поймав и распознав несколько очарованных женских взоров. Графини Риффи не было.
      - Куда же она делась? Исчезла в тот самый момент, как я решил подвергнуть ее психику хорошенькой встряске, то есть лечению, - усмехнулся он. - Ладно, поищем дивный полный яда цветочек!
      Он еще раз огляделся в пестрой толпе и заметил нечто похожее на то, что искал. В скоплении придворных набивших собой большой церемониальный зал мелькнул край ее платья и силуэт изящной прически.
      - Ага, вот она!
      Он быстро зашагал в сторону графини, бесцеремонно распихивая знатных дам и кавалеров. Никто не решился ему препятствовать. Никто не стал спорить с его чудовищной репутацией.
      - Вы хотели покинуть меня, милая Квития? И это после такого откровенного письма, после таких трогательных излияний любви? Идемте отсюда.
      И он жестко взял ее под локоть и поволок к выходу. Все расступилось. Не возникло ни одной преграды.
      - Пустите меня! Я вас укушу! Отсюда нельзя выходить, когда идет церемония.
      - Победителей не судят. Идемте! Нас ждет премиленькая беседка в саду, так что не противьтесь.
      Она сжала зубы.
      Осторожно, но властно, открыв дверь, Режерон устремился вперед. Его резкие шаги рубили пространство. Она колыхалась немного отставая. Иногда Квития пыталась вырваться, но каждый раз убеждаясь в бессмысленности таких усилий, все же кое-как шла.
      Они вышли в смежный зал, украшенный не менее Большого, где только что оба были участниками придворного спектакля. Здесь почти не было мебели, зато все было превосходно отделано красно-серебристым деревом и украшено старинными статуями и картинами с эпическим сюжетом.
      Не обращая внимания на все еще пытавшуюся вырваться графиню, Вирк поднял глаза к потолку. Великолепно украшенный свод этого зала пестрел тонко выписанными пейзажами, настолько очаровательными в своем сказочном реализме, что невозможно было удержаться от восхищения.
      Вирк прошел эту залу медленней, чем рассчитывал, хотя его невольная спутница немного успокоилась. Она больше не брыкалась и покорно плелась рядом. Похоже, эту знатную особь не очень-то трогали пейзажи на потолке.
      - Ты хоть понимаешь, насколько прекрасно сделана эта зала? - ласково обратился он. - Посмотри, как сливается деревянная отделка со сводом. Кажется будто стены это деревья, а все что выше - их зеленая крона. Ведь это чудо?
      Ее глаза сверкнули.
      По-видимому, приняв теплые слова Вирка за слабость, Квития дернулась и надув губки выпалила:
      - Отпустите меня немедленно, вы низкий простолюдин! Грубый хам! Бестолочь!
      - Хорошо же вы позволяете себе говорить о полномочном союзном посланнике, - усмехнулся Вирк и сжал ее руку крепче. Она взвизгнула.
      Они прошли еще одну залу и оказались в просторном коридоре ведущем наружу. Вирк прибавил шаг.
      - Странно, кажется, я совсем изменил отношения к здешним дамам, - подумал он. - Как это произошло? В какой момент мой романтический сон превратился в явь, а тяга к морфию обратилась в порыв реального? Возможно...
      Квития внезапно остановилась оборвав поток его рассуждений. Но он быстро сорвал ее с места и, пользуясь преимуществом силы, продолжил свои размышления:
      - Благородные дамы? Чего с ними церемониться? К черту весь этот средневековый хлам в отношениях! Правду в глаза, никаких глупых обрядов, никакого этикета - ведь это всего-навсего самки эксплуататорского класса.
      Поток свежего воздуха встретил их.
      Без слов он вытащил ее в сад, быстро провел мимо чудесных густых клумб и усадил в роскошную мраморную беседку. Кругом никого не было. Весна благоухала. Пели птицы. Легкий ветерок колыхал нежные, еще только распустившиеся цветы. Она вся горела, он тоже почувствовал возбуждение. Но его сексуальное желание было эмоционально негативным. Вирк решил обойтись сейчас без него. Незачем было доставлять удовольствие этой мерзавке, наоборот сейчас стоило поиграть, помучить эту диковинку.
      - Странно я научился как-то понимать желания других людей, - думал он, - чувствовать то, что они сами не в силах в себе уловить. Еще один шаг вперед?
      Минуту, глядя ей в глаза, он молчал, купаясь в диковинной смеси ярости и желания, которое все сильнее ощущал в ней.
      - Мне хочется вас изнасиловать для привития хороших манер, вы право умеете вызывать грубое желание, - он жестоко усмехнулся. - Возможно, стоило бы это сделать еще и в качестве профилактики от цинизма? Но, увы, это противоречит моим принципам. Я просто выскажу вам все то, что вы заслужили. Поверьте, это вам даже больше понравится, хотя я не скажу, что это будет приятно.
      Квития бросила в него разъяренный полный призрения и чего-то отдаленно похожего на счастье взгляд. Пальцы ее с силой, до хруста сжались в кулаки.
      Здесь, в этом сотворенном руками мастера укрытии, было прохладно. Лучи солнца не достигали Вирка и Квитию своим теплом разбиваясь о бесконечную холодность камня.
      Он, откинувшись к деревянной спинке сидения, расслабился и нежно, не сколько, казалось, не скрывая всей своей внутренней доброты начал:
      - Какого черта ты написала мне это письмо? Чего ты ждешь от меня? Я должно быть наивный идиот в твоих глазах? Ты что не знаешь, что я не люблю неблагодарности и предательства? Как ты думаешь, милая девочка, когда я отпустил тебя, то поступил правильно? Может быть, я должен был забрать тебя себе и сделать ночной игрушкой? Что?
      Она горячо дышала, не произнося ни слова. На ее лице было видно страшное состояние шока. Красивые губы дрожали. Разве могла она, воспитанная в благородной манере угадать, что этот порывистый горячий в своей динамичной красоте человек, обратится к ней так?
      - Кто позволил вам говорить мне ты?
      Он как будто удивился, сделав большие глаза и наивно приподняв густые черные брови:
      - Что хочу то и делаю!
      - Я думала, вы благородный мужчина.
      - Какой к черту благородный. У меня нет титула, а значит я дерьмо. То есть имею право быть честным с людьми. Разве не так? Разве не из-за того, что я не дворянин, а мужик, безродная скотина вы променяли меня в ту ночь в Манре на придворные почести? Молчите?
      Растерявшись, она на секунду спрятало лицо в ладонях, пытаясь совладать с чувствами. Но ярость и еще что-то новое и непонятное наполняли ее. В этой эмоциональной стихии была и ненависть, и страх, и злоба, и еще что-то. Возможно, это была любовь? Квития не могла разобрать в таком состоянии, что же она подлинно испытывает к этому непонятному ей человеку. В ней боролись желания: отдаться ему и разорвать его. Она не знала что делать. Она была женщина. Она была графиня. Нужно было решать, и она боролась. Но она не понимала зачем.
      - Нет, я скажу. Вы поступаете мелко, нанося мне все эти оскорбления, - дрожал ее голос.
      - Оскорбления? Тебе? Я право удивлен, разве все это я говорю публично, нанося удар по вашей "доброй" репутации? Нет? Может быть, я лжец?
      Она вся сжалась от гнева. В его словах все было правдой от начала и до конца. Он сказал ей все, что она заслужила. Что она ощутила? Разве могла она сейчас это понять? Но точно одно: это еще больше взволновало ее, зажигая странную гремучую смесь ненависти и любви. Растерянной и мечущейся была она в этот момент.
      Купаясь в ветвях и прыгая с ветви на ветвь, маленькие птички жили своей беззаботной жизнью дворцового парка. Им не было дело до того, в какой омут страстей опускались сейчас эти двое. У них был свой птичий мир.
      Она была растеряна. Он напротив, казалось, знал, что и зачем делает, чего хочет. Впрочем, он действительно это знал. Или ему это только казалось? Теперь острота достигла апогея.
      - Чего вы от меня хотите? - неожиданно резко даже для себя самой огрызнулась Квития.
      Этот вопрос казалось, поставил его в тупик.
      - И, правда, что же мне нужно от нее? - думал он. - Может, я хочу унизить ее? Нет. Тогда, наверное, я должен желать изменить ее? Но и это мне не нужно. Так зачем я здесь? Что я тут делаю? Долой! Пусть каждый думает что хочет.
      Вирк молчал. Он думал и черты его строгого, слегка удивленного лица были неподвижны.
      Шло время, и никто не нарушал паузы.
      Она не ожидала, что ее вопрос заставит его так неожиданно отступить. Теперь Квития и сама не знала что делать. Она не хотела победы над этим человеком, но она и не понимала что ей теперь нужно. Что ей сейчас было необходимо? Чего хотела она вообще? Она не знала. И это чувство заставило ее впервые опустить глаза.
      Время не всегда уходит зря. Вирк все понял, все почувствовал. Его умный живой взгляд вновь уловил все смятение Квитии. Но ему ничего от нее больше не было нужно. Он решил уйти. И действительно, что могла дать ему эта женщина? Ночь? Быть может несколько ночей? Какова была цена этой победы? Он не желал жертвовать гармонией своих дней. Она была ему не нужна. Но он видел, какие искры мелькают в огнях ее гневного взора.
      - Все-таки я добился своего: она любит меня. Конечно, она сейчас этого не понимает, но я вижу это. Возможно, не любит, а просто вожделеет, но это не имеет значения. Но что мне теперь делать, когда мне все это больше не нужно? Бросить ей новые факты?
      Она неожиданно метнула в него короткий наполненный какой-то новой тревогой взгляд.
      Нет, он не хотел ее больше. Она и его главные принципы - быть свободным, быть честным с людьми и с собой, и делать всегда только то, что могло доставить удовольствие его разуму и чувствам, - разошлись навсегда. Теперь он слишком хорошо знал ее, теперь он понимал ее. Она больше не манила его к себе своей загадочной романтичностью. Это была не сказка.
      Теперь он решил уйти. Просто уйти и все. Ничего не объяснять.
      - Ничего не нужно объяснять, совершай поступки, - вспомнил он слова Эвила. - Каждый твой шаг, каждое движение, взгляд, жест, должны говорить за тебя те слова, что ты не должен произносить.
      - Прощай. Мне ничего больше от тебя не нужно. Я хотел увидеть тебя подлинной, хотел убедиться, что мой эмоциональный порыв раздражения обнажит тебя такой, какова ты есть на самом деле. Это случилось. Маски сброшены. И мне больше нечего здесь делать. Прощай.
      Внезапно неясный страх овладел ею, но, смешавшись с призраком грозившей потери, моментально рассеял те робкие тени чувства, что начали проникать в нее минуты назад. Она задрожала, как-то свирепо оскалилась и выпалила:
      - Убирайся. Ты гадкий злодей, пират, кровопийца. Вот увидишь, ты еще прибежишь ко мне! Я уже вижу, как ты станешь...
      Квития вдруг оборвалась, неясно испугавшись своего порыва.
      Но все это не взволновало Вирка. Он встал. Спокойно, сложив руки на груди, отвесил забавный персидский поклон и развернулся, чтобы уйти. Но внезапная мысль заставила его обернуться. И он сказал:
      - Вот апельсин. Ешьте, он сладкий не то, что я!
      Что это значило? С этими словами, прозвучавшими веселым металлом голоса, он гордым до изящества движением взял из каменной вазы на столе красивый рыжий фрукт и протянул ей. Невольно Квития взяла его.
      Еще одна улыбка, показавшаяся доброй. Поклон, поворот и его больше нет.
      - Вот дьявол, а не человек, - с нежной злобой подумала она. - Чтоб ты провалился! В ад! В ад! В ад!
      Дивно звучали голоса маленьких пернатых огоньков, перемешиваясь с забавным треском каких-то насекомых. Он ушел. Его живая фигура еще несколько минут мелькала, удаляясь в саду. Чудесно пахли цветы.
      - Кажется, я люблю его, - внезапно подумала она. Легкая дрожь пробежала по ее нежным рукам. Взгляд затуманился и померк.
 

 
      В зимнем кабинете нового королевского канцлера все было совсем по-другому, нежели в кабинете старого. Тут не было больших старинных картин с изображением древних королей. Эдду любил море, всюду в его новом доме, превратившемся в государственную канцелярию, висели морские пейзажи и батальные сцены.
      Став первым министром, этот хитрый банкир моментально приселился в богатый, дорого обставленный дом купленный им уже давно, но из осторожности еще не видевший своего хозяина. Но время пришло, жилище наполнилось криками проворных детей, которых у старика Эдду было восемь, женскими и мужскими голосами новых обитателей.
      Дом представлял собой строение трех этажей с большим тщательно ухоженным садом. Внутренняя обстановка жилища состояла из темно-синих обоев с белым рисунком, обилия тяжелой ткани и дорого одетых слуг. Мебель тоже была превосходна. Вырезанная из орехового дерева она не была излишне громоздкой, но в тоже время несла в себе все то прежнее витиеватое величие, что было в ходу при старом короле. Эдду был чуть-чуть старомоден во всем, что не касалось денег.
      Стоял прохладный дождливый вечер. Ярко разожженный камин согревал двух сидящих в больших резных креслах людей. Одним из них был хозяин дома, канцлер и банкир Эдду, другой - его гость и давнишний друг, посол Виссинской республики Режерон.
      От тепла и света исходившего из гранитного хранилища огня все вокруг казалось каким-то зеленовато-красным. Смешиваясь с синевой обстановки, искорками множества свечей и спокойной беседой создавался спокойный буржуазный уют, который так нравился Вирку в этом доме.
      Они пили теплое вино с корицей и рассуждали о том, каким должно быть будущее Рикана и всего остального мира. Эдду был одним из образованнейших людей своего времени, мысли его порой поражали Вирка своей несвойственной эпохе свободой. Но канцлер был буржуа.
      - Хорошо, что теперь ты канцлер. Приятно иметь дело с человеком не только близким тебе по происхождению, но и разумным, не то, что все эти напыщенные павлины, - рассуждал Режерон. - Теперь, когда мир почти заключен и осталось убедить короля согласиться на наши условия, я могу спокойно рассказать тебе о том, что ты по праву заслужил и вскоре получишь от республики.
      Эдду сложил внимательные толстые губы в улыбке. Вирк бросил на него короткий мягкий взгляд.
      - Иронизируешь? Небось, думаешь, что все великое и кипучее в твоей жизни позади? - поймал мысли этого хитрого человека Вирк. - Нет, это не так. Тебе еще придется захватить немало золотых и серебряных кружочков в свои финансовые сети. И это будет интересно, уверяю тебя! Возможно, не так интересно, как твое путешествие юности, проведенное под парусами и не так захватывающе, как все то, что мы проделали здесь за последние два года, но все равно интересно. Ты меня слушаешь?
      - Что же это будет, Вирк? Что ты хочешь мне предложить? Хватит интриговать своими восторженными сказками. Говори же! Не стоит тянуть. Конечно, я тебя слушаю.
      Эдду распрямил свои короткие тонкие ножки очень не длинного, но зато порядком округлого тела и сложил их одна на одну. Он приготовился внимать.
      Вирк потянулся.
      - Дело за дело, - продолжал он, - кажется, у нас так повелось? Так вот, твоя дипломатическая работа в интересах республики не окажется забытой. Нет! Ведь ты купец, фабрикант, финансист и умный человек, а Виссинская морская держав - это страна как раз таких людей. Иначе разве бы стали мы так долго бороться за нее? - продолжал свою игру Вирк.
      Оба переглянулись.
      - Ладно, вижу, что ты хочешь, чтобы я начал этот разговор? Хорошо. Северный союз получит полную независимость в своих делах. Эвил это уже знает. Королевские войска уйдут из империи вплоть до избрания ее нового властелина. Будет им Мальв I или кто-то другой нам сейчас не важно. Там увидим, а спешить не станем. Тут надеюсь, нет возражений?
      - Нет.
      Вирк покачал головой, радуясь хитроумности и сообразительности этого хваткого человека.
      - Манр и все другие занятые республикой береговые крепости отойдут к нам. Риканское королевство официально признает республику и откажется от своих прежних территориальных притязаний к ней. Контрибуции и репарации будут приняты в том варианте, в котором вы их предлагаете. Ты доволен?
      - Да. Теперь моя очередь? Начну. Не знаю что там выгодно Рикану, - он усмехнулся, - но думаю так: что выгодно Эдду то хорошо и его королевству. Правильно? Вижу что правильно. Ты милый хитрец получишь хороший доход не только с этой войны, но и с переговоров. Обсуждая некоторые проблемы с теми, кто уполномочил меня вести переговоры, я получил несколько важных и полезных для тебя инструкций. В случае успешного складывания переговоров, при доброй помощи с твоей стороны мне поручено, от лица Виссинской республики, предоставить коммерческому дому Эдду эксклюзивные в Рикане права ведения торговли в Южном океане, а в том числе и с Нелерским материком. Также, все движимое и недвижимое имущество в землях отходящих к республике на Риканском полуострове принадлежащее коммерческому дому освобождается от налогов на 8 лет. Все это сулит твоему делу многомиллионные прибыли, а тебе продуктивную работу. Как видишь, мы щедры.
      - Продолжай, продолжай, - ласково растянул Эдду. Он, судя по тому, какое выражение, приняло его лицо, был очень доволен.
      - В подтверждение всего выше сказанного ты получишь некоторые документы, - продолжал Режерон, извлекая из внутреннего кармана своего камзола какие-то листы и протягивая их банкиру. - Это и есть те самые бумаги, по которым твоя компания приобретает такие большие права.
      - Что же, спасибо. Рад, что наше длительное сотрудничество принесло такие славные плоды. Еще по стаканчику?
      - Пожалуй.
      Они чокнулись и выпили.
      - Старина, - весело начал Вирк. - Дорогой Эдду, я давно хотел попросить тебя рассказать мне о твоих философских открытиях. Ведь ты ученый и твоя книга "Случайное как закономерное" пользуется большим спросом. Что же ты там такого написал: весь Рикан сходит с ума? Я так же слышал, что не будь у тебя твоих миллионов, столь праведно нажитых, не миновать тебе церковного суда и милости бога на костре?
      Эдду расплылся в улыбке.
      - Вирк, я рад видеть в тебе не просто партнера и друга, но и ценителя мысли. Я действительно написал эту злополучную книгу. И знаешь, ни сколько об этом не жалею, хотя признаться, мой материализм стоил мне 50000 золотых, которые пришлось пожертвовать храмам, попам и королевским чиновникам. Но теперь многое изменилось вокруг, и я могу тебе кое-что рассказать. Хотя... Пожалуй, я просто немного заинтригую тебя, а книгу ты прочтешь сам. Сделать это просто, зайди в книжную лавку старика Дрежо, это на улице Птицеловов, там ты назовешь свое имя, а он даст тебе экземпляр.
      - Ну же, Эдду, интригуй!
      - Знаешь, ведь не просто писать книги в наше время, а тем более философские. Но я, старый моряк, многое повидал на свете и имею право высказать этому глупому заевшемуся аристократичному миру свое веское слово. Ведь имею? Так вот, мысли мои просты: миром правит случай и закон, он отнюдь не создан богом, а, как пишут древние, был всегда. И все в нем состоит из единых частиц, которые только своей плотностью создают различные вещества, а при определенных температурах и жизнь. Закон и случай постоянно борются - эта борьба и есть наша жизнь. Вот так! Остальное думаю, ты сможешь узнать сам.
      - О, конечно, Эдду. Завтра же я обзаведусь твоей книгой и немедленно прочту ее, - добродушно признался Вирк с таким выражением глаз, что можно было сказать: "Он натолкнулся на подлинное сокровище этой жизни". - Тем более что там есть специальный раздел, посвященный коммерческим операциям в зеркале философии. Эти главы я обещаю прочесть первыми, - шутливо заявил Режерон.
      Эдду улыбнулся, и его доброе хитрое лицо приняло такое выражение, как будто капиталы его компании возросли за эти пять минут как минимум втрое.
      Вирк потеребил бородку и красивым движением руки расправил длинные густые волосы. Потом серьезным тоном, вкладывая зерно глубокого смысла в каждое слово, сказал:
      - Ты не просто гениальный финансист, но и умнейший философ своего времени. Я очень уважаю тебя Эдду и восхищаюсь твоим умом.
      Толстые губы снова сложились в улыбке. Но это была уже не просто улыбка торжествующей гордости, в ней отразилось и новое чувство - благодарность за честность и прямоту.
      - Если бы я не был материалистом, черта с два бы я поддержал вашу республику и вообще вряд ли стал бы хозяином всего того, что так легко сделает счастливыми моих детей. Мне же деньги приносят только хлопоты. Правда, без них в Рикане нельзя быть философом.
      - Да, - согласился Вирк.
      Поленья в камине почти догорели. Комната из яркого вулканического свечения погрузилась в полумрак. Почти прогорели свечи и хозяин, и гость погрузились в легкую вечернюю дрему, которая всегда наступает от сытного обеда и сладкого теплого вина.
      Так продолжалось несколько минут, а быть может и несколько часов. Никто не произносил ни слова. Нежно трещали угли, легкий аромат свежего сна, казалось, распространялся в воздухе. Было тихо.
      В дверь негромко постучали. Затем послышался робкий женский голос:
      - Господин адмирал?
      - Да, - прозвучал ответ.
      - Это я, Фену, хозяин.
      - Входите и скажите, что случилось, и чего вы тут скребетесь?
      Дверь отворилась и со стыдливым видом в комнату вошла женщина лет пятидесяти. Вирк открыл глаза. В плохом освещении нельзя было разобрать ее лица. Она была скромно и опрятно одета.
      - Вы меня искали? - спросил Вирк.
      - Да господин адмирал, меня прислали ваши люди. Они просили вам напомнить, что пришло время ехать. Я не знаю куда, но они говорят, что, мол, вы сами просили напомнить вам об этом.
      - Хорошо я сейчас приду.
      Оставив Эдду дремать в своем кресле, Режерон через десять минут, звеня шпорами и на ходу застегивая камзол, спустился на второй этаж, где, весело щупая служанок, крикливо ужинало восемь его спутников. Радостным гулом они приветствовали своего прославленного командира. В отличие от кабинета канцлера, здесь не было и тени сонливости. Гудели голоса. Звучно жевали рты. Кто-то пел:
      - Качаются воды, плывут облака, И это ребята такая судьба. Рыгать чесноком и яблоки грызть, И по морю этому бурному плыть!
      - Ура адмиралу!
      - Да здравствует Режерон!
      - Друзья, пока мы все еще не так пьяны и совсем не уснули от скуки, предлагаю сесть на коней и отправиться развлекаться! Вы ведь, кажется, этого предложения ждете от меня? Лучшее место, где много женщин, а я полагаю, что вина на сегодня уже достаточно, называется "Сон Диту". Там нас встретит ласка, любовь и ночь!
      - Едем! - дружно прозвучал ответ. - Эй! Седлайте коней!
      - Брось пить, старина, пора радовать женщин морской волной!
      - Да здравствует Режерон - вечный праздник!
      Вирк расхохотался.
      Сборы оказались недолги, все уже были готовы и только ждали своего предводителя. Лихо оседлав коней, девять героев отправились развлекаться.
      Пьяные шпоры ударили в бока коней, и город пронесся под копытами за несколько минут. Никто и не успел разглядеть темных вечерних улиц, где в ужасе от страшного вида мчавшейся во весь опор кавалькады прохожие жались к стенам домов.
      Быстро преодолев расстояние нескольких улиц, и узнав, где же находится это славное место, которое им было нужно, с веселым гиканьем всадники проворно въехали во двор хорошенького двухэтажного дома, всего увитого зелеными кудрями и в свете большого фонаря напоминавшего дивную каменную русалку. Их встретил пожилой слуга и хозяйка заведения.
      - Рада вас видеть господа в моем доме. Всегда рада таким славным гостям! - с поддельной веселостью сказала тучная сорокалетняя женщина.
      - Уж мы тут повеселимся! - кричали хрипловатыми голосами вспотевшие от скачки молодцы, спрыгивая с коней.
      - И мы рады! - усмехнулся Вирк. - Куда идти?
      - Я вас провожу, милые мои. Просто идите за мной. Ох, какие же вы все красавцы! Какие красавцы! Мои девочки будут довольны, вы им уж точно понравитесь! - щебетала хозяйка, щелкая глазами, и видимо подсчитывая свой немалый барыш. - Уж с этих то я возьму не помалу, - думала она.
      Они вошли в дом.
      Дальше был сон.
      Все вокруг проплывала фееричным туманом в глазах Вирка: и дивные, разукрашенные и ароматные девушки, робкие и дерзкие одновременно, изящно и богато накрытые столы. Он не обращал внимания ни на что и чувствовал в тоже время все вокруг. Все двигалось, пело, как-то бесстыдно танцевало. Кругом были улыбки, смех.
      Она сама выбрала его, это была чудесная в своей юности шестнадцати лет девушка. Он взял ее руку, а она повела по лестнице наверх. Ее нежный голосок что-то все время нежно щебетал. Вирк чувствовал, как нарастает его желание. Хозяйка, не прекращая улыбаться, что-то шепнула одной из служанок, которые здесь также были хороши, опрятны и улыбчивы. Женщина удалилась.
      Туман в мыслях, музыка как сон, шторм чувств и фейерверк вечного праздника. Вино и страстные объятия. Смех, крик, истомленный стон. Все смешивалось тут. Он страстно впился в ее робкие сладкие уста поцелуем. Они ввалились в маленькую изящную комнату.
      - Безумие, фантастика. Разум как будто куда-то проваливается. Где я? Что я? Как сладко и хорошо, и совсем невозможно думать. Неужели я на самом деле пьян и так счастлив? По истине прав Талейран: "Кто не жил до 1789 года, тот вообще не жил".
      Ее юное тело было упруго и пугливо, его жар и запах манили как цветы Персии. Она нежно ласкала его, а он брал ее с новой силой. Это была бесконечность. Бесконечная пустота.
      Ночь закрыла глаза светлых точек в окнах домов.
 

 
      Вирк потянулся. Глаза его были открыты, а нос улавливал тонкий аромат истомленной страстной ночью женщины. Робко свернувшись и спрятав маленькую голову на подушке возле него, обнажив белые плечи и грудь, спало чудное создание, вспомнить которого во вчерашнем дне он не мог. Повсюду, разбросанная и измятая, лежала одежда. На полу стояли фрукты и бокалы с недопитым вином. Было душно. Он открыл окно, предварительно укрыв мягким белым одеялом маленькое белокурое существо с таким еще детским лицом.
      Воздух хлынул в комнату и, кутаясь в свою разорванную ночью рубаху, Вирк улыбнулся сырому и грязному после копыт стольких лошадей двору. Грязные лужи улыбнулись ему в ответ. Чувствуя себя плохо после вчерашнего кутежа, Режерон проглотил пилюлю. Через минуту к нему вернулось прежнее состояние. Тени стаяли явью, и сознание обрело былую четкость восприятия. Он собрал свою одежду, набросил ее и вышел. Ступеньки красочной резной лестницы негромко скрипнули у него под ногами.
      В доме было совсем тихо и пустынно.
      - Все еще должны спать, - подумал он. - Мой уход не потревожит никого.
      Но в доме спали не все. Старый хромой, как теперь заметил Вирк, слуга, тот, что принял у них вчера лошадей, встретился ему внизу. Пожилой человек почтительно поклонился, не произнося ни слова.
      - Передайте моим друзьям, когда они проснутся, что я вернусь через три часа. Или, - задумался он, - если я вдруг задержусь, то пусть не ждут меня. Я сразу отправлюсь домой.
      Старик снова поклонился, давая понять, что данное ему поручение будет выполнено.
      Дверь оказалась открыта, Вирк вышел на улицу и быстро, почти в припрыжку от прохлады утреннего воздуха, показавшегося совсем ледяным после теплого помещения, направился на улицу Птицеловов, плотно застегивая на ходу свой камзол. Здесь тоже все еще спало. И лишь очень редко ему попадались какие-нибудь случайные прохожие. Чаще всего это были пьяные или нищие.
      Режерон хорошо знал город, хотя бывал здесь не часто. Возможно поэтому, беззаботно пологая, что он никому здесь не может быть интересен в такой ранний час, он и направился один гулять по этим еще таящим грусть ночи улицам. Но Вирк ошибался, считая, что в такой час за ним никто не станет следить.
      Незаметно, прячась в углах и складках кривых домов, за Режероном следовал маленький человек. Издалека он казался ребенком. Увидав его немного ближе, многие сказали бы: "Это просто мальчик". Но окажись вы с ним совсем близко, вы воскликнули бы: "Это урод!". Маленький, едва набиравший метра в росте человек, был карликом. Быстро перебирая короткими ножками, он неприметно семенил вслед Режерону.
      Вирк спокойно продолжал свой путь, пока вывеска "Старик Дрежо - книготорговец" не заставила его остановиться. Незаметно кравшийся за ним карлик тоже поспешил притаиться за крыльцом одного из домов.
      Вирк шагнул к двери магазина и скрылся за ней. Карлик немного отошел назад и, что-то шепнув неизвестно откуда вынырнувшему мальчику, укрылся у стены соседнего дома в густой листве аккуратно подстриженного кустарника. Теперь он был незаметен и мог спокойно дальше наблюдать за всем происходящим.
      Вирка не было почти час. И все это время маленький человек в густых зеленых зарослях был почти неподвижен и совершенно неразличим. Он никуда не уходил и только раз выглянул из своего укрытия, когда мальчик, с которым он недавно перебросился словами, вернулся и помахал ему рукой с противоположной стороны улицы.
      За все это время вокруг ничего не произошло - город не проснулся даже одним своим глазом. Кругом было тихо, только прохладный игривый ветерок колыхал зеленые листья нескольких небольших деревьев вблизи.
      Уже показалось далеким лучиком из-за домов солнце, когда дверь дома, за которым так тщательно следил маленький человек, отворилась. Что-то говоря пожилому мужчине в очках на улице показался Режерон. Под мышкой он держал увесистую книгу. Уродец притаился и стал внимательно слушать.
      - Хорошо, что эта книга наконец-то может попасть в руки к людям совершенно спокойно, - сказал старику Вирк. - До свиданья добрый человек. Рад был с вами познакомиться. Надеюсь, смогу бывать у вас часто.
      - До свиданья, господин посол.
      Режерон и книготорговец раскланялись. Бодро напевая какую-то веселую песенку пиратский посол зашагал в сторону церкви Святой Тусель. Карлик, подождав пока Вирк немного отойдет, выбрался из своего укрытия и поспешил маленькими кривыми ножками в противоположную сторону. Проскакав несколько метров, он весь вытянулся и пронзительно свистнул. Звук получился неожиданно громким. Вирк услышал его и обернулся.
      За спиной у него, блестя обнаженными клинками, стояли шесть человек свирепого вида появившиеся неизвестно откуда. Их лица были закрыты черными платками. Они были скромно одеты, но зато имели дорогие длинные шпаги.
      - Убийцы, - мгновенно сообразил Вирк и быстрым движением все понявшего человека отскочил в сторону.
      Моментально обнажив шпагу и прижавшись спиной к стене, он приготовился драться.
      Бой начался. Загадочные люди грубо обрушились на Вирка. Несколько ответных выпадов последовали вслед за этим. Нужно было что-то делать.
      Оценив обстановку взглядом не раз бывавшего в перепалке человека, Режерон понял: он не сможет справиться с шестью противниками. Но выбора у него не было.
      - Вот дьявол! - выругался он. - На, получай уличный червь!
      Яростно швырнув книгу в лицо одного из своих противников, Вирк одновременно нанес ему и удар шпагой в живот. В ответ в тот же миг на него самого свалилось пять выпадов. Уйдя влево, он сумел увернуться от четырех из них, пятый, молнией проскочив у его головы, оставил кровавый след на шее прямо под правым ухом. Но рана оказалась не серьезной, крови было немного.
      Злодеи растерянно переглянулись.
      Использовав тактическую перемену, Вирк, не теряя из виду убийц, скользнул вдоль стены и очутился в узком промежутке двух домов. Свернув сюда, он сперва подумал, что это тесная улица, но теперь обнаружил, что это тупик.
      - Вот дьявол! - снова, все так же по привычке, выругался Режерон. - Ладно, попробуем, какое на вкус у них мясо!
      Бежать было некуда. Он развернулся. Теперь перед ним стояло пять человек. Они сверкали глазами, радуясь тому, что жертве не удалось ускользнуть. Похоже, эти люди были уверены в том, что добыча у них в руках.
      - Здесь я хоть могу защищаться, и кто знает, может и уложу негодяев в каменный гроб этого тупика, - рассуждал Вирк. - Пусть только попробуют забрать мою жизнь - я в миг покажу им, что значит настоящая схватка.
      Не имея возможности атаковать его всем вместе, противники решили вести бой по очереди.
      Сражение продолжалось. Но теперь Режерону было легче, так как драться приходилось только с двумя сменяющимися противниками. Увертываясь, парируя удары и нанося в ответ свои, Вирк через несколько минут рукой мастера оставил пять кровавых следов на своих противниках. Но он и сам получил две раны. К счастью, как и первая, они оказались несерьезными. И все же он начинал чувствовать себя в западне.
      - Долго я так не продержусь, - думал он. - Быть может еще пять минут и все. Я уже ощущаю усталость, а они сменяются через каждые три-четыре выпада. Если так пойдет и дальше, то не я их, а они меня доконают и оставят тут ночевать бездыханным телом.
      В этот момент послышались какие-то странные звуки. Это были шаги приближающихся людей, судя по их тяжести, они вполне могли принадлежать военным. Охотники на секунду растерялись, а жертва не преминула воспользоваться короткой паузой. Все случилось в долю мгновения.
      Атаковав стоящего перед ним человека, Режерон выбил у него из рук шпагу и, пользуясь растерянностью другого противника, проткнул ему бок, а затем с разворота нанес удар по спине убегающего врага. Потом, проворно подхватив с земли одну из шпаг и отпихнув к стене другую, Вирк приготовился отразить неминуемую новую атаку.
      Теперь он сам превратился в охотника, готового при помощи двух своих острых длинных клыков наброситься обидчиков и разорвать их.
      Но атаки не последовало. Что-то увидав и подхватив под мышки своего раненного товарища, наемные убийцы бросились бежать. Спустя секунду Режерон последовал за ними.
      В мгновение, вынырнув из своего укрытия и заметив приближающийся пеший патруль городской стражи, Вирк подхватил из лужицы крови свою книгу и, решив не дожидаться разбирательства королевских властей, перебежал улицу и скрылся в узком переулке.
      Спустя час он был дома. Его перевязали и уложили в постель.
 

 
      Полдень уже вступил в свою силу.
      Расстелившись какой-то большой каплей серебряной росы, флаер сверкал только для двух людей и для одной звезды. Этой звездой был большой слепяще-яркий шар, висевший в голубом безоблачно небе. Этими людьми были Эвил Эви и Павел Калугин. Сбросив яркую нелепо скроенную, но уже ставшую привычной одежду, они методично натягивали на себя спокойного белого цвета костюмы.
      - Рад, что все закончилось Павел, ты мастерски провел переговоры и вообще хорошо справился. Я горжусь тем, что работаю с тобой в паре. Нет, правда, не смейся ты действительно молодец. А уж как ты себя вел с графиней, так просто ураган.
      Павел с дружеской благодарностью посмотрел на своего уже одевшегося спутника. Эвил ответил ему милой немного лукавой, но чертовски приятной улыбкой.
      Внизу под зеленым холмом растелился большой город и если посмотреть на него внимательно, то можно было видеть, как блестят позолоченные шпили церквей, как сверкают на солнце стеклянные окна домов и дворцов. Узкие улицы в тех местах, где их не закрывали черепичные крыши, кипели жизнью. Это был Рикан.
      - Спасибо, Эвил, ты тоже был хорош. В конце концов, мы вместе сделали эту большую работу. И даже нет, ее сделали не только мы, но многие другие, это победа разума.
      - Тут нет никакой славы, - улыбнулся Эвил. - Мы помогаем людям и все. Это не простое, но нужное дело, главное в котором для нас это то внутреннее удовлетворение, которое мы получаем в итоге. И дело не только в приключениях и всякой там романтике, - засмеялся он.
      - А мне все равно нравится, - пожал плечами Павел. - Хотя, надо признать, я порядком изменился за эти два года.
      - Меньше конечно, не два. Ты, правда, изменился.
      - Слушай, Эвил, ты знаешь, кто на меня напал?
      - А ты что, нет?
      - А я вот нет. Расскажешь?
      - Конечно, но ты и сам мог бы легко догадаться, чьих это рук дело. Ведь ты практически публично нанес глубокое оскорбление поклоннику графини Риффи, помнишь такую? - съехидничал Эвил. - Вот герцог Шонген и решил тебя наказать, а поскольку он как гвардейский генерал и вообще верный слуга короля не мог вызвать тебя на дуэль, то пришлось прибегнуть к такому неблагородному способу.
      - Но, похоже, бедняга Поллор просчитался?
      - Угу, - кивнул головой Павел, натягивая на себя куртку.
      - Кстати, почему ты не бросил всю правду в глаза графине Риффи? Ведь это было бы очень эффектно, ты бы ее просто растоптал и отомстил бы этой напыщенной особе за все те козни, что она плела против тебя? Отплатил бы ей за неблагодарность, за предательство?
      - Новый капкан? - усмехнулся Павел.
      - Какой там капкан, так силок, - подмигнул ему Эвил. - Ведь ты же знал всю правду и мог погубить эту женщину? Ведь мог же? Почему ты этого не сделал? Держи свой компьютер. - Эвил достал из кармана куртки маленький прибор и протянул его Павлу. Калугин взял его и прикрепил к руке.
      - Чего молчишь?
      - Думаю.
      - Смотри-ка, он думает? У Толстяка есть одно забавное выражение: "Думай сперва о боге, а потом об удовольствии и не думай о боге, когда получаешь удовольствие потому, что только это и есть грех". Помнишь такое?
      Павел улыбнулся - он собирался тоже что-то сказать.
      - Ладно, не надо комментировать, говори - о чем думаешь, - предложил Эвил.
      - Ноторимус как-то подарил мне вот такую мысль: "Ищи противоречия, они повсюду, и разрешай их". Не думай, что я не бросил всех слов правды тогда в беседке этой черно-бурой лисице из-за жалости или, там из-за садомазохистской привязанности к ней. Нет. Я изучил Квитию, понял, как устроен ее психический механизм и постарался помочь ей стать лучше. И потом я не считаю, что имею право обвинять девушку в убийстве своих родителей, если согласен с тем, что она имела право на собственный выбор. Такое конечно здесь не в обычаях, но... в общем я ее в этом даже одобряю. Она, как и каждый человек имеет право сама решать свою судьбу. И я не стал ее унижать, указывая на неестественность такого права.
      - А другое?
      - Что другое? Она любит меня, и я показал ей, что человек может быть воспринят другим, настоящим человеком, только когда он честен и справедлив. Не знаю, подействовал на ее подсознание мой ход. Но думаю - да, и она стала лучше. Научилась, или теперь научится вести себя так чтобы быть достойной того, чтобы люди ценили ее как человека, а не как титул. Конечно, вряд ли все это возможно целиком, ведь трудно преодолеть этику своей жизни так кропотливо созданную в темном феодальном мире, но можно открыть путь другим людям и учиться разуму вместе с ними. Разве не так?
      - Верно. У тебя получилось Павел, ты молодец. Кстати мои сканеры показывают, - тут Эвил забавно развел руками, - что Квития ждет ребенка от Поллора. И еще она изменила свое отношение к этому человеку. Их роман скоро приведет к аристократическому браку. "Happy end", так сказать. Думается, это ты подействовал. Ладно, нам пора.
      Но Павел как будто не слышал этих слов. Затаив дыхание, он всматривался в далекий живущий своей жизнью далеких людей город. Это была такая близкая, такая понятная и уже такая далекая жизнь.
      - Ну, чего ты ждешь? Прыгай во флаер.
      - Дай я последний раз посмотрю на Рикан.
      - Ладно, смотри.
      Прошло совсем мало времени и серебристый флаер с двумя пассажирами на борту взметнулся ввысь, мелькнув невидимой искрой земной грозы. Преодолев атмосферу, он вынырнул на орбиту, с которой спустя еще крошечную толику времени выбросил своих гостей на борт научной станции.
      - Знаешь Эвил, я давно хотел тебя спросить насчет воздуха на станции, на Дюрране и на других планетах. Как так получается, что раны так быстро заживают? И еще я ни разу не чистил зубы и не видел, чтобы это делал кто-то другой, а никакого запаха нет и вообще, никто не болеет?
      - Все очень просто Павел. Воздушная среда наших домов содержит целую группу специальных бактерий, которые не только препятствуют процессам противоестественного старения организма, стимулируя обмен клеток, мешают возникновению болезней, но и способствуют заживлению ран и просто уничтожают неприятные запахи. Это очень просто и довольно удобно. Теперь понятно?
      - Теперь конечно.
      - Мы на месте, давай выбираться, - улыбнулся Эвил.
      - Салют станция, - весело воскликнул Калугин, вылезая из серебристой молнии. - Как ты тут без нас своих главных проходимцев? А, молчишь? Ну-ка спой мне веселую, но героическую песню! Только, пожалуйста, пусть это будет как минимум старый рок-н-ролл и уж ни как не средневековый романтический куплет! Договорились?
      И Павел чувствует, что станция как будто поет и ее высокий, как везде здесь, свод наполняется быстрыми контрастными и мелодичными звуками. Все кружится и он ощущает, как он счастлив, что сейчас здесь, а не в каком-нибудь другом времени или месте.
      Они выходят из посадочного отсека и идут по длинному широкому коридору. Здесь все светится и так приятно видеть каждый миллиметр этого странного живого полотна, которое и есть научная, прогрессорская станция.
      - Привет Павел! - слышит он ласковый голос Реку.
      - Как хорошо, - думает он. - Как хорошо чувствовать себя свободным и знать, что ты можешь быть настоящим другом кому-то, кого любишь, уважаешь и никогда не предашь, потому что здесь нет предательства, и люди ищут друг в друге разум и чувства, а не вещи и деньги. Здесь настоящий мир и здесь настоящая жизнь.
      - Привет Реку! - улыбается он.
      - Привет! - улыбается кому-то еще Эвил.
      - Я люблю этот мир, - думает Павел. - Я люблю жизнь и люблю этих людей. И еще я знаю теперь что такое счастье и где оно теперь есть. Но оно есть не везде и моя задача, как человека, как прогрессора, как разум нести его в каждый мир.
 
       Часть 4. Земля не рада вас видеть

* * *

 
      За окном шел пушистый снег. Мягкими хлопьями он струился вниз, падал к земле и превращался в белый бесконечный покров. Город, усыпанный искрами горевших в вечере окон, жил всей полнотой своей вечерней жизни. Гудели машины, хрустел под ногами снег.
      Калугин выскочил из переполненного автобуса и зашагал по белой упругой дороге к дому. Он открыл дверь в подъезд, стряхнул с пальто пух и поднялся по лестнице. Лифт не работал.
      Пятый этаж где, почти все время оставаясь в одиночестве, жил Павел был мрачно освящен слабой мерцающей лампочкой. Павел вошел в квартиру, бодро сбросив одежду и развязав тяжелые английские ботинки, прошел в кухню. Было тепло. Он поел. Посмотрел на часы, было, ровно пять.
      Перебрав на полке стопку книг и выбрав несколько нужных ему, Павел включил компьютер и проверил почту. Еще вчера он послал письмо Марии и теперь ждал ответа. Но его не было. По-видимому, ее адрес за два года его отсутствия на Земле изменился. Он облегченно вздохнул.
      В доме больше никого не было, и Калугин к этому привык. Почти все время зимой родители жили на даче, которая находилась недалеко от города. Они забрали с собой даже старого кота, такого же, как они пенсионера, и каждый день Павел просыпался в пустой квартире. Было тихо. Он еще раз просмотрел письма.
      Вместо ответа, которого в глубине души он не ждал, Павел обнаружил в груде рассылочной мишуры письмо с сервера. В нем значилось, что ящика, на который он писал, не существует. К ответу было приложено его послание. Калугин открыл его и, обращаясь, как будто к какой-то внутренней пустоте прошлого прочел:
       "Тук-тук! Это живой ящик? Салуд Мария!
       Черт возьми, ты ведь знала, что так будет? Чувствовала? Знала, не отпирайся! Свобода это борьба с собой, а не с другими. Именно поэтому я осознаю, что сегодня это сейчас. Реальность? Разве бывает по-другому, когда человек избирает волю как путь?
       Невозможно было по эмоциональным причинам сказать этого прежде. Вот почему существует данное письмо. Я не самый плохой человек на Земле, а возможно даже наоборот. :) Может быть это тому виной. Спроси об этом? Истина и красота.
       Поздравляю с днем рождения!
       С уважением из Внешнего круга Аляски, Павел Калугин".
      Он облегченно вздохнул. Это было прошлое. Прошлое, оставленное им. Прошлое, каким-то странным образом заставившее его искать с ним встречи. Еще месяц назад, находясь на Дюрране, он не желал с ним встречи. Но, теперь, вернувшись на родную планету, не мог уклониться от чего-то странно манившего его назад. Он знал, что это "назад". Но сил сопротивляться у него не было.
      - Хорошо, что она не ответила мне. Хорошо, что этого ящика больше нет, - подумал он, ложась на диван. - В конце концов, я здесь не для того, чтобы возвращаться в прошлое. Моя цель идти дальше - вперед.
      Внезапный телефонный звонок прервал его размышления. Он взял трубку.
      - Павел, привет! С возвращением! - ворвался в его сонный забытый мир добрый веселый голос старого друга.
      - Датов, ты? Дат?
      - Ага, я. Калугин, как дела? Где тебя эти два года черти носили? Мы с Литвиным тебя совсем потеряли. Сперва думали: ты переехал. Но потом твои родители объяснили, что ты уехал учиться. Не то на журналиста, не то на философа. Мы так и не поняли. Впрочем, ерунда. Ну, как диплом дали? Справился? Ты насколько к нам?
      - Спасибо, Виктор. Все отлично, - попытался ответить Павел на всю груду вопросов. - Диплом дали - магистр философии. Вернулся навсегда. Ты как? Как Индеец?
      - Я нормально, - привычно заволновался голос. - Индеец, правда, его теперь так уже ни кто не называет, тоже в порядке. Он работает в турфирме и периодически кочует по стране. А я вот, - тут он засмущался, - короче политикой занимаюсь.
      - Политикой? - как бы удивился Павел, которому уже многое наперед было известно. - Это как?
      - Да так. Коротко говоря, работаю с левыми. Или ты забыл? С красными, в компартии. Понимаешь?
      - Вспоминаю, мы еще с Индейцем, то есть с Красным облаком, то есть с Литвиным это как-то давно обсуждали. Мы тогда думали, правильно ты поступил, сделав такой выбор, или нет. А что делаешь?
      - В общем, возглавляю молодежную организацию - Первый секретарь. Знаешь такую шутку: "На веревке смотрит в даль - комсомольский секретарь". Вот это про меня, - неловко сострил он.
      - Ясно. То есть не совсем конечно, но да ладно потом разберусь.
      - Кстати, и Литвин тоже с нами. Он недавно присоединился. Революцией занимаемся, - его голос снова зазвучал волнением.
      - Дело хорошее, - с неожиданной для собеседника твердостью произнес Павел. - Я на вашей стороне.
      Они еще долго беседовали, обмениваясь теплыми воспоминаниями и с радостной тоской погружаясь в робкие волны прошлых лет. Их многое объединяло, их троих - Калугина, Датова и Литвина. И этим многим не была общая школа или одна парта университета, или соседство - нет. Что-то душевное, непостижимое разумом и близкое было их общим. Они не понимали этого, но, чувствуя его, тянулись друг к другу, даже сквозь годы разлуки и миллионы километров расстояния.
      - Может, встретимся? - предложил Виктор.
      - С радостью.
      - Тогда давай завтра в "Ночных блинах", у Михаила есть пригласительные, так что мы втроем там неплохо отдохнем, да и пообщаемся. Ведь сто лет прошло! Сто лет!
      Они договорились. Павел положил трубку, вновь оставшись в темной тишине комнаты. Но это была уже другая тишина. В ней он больше не чувствовал себя одиноким, рядом с ним были его друзья, его единомышленники. Навязчивая прежде мысль о Марии исчезла сама собой.
      Павел включил телевизор. Он не смотрел его несколько лет. Теперь картинки и речи казались ему глупыми и напыщенными. Ощущение соприкосновения с чем-то примитивным охватило его. Он переключил канал. Здесь тоже шли новости, и здесь тоже выступал президент Типун. В кадрах мелькала милиция, сотрудники ФБС, депутаты от "Старой России".
      - Наверное, очередной взрыв, очередной теракт, - подумал Павел. - Иначе, зачем вся эта суета и показуха?
      - Устойчивый экономический рост, в котором вот уже несколько лет развивается Россия, не может быть подорван. В этом году мы планируем увеличить прирост экономики с 9 до 9,5 %. Даже если горные боевики хотят запугать нас, то в очередной раз у них это не получится, и мы будем упорно отстаивать наши конституционные нормы. Законность должна не позволить запугать наше правительство. Я уже сказал и говорил, что правительство работает и страна развивается. Мы не позволим беззаконию, хулиганству и фанатичному террору губить жизни людей. Порядок должен быть порядком, - говорил президент.
      - Бред, - подумал Павел и щелкнул кнопку на пульте.
      Ему вдруг снова неясно захотелось взять в руки старые книги. Но желание это было вялым, и он остался у экрана. Уже давно ходили робкие слухи, что не горные боевики, а спецслужба - ФБС, совершает все кровавые дела, поддерживая панику законности и высокий рейтинг президента у обывателей.
      По другим каналам шли фильмы. С примитивным сюжетом, слабыми персонажами и убогими масштабными спецэффектами - они не нравились Павлу. Он отвык от такого искусства, но делать было нечего, нужно было возвращаться в старую атмосферу, вновь учиться понимать этот мир и учиться понимать его глубже - по-новому.
      Телевидение, как заметил Калугигн, захлестнула "патриотическое кино". Вместо американских картин на каждом канале (все они контролировались правительством) пестрели плохо поставленные сцены боевиков-сериалов. Новыми героями ТВ были: полицейские, честные прокуроры и, особенно, сотрудники спецслужб. В вездесущих сериалах они проявляли невиданный профессионализм. Были честными - любили родину и не обращая внимания на закон уничтожали ее врагов. Боевикам гор или бандитам некуда было от них деться, как некуда было деться от назойливых фильмов телезрителю. Павел знал: главная тема для сумасшествий в стране - патриотизм.
      Фильм, выбранный Павлом, кончился, и вновь с бедной советской официальностью в комнату с голубого экрана ворвались новости. Теперь главным образом звучали наивные комментарии к произошедшим событиям. Напыщенно и взволнованно официальные политики, чиновники, деятели искусства, просто какие-то чудаки высказывали свои мнения. Все выглядело глупо. Получалось так, что люди эти только и делают, что хвалят президента за его курс, даже не упоминая о том, что он все-таки делает.
      - Как правило, человеку не страшно говорить общепризнанные вещи - банальности, - заметил для себя Павел. - Какого черта вы спрятали верблюда под одеяло? Неужели думаете, что никто не догадается, что все это спектакль и все ваши заявления лесть, обман? Ведь я вижу все происходящее насквозь. И еще многие видят. Зачем эта глупая ложь? Подумай, президент: твои поступки - это поступки к тебе и скоро многое переменится вокруг.
      Снова разрезая тишину, зазвонил телефон. Калугин протянул руку и ответил:
      - Ало?
      - Готова статья? - спросил редактор.
      - Да, завтра привезу.
      - Договорились, пока.
      Павел положил трубку. Сразу после возвращения он решил, что заниматься совершено неинтересным делом не будет. Решил и устроился журналистом. Ему самому даже показалось странным, как легко его приняли. Удивляясь себе самому, он с изумлением открыл, что умеет писать и совсем не плохо. Статьи рождались у него легко, одного порыва было достаточно, чтобы выдать стоящий материал. Два года назад он не мог ничего подобного. Что-то серьезно перевернулось в нем самом.
 

* * *

      Была зима. Это чувствовалось каждую минуту. По широкой улице, мелькая вспышками разноцветных огней, проносились автомобили. Куда-то спешили люди. Падал и прилипал к земле снег.
      Павел поправил лямки рюкзака и посмотрел на большую светящуюся вывеску. На ее желтом фоне красовалась высокая стопа доскообразных предметов лунного ландшафта. Они были зеленого цвета и если присмотреться напоминали нечто похожее на тонкие пшеничные лепешки или блины. Из всей стопы дисков только один - самый нижний был другого цвета. Это было странной формы белое блюдо. Надпись над рисунком гласила: "Ночные блины".
      Павел еще раз поправил лямки рюкзака и посмотрел на часы. Он пришел слишком рано и теперь должен был ждать. Он повернулся в другую сторону, вслушиваясь, как хрустит под ногами снег. Куда-то весело прошла группа молодежи.
      Он немного прошелся, затем вновь посмотрел на светящуюся вывеску.
      - "Ночные блины", - прочел он надпись и взгляд его вновь сам упал на часы. - Еще без пяти, нужно подождать, - подумал он.
      Так прошло еще несколько минут. Город вокруг жил своей жизнью, метался человеческими фигурами и вспышками мелькавших огней. Жизнь вокруг не замирала.
      Павел снова огляделся, ловя взглядом мерный вертикальный ход снежинок, и погрузился в размышления. На время связь с реальностью оборвалась. Он больше ничего не видел и ничего не замечал. Куда-то шли люди, мчались машины. Ему не было до этого никакого дела.
      О чем он думал теперь? Что пытался вспомнить, что понять? Прежний мир предстал перед ним непривычным, но более ясным. Понятной стала логика многих его механизмов. Однако еще больше было пока не известно. Требовалось время. Требовалось заново оценить людей. Нужно было очень многое проанализировать. Сделать все это с позиции наблюдателя было невозможно. Павел понимал: требуется активно, творчески включиться во все самому.
      Внезапно новые звуки заставили его очнуться. Он всмотрелся и невдалеке, у светофора заметил две машущие руками фигуры. Они перешли дорогу и приближались к нему. Забытье прошло.
      - Павел! - донеслись до него уже разборчивые голоса.
      - Привет!
      - Привет!
      От неожиданно нахлынувшей радости он даже не разглядел их. Они обнялись все втроем. Улыбками озарились лица. Глаза у всех горели какими-то ночными, морозными искрами. Луна улыбнулась им еще одним ночным фонарем.
      - Где тебя черти носили, Калугин, а? Поди весь свет повидал? Почему не звонил, почти не писал?
      - Миша, Витек!
      Павел радостно, оттесняя чувством слова, посмотрел на этих людей. Они были ему дороги. Он не учился с ними в одной школе, не вырос в одном дворе. Нет, их связывало что-то совершенно иное. Что-то совсем не похожее на место или время. Возможно, это были мысли.
      Друзья широко улыбались.
      - Ладно, пошли, потом расскажешь. Идем!
      И снег снова захрустел под ногами, но уже радостно, а не тоскливо. Легкий теплый ветерок шаловливо подымал полы длинных пальто.
      Они обогнули здание, обшаренные толстомордой охраной поднялись в кабак. Разделись в гардеробе. Михаил Литвин раздал билеты.
      - "Распад души", - прочитал Павел.
      - Ты заметил, какие лица у охранников? - полюбопытствовал Литвин. - Они глубоко несчастны: начальство заставило их ходить с рок-н-рольными прическами, как во времена "Биттлз". Представляешь, каково это парням привыкшим думать, что настоящий мачо должен быть накачанным и лысым.
      Двери зеркального лифта открылись.
      "Ночные блины" были одним из лучших музыкальных клубов города, но Павел, отсутствовавший дома два года, здесь был впервые. Впрочем, он не особенно обращал сейчас внимание на окружающую обстановку. С ним были друзья. К нему возвращалось все то лучшее, что он знал в этой жизни. Здесь было слышно музыку. Они отдали билеты и, пройдя еще одну проверку охраны, прошли за зеркальные черные двери. Ловя последний луч света, Павел еще раз посмотрел на своих друзей.
      Михаил Литвин, которого в прежние годы за внешность и повадки называли Индейцем или Красным облаком, теперь больше походил на кельта времен Галльской войны. У него были длинные светло-русые волосы и густая темно-русая борода. За прошедшие годы в его лице что-то изменилось, появилось какое-то непривычное напряжение, но зато глаза стали еще более добрыми и смелыми. Он держался гордо и приветливо. А вот Виктор Датов, который и устроил эту встречу, не изменился за несколько лет нисколько. Его светлые волосы были по-прежнему зачесаны с пробором сбоку, круглые небольшие очки все также обрамляли широкий нос, а рот приветливо и немного забавно улыбался.
      Виктор был одет в однобортный костюм и водолазку, на Михаиле был драный серый свитер с затейливым первобытным рисунком. Но какое все это имело значение? У всех их были сильные лица. Они были похожи - Павел привычным взглядом сразу отметил чем: высокий рост, поднятая голова, спокойные властные движения, только у Датова немного извиняющиеся, но все равно смелые. Во всем чувствовалась уверенность, которой два года назад он в них не находил. Но Павел и сам сильно изменился. Нет, его внешность осталась прежней, но манера держаться, говорить, двигаться полностью изменили его. Ушел в прошлое и любимый классический буржуазный стиль. Теперь Калугин больше походил на киберпанка. Но и это не имело сейчас значения.
      Проходя мимо внимательно разглядывающих его глаз, Павел подумал, что они стали братьями еще больше. Все то, что произошло с ним в другом мире, казалось, произошло с ними на Земле. И возможно он никуда не исчезал, а жил все время здесь, среди всей этой веселой музыки, в этом городе.
      Второй этаж заведения где, собственно говоря, музыкальное место и находилось, встретил их шумным движением, голосами и странной атмосферой отсутствия радости. Экраны светились роликами, но музыкантов еще не было. Все как будто спало в мертвом звуке. Павел знал: здесь все собирались, чтобы развлекаться. Но скука не покидала большей части лиц. Сам не понимая почему, он улыбнулся и подумал:
      - Спите, спите. Я здесь не зря, не просто вернулся. Скоро все проснется и станет движением.
      Они выбрали пустой столик в глубине зала и, заказав выпивку, погрузились в разговор. Музыка была здесь не так оглушительно слышна, как в другой части зала, но даже тут приходилось говорить громко.
      В первые полчаса Павел рассказал о своей учебе, о том как, потратив немало времени и сил, он получил свой второй диплом. Затем Индеец - Литвин поведал о своей работе и впечатлениях. Он много путешествовал, работая то на турфирмы, то на рекламные агентства. Бывал в разных городах и даже несколько раз за рубежом. Пришла очередь Датова.
      Виктор глотнул пива, бросил усталый взгляд на поднявшихся на сцену музыкантов, на их приготовления и начал:
      - Вы знаете, что я левый...
      - Мы все левые, - вмешался Михаил.
      - Одним словом, еще студентом я вступил в компартию и включился в политическую борьбу. Сейчас, пройдя несколько лет работы в партии и в нашей молодежной организации, я стал региональным руководителем Молодого коммунистического союза. Уже почти два года.
      - Ты марксист? - поинтересовался Павел.
      - Да как сказать? Скорее патриот, коммунист, хотя теоретиков читал.
      - Что читал? С чем согласен? С чем нет? - неожиданно задал вопрос Калугин.
      Литвин с любопытством посмотрел на него. Он внезапно отметил в интонации и постановке друга что-то новое, что-то чего прежде не было. Вопрос был задан уверенно и быстро, в нем чувствовалось глубокое знание. Совсем не так говорил Виктор. Он все время как будто стеснялся своих убеждений, хотя и не скрывал их.
      Датов назвал несколько книг, высказал свое мнение по ним. Павел задал еще немного вопросов и, получив на них неуверенные, нечеткие ответы, умолк.
      Речь шла о роли СССР в мировой истории, о том, что означает реставрация на его территории прежнего, дореволюционного способа производства. Датов полагал, что виной всех бед народа явилась предательство части партийно-бюрократической верхушки. "В стране было много трудностей, но в верхах под влиянием Запада сложилась "коалиция предателей". Она парализовала партию, обманула лживыми лозунгами изобилия народ и захватила власть",- утверждал он. Павел отметил, что собеседник не видит закономерности превращения советской бюрократии в класс новых собственников, обусловленный победой в СССР бюрократических тенденций и отстранения народных масс от управления страной еще в 1920-е годы. Но он не стал перебивать. Датов не думал, будто рыночная экономика в стране продержится долго. Ухудшение положения народных масс должно было, по его мнению, пробудить сознание людей и подвинуть их на борьбу. В рост экономики он тоже не верил, считая проценты в сводках правительства только обманом. Мысленно Павел не мог согласиться с такой линейной логикой. Он считал, что система после воровского разгула новых собственников стабилизируется, усиливает свою опору на бюрократию, а хозяйственный подъем действительно происходит. Каковы будут последствия этих тенденций? Калугин пока этого не представлял. Требовалось время, чтобы во всем разобраться. Поэтому он не стал спешить и высказывать свои мысли.
      Михаил сходил за вторым пивом для себя, и лукаво улыбаясь, сел обратно за столик к друзьям. Его глаза горели юмором:
      - Там у них бармен такой прикольный, типа неформал. Я к нему подхожу и спрашиваю: "Какое пиво самое дешевое?" Он хмурится, изображает из своего лица такой компот, что можно подумать я не человек, а дерьмо, и отвечает мне про пиво. Я говорю: "Одно такое. Все-таки не особо тут у вас одно пиво от другого отличается". Он жмурится, наливает, потом говорит, вроде как упрекая меня: "У нас отличное заведение и я горжусь, что работаю тут, это солидно". "А ты что, здесь хозяин?", - спрашиваю я. Он говорит: "Нет". Тогда я спокойно так замечаю: "Мне в разных местах приходилось работать, но я всегда различал свои интересы и интересы хозяина - капиталиста. На него и всякие его заведения, вместе с солидностью мне было плевать. Вот ты, вроде рок-н-ролльный пацан, а, сколько в тебе всякой рабской хуйни". Он так и ошалел, смотрит на меня и ничего сказать не может. Вот так.
      Друзья расхохотались, так забавно передал эту историю Михаил.
      - Продолжай, - попросил Виктора Павел. - Расскажи про то, чем занимаешься. Хватит идеологии.
      - Наша организация довольно большая, почти сто человек. Всякая молодежь, но в основном хорошие ребята. Взгляды, конечно, не одинаковые, но да у нашей партии тот же винегрет. Одни думают, что марксизм устарел, другие ориентируются на величие родины, третьи - думают, что все беды от инородцев. Главное, что все поддерживают курс партии на борьбу с режимом. Что до чехарды в убеждениях тут ничего не поделаешь...
      - Любопытно, а чем вы занимаетесь?
      - Работаем с молодежью и даже с подростками. Создаем пионерские организации, проводим военно-спортивные мероприятия, помогаем партии. Участвуем в демонстрациях и митингах, разных пикетах...
      - Вот черт, и принесло же тебя как раз тогда когда мне уезжать, - неожиданно ворвался Михаил. - Очередная командировка на три месяца. Иной раз думаю, зачем? Жаль, а то я чувствую, тут интересное начнется. Мы тут всякие акции планировали, только пока не знали что да как. Партийные начальники пока одобряют...
      - Слушай, Павел, присоединяйся к нам, - предложил Виктор.
      - Возражений пока нет.
      - Приходи в четверг?
      - Договорились.
      Солист затянул медленную грустную песню. Их соседи молча курили, глядя в дно пустым кружкам.
      - Весело тебе? Без бабла с тоски можно издохнуть. Если бы у меня были деньги, я бы сюда не пришел, - донеслись до него, смешиваясь в одну общую мысль голоса.
      - Почему никто не танцует? - поинтересовался Павел.
      - Черт его знает? Скучают?
      - Подожди, сейчас немного музыканты разойдутся, потом зажгут, и начнется, - вытягиваясь в кресле, улыбнулся Михаил. - Команда хорошая, играют бодро.
      Внезапно сменив мотив, музыканты заиграли веселей. Баритон беловолосого солиста что-то затянул по-испански. Барабаны и трубы ритмично оглушили зал.
      - Под Ману Чао репертуарчик, - с лицом профессионального музыканта отметил Михаил. - Конечно скорость не та, но ребятки стараются.
      Павел осмотрелся, заметив, что народу прибавилось, а кое-кто уже и танцует. На танцевальную площадку пустили дым. Игра света увлекала, гипнотизируя.
      - Что будем развлекаться? - спросил Литвин. - Потанцуем, мисс? - предложил он Павлу.
      Калугин усмехнулся.
      - А что, самая подходящая ночка?
      - Вы, ребята, идите, а я еще посижу тут. Вы ведь знаете: я не любитель кабаков, танцев всяких. Так что... - он добродушно засмущался, поправляя очки.
      - Знаем, - добродушно съязвил Михаил.
      Калугин и Литвин встали из-за стола и, двигаясь в такт быстрому резкому мотиву, ворвались в рой танцующих. Павел ловил глазами силуэты девушек один за другим. Он искал Марию. Она любила такие места, а он зло надеялся встретить ее. Михаил, найдя себе русую подругу, кружился с ней, нежно обхватив тонкую извивающуюся талию.
      Было уже почти утро, когда, покинув друзей, Павел вышел из "Ночных блинов" и направился домой.
      Метро еще не работало, и он решил пройтись. Дом был недалеко.
      Улица казалась совсем пустой. Даже снег почти не хрустел. Ярко горели фонари, редкие окна светились далекой жизнью. В ушах Павла все еще кружился веселый мотив. Он в отличие от Литвина ни с кем не познакомился. Да и не хотел он ни с кем сегодня знакомиться. Шли его первые дни на Земле.
      Ноги немного устали, но он не чувствовал этого полностью отдавшись полусну воспоминаний. Так километр за километром он шел по окутанному тишиной городу. Вдруг его взгляд до этого рассеянный на линии горизонта упал на толстый, еще советский, фонарный столб. Лист с каким-то неясным рисунком бросился ему в глаза. Он присмотрелся. На листовке была изображена вертикально срезанная наполовину голова индейца с густым оперением. Надпись справа от нее гласила: "Будь настоящим индейцем!".
      Павел улыбнулся, всматриваясь в перекрещенные серп и молот внизу рисунка. Он сразу догадался - чьих это рук дело. Идея и слоган явно принадлежали Литвину.
      - Кайф! - подумал он. - Мне уже начинает нравиться мое новое дело. Если так пойдет и дальше то, Эвил, я не пожалею что вернулся. Кайф! - повторил он.
      Воздух был свежим, холодным, ночным и родным. Павел глубоко вдохнул. Мотнул головой, оживляя веселый мотив и отгоняя слабый сон, и прибавил шаг. Новая дорого сама шла ему на встречу.
 

 
      - Это Белкин, Евгений - наш секретарь по идеологии, - заметил Датов. - Он неплохой парень.
      Павел глубокомысленно посмотрел на худощавого молодого человека среднего роста лет двадцати. В его внешности не было ничего примечательного. Однако крупный нос, тонкие губы и немного оттопыренные маленькие уши вместе с бегающим взглядом создавали какое-то неприятное впечатление. Павел задумался. Он был здесь впервые, и потому разглядывая всех собравшихся, а было тут человек десять, сразу выделил свою антипатию к этому человеку. Возможно, речь Евгения повлияла на Калугина таким образом. Он не мог сейчас точно это определить.
      Молодой голубоглазый оратор продолжал:
      - Советский Союз был великой империей, могущественным справедливым государством в котором все могли трудиться - не было безработицы, создавать семьи, получали жилье - бесплатно, служить в армии и не быть искалеченным этой армией. Страна наша была великой державой, с которой считался весь мир. Советский человек мог ездить по всей стране, не за границу конечно, да и незачем туда ездить, и самое главное цены были низкими. На зарплату можно было жить. И жить хорошо. Люди могли копить деньги, летом отдыхать на даче, воспитывать детей. Преступники сидели в тюрьме, а не разгуливали по улицам и кремлевским кабинетам!
      - Какой бред, какой бред, - заметил про себя Павел. - Надо же говорить такие вещи, всю эту глупость, да еще таким уверенным и бескомпромиссным тоном. Империалистический дух пропитывает каждое слово, и слушать все это неприятно. И не слова о социализме, о свободе.
      - У нас не было разврата, порнографии на телевиденье, - дальше звенел голос Евгения. - Семья была под защитой государства, а девушки были девственницами до двадцати шести лет. Именно поэтому мы и победили в великой отечественной войне. У нас был сильный русский - могучий дух. Все то, что реформаторы-демократы, эти евреи сейчас пытаются разрушить.
      Калугин поморщился.
      - Вот почему наша главная задача сохранить целостность России, не дав Западу развалить последний оплот русского духа и социализма. Мы должны искать настоящих союзников, наша опора - это традиции, это православие, державность, патриотизм. Партия идет верным путем. Без союза с церковью, со всеми патриотическими силами, даже с монархистами и националистами, победить преступный режим нельзя. Особенно важно налаживать контакты с патриотическими священниками.
      - А... вот сказал, - заметил Павел. - Лучше бы не говорил. Он еще и религиозен. Страшный бред! Неужели все это в головах этих людей? Ужасно.
      Павел посмотрел на своих соседей. Рядом с ним за столом сидело несколько угрюмого вида безвкусно одетых молодых людей и внимательно слушало оратора. Но среди этих печально неинтересных лиц, Калугин все же к своему удовольствию заметил несколько несогласных выражений. Это понравилось ему.
      - Значит, и тут есть умные глаза, - подумал он. - Значит, будет с кем работать.
      - Посмотрите, кто у нас мэр - еврей! Губернатор - еврей! Президент - еврей! - горячась, продолжал Белкин. - А при социализме все евреи должны сидеть в тюрьме, чтобы был порядок, а не бардак.
      - Президент финно-угор, - неожиданно вмешался Павел. - Это хорошо видно по скелету, форме черепа, все, даже жидкие светлые волосы и не менее жидкие голубоватые глаза у него соответствует этой племенной группе. Но в действительности не это имеет значение.
      Все внимательно посмотрели на нового человека осмелившегося бросить вызов пламенному Евгению. Павел заметил, что удивился и сам Белкин. Возможно, поэтому, удивившись, он не рассердился. Но и не прервал мысль.
      - Великая держава должна быть национально однородной. Наша партия, ее вождь выступают за то, чтобы русский дух возродился в обществе. Мы интернационалисты, но не буржуазные, а пролетарские. Мы против инородцев-эксплуататоров, но с патриотическими предпринимателями нужно работать. У них тоже болит душа о родине.
      В кабинете, где, плотно составив столы, сидели молодые люди, было душно. Два больших портрета Ленина сурово взирали на новое поколение революционеров. Оба портреты были не в силах разгрести всю накопившуюся путаницу в умах. Молодые люди должны были сделать это сами.
      - Послушай, Евгений, - вмешался новый голос, принадлежавший небрежно причесанному сутулому юноше. - Что ты скажешь на счет Советского Союза? Почему он распался?
      Разговор принял новый оборот, это заинтересовало Павла.
      - Сионизм не так прост, товарищи! - начал Евгений, - Советский Союз никогда не распался бы, если бы его не развалили заговорщики. ЦРУ и связанная с ней мировая закулиса - вот главные виновники наших бед. Именно ЦРУ, руководствуясь коварным планом Алена Даллеса, масоном 33 ранга, нашло в среде руководства страны и партии предателей, подкупило их, кого деньгами, а кого обещаниями, заманило возможностью присвоить себе государственное имущество. Эти люди предали Родину, предали советское государство...
      - "Средством, благодаря которому просвещенные правители и мудрые полководцы выступали и покоряли других, а их достижения превосходили многих, было упреждающее знание", - процитировал Павел Суньцзы.
      Древний китайский военный философ был любимым писателем Даллеса.
      - Неужели все дело во внешних причинах и предательстве руководства? Не слишком ли это просто? "Склонность к заговорщическому пониманию политики в позднем капитализме свойственна социально ограниченной психике, индивидам эмоционально подавленным и депрессивным в связи с отчужденностью от объективных процессов развития и невозможностью понять единство объективных и субъективных процессов", - вспомнил он слова Ноторимуса.
      Похоже, все было именно так.
      Внезапно ход рассуждений Павла был прерван появлением нового человека. В комнату, стараясь не помешать теоретическому семинару "Распад СССР", осторожно вошел мужчина средних лет, среднего роста с суровыми, даже грубыми, но живыми и подвижными чертами лица. Он знаком пригласил Датова выйти. Виктор встал и последовал за ним в смежную комнату.
      - Как я уже говорил курс, взятый товарищем Сталиным на усиление нашей страны, был брошен из-за измены некоторых высших руководителей и отстранения Лаврентия Берии от руководства страной. Затем, это был правильный шаг, троцкиста Молотова убрали тоже, но, увы, внешняя политика и расхлябанность в стране привели нас к экономическому отставанию от Запада. Восток, то есть наша страна, слишком много средств расходовал зря. Напрасно помогая всякой Африке, Кубе и тому прочему. Только Андропов попытался поднять дисциплину и навести порядок, но его отравили. Горбачев, подкупленный вместе со своей женой агентами Запада, предал СССР и развалил его под видом перестройки.
      - Ну и бестолочь, - про себя рассердился Павел. - Мелет чепуху и не морщится.
      - Евгений, а ты не думаешь, что в крушении СССР были более серьезные причины, - робко, но с несогласием в нотке голоса вмешалась рыженькая коротко стриженая девушка. - Ведь для советской номенклатуры существовали западные, буржуазные ценности. То есть имела место идейная борьба: капитализм против коммунизма. И эта борьба закончилась поражением советской попытки социализма...
      Павел прислушался, это было интересно. Оглядевшись, он заметил интерес в глазах и других людей. Высказанная точка зрения не казалась ему зрелой. Однако даже такая, упрощенная позиция, явно не совпадала с "аргументацией" докладчика.

* * *

      - Виктор, нужно два человека, надежных человека. Нам предстоит ехать в соседний регион по одному серьезному делу, там сейчас идут выборы. Это очень важные выборы. В них решается судьба местной партийной организации. Вождь звонил мне и буквально требовал, чтобы я ехал туда сам и брал с собой еще трех молодых людей. Ты тоже едешь. Кто у тебя есть?
      - Нужно два человека, Алексей Николаевич? Не больше? - переспросил Датов.
      - Дело очень серьезное - только двое, - ответил партийный секретарь. - Кого рекомендуешь?
      - Белкин, конечно, Литвин вчера уехал, - тут Датов сделал паузу и задумался. - Можно взять Калугина. Он очень надежный, правда, еще почти не участвовал в нашей работе.
      - Ты за него можешь ручаться?
      - Да, знаю его с детства. Человек порядочный.
      - Хорошо, ты поедешь с Белкиным, а я с этим... Как его зовут?
      - Павел Калугин.
      - А я поеду с Калугиным, так будет надежней. И никому пока не слова. Сказать можешь только тем, кто едет.
      - Куда и когда выезжаем, я скоро сообщу.
      - Хорошо.

* * *

      - Чтобы навести порядок в стране, сейчас нужно запретить половую распущенность, разврат, пропаганду секса на телевидение, побороть преступность и выгнать всех американских шпионов из страны, защитить семью. Извращенцев, разного рода гомосексуалистов необходимо отправить на принудительное лечение в концлагеря. Необходимо также покончить с разъедающей страну миграцией. Инородцы, с гор и с азиатской равнины заполонили исконно русские города. От мигрантов-инородцев только одни болезни и национальная рознь. Чтобы не дать им окончательно лишить работы наших соотечественников необходимо ужесточить прописку. Каждый должен иметь право работать только там, где его зарегистрировало (прописало) государство. Затем необходимо избрать народного президента, то есть, конечно, нашего вождя и национализировать все крупные предприятия, назначить на них честных директоров, и вот тогда мы восстановим социализм, - с прежней скоростью и напором продолжал Евгений.
      Кое-кто задавал ему вопросы, получая туманные и неаргументированные ответы, но большинство молчало, принимая слова оратора на веру. Павел решил пока воздержаться от полемики и получше присмотреться к собравшимся. Подмигнув Ленину, он принялся за дело. Люди здесь действительно были разные.
 

 
      Перевернутый джип был сильно помят. Краска на корпусе содрана, стекла вывалились. Верх автомобиля был сжат.
      - Жаль беднягу. Тормоза отказали, да и машина хорошая, еще только вчера из ремонта. Прям и не знаю, как такое могло случиться, - произнес чей-то голос.
      Павел обошел место аварии. Тело районного прокурора только что увезли, но, всмотревшись в вывалившееся лобовое стекло, Калугин заметил какие-то красновато-белые пятна.
      Металлические обломки и куски битого стекла валялись вокруг.
      Весна была ранней и необычайно теплой, но, тем не менее, утренняя прохлада давала о себе знать. Кругом было сухо. Ярко светило солнце и молодая, первая трава тонкими зелеными лепестками пробивалась в земле. Снега уже не было. Он как-то вдруг растаял.
      Павел застегнул верхнюю пуговицу куртки.
      - Ремни безопасности... Если бы он только ими воспользовался, тогда бы остался жив, - услышал он слова бородатого журналиста местной газеты со старым фотоаппаратом. - А так вот погиб почем зря. Смотреть больно было, что от человека осталось. Просто куча кровавого мяса. Насмерть, насмерть разбился.
      - Да чего там ремни и так все понятно - политическое убийство. Он ведь красным сочувствовал. Вот его и убрали. Связь с выборами стопроцентная, - заметил молодой человек с блокнотом. - И как он до своих лет вообще дожил?
      Павел достал из кармана телефон и позвонил.
      - Алексей Николаевич?
      - Да, - отозвался голос.
      - Встретиться не получилось, бумаг тоже нет. Прокурор убит.
      - Как?
      Повисла пауза.
      - Я сейчас соберу всю информацию и приеду к вам в Территориальную комиссию. Он разбился в машине. Отказали тормоза. Насмерть.
      - Давай. Жду.
      В город они приехали только вчера. Сперва поезд, потом автомобиль. Поселились в гостинице и договорились встретиться с прокурором. Это был как нестранно честный человек, возможно, поэтому его все время переводили из района в район. У него были доказательства крупных предвыборных нарушений. Поведать о них он не успел.
      - Хороший был мужик, - вздохнул маленький седой человек.
      Это был зубной врач, секретарь горкома Серов Иван Яковлевич. Ему было около шестидесяти лет, и он был весь белый.
      - Я все рассказал, - уточнил Павел, теребя ручку кресла в котором сидел. - Похоже, убийство, хотя официальная версия несчастный случай.
      - Так всегда бывает, - заметил Алексей Николаевич.
      Партийному руководителю, вместе с которым сейчас работал Павел, было около пятидесяти лет, впрочем, возможно и больше, хотя седых волос у него почти не было. Он был среднего роста, худощав, немного резок в движениях, с быстрым открытым взглядом.
      - Сильный, но нервозный человек, - подумал про него Павел, как только Белкин, рассказав ему о предстоящем деле, познакомил их. - Хотя впрочем, к людям он относится хорошо, а такое в нашей партии встречается не часто.
      Проработав в молодежной организации, став ее членом и кандидатом в партию, Калугин уже успел изучить кое-какие здешние особенности людей и отношений. Многое ему не понравилось, кое-что он отметил как хорошее. Люди тут были разными, были честные патриоты, были откровенные карьеристы, были марксисты, и не только по взглядам, но и по духу. Но большинство, независимо от взглядов и особенностей психики, были людьми искренними и добрыми. Впрочем, последние годы политическая атмосфера этому способствовала. Борьба обострялась. Демократия отступала, президент все больше забирал под себя власть. Однако, Павел не был уверен, что такая разношерстная, жестко-централизованная партия сможет предложить обществу достойную альтернативу. Были у него сомнения и насчет порядочности ее руководителей. Что-то подсказывало ему: борьба с "антинародным режимом" не идет по-настоящему. Возможно, имел место какой-то спектакль? Может быть, вождь партии и его окружение вовсе небыли так враждебно настроены к президенту страны, как это многим казалось? Он этого не исключал.
      Павел осмотрелся, затем бросил взгляд на висевшую над диваном картину "Три охотника". Их тоже было трое. В маленькой комнате для отдыха больше не было никого.
      - Ну и дела, - многозначительно заметил Серов.
      Врач и Олехов закурили. Павел сделал себе бутерброд с колбасой, налил еще чаю и посмотрел на часы. Было еще совсем мало времени.
      В дверь постучали.
      - Заходи, Артур, - сказал Серов.
      В комнату уверенным шагом вошел человек лет тридцати в клетчатом пиджаке и полосатых бело-синих брюках.
      - Это Артур Элирганов, - представил гостя Серов. - Возглавляет местное отделение либерал-демократов. Мы сейчас, на эти выборы, союзники по контролю. Ты Павел с ним вместе поработаешь.
      Они познакомились.
      - Вам сегодня нужно побывать в двух участковых комиссиях, это рядом, - продолжал Серов. - А после обеда встретиться в штабе с несколькими людьми. Это должно быть важно.
      - Если что значительное, то я буду здесь в комиссии, поработаю с документами, - заметил Олехов. - Телефон знаешь, звони если что.
      Калугин и Элирганов вышли на улицу.
      - Мне нравится ваш город, - заметил Павел. - Небольшой, тихий, чистый и симпатичный.
      - Ты чем занимаешься? - поинтересовался Артур.
      - Журналистикой. А ты чем?
      - Я юрист.
      - Тоже неплохо.
      Они миновали небольшую рощу, и вышли не главную улицу города. Была суббота. Масса молодых пар вышли на прогулку. Многие были с колясками.
      - Почему так много детей? - заметил Павел.
      - Традиция, - усмехнулся голубыми глазами спутник. - Лет в двадцать у нас все женятся, заводят детей и создают семьи. Потом все летит кувырком.
      - Кувырком? Мне кажется, здесь просто тишь и благодать. Город окружен лесом. Всюду сосны и пятиэтажки просто тонут в зелени. Просто какой-то маленький индустриальный рай среди природы. Одно предприятие, все на нем работают, почти нет безработицы. Мне здесь, например, нравится.
      - И все же я не оговорился. Все свойственное западному влиянию в России есть и у нас. Парни спиваются или скалываются, это притом, что нет безработицы, как ты говоришь. Да ее нет, - горячо выпалил Артур. - Нет, но если человека уволят с завода, то податься ему будет некуда. Многие боятся. В общем, у нас тяжелая атмосфера.
      Павел покачал головой в знак понимания. Артур закурил и грустно улыбнулся. От внимательного взгляда Калугина не ускользнуло, что ногти у либерал-демократа были покрыты лаком. Впоследствии, делясь подмеченной особенностью провинциального адвоката с Олеховым, Павел услышал интересный комментарий: "Это у них общепартийное".
      Беседуя о пустяках, они добрались до первой комиссии. Калугин предъявил свое удостоверение и, ознакомившись с документами, сверив число бюллетеней и избирателей, а также посмотрев сами бюллетени, убедился, что все в порядке. Затем они побывали еще в нескольких комиссиях и также ничего странного не обнаружили. Подготовка к завтрашнему голосованию шла своим чередом.
      - И все-таки мне нравится здесь, - не согласился Калугин, когда они обошли уже пять комиссий.
      Артур затянулся и подмигнул. В этот раз он не стал заходить в помещение, а ждал Павла на улице:
      - Скоро обед, в городе всего три точки, где мы можем перекусить, они все работают до часу, а потом закрываются на обед. Поторопимся?
      - Обед у тех, кто готовит обед? - удивился Калугин.
      - У них не так много клиентов у этих кафе, разве только всякие парочки в выходной день. Знаешь ведь чтобы встречаться с девушкой у нас нужно сперва пригласить ее в кафе. Платит, разумеется, парень. Голубки поедят, выпьют чего-нибудь и только после такого ритуала она станет с ним встречаться, - усмехнулся Артур. - Благо, что я женат.
      - Странный обычай. И что совершенно нельзя его обойти? - заинтересовался Павел.
      - Никак!
      - Хм, а если я познакомлюсь с леди, приглашу ее в кабак, а потом откажусь платить, дескать: прости милая я не привык платить за дам. Мол, всегда платит женщина, - пошутил Павел, театрально разводя руками и кристаллизуя на лице недоумение.
      Артур раскрыл рот, но слова не сразу вывалились наружу.
      - Так нельзя... Она же сразу убежит!
      Калугин расхохотался.
      - Пойми это ведь глупый, глупейший обычай. Прям средневековье какое-то, - произнес он, уже сидя за столом в кафетерии "Увитый плющом". - Нужно бороться с подобными глупостями!
      - Угу, - хмуро согласился Артур, прожевывая пельмень.
      - Вот ты говоришь, создают семьи, родят детей, возят их в колясочках, а потом все разваливается. И остается мать-одиночка. А дальше-то что?
      - Дальше все наоборот. Нормальных мужчин почти нет, и женщины после 20-25 начинают на нас охоту. Уже не мы приглашаем их в кафе, а они нас, и знаешь, все как-то упрощается.
      - Ясно, - заключил Павел, подмечая, что пельмени здесь вкусные и, по-видимому, не на соевой основе, это радовало.
      После обеда поседев немного во дворе какого-то дома на лавке и отметив, что основное развлечение здешних жителей сплетня приятели отправились в штаб. День все еще казался Калугину не слишком интересным. Единственным укрытием от однообразности окружающего были мысли. Павел не просто забавлялся провинциальными деталями быта и нравов. Он изучал отношения, анализировал их, стараясь отыскать пути преодоления ветхих традиций. Старый образ жизни разрушался всюду в стране, но что должно было прийти ему на смену? Пока Калугин не видел простого ответа. Очевидно, критики Эвила были правы: Земля все еще глубоко спала. В небольшом, но промышленном городе, где пять тысяч человек трудилось на одном химическом комбинате Павел не нашел пока даже следа рабочего движения. По всем признакам ему виделось: рабочие придут на участки для голосования под присмотром своего начальства; они будут голосовать за того кандидата, на которого им укажут хозяева. Однако этот вывод не был главным. Важнее всего было то, что "партия трудового народа", к которой уже почти принадлежал Калугин, не обращала на нужды пролетариев никакого внимания. Она могла призвать их голосовать за кандидата-патриота, который должен собрав "команду профессионалов" улучшить жизнь. Но выдвигать радикальные, отвечающие интересам рабочих масс требования она не желала.
      Трехэтажный кирпичный дом, укрытый пушистыми елями, где располагался городской предвыборный штаб компартии, оказался недалеко. Впрочем, в этом небольшом городе все было недалеко.
      Поднявшись на крыльцо и пройдя в неосвещенное помещение, Павел повернул налево, а Артур на право.
      - Зайду к знакомому, к вам не пойду, - уточнил он.
      - Ясно, когда встретимся?
      - Завтра, наверное, мне тебе больше нечего показывать, ты все вокруг теперь знаешь, а я пока своих проинструктирую. Договорились? Ну и может... буду располагать некоторой информацией.
      Павел пожал ему руку.
      Впрочем, они встретились вечером, и либерал-демократ с отшлифованными ногтями кое-что сообщил Калугину. Правда, к тому времени Павел уже и сам кое-что знал.
      - Оказывается, делом убитого прокурора уже занимается его бывший зам, какая-то женщина. Но она абсолютно не оппозиционна, полностью лояльно властям. Основная версия - авария. Хотя какая тут к черту авария, машина-то только после ремонта?
      - Тормоза отказали, - заметил Павел.
      - Кое-кто сообщил мне, что бумаг о нарушениях, которые собрал прокурор, в его кабинете не найдено. Их якобы ищут, но нигде не могут обнаружить. Даже дома под видом сбора информации у него искали. Ничего, ничего не нашли!
      Дверь в комнату, где располагался штаб, была открыта. Павел зашел и внимательно осмотрелся. Это было небольшое помещение, обставленное и украшенное в ветеранском духе памяти Великой Отечественной войны. Пожилая женщина в кружевном наряде встретила его. Медленным старческим шагом она, отложив подшивку газет, подошла к гостю. Павел поздоровался.
      - Вы Калугин? - поинтересовалась бабушка.
      - Да.
      - Хорошо, что вы пришли, - начала она и дальше уже не переставала о чем-то говорить.
      Слушая ее, Калугин быстро устал.
      - Тут какая-то женщина приходила и принесла папку, просила передать Серову, он, мол, знает что делать? Там какие-то заявления? Я так одним глазом посмотрела, - продолжала пожилая женщина, произнеся уже тысячи слов и предложений без всякого смысла и пользы, - вижу много их и все от пожилых людей, мол, я такой-то, такой-то отказываюсь участвовать в губернаторских выборах, так как получил...
      - Что за женщина?
      - Пожилая, только вот неразговорчивая, что-то буркнула и сразу убежала. Я даже лица ее не разглядела.
      -А где бумаги?
      Нарядная бабушка протянула ему небольшую папку серого цвета на шнурке. Павел сел поудобней и погрузился в чтение. Он быстро сообразил, что это были за расписки. В этих бумагах люди отказывались участвовать в выборах, либо голосовать за красного кандидата, получая в качестве вознаграждения по 50 рублей. Он ухмыльнулся. Расписки были пронумерованы. Всего их было штук тридцать. Номера, вероятно учетные, начинались с 1289 и заканчивались 1321.
      - Видимо, - предположил Павел, - таких бумаг было много.
      Он сунул папку в рюкзак и позвонил.
      - Есть очень важные документы, - сказал он. - Скоро принесу.
      - Я в комиссии, тут тоже не все чисто, - ответил голос.
      - А что-нибудь еще важное есть? - обратился Павел к старушке.
      - Нет, хотя если вам интересно? Серов эти бумаги видел, но что-то они его не впечатлили. Наверное, ценность у них не велика.
      - А что за бумаги? - поинтересовался Павел.
      - Да тут заявление одной нашей коммунистки, мол, ее подруга с завода, сама она пенсионерка, рассказала, что на голосование их повезут на автобусе. Это законно?
      - Можно взглянуть?
      Бабушка, попутно поправляя кружевной воротник, открыла маленьким ключиком шкафчик и вынула оттуда исписанный с двух сторон лист.
      Павел вновь погрузился в чтение. Текст был несуразный. В нем излагалась история Советского союза последних лет, имелось множество уклончивых жалоб на плохую жизнь, низкие пенсии и зарплаты, высокие цены и произвол чиновников. Также в заявлении, написанном на имя депутата городской Думы Серова, значилось, что правительство губит страну, народ вымирает, особенно вымирает деревня и что идет геноцид русского народа. Его беспощадно истребляют пьянством, наркотиками, развратом и пагубным влиянием запада. Так и было написано "пагубным влиянием запада". Пенсионерка просила депутата Серова все это остановить, попутно жалуясь на писающего в замочные скважины соседского мальчика, с которым-де нет сладу. Дочитав до середины, Павел вздохнул.
      - Она у нас сумасшедшая, - заметила старушка. - Бегает, кричит все время, а понять ничего нельзя. Какой толк?
      Калугин посмотрел измученным взором на бюст маршала Жукова стоящий в углу и подумал:
      - Все-таки зря в 1930-е мы ввели все эти военные звания. Это не демократично, если есть необходимость разделить людей, сделать их неравными, пусть и в общих целях, то ведь можно было и должностями обойтись, зачем все эти титулы, золотые погоны? Неправильно это, не по-коммунистически. Барство какое-то, - мысленно заключил он.
      Он стал читать дальше. Ругая местные власти, пенсионерка, тем не менее, яростно защищала президента Типуна, возлагая на него все свои старческие надежды на исправление ситуации. Создавалось впечатление, что только этот человек, да депутат городской Думы Серов могут спасти страну и от развала, и от коррупции, и от самого страшного зла - разврата, который, по мнению пенсионерки, всегда сопутствует наркомании. Павел забарабанил пальцами.
      - Все ведь правду пишет, аж плакать хочется, но все как-то бестолково излагает, - подола голос работница штаба.
      Теперь пожилая женщина нацепила на голову синий бант и как девочка-школьница красовалась у зеркальца.
      Павел дочитал бумагу и ничего в ней не обнаружил. Он просмотрел ее еще раз и, убедившись, что ничего такого, о чем говорила пожилая штабистка здесь нет, спросил:
      - Ничего про автобусы тут нет?
      - Ох, я, должно быть, перепутала! - воскликнула модница.
      Оно вновь открыла шкафчик. Порылась в нем и извлекла оттуда другой такой же исписанный со всех сторон лист.
      - Вот, должно быть тут.
      Павел прочитал его. Это была жалоба на отсутствие горячей воды, но в конце ее, тем не менее, содержалось нужное сведение о предстоящем голосовании и использовании административного ресурса для формирования "правильного выбора".
      - Можно взять с собой?
      - Берите! У меня этих жалоб знаете сколько? О-го-го!
      Павел не удержался и спросил:
      - А что вы с ними делаете?
      - В шкафчик складываю, иногда Серов запросы пишет, но все без толку. Разве чиновники что-нибудь делать будут? Если народ сам не выступит, если сам не заставит?
      - Правильно, - согласился Павел.
      Он хотел закрыть тему, но не удержался и еще раз спросил:
      - А молодежь у вас в парторганизации есть?
      - В горкоме-то? Нет, раньше была, но что-то они все... Ленивые, наверное? Листовки они клеить не хотят, газеты тоже разносить томятся, нас не слушают. А вот анархисты у нас в городе есть, Серов говорил. Маркса обчитались и в анархисты, мол, свободу им подавай! А надо, надо чтобы порядок был! А то один разврат, да порнография, а вырядились то, как в наше время было одно благолепие и таких сволочных нарядов никто не носил. А парни-то, парни патлы себе, что девки поотращивали!
      - Ну и дура, - подумал Павел, вежливо выслушивая последний словесный залп старушки.
      Он поблагодарил за помощь, вежливо попрощался и вышел.
 

 
      В дверь резко позвонили. Павел протер глаза и, не нащупав на стене выключателя, вышел в коридор. Тут было проще. Он зажег свет и спросил:
      - Кто?
      - Свои, - ответил знакомый голос.
      - Кто это может быть? - попытался сообразить Калугин. - Алексей Николаевич спит, может Артур или Серов?
      Он открыл дверь.
      Внезапный свет телекамеры врезался в глаза и Павел отступил, закрывая лицо руками, и соображая, что стоит перед телевиденьем в одних трусах.
      Последним в комнату вошел Серов.
      - Удивились, - спросил он?
      - Конечно, - пробурчал Олехов.
      - А я НТВшников привел.
      - Молодец, - подметил Калугин, натягивая на себя одновременно брюки и пиджак.
      Гости прошли на кухню и принялись устанавливать оборудование. Предстояло дать интервью.
      Еще вчера познакомив своих руководителей с обнаруженными и уже известными бумагами, а заодно поделившись полученной от Артура информацией по делу прокурора, Павел заметил, что сами руководители мало что могли ему поведать. Правда Олехов сообщил, что фальсификаций не будет, все меры приняты, а вернее они не понадобятся. Серов же вообще ничего не сказал. Но, по-видимому, уже тогда, сразу решил связаться со СМИ.
      - Hasta la victoria siempre! - произнес Павел, обращаясь к оператору, на майке которого красовался Че Гевара.
      - Угу, - буркнул тот, видимо не поняв испанской фразы.
      - Всегда до победы, - уточнил Павел.
      Оператор улыбнулся.
      - Меня зовут Сергей, - вмешался в их скромный диалог молодой человек в модном костюме. - Мы час назад прилетели. Сразу в машину и к вам. Тут говорят, такое творится! Расскажете?
      - Конечно, - признался Павел.
      На кухне он пока был один. Олехов одевался, а Серов засел в туалете. Павел ухмыльнулся, пощупал рубашку и застегнул оставшиеся пуговицы.
      - Начнем, - предложил Сергей, когда все трое уже сидели за столом.
      Ярко слепил свет.
      Начал Серов. Но от его путаных речей, а он и без того всегда чем-то взволнованный теперь вообще растерялся, было мало толку. Олехов все время ссылался на закон о выборах, мотал головой. Из его слов мало что можно было понять. Только Павел, возможно, это была его профессиональная - журналистская, черта смог дать связанный и даже острый рассказ. Про автобусы и комиссию все уже было сказано, поэтому Калугин решил поведать о странных расписках. Это действительно вызвало интерес. Налицо, как отметил Павел, был серьезный заговор с целью устранить от голосования нелояльных избирателей, административно выстроить робких и слабых, и тем самым добиться высокого процента за действующего главу администрации. Все это приобретало особый смысл, если добавить сюда и то, что в городе действующий губернатор был особенно непопулярен.
      - Снято, - уточнил Сергей и яркий свет погас. - По-моему, все здорово получится. Материал обалденный! Сенсация. Выборы и заговор...
      - Только вы там, где я в трусах дверь открываю, не показывайте, - попросил Павел.
      Все расхохотались.
      Завтракать пришлось пельменями. Их купили килограмм и из-за отсутствия холодильника съесть решили сразу. Хотя пельмени были хорошие, но ситуация усугублялась еще имевшимся килограммом помидор, а едоков было только двое.
      - Ну и деньки, Павлик, - пошутил Олехов.
      - Ага, Алексей Николаевич, меня вот ночью еще никогда не снимали, - согласился Павел. - Прямо какое-то путешествие в зазеркалье.
      - Наверное, уже началось голосование, - заметил Олехов. - Сколько времени?
      - Девять, Серов обещал в полдесятого нас забрать.
      Серов не опоздал. Вместе с тучным, резким, с повадками гонщика шофером он прибыл ровно в назначенное время.
      - Поехали все вместе по избирательным участкам? - предложил он.
      - У меня документы фальшивые, то есть я не член территориальной комиссии с совещательным голосом, у меня просто представление, а удостоверения нет, - признался Павел. - Я вчера, правда и с их помощью шорох наводил, но зато теперь не знаю что делать. Ведь не может же быть два одинаковых члена комиссии от компартии. По закону не положено.
      - Ладно, кто там разбираться будет, - заметил Олехов.
      - Конечно, - согласился Серов. - У нас тут народ темный, а особенно председатели участковых комиссий.
      В первой же комиссии, где они устроили переполох (просто одного визита было достаточно), Павел заметил, как небрежно председатель относится к избирательным бюллетеням. Эти важные документы, за потерю которых грозил солидный срок заключения, лежали пачками на всех столах, так что он даже подумал стащить десяток-другой этих ценных бумажек.
      - Простите, а вы кто такой? - обратился к Калугину председатель Комиссии, когда, тот указал ему на небрежное отношение к документам.
      Павел предъявил свое представление и уточнил:
      - Я член территориальной комиссии с правом совещательного голоса.
      - Ага, вижу, - признался председатель, в чьей некомпетентности больше не приходилось сомневаться. Никаких крупных нарушений не было замечено. Только одно бросилось сразу в глаза: на каждом участке сидели наблюдатели от завода - представители руководства и тщательно фиксировали, кто из их сотрудников пришел проголосовать.
      - Вот собаки, - заметил Серов.
      - Административный ресурс? - спросил Павел.
      - Именно так, - подтвердил Олехов. - Тут попробуй не проголосуй или неправильно проголосуй, лишишься работы мигом. Страшно оказаться в шкуре простого человека. С работы выгнали, денег нет, семья голодная, тут хочешь, не хочешь "правильно" проголосуешь.
      Результат был заранее известен. Партия проиграла, ее кандидат получил большинство голосов только в крупных городах, поровну было в небольших городках. В деревне поражение было полным. Измученные безденежьем, нищетой, тяжелым трудом сельские жители не во что не верили и рады были отдать свой голос любому, кто хоть что-то пообещает. Одним словом, выборы были проиграны.
      Но это стало известно только на следующий день.
      Старенький автомобиль все с тем же ворчливым резким шофером увозил Олехова и Калугина на вокзал.
      - Не верят нам люди, - ворчал шофер. - А все потому, что идеологии у нас нет. Вождь что хочет то и лопочет, с попами якшается, газеты наши мерзкие, читать их нельзя. Пишут всякую чушь, тухлые новости и те там никуда не годятся. Такого чтобы за душу брало - нет! Хуже всего - молодежь к нам не идет, да и одна ли только молодежь? Рабочие запуганы, крестьяне обнищали настолько, что совсем разум потеряли. Некоторые думают, что во всем только телевидение виновато. Так я вам скажу, нет! Люди у нас дураки безвольные, народ - скотина, вот за границей, мы ее все клянем да клянем, там чуть только налоги поднимут или цены, или зарплату понизят, так сразу все выходят на демонстрации, митинги. Забастовки устраивают. Одним словом люди! Джек Лондон, как писал: "Жизнь это преодоление препятствий". А наши перед этими препятствиями пасуют. Но главная наша беда, тут может, я повторюсь, это идейная убогость нашей партии. Что мы предлагаем людям? Что? Государственный патриотизм, клянем олигархов, а о всесторонней сущности капитала молчим, а она повсюду. Поднимаем крик о внешней угрозе, а хоть кто-нибудь предложил сократить рабочий день? Нет. За такой тухлой спичкой никто не пойдет! Вот отсюда и все наши беды.
      Сказать на это было нечего.

* * *

      В университете оказалось полно народу. Все заканчивали учиться, штурмовали библиотеки, сдавая горы нечитанных книг, прогуливали пары последние и наполняли бурлящими молодыми телами коридоры и аудитории. Надвигалась сессия. Именно здесь в этих стенах и договорились встретиться Калугин и Белкин. Евгений опаздывал. Павел, скучая, он всегда приходил раньше времени, шарил глазами по робко суетящимся девушкам. Некоторые ему нравились.
      - Ну, все, сдал все зачеты, - сообщил Женя. - Теперь надо о сессии подумать, попробую опять все на отлично сладить.
      - Молодец, - похвалил товарища Павел.
      Нельзя было сказать, что они подружились, но отношения у них были нормальные - товарищеские. Хотя Белкин по прежнему не нравился Павлу. Что-то в нем чувствовалось не то, какая-то фальшь.
      Не раз, разговаривая с Белкиным на серьезные темы, как правило, об идеологии, стратегии и тактике развития комсомольской организации, Павел замечал, что тот его не слушает, не хочет слушать. Это казалось странным. Но, так или иначе, уже несколько месяцев они работали вместе. Общее дело заставляло отбросить глупые предчувствия, хотя Павел продолжал присматриваться к этому человеку.
      - Пока вы с секретарем ездили в этот южный городок, мы с Датовым в той же области побывали в Дамбовке. Вот это было действительно забавно, - похвастался Белкин. - Знаешь, мы там настоящий переполох устроили. Датов все время фотографировал, а я записывал. Так в комиссиях, они агитацию прямо в день голосования на стенах участка повесили, паразиты, просто паника была. Красиво сработали!
      - Молодцы. Жень, а вот Виктор рассказывал, что там мало мужчин, в этом городе, а в основном женщины и, причем доступные.
      - Да ладно тебе, - смущенно усмехнулся Белкин и Павел уловил, что мимика у него немного заторможенная.
      - Похоже, эмоциональная подавленность, да и уровень интеллекта не очень высокий, - отметил про себя он. - Подавление сексуальности, сразу видно сильное. Жаль человека.
      - Врать не стану, правда. Там девушки не особенно робкие. Что поделаешь, если все парни пьют, инстинкт. Вот они и кидаются на всех подряд. Виктор, конечно, теперь такое любит, но только не я. Разврат это плохо, надо чтобы по любви и для создания семьи. А так за бутылку пива... Разве это правильно? Вот нас мужики и запихали сразу в машину, прямо с поезда, да и говорят: "Из дома никуда, а то вас эти мегеры быстро совратят, глазом моргнуть не успеете, как останетесь в нашем городе жить". Так и сказал "мегеры".
      - Слова секс избегает, не любит, - подметил Павел. - Странно, что он вообще о таком говорит, обычно ведь просто тему меняет, стесняется. Наверное, не хочет выглядеть закомплексованным, ведь об их путешествии Виктор уже всем рассказал.
      Еще до поездки Павел включился в работу комсомольской организации. Изучил ее сильные и слабые стороны, обнаружив, что последних гораздо больше. В короткие два месяца он познакомился с левой молодежью. Картина, как он сразу и предположил, оказалась запутанной: с одной стороны все более ощущался интерес к марксизму, к революционному опыту левых других стран, с другой - в умах большинства незыблемо господствовал национал-патриотизм. Калугин решил: менять ситуацию нужно сразу по идеологическому и практическому направлениям. Конкретного плана у Павла не имелось.
      Природа просыпалась. Не замечать этого было нельзя. Даже в городе, влажном и грязном, чувствовалось пробуждение жизни, наступление весны.
      - Давай обойдем это болото с той стороны дома, - заметил Женя, указывая на огромную лужу, раскинувшуюся посреди улицы.
      Павел согласился. Он кивнул головой и подумал, что стоило выбрать другой маршрут. Но он знал, что Белкин любил короткие маршруты. Философия дороги была ему непонятна. В отличие от Павла он всегда ходил быстро, не обращая внимания на окружающий мир.
      - Есть два вида ходьбы, - вспомнил Павел. - Первый из них - обычный, когда путник движется из пункта А в пункт В. Цель прибыть из пункта А в пункт В. Значит главное скорость. Второй способ - индейский. Здесь цель не прибыть, а двигаться из пункта А в пункт В. В таком виде ходьбы теряет значение и время, и расстояние, смысл обретает ощущение мира и себя в нем. Движение здесь осуществляется как бы нелинейно. То есть не в пространстве, а в понимании пространства.
      Эту теорию изложил еще несколько лет назад Литвин. Павлу она сразу понравилась. В те дни он много думал над ней и не мог насладиться всей глубиной мудрости первобытного человека.
      - Ведь если ты не замечаешь того, что вокруг тебя, не видишь предметов и людей, разве можешь ты успешно постичь мир? - продолжал он свои беззвучные рассуждения. - Познание должно быть непрерывным, не отчужденным, свободным.
      Уже полчаса Калугин вместе с Белкиным шел по как-то неожиданно расплавленному жарким весенним солнцем асфальту пыльной дороги по направлению к Клоповой роще. Там, в кругу сумасшедших приятелей-коллекционеров он собирался уничтожить, как он сам говорил, несколько часов времени и приобрести какую-нибудь приятную и бесполезную вещь. Белкин же преследовал более конкретную цель и возможно потому торопился больше обычного. Ему нужно было, пользуясь помощью знавшего всех в этих местах Павла купить сотню пионерских значков.
      В роще было полно народу.
      Они долго рылись в монетах, значках, старых дисках, иконах, разных наградах и таких же древних книгах. Евгений утомительно не решался купить какой-то советский значок, пионерских фетишей он к тому времени уже набрал больше нужного. Он ходил кругами, сомневался, все время звал Павла и спрашивал его: "Стоит или нет?" Получив утвердительный ответ, он продолжал сомневаться. Так тянулось примерно полчаса, пока, наконец, Белкин неожиданно не купил его за пять рублей.
      - Неужели нельзя было решиться сразу? - подумал Павел. - Вот странный человек?
      Пока Женя терзал себя и всех вокруг колебаниями, Павел не терял время. Он выбрал себе значок с изображенным на нем доброго вида вампиром в профиль, затем проворно сменял его, прельстив хозяина с большими висячими по-польски усами значком депутата молодежного парламента, которым месяц назад стал от комсомола. Надпись на приобретенном Калугиным значке гласила: "Демон".
      - Подарю кому-нибудь, - решил он. - Подарю и спою песенку: "Где ваши руки? Бейте в ладоши, суки!" Получится совершенно банально. Белкин такие композиции не любит, ему больше советские 30-50-х нравятся. Кому что.
      - А я тебя видел, парень, - неожиданно обратился к нему продавец военных аксессуаров, - ты по телевизору про выборы рассказывал. Только у тебя теперь другая внешность: прическу изменил, да и борода исчезла. Но я в разведке служил, так что сразу тебя узнал.
      Павел улыбнулся, признавшись, что это действительно был он.
      - Иногда бывает приятно почувствовать себя телезвездой, - ехидно подумал он и сам себе улыбнулся уже во второй раз. - Конспиратор хренов, сколько имидж не меняй, тебя все равно кто угодно узнает.
      - Смотри, сколько я пионерских значков набрал, - ворвался в тишину его мыслей Белкин. - Можно сто сорок пионеров принять!
      - Молодец, - иронично похвалил Павел, прекрасно понимая, на какое бесполезное дело пойдут все эти блестящие предметы.
      Пионеры были особым местом комсомольской работы. Постоянно общаясь с Виктором, Павел знал, что никаких пионеров на самом деле нет, а есть только публичный ритуал приема в пионеры. Действовала даже формула: "один пионер - одна шоколадка". Эта формула реализовывалась так: детям церемониально, под щелчки фотокамер и гудение горна, повязывали галстук, цепляли значок, одним словом принимали в пионеры и давали шоколадку. Пионеры сжирали шоколадки на месте. Дальше дело не шло, некому было с ними возиться.
      - Расход не велик, зато можно рапортовать по инстанции или хвастать где-нибудь на съезде, мол, у нас в области 8000 пионеров. Ну, или еще поболее, - про себя уточнил Калугин. - Белкин такое любит, одно слово фетишист.
      Павел усмехнулся.
 

 
      Летний комсомольский лагерь уже прошел. Воспоминания о нем были неприятны. Каждый год, всякое лето, молодежная организация партия устраивала недельный пикник на природе. Это мероприятие не имело почти нигде того смысла, который в него вкладывали. Попросту это была пьянка. Нет, здесь не было теоретических семинаров, не было спортивных эстафет. Одним словом, не было всего того, что должно было быть.
      - Датов, ты что? Какой пример ты подаешь! - кричал Павел на изрядно захмелевшего друга. - Подумай!
      Несколько пьяных комсомольцев у костра орали старые советские песни. Не было никакого смысла трясти сейчас Витьку.
      Павел сплюнул. Горячо развернувшись, он пошел к одному из домиков, в которых жили комсомольцы.
      Здесь тоже пили. Он сел на крыльцо и задумался. В который уже за многие месяцы раз задумался о том, как можно победить, идя таким сложным, противоречивым путем. Литвин сел рядом.
      - Злишься, Пашка, - спокойно заметил он.
      - Как можно сочетать одно с другим? - пламенно возмутился Павел. - Зачем устраивать все это? Зачем декларировать работу и просто пить? Какого дьявола все это делать? Почему Виктор тоже...
      - А что ему делать? Вот я согласен с тобой и уверен завтра он будет согласен, но что делать? Как его поймут товарищи, если все это не устроить?
      - Не знаю.
      - Никто не знает. Сейчас такое время. Уверен, через год все прояснится. И изменится тоже. Уверен изменится.
      - Куда изменится Мишка? Куда?
      - Не знаю. Все говорят выборы, скоро выборы - парламент, ГосДума. Вождь обещал победу - 51% голосов за партию.
      - Сколько? Мы наберем не больше 14%. Кто станет голосовать за таких вот комсомольцев? А как работает партия, да и молодежная организация, это же позор. Разве можно так? Никакого внимания к людям, никаких отношений с профсоюзами кроме предательства. Ты знаешь, что наше руководство, со всем его патриотизмом, ухитрилось помочь "красным директорам" раздавить за полгода целых два профсоюзных комитета? Как это можно терпеть? Как? У нас на все один ответ: "Партия знает куда идет, вождь видит". Но это не ответ!
      - Ладно тебе, ты еще коммунистов не видел.
      - Не коммунистов, а членов партии, - успокаиваясь, поправил друга Павел.
      - Да какой черт разница...
      Павел сердился. Он не рассчитывал, что события смогут вывести его из себя. Ему казалось, что трудности можно преодолеть. Теперь он видел: в них можно просто увязнуть. Нужно было какое-то решение? Какое-то действие, вслед за которым можно было, наконец, взяться за умы нового поколения. Но какое?
      - Нужно искать выход, иначе мы так все дело погубим. Вот ты, почему в партии, почему ты коммунист? Скажи?
      - Я хочу жить при коммунизме, хочу быть свободным, быть счастливым, хочу видеть счастливыми всех людей. Не могу терпеть несправедливость, не могу переносить человека товарно-денежного. По-моему должен быть только один человек - человек творец. Именно поэтому я коммунист.
      - Вот и я так. Так в каждом должно быть. Как огонь должно в сердце гореть. Гореть, каждой буквой отдаваясь в мозгу. И еще, не знаю, замечаешь ты этого или нет, но большинство наших товарищей стесняется того, что они коммунисты. Понимаешь? Стесняются, вот ты гордишься, и я горжусь, а им стыдно.
      - Понимаю.
      Павел не все мог пока высказать главных своих сомнений. Но просто наблюдателем он уже не мог оставаться. Оценки, резкие на вид, но сдержанные по содержанию сами вырывались наружу.
      - Да никакие они не коммунисты. Просто патриоты какие-то непонятные. А большей частью вообще фашисты, только и кричат, что евреи их погубили. Спорят о сионизме, мировой закулисе, каких-то мифических заговорах. Потерялись они во времени, их место в прошлом, а они в настоящем болтаются. Не место им тут. Не место, а уж тем более таких уродов в будущее брать нельзя.
      - Павел, я все понимаю. И согласен я с тобой, но не вижу я пока другого пути, не вижу. Поэтому вступай в партии и думай, вместе давай думать.
      - Рад, что ты понимаешь. Датову надо объяснить. Он умный, честный, надо чтобы тоже все понял и нам помогал. Нельзя ему поддаваться этой гнилой субкультуре. Необходимо заново выстраивать отношения внутри организации. Выстраивать так, чтобы изменялась, тянулась вверх вся суть движения.
      Было уже совсем темно, только яркие огни костров делали наступившую ночь похожей на день. Горланившие песни комсомольцы стихли. Многие ушли спать.
      Литвин взял гитару и предложил:
      - Споем? Пусть мир идет к черту!
      Это была настоящая песня настоящего - свободного человека.
      Они не легли спать. Сидели у огня. Утро пришло само.

* * *

      - Повестка нашего сегодняшнего дня будет такая, - начал секретарь райкома. - Во-первых, мы рассмотрим итоги выборной кампании. Во-вторых, обсудим ситуацию с подпиской на газету "Трудовые будни народа". В третьих...
      Павел сделал усилие, чтобы не закрыть глаза.
      - Рок-н-ролл мертв, - постулировал он.
      - И последний пункт повестки - "Разное", - живописно продолжал косноязычный секретарь. - Говоря об итогах прошедшей предвыборной компании и самих выборных процессов, хочу вам всем сообщить, что дело это наше непростое. Мы с вами, товарищи, еще десять лет назад тому вступили в борьбу, и теперь нам отступать незачем...
      Пожилые партийцы слушали, внимательно наморщив лоб и насупив брови. Почти все члены самой крупной в районе первичной организации были пенсионерами. Молодых лиц здесь Павел еще не видел. Было грустно, так как он уже бывал на партсобраниях. Сегодня его должны были принять в партию.
      Внезапно пожилая, горячая женщина с невротическим выражением лица перебила секретаря:
      - Петр Викторович, а как же вопрос о взносах! Некоторые товарищи не платят взносы уже много месяцев. Усилия партийной дисциплины требуют от нас быть суровыми. Мы...
      - Спасибо, я знаю, - в свою очередь перебил ее секретарь райкома, который сейчас был председателем этого заседания. - Мы проголосовали уже повестку, поэтому предлагаю этот вопрос рассмотреть в "Разном". Теперь давайте товарищи внимательно поработаем над вторым вопросом...
      Председатель почему-то пропустил первый вопрос. Его никто не поправил.
      - У нас сложилась прямо-таки сложная ситуация с подпиской на нашу газету...
      - Газета дрянь, - заключил про себя Павел. - Кто ее читает? Она ведь омерзительно сверстана, в ней нет ни одной фотографии, а уж статьи вообще отвратительные. Не удивительно, что никто на нее не подписывается. Мертвое издание.
      Зал закопошился. В нем было человек сорок.
      - Областной комитет поставил нам ряд задач увеличить число подписчиков и тем самым расширить поле наших сторонников - патриотов и беспартийных коммунистов. Именно благодаря нашей работе мы смогли одержать победу на прошедших выборах в городской совет, - перешел к первому пункту повестки секретарь райкома. - Вот если не пользоваться нашими агитационными материалами, то невозможно вообще никаких голосов не собрать. Когда в Великую Отечественную войну враг, тот, что сейчас захватил нашу страну, стоял под стеной, мы смогли поднять народ и победить. Если мы и сейчас не сможем поднять народ, то тогда даже наши враги смогут развалить государство. А это, я вам скажу не просто государство, мы его с вами создавали, наши отцы и деды. Так что наоборот нельзя и нужно вести настоящую борьбу...
      Павел потерял смысл рассуждений.

* * *

      - Давай создадим революционную организацию из проституток, - предложил Литвин. - Помнится, Дзержинский в Варшаве смог создать такую, и она принесла большую пользу РСДРП.
      - Мишка, ну ведь она не из проституток была, а из модисток.
      - Да какая разница?
      Они только что познакомились на набережной с тремя девушками и сразу догадались по их речи и поведению, к какой профессии относятся барышни. Да они и не скрывали особо. Но Белкин, который гулял с друзьями, этого так и не понял, полагая, что это просто обычные девчонки. Ну и что, что пьют, как лошади? Теперь он ждал товарищей в компании трех немного кривоногих дам, развлекая их своими рассуждениями.
      Литвин только вчера приехал. Павел по нему сильно соскучился, да и впечатлений была масса.
      Они купили запланированную выпивку и закуску, и повернули к роще, где их ждала вся компания. Собственно, это Павел познакомил всех с девушками. Сперва они не пожелали общаться, но потом сами пригласили молодых людей присоединиться.
      - Ты Белкину не доверяй, - неожиданно сказал Литвин и прямо посмотрел в глаза Павлу.
      - Почему?
      - Он в финансовых вопросах ненадежен. В прошлом году сильно этот "друг" меня подвел. Любит он деньги и сильно любит. Вообще говорили, он несколько человек кинул в серьезном деле. Из-за денег. Ручаться не могу, но будь осторожен.
      - Странно, мне он казался неплохим парнем, - наивно соврал Павел. - Может, я ошибаюсь?
      - Ты его мало знаешь, да и Датов тоже неосторожно его выдвинул в секретари. Я в людях разбираюсь настороже надо с ним быть, настороже. Идейно он тоже тяготеет совсем не в ту сторону. Если мы стараемся подталкивать организацию влево, то он тянет ее вправо. Поближе к партийной линии и подальше от Маркса.
      Женя встретил их перепуганным взглядом закомплексованного моралиста. Оставшись наедине с девчонками, он, наконец, понял: какому роду ремесла они принадлежат. Вернее не понял, а поинтересовался, так чтобы поддержать разговор. Немного притворно смущаясь, они ему все рассказали. Белкин побелел и теперь смотрел на вернувшихся друзей отчаянными глазами.
      Парторганизацию, да и вообще организацию, из проституток создать не удалось. Получилось просто откровенное общение, простое и добродушное, если не считать потерявшего язык Белкина. Бесперебойный болтун в других ситуациях, в этот день Евгений ничего не мог произнести.
      - Надо было сказать им, что при коммунизме у публичных домов будет самоуправление, - признался потом Ливин.
      - Миша ты что шутишь? При коммунизме будет свободная любовь и никакой проституции не будет. Любовь перестанет быть товаром, а подавление сексуальности исчезнет. Незачем людям врать, - заспорил Павел.
      - Знаешь... А ведь ты прав, Калугин. Ребята понравились девушкам, кроме, конечно, напряженного Белкина. Расслабляться он не умел, хотя временами крепко пил. Но никакого продолжения из их знакомства не последовало. Они просто расстались в метро.
      - Не люблю продажных женщин, - проворчал Белкин. - Надо непременно запретить проституцию.
      - Лечить в концлагерях, - передразнил Литвин. - У тебя ведь одно решение.
      - Ты что, думаешь, это они от хорошей жизни на панель пошли, - возмутился Павел, уже составляя в уме план статьи, беспощадно бичующей капитализм, конечно бичующей скрытно, ведь писать приходилось в буржуазную прессу.
      Белкин молчал, сделав несогласное выражение лица.
      - Знаешь, каково это? - рассердился Михаил. - Может, они первый раз в жизни вот так с обычными парнями общались? Одна из них, конечно, была уже смирившаяся, вернее сломленная, но две другие совсем не плохие: Катя и, кажется Ира. Они ведь люди! А их жизнь ставит в такое положение, будто они не люди, а животные. Это ведь ужасно. А самое главное для них знаешь что? То, что мы к ним как к людям отнеслись, а не как к шлюхам, не как к товару.
      Белкин не стерпел и что-то буркнул.

* * *

      Ропот в зале вырвал Павла из воспоминаний вчерашнего дня, оборвав нить такого трогательного времени. Пожилая бедно одетая женщина что-то шепнула ему в ухо. Он поморщился. Смысл произнесенных слов невозможно было разобрать.
      - Теперь, товарищи, давайте серьезно и существенно поговорим о приеме в нашу партию молодого коммуниста. Его фамилия Калугин, зовут Павел. Он уже несколько месяцев работает с нашей первичкой и в комсомоле, - продолжал секретарь. - Рекомендации этому горячему смене поколения дали: наш коммунист Михаил Литвин и Первый секретарь обкома комсомола Виктор Датов. Вот значит их рекомендации...
      Дальше безжалостно уничтожая время, были зачитаны все рекомендации, заявление Калугина, его автобиография и еще какие-то бумаги. Все это, возможно, имело бы смысл в иное время и при других условиях.
      Павел встал и представился. Нудная процедура ответов на вопросы началась. Он ждал ее предупрежденный и готовый рассказать о своем понимании программы партии, поделиться знанием устава и выразить готовность работать вместе со всеми.
      Но ничего не произошло. Его не спросили о том, что такое коммунизм, капитализм или классы, никому не было интересно его мнение и знание либо незнание устава. Павла спрашивали о совершенно ненужных вещах: где и когда работали родители, где он учился, как учился, женат или нет. В общем, задавали совершенно лишние для определения убеждений человека вопросы. Но видимо этого и не требовалось. Для себя Калугин решил, что "церемония" больше походит на прием нового члена в дворянский круг. "Простите, от какого колена Карла Лотаря вы ведете свою родословную?",- мысленно сострил он.
      Когда истомленный ответами Павел сел, то сразу задумался о судьбе этой странной "коммунистической" партии. "Что же это, получается? Почему все, что я вижу вокруг, совсем не кажется мне подходящим для реального сопротивления режиму? Ни партия, ни ее молодежное крыло не производят хорошего впечатления. Старшее поколение выглядит сектой для которой ритуалы гораздо важней реальности. Молодежь засорена карьеризмом. Идеология коммунизма размыта, нет даже просто растворена в неком державном патриотизме. Причем партийные секретари еще и гордятся этим. Им кажется, или они так говорят, что это и есть "многообразие точек зрения". Вождь партии утверждает, что наша великая нация не должна оставлять своих исторических корней: религии и общинности. Какое это имеет отношение к революции? К идеалам борьбы? К ее классовому содержанию? Почему средневековый хлам заполняет нашу прессу, а реальные принципы коммунизма отброшены. Вместо утверждения власти народа и президент, и наш вождь предлагают выбрать "хорошего президента" с "сильной командой", чтобы навести порядок. Какой путь нужно избрать мне? Как противостоять разъедающим бациллам старого мира, страх отношений? Сможем ли мы перебороть все негативные тенденции хотя бы в среде молодежи",- думал он. Из размышлений его не вывело даже голосование по поводу его приема в ряды "бескомпромиссных борцов".
      - Большие беды ждут нашу организацию. Мартовский принцип формирования партии непременно принесет вред. Нельзя считать членом партии человека имеющего просто билет, но не понимающего сути борьбы, да и не участвующего в ней, - думал он. - Ленинский тип партии совсем другой, здесь членом партии считается тот, кто работает в ней, а ведь большинство этих людей уже давно ничего не делает. Я уже не говорю о том, что многие из них вообще даже на собрание не ходят, взносы не платят, наконец. Но все это только признаки - причина проблемы должна быть в чем-то ином и решение может быть связано только с ней.
      Собрание шло своим чередом уже третий час. Кругом о чем-то спорили. Что-то неразборчиво доказывали.
      Павел покрутил головой, чувствуя, что вспотел. Воздух был сжатый и едко невкусный.
      - Нужно работать по-новому, учиться прошлым, да, но все равно по-новому, по-новому, - думал он. - И начать нужно с комсомола. Выйдет ли из него толк? Все эти пьянки, летние лагеря, фиктивные пионеры - пожиратели сладостей, все это не годится. Да и скучные пикеты с плакатами в духе "Власть ты плохая" не нужны. Но каким образом имея такой рыхлый потенциал подвигнуть людей на что-то серьезное? С помощью чего можно заставить их проявить интерес к качественному росту к проблемам содержания нашего движения?
      Эти размышления совершенно вырвали Павла из кипучей, но бессмысленной для него действительности. Он стал рассуждать. Мысли сами, под влиянием хаотичной реальности проносились в голове:
      - Возможно, необходимо подтолкнуть людей каким-то действием. Провести собственную акцию? Не скучный традиционный пикет, а яркий, захватывающий экшен. Ведь нашу молодежную организацию никто не знает, никто. Да и никто бы не знал ее вообще, если бы не здоровские листовки Литвина. Если бы не они, вообще никого бы не было. Значит, хороший вкус? Верно. Война на Востоке набирает силу, американские интервенции развиваются в нескольких азиатских регионах. Эта проблема волнует многих - волнует всех. Необходимо захватить ее и реализовать в акции. Сделать, именно сделать имя нашему движению. Показать всем этим пожилым, забывшим о настоящем, о настоящей борьбе людям, что бой продолжается. Что делать потом? Выстраивать работу с поднятым волной активом - привносить в него реальную идеологию красных.
 

 
      Губернатор отошел от окна. Там за двумя слоями стекла, нацелив острый красный нос в его кабинет, красовалась пятиметровая ракета. На борту ее рядом с Американским флагом белели две буквы: "US". Александр Александрович поморщился и опустошил простуженный нос в синий платок.
      Раздался непродолжительный резкий звук.
      - Да не волнуйтесь вы так Александр Александрович, - пролопотал маленький сутулый человек. - Она ведь не настоящая, да и уберут ее через час.
      Короткошеий толстяк губернатор прошелся по кабинету. Его маленькие ступни медленно вышагивали в пространстве, позволяя громадному телу слегка покачиваться, словно это был парус. Лицо губернатора полностью отражало его состояние души. Оно было тучей, немного серой в этот час от тревоги.
      - Издеваются, - рассуждал он. - Мальчишки, устроили тут, понимаешь, балаган. Весь город на ушах. Одних журналистов толпа. И чего им далась эта война в Ираке? Она ведь не первый день идет. Какое им дело?
      Стоял теплый сентябрьский день. Выставив картонную ракету как символ Американской угрозы миру, комсомольцы организовали "сбор чиновников-добровольцев для отправки в Ирак", а для пущей красоты разложили еще и тела - манекены американских солдат, которые обильно, под визг собравшейся толпы, и при пристальном внимании телекамер поливали красной краской.
      Народ шумел. Милиция роптала, переговариваясь друг с другом по рации. Датов и Калугин, одолеваемые группой журналистов с музыкального радио, комментировали случившееся.
      - Непорядок, непорядок это, - бурчал губернатор, еще раз выглядывая в окно администрации и пугливо поглядывая на оскаленный белыми акульими зубами нос ракеты.
      Легкий ветер развивал флаги с команданте Геварой. Группы молодых людей в масках раздавали прохожим листовки и газеты. Настроение царило приподнятое. Это была первая акция, которую устроили комсомольцы, и которая не просто произвела бы такой фурор, но и принесла бы столько положительных эмоций. А их был шквал. Люди радовались и шутили.
      - Сегодня, - объяснял Датов, - американские оккупанты понесли серьезные потери на Востоке. Это послужит Вашингтону уроком. Послужит уроком Москве, бросившей иракский народ в такой важный для всего мира час. Это не просто война одного государства против другого, не просто оккупация чужой территории, нет. Это охота за главным ресурсом планеты - нефтью. А кто владеет нефтью - тот хозяин Земли.
      - Павел, как коллега коллеге, - вырвал Калугина из короткой паузы какой-то журналист, - расскажите, что означает эта огромная ракета, почему вы сегодня разложили здесь зеленые манекены и поливали их красной краской и зачем записывать чиновников-добровольцев? Разве они хотят воевать?
      - В том то и дело, что нет. Но чтобы показать эту их сущность, их природу трусов и предателей, нужно предложить им выбирать. Точнее навязать выбор. То есть поступить с ними так, как никто не поступает, как с людьми. Ведь они никогда не выбирают, всегда слепо выполняя приказ. А тут им предлагается выбрать... Нужно помочь другим людям. Помочь, понимаете, не забрать у них хлеб или деньги, а помочь. Совершить реальный, нужный поступок.
      - И что происходит?
      - Мы видим, что они не способны. Люди, живые и разумные существа им безразличны. Такова сущность буржуазной бюрократии.
      В это время худенькая и бойкая девушка-корреспондент одолевала другого организатора акции:
      - Виктор, поделитесь: что вы думаете о происходящем сегодня? Какой символизм вы вложили в это действие?
      - Ракета - это символ угрозы, символ страшной смерти, которая может выпасть на долю каждого народа, в земле которого есть ресурс нашей цивилизации, топливо ее развития - нефть.
      - Настоящий символизм жизни и борьбы, - подумал Павел, как только волна интервью прошла.
      Он облегченно вздохнул. Теперь было время осмотреться и оценить детище почти месячной подготовки. И Павел взялся за это дело. Первым в глаза бросился плакат "Нефть дороже крови?". Затем он увидел красные всполохи знамен закрывавших низ картонного сооружения. Людей даже теперь, когда основное действие завершилось, было много. Акция удалась. Все были веселы и бодры. Улыбались люди, улыбалось светлое безоблачное небо, улыбался золотой шар. Улыбались прохожие.
      Все это придумал он, Калугин.
      Когда акция завершилась, участники разошлись, площадь опустела. Только одно напоминание о прошедшем осталось на ней - большая розовощекая ракета.
      - Что мне с ней делать, - развел руками молоденький сержант.
      - Возьми на память, - пошутил Павел.
      Но экспонат прибрал к рукам какой-то коммерсант.
      Вечером вышли телерепортажи. Их было так много и они были настолько увлекательными, что зритель или слушатель не мог не восхититься остроумием молодых коммунистов. Они улыбался их делу и проникался симпатией к их идее. Именно в этот день многие узнали, что есть красная молодежь. Потом пошли газеты.
      Теплые осенние дни сменились прохладными. Не редкими становились дожди. Зеленые деревья сперва пожелтели, а затем начали сбрасывать листья, печаля взоры вечно спешащих людей. Но комсомол работал, и если вокруг была осень, то в сердцах молодых борцов было лето. горел огонь.

* * *

      Павел задумал эту "басню" месяц назад, когда еще он работал в редакции, то есть до того, как ему предложили делать вместе с Литвиным сайт обкома. Теперь работа над мини-пьесой была в полном разгаре. За свою короткую жизнь произведение сменило уже несколько жанров. Впрочем, смысл все равно был политический.
      Редактор не хотел отпускать Калугина, но Павел всегда сам выбирал свой путь. Теперь его дорога лежала через информационную политику партии, и ее молодежного крыла. Жизнь в нем бурлила, а Павел изливал ее в своих репортажах. Писать было о чем: судьба человека, заботившая его всегда, стала теперь основным его материалом.
      Дома как обычно не было никого. Калугин наслаждался. Радовался тишине после кипучей недели в обкоме. Выборы уже начались. Дел было невпроворот.
      Внезапно к Павлу пришла забавная мысль. Он перестал расхаживать из угла в угол, словно лев в клетке, и сел за компьютер. Пальцы с профессиональной быстротой ударили по клавишам, выправляя текст. Превращая его беззвучным движением в достойное произведение литературы. Словно метал под молотом кузнеца, слова изгибались в предложения, а предложения образовывали новый, оригинальный смысл.
      "Охотник (человек в маске президента Типуна) выходя на сцену:
      - Дремучий лес, как в дебри сказок я пришел. Искать добычу, крови силу. Все то, чем бездну сотворил природы дух неутомимый.
      Появляются звери - выглядывают из-за деревьев. Звери:
      - О, он пришел! Мы в страхе жизнь свою спасем. О, он пришел! Беги и прячься робкий мех.
      Смех Охотника, звери прячутся.
      Охотник:
      - А ну добыча берегись! И сколько шкурок, мяса, сала сколько! Все мне. И в этот день чудесный мой, мой пыл охотничий со мной!
      Охотник хватает ружье и в напряжении ищет зверей. Все звери разбегаются в разные стороны. Мышонок пытается помешать Охотнику стрелять.
      Мышонок:
      - О нет, в друзей! Ведь он в друзей не стрелять станет! Нет. Ведь мы ему друзья!
      Охотник:
      - Друзья?
      Мышонок:
      - Конечно, как же по другому!
      Охотник (обращаясь к себе):
      - И верно слишком дичь мала. К чему расходовать заряды, когда мне рады?
      Звери их кустов:
      - Рады! Рады!
      Перепуганные звери сбегаются к охотнику и мышонку.
      Охотник (лукаво):
      - Пусть будет мирным разговор. Ведь в дружбе, в близости сердечной нет место выстрелам слепым. Нет места злобе бессердечной. Я добр и буду мил. И буду щедр, коль эти ротозеи мне помощь смогут оказать и дар волшебный показать. Сокровища в лесу седом хранятся тайные. Так, где они?
      Соловей:
      - Здесь нет монет, кристаллов дорогих, изделий ценных - нет. Но разве это то, что мы открыть должны святому человеку? Ведь по лицу я вижу ты святой! Ваш клад в другом он голосе волшебном и пенье чудном!
      Попугай:
      - Вы так умны и в речи вашей столько аргументов!
      Лиса:
      - И нежный мех и искры серебра и красный лоск!
      Лев:
      - А храбрость - львиная порода, у вас в крови!
      Медведь:
      - И сила медведя!
      Охотник умиляется, находя все это в себе. Звери радуются и больше не боятся.
      Верблюд:
      - Какой отменный горб!
      Охотник:
      - Разве я горбат?
      Змей:
      - И хвост зеленый - как трава.
      Лягушка:
      - И бородавки тоже!
      Охотник хватается за голову.
      Осел:
      - Таких ушей, нет в целом мире у других зверей!
      Лось:
      - Рога отменные!
      Охотник (в ярости):
      - Так я урод?
      Звери (хором):
      - Ты чудо из зверей!
      Соловей:
      - Не слушай их!
      Охотник (теряя самообладание):
      - Урод я?
      Мышонок:
      - Бойтесь звери!
      Охотник хватает ружье. Два выстрела. Все звери падают мертвыми. Улетает соловей и ускользает мышонок.
      Автор:
      - Картечь мала, но в ней большой урок. Дробинка острая из плоти вырвав клок, разит и обездвиживает тело. В добычу превращая величины. Кто начал эту песнь? Они остались живы: один в траве другой в ветвях - дрожат. Молчат сурово. Без глупых тварей горя нет. Без мудрых - нет забвенья. Без робких - радости, без сильных - утешенья. Но в этом ль смысл, иль только ухищренье? Охотник в лес пришел не ради правды, лжи не ради. Ему не нужен разговор, звериное хваленье не уместно. Он жаждет крови. Поиски добычи охотника ведут. Лишь тот способен жить кто правде рад и в лжи не ищет искупленья. Себя обманывать бессмысленный удел. Беда минует тех, кто силу мудростью питает. Но если нет? Их сила тает".
      - Вроде готово, - подумал Павел.
      Он вновь пробежал глазами текст.
      - Нужно еще придумать мораль. Ну, сыровато пока, но я еще многое исправлю, будет время, а пока пойду гулять.

* * *

      С Михаилом они встретились в парке Славы. Было хорошо. Погода все еще хранила отпечатки лета, согревая друзей своим теплом и купая их в золотых листьях.
      - Любишь осень? - спросил Литвин.
      - Люблю. Любое время года люблю.
      - Вот и я так. А выборы мы проиграем.
      - Знаю. Уже проиграли. Нашей вины нет.
      Они сели в парке на скамейку и Литвин закурил.
      "Странными, разными бывают люди. Одни из них добрые и честные. Другие лживые насквозь и трусливые. Для одних все значение жизни - это власть, деньги, что-то иметь, что-то решать, решать за других. Иным хочется просто спрятаться. Другие хотят счастья, пусть неясного, пусть не понятного, но живого и торжествующего. Может быть в этом мотив "глупых зверей в басне",- рассуждал Павел.
      Погода умиротворяла и в то же время подталкивала к меланхолии рассуждений. В воздухе висела какая-то размеренность, а вместе с ней чувствовалась и пустота.
      "Есть плохие души. Но как бы не было много подобных людей, всегда есть другие - настоящие. Их бывает совсем мало, но они есть. Но почему так бывает? Кто смог бы это объяснить?" - Думал Калугин. Он уже знал ответ на этот вопрос, но боялся произнести его даже в уме. Возможно, для этого еще не пришло время и семена, посеянные Ноторимусом, еще не дали свои всходы.

* * *

      У Белкина был серьезный разговор.
      - Евгений, ну вы ведь умный человек. Патриот, о государстве нашем радеете. И я вас очень уважаю. Но поймите, мы ведь с вами одно дело делаем - доброе дело. Если бы не мы, то американцы бы уже давно нашу страну распродали, - говорил спокойный, мягкий человек с бегающим взглядом и бородавкой на носу. - Вы одно делаете, мы другое. Но все же ради общего - ради страны.
      - Конечно, Константин Игоревич, полностью с вами согласен, - добродушно признал Белкин.
      - Вот видите как хорошо. Нам с вами какая разница, какой будет президент, главное это Родина - Россия главное. Дума? Нет, конечно, важно чтобы честные, хорошие люди были депутатами. Вот такие как вы, например, но ведь мы же с вами понимаем, что есть общие проблемы, - продолжал майор ФБС Изверин. - Ну, я понимаю вам надо пиарить организацию, но зачем же проводить вот такие изуверские акции. Зачем пугать граждан масками с лицом президента в Макдоналдсе раздавая им какие-то дурацкие, совершенно не в вашем стиле, не патриотические, а какие-то анархистские листовки?
      - Троцкистские, мерзкие троцкистские листовки.
      - А у администрации города, зачем мертвых рыб в узоры выкладывать? Разве это годится? Но хуже всего это листовка, что расклеена по всему городу - "Впиши себя в историю России". Ведь на ней наш президент нарисован. В прицеле, а ведь это главный лозунг переписи, и люди его знают. Ну, вот вы мне скажите Евгений, вы ведь умный человек, кто это у вас такие дела вытворяет. Что это за троцкисты такие?
      - Да есть у нас, - злобно хмыкнул комсомольский идеолог. - Калугин, Литвин, Датов. Датов меньше, Павел больше всего, он у нас самый деятельный. С прошлого месяца его секретарем по информационной политике выбрали. Плоды приносит.
      - Нужно, наверное, вам помочь, а то ведь эти герои вас быстро за сталинизм или фашизм, они ведь так нас патриотов называют, вычистят. Нехорошие люди и закон не уважают. Вот на прошлой неделе выпустили в "Ростиксе" живых цыплят, наверное, сотни две, а ведь там порядочные граждане курицу едят. Неприятный инцидент. И ведь таких много. Поможем.
      - Буду признателен.
      Майор федеральной службы хорошо знал всех этих людей. Курируя молодежную организацию партии в политической полиции, он, быстро убедившись в несостоятельности штатных агентов, вышел на контакт с человеком, казавшимся ему идейно неустойчивым - с Белкиным. И не ошибся. Евгений активно помогал органам, даже не подозревая, что вредит этим делу и предает товарищей.
      Спустя час, подробно сообщив обо всех планах деятельности и явках организации, Белкин вышел из кабинета майора ФБС и направился мимо парка к остановке.

* * *

      Павел и Михаил продолжали гулять. Они ждали еще Датова, но он не пришел. Позвонил и сказал что заболел. Белкина тоже не нашли. Бабушка Евгения сказала, что он еще утром уехал на дачу. Приближался вечер. Воздух и без того не горячий стал еще больше остывать. Литвин снова закурил. Он давно хотел бросить, но пока не мог. Минуты спокойно тянулись одна за другой.
      Неожиданно Михаил заметил Женю. Торопливым согнутым шагом, не поднимая глаз, он переходил улицу метрах в двадцати.
      - Смотри - Белкин, - заметил Литвин.
      Павел крикнул:
      - Белкин!
      Внезапно ссутулившийся человек, так сильно походивший на их товарища, бросил на них короткий взгляд в котором невозможно было не узнать Евгения. Но он опустил голову еще ниже и прибавил шаг. Павел удержался и не крикнул ему еще раз.
      - Странное поведение? Ведь это точно он. Что он здесь делает? - спросил Литвин. - Неужели он нас не заметил?
      - Он заметил, - заработали лихорадочно мысли Павла.
      - Тогда почему не подошел?
      - Поехали в другое место, я все расскажу, - сказал Калугин.
      Ему неожиданно захотелось снова оказаться в парке, где он так часто гулял с Марией. Почему так произошло, он не знал. Возможно, волнение сковырнуло рубцы на старых ранах. Боль снова ворвалась в его память.
      Литвин согласился. Было еще немного времени. Но когда они вышли из метро и добрались до места, изменилась погода. Пошел дождь.
      - Проклятый ливень. Кстати что с Белкиным, с этим напыщенным дураком? Что ты там хотел сказать?
      - Не уверен в том, что это справедливая мысль, но мне кажется, он был в управлении ФБС.
      - И, правда, оно ведь там, рядом, - согласился Литвин. - Если это так, то это объясняет его поведение.
      Дождь усиливался, превращая все в плавучий мир. Нужно было идти обратно. Эта идея вместе с подозрениями Белкина пришла им обоим. Воды вокруг становилось все больше и больше, а идти в хлюпающих башмаках все труднее и труднее. Пришлось срезать дорогу, но Павел, сам не отдавая себе отчета, почему-то хотел идти тем же путем. Мимо дома, в котором жила Мария. Мимо прошлого.
      - Вдруг я увижу ее? - терзала его мысль, не отдавая отчета в том, что это невозможно, да и не нужно больше.
      Это было влечение. Его манило, а он уступал.
      Дождь, затихнув на миг, снова усиливался. Бетонная серость высоких домов пересеклась прозрачным потоком капель. Друзья заспорили каким путем идти до метро. То жар, то холод сменялись чувствами и погодой в душе Павла. Воспоминания были неотступны. Он словно перенесся в тот день когда, уже потеряв ее, он шел здесь влекомый той же неведомой силой и пошел дождь. Было больно и страшно, мир казался тонущим, а он разбитым, превращенным в обломки кораблем. Он плакал. Но другая вода смыла тогда его слезы.
      - Нахуй одной и той же дорогой ходить! - рассердился Литвин. - Всегда выбирай новый путь, если не к черту старый. Идем.
      И Павел пошел. Подчиняясь не столько воле этого человека, сколько звучной силе его аргументов. Он больше не помнил ничего, старое утонуло в бесконечных потоках массы и, казалось, дождь перестал лить.
 

* * *

      Делегаты захлопали. Докладчик перевернул лист, образовав шуршащую паузу. Все напряглись, ощущая, что экзекуция еще не закончена.
      - Жалко Витя заболел, не видит этого балагана, - коротко заметил Литвин.
      - Уж лучше от гриппа изнемогать, чем видеть все это.
      Павел обвел взглядом пространство. Зал был наполовину пуст, куда-то делись недавно присутствовавшие здесь люди. Оставшаяся часть делегатов откровенно скучала.
      - Наверное, сбежали, - подумал он. - От такого сбежишь.
      Атмосфера была нудная. Уродливо украшенный плакатами и транспарантами зал утомлял еще больше чем выступление оратора. Смотреть было не на что.
      - Зря они лестницу убрали, - словно читая мысли друга, заметил Михаил. - Она была бы тут единственным украшением. Все-таки индастриал, какой никакой.
      - И, правда, - согласился Павел.
      Большая алюминиевая стремянка стоявшая до начала заседания в правом углу сцены действительно придавала атмосфере III Съезда некоторый нонконформизм. Теперь ее не было.
      - Безвкусицу, - процедил Михаил. - У этих людей - организаторов, только и хватило ума, что на этот полотняный транспарант "Молодежный коммунистический союз, III Съезд", да на этот уродливый значок с Лениным. Не понимаю, как можно иметь так мало вкуса и так испортить профиль вождя, ведь в советском комсомольском значке не было такого уродства.
      Калугин грустно с бесцеремонной простотой потянулся. Первый секретарь ЦК комсомола продолжал свой монотонный доклад. В нем не было ничего важного и уж совсем не было ничего интересного. И поэтому выступавшего никто не слушал, все знали: ЦК, а, прежде всего секретари ЦК работают отвратительно.
      Главный комсомолец был человек недалекий и неглубокий, насквозь пропитанный буржуазной этикой и лишь цинично изображавший левого. Он получил свою должность в результате протежирования некоторых лиц из высшего партийного руководства. Все это знали. К тому же глава молодежной организации партии славился своими финансовыми махинациями. Так он мог запросто оставить делегатов без денег на обратную дорогу, присвоив их себе и скрывшись. Так было не раз.
      - Предлагаю признать работу Центрального комитета удовлетворительной, - сообщил из президиума нескладный юноша с отталкивающим взглядом.
      Это был Райский, про него было известно, что он пассивный гомосексуалист и редкий подлец. Павел нормально относился к сексменьшинствам, но этот человек вызывал у него только отрицательные эмоции. Причина была исключительно политической.
      - Райского никто не переносит, - отметил Михаил. - Мне-то это хорошо известно, ведь я уже второй месяц тут живу, и со всеми комсомольцами познакомился. Очень много хороших ребят, есть музыканты, есть поэты, и все в один голос говорят: "Райский дерьмо, Раскому не верь, Райский подхалим и лизоблюд". В общем корыстолюбивый малый, типичный безыдейный карьерист, да среди секретарей нашего ЦК немало ему подобных, один "первач" чего стоит.
      - Это ты про господина только что выступавшего с докладом о том, как все у нас хорошо?
      - О нем.
      В прениях по докладу ничего существенного сказано не было. Все знали, что выборы проиграны, что партийная, да и комсомольская стратегия плохи, но никто из выступавших ничего такого не произнес. Прения прекратились. И сонная, загипнотизированная речами пустота зала проголосовала. Только несколько рук поднялось против.
      - Чувствуется сценарий? - спросил Павел.
      - Из всех щелей сквозит, - ответил Литвин. - Надоело мне это, зря я сюда приехал. Ничего важного нет, тоска одна. Да и делегаты вон уже каленые.
      - Это как?
      - Пьяные, аж глаза горят.
      - Я всегда говорил, что отсутствие идейного багажа нас не доведет до добра.
      Наступил перерыв. Двое друзей вышли на улицу. Морозный и влажный осенний воздух ноября трепал их волосы и нежно покалывал лицо. Тонкий поток табачного дыма легкой пеленой застилал красивый пейзаж санатория. Это был одно из лучших мест Подмосковья. И, видимо, вся эта роскошь стоила немало денег.
      - Сколько до голосования осталось? - спросил Павел.
      - Полтора месяца. Но тут считать нечего нам ведь все и так понятно.
      Они вернулись в помещение. Сразу почувствовался прилив крови. Тут было много народу. Расположившись кучками, делегаты о чем-то шумно совещались. Хлопали двери, шелестели раздаваемые всюду газеты.
      - Пойдем в бассейн, - предложил Михаил.
      - Нет, я здесь должен еще найти одного человека.
      - Ладно, ищи, а я пойду, искупаюсь. Хочешь, потом приходи, это в левой части здания. Найти не трудно.
      Литвин ушел, а Павлу какая-то проворная девушка всучила некую газету. Он немного полистал ее и, отметив, как она дурно сверстана и какие бездарные статьи содержит, куда-то сунул.
      Время немного успокоило холл, погрузив его в тишину. Началось второе заседание. На него Павел решил не идти. Постепенно народ рассосался, и он обнаружил того, кого уже несколько минут отчаянно искал в густой массе.
      Среднего роста парень лет тридцати, светлый и голубоглазый, с ласковым выразительным взглядом и густой черной бородой стоял возле колонны, беседуя о чем-то с неизвестными Павлу молодыми людьми.
      Калугин приблизился и поздоровался. Но прежде чем он успел переброситься хоть одним словом с бородатым человеком в модном с маленькими обшлагами костюме, девушка стоявшая рядом сунула ему все туже неудачную газету и выпалила:
      - Как вам нравится эта газета?
      Павел с неохотой развернул ее еще раз. Он понимал, что иногда есть разница между тем, чтобы сделать людям приятное и сказать правду.
      - Так как?
      - Явная дура, - подумал Павел, разглядывая газету и вместе с тем девушку.
      Про бумагу он уже все решил, но, присмотревшись к молодой особе, вынес схожий приговор.
      - Судя по заторможенной мимике и по ограниченному радиусу движения глаз, а также по отставанию взгляда от поворота головы интеллектом эта голова не богата, -подумал Калугин.
      - Что скажете про данный экземпляр, это молодежная газета? - поинтересовался странно схожий с девушкой, как тут же отметил Павел, юноша.
      - Плохая газета, очень плохая.
      - Почему? - поразились до странности синхронно оба вопрошателя.
      В их интонации Калугин мастерски отметил удивление, преклонение, страх и раболепие. Он коротко, но с профессиональной ясностью изложил свое видение газеты, указав на все сделанные ошибки. Их оказалось так много, что на всю процедуру ушло минут двадцать.
      Все это время бородач внимательно следил за всем происходящим. Казалось, он одобрял каждое произнесенное Калугиным слово.
      - И последнее, левую газету нельзя называть "Компас", использование географических предметов типично фашистский стиль, - закончил свою речь Павел. На секунду повисла лицемерно восторженная пауза.
      - Вы, наверное, специалист? - почтительно с ярким подхалимажем спросила девушка.
      Павел кивнул головой и слегка развел руками, как бы говоря: "Вы уж меня простите детки, но это так". Он не хотел хвастаться и он не хвастался. Его просто заставили сказать правду. Все мероприятие, где он присутствовал, было настолько пропитано ложью, что любое проявление искренности и прямоты казалось чем-то сверх радикальным.
      - Нужно поговорить? - улыбаясь, спросил бородатый парень.
      Они отошли в сторону, оставив редакционную пару. Калугин, занимаясь информационной политикой обкома партии и комсомола, знал этого человека только по деловой переписке. Это был Алексей Хрисовул, широко известный в левых кругах интеллектуал. Он уже почти год успешно возглавлял информационную политику партии. За это некоторые функционеры из ЦК уже его начали тайно ненавидеть.
      - Приятно познакомиться лично, - произнес Алексей.
      - Мне тоже, а кто были эти назойливые особи?
      - Это Лена и Коля, - усмехнулся Хрисовул. - Газету они сделали. Молодец что все им объяснил, а то эти персонажи меня порядком достали. Кстати о вашей организации: ты, небось, не знаешь, но вы уже легенда. Мне очень приятно видеть, что работа у вас поставлена профессионально - по-новому. Кстати у тебя сейчас какой титул?
      - Второй секретарь обкома, - заметил Павел.
      Калугин не знал, что его усилия в работе уже были отрицательно оценены партийным начальством. Его, как и Хрисовула считали вредным и опасным еретиком. Старые аппаратчики умело делали доброжелательный вид, но все усилия направляли на то чтобы подорвать авторитет чересчур активных комсомольцев среди товарищей.
      Вторая часть Съезда уже закончилась, застав Павла и Алексея в столовой одновременно за обедом и разговором. Кормили делегатов и приглашенных хорошо. Речь в беседе шла о символике. Павел рассказал, какой символ по предложению Датова они используют в своей работе, и теперь с интересом слушал оценку Алексея. Символ комсомола, разработанный товарищами Павла, сильно походил на символ игры Квэйк. К кольцу была приделана ручка, превратив, его в серп. Молот был необычной формы. Его ручка была заострена снизу, и если отбросить тяжелую насадку походила на гвоздь. Во всем чувствовалась геометрическая линейность и радиальность, индустриальный рационализм.
      - Во-первых, ваш серп и молот двухмерный. Он очень четкий, в нем ясно воплощено влияние культуры киберпанка, да и всего авангарда ХХ века. Это символ символа. Мне он сразу понравился, еще тогда, когда я только первый раз увидел его. Прогрессивная символика, не то, что слизанный и изуродованный советский комсомольский значок. Ведь от всякого символа требуется воздействовать на психику человека, очаровывать его, привлекать, символически характеризуя идею как прекрасную и современную. Эстетическая приемлемость символики имеет огромное значение для продвижения идеи, для овладения умами. Поэтому предлагаю этот серп и молот вообще сделать символом комсомола.
      - Это будет совсем не просто. Консервативные настроения в организации очень сильны. Это хорошо видно даже по примитивным ожиданиям результатов выборов. Почти все надеются на победу, ну или, по крайней мере, не на поражение.
      - Согласен, ты смог бы написать статью об этом? Мы бы ее широко опубликовали. Ведь все интервью с Датовым, все обзоры акций и различные эссе вашей организации писал ты.
      - Надо попробовать.
      - Только тон должен быть осторожным, чтобы не перепугать глупых партийных бонз и наших робких сторонников, - усмехнулся Алексей.
      - Договорились, - ответил ему улыбкой Павел.
      Кругом за небольшими столами было уже пусто, голодные делегаты, утолив жажду пищи, куда-то устремились. В столовой Литвин так и не появился. Спустя полчаса Съезд продолжил работу.
      - Наверное, плещется где-нибудь, - подумал о друге Павел.
      - Вождь приехал! Вождь! - донеслись до неспешно доедавших обед приятелей голоса.
      Павел и Алексей направились к выходу. В холле действительно, окруженный глупыми восторженными взорами стоял руководитель партии. Это был высокий тучный человек с мужественным, но неповоротливым лицом. Его одолевали вопросами, но, извинившись, он прошел в зал. Алексей последовал за ним, а Павел решил подождать, пока весь кипучий народ рассосется и только затем идти на заседание.
      В выступлении руководителя партии не было ничего интересного. Он мало уделял внимания проблемам молодежной организации и в основном говорил об идущей предвыборной кампании, о лживости буржуазных СМИ и неминуемой победе левых. Его слова слушались внимательно и с глубоким уважением. Яркий, хотя и однообразный оратор он умел внушить людям уверенность и дать импульс к работе. Зал, затаив дыхание, не произнося ни звука слушал вождя и уверенность в том, что партия на этих выборах наберет больше голосов, чем на прошлых росла. Царило оптимистическое восхищение.
      Павел не был уверен в возможности "скорой победы патриотических сил". Раньше он мало прислушивался к лидеру партии, пологая, что конкретная работа в организации намного важней. Однако теперь поневоле ему приходилось слушать обычную речь вождя.
      - Режим в глубоком кризисе, его дни сочтены. Уже все осознают необходимость победы действительно нравственных сил: патриотов оппозиционеров, коммунистов боевой закалки, - напористо продолжал оратор. - Начиная от пенсионеров, крестьян, учителей, шахтеров и заканчивая национально ориентированных предпринимателями, буквально все понимают, что дальше так продолжаться не может. Стране нужны перемены. Стране нужно настоящее правительство державников, ответственных профессионалов советской школы. У нас есть сильная команда. Только профессионалы-патриоты, вместе с нашим измученным рыночными реформами народом смогут вывести государство на светлый путь. Прекрасно, что мы находим общий язык с истинно русской православной церковью...
      Дальше было невыносимо. Павел сомневался в правоте всех этих слов. По мнению Калугина политического кризиса не могло быть при экономическом подъеме. Изменения в системе власти не стоило принимать за ее разложение, а консервативные ценности не могли заменить революционной идеологии.
      - Выборы этого года - решающие выборы. Нужно еще последнее усилие: от активности каждого комсомольца и партийца зависит все. Еще немного и мы победим, - закончил председатель партии.
      Делегаты горячо зааплодировали. Вождь извинился множеством работы, спустился со сцены и направился к выходу. Но, проходя мимо ряда плакатов о комсомольской работе, чуть не свернул себе голову, увидев что-то совершенно поразившее его. Это был плакат, который незадолго до начала Съезда спешно изготовили Павел и Михаил. Он был настолько прост и рационален, что не мог не поразить воображение на фоне безвкусных орнаментов других организаций. Фон плаката состоял из одинаковых черно-белых листовок, но это был лишь фон. Главным был большой красный необычной формы серп и молот.
      Павел улыбнулся, наблюдая сцену удивления вождя. Заседание продолжалось. Теперь в повестке стоял вопрос выборов ЦК. Хрисовул присоединившись к свите лидера, уехал вместе с ним, и Павел позавидовал ему.
      - Не увидит этой скуки, - подумал он.
      Датова в члены ЦК не выбрали, Райский в напыщенных фразах как-то это объяснил, и делегаты его в список не внесли. Павел рассердился. Уж кого-кого, а Виктора внести стоило. Снова перерыв, потом заседание - решались вопросы отношения к военной службе и к религии. Приняли решение о поддержке принудительной военной службы, поскольку Родину надо защищать любой ценой. "Внешний враг самый опасный",- говорилось в Постановлении. Никто даже не пожелал слушать возмущение некоторых делегатов, настаивавших, что путать буржуазное государство с советским не стоит. По религии решило отказаться на время от критики православной церкви, католицизма и ислама. Павел, как и в вопросе о Датове пробовал протестовать, но ничего не вышло. Большинство делегатов аргументов не услышало. Такой была партийная линия.
      - Сами, небось, отмазались и в армии не служили, - услышал он рядом голос Мишки. - Да и с попами они переборщили. Мол, секты ругать можно, а традиционные конфессии ни-ни. Так какие мы после этого коммунисты, мы просто гондоны какие-то!
      Павел обрадовался:
      - Наконец-то я не один. Нашелся пловец!
      Михаил, деловито не обращая ни на кого внимание, вытирал махровым полотенцем голову. На нем был серый костюм без галстука. Он бессовестно улыбался давая знать каждому что он не испытывает никакого трепета, никакого стыда из-за того что находится здесь в таком виде.
      - Долой консервативные устои, - шепнул он Калугину. - Такую околесицу несут, аж стыдно. Вечером будет пьянка, вот увидишь. В прошлый раз мы с Датовым на это насмотрелись. Советую лечь спать и не участвовать, а то завтра будет тяжеловато работать.
      Ночь нельзя было назвать тихой. Кто-то все время ходил, слышались громкие голоса, неразборчивое пение. Все сливалось в какой-то не всегда громкий, но всегда назойливый гул. Утро было мертвым, невозможно было уловить ни одного звука. Работа возобновилась только к обеду на следующий день.
 

 
      Зал снова был наполовину пуст. Переизбранный вчера Первый секретарь вел заседание с трудом связывая слова. Видно было, что он всю ночь пил и теперь чувствует себя не совсем хорошо.
      Рассматривался вопрос о работе в регионах и новационных методах. Выступающих было мало. Павел записался в их число. Он был четвертым.
      Девушка с горящим взором, но с нечеткой, плохо построенной речью рассказывала о работе молодежной организации в их регионе. Интересного было мало, но слушали ее хорошо. Это было уже третье выступление и если не считать бойкого духа, оно мало отличалось от других. Все ораторы говорили о пионерах, о летнем лагере, о том, что у них есть красные флаги, и что они помогают партии. И все, больше ничего.
      - Пионеры это что достижение? - спросил, обращаясь, словно к собственному здравому смыслу, Литвин. - А летний лагерь так вообще все проводят, этим никого не удивишь. В любом случает это только форма, а каково содежание?
      Павел кивнул головой в знак согласия и встал. Подошла его очередь. Михаил проводил его до трибуны спокойным приветливым взглядом, он был уверен, что его друг внесет новую струю в общее болото безмятежной пустоты. Видно было, что и другие делегаты ждали чего-то нового.
      - Моя фамилия Калугин, но думаю, некоторые уже знают меня по статьям в сети и наших газетах. Однако уточню, я не руководитель нашей региональной организации. Нет. Ее возглавляет Виктор Датов.
      Павел сделал паузу, позволяя в незримую секунду всему смыслу сильного выражения своего голоса добраться до разума людей. Тишина казалась бескрайней.
      - Начну с пионеров. Все кто выступил сегодня до меня по этому вопросу, говорили, что они занимаются пионерами и видят в этом смысл. Мы - нет. Мы боремся с пионерами, - зал в недоумении зашептался. - Раньше у нас были пионеры, а теперь нет. Да и судите сами, когда недостаточно ресурсов для полнокровной борьбы, разве можно расходовать силы на пустую затею. Ведь дальше приема и списков дело с пионерами не идет. Исключение "красные регионы", но их сегодня почти нет, а завтра не будет совсем. Это я хочу сказать вопреки установившимся ожиданиям скорой победы. У нас иные приоритеты.
      В этот момент среди скованного недоумения, Павел увидел приветливое улыбающееся лицо Хрисовула. Глаза этого умного человека горели радостью.
      - Неужели нашелся хоть кто-то, кто сможет разбудить спящего красного дракона? - думал он. - Мой вчерашний разговор с вождем не привел ни к чему. Как обычно, как обычно: "Да, да, правильно, правильно". И никакой поддержки на деле. Интересно, что он сказал заму, когда я ушел? Не легкая ситуация. Не хочет партия учиться и обновляться, не хочет исправляться - на деле становиться красной. Что же попробуем надавить снизу. Попробуем разбудить спящего красного дракона, вместе с Калугиным, вместе с другими, кому не безразличны идеи свободы.
      Павел не мог прочесть этих мыслей. Но чувствуя поддержку и симпатию, он продолжал:
      - Почти год назад наша организация поставила для себя задачу-минимум: показать, что на стороне нашей партии есть молодежь, есть умные, живые и красивые люди. Есть те, кого можно любить и кем можно восхищаться. Мы начали с изучения опыта западных левых...
      Некоторые делегаты шумно зашептались.
      - Пусть подавятся все мелкобуржуазные националисты, - подумал Павел. - Пусть знают, что умный человек учится всему и везде, и для него нет запретных знаний, где бы они, не лежали. Учиться - вот высшая задача человека.
      - Мы провели немало акций. Театрализованных акций, основанных на антиглобалистской школе уличного протеста. Их основными принципами стали: яркость, движение, символизм. Многие сетуют с этой трибуны, что люди не слышат и не видят нашей пропаганды. Кто в этом виноват? Мы. Виноваты те, кто не желает учиться по-новому, интересно работать. Виноваты те, кто не может и не хочет понимать людей, их психологию. А между тем без этого, то есть без знания человека, наша работа теряет смысл. И конечно скучные стоячие пикеты с плакатами не могут быть кем-то замечены.
      Калугин чувствовал, что в этом вопросе он не совсем прав. Традиционные формы были неэффективны из-за слабости движения и из-за его фальшивого содержания. Но он знал: молодежь необходимо не отталкивать, а привлекать. Другой опоры для обновления партии, чем молодежь Павел не видел. Рабочее движение было еще настолько слабо, что почти не давало о себе знать.
      - Пришло время примеров. Я не стану сейчас останавливаться на тех акциях, что известны вам из газет, а расскажу о том, что вы еще не знаете. О самом свежем. Начну с того, что мы делали в сентябре. Комитет по делам молодежи нашего города передал большую часть молодежной политики американским фондам, - зал заинтересованно напрягся и Павел почувствовал, что поймал тему. - Мы устроили протестный пикет, с хорошей информационной поддержкой, так что буквально на следующий день весь город, а он у нас немаленький, знал, что руководитель "комитета по борьбе с молодежью" "американский шпион". Но самый большой шок был у главного виновника - руководителя комитета. Он буквально стал "американским шпионом", стал посмешищем. Во все СМИ были разосланы пресс-релизы, заметьте написанные профессионально, материалы публиковались на нескольких сайтах, записывались радио и теле интервью. И это при блокаде нашей организации со стороны буржуазных СМИ. Такое обеспечение мы даем каждому своему действию. Что это значит? Мы делаем события и тем самым принуждаем мир видеть нас, ни один приличный информационный ресурс не может игнорировать наши шаги. Они слишком заметны.
      Павел понял, что начинает волноваться и речь его постепенно утрачивать свой яркий волевой характер. Он сделал над собой усилие и сосредоточился на дыхании, стараясь вдыхать и вдыхать воздух медленно. Так он подчинил чувства воле и вновь вернул своим словам ясность и логичность. Он продолжал следить за залом: его слушали. Отведенное время вышло уже второй раз, но его не хотели отпускать.
      - Месяц назад мы устроили акцию против одного крупного банка. Она называлась "Верните Внешторгбанк детям". Это "неудачный пример", пример провалившейся акции. Мы не смогли ее провести, но несмотря ни на что она прошла без нас. Я сам видел репортажи о событии, которого не было. Как такое могло получиться? Приехав на место событий телевидение, увидело, что нас нет. Они решили что опоздали, но тема была настолько интересной, что они сделали новостной ролик, в котором отразили программу событий, которая у них была. Так бывает!
      Делегаты расхохотались.
      - Другая наша акция. Мы провели ее в первые снежные дни этого года, называлась "Рождение социализма". Через весь город процессия комсомольцев пронесла картонный гроб, в котором лежало картонное тело буржуя. Надпись на красочно разукрашенном гробу гласила: "Homo economicus" - человек экономический. Люди нас спрашивали: "Кого хороните?" Мы отвечали: "Капитализм!" Это были неимоверно веселые похороны, и в тоже время рождение, рождение социализма. Сначала мы насмешливо горевали над комфортно уложенным в библейские странички чучелом, но потом вынули из него мандарины и стали их раздавать прохожим. Море позитивных эмоций!
      - Почему мандарины, а не морковь, например? - спросила голубоглазая девушка из второго ряда.
      - Мандарины это символ социализма. Они вкусные и красивые. Социализм тоже вкусный и красивый, а капитализм - нет. Он некрасивый и невкусный. Понимаете?
      На лицах появились улыбки. Павел и сам удерживался, чтобы не расхохотаться, таким забавным было это воспоминание.
      - А как же милиция? - задал вопрос с места кто-то еще.
      - Репрессии? - усмехнулся Павел. - Такое бывает, но мы знаем, как с этим бороться. Репрессии всегда представляли, и будут представлять угрозу для наших протестных действий, об этом забывать нельзя. Нашего руководителя Виктора Датова как-то задержала милиция после одной акции. Нарыли ему какое-то нарушение закона и назначили суд. Но не тут-то было. Он еще только час был в отделении, а уже все СМИ знали, что он задержан по политическим мотивам. На следующий день, на пресс-конференции он и сам это подтвердил, сказав: "Власть пытается задушить патриотическую молодежь". Его поддерживали пикетчики у здания суда с плакатами следующего содержания: "Свободу узнику совести!", "Долой политические репрессии!" и "Руки прочь от конституции!". Он тогда так увлекся беседой с журналистами, что даже опоздал на судебное заседание. Но это ничем не повредило. В судебный зал ввалилась большая белокурая голова районного судьи в юбке и выпалила: "Там на улице пикет телевидение, отменяй суд". И судья, о чудо, отложила процесс! А через месяц Виктор уже сам ходил и требовал, чтобы его судили, но дело, увы, о случай, потерялось.
      И снова Павел удержался, чтобы не рассмеяться, улыбнувшись широко. Но все вокруг хохотали. Он поблагодарил зал за внимание и сошел с трибуны. Но когда он занял свое место, что-то подсказало ему, что меньше часа назад он был мало кому известен, а теперь стал героем. Сперва он разозлил многих, но потом развеселил всех. И теперь ему аплодировали, не все, конечно. Много было таких, кто, надменно скрестив на груди руки, бросал в него злые взгляды.
      - Хрисовул все время улыбался, пока ты там выступал, - шепнул ему на ухо Михаил. - Наверное, ему тоже понравилось.
      - Знаешь, Мишка, со мной такое последний раз было, - он чуть было не сказал "на Земле", но удержался, - в университете, когда я единственный из всего потока бессовестно сдал труднейший предмет жуткому преподавателю, "пробомбив" экзамен. То есть, вытащив готовые ответы: списать, было попросту невозможно. Вот тогда когда он сказал мне что поставит двойку, если не признаюсь в "злодеянии", я выдержал и стал героем факультета. Но знаешь, тогда было страшней, чем теперь.
      - А что ты ему сказал, когда он потребовал от тебя чистосердечного?
      - А я казал, что пойду к заведующему кафедрой, предъявлю свой ответ и скажу, что ответ на отлично, а экзаменатор ставит мне двойку, а это несправедливо хоть я и не знаю ничего. Так я получил трояк.

* * *

      Поезд качнулся и тронулся в путь. Москва осталась позади и дом начал свое приближение. Нужно было два дня, чтобы оказать вновь среди друзей. Литвин остался в столице. Мерно стучали колеса, наматывая на свое железо километры дороги. Спускался вечер.
      Выборы были проиграны. Результаты оказались еще хуже, чем предсказывал Павел. 12%, только 12% смогла набрать компартия в результате голосования. Стремительно надвинулись тяжелые времена. Прошел пленум ЦК, потом Съезд партии, потом пленум ЦК комсомола. Развязалась жестокая внутрипартийная борьба. Вовлеченным в нее оказался и комсомол. А между тем уже шла новая предвыборная компания, в которой откровенно слабый кандидат от компартии терпел поражение за поражением. Вся страна уже знала, что новым президентом будет прежний президент Типун. Вместо модернистках иллюзий среди комсомольцев начал распространяться взгляд, что партийное руководство действует заодно с режимом.
      - Мы должны что-то делать! - горячо спорил Датов.
      - Виктор, ты ведь знаешь, какая травля непонятного, но страшного зверя идет в наших газетах. Возможны жестокие чистки, и мы тоже как левые можем попасть под них, - доказывала высокая темноглазая русая девушка в синем свитере. - Вождь обвинил во всем Вадима Кротова, одну из партийных шишек. Его окрестили "вредителем" и повесили на него всех собак.
      - Он настоящий предатель! - вмешался Белкин.
      - Женя, хватит. Как ты не понимаешь, Катя, ведь идет компания, и мы должны поддержать нашего кандидата он ведь совсем проваливается.
      - С треском под лед, - заметил Павел. - Выборы нужно бойкотировать и призывать людей к бойкоту, хотя не уверен, что это вариант. Весь наш веселый акционизм был может и хорош, но времена меняются. Нужна действительная работа с людьми...
      - Лично я во всем поддерживаю нашего вождя, - вновь вставил реплику Белкин. - И нечего тут к антипартийной деятельности призывать. ЦК и вождь правы: вредителей надо изгнать, дисциплину сделать строже, линию партии еще более патриотичной. Нечего стесняться крестиков на груди: мы великая православная нация.
      Павел, с ласковой ненавистью, не моргая, посмотрел на Евгения. Он был готов задушить этого человека. Все напряглись.
      - Ладно, давайте лучше обсудим "детский утренник", - предложила Катя. - Мне кажется, нужно переделать финал. Нельзя дальше ставить "Красную шапочку", как политическую трагедию. Куда это годится: волк съедает бедную наивную девочку. И главное, какую мораль вы придумали: "Нечего девчонке быть дурой, умных волки не едят".
      - Волк это я, - улыбнулся Павел.
      - Оно и видно, - чеша затылок, заметил Виктор. - И автор сценария тоже. Прости, у какого Шекспира ты научился так переделывать сказки?
      - А я вообще против подобных постановок в школах. Где скажите тут соблюдение традиций, где? Да и все эти перфоменсы, цирк какой-то. Мы серьезная организация и над нами никто не должен смеяться. Никто! - Белкин вальяжно развалился в кресле в углу комнаты. - Мы серьезная организация, - надменно повторил он.
      - Может ты и прав по форме, - неожиданно вмешался Калугин. - Но, по сути, ты предлагаешь ничего самостоятельно не делать, а нам как воздух нужна свобода от партийных приказов и дурацких линий. Мы хотим ориентироваться на пролетариат - нас пресекают. Сколько ребят в соседнем регионе исключили из партии за поддержку профсоюза в борьбе с "красным" директором, другом партии?
      - Проговорился! - рявкнул Белкин. - Никакого пролетариата нет, а партия есть.
      - Жень, ну зачем все эти споры сейчас? - возмутилась Катя.
      - Как это зачем, как это зачем, - нервно передразнил ее интонацию Белкин. - Надо же разобраться, а то мы тут совсем забываем о том, что сейчас выборы и мы должны помогать партии. Это главное!
      - Давайте тогда вернемся к выборам, - предложил Виктор.
      - Алексей Хрисовул вчера передал информацию, важную, фактически секретную, о том, что все молодежные левые организации договорились бойкотировать выборы и сейчас нам необходимо провести несколько театрализованных акций направленных на дискредитацию президента.
      - Этого твоего Хрисовула месяц назад с должности сняли, а весь ваш информационный центр разогнали. И правильно сделали, - прервал его Белкин. - Так что нечего нам всем этим заниматься.
      В небольшой комнате, где проходило заседание обкома комсомола, повисла пауза. Павел уже несколько месяцев как перестал доверять Белкину. Но сегодняшний случай был особый, не рассказать того, что он знал, он не мог: этого требовал от него долг революционера. И он продолжил прерванную речь:
      - Я уже подготовил сценарии пяти акций. Мы должны их обсудить и решить когда, где, что и когда будем проводить. И то, что нас пытаются сбить, - он посмотрел на Евгения своим открытым безмятежным взглядом, - не должно тревожить никого.
      Белкин не выдержал и отвел глаза.
      Виктор налил чаю всем собравшимся, поправил скатерть и принес еще макового печенья.
      Калугин продолжал:
      - Если не мы, то кто сможет объяснить населению сущность происходящих в стране процессов. Именно поэтому наша задача не только проводить перфоменсы, но и подготовить и распространить много листовок. Что вы об этом думаете? Павел вынул из папки несколько сшитых стиплером пачек листов и раздал их присутствующим. Шелест бумаги наполнил минуту тишины.
      - Нужно еще наладить связи с левой богемой, жаль Литвин в Москве, он бы помог. Если нам это удастся и музыканты, журналисты, художники, еще бог весть знает кто из умных людей нас поддержит, мы выиграем в своем городе драку за провал выборов, - сказал Виктор.
      - Наше самое слабое место это идейный кризис всего движения, кризис коммунистической идеологии. Если идеологию нашей партии можно так назвать. Нам буквально нечего предложить массам, наши идеи отстали от психических и этических запросов общества и, прежде всего молодежи, - скептически признался Павел. - Это, конечно, не касается многих их носителей. Но сама подача и сам тезисный набор, что мы пропагандируем, далеки от марксизма.
      Возразить было нечего, но Белкин все равно нашел слова для полемики. Загорелся новый спор, как это уже не раз бывало. Остудить его не помог даже горячий чай, который еще раз приготовил Датов. Впрочем, словесная перепалка погасла сама.
      - Давайте еще раз остановимся на акциях по бойкоту, - предложил Виктор. - Рассмотрим предложения Павла, да и сами что-нибудь придумаем. Ваше мнение?
      В этот день разошлись поздно.
 

 
      Неделю спустя город был взбудоражен. Все началось с появившихся повсюду листовок, где был изображен перечеркнутый кот с закрытыми глазами. Расположенная рядом с рисунком зверя странного окраса надпись гласила: "Выборам бай кот". Так комсомольцы сумели обойти закон запрещавший призывать граждан к бойкотированию выборов. Вскоре состоялась акция. Огромный картонный макет зеленого кота с закрытыми глазами был установлен в центре города. Из-под высоко задранного хвоста выглядывал избирательный бюллетень. Вокруг "животного" стояли с плакатами молчаливые молодые люди. Надписи на плакатах гласили: "Выборы? Бай кот!".
      - Ну, панки удивили, - сострил примкнувший к неподвижной манифестации молодой человек. - Да еще молчат, как будто язык проглотили, я их спрашиваю, чего значит, а они ни звука?
      Листовки расходились хорошо. Милиция о чем-то как всегда шепталась, переговаривалась по рации, но ничего сделать не могла. Все сделано законно, придраться не к чему. Официально акция называлась: "Пикет по вопросам ночной жизни домашних животных: кошек и котов в условиях предвыборной гонки". Журналистов была толпа, они с удовольствием обгладывали сенсацию.
      Все было тихо, но скандал вышел большой. Так изящно обойти закон и нанести такой красивый удар "вечному президенту" Типуну никому не удавалось. Власти, конечно, были в ярости. Из Москвы звонили несколько раз, и вялый толстяк губернатор выкручивался, как мог.

* * *

      Светлый кабинет не существующей компании "МоноТред", где проходили встречи Белкина с представителями правопорядка, был очень комфортным. Дорогая отделка, превосходная мебель - все здесь располагало к доверительному разговору. К тому же представитель закона всегда чем-нибудь угощал своего гостя. Почти за два года общения у них сложились доверительные и дружеские отношения.
      - Евгений, а кто придумал эту дурацкую цирковую затею? - спросил необычно серьезный вопреки обычному майор ФБС.
      - Калугин, Константин Игоревич.
      - Вот как, знаю, знаю этого субъекта. Уж иначе его не назовешь. Но разве ваша партия бойкотирует выборы?
      - В том то и дело, что нет. У нас свой кандидат, просто часть молодежных организаций решила так себя вести и наша в том числе. Как будто не понимают, что этим они наносят вред патриотической идее. Я как мог, отстаивал противоположную точку зрения, но у Павла слишком много идей...
      - Наверное, Евгений вы правы, слишком много идей... - усмехнулся майор. - И идей не самых достойных гражданина. Ведь есть закон, мы же не можем запретить проводить массовые акции или клеить листовки. Но всему есть придел, ведь у нас правовое, демократическое государство.
      Белкин поморщился, толи чай с лимоном был слишком кислый, толи слова спецслужбиста так на него подействовали.
      - Понимаю Евгений, понимаю, я ведь демократию не больше вас люблю. Но что поделать, если Запад того требует. Что тут мне поделать простому служаке?
      И офицер политической полиции робко похлопал в ладоши. Белкин поправил дорогую скатерть и взял еще один бутерброд с икрой. Константин Игоревич немного прошелся по кабинету и затем снова сел в большое кожаное кресло.
      - Знаете, Евгений, я иногда думаю, вот мы с вами почти друзья, уж не знаю, как вы ко мне относитесь, но я так вас очень уважаю и ценю. И не только как честного человека, но и как надежного, понимаете, надежного друга. Нет, наверное, мы с вами друзья.
      - Друзья, - закивал головой Белкин.
      - Я вам тут немного денег приготовил - на патриотическую деятельность, - майор протянул Евгению небольшой конверт.
      Белкин уверенно сунул конверт в карман.
      - Что-нибудь еще новое есть? - поинтересовался полицейский.
      - Есть кое-что.
      - Важное?
      - Скорее такое же нелепое как вся эта кошачья усыпальница.
      Майор напрягся, приготовившись слушать.
      - Наш злодей, я про Калугина, подготовил целый шквал подобных акций. Общая цель высмеять выборы, да и самого президента и тем самым сорвать явку. В планах не один регион: предполагается проводить типовые акции по всей стране. Масштаб не маленький.
      Майор закивал головой.
      - Хочется им, Константин Игоревич, провести все это за два месяца. Надеются балаганами взбудоражить общественное мнение. Но ведь они и нашему кандидату навредят? Впрочем, глупость это все, глупость и клоунство. Майор пуще прежнего закивал головой и торопливо спросил: - А что готовят то, поконкретней можно?
      - Да что тут зря рассказывать, - Белкин потянулся за еще одним бутербродом. - Вот возьмите сами и почитайте, - и он протянул майору распечатку плана мероприятий.
      Дрожащими, пусть и едва заметно, пальцами Константин Игоревич притянул к себе листки и стал напряженно читать. Он был очень внимателен, глотал, не пропуская ни одной строчки. Материал был на редкость интересным.
      - Вот оно повышение, Косьтенька, милый, вот оно, - радостно метались в голове его мысли. - Теперь то не то, что подполковника, полковника получу. Ох, и веселье будет. Напьюсь, непременно напьюсь.
      Белкин не обращая внимания на своего друга-полицейского, тщательно пережевывал новый бутерброд. Он тоже думал:
      - Надо скорее дискредитировать Калугина, потом отодвинуть Датова будет не сложно и тогда один шаг, и буду Первым секретарем обкома. Карьера, деньги и Родина - вот единственные вещи, что имеют значение, а вся эта чепуха о революции просто бред. Быть патриотом, да нужно, но всякая марксистская дурь, разные там утопии не нужны. И как говорил мой дед, а он был человек не глупый и тоже коммунист: "Думай о себе и не забывай о Родине". В конце концов, я честный человек и поступаю всегда справедливо, как Россиянин. Мне нечего жалеть всех этих недоразвитых.
      Белкин хитро ухмыльнулся. Майор продолжал читать. Проблема, по его мнению, решалась просто: никакой массовой опоры у юных бунтовщиков не было, а значит все их затеи не составляло труда остановить механически. Майор тоже усмехнулся.

* * *

      Набитый битком автобус, несмотря на мороз на улице был словно пропитан бензиновой духотой. Павел глубоко дышал ртом стараясь не чувствовать смрада выхлопных газов. Наконец адская машина остановилась. Толкаясь из нее постепенно начал вываливаться народ. Нужно было выходить, и Павел проворно выскочил наружу.
      - Больше не поеду в этом ужасном транспорте, - подумал он, оказавшись в потоке свежего, снежного, холодного воздуха. Было уже темно.
      - Весь пакет акций ничего не даст, - рассуждал Павел, - пока мы не перевооружим партию. То есть пока не сможем предложить рабочему классу и интеллигенции в адекватной форме актуальные левые, непременно марксистские, а не государственно-патриотические идеи. Что для этого нужно? Он остановился, посмотрев на светофор. Загорелся зеленый свет. Павел осторожно перешел дорогу. Асфальт был обледеневшим, и требовалось все внимание человека, чтобы не поскользнуться. Снег снова захрустел под тяжелыми английскими ботинками.
      - Нужно собрать всех левых ученых, всех кто стоит на позициях социализма, как левого, так и правого, и развернуть широкие открытые дискуссии. Только так можно выработать идейный багаж будущей победы. Но сейчас выборы будут проиграны. Без теоретического обоснования, без реальных целей ничего сделать не удастся. К тому же общественные институты, как политические, так и экономические - профсоюзы очень слабы. Практически не существует левой культурной деятельности. Отсутствует литература, правда в музыке начался подъем, но этого мало. Нужны еще этические лозунги, такие как, например, лозунг свободной любви.
      Он удержался, чтобы не поскользнуться.
      - Ледяная земля, земля ледяных людей, - подумал Павел.
      Теперь вокруг были высокие дома. В их однообразной цепи не было ветра. Было уже темно. Сотнями окон горели многоэтажные каменные стены. За каждым из них прятались от чего-то люди.
      - Что вам нужно люди? - подумал он.
      Прежде на Перуло Калугин меньше думал о людях, о ремесленниках, о крестьянах. Его мысли там все время были заняты чем-то другим. Но теперь на Земле все вернулось на свои места.
      - Может я тогда просто жил в другой среде? - задумался Павел. - Наверное, нет, дело в том, что тогда мы решали иную прогрссорскую задачу. Нужно было подрывать феодализм, помогать новому сильному классу, буржуазии победить, свернуть шею этому многовековому монстру средневековья. Здесь все по-другому. И дело боле сложное. Что же предпринять? Как добраться до умов передовых классов здесь в России?
      Он серьезно задумался, и красочные образы вековой истории родной планеты пронеслись в несколько мгновений перед его глазами. Но он не видел выхода из тупика.
      - Я не знаю что делать, я вернулся слишком рано, - думал Павел. - Я еще не всему научился. Эвил был прав, нужно было подождать, по крайней мере, до того как Земля снова будет возвращена в прогрессорский проект.
      Сомнение захватило его, а холод холодного мира словно бы проник в каждую теплую клеточку его тела. Но он быстрым волевым решением прогнал растерянность.
      - Рабочие - основной класс борьбы за социализм. Сейчас он безволен, но это временное явление. Это пройдет. Нужно работать, нужно думать. Необходимо организовать, используя Интернет-ресурсы, идейный центр. Мы должны рассказать людям все, что они не знают, рассказать им про терроризм, про то, что это дело рук ФБС, рассказать про то общество, что сегодня пьет их кровь. Но сделать это нужно не просто так, необходимо предложить людям выход. Не просто абстрактный - голосуйте за нас, а настоящий научный выход. Но это большая работа, а людей мало. Я уже год как работаю над этой проблемой и что? Организация лишь незначительно выросла численно, конечно она приобрела немалую известность, но это еще не все что нужно.
      Павел подошел к дому и достал ключ от двери в подъезд.
      - Работать, работать, работать, - мысленно твердил он.
      Тяжелая металлическая дверь со скрипом открылась. Он вошел и поднялся по темной лестнице. В воздухе пахло мышиным пометом. Лифт работал и Павел, дожидаясь, когда его кабина откроется, осмотрел почтовый ящик. Ни писем, ни счетов не было.
      Машина с электрическим скрипом поползла вверх. И вот нужный этаж. Стальные двери открылись, Калугин вышел. Здесь в отличие от подъезда было светло. Мерцая, горела у потолка синяя лампа. Павел достал ключи.
      Замок щелкнул, и вместе с этим щелчком щелкнуло что-то еще. Потом еще и еще раз.
      Ноги Павла подкосились. Он упал. Рука судорожно нащупала на черном пальто что-то жидкое и липкое. Сил поднести это к теряющим свет глазам не было. В голове смешались какие-то шумы. Так продолжалось секунду. Затем пришла странная волна ясности, но мыслей не было. Это было странно.
      Послышался топот чьих-то ног. Потом быстрое движение и новый щелчок раздался прямо возле уха. Но его Павел уже не мог слышать. Его голова дернулась и застыла.
      В луже густой крови, смертельно искривившись, осталось лежать страшно распластанное тело.
      Спустя час его нашли. Он был мертв.
 

 

 
      Он открыл глаза. Не было никаких звуков. Полная тишина поразила его. Павел глубоко вздохнул. Воздух был странно привычного, но какого-то далекого вкуса.
      Он попробовал осмотреться. Но это было не просто. Глаза его рассеянно блуждали не различая предметов. Однако так продолжалось недолго. Скоро чувства нормализовались. И он сумел различить силуэт какого-то существа сидящего рядом. Тени и свет перестали неистово смешиваться, образовав более ясные черты. Он различил чью-то голову, потом тело.
      Тонкий человек со светлыми волосами низко склонился над ним и своим смелым удивленно-насмешливым взглядом заслонил в первые минуты болезненный свет. Павел узнал его. Все это было странно.
      - Где я, Эвил?
      Человек улыбнулся.
      - Ты меня узнаешь это уже хорошо. Мы на Сатурне, вернее на станции в его кольцах. То есть совсем близко от Земли.
      Павел удивился, но голос его звучал спокойно. Он что-то новое заметил в его тоне.
      - Как ты себя чувствуешь?
      - Не знаю.
      Образ наклонил голову вправо и внимательно посмотрел Калугину в глаза, казалось, прочитав в них подлинный ответ. От уверенности и спокойствия этого взгляда Павлу на секунду стало жутко, но он быстро отбросил это нелепое наваждение чувств.
      - Что со мной? Я жив? - спросил он.
      - Ты действительно не мертв, - усмехнулся Эвил.
      - Как такое может быть? - смутные образы проплыли перед Калугиным, он явно чувствовал, что не может быть жив. - Это невозможно? То, что я помню, все это говорит скорее о другом...
      - Тебя конечно убили. Вернее пытались сделать это, но упустили одну деталь. Забыли самое важное - разум невозможно убить, а движение невозможно остановить. И поэтому ты жив.
      - Как... разве это возможно?
      - Сколько времени ты пробыл среди нас Павел? Два года? Вспомни, ты хоть раз слышал, чтобы кто-то умирал. Да, было несколько случаев, когда люди погибали, или пропадали без вести. Но видел ли ты умерших или убитых?
      - Нет. Но что это значит?
      - Смерти нет, - шепнул ему Эвил.
      - Смерти нет? - удивился он.
      - Ты перешел грань, и для тебя смерти нет. Ты просто не мог умереть, твоя жизнь слишком дорога миру и я не мог допустить того, чтобы тебя вот так запросто убили.
      Калугин понял из этих слов только то, что Эвил нарушил правила. Миссия на Земле была ликвидирована, а он все равно не оставлял друга. Павел поморщился и попробовал пошевелиться. Тело послушно поддалось его воле. Он действительно был жив, более того он не чувствовал себя раненым или больным. Все было в порядке.
      - Я могу встать? - поинтересовался Калугин.
      - Конечно, ты здоров. Вставай.
      Он поднялся, сделал первые шаги, сперва осторожно, потом более уверенно. Глаза слезились, но он чувствовал в себе силы.
      Комната, в которой они находились, была обычным ничем не украшенным и ничем не оборудованным помещением. Мягкое ложе, на котором он лежал, тут же исчезло, как только Калугин ступил на твердую поверхность под ногами.
      Павел заметил, что он абсолютно голый, но это несколько не смутило его. Он снова чувствовал себя прежним. В пространстве зажегся зеркальный экран, и он увидел в нем себя и не узнал.
      Это, конечно, был он, но что-то серьезно изменилось в его облике. Волосы из черных стали русыми. Глаза из карих превратились в серо-голубые. Контур лица почти не изменился и все же здесь тоже Калугин обнаружил перемены. Тело его также изменилось: исчезли все шрамы, и оно теперь смотрелось как-то по-новому.
      Он потрогал темную щетину и обнаружил приятное покалывание. Здорово было чувствовать себя новым. Ощущение было таким, будто он спал на свежем воздухе и теперь внезапно проснулся в таком месте, где каждую секунду меняется температура. Мгновению холода на смену приходит мгновение жара. И так повторяется бесконечно. Реальность, кажется, заставляя его то потеть, то дрожащим движением сбрасывать с тела капли льда.
      - Хочешь одеться? - поинтересовался Эвил.
      Павел улыбнулся. Улыбнулся широко, любуясь ровным рядом белых зубов. Эвил с любопытством глядел на него. Павел высунул язык и повернулся к экрану боком.
      - Это что косметический ремонт? - усмехнулся он.
      Эвил ответил ему добрым насмешливым тычком в бок. Было совсем не больно, но с подобной фамильярностью Павел сталкивался здесь впервые. Толкать голого человека? Такого он еще не видел.
      - Что не нравится?
      - Почему? Нравится. Все нравится, - добродушно съехидничал Павел. - Спасибо что не сделал меня по образу и подобию своему - блондином.
      Эвил расхохотался.
      - А что тебе хотелось бы?
      - Правда, а почему ты меня так переменил? Это что было необходимо? Мне, знаешь ли, и мое старое обличие нравилось.
      - Понимаешь, когда в человека высаживают половину обоймы огнестрельного пистолета, то волей неволей образуются отверстия. Да и выстрел в мозг крайне опасен для жизни.
      - Опасен? - Павел был ошеломлен. - Опасен, - медленно повторил он.
      - Не будем спорить, - Эвил скрестил руки на груди. - Ту собираешься одеваться, или будешь вот так голым расхаживать? Может тебе женщину позвать?
      Павел насупил брови, пытаясь вспомнить, как получить здесь одежду. И в тот же момент тело его облегло тонкое прямо по нему синтезированное полотно. Он развернулся к вновь зажегшемуся экрану и потрогал материал. Тот был настолько мягким и создавал такое ощущение комфорта, что Калугин его даже почти не чувствовал. Костюм имел синий цвет и сидел на Павле превосходно.
      - Нравится?
      - Я, кажется, немного отвык...
      - Держи, - Эвил протянул ему маленькую серую пластинку. Павел с легкостью прикрепил ее к руке и снова почувствовал себя точно так, как в последний раз год назад, когда покидал подобную станцию. Он сделал несколько сложных движений.
      - Хочешь, есть? - спросил Эвил.
      - Нет. Хочу знать?
      - Что?
      - Что стало с моим телом?
      - Ничего, она на тебе, - рассмеялся Эвил. - На мете преступления остался муляж. Его потом нашли и опознали.
      - Павел Калугин мертв, - прошептал Павел. - Что было дальше?
      - Его увели в морг, и через два дня оно исчезло.
      - Что с родителями? Что они знают о случившемся? - он удивился уверенности своего голоса. - Я для них мертв?
      - Ты для них жив. Сразу же после убийства они получили записку, написанную твоей рукой в которой объяснялось что это не ты, предлагалось опознать тело, то есть все признать, и разъяснялось что, такая форма бегства выбрана по политическим причинам.
      - Не понимаю?
      Эвил улыбаясь зачитал текст: "Дорогие мама и папа, не пугайтесь случившемуся. Я жив и сейчас нахожусь далеко отсюда. Позже, когда опасность пройдет, я установлю с вами связь. Тело, что сегодня нашли под дверью, не принадлежит мне, вы скоро убедитесь, что его вообще нет. Ничего не бойтесь и никому ничего не говорите. Помните: я жив, просто обстоятельства вынудили меня скрыться. Ваш сын Павел Калугин".
      - Я понимаю больше, но продолжаю многое не понимать, - смутился Павел.
      - Дело было так: утром, а ночью некому было это сделать, обнаружилось тело некого мертвого человека у его двери, - Павел поморщился, - оно было совершенно не живо. Потом приехала милиция и скорая помощь. Это всегда случается вовремя. Тело увезли в морг. Вызвали родителей предполагаемой жертвы. Они, уже прочитав мою записку, приехали опознать тело. До этого, уже на месте соседи признали в убитом гражданина Калугина. Следствие выдвинуло как основную версию убийства ограбление. Дальше я передумал и решил не беспокоить твоих близких. И тело исчезло. Вот вся история.
      Калугин прошелся по комнате и неожиданно спросил:
      - И как же меня теперь зовут?
      - Да как хочешь.
      - Пусть будет по-прежнему.
      - Не возражаю, - усмехнулся Эвил. - Но сейчас должен тебя покинуть. Есть работа. Советую поесть и хорошо выспаться. Твой организм уже почти здоров, но ему нужно дать еще отдохнуть.
      - Эвил, но ведь я теряю так много времени...
      - Как это?
      - Расходую его зря на всякие пустые вещи...
      - Не понимаю? - с легким притворством удивился Эвил.
      - Можно сделать так, чтобы спать меньше? На Земле у меня всегда не хватало времени. Я делал множество усилий над собой, чтобы его найти. Не всегда это удавалось.
      - Ты хочешь меньше спать и вести более интенсивный образ жизни?
      - Да.
      - Но ведь это абсурд, - смутился Эвил. - Зачем тебе это?
      - Чтобы потратить выигранное таким образом время на интересные дела, на все то на что его не хватает.
      Эвил улыбнулся:
      - Павел ты все еще такой же наивный, как и в первые дни нашего знакомства. Пойми следующее: время не ограничено. Его столько, сколько тебе нужно. Спи спокойно, ешь не торопясь, занимайся спортом, делай все, что необходимо для хорошего состояния организма и у тебя будет время. Ведь из-за чего ты думаешь, что тебе не хватает времени? Из-за того, что ты торопишься, боишься не успеть. Но ты успеешь, потому, что времени у тебе неограниченное количество. Ты думаешь, на Земле все случится без тебя? Ошибаешься. Если бы ты не спешил, а действовал обдуманно, избегая несвоевременных проблем, ты оставался бы сейчас в прежнем кругу.
      У Павла не было слов, чтобы выразить свое удивление. Он просто развел руками и попытался скрыть свое смущение. Эвил засмеялся:
      - Не нужно прятать свои чувства, здесь нет врагов и незачем скрывать эмоции. Каждый человек в нашем мире легко прочтет твои ощущения, так же как ты сделаешь это в своем. Но теперь мне пора, увидимся завтра.
      Павел пожал протянутую руку. Эвил развернулся и направился к светлому кругу расположенному слева от контура двери, но, пройдя несколько шагов, остановился, повернулся к Павлу и сказал:
      - Кстати на Земле сейчас вечер и ты должен чувствовать себя уставшим. Можешь переоборудовать комнату по своему вкусу. Ты почувствуешь, что отнюдь не так уж полон сил и энергии. Сделай ее в стиле ампир, например.
      - Мне это не нужно, - признался Павел, - похоже, у меня поменялся вкус.
      - Приятно слышать, - подмигнул ему Эвил. - Это хороший знак.
      Затем он повернулся, шагнул в светлый круг и исчез.
      - Это что-то новенькое? - подумал Павел. - Такого я еще не видел.
      Он немного подумал и последовал за Эвилом. Но ничего не произошло. Он шагнул в светлый круг, но остался там же где и был. С этой технологией Калугин еще не был знаком. И она заинтриговала его, тем более что первый опыт знакомства с ней не был удачным.
      Вопреки ожиданиям Павла Эвил на следующий день вошел в комнату через дверь. В просторном светлом помещении с высоким, не достать, потолком было полно воды. Калугин принимал ванну, он размашисто плавал с нежной прозрачности, плескался, нырял и разбрызгивал руками теплые потоки. Дверь открылась, вернее растворилась, и в комнату вошел Эвил. Вода, уровень которой был Павлу по плечи, как не странно не вылилась за пределы комнаты. Эвил, по-видимому, ничего не подозревая, шагнул в помещение и оказался в окружении влаги.
      - Привет! - крикнул ему из угла комнаты Павел.
      - Твои пиратские замашки дают о себе знать, - добродушно заметил Эвил и поплыл ему на встречу.
      Они встретились на середине комнаты.
      - Давно ты тут плещешься? - поинтересовался гость.
      - Около часу.
      - Тебе не надоело? Не хочешь осмотреть станцию?
      - Надоело, - сознался Павел. - Хочу!
      - Тогда выдерни пробку, - ухмыльнулся Эвил.
      Вода мгновенно исчезла. В комнате стало сухо, как будто тут никогда не было волн тихого океана. Не осталось ни одной капли.
      - Ну что моряк идем?
      - Лучше летим. Что это была за штука вчера, в которой ты растворился? Светлый круг, - и Павел указал пальцем в сторону странного места.
      - Телепортация, - пояснил Эвил.
      - А как она работает?
      - Скоро узнаешь.
      Они прошли в серебристый мягко выделяющийся среди общего света круг. Место здесь хватило бы на несколько человек. Мгновенно перед ними возник прозрачный шар.
      - Это станция, - сообщил Эвил. - Мы можем выбрать в какое место ее перенестись. Здесь жилые отсеки. Здесь корабельный и флаерный порт. Здесь медицинские лаборатории. В одной из них ты провел около недели.
      - Земной недели?
      - Разумеется. У вас классическая капиталистическая неделя, в ней есть различные дни и выходные, иногда выпадают праздники. У нас как ты знаешь, неделя несколько иная, так как в ней нет ни рабочих не выходных дней. А вот праздники еще сохранились. Правда на работу или отдых это никак не влияет, ведь каждый трудится тогда, когда хочет. Никто не может быть принужден к труду. В смысле к деятельности.
      - Побродим по станции, - предложил Павел. - Пусть у меня будет нечто вроде экскурсии. Хотя как я вижу структура станции классическая.
      - Верно, стандартная прогрессорская станция. Разве... - и Эвил ткнул пальцем в маленький, зажегшийся желтым квадрат, - тут есть физические и химические лаборатории. После побываем в них. Там ты познакомишься с интересным человеком и сможешь задать все вопросы о телепортации. Но познакомлю тебя с ней все-таки я. Управлять новой системой перемещения просто. Команды можно отдавать мысленно, но для наглядности мы будем делать это визуально. Смотри, - Эвил ткнул пальцем в какой-то участок станции, и он загорелся синим цветом, - я выбрал место нашего перемещения. Сейчас достаточно дать команду и мы окажемся там. Попробуем? Павел согласился, и когда через долю секунды не выходя из круга, огляделся, то заметил, что находится в совершенно новом месте.
      - Это ботанический сад N 19. Здесь ты можешь видеть растения из Австралии. Наши биологи занимаются их изучением. Что в точности они с ними делают, я не знаю. Таких мест на станции множество. Но думаю, тебе как человеку мало сведущему в растительном мире тут будет не особенно интересно.
      Они снова переместились. На этот раз их взору предстала горячая коричнево-красная поверхность. Насколько она была раскалена, чувствовалось даже в светлом круге, который, по-видимому, еще и защищал от любой опасности.
      - Выходить не стоит, - заметил Эвил.
      - Нам ничего не угрожает?
      - Нет, но...
      - Эвил, я давно хотел спросить, - прервал друга Павел, - а ваши корабли, станции дома, насколько они могут защитить своих жителей или пассажиров?
      - Практически стопроцентное. Даже если мы угодим в сердце звезды, клетки, из которых сделан наш корабль либо станция, мутируют и мы останемся живы. Сработает активная биологическая защита. Не бойся мы в безопасности, - Эвил похлопал Павла по плечу. И Калугин подумал, что видимо прикосновение друг к другу является здесь знаком особого расположения к человеку. Он слегка толкнул друга в бок и заметил, как тот добродушно улыбается.
      - Но ведь бывает же, что корабли пропадают?
      - В мире нет ничего невозможного.
      Место, в котором они теперь оказались, было приятно знакомым Павлу. Это был космопорт станции. Они вышли из круга и немного прошлись. Всюду, повиснув в пространстве или мягко лежа на полу, громоздились разных размеров корабли. Затаив дыхание, Павел восторженно огляделся. Неизвестно почему, но эти красивые инопланетные суда всегда заставляли его сердце радостно биться. Он совершил на них уже не одно путешествие, но не мог перестать восхищаться этим нерукотворным творением разума.
      Эвил спокойно ждал, пока его спутник насладится увиденным. Мальчишеские чувства заиграли в Павле, ему страшно захотелось взобраться в один из этих кораблей и отправиться на нем в далекое путешествие, в бесконечность к звездам. Он легко справился бы с управлением, как справлялся с ним уже не раз.
      - Навестим физику, а потом полетаем, - предложил Эвил.
      Павел не возражал.
 
       Глава 2. Технология перемещения
 
      Скачек, еще один скачек и разрывая непостижимое единство веществ, преодолевая разноцветье космического мира, небольшой проворный корабль еще раз погрузился в кольцо гигантской планеты. Павел торжествовал.
      Корабль двигался неимоверно быстро, его маневренность была непостижима и все же, это было всего лишь баловство, а не настоящий полет.
      - Нас могут видеть на Земле? - спросил Павел.
      - Нет, любой наш объект невидим для голубой планеты. Это необходимо, иначе как можно работать под носом у уже довольно развитой цивилизации.
      - А как же НЛО, про которое у нас снято так много фильмов, документальных фильмов?
      - В основном профанация, хотя были случаи, когда некоторым бедолагам везло, и они ловили в объектив какой-нибудь наш объект. Чаще всего это была случайность.
      - Летим к Нептуну!
      Невидимая для вооруженного глаза с родной планеты Павла точка взвилась вверх, вынырнула из сатурнова кольца и в мгновение перенесла свое незримое сердце к другой огромной планете.
      - Как здорово знать, что топливо бесконечно, вернее его нет. То есть, оно черпается из всего вокруг. Неужели и наша наука скоро сделает такой прорыв!?
      - Сделает, не сомневайся, - нежно улыбнулся Эвил, добродушно собрав кончики бровей над переносицей. - Все ведь зависит от людей. Но только прежде чем это произойдет должна измениться вся система Земли. Необходимо, чтобы корпоративная экономика перешла под контроль тех, кто создает в ней прибыль. Нужно изменить всю политическую и общественную систему.
      Нептун был великолепен. Павел то приближался к нему, скользя почти по его поверхности, в структуре которой некогда было разбираться, то резко отрывался от нее, в мгновение оказываясь на орбите и кружась вокруг спутников этого таинственного шара.
      - Жаль что это не водная планета, - пожаловался "первый пилот", что мастерски, силой одной только мысли направлял свою неопределенного цвета птицу к новым объектам Солнечной системы. - Ведь как здорово можно было бы нырнуть в нее, словно в океанскую бездну...
      - Это конечно можно сделать и с не водной планетой, - заметил Эвил.
      - Такое я уже пробовал, это не интересно. В воду нырять куда приятней! От нее хоть брызги разлетаются, а тут, какие брызги?

* * *

      Эвил нагнулся в кресле, его спокойный взгляд был устремлен в прозрачную стену, за которой открывался длинный сад белых деревьев. Он внимательно следил за легкостью, с которой белые листья медленно рассыпаются под ногами приближающегося человека.
      - Ее зовут Тач, - сообщил он Павлу. - Она уже знакома с тобой, просто ты не помнишь. Ты тогда еще вполне мог считать себя умершим.
      Девушка приблизилась к ним и в знак приветствия подняла руку с открытой ладонью. Павел последовал ее примеру. Она медленно опустилось в возникшее в пространстве кресло.
      - Я Тач, - мягко сказала она.
      Павел улыбнулся в ответ.
      На вид ей было лет двадцать пять. Но Павел знал, насколько ошибочными бывают подобные оценки, ведь Тач могло быть и все двести лет. У нее были короткие приятно уложенные светлые волосы, темные глаза и фигура, от изящества которой бросало в легкую дрожь. Она была красива, но это была обычная внешность для этого мира.
      - У тебя было много впечатлений за время прибивания на Земле? - спросила Тач так, словно он был ее коллега и давнишний знакомый.
      Павел, наконец, окончательно понял, что он здесь свой. Он отвык от этого чувства. Ему было приятно ощутить его вновь.
      - Да, - с глубокой ясностью и радостным чувством в голосе ответил он, - с большим удовольствием.
      - Расскажешь что-нибудь?
      Она улыбнулась, а Эвил, подав Павлу стакан с прохладным напитком, предложил начинать, так как ему тоже было интересно. И Павел подробно, акцентируя внимание на своих ощущениях и переживаниях начал повествование. Но очень скоро он отошел от выбранной им линии и стал просто развлекать своих собеседников забавными историями из своей земной практики.
      - А ведь я изобрел Интернет, - начал он одну из них.
      - Это как? - шутливо, но искренне, удивились Эвил и Тач.
      - Да очень просто. Мы сделали сайт, специально для регионального комитета партии, где я работал, и когда пожилая бухгалтер заполняла бумаги на выдачу средств, то есть денег, - уточнил он, - она записала: "Выдано 2000 рублей Павлу Калугину за создание Интернета". Это была пожилая женщина, - сообщил он, словно извиняясь.
      - Ну, изобретатель! Так это ты во всем виноват?
      - Я тут не причем, - шутливо заерзал Калугин, делая такое выражение лица, как будто он вообще не понимает о чем идет речь.
      Все компания расхохоталась, любуясь мастерством мимики этого землянина.
      - Я первый раз вижу такого забавного человека, - призналась девушка. - Павел ты просто чудо.
      - Тач ты физик, разъясни Павлу, как работает телепортация и разные новые усовершенствования. Просто чтобы он не чувствовал себя отставшим от прогресса, - предложил Эвил.
      - Пожалуйста, - попросил Павел, - а то Эвил делает из этого какую-то военную тайну.
      - Хм, - весело начала она, - да тут нечего и рассказывать. Все до наивного просто. Как только человек попадает в круг управления перемещением, он может, пользуясь простейшими компьютерными технологиями выбрать место своего перемещения на станции. Затем мысленно или иначе он дает команду и переносится в нужное место. Технология перемещения следующая: тело атакуется зарядами определенных частиц и, временно изменяя свою физическую структуру, переносится благодаря собственным импульсам по выбранной траектории, возвращаясь в свое естественно состояние в нужном месте. Довольно просто?
      - Ничего себе просто, - усмехнулся Павел.
      - Да нет ту ничего сложного, - улыбнулся Эвил. - Вся станция оборудована пунктами приема и отправки телепортируемых.
      - Действительно просто, - заметила Тач. - Кстати, я знаю, что ты всегда пользуешься дверями. Это теперь тоже не обязательно. Вполне можно проходить сквозь стены. Материя просто расступится перед тобой.
      - Или сквозь пол, - заметил Эвил, подмигивая Павлу. - Если конечно не боишься захлебнуться, падая в какое-нибудь болото.
      Калугин сделал выражение ложного смущения.
      - Так ведь у вас так все австралийские крокодилы сбегут, - сострил он.
      Эвил и Тач снова расхохотались.

* * *

      Длинный коридор был уже наполовину позади. Настроение у Павла было отменное. День проходил хорошо. Насыщенно, интересно.
      - Тач, занимается на нашей станции внедрением нового оборудования и заведует физической лабораторией, - продолжал Эвил. - У нее тут много работы, так как земными проблемами мы занимаемся недавно. Кстати это она придумала так тебя похитить. Миссия нашей станции не прогрессорская, а только наблюдательная.
      - У вас роман?- неожиданно спросил Павел, которого уроки доктора Ноторимуса научили распознавать многие вещи с первого взгляда.
      - Да, - улыбнулся Эвил.
      Они прошли еще немного.
      - Станция большая, а я здесь никого не вижу? - как бы не осознавая своего вопроса, слегка удивился Калугин.
      - Все заняты своим делом, но по вечером многие соберутся в клубе пообщаться. Правда, некоторые уже сейчас играют в разных отсеках. Мы ведь не только работаем, но и развлекаемся.
      - А кто-нибудь играет в баскетбол? - поинтересовался Павел.
      - Сюда, - сказал Эвил, и они проскользнули сквозь стену.
      Большой разноцветный зал предстал перед ними. Тут действительно шла какая-то спортивная игра. Павел и Эвил приняли в ней участие, на это ушло еще два часа.
      - Отлично, - признался Калугин. - Как здорово принять душ и поесть после физических упражнений.
      - Хм, ты откровенный парень, - заметил рослый черноволосый мужчина сидевший рядом на полу. - Играешь хорошо.
      - Синг, это Павел Калугин, он с Земли, - не без гордости за своего друга сказал Эвил.
      - Знаю, слышал, Ноторимус много о тебе говорил, - и Синг протянул Павлу свою сильную руку. - Я Синг из совета биологии станции. Это Моке, - он показал на сидевшую поблизости блондинку, которая в знак ответного приветствия кивнула головой.
      - А что разве Ноторимус здесь? - удивился Павел, пожимая руку уже третьему новому знакомому.
      - Конечно, мы ведь к нему и идем, - простодушно признался Эвил. - Просто я хотел сделать тебе сюрприз.
      - А Реку здесь случайно нет?
      - Нет, она работает на Перуло.
      - Передашь ей привет?
      - Передам, - улыбнулся Эвил. - Как на счет Ноторимуса? Он нас ждет.
      - Так идем же скорее!
      Десять секунд спустя, когда друзья вышли из светлого круга, их взорам предстало большое помещение, в котором было полно привычных звуков и образов.
      Мягко играла музыка и, скрестив, нога на ногу на полу лежал доктор Ноторимус. В нескольких шагах от него угрюмо опустив голову, в тяжелом кожаном кресле сидел какой-то человек. Павел с любопытством посмотрел на него. Человек производил тягостное впечатление.
      - Это мой пациент, он с Земли, - услышали друзья голос привставшего, чтобы их приветствовать Нота. - Послушайте, как он тяжело дышит.
      - Послушаем, но сперва привет!
      - И вам космический привет!
      Друзья улыбнулись.
      - А я все ждал, пока вы доберетесь до меня, не хотел вам себя навязывать, думал: сами придут, как только немного отдохнут, - продолжал Ноторимус.
      - Я скучал по нашим беседам Нот, - обрадовался встрече Павел. - Правда, должен сказать, что многое из того, о чем мы тогда беседовали, осталось для меня неясным.
      - Не удивительно, ведь именно поэтому ты сейчас здесь.
      - Наверное.
      - Калугин я рад, что ты жив. Но как друг должен тебя немного пожурить. Ты поступил не совсем верно, когда после Перуло сразу же отправился на Землю. Мне жаль, что даже Эвилу не удалось тебя уговорить остаться еще немного. Настоящий прогрессор не должен спешить. Он обязан все обдумывать, взвешивать и только тогда принимать решение. Твои чувство должны быть свободны, но ты должен понимать их и управлять ими. Конечно, я понимаю тебя, но, повторюсь, ты не обязан был спешить. После такой тяжелой работы, что вы с Эвилом провернули на этой феодальной планете, необходимо было отдохнуть как минимум два месяца, а уже потом приступить к подготовке новой операции.
      Павел пожал плечами, но лицо его выразило согласие. Он понимал теперь, что следовало тщательно проанализировать ситуацию на Земле, в каждом ее уголке. Только после этого действия имели смысл. Он же бросился в пучину с таким рвением, словно от его личных усилий зависело все. Правильнее было стремится к постепенному выстраиванию работы, без лишних рисков, но с опорой на растущее движение - это Павел сейчас начинал понимать.
      - Не молчи, если тебе есть что возразить возрази. Не создавай внутреннего конфликта, просто скажи мне все что думаешь. Я пойму.
      - Я не мог ждать, видя, что мой мир сильно отстает от нашего общего мира. Мне хотелось поскорее вырвать его из мрака того общества, в которое он погружен. Стихия чувств не определяла мои поступки, скорее я руководствовался ошибочным принципом дефицита времени. Но я сам принял решение. Ждать я больше не мог.
      - Ясно. Ты все равно молодец, - пресек дальнейшую беседу в этом русле доктор Ноторимус. - Посмотрите лучше вот сюда, - он показал в сторону угрюмо сидевшего человека. - Тяжелейшая депрессия. Полная потеря интереса к жизни. Ему двадцать восемь лет, и это любопытнейший случай.
      Павел приблизился к существу в кресле и заметил мелкую дрожь на его вспотевшем лице. Прозрачные капли были видны и на шее человека. Напряженные руки безвольно лежали брошенные на колени.
      - На Земле с ее чудовищной психиатрией он уже давно умер бы, но я сохраню ему жизнь, даже если он перестанет переваривать пищу, которую, кстати, уже несколько месяцев отказывается есть.
      - Как он сюда попал? - полюбопытствовал Павел.
      - Я похитил его из Нью-Йорка, - сообщил Нот. - Прямо из клиники. Пускай думают, что он выздоровел и сбежал.
      Эвил поправил прическу. Со времени того, как он вернулся с Перуло, волосы его стала короче. Так, по-видимому, ему было удобней. Впрочем, не только мужчины, но и женщины в большинстве своем здесь ходили с короткими стрижками. Но, как уже не раз убедился Павел, это не делало их менее привлекательными, а скорее даже наоборот.
      Они опустились в кресла, расположившись вокруг пациента.
      - У меня тоже был опыт общения с психическими расстройствами, - неожиданно заметил Павел, стараясь увлечь всех новой беседой.
      Он только вернулся с Земли, и тишина была ему непривычна.
      Наторимус удивленно посмотрел на Калугина, как будто спрашивая продолжения. Павел улыбнулся. Он твердо решил разрушить эту безмолвную атмосферу:
      - Это произошло в начале осени... Большой кабинет, где я переделывал документы, был светлым и старым. Здесь работала часть аппарата нашего областного комитета. В общем, не роскошно, но и не дискомфортно. Настроение тех суток было отличным. И вот появился нелепо-таинственный субъект. "Могу я видеть Алексея Николаевича... Первого секретаря обкома?" - спросило странного вида неопрятное существо. "Зачем он вам?" - интересуюсь я. "Знаете ли, - отвечает мне маленький неухоженный с бегающим тревожным взглядом человек, - я ученый и мне необходимо видеть вашего руководителя. У него техническое образование и только он сможет мне помочь. Вернее помочь вам". Руководитель был занят, а я отчетливо видел, что этот человек не совсем психически здоров и потому спросил: "У меня тоже техническое образование, я второй секретарь обкома комсомола и с радостью выслушаю вас. Чем я могу помочь?" Он настороженно посмотрел на меня, как будто соображая доверять мне страшную тайну или нет, потом с дрожью в голосе сказал: "Я изобрел машину времени и хочу вам ее предложить. Но разговаривать буду только с Первым секретарем".
      - Ох, уж эта иерархичность, - вздохнул Ноторимус.
      - "Он не сможет с вами встретиться, но я готов посмотреть чертежи", - отвечаю я. "Нет", - говорит он, и взволнованно прижимает к груди большой чемодан, как будто я собираюсь у него его отобрать. Тогда я отвечаю: "Да не волнуйтесь вы так, просто посмотрим с вами документы. Ведь они у вас есть? И все. Если это действительно серьезно, то вы сможете встретиться с Алексеем Николаевичем". Тут он как схватит свой старый чемодан, да как побежит. Только дверь хлопнула, да пятки засверкали.
      - Забавный случай, мне такое не встречалось, - расхохотался Эвил.
      Ноторимус только слегка улыбнулся в ответ на историю, а потом с жалостью сказал:
      - Бедные, несчастные люди. Что творит с их разумом мир отчужденных отношений, ведь они просто не выдерживают психических нагрузок, в которые их бросает жизнь каждый день. Печальная картина. У каждого третьего невроз, у многих психозы, почти у каждого не проходящая депрессия. Вспомни Павел, как ты чувствовал себя, когда жил на родной планете и не знал что мир вовсе не такой, каким ты его видишь и знаешь?
      Павел в согласии покачал головой.
      - Ты не сожалеешь, что обстоятельства разлучили тебя с товарищами? - неожиданно, обращаясь к Калугину, спросил Эвил.
      - Жалею, - признался Павел. - Но думаю, что события еще не раз сведут меня с ними. Ведь я вернусь на Землю. И еще Эвил, чтобы ты не говорил, я знаю, что в России есть серьезные предпосылки для революции. Пусть даже сейчас она спит. Завтра придет новый день.
      Эвил внимательно посмотрел ему в глаза:
      - А я тебе ничего и не говорю. Ты все правильно учел. В этой стране, несмотря на определенные психические слабости населения, есть очень важные предпосылки для перехода к обществу будущего. Во-первых, она не сможет долго развиваться в рамках буржуазных отношений, скоро закончатся нефть и газ, традиционное сельское хозяйство полностью исчезнет, будет извлечен и вывезен весь вложенный при СССР капитал. Все это ослабит класс буржуазии и укрепит силы тех, кто выступит против. Хотя экономический сценарий может быть и серьезно скорректирован. Но это еще не самое главное. Важнее всего то, что здесь есть интеллектуальный и информационный потенциал для революционного перехода. Люди и их качества, не только видимые, но формируемые. Ведь я не случайно выбрал тебя, а не как-нибудь португальца. Это был серьезный, хорошо продуманный шаг. Шаг, которым я горжусь.
      - Я помню об этом. Но у меня есть несколько вопросов, - признался Павел. - Серьезных вопросов.
      - Задай их, - предложил внимательно безмолвный перед этим Нот, словно предвкушая каждое новое слово.
      Павел на мгновение задумался, всматриваясь в неожиданно начавшие образовываться восточные орнаменты на стене. Извиваясь в тонких растительных линиях, в нем ползла змея. Она не была большой. Она не могла отстраниться от стены,
      Павел знал это, поскольку сам управлял происходящим, но она была ядовита. Очень ядовита.
      - Это галлюцинация, - подумал он. - Как здорово, я могу галлюцинировать. Моя психика прошла новый этап в своем пути к свободе. Ведь я был способен на такое только в детстве когда, придумав себе страх, увидев его, и даже ощутив его запах, я боялся и прятался под одеяло. Но теперь я другой, и хорошо знаю, что могу представить что угодно и когда угодно. Казалось, Ноторимус тоже все это знал.
 

 
      - Слушаю тебя? - сказал Ноторимус.
      Павел ровно дышал, долгую секунду возвращаясь к реальности. Образы на стене исчезли так же быстро, как и появились. Змея судорожно дернулась, словно пытаясь всем своим ядом защитить свое искусственное существования от всесильной мысли создателя, и пропала. Мягко растаял орнамент трав.
      - Меня беспокоят люди, их личные качества и психические способности. Они должны быть не такими как сейчас, должны быть изжиты те их черты, что привели, по сути, к моей гибели. Как это может произойти?
      - Тебя волнует, кто организовал твое убийство и почему?
      - Да.
      Лицо доктора было как всегда спокойным и открытым, черты двигались мягко и неспешно. Умные глаза светились ясностью, словно зная наперед каждое слово:
      - Во всем виноваты отношения между людьми, те самые отношения, которые порой ты так хочешь, но не можешь изменить. Некоторые люди просто не способны тебя понять. Не нужно их за это слишком строго судить. Они так устроены. Научись понимать их. В тебя стрелял сотрудник ФБС. Но виной всему ты сам, твоя неосторожность, слишком деятельный и находчивый ум. Даже предательство Белкина, а он отнюдь не считает оное таковым, для него ты идейный враг, играло второстепенную роль. Но конечно не будь его, ты не остался бы лежать бездыханным телом у двери своего дома.
      Павел нахмурился:
      - У меня были серьезные подозрения на счет этого человека, да и не у меня одного, однако я не мог предположить, что можно вот так...
      - Не переживай, - спокойно произнес Эвил. - Ничего страшного не случилось, просто ты немного поторопился. Павел посмотрел в его глаза, и ему показалось, что он погружается в какую-то неистовую глубину покоя и тишины. Странно, он больше не думал о том, что осталось позади. Земля лежавшая, как он думал далеко, вдруг стала совсем не досягаемой.
      - Давайте вернемся к нашему пациенту, - предложил Ноторимус, - а то мы о нем совсем забыли.
      Взоры Павла и Эвила вслед за вниманием Нота переместились к потеряно сидящему существу. Его положение не изменилось. Казалось, этот странный ботанический объект уже перестал быть человеком.
      Павел еще раз заметил, что больной сильно потеет. Это заинтересовало его.
      - Этот человек теряет много влаги, - сказал Калугин. - Из-за чего?
      - Так происходит от сильного эмоционального напряжения. Оттого, что он непрерывно видит и слышит. От того, от чего невозможно спрятаться даже в себя.
      - Где он? - спросил Павел.
      - Сейчас он в баре ночного клуба сидит и слушает музыку. То есть делает, то, что всегда боялся делать и не делал. Вокруг него много красивых женщин и они подают ему знаки. Но он боится и спонтанно закрывает глаза или весь сжимается как сейчас. Так будет продолжаться довольно долго, прежде чем блокировки поведения рухнут и этот несчастный поправит свои отношения с миром. Позже жизнь не только будет протекать перед ним, но и будет пытаться подхватить его. Ее постоянные, позитивные вторжения постепенно сделают этого индивида более активным участником того, что он будет видеть. Но пока он только зритель.
      Павел представил себе тихое отделанное темной древесиной помещение с мягким светом, улыбчивым барменом у стойки, бодрой гитарной музыкой и обилием людей. Они о чем-то говорили, ели и пили. Женщины, конечно не только красавицы, бросали в него короткие заинтересованные взгляды. Он почему-то поставил себя на место этого несчастного человека. Это было правильно: Калугин сразу ощутил все то, что должен был чувствовать другой. Ему страшно, но где-то в глубине он доволен и ему нравится здесь. Он борется с этим чувством, стремясь спрятаться от всего этого хаоса вокруг. Хаоса, центром которого он почему-то является. Но ничего не выходит. Он остается на месте, странное ощущение приходит к нему. На него никто не давит, никто не угрожает ему. И если кто-то, как, например женщины, чего-то хотят от него, то только того, чего хочет он сам. Неожиданно рядом с ним садиться какой-то человек. Он всматривается в его черты и узнает в нем доброго старого друга. Кто это?
      - Эвил, - безмолвно шепчут уста Павла.
      Он ощущает, что потерял нить воображаемого мира. Однако он все понял, все почувствовал.
      - Ноторимус, так ты утверждаешь, что таким образом можно преодолеть депрессивное состояние этого человека?
      - Да, поскольку знаю и понимаю природу этого состояния. Отношения человека с обществом остро конфликтны. И Патрик - так зовут этого несчастного, не является исключением. В ходе непрерывного потока противоречий, в ходе борьбы не каждый человек может сохранить за собой ясное сознание. Если оно слабо, то может случиться так, что оно просто потерпят управление над психикой и словно рассыпается.
      - Печально, - Эвил напряженно складывает губы.
      - Патрик шел к этому состоянию много лет. Вернее его к нему вели. С детства он был, а вернее стал тихим, послушным, молчаливым и робким. Некоторые считают это хорошими качествами. Но это только симптомы, в сущности тяжелого психического состояния - депрессии. Не имея достаточно сил сопротивляться, этот человек, терпя поражение за поражением в отношениях с людьми, постепенно отступал, пока его единственным убежищем не стало уничтожение сознания. Того важного "органа", без которого невозможно осмысленное общение с миром, а значит в данном случае и душевное страдание.
      Павел сосредоточенно слушал слова доктора.
      - Так значит, ты подменяешь неприятную реальность, от которой рушится сознание человека, приятной от которой оно восстанавливается, словно пробуждая в нем что-то?
      Калугин видит: Эвил кивает головой, а Ноторимус улыбается.

* * *

      В комнате Калугина ничего нет. Никакой мебели. Он отдыхает, просто развалившись в воздухе, мягко покоясь на невидимых воздушных облаках. Ощущение рая не покидает его.
      - Я снова спокойно сплю, - думает Павел. - Мой сон на Земле был тревожным, но он был просто блаженным по сравнению с тем, что творилось в моем мозгу два года назад. Но теперь мне просто не на что жаловаться. Ежедневное общение с Ноторимусом и Эвилом приносит свои плоды. Ночь проходит, словно один миг. Такое ощущение будто и не ложился, а был всегда бодр.
      - Проснулся? - слышит он ровный уверенный голос друга.
      - Да, Эвил. Летим сегодня на Марс?
      - Нет уж, надо оставить удовольствие открывать эти планеты вашим ученым. Мы ведь не варвары чтобы портить людям удовольствие. Только Луна. Подойдет?
      - По крайней мере, это близко к Земле, - соглашается Павел. - Но корабль поведу я! Готов предоставить тебе место второго пилота.
      - Сперва разминка. Поиграем в подвижные игры, перекусим.
      Проходит час и они на месте.
      - Луна это конечно не интересно, - думает Павел, легко, словно тут и нет гравитации, паря в прозрачном скафандре над рельефом кажущимся серым.
      - Зачем тебе нужна эта мертвая планета? - удивляется Эвил.
      - Не знаю. Может из-за того, что здесь никого нет и мне не нужно убивать свое сознание, чтобы потом доктор Ноторимус его восстанавливал.
      Они смеются, и радостные голоса доносятся до них словно влекомые легким лунным ветром. Но на Луне нет ветра. На Луне нет атмосферы.
      И снова спокойный воздух научной станции в кольцах Сатурна. Тихо журчит вода, в бордовой траве неизвестной планеты сидит Павел, внимательно ловя каких-то странно малоподвижных насекомых и слушая слова Эви. Мир природы вокруг как-то непостижимо далек, но мысли и чувства его близко.
      - Общество на Земле все еще не может похвастать преодолением дефицита вещей, а значит и голода обладания. Нематериальные потребности, такие как интеллектуальный труд, любовь, дружба еще не преодолели сопротивления голода и нищеты. Людям по-прежнему не хватает материальных благ. Они по-прежнему стоят выше на лестнице ценностей, чем нематериальные богатства. Все это закладывает основы психики каждого.
      - Скоро домой, - думает Павел. - Сколько я уже здесь? Месяц, может быть год? - но он чутко слушает Эвила, ему важно знать все эти вещи, ведь уже совсем скоро он будет дома, на Земле.
      - Индивидуальное материальное потребление не просто продолжает преобладать над нематериальным, коллективным потреблением, но и вообще первенствует над коллективным производством. Потребление по-прежнему удерживает свои позиции в борьбе с деятельностью. Но оно уже готовится проиграть. Для этого зреют серьезные предпосылки. Растет и с каждым днем становится сильнее новая сила - коллективное действие, работа, как потребление. Труд, не всякий конечно, но только развивающий человека, делающий его умнее и лучше, продолжает свое превращение в главную потребность человека. То есть перестающий быть трудом и становящийся деятельностью - это категория уже нового общества. Все перечисленное - важные факторы грядущей Революции. Революции, которая сперва совершается в умах. Никакая эксплуатация, никакое отчуждения труженика от результатов его труда вследствие присвоения их капиталистом, хозяином средств производства не устоит перед сокрушительной силой нематериального производства. Производства, у которого нет материального результата труда. Производства, в котором труд не может быть овеществлен, так как его результаты не материальны. Такой труд невозможно присвоить, так как он бесконечен.
      - Как скоро может реализоваться технический переход к новой стадии социального развития? - слышит Калугин свой голос.
      Мысли Павла возвращаются к реальности, к тому, что действительно есть на родной планете, к тому, что опасно и должно исчезнуть. К тому, что еще только должно появиться. Он хорошо знает, какая работа ждет его дома, но он жаждет ее, этой работы. Теперь ему понятно, что так тянет его домой. Нет, это не примитивное желание пройтись по старым улицам, нет. Он хочет изменить мир, сделать его другим. Он хочет пройтись по новым улицам новой планеты. Той самой планеты, на которой разум человека больше не подчиняется вещам. Быть там, где торжествует разум, вот то, что как явное ощущает он своей целью.
      - Все будет завесить от общественных противоречий. От того насколько они созрели, от того насколько изжила себя старая ресурсно-ограниченная модель экономики. Здесь важно суметь проследить условия вызревания нового общества. И увидеть их нужно в самых, казалось бы, неожиданных местах. В музыке, одежде, домашнем интерьере, картинах и книгах, различных субкультурах. То есть в мелочах, которые, однако, и есть самое главное.
      - Кое-что мы знаем, - соглашается Павел. - Новый социальный прорыв должен начаться не в мастерской глобального капитала, не в его управленческих центрах, не в его периферийных зонах, а там, где есть предпосылки для развития только на основе прогрессивного социально-технического прорыва. Там где старые формы отношений больше не возможны. И там, где есть минимум необходимых качеств для реализации строительства коммунистического общества. Это конечно не центральная Африка. Это может быть северная, холодная, но в своих больших городах образованная Россия. Но это может быть и не только она.
      - Необходимо многое анализировать на месте. Взвешивать все противоречия, оценивать не только объективную, но и субъективную обстановку. Необходимо изучать условия и характер политической борьбы, природу политических партий. Но нужно помнить, что классовые противоречия основа прогресса. Нельзя обманываться символами, необходимо докапываться до сути. К примеру, та партия, в которой ты состоял, называется коммунистической. Ты тоже считал ее революционной. Верно ли это? Нет. Для смены старого строя на новый необходима организация совсем другого рода. В ней не должно быть национализма и господства бюрократии. Опорой ее может быть только угнетенный, рабочий класс.
      Целые сутки Павел проводит за своим компьютером, изучая историю Земли и других планет, знакомясь с множеством примеров. Открывая для себя особую роль природных, социально-культурных, психико-нравственных и иных факторов. День за днем Ноторимус показывает ему новые и новые тайны внутреннего мира людей.

* * *

      Павел смотрит в большой светящийся экран. Отсюда Сатурн кажется большим мутным зеленовато-желтым шаром. Нет, он скорее цвета хаки. Черное пространство, покрытое бесконечностью светящихся точек, вырисовывается на фоне этого гиганта.
      - Может это неправильная цветопередача? - думает он. - Но все-таки, какой он огромный этот Сатурн. Но вижу ли я его сейчас или это только слой облаков покрывающих поверхность шара?
      Павел берет с пола, на котором сидит, свежий пахнущий Эквадором банан. Он медленно очищает его и ест, возвращаясь к манящим картинам космоса.
      - Вселенная бесконечна, она так велика, что человек, один маленький человек вроде меня просто песчинка в стихии мироздания. Даже если сравнить человека с этой красивой, странно притягательной планетой он все равно будет ничтожно мал. Нет, в Сатурне есть что-то притягательное, быть может, дело в его размере?
      Еще более величественными кажутся бесчисленные кольца планеты. Их сотни, а быть может и тысячи. Немного страшно, если не знать или забыть, что разум всесилен.
 

 
      Дверь открыла очаровательная японка. Гость уверенной, но неспешной походкой прошел в гостиную. Это был мужчина лет тридцати пяти немного худощавый, но широкоплечий и явно сильный. У него был жесткий светлый взгляд и необыкновенно подвижное лицо.
      - Доктор сейчас выйдет к вам, подождите, пожалуйста, - сказала молодая женщина, предлагая посетителю зеленый чай.
      Небольшая гостиная в старом лондонском доме была выполнена в псевдо-японском стиле. Она не имела излишеств: в ней не было ничего кроме аккуратно отделанных древесиной и рисовыми обоями стен и деревянного укрытого тонким синтетическим войлоком пола. Неуместно большое окно открывало вид на бурно кипучую улицу. В комнате абсолютно нечем было любоваться.
      Гость сел на войлок, скрестив по-монгольски ноги. На нем были сине-зеленые джинсы, темно-серый свитер с каким-то желтоватым тюркским рисунком. Посетитель сделал легкий глоток из чашки и взял яблоко с большого глиняного блюда стоявшего перед ним.
      - Необычайно скромно, - подумал он. - Есть некоторый вкус в обстановке. Неужели это действительно может быть он?
      Тонкая дверь приоткрылась, и в комнате появился человек в зеленом кимоно. Незнакомец в первые секунды внешне ни как не проявил того, что заметил появление в комнате хозяина дома.
      Он сидел неподвижно и чего-то ждал.
      Без всяких приветствий мужчина в зеленом приблизился к нему. Гость поднял глаза и, как будто узнав кого-то, таинственно произнес строку из Бусидо:
      - "Истинная храбрость заключается в том, чтобы жить, когда правомерно жить и умереть, когда правомерно умереть".
      Человек в зеленом вежливо улыбнулся, сел напротив и налил себе чаю из небольшого железного сосуда. Оба внимательно смотрели друг на друга, как будто ища новые подтверждения чему-то. Длинные русые волосы доктора были распущены и ровно лежали по обе стороны лица. Взгляд его был открытым, но настороженным. Кожа на лице была загорелой, но сейчас казалась немного бледной. Что-то серьезное происходило в душе этого человека.

* * *

      Быстрый удар мачете, потом другой, третий. Медленно, делая один осторожный шаг за другим отряд идет пробираясь в опутывающих все зарослях. Кругом лес, высокие густолиственные деревья. Тонкий хруст и мягкое хлюпанье чего-то под ногами. Один за другим свалив за плечи вещи и оружие, уставшие, но бодрые люди делают новый большой переход.
      Вдруг человек идущий впереди останавливается и делает какие-то знаки. Весь отряд напряженно прекращает движение. Несколько человек, сбросив ношу с винтовками в руках пробираются навстречу первому. Они о чем-то приговариваются, и все 50 вновь продолжают движение.
      - Индейцы всегда делают большие переходы и долгие остановки, - говорит смуглый бородатый человек с маленьким вздернутым носом.
      - Да уж этот народ, знает, как выжить в таких местах, - соглашается черный мужчина, в зеленом берете.
      Какой-то человек впереди снова машет руками. Привал, отряд делает новую остановку. От назойливых москитов нет никакого спасения, слабо помогают химические мази. Но даже их не хватает надолго.
      - Кто-то сказал, что у нас здесь рай, - шутит бодрого вида парень лет двадцати шести. - Побывали бы они в этом раю. Вот я бы посмотрел, как эти прыщерожие ребята с севера помучатся здесь в такие дни. И это хорошо, что сейчас нет дождей.
      Поправляя пятнистое кепи, улыбается, садясь рядом русый, лохматый человек. Его что-то забавляет в этих словах. Молодой и белозубый с дерзким насмешливым взглядом он легонько почесывает черную бороду и бросает свой добрый, острый взгляд в сторону застывшей на фоне открывшегося небесного света группы.
      - Пабло я не хотел тебя обидеть, - добродушно признается парень, пережевывая кусок сухой лепешки, испеченной неизвестно где и когда.
      - Пустяки Хорхе, - смеется голубоглазый "немец".
      Его называют в отряде "немец" Пабло. Никто не знает, откуда он взялся в этих местах. Быть может, бросил свою поросячью ферму где-нибудь в Ганновере или сбежал из какого-нибудь Гамбургского офиса. Кому это может быть известно? Все зовут его Пабло.
      - Пабло иди сюда, - слышит он негромкий, тонущий в беспрерывном пении птиц, голос командира.
      Он подходит небольшой группе людей. Ему протягивают цифровой бинокль. Он всматривается, не переставая что-то жевать, и утвердительно кивает головой.
      - Это та самая ферма, за которой спрятанная в непролазных зарослях будет заброшенная шахта. Там и находится то, ради чего мы сюда идем, команданте.
      Мужчина лет сорока со шрамом на подбородке и широким, с крупными ноздрями носом терзает неизвестно почему рыжую бороду.
      - У персов тоже были рыжие бороды, не только черные, - думает Пабло. - Они даже красили их специально хной, такова была тогда дань моде.
      Бинокль переходит из рук в руки.
      - Надо послать разведку Марко, - предлагает Пабло.
      Команданте внимательно смотрит ему в глаза:
      - Генерал очень ждет нашего возвращения, это серозное дело, от него может зависеть вся операция, все наступление повстанческой армии. Понимаешь Пабло? Очень важно.
      - Я знаю, - коротко подтверждает Пабло.
      Через час возвращается разведка. Все в порядке. Можно идти дальше. Ферма пуста, партия оружия на мете - в шахте.
      - 200 израильских Галил АРМ, 150 Галил САР, патроны к ним - много ящиков. Оптические приборы из Германии, Калашниковы под патрон 5,56х45 - 130, боеприпасы к ним, 18 гранатометов, пулеметы - 40 штук, марку забыл, и четыре переносных ракетных комплекса, есть еще кое-какое радио оборудование, тоже немецкое, - докладывает вернувшийся из разведки боец. - Да и еще наступательные и оборонительные гранаты, мины и много других разных боевых припасов. Продуктов нет, но есть бытовые принадлежности. Палатки, москитные сетки...
      - Отлично, - говорит Марко, выпуская едкий сладковато-горький дым.
      Он уже совсем разучился курить с этой "войной по-новому", как называет ее генерал.
      Отряд медленно спускается вниз, но не идет по открытой местности через заброшенные поля фермы, а пробирается по окружности укрытый непроницаемой зеленой бездной. Завтра на мулах и на плечах людей ценный груз, переправленный за доллары и наркотики Военным комитетом Интернационала, будет доставлен и распределен по колоннам, батальонам, революционных сил. Скоро начнется новое наступление.
      Землянки военного города совершенно невозможно обнаружить ни с воздуха, ни при помощи американских спутников из космоса. Он так мастерски затерян в джунглях, что найти его можно только при помощи самих партизан.

* * *

      Он нежно ласкает ее, а она отвечает ему. В 8 бригаде много женщин, как и во всей армии. Они одни. Больше никого нет в землянке, и он радостно чувствует ее большие, страстные губы. Ее зовут Виктория, сокращенно Вик. Она потрясающе целуется, а уж как она делает все остальное. Их тела это одно. Такой рай, когда женщины рядом. Разве он знал, что на войне возможна такая страсть?
      - Какое счастье любить свободную женщину, - думает Пабло, с каждой секундой теряя возможность думать.
      Он обнимает ее, прижимая дрожащее и стонущее от оргазма тело к себе, уже, наверное, в сотый раз. Он сам с трудом дышит, сладостно проникая в ее горячую плоть. Голова кружится. Их влажные остро пахнущие, но такие манящие друг друга тела движутся друг к другу. Он сам не может сдержать стон и сквозь плотно сжатые блаженством зубы он вырывается из него тихим изнеможением.
      Она сильная и красивая. У нее черные глаза и стриженные под каре черные волосы, и смуглая кожа, и широкий нос. Он любит ее, и это продолжается уже несколько месяцев. Настоящая женщина - смелая, гордая, прямая в отношениях, ей ничего от него не нужно кроме его самого.
      - Ты просто чудо, - шепчет ее немного грубый дрожащий голос. - Я тебя очень люблю, ты открыл для меня, каким может и должен быть мужчина. Нет разницы между людьми, но мужчина должен быть мужчиной: ничего не бояться, как настоящий герильеро и любить свою женщину.
      - Я люблю тебя, - шепчет ей его усталый нежно охрипший голос. - Ты и Революция для меня все в этой жизни.
      Ее губы тянутся к его губам. Она рослая девушка для этих мест, но все равно не может сравниться с северным варваром. Он чувствует нежную влагу ее языка и вновь загорается. Его рука нежно гладит ее большую грудь.
      - Ты, правда, не немец? - забавно удивляясь, спрашивает она.
      - Нет, я русский.
      - Тогда почему все говорят, что ты немец?
      - Но ты же знаешь что я не немец?
      - Для меня ты просто мужчина, - и ее влажные теплые руки вновь притягивают его к горячему смуглому телу.
      Москитная сетка, под которой они лежат снова вздрагивает, как будто говоря, что лишние взгляды здесь не уместны. Она его жена, так объявил по их обоюдно согласию команданте перед строем бойцов. У нее теперь только один мужчина - он, и для него теперь существует только она. Здесь совсем необычный брак. Оглашенный командиром он, может быть, расторгнут в любой момент: нет никаких бумаг, просто люди любят друг друга, а значит они муж и жена. Все просто и справедливо.
      У Вик уже есть дети, маленькая дочь воспитывается в столице у родных. Пабло не первый ее муж. Но она любит его и весь остальной мир не имеет для них значение. Маленькой Марте скоро будет пять лет, она очень редко видит маму, и мама очень редко видит ее. Но сейчас это нормально. Девочка должна быть в безопасности и учиться, чтобы потом когда она вырастет быть достойной тех, кто отдал свои жизни за то, чтобы она могла тайком не отправлять своих детей в тыл к врагу, а все время быть с ними вместе. Но сейчас идет война и храбрые люди, такие как ее отец, погибают каждый день. Поэтому все женщины отправляют своих детей туда, где смерть не так очевидна.

* * *

      - Рассыпаться, - командует Пабло.
      Он сбрасывая сплеча старую немецкую штурмовую винтовку ХК33 А2.
      - Может, из-за нее его прозвали в отряде "немцем"? Да уж, - думает он, - малоприятное прозвище для России.
      Где-то невдалеке в зарослях залег пулеметчик. Один за другим низко согнувшись, скользят по зеленовато-рыжему грунту бойцы с пятнистыми масками на лицах. Гранатометчик замирает поблизости, готовясь выпустить свой заряд смерти. Сколько их всего? Двадцать человек - взвод. Разве это много?
      Пабло прислоняет к глазам электронный бинокль. Еще никто не проснулся, янки беззаботно спят, не подозревая, что их дозоры только что сняты. На часах шесть.
      - Эти люди и есть джунгли, - думает Пабло, оглядывая свой отряд.
      Через пять минут начнется атака. С севера в бой вступят 1-й, 3-й взвод и минометная батарея. Тогда американская пехота, потеряв от неожиданности половину людей, станет отходить на него. И тут ее скосят огнем удары 2-го взвода занявшего сейчас превосходную позицию. Классическая операция, но от неожиданности американцам она покажется шедевром.
      Еще минута тишины. Кажется, мир стал неподвижным и замер в ожидание чего-то страшного. Но возможно он просто спит, положив голову на скрещенные над мягкой периной руки.
      - За полчаса нужно успеть, иначе вертолеты могут испортить дело, - смотрит на часы Пабло. - Еще несколько секунд.
      Тишину разрывает оглушительный удар. Пабло видит, как вметаются в воздух коричневые комья земли вперемешку с чем-то кроваво-зеленым. Еще мгновение и подобные взрывы, сливаясь с выстрелами пулеметов и винтовок, превращают тишину природы в извержение человеческой схватки. Смерть, притаившись минуту, назад теперь вышла из своего укрытия на невидимый сенокос. Но это маленький бой.
      Отстреливаясь, перебежками, временами залегая в складках земли, американские солдаты густой цепью отходят к холму уверенные, что он по-прежнему занят их товарищами. Они не знают как красиво, ночью, невидимо подкравшимися индейцами из разведки революционной армии был беззвучно вырезан их пост. Теперь застыв, словно мертвые янки, чьи тела лежат в траншее в сотне метров отсюда, партизаны безмолвно ждут какого-то знака.
      Пабло стреляет первым. Это сигнал. Мгновенно поняв его, все двадцать бойцов открывают непрерывный огонь по спинам отстреливающихся и отступающих солдат.
      Свистят пули, разрываются мины, вырывая из уставших человеческих тел остатки жизни и храбрости. Это зрелище нельзя назвать красивым.
      Пабло ловит в прицел еще одного человека, нет, он не думает, что это люди, нет - они враги. Выстрел, затем другой. Потом быстрая смена режимы стрельбы, очередь и магазин пуст. Сколько человек он сегодня убил?
      Щелчок и новая очередь заставляет его вздрогнуть от отдачи. Он лежит, слегка окопавшись в красноватой земле, укрытый зелеными зарослями и выпускает уже второй магазин, выравнивая прицел после каждой очереди.
      Сорванные словно цветы жизни люди в касках, в форме с нашивками "US" падают, устилая телами склон кудрявой возвышенности. Все продолжается минуты. Неизвестно откуда взявшийся ураган свинца и огня останавливает отступление, превращая его в паническое бегство. Бегство, устремленное не к свободе, а скорее к спасению своей жалкой испуганной жизни.
      Бой закончен. Солдаты противника идут, бросив оружие с поднятыми руками. Десяток пленных американцев с измятыми сигаретами во рту, угрюмых и с бегающими глазами.
      - Командир, в плен взято шестнадцать человек, - докладывает перепачканный черно-зеленой пастой боец. - Есть два офицера, один капитан. Рота уничтожена. Среди наших потерь нет, правда, в других взводах вроде кто-то ранен. Но без убитых, Пабло.
      - Отлично, товарищ.
      Они идут к выстроенным в шеренгу рослым янки. Руки они держат на касках, лица угрюмые.
      - Где офицеры? - спрашивает Пабло.
      - Я лейтенант Мэлон говорит совсем юный человек, стоящий в седине строя.
      По его лицу скользит тонкая капля серого пота, перебинтованная рука висит на перекинутом через голову шнурке.
      - Хорошо, где капитан?
      - Лежит связанный вон там, - указывает в сторону все тот же с перемазанным лицом боец.
      - Приведите.
      Двое парней волокут тяжелого человека со связанными за спиной руками. Две подошедшие девушки пулеметчицы, перемотанные лентами, внимательно смотрят на это существо со злобным, лишенным всякого испуга выражением лица. Зубы пленного, уже седого человека плотно жаты. Его ставят на ноги.
      - Трудно было взять этого-то детину, - смеется худенькая женщина лет сорока. - Чуть не ушел, не знаю, как, но этот капитан увернулся от всех моих пуль и только нож у горла его задержал.
      Пабло ласково улыбается, замечая на шее американца тонкую полоску засохшей крови и показывая хорошие зубы солдата.
      - Молодец, - поживает он руку скромно опускающей глаза женщине.
      - Давайте знакомиться, меня зовут Пабло.
      - А "немец", - шипит капитан.
      - А вы, вы ведь не привыкли слышать простое "ты", капитан Броун? Конечно, нет. Господин капитан вы будете разговаривать? От вашего согласия будет зависеть останетесь вы живы или нет.
      - Красная сука, поцелуй меня в жопу, - цедит сквозь зубы офицер. - Ебал я твою мамочку, и всех твоих братьев...
      Пабло смотрит на неподвижно стоящих поблизости пленных янки, они молчаливо неподвижны. Кажется им, совершенно нет дела до происходящего.
      - У нас есть колонна североамериканских добровольцев, - обращается он к ним, - там сражается немало бывших ваших товарищей по оружию. Вы можете присоединиться к революционным силам и продолжить борьбу с теми, кто вас сюда послал. Это будет справедливо. Но подробней мы поговорим об этом завтра.
      - Всем готовиться к отходу, - командует худощавая женщина в зеленом кепи. - Уходим на север...
      Пленных увели, связав им руки и встроив их в ротную колонну.
      - Все оружие и боеприпасы собраны, - доложил светловолосый голубоглазый боец с широким лицом и жидкой бородкой.
      - Наверное, скандинав, - мелькнуло в голове у Пабло. - Доброволец интернационалист.
      Капитан тяжело дышал, видимо нервы у него все же дали сбой, и он обессилено опустился на колени, словно приготовившись к неизбежному итогу.
      - Вы все равно меня убьете, вам ведь наплевать на то, что в Штатах у меня жена и двое детей, - уже не так уверенно, но все же с волей в голосе произнес капитан.
      - Ты его захватила, так что это право принадлежит тебе, - обратился Пабло к по-прежнему стоявшей по близости женщине.
      - Нет Пабло, сделай это сам, это не женское дело...
      - Нет ни мужских не женских дел, - он расстегнул брезентовую кобуру и вытащил Беретта М-92. - Есть просто революционная работа, и она не всегда бывает приятной.
      Капитан опустил глаза в землю, повторяя какую-то молитву.
      - С именем бога на устах, - подумал Пабло, уже давно не имевший никакой религиозности. - Неужели это действительно необходимо обращаться к высшему существу в последний момент?
      - Ненавижу коммунистов! - в последний раз поднял глаза капитан и изрыгнул поток ругательств. - Вы все равно подохните, у вас ничего не выйдет...
      Прозвучал выстрел.
      С мелко точащейся из пробитой пулей головы струйкой крови Броун упал. Его спутанное веревкой тело дернулось, красная пена выступила из открытого рта.
      Пабло сунул пистолет в кобуру, взял свой рюкзак и медленно пошел вслед уходящему отряду.
      Робкие лучи солнца, с трудом пробившись сквозь густые кроны деревьев, нежно играли на его суровом лице.
 

 
      Вик подала ему флягу и стала смотреть, как он пьет. Маленькими глотками Пабло принял в себя немного теплой воды, ощутив прилив новых сил. Это был уже третий их переход, но до ручья было пока далеко.
      - Нужно пройти еще десять километров и только тогда можно будет наполнить фляги, - подумал он, поправляя на себе американское солдатское снаряжение.
      Вик уже сделала несколько шагов вперед и теперь безмолвно стояла, любуясь каким-то робко пробившимся из земли цветком. Пабло подпрыгнул несколько раз, разминая сонно уставшее тело и взвалив на плечи рюкзак, последовал за ней.
      Она стояла укрытая бесконечной тенью леса и улыбалась своей немного робкой, но украшенной смелым взглядом, улыбкой. Он улыбнулся ей в ответ и легко обнял ее за талию. Она ответила ему нежным взглядом, говорившим о благодарности за все его тепло и любовь. Они поцеловались. Вик хлопнула его по ягодице и засмеялась.
      Через час деревья неожиданно закончились.
      Тропинка, по которой они теперь шли, была очень узкой. Здесь, как и везде пели птицы, и стоял какой-то маняще-чужой пряный горячий запах. Но возможно он только казался таким, являясь на самом деле не сказочным ароматом далекого леса, а обычной атмосферой зеленых дебрей.
      До ручья оставалось совсем недалеко, когда она, уже зная ответ, но, просто желая услышать любимый голос, спросила его:
      - Милый, тебе сейчас хорошо?
      - Да, - улыбнулся он, нежно сжимая ее пальцы в своей руке.
      Опять начался лес, как-то странно и теперь немного непривычно смешанный с кустарником. Здесь нужно было прорубать себе дорогу мачете. Но эти зеленые, свитые воедино гущи были пройдены ими за несколько часов. И они снова теперь шли рядом и ничего не говорили.
      Неизвестно, как и когда, но Пабло выучился от этих мест науке быть молчаливым и все свои чувства отдавать без слов. Слова, конечно, были нужны, он не обходился без них, но иной раз время требовало от него молчать часами, даря взамен непостижимое блаженство. Так было и сейчас.
      Обогнув невысокую каменистую гору, они спустились к свежей прохладной воде, чей поток бил прямо из земли. Наполнив фляги и напившись, путники двинулись дальше. Теперь до лагеря диверсионного отряда оставалось совсем недалеко.
      Они добрались до своих, когда было уже совсем темно. Выйдя рано утром и пройдя большое расстояние, эти двое вовремя смогли доставить ценный груз.
      - Отличный динамит Вик, - добродушно поблагодарил их индеец, командовавший отрядом. - Молодцы. Спасибо вам. Заходи к нам почаще Пабло.
      Ночь они провели вместе, укрывшись москитной сеткой, но у них не было сил для любви. Утром весь небольшой отряд направился на запад, оставив лагерь. Они повернули на восток, изменяя маршрут и держа обратный путь в бригаду. Путь что они выбрали, оказался более трудным, чем тот, по которому они пришли. Нужно было почти все время пробираться сквозь густые заросли и существовал риск встретить местных жителей, которые все еще не везде относились к повстанцам благосклонно. К тому же в этих местах орудовало несколько карательных отрядов правительства и плантаторов, не заходивших, правда, далеко, но все равно опасных. Однако за первые два перехода, то есть за семнадцать часов им никто не встретился.
      Вдруг, пока путники перебирались через мелководную речушку, раздались несколько очередей. Пули брызнули по воде. Одна из них пробив насквозь икру Пабло, заставила его свалиться в воду, окрасив часть ее бурного потока темно красной струйкой. В это время, думая, что Пабло тоже все понял Вик, прибавила шаг и укрылась в кустах, приготовившись стрелять. Прицел ее винтовки улавливал малейшие движения на противоположном берегу. Но первое что она увидела, был Пабло.
      Он почувствовал жгучую боль в ноге и упал, теряя силы. Сознание, чуть-чуть окрашенное ощущением раны в ноге, оставалось ясным. Огонь не прекращался, но, теперь видимо решив, что он мертв, противник направил смертоносный поток в сторону уходящей Вик. Наверное, это его и спасло.
      Течение отнесло Пабло на несколько метров вниз. Где, скрывшись за большим валуном, он теперь оказался невидим для врага, и Вик была спокойна. Она моментально оценила местность и все обстоятельства. Для нее было ясно, что это не была засада, нет, скорее они просто случайно столкнулись с группой солдат правительства.
      - Если бы это была засада, - рассуждала она, - мы были бы уже мертвы.
      Эта лаконичная мысль, вместе с ощущением того, что позиция у нее теперь хорошая заставили Вик бросить короткий взгляд на часы и оценить, сколько времени остается до темноты. Она приняла решение не уходить, а вытащить Пабло во что бы то ни стало. Дело это было не простое. Но оно сильно облегчалось тем, что темнота должна была спуститься где-то, через час. Правда, существовал риск того, что гориллы могли вызвать подкрепление. В этом случае дело принимало совсем другой оборот. Пабло чувствуя, что его спасение в этом большом камне вцепился в него ногтями и, сжав зубы, удержался. Пробитая нога как-то тоскливо ныла, но или от холодной воды или от скопления в нем душевных сил кровь перестала идти из раны и он, почти не двигаясь в своей неудобной позе, понял что, возможно, останется жив.
      В это время, обшарив свой берег и решив, что один из партизан убит, а второй, скорее всего, ушел, несколько молодых солдат высунулось на берег. Они, робко, держа винтовки на изготове, вышли к воде и стали двигаться в сторону Пабло.
      Укрытый камнем, но настороженно напряженный, Пабло не мог видеть приближающейся опасности, но он отчетливо слышал и чувствовал всплески ее шагов. Внезапно несколько выстрелов разрезали воздух.
      - Что-то произошло? - метнулось в голове раненого.
      Вик выстрелила еще раз, быстро меняя позицию и слыша, как автоматные очереди срезают листья ее недавнего укрытия. На новом месте она могла теперь лучше оценить результат выпущенных ей патронов. Откинувшись на спину, в воде плыл зеленовато-серый труп, в пяти метрах от него, лежа на открытой местности и повалившись спиной на камни небольшой отмели, лежал другой человек с пробитым бедром и правой рукой. Пабло был цел. Больше попыток сделать вылазку гориллы не делали.
      Несколько раз он чувствовал, что теряет сознание, но каждый раз ведомые какой-то неистовой силой его пальцы, онемевшие от холода пальцы раненого, лежащего в воде человека делали свое дело, и он оставался на месте. Течение, с которым он вел в ходе уже двух часов неравную борьбу как будто не находило в себе достаточно сил чтобы вырвать его из каменного плена открыв еще целое и живое тело пулям врага. Спустилась ночь. Вернее это была еще не ночь, но густая тропическая темнота.
      Вик не выпускала его из виду все это время. Она также следила за противоположным берегом, где время от времени кто-то копошился и делал глупые и пустые выстрелы в некуда, словно рассчитывая, что Вик выдаст себя. Но она не стреляла, зная цену этой игре. Так шло время, в течение которого мысли ее, как и мысли Пабло были вместе, и сливались в общей идее уйти в темноте.
      Пабло пошевелил плечами, делая попытку заставить свое тело двигаться. Он не был уверен, что у него хватит сил встать и уйти, но он хотел жить и был готов бороться за это свое желание. Нужно было что-то делать. Раненый солдат невдалеке издал стон, видимо приходя в себя. Они оба, подумал Пабло, были сейчас двойными заложниками. Заложниками войны и заложниками смерти.
      Он разжал пальцы. Кипучий поток понес его вниз. Вернее это ему показалось, что он движется вниз. Внезапно сжавшись в комок, он остановил падение, ободрав себе о дно бок и мучительно скрипнув зубами от прикосновений чего-то к больной ноге. Пальцы его вцепились в мелкую гальку и помогли развернуть все еще малоподвижное тело. Несколько выстрелов разбрызгали воду невдалеке. Ответного огня не последовало.
      - Наверное, она там, - преодолевая ноющую боль и оцепенение, подумал Пабло.
      Он впился зубами в свои щеки и, дернувшись чтобы сбросить рюкзак, пополз к тому берегу, на котором его ждала жизнь и Виктория. Ее нежные теплые руки встретили его и, подхватив под мышки, выволокли из воды. Это произошло так быстро, что он даже не смог почувствовать помогает он ей или нет. Ничего не было видно. Он весь дрожал, вдруг неожиданно почувствовав холод и страх. Почувствовав то, что было ему неведомо все прошедшие часы.
      - Живой? - тихо спросил знакомый голос.
      - Меня убьешь, - с трудом усмехнулся он.
      Она помогла ему подняться на ноги. И обвив рукой ее шею, он сделал несколько первых шагов. Больно не было, но нога отказывалась повиноваться.
      Он не помнил как наступило утро. Сколько километров было позади? Как далеко они ушли? Он не знал и этого. Его нога была перевязана. Опираясь одной рукой на палку, а другой на Вик он медленно шел по влажной земле. Только через два дня, несколько раз меняя маршрут и отрываясь от предполагаемого преследования, они добрались до своих.

* * *

      Команданте Марко и Пабло сидят в прохладной вечерней траве. Хочется согреть руки у огня, но разжигать в лагере костры запрещено. Идет наступление и нужно быть невидимыми для всевидящего ока Пентагона. Помогает ли это на сто процентов? Скорее всего - нет. Однако именно порядок обеспечивает победу на войне.
      - Как твоя рана? - спрашивает Марко.
      - Уже лучше.
      Они недолго сидят молча. Марко играет своим пистолетом. Он то достает его из кобуры, то прячет обратно. Потом щелкает затвором, вынимает и вставляет магазин, считая патроны. Пабло с улыбкой и любопытством смотрит на него.
      - Ты расстрелял эту собаку Броуна? - интересуется Марко, засовывая свой пистолет обратно.
      - Он все равно ничего бы не сказал, а зря тащить его в лагерь не имело смысла.
      - Бешеная собака, весь прибрежный район его ненавидит. Говорят, ни один оккупационный военный не убил собственноручно столько людей. Особенно нравилось капитану издеваться над умирающими девушками. Что за садизм? Откуда это в человек? Ведь мы практически не убиваем пленных, а они...
      Пабло напряженно посмотрел в черную даль леса:
      - Скорее бы закончилась эта война.
      - Еще один удар и новое Эльдорадо свободы образуется на карте планеты. Я слышал, Интернационал собирается отозвать тебя в Англию? Не уверен, что это правильно. Скоро прибудет новая партия добровольцев из Европы. Потребуются инструкторы Коминтерна, а значит, работы у тебя будет много. Надеюсь, ты останешься?
      - Да, я не поеду обратно, мои силы и ум нужнее здесь.
      Они немного посидели молча, потом Марко неожиданно спросил:
      - Чем формируется на твой взгляд характер человека, пусть даже такого как капитан Броун?
      - Тем окружением, в котором он вырос, его обществом, отношениями в нем. Большую роль играют нравственные ценности, которые ему прививались, - ответил Пабло.
      - А мне думается, что здесь виноваты гены. Вот посмотри на меня, я простой сельский парень. Мои родители всю жизнь работали на плантации сеньора де Менго. Среда, что воспитала меня была отвратительной. Но я всю жизнь сам старался определять свою судьбу. Я боролся. В 17 лет я сказал: "Fiat lut!" и отправился в город. Стал рабочим, потом выучился и поступил в университет. Затем, когда началась Революция, я влился в герилью.
      Робкая бабочка вспорхнула где-то невдалеке из травы и еле заметно взвилась вверх.
      - Нет, все-таки именно гены делают человека чудовищем. Ведь из всех этих североамериканских офицеров только Броун прославился таким образом. Сколько из них добровольно перешло на нашу сторону? А сколько солдат?
      - Разумеется, биологический фактор нельзя забывать. Но все-таки общество, все-таки все то, что создает в человеке его главное отличие от всего остального живого мира -сознание.
      - У животных тоже есть общество, Пабло.
      - Разумеется, только очень примитивное, а вернее не само общество, а его зачаточные формы. Например, это стая обезьян или волчья стая. Наконец, стая дельфинов. Там четко можно наблюдать управляющий блок, коллективные действия, даже самопожертвование ради стаи.
      Марко подобрал тонкую сухую веточку и стал отламывать от нее по кусочку и бросать в сторону.
      - Раз уж мы говорим о психологии, то замечу, что в попытке понять человека нельзя забывать и его инстинкты, а том числе сексуальное влечение. Еще Фрейд писал о влиянии половых отношений на характер человека.
      - Не думаю что секрет Броуна в половой неудовлетворенности. Подавление сексуальности, типичное для иерархичной, построенной на классовых противоречиях армии, конечно, имело место. Но само его отношение к людям, особенно к своим врагам не было целиком вызвано этим. Тут что-то другое. Нет, он определенно вел с нами борьбу сознательно, отдавая себе в этом отчет, ясно понимая, что и зачем он делает.
      - Что ты имеешь в виду, когда говоришь о подавлении сексуальности в армии? - удивился Марко.
      - Об этом писал еще Вильгельм Райх, строевые позы, шаг, жесткий распорядок, физические перегрузки, все это вызывает мышечное напряжение, тормозя протекание сексуальных реакций. Человек, мужчина не испытывает полового влечения в полной силе. Либидо, сексуальность, подавляется, а личность становится более послушной. Это больше не самец, это почти бесполая особь.
      - У нас не такая армия, - нахмурился команданте. - Мы за свободную любовь, у нас нет долгих строевых упражнений, нет иерархичной структуры - нет званий, мужчины и женщины сражаются вместе, плечом к плечу. И если любят друг друга, то им никто не препятствует.
      - У нас революционная армия.
      - Такая армия всегда отличается от армии эксплуататорских классов, будь хоть рабовладельцы, хоть феодалы, хоть капиталисты. Мы боремся за свободу, а значит, не станем притеснять человека.
      - Все верно, только создавая революционное государство нужно помнить об опыте СССР. Бюрократия, отрываясь от масс, постепенно может перейти в особый изолированный слой, а затем превратиться в класс собственников - капиталистов. Это ведет к реставрации старого порядка. Необходимо самое широкое участие масс в управлении. Народ должен в реальности обладать властью, созданные им органы должны быть основой всего управления обществом.
      - Ты прав, Пабло. Мы будем бдительны и мы не допустим отделения власти от масс. Мы знаем, к чему это может привести.
      - Хорошо, - улыбается Пабло. - Хорошо, что вы это понимаете.
      Скоро погода станет совсем другой. Сейчас сухо, но пройдет день или два и все изменится. Пойдут дожди. Потом они начнут затихать, временами прекращаться и исчезнут совсем. Тогда снова потянутся теплые дни.
 

 
      Непрерывно идет дождь. Принято решение наступать и пользуясь такой погодой, колонны одна за другой приходят в движение. Искусно маскируясь, части революционной армии идут вперед. В крупных городах наступление поддерживается забастовками, актами неповиновения и информационными диверсиями. Выведены из строя правительственные сервера, нарушена работа банков. Бастуют предприятия и транспорт.
      - Штаб равнины только что передал сообщение о том, что по данным правительства 8 танковая дивизия отказалась выполнить приказ и отправиться в джунгли, - говорит, неловко улыбаясь, бельгийский доброволец, весь в каких-то амулетах, прикрепленный к штабу 3 бригады как специалист в электронике. - Также известно, что потери американцев за эти дни превысили 100 человек.
      - Отлично, Гай, - улыбается в серые усы генерал Макуэло.
      - Хорошие новости, но кроме 8-й такая же ситуация и в 29-й, - говорит небольшого роста кудрявая смуглая женщина, ее зовут Изабелла, она бригадный командир. - Мы быстро продвигаемся.
      Пабло что-то набивает на своем ноутбуке. Пластиковая карта, утыканная флажками, изрисованная красным и синим маркерами, лежит возле него. За окном палатки не прекращаясь идет дождь. Ливень такой силы, что, кажется, он способен смыть своим потоком весь старый мир.
      С улицы слышатся чьи-то голоса. В палатку то входят, то выходят какие-то люди. Где-то гудит несколько автомобилей.
      - Сколько еще занято деревень? - спрашивает генерал.
      - После обеда сведений не было, получается шесть.
      - Отлично, как ведут себя крестьяне?
      - Многие записываются в армию, все рады. Уверена Эмилиано, мы справимся, правительственные войска терпят поражение за поражением. Сопротивляются слабо, вчера только в плен сдалось 250 человек, а сколько их разбегается в разные стороны.
      Полог палатки поднимается и, наклоняясь, в комнату входит мокрый человек с густой бородой. Пабло поднимает глаза от экрана и видит бесконечный поток воды, льющийся с неба.
      - Что за новости привез этот парень? - думает он.
      О чем-то продолжают шептаться командиры вокруг генерала.
      - Эмилиано, 2-я бригада ведет жестокий бой у селения Хуерони, командир просит подкрепления. Только что звонил, дело у них тяжелое, - говорит бородач, стряхивая с нейлона крупные капли.
      Изабелла теребит короткие вьющиеся волосы и с волнением смотрит на рослого гостя. Новости теперь очень важны. Их все ждут. Генерал Макуэло внимательно слушает, поглаживая большим пальцем усы. Что-то в его облике говорит Пабло о серьезном напряжении.
      - Нужна помощь, там много американцев и без резервов в этом деле не обойтись, к тому же у бригады отрезана 3-я колонна.
      - Трудное положение, - думает Пабло.
      Мокрый человек садится у стола, ему наливают чаю, но чувствуется, что он еще что-то хочет сказать.
      - Не торопись, - говорит генерал Эмилиано. - Немного отдохни, а мы подумаем.
      Обращаясь ко всем присутствующим, командующий добавляет:
      - Что будем делать? Какие есть предложения.
      Пабло высоко поднимает руку. Все смотрят в его сторону, а он не торопясь, говорит:
      - Стоит попробовать провести в соседнем к бригаде районе атаку, так чтобы зайти поглубже в тыл к правительственным частям и янки. На это дело вполне хватит одной роты.
      Генерал теребил седой ус, потом, опустившись всем своим мускулистым телом на руки, упертые в карту, что-то обдумывает. Тянутся безмолвные минуты. Спящий за спиной Пабло раненный командир ровно и глубоко дышит.
      - Хорошо Пабло, мы дадим тебе две роты, но ты готов? - не громко произносит генерал.
      Пабло уверенно кивает головой в подтверждение.

* * *

      Ему не страшно. Слева разрывается граната, Пабло прячет лицо в грязной воде. Комья вырванной взрывом земли падают ему на спину. Он подымает голову и слышит в трубке, зажатой в сильной загорелой руке, голос:
      - Субкоманданте, субкоманданте мы прорвали их оборону, это янки они отходят! Взяли в плен двадцать недоносков!
      Новый взрыв где-то невдалеке. Строчит пулемет, очередь за очередью, навечно всаживая в грязную землю чьи-то тела. Дождь не перестает. Небо серое и холодное.
      - Хосе! Давай не останавливайся, я лежу со всей ротой в грязи и только...
      Ничего не слышно. Ползком взвод добирается до густых зарослей и открывает огонь. Из-за горизонталей падающей воды невозможно ничего больше разобрать.
      - Что?!
      - И жду тебя. Только ваша атака может вытащить нас отсюда.
      Вода за воротником, вода повсюду, даже непромокаемая одежда мокрая до такой степени, что кажется, что это не земля, а какой-то бушующий океан.
      Пабло морщится, набирая новый номер.
      - Бригада?! Альберто, милый, чтоб тебя съели черти и папа римский, где минометы? Пожалуйста!
      - Хорошо Пабло. Как вы там?
      - Почти как в раю, скорее накрой к черту эти доты! Мы сделаем остальное и пойдем вперед! Ты понял?
      - Да, приятель!
      Неожиданно умолкают пулеметы.
      - Преодолели, - думает он. - Неужели еще один шаг и нас не остановишь?
      Тишина. Теперь слышно даже монотонные удары капель.
      - Вперед! Вперед! - слышит он свой голос повторяемый чьими-то еще голосами. - Надо занять высоту N 6.
      Люди, слившись с грязью, с водой с дождем, с холодом и наглой зеленой травой преодолевают метры опасной земли.
      - Вот она та страшная низина, что, накрытая огнем пулеметов, час назад казалась такой неприступной. Обошли, с фланга обошли и теперь вперед!
      Скользя по раскисшей земле словно змея, к Пабло подползает Хосе. Белки его глаз горят на фоне перепачканной физиономии.
      Он улыбается черным ртом, в котором, вторя глазам, горят белые зубы:
      - Хай красавчик, как добрались?
      - Молодец, если бы не ты лежать бы нам в этой грязи как в могиле. Как обстановка?
      - Сносная.
      Невдалеке раздаются взрывы. Пабло протирает бинокль, снимает защитный чехол и всматривается в четкую игнорирующую дождь картинку. Что-то взметается вверх, огонь, движущиеся в разные стороны фигуры в зеленой промокшей одежде.
      - Наши?- интересуется Хорхе.
      - Наши, - усмехается Пабло. - Сейчас немного разметут укрепления горилл, и тогда мы свалимся на них.
      - Значит снова в бой? - неизвестно зачем Хорхе протирает лоб рукавом, пластиковый шлем съезжает ему на затылок.
      Видя эту нелепую картину, Пабло беззвучно смеется. Измученные за день люди не перестают идти вперед.
      - Доты взяли без боя только зря пол дня в грязи просидели,- мысленно рассуждает Пабло. - Гориллы просто разбежались, побросав оружие. Такое теперь часто происходит, не то, что в начале войны.
      Наступление идет своим ходом. Ночью бойцы спят, укрывшись маскировочными синтетическими полотнами, которые не должны промокать. Они действительно держат водный поток. Пища плохая, да ее, по сути, вообще нет.
      На следующий день, о чудо, нет дождя, хотя по-прежнему сыро. И снова ноги увязают в грязи. Трехчасовой переход. Привал. Новый переход и опять выстрелы.

* * *

      Несколько горящих перевернутых автомобилей пускают в чистое небо черные облака горького дыма. Дом поблизости выглядит разбитым. Это Локимос, небольшой город, за взятие которого вчера шел бой.
      - Мы не успели к схватке, - думает Пабло. - Это хорошо или плохо? Черт его знает.
      Разведка докладывает, что в городе полно горилл. Через полчаса становится ясно, что город хотя и плохо, но укреплен. Он не собирается сдаваться без боя. И плевать его гарнизону, а это отборные правительственные части, что вся линия обороны вдоль правого берега сметена революционной армией.
      Оставив несколько наблюдательных пунктов, Пабло удаляется в тыл, туда, где уже невидимо концентрируются обе его роты. Он всматривается в уставшие исхудавшие лица и чувствует глубокую симпатию к этим людям, к этим пропитанным солью пота борцам за новый мир. Людям многое не знающим, многое не понимающим, но чутко ощущающим всю справедливость своего дела.
      - Пабло, город атаковали местные партизаны, но их было слишком мало и, понеся потери, они ушли дальше, перерезав провода и оставив Локимос нам, - слышит он знакомый, немного охрипший голос.
      Он поворачивается, и их взгляды встречаются. Пабло в первый раз за последние дни видит Вик. Не было времени даже поговорить. Она вся перепачканная, да и он не лучше.
      - Боже, какая она красивая, - думает он, даже не ловя себя на слове, что только что пускай мысленно, но он упомянул бога, имени которого не знает и больше не хочет знать.
      Свободным людям не нужны боги. Они сами подобны богам. Их губы сливаются. Он чувствует сладкую терпкость ее поцелуя. Нет ничего приятней на свете.
      - Дай я выплюну жвачку, - смеется она.
      Теперь в городе горит уже не один дом. Локимос снова внезапно атакован. Не удержав под первым натиском внешнего кольца обороны, гориллы отходят в глубь жилых районов. В воздухе кружат вызванные ими вертолеты янки. Но момент упущен и теперь их бомбы и ракеты уже не так легко находят цель.
      Повсюду звук боя.
      Внезапно один из вражеских вертолетов, сбитый повстанческой ракетой, срывается вниз, зажигая своим падением джунгли где-то вдалеке. Вскоре уничтожен уже второй вертолет.
      Пабло, пригнувшись к земле, крадется вместе с Хосе вдоль стены какого-то пятиэтажного дома. Кажется, будто людей здесь совсем нет, но они повсюду, просто боятся высунуть нос и прячутся.
      - Пабло, сопротивление ослабевает, похоже, они совсем не готовы защищать город изнутри, но дерутся все-таки хорошо. Мы уже потеряли восемь убитыми и двадцать человек ранеными.
      - Это серьезно.
      - Да уж, для ста сорока бойцов крупные потери. Мимо них быстрыми короткими перебежками проносится пятерка стрелков. Трое впереди, двое позади - прикрывают тыл. Пулеметчик залегает справа. На минуту устанавливается тишина.
      Пабло поднимает к небу глаза и любуется его прозрачной синевой. Он так отвык от неба, отвык от облаков. В джунглях, куда ни посмотри вверх, всюду только зелено-коричневые кроны деревьев и только микрокусочки света говорят, что небо есть. Тут - совсем по-другому.
      Несколько бойцов поднимаются из-за скошенной стены и в воздух разом взметаются гранаты. Грохот взрыва, серая бетонно-кирпичная пыль и два тела горилл вылетают из окна дома напротив вместе с оружием. Опять короткие винтовочные очереди и длинные пулеметные выдохи. Ответный огонь, какие-то неразборчивые голоса.
      Он ищет прицелом чью-то жизнь. Выстрел. Чьи-то еще выстрелы вокруг. Еще раз тоже самое. Несколько гранатометных зарядов вырывают кусок стены вместе с чьими-то предсмертными криками.
      И все тихо.
      - Не стреляйте! Не стреляйте, мы сдаемся!
      Ожидание. Из разобранного выстрелами и разрывами гранат дома появляется два десятка солдат. Оружие они держат над головой. Медленно идут навстречу. Видно, хотя и с трудом, какие у них взволнованные лица.
      - Им должно быть страшно? - думает Пабло. - Ведь они такого про нас слышали, попробуй, не испугайся. И сам черт испугался бы.
      - Бросайте оружие!
      Солдаты останавливаются, складывают автоматы и идут дальше с поднятыми руками и открытыми ладонями, потом снова останавливаются. Один из них кричит:
      - Товарищи! Братья, мы расстреляли офицеров и сдаемся! Мы больше не будем сражаться! Да здравствует Революция!
      - Ну, теперь только мэрия, - шепчет Хорхе. - Только там...
      Пабло не слышит его слов, какие-то выстрелы и разрывы доносятся до его слуха. В городе все еще идет бой, атакованный с двух сторон, он по-прежнему сопротивляется во имя чего-то.
      Спокойно осмотревшись и проверив ближайшие дома, отряд идет дальше. Идет осторожно, зная - опасность на каждом шагу. Хорхе отдает какие-то команды. Несколько пятерок уходят вперед.
      Настороженно все чего-то ждут. Так проходит некоторое время. Бойцы курят о чем-то не громко разговаривают. Тихо смеются.
      - Игнасио, знаешь, что я сделаю, когда кончится война, мы закончим Революцию, выкинем янки и построим новый мир? - шепчет крепкого сложения индеец лет тридцати.
      - Нет, - поправляет кепи совсем худой темнокожий юноша.
      - Сделаю так, чтобы больше не было войны, не было смерти, а все люди любили друг друга, кроме янки конечно!
      - Да ты что волшебник?
      - Войны и так нет, - ворчит старый партизан, ветеран еще первого северного похода. - Вот уже десять минут как нет.
      - Неужели он прав и войны нет? - думает Пабло. - Неужели пять минут могут дать такой добрый, но и опасный в своей поспешности вывод? Неужели скоро будет настоящий мир, а не эта ненужная пауза?
      Он соскучился по Вик. За двое суток сражений Пабло почти не видел любимую и теперь вперемешку с боями, его мысли были о ней. Он представлял ее то идущей купаться в маленькой холодной реке в свете яркого, но еще не палящего утреннего солнца. То ему казалось, что они вместе лежат на горячей траве. То мысли о том, как пахнет ее тело, и как оно красиво, и какой у нее голос, какие глаза заставляли его забывать обо всем. В мире он ждал только ее. Война, сражения были для него бесконечны. Он знал, что время еще не пришло и что это не последний бой.
      - Все нормально, - доложил ему вернувшийся из разведки командир взвода. - Можно идти дальше, мэрия совсем близко и там уж наверняка засели гориллы.
      - Рассыпаться в пятерки и двигаться параллельными группами, - решительным голосом Пабло отдает новый приказ.
      Новое движение и новое донесение. Мэрия перед ними, еще час назад ее атаковала 3-я рота, но с потерями отступила. В этой роте сейчас Вик. Он скучает по ней, наверное, сейчас такой грязной и уставшей. Он ждет ее и грезит их встречей. Нет женщины ближе ему. Он чувствует ее рядом, даже если она далеко, знает - она всегда вместе с ним. Такова любовь.
      - Где она сейчас?
      - У них трое убитых и семь раненых, - рвет и без того короткую мысль Хорхе. - Многовато, по-моему. Но и противника они потрепали изрядно, теперь ему не усидеть...
      - Зря конечно они не стали нас дожидаться, - они с Хорхе крадутся по разодранным бетонным скалам к позициям 3-й роты.
      - Наверное, думали, что основные силы брошены против нас, и они смогут легко занять мэрию, а потом обрушиться на горилл с тылу.
      - Мысль хорошая.
      Они минуют дозоры и теперь можно чувствовать себя свободней. Идут распрямившись. Теперь среди своих.
      - Кстати только что звонили из штаба бригады. 8 дивизия почти полностью сметена, в плен сдалось 2000 человек, а уж про технику я вообще не говорю...
      - Значит, теперь совсем чуть-чуть осталось.
      - Ну, если не считать...
      - Скоро подойдет подкрепление, и мы пойдем дальше, - Пабло замечает, что они уже на месте.
      Их встречает командир 3-й роты Фидель Коско. Лицо у него тревожное, грустные глаза смотрят куда-то, не поймешь куда.
      - Чего он так волнуется, ведь через час другой подойдут наши и мы возьмем эту мэрию к чертям, а все те недоноски, что готовы в ней умереть добьются своего, - думает Пабло. - Нет, что-то случилось? Что? Что могло случиться?
      - Пабло...
      Суровые лица бойцов, Фидел кладет ему руку на плече и пытается что-то сказать, но похоже язык у него не слишком хорошо ворочается:
      - Субкоманданте. Пабло...
      - Что? Что могло случится? - мечутся отчаянно испуганные мысли. - Нет, не может ничего такого быть, нет. Она опытный боец, она огонь и воду прошла, лучше ее в джунглях... Нет!
      - Виктория, она...
      Пабло не может выразить чувств. Крепкие руки Фиделя обнимают его. Старый боевой товарищ все понимает. Но разве в силах он что-то изменить?
      - Где она? - он делает еще одно усилие, но образ Вик стоит перед ним и не хочет уходить, оставляя сухими глаза.
      Пабло морщится, но это совсем не помогает. Он знает, что никто не может вмешаться.
      - Вик? - он видит, как морщится небо.
      - Там, - Фидель указывает в сторону все еще занятой гориллами мэрии.
      Нет его слез никто не увидит. Он садится на все еще мокрую землю, черпает ее горстями и вдыхает ее сырой близкий, но не родной запах.
      - Это наша общая земля мы здесь вместе. Вместе со всеми. Вместе с тобой Вик, навсегда. Только до победы!
      Как всегда здесь, неожиданно начинается дождь. Мелкие капли быстро сливаются в нескончаемый поток.
      Он поднимает глаза. Удары холодной небесной влаги ударяют в него. Он улыбается, больше никто не увидит его слез. Больше не будет страдания и боли на земле. Мир неприметно изменится, и он поможет ему в этом, чего бы это не стоило.
 

* * *

      Гость обвел взглядом человека в зеленом и еще раз осмотрел комнату. Но не найдя в ней ничего, что могло бы ему помочь разгадать загадку которая мучила его уже несколько месяцев он обратился к хозяину:
      - Вы действительно доктор Калугин?
      - Да.
      - Вы жили когда-нибудь в России?
      - Да. Но кто вы такой, что задаете мне такие вопросы?
      - Простите мне мою неделикатность. Меня зовут Михаил Литвин. И может быть так, что мы с вами уже знакомы, хотя признаюсь, я не могу узнать в вас того человека, которого много лет назад знал под тем же именем.
      - Хорошо, - лаконично заметил человек в зеленом кимоно делая ладонью знак гостю продолжать. - Зачем вы пришли ко мне?
      - Цель моего визита еще неизвестна мне самому. Сперва я должен кое о чем вас спросить. Поверьте, это очень важно. Конечно, я неуверен, что мой вопрос будет справедлив или точен. Однако я не смогу без него обойтись. Он коснется вас напрямую и может даже будет не совсем удобен.
      - Что же, вы уже начали с вопросов и еще один не изменит ситуации. Готов попробовать ответить на интересующий вас вопрос.
      - Вас зовут Павел Калугин, но я не могу вас узнать, хотя много лет назад был вашим другом, если конечно я не ошибаюсь? Вы должны помнить меня, если вы действительно тот самый человек?
      Наступила минутная пауза, в течение которой уже хозяин резал гостя своим внимательным взглядом, словно отыскивая в этом человек что-то способное хранить в себе угрозу. Но видимо он ничего такого не нашел, потому, что лицо его изменилось.
      - Михаил, - человек в зеленом кимоно иронично улыбнулся, - я действительно тот самый Калугин. Именно тот, кого ты знал. И мы по-прежнему друзья, хоть время и изменило меня больше чем тебя. Тебя, конечно, это удивляет, но меня твой визит удивляет не меньше, а это прощает мне мою настороженность и скрытность.
      Удивление на мгновение повисло в комнате. Видя, как меняется в лице его гость, Павел успокоительно добавил:
      - Давай не будем говорить друг другу вы, так как мы не презренные буржуа, а свободные люди. Да к тому же и старые друзья. Ведь так будет лучше?
      Гость кивнул головой не в силах вымолвить не слова.
      - Хорошо, - улыбнулся Павел.
      Секунду они смотрели друг на друга и руки гостя не могли найти себе места, явно выражая, до какой степени, он потрясен всем случившимся.
      - Ты давно живешь в Лондоне? - наконец собрался силами Михаил.
      - Около трех лет. До этого я проводил здесь от нескольких дней до нескольких месяцев в год, находясь, остальное время в других странах. Много времени я жил в Латинской Америке. Но все это долгая история, а как ты оказался здесь?
      - Это совсем короткая история, - взволновано улыбнулся Виктор, - я политический беженец. Эмигрант. И вот уже почти полгода живу здесь.
      - Ты конечно левый?
      - Разумеется, хотя в этом городе полно и либералов.
      - Так вот как ты тут оказался. Но я все равно не могу понять, как ты отыскал меня?
      - А я тебя не искал. Бюро заграничных связей нового Коминтерна направило меня к тебе для контактов по вопросу содействия русской революционной борьбе. Признаюсь, для меня было удивительно услышать твое имя из уст какого-то венгерского деятеля. Я сразу предположил, что это можешь быть ты. Эта мысль испугала меня, ведь мы уже давно считаем тебя мертвым. Но я не был уверен и сомневался до последней минуты ты это или нет? С волнением я ждал твоего появления в городе, так как мне сказали, что ты сейчас в Мексике, чтобы нанести визит.
      - Поэтому ты просил передать мою секретаршу, что пришел Индеец, а не Михаил Литвин?
      - Да.
      Павел улыбнулся.
      - Талантливая игра, нечего сказать. Ты ведь меня тоже заинтриговал. Я ведь действительно ожидал увидеть индейца, и был немало удивлен тому, что передо мной предстал человек, в облике которого я заметил знакомые черты. В тоже время Ерно, а так зовут нашего венгерского товарища, уже давно сообщил, что на контакт со мной должен выйти некий русский. Но русский и индеец в одном лице это слишком! Так что ты тоже меня изумил.
      - Кстати, - заметил Михаил, - я тебя не узнал.
      - Не удивительно, - засмеялся Павел.
      - Нет, правда, не узнал!
      - Я сильно изменился? - с легкой иронией в голосе спросил Павел. - Не может этого быть, ведь я тщательно слежу за собой? Неужели изменился?
      - Очень. Раньше у тебя были другие глаза и другого цвета волосы, и лицо также несколько отличалось от того, что есть теперь. Мне трудно это понять. Что-то вневременное произошло с твоим обликом.
      - Ты все верно заметил, - уже серьезно согласился Павел. - Но вспомни, при каких обстоятельствах мне пришлось исчезнуть не только из страны, но и из жизни. Конечно, мне пришлось изменить свой облик! Однако при современных медицинских технологиях это было не трудно. К сожалению, я не могу рассказать детали всех этих перемен, но это сейчас и не важно.
      Павел прошелся по комнате. Многие мысли беспокоили его. Он коснулся сейчас вопросов, мучивших его уже давно. Мог ли он сейчас все рассказать, нарушив правило прогрессоров не раскрываться? Насколько реалистичным выглядело все, что с ним случилось? Несмотря на риск, он вновь принял решение отправиться на Землю. Несмотря на прекращение прогрессорского проекта на планете и предостережения Эвила, он опять был в самом пекле. Он рисковал, но никто не мог гарантировать успеха его дела. Прогрессорский проект был прерван не случайно. Павел знал все "критические аргументы". Знал он и то, что ни Эвил, ни кто-либо другой не сможет помочь ему, окажись он в беде. На подробные размышления не было времени. Он снова сел и налив другу и себе чай продолжил:
      - По этому поводу есть одна вещь, которую мне хотелось бы узнать. Что стало с Белкиным, ведь именно с его помощью было организовано покушение на меня и сорвана вся вереница протестных акций? Ты помнишь эту историю?
      - Конечно?
      - Так что с ним стало?
      - Ничего, его исключили из организации по подозрению в провокаторской деятельности. Потом еще многое произошло... Идейные товарищи Белкина исключили нас. С этого, как ты знаешь, и начался наш самостоятельный политический путь. Но Евгений жив и сейчас работает в коммерческой сфере около одной из псевдо оппозиционных к режиму партий, что образовались в последние годы. Сотрудничает с правительством и по-прежнему с ФБС, правда это не проверенные данные. Он богат, очень богат. Настоящий буржуа.
      - Это интересно, - заметил Павел. - Прости мне некоторую поспешность, Михаил, просто я уже давно не был на родине и имею право на некоторые вопросы? Ведь всего из Интернета все равно не узнаешь.
      - Конечно, - согласился Литвин. - Спрашивай.
      - Что происходит в России?
      - Очень многое. Вообще налицо глубокий политический кризис режима. Его авторитет долгие годы довлевший над умами общества теперь не просто пошатнулся, но сваливается в какую-то бездну. Однако оппозиция по-прежнему слаба, а власть по-прежнему крепко зажата в мохнатых руках президента-диктатора. И все это при явной слабости экономики. Подъем закончился. Она серьезно больна и теряет силы с каждым годом.
      - А как же непрерывные заявления о приросте валового национального продукта и стабильности?
      - Ситуация напряженная. По-прежнему добываются нефть и газ, по-прежнему работают многие предприятия. Правда происходит это кое-как. Сельское хозяйство, точнее большинство хозяйств, за редким исключением разорено. Огромные районы страны заброшены и там теперь если и живут люди, то находятся в полной изоляции. Но не это все главное. Изменилось, это ощущается очень четко, сознание людей, выросло их сознание. Однако мы пока не уверены в том, что "набор благоприятных факторов" готов. Ситуация в стране сложная. Продолжаются забастовки, но правительство держит ситуацию под контролем. Пока...
      - Сурово, - произнес Павел, и лицо его приняло тревожное выражение. - Михаил, а чем ты занимаешься в Лондоне, да и вообще?
      - В основном, слоняясь по городу в поисках работы. Тех денег, что выплачивает нам фонд помощи политическим эмигрантам, явно не хватает, а у нашего ЦК, в состав которого я вхожу, почти нет средств. Организация разгромлена, а точнее развалена. За последние годы она пережила несколько расколов и теперь превратилась в небольшую, хотя и идейно крепкую партию. Всего нас в России и в эмиграции 50 тысяч не больше. Но мы не сдаемся и, хотя политические репрессии загоняют многих в тюрьмы, а продолжаем борьбу.
      Павел кивнул головой, одобряя принципиальную верность убеждениям своего друга. Затем, скрестив руки на груди, задал еще один вопрос:
      - Как Датов?
      - Он в заключении, как и треть членов ЦК компартии, - тихо произнес Литвин. - Это все что я о нем знаю, последний раз я видел его два года назад. Это было на суде.
      Калугин с волнением разгладил складки своего кимоно и знаком предложил Михаилу задавать вопросы. Поняв что, пришла его очередь, Литвин последовал незримому совету:
      - А что делаешь ты? Кем теперь работаешь?
      - Занимаюсь психоанализом. У меня обширная практика. Пишу книги и преподаю в нескольких университетах, в том числе и на материке. Дело интересное и полезное. Заграницей я уже много лет и выбрал себе эту профессию. Защитил докторскую и даже приобрел некоторую известность. Но это только одна моя стезя.
      - Что же еще?
      - Политика, а точнее мировая Революция - работаю в Коминтерне. Курирую заграничные связи. Раньше занимался Америкой, теперь переориентирован на Восточную Европу, там сейчас наиболее сложная ситуация. Но, разумеется, все это секретно.
      - Понимаю, - согласился Михаил. - Обсудим это позднее?
      - Сейчас не подходящий момент для деталей, да и время поджимает. Есть еще одно дело, которое я должен сегодня сделать. Ты можешь составить мне компанию?
      Михаил кивнул головой.
      - Хорошо.
      Павел взял с глиняного блюда толстокожий, ароматный апельсин, очистил его, разломил и протянул другу половину. Разделив другую часть фрукта на сочные дольки, он лег на бок и принялся есть.
      - За одно поговорим о ситуации в России, и подумаем, что можно сделать. Общая картина у меня пока не достаточно сложилась. По Польше, Венгрии и Украине под рукой больше информации. Но что-то мне подсказывает, что серьезный перелом намечается пока не в этих странах. В них, я уверен, пойдет реакция - но детонирована она будет в другом месте.
      Павел громко произнес что-то по-японски, и в комнату вошла все та же очаровательная восточная красавица, что встретила Михаила несколько часов назад. Калугин и девушка обменялись несколькими короткими фразами, и она ушла.
      - Машина заберет нас через час, а пока можно перекусить, - сообщил он, вставая и приглашая друга пройти в соседнюю комнату, где был накрыт маленький стол.
      Они снова сели, и некоторое время молча пили чай и ели. Пища показалась Михаилу удивительно вкусной, но совершенно непривычной по форме. Внезапно прервав молчание, Павел сказал:
      - Все-таки Белкин поступил очень плохо и заслуживает наказания. Человек, который за деньги продает других людей не человек. Предлагаю превратить его в свинью. Что ты об этом думаешь?
      - Вы японцы очень любите жирную пищу, - с глубокой серьезностью заметил Михаил. - Не так ли?
      Они расхохотались.

* * *

      Это был темно-синий Volkswagen 70-х годов прошлого века. Павел, на котором теперь были джинсы и коричневый пуловер, открыл дверку и предложил Михаилу сесть.
      Они расположился рядом. Спустя полчаса, спрятанные от глаз прохожих темными стеклами, ничего не говоря, они успешно добрались до места. Шофер сам открыл пассажирам дверь и указал, куда нужно идти. Павел поблагодарил и отпустил его.
      Старые друзья направились к семиэтажному дому из красного кирпича. Калитка скрипнула, и они оказались в консервативном дворике красного дома. Фасад здания был увит плюющем. Но, судя по всему, само оно было построено не так давно. Друзья прошли по пушистой лужайке и, войдя с парадного входа, поднялись на второй этаж. Там их встретил веселого вида приземистый и худой мужчина с высоким лбом и вьющимися русыми волосами. На вид ему было около тридцати лет.
      - Добрый вечер Павел, - сказал он.
      - Привет Генрих, это Михаил Литвин, он коммунист из России.
      - Очень приятно. Я Генрих Фахен, художник авангардист, тоже левый.
      - Рад знакомству, - Михаил пожал грубую руку живописцу.
      - Пойдемте, - предложил Генрих, и они проследовали в комнату странного вида.
      Комната действительно была необычной. Это было довольно большое помещение с высоким потолком. Оно было отделано чем-то наподобие цемента. Повсюду из стен торчали ржавые железные прутья, свитые какой-то могучей рукой в силуэты людей, животных, автомобилей и чего-то еще. Между этими стальными формами висели картины. Это были странного вида полотна.
      Сюжеты картин были совершенно обычными, за исключением их радикального и вопиющего отрицания стандартных буржуазных ценностей. На одном из полотен был изображен Прометей, отказывающийся принять разные фетиши у маленьких, но отвратительных людей. Он нес людям огонь - это был огонь разума, а не вещей. Огромные ноги олимпийца, шагая по устеленной дарами машинного производства земле, беспощадно втаптывали пустые предметы в бездну, превращая в яркие вспышки космических точек. На другой картине, также но, уже несколько насмешливо отрицая стандартный размер вещей и живых существ, были изображены рабочие складывающие свои молоты и гаечные ключи и берущие ноутбуки. При этом лица их менялись, освещаясь каким-то новым чувством, словно идущим от знания, от другого, нового труда. Все в этих картинах, за исключением глаз, было каким-то ненастоящим, не естественным, но в тоже время манящим, притягивающим к себе. Любая деталь околдовывала духом выбора и свободы. При этом в каждом мазке кисти или всплеске аэрографии чувствовалась реальность, но это была не та реальность, что люди привыкли видеть вокруг. Это была реальность возможного, того, что достижимо только благодаря преобразованию человека из себя привычного в себя неизвестного, но непрерывно познающего.
      - Обратите внимание на форму моих рисунков, композиционно они нарушают все правила изобразительного искусства. Однако я стремлюсь избегать так называемой отчужденной традиции в авангарде, то есть вы не увидите здесь спин или спрятанных лиц, - сказал Генрих, заметив, каким вниманием встречены полотна, висевшие на стенах в незатейливых пластиковых рамах.
      - Кстати он использует особые синтетические холсты, - шепотом, словно боясь спугнуть чье-то робкое внимание, сообщил Павел. - Это тоже авангардный ход.
      Они посмотрели еще на одну картину. Это был пейзаж. Но все тона, все краски в которых он был выполнен, нарушали любые возможные представления о мире. Все было необычным и вместе с тем радовало глаз, даря ему море ярких возможных лишь во сне красок и форм.
      - Особое место в моей живописи - это конечно цвет. Все краски нереальны, таких в жизни не встретишь, тут конечно сказывается влияние киберпанка, - продолжал Генрих.
      Английский художника был чистейшим и настолько правильным, что Михаил, с трудом говоривший на этом языке, обратил внимание и на это. Картины, что он видел, казались ему поразительными. Он чувствовал в них какой-то особый ритм, какую-то динамику.
      - Я специально перемешиваю цвета, отрицая настоящее, но, не отчуждаясь от него, а преодолевая его противоречия. Это видно и по социальным сюжетам, и господству в композиции человека.
      - И все-таки мне кажется, что в твоих картинах есть отчуждение, - сказал Павел. - Это отчуждение реальности, отчуждение привычного. Всего что ты изображаешь, в жизни не существует. Но хорошо то, что этого не может быть и в убогой фантазии обывателя.
      - Ты все верно заметил Павел, - добродушно признался Генрих.
      - Но ведь какой смысл писать картины, если они не разрушают ограниченности буржуазных представлений, открывая этих спрятанным в мире вещей людям бесконечность возможного.
      - Ты прав это настоящее современное искусство, более того это лучшее из того, что мне приходилось видеть. И здорово еще и то, что ты размываешь soc art, все то бремя буржуазного социального искусства, открывая горизонты нового мастерства. Разве не так?
      Художник был доволен, но, не желая показывать, как он польщен такой оценкой, прибавил шаг. Друзья последовали за ним.
      - Когда выставка начнет работу? - спросил Михаил.
      - Уже завтра, практически все готово, - сообщил Павел. - Посетителей будет море. В прошлом году, когда мы устраивали первую подобную акцию, ее увидели более ста сорока тысяч человек. К тому же я написал несколько статей и выпустил буклет о психоаналитическом видении новой школы и как мне кажется, добавил популярности этому направлению.
      Быстро пройдя в середину комнаты, они остановились, и автор предложил гостям сесть в плетенные древесно-металлические кресла. Отсюда была видна практически вся экспозиция. Комната, как заметил Виктор, имела неправильную форму и напоминала срезанный наполовину круг, радиальная сторона которого была сильно измята.
      Художник принес откуда-то кофе и молча разлил его по маленьким чашечкам, подвигая их гостям одну за другой. Павел взял одну из них и принялся пить маленькими глотками. Михаил решил подождать, пока напиток немного остынет.
      - Как называется это направление? - спросил он.
      - Choice - выбор. Стиль абсолютной свободы, стиль, превозносящий неограниченность творчества в бесконечности мира. "Может быть все, ты тоже можешь все, нужно просто уметь это представить, а затем, поняв, сделать", - так говорит Генрих. Он также пропагандирует выбор и превращение нереального в возможное. Яркий протестный стиль.
      Генрих кивнул головой и, посмотрев сперва на Павла, а затем на Михаила, сказал:
      - Тут нет никаких ограничений. Превознося их отсутствие в искусстве, мы словно говорим, что в жизни в этом отвратительном мире господства денег, эксплуатации и культа вещей, нет границ. Ты способен на все, все возможно и ты, благодаря разуму, можешь это. Но нужен труд, нужно познание, без которого нельзя отвергнуть старого и создать нового.
      Они снова погрузились в созерцание картин, и Михаил почувствовал, какую сильную жажду деятельности будят в нем эти полотна. Судя по выражению лица Павла, в нем происходило что-то подобное. Но кроме искусства Калугина волновали и другие вопросы. Теперь, когда он встретил старого друга, его интерес вновь обратился к родине. Что там теперь происходит? Насколько прочно удерживает свои позиции режим? Не скрыта ли за прочностью аппарата и стабилизацией экономике перспектива резких перемен? Павел думал об этом. Он не мог еще прийти к какому-либо выводу, однако ему хорошо было известно правило, что в антагонистическом классовом обществе всякая стабильность системы готовит кризис. Этот кризис, по мнению Калугина, мог дать о себе знать довольно скоро. Была ли готова к нему революционная партия? Павел точно знал, что нет.
      Художник снова куда-то ушел и через минуту неправильный зал погрузился в негромкое звучание электронной музыки то медленной и мягкой, то быстрой и динамичной. Литвин взял со стола свою чашку и сделал первый глоток, напиток был превосходным.
      - Нравится? - спросил Павел, обводя взглядом всю комнату и временами останавливаясь на некоторых полотнах.
      - Конечно, - согласился Михаил, который, как и его друг с юности любил искусство и разбирался в нем.
      Картины, вид на которые открылся отсюда, были действительно любопытны и Михаил, в чьем распоряжении появилось свободное время, принялся разглядывать их. Но первое на что обратил внимание его взгляд, был потолок. Он был выкрашен в светло-зеленый цвет, к нему крепились различной, чаще всего преувеличенной формы знакомые предметы. Это были пластиковые бутылки, стаканы, всевозможные металлические детали, консервные банки, стеклянные бутылки. Все это блестело и переливалось в искусственном свете размещенных по углам старинных прожекторов. Странно отражаясь сыплющийся свет падал на смелые полотна.
      - Все это он придумал сам, - замечая внимание друга к новому ракурсу красоты, сказал Павел. - По-моему интересная свето-композиционная находка?
      - Генрих просто молодчина, - похвалил художника Михаил, делая еще один маленький глоток кофе. - Настоящее новаторство стиля. Как вы познакомились?
      - Это произошло давно, я тогда еще только переехал в Лондон и на одном из красных собраний встретил этого парня. В те годы еще не было такой сильной и слаженно работающей международной организации левых. Он высказал мне свои соображения о пропаганде коммунизма в искусстве, и я был потрясен. Потом мы много работали вместе, и я убедился в том, что он не только отменный теоретик, но и мастер кисти. С этого дня pop art был обречен, - улыбнулся Павел.
 

 
      Собрать Центральный комитет оказалось не просто. Из девятнадцати его членов в Европе находилось всего восемь, остальные были в России. Из них пятеро были в тюрьме, остальные находились под тщательным контролем властей. Предстояло много работы, чтобы вывезти этих людей заграницу. "Прошел год, прежде чем нам удалось встретиться. Это произошло в мае в Милане. Стояла жара. Помещение на окраине города, что мы нашли, было душным, и от этой напасти не спасал даже старый кондиционер. Впрочем, от него было много шума, но мало толку и мы выключили его после первого же часа работы", - вспоминал впоследствии об этих событиях Литвин.
      Солнце ярко светило в не завешанное шторами окно. Павел оглядел комнату, где, беспорядочно расположившись, сидело около десяти человек. Это было первое заседание ЦК за два года и проходило оно в старом кабинете для совещаний какой-то компании. Была суббота. Помещение предоставил итальянский профсоюз.
      - История преподносит нам новый шанс, - продолжил свое выступление Литвин. - Победа, за которую мы боремся, снова близка. Многие не замечают этого, думая, что задавленная оппозиция, придушенное профсоюзное и общественное движение, загнанный в подполье протест и почти пожизненное президентство мешают нашей борьбе.
      Михаил остановился и перевел дыхание. Шепот, сопутствовавший первым его словам, угас, и тишина внимания окружила его.
      - Напрасно он так пафосно, - подумал Павел. - Это ведь не митинг. Не нужно слишком много красок. Необходимы факты, нужна картина ситуации.
      - Несмотря на цензуру, репрессии и запрет любых протестных акций наша партия существует. Она ведет свою пропагандистскую работу, она борется даже в тех условиях, в которые поставил ее режим. Но это, в общем. Для чего, преодолевая опасности и расстояния, мы собрались сегодня здесь? В России зреет новая революция. Режим исчерпал все свои политические и экономические возможности. Традиционные ресурсы, вывоз которых поддерживал в стране капиталистический строй, практически утратили свое приоритетное значение на рынке. Цены на основные сырьевые ресурсы уже упали на 40%. В ближайшие полгода они снизятся еще на 20-30%. На внутреннем рынке России наблюдаются признаки перехода стагнации в кризис. Многие заводы, что еще несколько лет назад относительно стабильно работали теперь практически стоят. Некоторые отрасли еще работают в режиме роста, но сбыт товаров значительно усложнился. Безработица, только официально, превысила 14% взрослого населения. И это все после безоблачного роста последних лет, когда официальные аналитики прогнозировали только подъем.
      Павел внимательно всмотрелся в сидящих поблизости людей. Готовясь к встрече, он внимательно изучил платформы и статьи партийных тенденций. Прежде у него было мало времени, чтобы отслеживать ситуацию в компартии России. Теперь он знал, что не все солидарны с Литвиным. Некоторые товарищи были настроены менее радикально, но в целом в движении чувствовался подъем. Он начался задолго до только-только открывшегося кризиса и вырос на волне экономического подъема. Выросли профсоюзы, пройдя через сложную цепь расколов и объединений, сформировалась партий.
      - В прежние времена некоторые "революционеры" считали, что в нашей стране полностью исчез промышленный рабочий класс, как в бездне растворилось крестьянство, безвозвратно сокращается русское население, - начал реплику худощавый мужчина лет сорока, сменивший Михаила. - Прикрываясь логотипом "коммунистической партии" эти люди утверждали: либо сейчас либо никогда. Проблему должны были решить выборы. Многие из нас видели в такой стратегии свет в конце тупика. "Или сегодня патриоты державники возьмут власть или благоприятная обстановка будет упущена", - объясняли нам лидеры в строгих костюмах. От бесправных рядовых членов партии требовалось только подналечь, в то время как всесильные вожди договаривались с властью. Предательство народа смешанное у них с показной принципиальностью. Массы не верили такой оппозиции, новое поколение красных не видело в народе борца, а в партии не было ни внутренней демократии, ни марксизма. Но это вчерашний день. Сегодня мы находимся в другой ситуации. Какой будет наша линия в революции? Какой будет сама вызревающая социальная революция? Удастся ли нам перейти от свержения политического строя к смене всей социально-экономической системы?
      Слушая эти слова, Павел внутренне ощутил насколько по-новому люди и он сам видят проблемы прошлого и задачи предстоящего. Перед ним проплывали споры прошедшего времени, еще совсем не зрелые и подчас совершенно не верные суждения. Одной из главных тем была демография - национал-патриоты, называвшие себя "коммунистами", решительно выступали против мигрантов, обвиняя их во всех бедах, и требовали решить проблему рождаемости полурепрессивным путем. Линия марксистов, спустя два года после исчезновения Павла, вычищенных из партии была иной, интернационалисткой в вопросе о рабочих вынужденных покинуть родные края в поисках заработка. Одновременно новое поколение левых отстаивало принцип административного невмешательства в личную жизнь людей. Прирост населения должен был быть обоснован социальной политикой, а не запретами и обязующими указами.
      Выступило еще несколько человек. Все это были незнакомые Павлу люди. На слова некоторых собравшиеся реагировали эмоционально: отпускали реплики или перешептывались. Неожиданно Павел услышал знакомый голос. В углу, слева от него встал и заговорил человек. Калугин повернул голову. По лицу его пробежал разрезанный жалюзи тонкий луч света. Человек что-то говорил, обращаясь к Литвину. Павел внимательно всмотрелся в лицо оратора. Калугину показалось, что в облике этого мужчины есть что-то знакомое. У него не было бороды, как в прежние годы, но взгляд голубых глаз был все так же светел и ясен. В них по-прежнему горел недюжинный ум.
      - Кажется Хрисовул, - подумал Павел. - Алексей? Не может быть?
      Он быстро посмотрел на список присутствующих и к своему удивлению обнаружил его фамилию.
      - Как я мог раньше не заметить его? - подумал Калугин. - Наверное, Алексей был в числе тех двоих, кто прибыл последними, и кого не рассчитывали видеть на съезде, так жестко следили за ними острые глаза политической полиции режима - ФБС.
      - Я слышу голоса несогласия и должен внести немного ясности по одному теоретическому вопросу, - начал Хрисовул. - Дело в том, что кое-кто из нас забывает важную истину марксизма, рабочий класс, как и буржуазия, является классом капиталистического общества и должен исчезнуть вместе с ним. В новом обществе, при коммунизме, в его бесклассовой структуре должен возникнуть новый социум, состоящий из творческих, занятых преимущественно умственным трудом людей. Эти моменты относятся к программе максимум, но я бы хотел их привести. В современном мире рабочий класс не сократился, а многократно вырос за счет периферии в последние десятилетия охваченной индустриальным бумом. Пролетаризовались многие "свободные профессии", врачи, учителя и даже программисты превращены в обычных представителей класса наемных работников. Однако даже в зональном сокращении промышленных рабочих нужно уметь видеть не исчезновение предпосылок качественных преобразований в обществе, а наоборот их появление, так как разрушение традиционной буржуазной модели производства выражает кризис всего этого способа производства. Что сегодня производит Россия? Что является главным ее продуктом?
      - Нефть, - произнес нежный, но сильный женский голос и Павел заинтересовано посмотрел в ту сторону, откуда он послышался.
      Он еще не успел рассмотреть всех делегатов, поскольку не занимался организацией пленума ЦК, а прилетел из Германии на его заседание всего два часа назад. Вынужденно опоздав, он старался не слишком разглядывать окружающий.
      - Нет, информация. Именно информация, - продолжал Хрисовул. - Несмотря на весь полицейский режим в стране нет крупных преследований за пиратскую программную продукцию. Более того: она невозможна. В России стихийно и спонтанно, вопреки неолиберальной политике властей, развивается наука. Развивается наперекор всем правительственным мерам, таким как коммерциализация образования, урезание бюджетных статей, закрытию институтов и университетов и тому подобному. Более того, налицо глубочайший кризис буржуазно-советской научной школы со всей ее иерархичностью, неравенством и подавлением свободного поиска. В стране процветает литература, новый импульс получает музыка и все это в каждой строке и каждом звуке воплощает критику капиталистической системы.
      - Согласны, Алексей, - повторил все тот же женский голос.
      Взгляд Павла пробежал несколько лиц. Но он не нашел в них ничего, что могло бы подсказать ему кем была произнесена реплика. Неожиданно взор Калугина остановился на привлекательном лице молодой женщины. Его встретил уверенный, как бы вопрошающий взгляд девушки. Павел едва заметно улыбнулся. Внезапно обычный интерес сменился в нем чем-то большим. Это была она. Он почувствовал это, и сам удивился тому, что видит здесь такую красивую женщину. В прошлом, работая еще в старом комсомоле, Павел привык к тому, что в России на съездах и пленумах в числе участников было много женщин, но почти никогда он не мог найти в их числе таких, излучающих не только внешнюю, но и внутреннюю красоту. Работая потом в различных секциях нового интернационала, он привык видеть умные живые женские лица. Но что-то мешало ему предположить, что среди российских левых можно встретить подлинную красоту.
      Много лет назад Павел вывел теорему о том, что политикой занимаются наиболее сексуально неудовлетворенные женщины, те, что не могли в силу каких либо причин реализовать себя как стандартные особи. Теперь эта теорема рассыпалась в прах. Среди тех женщин что он увидел не было ни одной что не вызывала бы у него симпатии, но все-таки эта сероглазая девушка понравилась ему больше всего. Что-то в ней было такое, что он тщетно искал в женщинах на Земле многие годы после гибели Вик.
      На вид незнакомке был лет 25-30, не больше. Она была немного худощава, но фигура ее, казалась, не только не проигрывала от этого, но скорее, наоборот: приобретала к налитости точеность и изящество. У заинтересовавшей Калугина девушки были крашенные рыжеватые волосы, убранные в хвост и Павел, не любивший блондинок в протест их желанию подрожать молоденьким девочкам, обрадовался этому.
      Она тоже заметила его и нежно улыбнулась, давая понять, что его неполитический интерес не остался для нее тайной. Он не отвел взгляд. Но ответил ей на улыбку улыбкой, и это понравилось незнакомке.
      Незаметно для Павла вокруг продолжали что-то обсуждать.
      - Вы можете возразить моим словам, еще раз указав на слабость нашего народа в борьбе с господствующим классом, но я кое о чем напомню вам, - продолжал Алексей, отражая критику умеренных. - В период Октябрьской революции, в 1917, рабочий класс в России был еще менее многочисленным, чем теперь, однако он сумел одержать победу в борьбе за власть. Как это произошло? Буржуазия оказалась слабее его. Капитал принадлежащий ей был большей частью вывезен из страны в годы Первой мировой войны и это ослабило ее позиции. Подобная ситуация складывается и сейчас. В борьбе за власть над сырьевыми ресурсами национальный капитал выиграл битву с глобальным. Российские корпорации сформировались не в конкурентной борьбе, а посредством захвата партийно-государственной бюрократией национального достояния. До того как они сложились, транснациональные компании не допускались к самым лакомым кусочкам. Сегодня, как и накануне 1917 года, мы можем констатировать: отечественный крупный капитал сросся с иностранным.
      - Чем характеризуется наступающий кризис? - задала вопрос с места коротко остриженная женщина в синей майке.
      Павел снова переключился на выступающего. Ему было интересно услышать, что скажет Алексей? Каковы будут его практические выводы?
      - Сырье не исчерпано, а капитал не извлечен из старых промышленных мощностей и далеко не вывезен, как предполагали еще пять лет назад некоторые товарищи. Однако класс буржуазии ослаблен. И эту его слабость мы можем видеть в усилении полицейского диктата. В чем ее причина? Даже в период стабилизации реставрированного капитализма класс собственников не имел под собой прочной социальной опоры. Режим всегда был бонапартистским, основанным на лавировании между различными социальными группами. Он натравливал одни национальности на другие, провоцировал локальные конфликты, вел клерикальную и имперскую пропаганду. Что всегда скрывалось за этим фасадом? Положение страны в международной системе разделения труда. Сырьевые корпорации рассматривали страну по большей части как источник ценного ресурса. Прибыль они инвестировали не в новые технологии. Пренебрежение государства к науке и образованию также выражало незаинтересованность сырьевых монополий в развитии общества. При этом само общество было куда более развитым: уровень развития производительных сил был на порядок выше уровня производственных отношений. Это противоречие между примитивной, пускай и временно рентабельной экономической моделью и высокоразвитым социумом, заинтересованным в более передовой хозяйственной и общественной организации должно было вырваться наружу. Оно дало о себе знать, как только цены на сырье обвалились на Токийской бирже. Последующее мировое падение цен на нефть предшествовало начавшемуся вчера обвалу на рынке ценных бумаг. Что будет дальше? Трудно прогнозировать конкретные события, но трудящиеся сегодня совсем не те, что 15 лет назад. За годы экономического подъема он приобрел опыт борьбы за свои экономические интересы. Изменилось его сознание. Сегодня рабочий класс, включающий самые разные профессиональные группы, сильнее буржуазии и у него есть серьезный шанс победить.
      Алексей сел и Павел, вставая, встретил его необычно горящий взгляд. Пламенный взор всегда спокойного доброго и рассудительного человека. Но в том, что Хрисовул сказал только что, была логика, и Павел, зная ее, отдал должное сильному уму этого человека. Особенно приятно было Калугину видеть старого товарища мыслящим также, как и он.
      Хрисовул не узнал Павла, но во встретившемся ему взгляде почувствовал что-то знакомое и близкое. Что-то, что встречалось ему много лет назад и нравилось уже тогда. Он приготовился слушать.
      Следующий оратор, опередив Павла, которому пришлось снова сесть, обрушил критику на существование возможности победить и удержать власть. Против шанса взять власть он не возражал, но вот перспективы выживания революции казались ему сомнительными. Подобной точки зрения придерживались еще несколько человек. Одна женщина утверждала, что дело может ограничиться только политическим переворотом. По ее мнению буржуазия имела немалый шанс удержаться у руля. "Даже если мы возьмем власть, - резюмировала она, - перед нами встанет вопрос управления промышленностью, а значит, как и в 1920-е годы, потребуется бюрократия. Отстранение масс от руля - серьезная угроза. Революционное чиновничество может переродиться и это вновь приведет к реставрации старого экономического уклада". Выступившая делегатка не предлагала отказаться от борьбы за власть. По ее мнению нужно было продумать защитные механизмы от вырождения революции.
      Эта ее мысль вызвала бурное обсуждение.
      - Вы видите, то, что революция в нашей стране может победить, - начал Калугин свое выступление, как только председательствовавший Литвин немного успокоил разгоревшиеся страсти. - Но всех нас беспокоит, сможет ли она удержаться? И если да то, как это должно произойти? Хочу остановиться не на "шансах перерождения", на мой взгляд, они невелики: нам не потребуется гипертрофированная бюрократия. Революция должна будет совершиться не в отсталой крестьянской стране, а в стране достаточно развитой, но при этом являющей узлом всех противоречий старого порядка. Демократия новых советов, поднявшись снизу, должна будет стать прочной основой развития страны. Более зрелое общество - породит более зрелые советы, а потребность в новой, демократической системе управления для развития обобществленной экономики не даст революции бюрократически переродиться.
      В комнату вошли и сели на свои места несколько человек. Шел четвертый час заседания и обсуждался только первый вопрос, но люди чувствовали превосходящий усталость интерес.
      - Мир продолжает свое стремительное объединение, - продолжал Павел. - В этом процессе экономическое объединение является основой всякого сближения народов, будь то культурное, либо политическое, либо нравственное соединение. Конечно, пока этот процесс идет под контролем и в интересах транснациональных корпораций нельзя говорить о его совершенно прогрессивном значении. Но каково сегодня место России в этом процессе? Его нельзя назвать ведущим. Страна плотней, чем 20 лет назад вписана в глобальную экономическую систему, но экспортирую энергоресурсы, вывозя капитал и научные открытия нельзя определять направление развития мира. Внешне Россия зависима, но точно так же зависима сегодня любая страна в мире.
      Павел вдруг вспомнил все прошлые страхи патриотической оппозиции по этому поводу, и их убогость заставила его улыбнуться. Суждения о самобытности и независимости России от мирового хозяйства казались теперь совершенно нелепыми.
      - Мировая монополистическая система постепенно за все прошедшие десятилетия вросла в российский рынок. Корпорации срослись, а разделение труд между странами стало более сильным. Одновременно расширение капиталистического производства охватило все части земного шара. Вместе с тем исчезли страны с преобладанием "среднего класса", а численность наемных рабочих резко выросла. Противоречие между трудом и капиталом обострилось и распространилось ширь - охватило новые сотни миллионов людей. Начинающийся кризис - кризис всемирный. Это не просто кризис перепроизводства, заканчивается большой цикл. Налицо с одной стороны перенакопление глобальными монополиями капиталов, с другой - кризис существующих производственных технологий и прежней организации труда. Я не утверждаю, что это последний для капитализма кризис большого (Кондратьевского) цикла. Но начавшийся сбой - серьезный шанс для революции в России, а затем и цепочки других стран.
      Раздались взволнованные голоса. Делегаты не сомневались в возможности перехода кризиса в революции. Их волновало иное: дальнейшая перспектива. Поняв, какие вопросы ему хотят задать, Павел продолжил:
      - Период реставрации капитализма после падения СССР был необходим. За семьдесят с лишним лет попытки построить новое общество на капиталистической экономической базе мы вырастили свое общество, но так и не изжили его феодальных пережитков. Наш человек так и остался пассивным коллективистом, то есть во многом таким, каким был его предок - крестьянин. Конечно, индустриализация сделала из него более активного индивида, но все-таки именно капиталистические отношения, реставрированные в начале 90-х, привели к формированию его как активного индивидуалиста, а сейчас именно они формируют его как активного коллективиста. Классовая борьба на рабочем месте его многому научила. Сейчас время требует от общества объединения и совместных действий в борьбе за свои права. Это новый урок для широких масс. Каковы перспективы развития страны после революции? Россия - северная страна. В рамках возможностей старого оборудования издержки довольно велики. Ценовой потенциал углеводородов практически исчерпан - цены продолжают падение. Хозяйственные перспективы не выглядят радужно. Что же остается? Наука. Разработка и применение в ультрасовременных производствах любых открытий. Построение передовых информационных отношений, ликвидация частной собственности на нематериальный продукт должно стать основой нашего движения вперед. Именно таки может и должен быть наш курс. Та база, которой мы располагаем, позволяет нам уверенно сделать такую ставку.
      Обсуждение вопроса "О начинающемся кризисе" продолжалось до 17 часов. В итоге было принято заявление о вызревании революционной ситуации в России, одобрено предложение о необходимости в ближайшее время возвращаться на родину. Также ЦК постановил создать секретное бюро по подготовке документов для легального въезда в страну политических эмигрантов. Утром на второй день рассматривался вопрос о финансах организации. Он занял совсем мало времени. Докладчиком был Хрисовул. Источников финансирования у партии было немного. Главный из них был незаконным. Несколько бригад хакеров поддерживающих организацию и работавших автономно постоянно снабжала счета организации крадеными деньгами. Поддержка Интернационала была вторым источником партийных средств. Дальше шли взносы и пожертвования.
      Следующим вопросом рассматривался прием, точнее кооптация в ЦК новых лиц. В их число попал и Калугин. Его перевили в русскую секцию международной партии и включили в состав ЦК. Помимо Павла в состав руководящего органа заочно был кооптирован еще один человек. Им был какой-то региональный руководитель. Приехать на Пленум ЦК он не смог.
      Серьезные споры вызвало обсуждение вопроса о политическом бюро партии. Три года назад в Риге в ходе Съезда хотя и был избран центральный комитет, но из-за политических гонений и ареста некоторых его членов по обвинению в экстремизме Бюро и секретариат избрать не удалось. Вопрос был решен в Милане: было избрано Бюро из пяти человек. В его состав вошли: Михаил Литвин, пользовавшийся наибольшим авторитетом в партии, Алексей Хрисовул, Ольга Шин, девушка от чьих глаз не мог оторваться Павел, и еще два человека.
      Следующее заседание ЦК было решено провести уже в России. В его повестке главными были стратегия и тактика.
 

 
      Самолет шел на посадку. Мирно спал в соседнем кресле седой священник, с которым Павел вел весь вчерашний вечер разговоры о теологии, стараясь разгадать тайну умыслов этой души. Но никакой тайны не было, и он это хорошо знал.
      - Весь мир это одна большая фабрика, - рассуждал Калугин, откинувшись в мягкое кресло Боинга. - Какое это имеет значение? Огромное, дело в том, что коллективные действия, высшей формой которых при капитализме является социалистическая революция, возможны в нашей стране даже при "упадке традиционной промышленности". Иногда достаточно того, что люди объединены общим делом вне рамок крыши одного цеха или завода. Такая солидарность даже гораздо выше прежней заводской и отраслевой солидарности. Общее дело, которым мы связаны, больше не ограничивается одним предприятием, нет, оно перешагнуло эти границы и заключает себя теперь в общенациональном хозяйстве. Нам больше не нужно производить брюки или утюги, раз это делается в соседних странах. Напротив мы должны взять на себя то в мировом хозяйстве, что больше не кто не может взять и сделать это, выйдя за рамки капиталистических отношений.
      Павел протянул руку к карману на спинке расположенного перед ним кресла и достал несколько печатных листов. Это была Политическая программа. Он отложил прочитанные страницы и вернулся к чтению. Времени было достаточно.
       Капитализм в России, являясь господствующим способом производства, заключает в себе некоторые особенности связанные с консервативной (полупериферийной) - сырьевой - ориентацией экономики, при одновременно высоком уровне общественного развития. Всемирный прогресс информационных и промышленных технологий подготавливает базисные предпосылки к переходу человечества к новому основному виду деятельности - творческому научному и культурному, взамен материально-производственного, переходящего в сферу деятельности машин. Эти тенденции проявляются и в России, где в советский период в обществе был заложен прочный научный фундамент. Однако это же и создает особо острое противоречие между действующей авторитарной политической моделью, экспортно-сырьевой экономикой и сдерживаемой потребности общественного развития. Невозможного вне рамок широких свобод, подчинения производства общественным нуждам, приоритета науки и открытости страны. Что формирует общие предпосылки для революционных преобразований.
       Существующие в современном мире корпоративные противоречия (конкурентная борьба США, Китая и Евросоюза), сложное энергоресурсное состояние глобальной экономики и незавершенность ее формирования создали благоприятные условия для укрепления позиций российского капитала. По-сути превратившегося из национального в транснациональный сырьевой капитал, самостоятельные интересы которого проявляются во многих частях мира. Благодаря этому, в условиях идейной и организационной слабости пролетариата, внутри страны был установлен недемократический режим, национал-патриотический окрас которого полностью соответствует экспансионистским настроениям крупнейших российских сырьевых компаний. Выступая в роли регионального империалиста, Россия пытается подчинить своим интересам экономики соседних стран.
       Однако политика и интересы российского крупного капитала расходятся с потребностями всего общества. Практика свертывания в стране общественных и политических свобод только указывает на масштабы этого расхождения. Авторитарный строй в России необходим буржуазии, прежде всего для проведения неолиберальной политики. Выступая душителем любых низовых инициатив, российский капитал не останавливается и перед административным подавлением мелкой буржуазии, во всем мире обслуживающей ТНК, видя даже в свободе предпринимательства для нее угрозу своему господству. В этом еще раз проявляется глубокий реакционный дух крупной российской буржуазии. Не имеющей широкой и прочной классовой опоры.
      Калугин перевернул страницу. Программа, принятая еще несколько лет назад, местами серьезно устарела. Прежде всего, это ощущалось в обзорной части.
       Положение рабочего класса в России является сегодня крайне тяжелым. Суровый характер экономической эксплуатации, отягощается громадным административным и идеологическим давлением. Рабочая неделя зачастую превышает 40 часов, условия труда в промышленности нередко являются вредными и опасными. Хамство руководителей, постоянная угроза увольнения, задержка выплаты заработной платы, не перечисление средств на пенсионные счета, отсутствие медицинского обеспечения, безработица и бесправие наемных работников существует повсеместно. Слабым является профсоюзное движение, преследуемое, практически запрещенное и лишенное права на забастовки в ряде отраслей экономики. Фактически отсутствует свобода передвижения рабочих, сохраняется варварский, полуфеодальный институт регистрации по месту жительства (прописка) - прикрепления человека к месту. В Москве и других городах действует режим буквальной охоты милиции на приезжих рабочих с целью их притеснения и вымогательства денег.
       Как инструмент прописки, в России функционирует реакционно-бюрократический институт паспортов (раздельно: внутренних и заграничных), вместо распространенного во многих странах простого удостоверения личности. В интересах буржуазии по российскому законодательству для рабочих существуют специальные трудовые книжки (аналог введенных Гитлером в фашистской Германии) в которых фиксируются места работы и причины увольнения. Монетизация и коммерциализация социальной сферы дорого обходится рабочим. Жилищные условия, здравоохранение, питание, отдых, предметы быта и транспорт также остаются чрезвычайно плохими и малодоступными из-за низкой заработной платы. Все это создает чудовищные условия сверхэксплуатации пролетариата капиталом.
       Но бедствия рабочего класса, не идут ни в какое сравнение с бедствиями крестьянства. Раздробленное из колхозов в мелкие хозяйства, подточенное рынком и введением частной собственности на землю, оно массово переселяется в город. Трудности жизни в котором не сопоставимы с его собственными.
       Распад российской деревни, инициированный еще в ельцинские времена, сегодня почти завершился. Фактически сохранились только сконцентрированные вокруг крупных городов хозяйства, почти все перешедшие в частную собственность. Но экспорт продуктов питания на российский рынок и отсутствие государственной поддержки подрывает и их существование, еще более усиливая пролетаризацию деревни.
       Наука и образование находятся в нелегком положении. Политика правительства направлена на сокращение учебных и научных заведений, свертывание их деятельности до прикладной, коммерциализацию образования, снижение интеллектуального уровня населения, административное и экономическое раздробление и ослабление интеллигенции. Схожая политика проводится режимом и в отношении здравоохранения. Медицина, являясь с одной стороны платной, а с другой малообеспеченной и низкокачественной не удовлетворяет потребностям населения.
       Культура России также испытывает сильное давление со стороны государственной машины и капитала. Способствуя консервации искусства и морали, режим стремится снизить влияние передовых эстетических и нравственных идей на умы молодежи и всего общества. Пропагандируя и насильственно продвигая православие и рабскую религиозную мораль, власть безуспешно пытается остановить социальный прогресс. Все это ведет к обострению противоречия между интеллигенцией, всем обществом и капиталом.
       Разжигая межнациональные и межконфессиональные конфликты, натравливая одни народы на другие, притесняя в правах женщин, национальные, сексуальные, культурные и религиозные меньшинства, поощряя террор спецслужб, произвол милиции, судов и прокуратуры, ликвидируя демократические права и свободы (такие как свобода слова, печати, собраний и так далее), демонтируя выборность должностных лиц, режим открывает свое реакционное лицо. Морально и физически уродуя в принудительной армии целые поколения, стремясь ограничить влияние передовой культуры и сохранить патриархальные отношения с их всеобщим неравенством даже в личном общении, проявляющемся как в обращении "по отчеству", так и на "вы", буржуазия выражает свои ультраконсервативные желания.
       Препятствия, которые оказывает прогрессу агрессивный, консервативный режим экспортно-сырьевого капитала, неизбежно ведут нашу страну к новой революции. Всеобщая необходимость перемен требует сегодня от российских левых умения организовать и идейно вооружить рабочий класс для борьбы с господствующим строем. Но для этого сами коммунисты должны быть объединены в боевую передовую организацию, чуждую сектантства и авторитаризма, догматизма и оппортунизма. Процесс создания такой силы идет полным ходом.
      Дальше речь шла о будущей революции, предмете особо активных споров всех последних лет. Принятая в итоге позиция партии вкратце выглядела так: предстоящая революция в России будет пролетарской, но разделяющейся на два этапа - буржуазно-демократический, опрокидывающий диктаторский политический строй, и социалистический, изменяющий весь базис общества. Наращивая усилия, рабочий класс должен был сперва уничтожить диктатуру, а затем взять власть в свои руки. Формулируя такое видение предстоящих событий, компартия отстаивала принцип как можно более скорого завершения первого этапа революции. Павел был с этим полностью согласен. По его мнению, необходимо было всеми силами бороться как властью приемников-президентов, так и с либералами готовыми остановить революцию в любой момент.
      - Наш самолет идет на посадку. Пожалуйста, пристегните ремни, - прозвучал мелодичный женский голос, и самолет слегка вздрогнул.
      Павел выглянул в иллюминатор. Там за толстым стеклом укрытый от его глаз облаками растелился огромный город.
      - Неужели это Москва, - подумал он, чувствуя прилив каких-то новых сил.
      Он никогда не скучал по родным краям, где бы ни находился, всегда зная, что планета - его подлинный дом. Но теперь какие-то странные, таинственно далекие чувства охватили его. Они небыли связаны с размышлениями о том, что необходимо изменить в старом тексте Программы. Калугина заботило другое: он ощущал приближение чего-то прежнего. Но это прежнее приближалось к нему уже совсем новому. Но изменился не только он - изменился и тот приближающийся мир.
      Павел спрятал недочитанный текст в карман на переднем кресле. Время перелета подошло к концу.
      Посадка оказалась мягкой, почти не заметной.

* * *

      Президент был непреклонно встревожен, осень только начиналась, а значит, начинались и проблемы. Он хмурился и морщил свои тонкие светлые брови. Час назад, встреченный вставание ближнего круга министров, он прошел к своему столу и сел. Вслед за ним сели министры, прошел и сел незаметно просочившийся директор ФБС.
      Заседание началось.
      - Экономическая ситуация относительно стабильна, - начал свой доклад министр экономики. - Мы по-прежнему удерживаем основные показатели производства и экспорта, но общая динамика может преподнести печальный урок. Рентабельность недавно начавших разрабатываться сырьевых месторождений ниже стандартной в два раза. Ряд нефтедобывающих объектов вообще убыточен. Все это, конечно, повторяет виток прошлого года, однако общемировой спад производства, дошедший до нашей экономики, хотя и с годичным опозданием кажется мне угрожающим.
      - Странные люди, - сказал про себя Президент. - Они способны врать даже мне. Ведь всем им и особенно этому "красавцу" известно: еще два года назад прогнозировался кризис. И началось все с нашего рынка.
      - Не забывайте о безработице, - вставил слово первый вице-премьер Кассили, маленький, как и многие члены правительства в подобие президенту, человек с испуганно мрачным лицом, на котором выражалась непреходящая депрессия. - Ее уровень за прошедшее лето превысил 10%.
      - Это не официальные цифры, - огрызнулся министр экономики. - По нашим расчетам этот уровень по-прежнему сохраняется на 3,5%.
      - Вы еще скажите, что мы не стоим на пороге краха, - снова заметил вице-премьер, раздвигая свои большие белые щеки вредной улыбкой.
      - Успокойтесь, - зашипел президент.
      На минуту все смолкли, и ни один звук не проникал в этот обширный светлый кабинет, выполненный в дорогом, золочено-резном стиле.
      Премьер министр, невысокий кудрявый слегка полный коротконогий мужчина в дорогом тесном пиджаке передал главе государства какие-то бумаги. Директор ФБС не спускал с него глаз. Большое пернатое животное с двумя головами висело, распластавшись на красном щите, и не обращало на сидевших под ее лапами маленьких людей никакого внимания.
      Премьер повернул голову в тугом воротничке и сделал какой-то знак министру информации и печати. Тот сплющил тонкие губки в милую робкую скрывающую какие-то недобрые чувства улыбку и нежным почти девичьим голосом заговорил:
      - Господин президент, Родион Григорьевич, мы с этой либеральной прессой разберемся. Ее по слухам в США делают, а к нам по Интернету завозят. Мы уж и так и сяк...
      - А вы слухами не руководствуйтесь, - заметил до этого внимательно тихий директор ФБС. - Вы у нас спросите, что народ думает, что чувствует, чего хочет, а то по стране тут всякое гуляет, умы баламутит, а вы не видите.
      Президент закивал головой. Это был первый конструктив, который удалось пока услышать.
      - В прошлом году мы ввели новые ограничения на западную кинематографическую продукцию, - заговорил неровным басом премьер. - Не помогло. Да и трудно нам с общественным мнением справляться. Конечно народ за президента, он это не раз доказал. Мы с ним и работаем. Но вот вредное влияние все равно есть и самое главное, что ничего сделать нельзя. Хотелось бы, но ведь из поезда не выпрыгнешь, весь мир куда-то идет и мы с ним, конечно, стараемся традиционные ценности сохранить и державность, но не без проблем.
      - Должен сделать маленькое замечание, - уже мягче заговорил директор ФБС. - То, что настроения меняются, это есть, но мы их как контролировали, так и контролируем. У нас все под пристальным вниманием, семья, школа, информационные потоки разумеется, и нет такой сферы жизни, о которой бы мы чего-либо не знали и чего-либо не замечали. Конечно, нам трудно, финансов не хватает, технически мы от ЦРУ и ФБР отстаем, но да ладно. Важно, что политика не беспокоит умы населения, так как было прежде все разрешенные партии наши, все их лидеры, мы специально их дозировано пиарим в наших руках и более того на нашей стороне.
      Министр информации закивал головой, подтверждая каждое слово директора ФБС. Президент расправил свои тонкие брови и немного приоткрыл рот. Кресло, мягкое и теплое, странным образом неприятно впивалось ему взад. Он глубоко вздохнул и собравшиеся приняли это за "вздох облегчения".
      - Но есть одна серьезная проблема, - продолжал директор. - Как-то странно и неожиданно оживились левые. Провели в Милане пленум своего ЦК, избрали новый секретариат, выдвинули новую программу, новые лозунги, такие, например как: "30 часовая рабочая неделя". Но есть и хуже. И по нашим агентурным данным вернулись в Россию, для работы на месте, вернулись почти все коммунисты. Только трое осталось в составе Заграничного бюро партии. Они при помощи своей сети хакеров усилили финансовые хищения, в том числе и бюджетных денег. И что самое неприятное: развернули невиданную до селе пропагандистскую работу. Их идейный набор тоже меня беспокоит. Но мы и в этот раз попробуем вывести компартию на раскол, а затем нейтрализуем. Для этого у нас есть все необходимое.
      - Не вы ли пять лет назад, да и раньше засыпали правительство реляциями, что с коммунизмом покончено? - робко полюбопытствовал министр информации.
      - Это, похоже, вечная зараза, - заметил премьер.
      Президент посмотрел в сторону игравшего ноутбуком министра экономики. Тот, видимо почувствовав, чего от него ждет главный медленно начал:
      - Возможно прежнее, либеральное правительство, в составе которого я начинал работать, не было так уж неправо, когда отстаивало позицию сохранения за рабочими права на умеренную забастовку? Может мы тогда погорячились? Перегнули? Теперь вся эта масса гаечных ключей впитывает всякие утопичные идеи и норовит устроить нам демонстрацию. И ведь речь не только о промышленных рабочих, но и служащих - даже банковских служащих. В стабильный период профсоюзы, речь только о "независимых профсоюзах", охватывали не более 3% наемных работников. Сейчас 27%. Однако, на ближайшие полгода прогнозируется рост численности их членов до 34-38%. Возможно в борьбе с красной чумой мы тоже были не достаточно правы?
      - Все было верно сделано, как и для порядка вообще. И важно конечно было дисциплину в народе соблюсти, - басисто заявил, внутренне любуясь своим маршальским мундиром с большими звездами на пагонах, министр обороны. - Разве иначе страну удержишь, да и люди чего хотят?
      - Что вы будете делать - погоны? - попытался огрызнуться министр экономики.
      - А что думает патриарх? - спросил, как-то отдаленно не понимая разногласий, президент.
      - Родион Григорьевич, - начал премьер министр, - их святейшество считает, что мы мало внимания уделяем религиозному воспитанию подрастающего поколения. Православная церковь даже законопроект новый приготовила "О благостном и добросердечном воспитании отроков". Хотят, чтобы мы через думу провели. Еще предлагают экологическую программу "Спаси и сохрани", чтобы отвлечь внимание общественности...
      - "Закон божий" это хорошо. Пусть изучают, хоть польза будет. Они готовы найти необходимое число священников, ведь на все школы нужно? - поинтересовался президент. - Ведь то, что было просто позор какой-то. Мне докладывали: набрали в рамках образовательного проекта "Богознание" всевозможных проходимцев и просто извращенцев. Эффект вышел обратный: пришлось все сворачивать.
      - Смогут. Лучших отберут. Они ведь заинтересованы, у нас же договор о партнерстве. Мы им такие торговые привилегии дали, что теперь у бог уж точно на нашей стороне. По другому не может.
      - Тогда давайте проведем.
      Президент лукаво поджал губы и, обращаясь уже к министру обороны, сказал:
      - А что сильно юноши не хотят в армии служить?
      - Сильно, - звучным голосом ответил маршал.
      - Плохо. Вы уже думали над этим?
      - Да, Родион Григорьевич, мы тут, - басистый военный посмотрел в сторону сидевшего невдалеке министра внутренних дел, - посовещались...
      Недосказанную мысль продолжил уже худощавый рано поседевший мужчина в роскошном костюме, который и был министром внутренних дел:
      - Надо устрожить законодательство и усилить уголовное преследование дезертиров и уклонистов. Новый закон о воинском долге, патриотизме и дисциплине должен помочь в этом вопросе. Надо расширить полномочия полиции, развязать ей руки, так сказать. Проверки документов надо проводить не только в Москве, но и в сельской местности. В любом городе, в каждом городке. Более сложной должна стать форма прикрепления к месту проживания для 17-27 летних. Это чтобы не меняли место жительства, когда захочется.
      - Плюс ко всему, - добавила полная бесцветная женщина с мертвой мимикой, возглавлявшая министерство образования и культуры, - в школах, колледжах и университетах надо усилить патриотическое воспитание. Чтобы принимаемые меры небыли односторонними. Тогда дело пойдет.
      - Хорошо, - сказал президент, подумав, что 4,5 миллиона заключенных для одной страны это уже многовато, но делать нечего: порядок требует усилий по его наведению.
      Орел, нацелив в разные стороны свои головы, высунул языки. Эпоха, отмерив, новое десятилетие, смело шагала в свой привычный XXI век, не зная, что события уже изменили ей. Новое движение пробуждалось вокруг, но понять его было нельзя. Нет, оно было постижимо, но, казалось, здесь никто не видит и не понимает его, а оно видит и понимает все. Так часто бывает в истории. Верхи еще не знали что они не могут, а низы не чувствовали что не хотят, но революция уже начала свой неуклонный отсчет. Время уже двинулось на ее часах.

* * *

      Мария отложила понравившиеся ей книги. Она часто бывала в этом большом и светлом магазине, где в отделе новинок искала то, чего сама не могла понять. Ей было интересно находиться здесь, рассматривать светящиеся красками обложки, но она не всегда приобретала то, что ей нравилось. Деньги небыли здесь проблемой. Она уже несколько лет работала главным менеджером в торговой фирме. Жаловаться ей не приходилось. Разве что с каждым годом жизнь все меньше нравилась ей и манила ее. Внезапно, пройдя несколько шагов в сторону отдела научной литературы (что заставило ее сделать эти несколько шагов?) она увидела странного дизайна книгу. Она не была слишком толстой, но ее название заинтриговало Машу. Она взяла книгу в руки.
      - "Внешний облик как воплощение психики", - беззвучно прочел ее грубоватый голос. - Интересное название, что-то новое, возможно это пригодится мне в работе.
      Она посмотрела, кто был автором книги, и от удивления чуть не разжала тонкие с ухоженными красивыми ногтями пальцы.
      - П. Калугин, - прочитала она и что-то странное, не забытое, щемящее и пугающе доброе вспомнилось ей.
      Она не могла понять что это, просто боялась сказать себе, откуда идет этот душевный, так похожий на легкий весенний ветер, звук.
      Перевернув несколько страниц, Мария прочла оглавление. Книга рассматривала анализ внутреннего мира и состояния человека исходя из особенностей его поведения, речи, жестов и даже походки, одежды, аксессуаров и прически. Работа показалась ей невероятно интересной, но она не купила ее.
      Возможно, у Марии хватило бы смелости приобрести эту книгу, но она перевернула ее и прочла на обратной стороне обложки рядом со знакомой ей чем-то фотографией маленькую биографическую справку о Павле Калугине, авторе этой книги, который написал ее два года назад в Англии. Это была единственная книга Павла, изданная в то время в России.
      Она поставила книгу на место. Ее пальцы слушались приказов воли с трудом. С таким же трудом, она это теперь поняла, как в какие-то несбыточно далекие, нереальные дни, когда, взяв руку этого человека и сплетясь с ним эти самые пальцы, дарили ей робкий миг счастья. Неожиданно у нее защемило сердце, и она вдруг испугалась того, что когда-то так смело и безжалостно сделала.
      - Кто он этот человек? - думала она, выходя из магазина и спускаясь в светлый зеленый переулок. - Неужели я тогда любила его? Неужели я поступила неправильно, когда, видя его слабым, сказала "нет"? Быть может поступи я тогда иначе, найди я в себе силы понять его, а не оттолкнуть, вся моя жизнь сложилась бы по-другому? Ведь он был самым необычным, самым ярким и искренним человеком на моем пути. Ведь я не встречала больше таких мужчин, как ни искала. Почему же тогда все получилось именно так? Как жаль, что жизнь нельзя переписать или повернуть в другую сторону, вырвав старый лист и заменив его новой яркой картиной. Где он сейчас? Как он живет? Есть ли у него дети и что он делал все эти годы? Помнит ли он обо мне? Думает ли о нас хоть иногда?
      Странно, но все эти мысли пришли к ней совсем неожиданно. Она не забыла Павла. Но в ее прошлом, к которому она почти не обращалась, он всплывал так редко, гонимый ее страхом собственных ошибок, что, сейчас, вырвавшись на волю, не давал покоя ее встревоженному уму.
      Так она незаметно прошла несколько минут.
      Маленькая резвая девочка выбежала ей на встречу, она обняла Марию и крошечная испуганная слеза выступила на ее лице.
      - Моя девочка, моя маленькая девочка, - думала Мария.
      Ребенок весело прыгал, не понимая, чем это мама так опечалена и почему у нее такое встревоженное лицо. Катя радовалась, ей было девять, она любила маму, любила отца, любила солнце, она еще не знала, в каком мире она живет, и что, быть может, ждет ее в будущем.
      - Папа уже пришел, он дома, - весело сообщила, улыбающаяся и подставляющая свою симпатичную черноглазую мордочку, быть может, последним в этом году теплым лучам, девочка.
      Мама взяла ее за руку и вместо того чтобы скорее отвести домой, сказала:
      - Давай немного погуляем на воздухе. Мне не хочется сегодня спешить домой. И погода такая хорошая, пусть вечер подарит нам хороший сон, - внезапно вспомнила и повторила она его слова.
      Катя закивала головой и резво запрыгала. Ей было сейчас хорошо, и она совсем не желала видеть того внутреннего смятения, что наполняло красивую женщину идущую рядом.
      На следующий день Мария купила и прочла книгу.
 

 
       Президент склонился над унитазом. Его голова кружилась от выпитого. Его не тошнило. Вместо этого он чувствовал приятное отупение. После стольких волнительных дней - это был подарок. Президент не пил, но в этот раз нервы сами потребовали от него разрядки. Однако выходило совсем нетто. Напившись в плохом настроении президент во многом остался трезвым.
       - Что-то ничего не выходит,- подумал глава страны. - Что за ебаный день... Что блять за жизнь... И дня спокойно провести не дадут. Как же меня все....
       Потом, стараясь отвлечься от дурных мыслей, он посмотрел в бело-водянистую глубину унитаза. Ноги уже не очень крепко держали его. Но "национальный лидер" не чувствовал пьяной радости - ему было плохо. Все внешне было нормально, но все одновременно валилось из рук. Все хуже работали службы и департаменты, бардак в министерствах и ведомствах царил полный. Законы и указы теряли силу - не получалось заставить граждан их соблюдать, не выходило отрегулировать на исполнение государственный аппарат. Невозможно было понять: или система гнила снизу вверх, или наоборот - разложение шло сверху. Правительство делало все возможное, чтобы заставить "железную механику" государства работать. Но кроме скрипа трудно было добиться чего-то еще.
       Где-то далеко, за дверью туалета шумела веселая компания. В маленькой спокойной комнате ничего не было слышно. Это успокаивало нервы. Президент глубоко вздохнул. Потом выдохнул и снова вгляделся в глубину унитаза. На дне его, красуясь на фоне кристальной - кремлевской чистоты, плавала гроздь винограда. Ягоды были крупными, аппетитными.
       - Я принес стране процветание, - пронеслась внезапной радостью мысль. - Я поднял экономику, построил великую державу с адекватным курсом. Зажрались! Забыли, что такое "затянуть пояса", забыли...
       Глаза Родиона поднялись вверх, и он на мгновение потерял логику своих ощущений. Ничего больше не приходило на ум. Внезапно все его тело дернулось, а рука сорвала вниз крышку унитаза. Президент стянул штаны и сел.
       -Нет, голубчики, хватит,- трезвел в слух президент. -Хватит меня задирать вашей критикой. Называете меня диктатором, недовольны... Бастуете... Социалки бесплатной захотели. Рынок вас одел и обул, а вас все куда-то тянет. Суки!
       Нить мысли снова оборвалась, но на этот раз нервозность в ощущениях Родиона сменилась каким-то невротическим спокойствием.
       - И все-таки нужны какие-то меры... - пробормотал Родион. - Порядок надо возвращать на место. Зажравшихся толпоногих пора осадить. Надо снова консолидировать нацию. Что бы тут придумать? Может попробовать то, что уже помогало прежде... Поговорю с директором ФБС, забытое старое - всегда самое лучшее.
       ***
      - Осторожно двери закрываются... - произнес испорченный прибором, а потому кибернетический, голос.
      Двери действительно закрылись, оставив опоздавших пассажиров стоять на перроне. Вышла даже некоторая толчея. Один пожилой мужчина в старомодной шляпе и с глупого вида портфелем негромко выругался, отходя в сторону. Поезд зашумел. Синие вагоны, сорвавшись с места и с воем набирая скорость, ворвались в черную бесконечность туннеля.
      Вагон был переполнен, как это часто бывает в час пик.
      - Вечно вы толкаетесь. Вам, что места мало, понаехали ту всякие с Урала, сидели бы у себя в горах, - ворчала пожилая женщина, жестко толкая стоявших рядом людей локтями. - Полиции на вас нет -мигранты поганые. Все небось без прописке, живете где придется...
      Впечатление было такое, что эту женщину ничто не беспокоило в этом мире кроме жизненного пространства, как в политическом, так и в индивидуальном виде.
      Людям было тесно и душно. Кто-то вежливо попросил неугомонную даму помолчать. Она отрыгнулась оскорблением, и ее действительно толкнули. Она заохала, завозмущалась, но, получив еще несколько тычков с разных сторон, и видимо поняв, как она мешает жить всем вокруг, умолкла.
      Вагон мерно в такт соприкосновению рельсов и колес подрагивал, успокаивая нервы одних и пробуждая метания вечно спешащего горожанина в других. Но, в сущности, не происходило ничего необычного. Какой-то голубоглазый парень, прислонившись к стенке вагона и повиснув на одной руке, читал газету. О чем-то шептались две девушки с рюкзаками за спиной. Многие молча стояли или сидели, спрятав глаза в наконечники собственных ботинок или в плечо соседа. Не было никакого любопытства или волнения. Царила обычная для метро атмосфера заботливого отчуждения и скуки.
      Внезапно страшная смесь огня, силы металла и нетерпимого звука сотрясла всех. Вагон словно перевернулся и раздираемый огромными когтями опустился в бездну. Вспыхнуло пламя, и крики заглушили стук останавливающихся колес. Крики в одно и тоже мгновение ставшие предсмертными вздохами.
      Это был взрыв. Все произошло в мгновение, в короткий промежуток, унося в неизвестность жизни десятков человек. Погибли не все, имелись и те, кто был только ранен или перепугано повален в сторону разлетающихся обломков. Случай пощадил их жизни в этот короткий промежуток судьбы. Но память умеет превращать миг, в вечность, калеча душу на многие годы.
      Перрон в мгновение был охвачен хаосом.
      - Разойдитесь, выходите на поверхность! - кричал, отхаркиваясь валящим из туннеля дымом, молоденький милиционер неизвестно как понявший что нужно сейчас делать.
      Мало кто слышал этот прогорклый юношеский голос, нечего нельзя было понять. Люди волновались, расходились с трудом, выражая на всех своих лицах испуг и непонимание. Прошли первые минуты после трагедии.
      Перрон опустел и снова наполнился, но уже совсем другим движением. Тем, кто был еще жив, пришло спасение. Всюду носились люди в белых халатах и красно-желтых комбинезонах. Шум и голоса наполняли переполненные волнением своды старой сталинской станции. Что-то происходило, и это чувствовалось везде.
      Кипела работа.
      Одни за другими на поверхности появлялись окровавленные носилки с чьим-нибудь живым или мертвым телом. Движение по всей линии было остановлено. Густые шеренги отрезали толпу любопытных от выхода из метро. Холод страха охватывал все новых и новых людей. Нельзя было еще ничего понять.
      На поверхности в далеком от смерти подземного мира парке собирались и о чем-то шептались люди. Всюду было волнение и страх, но страх, быстро сменявшийся ненавистью, по мере того как выяснялось происшедшее.
      Приехали СМИ.
      Несколько официальных телекамер жадно ловили обломки людей, укладываемые в белые с красными крестами машины. Беззвучно запечатлевали новые и новые страшные кадры электронные фотоаппараты. Но вот откуда-то появился милицейский полковник, и вся куча служителей информации бросилась на него.
      - Как вы прокомментируете эти события?
      - Что по вашему сейчас происходит? Сколько человек погибло?
      - Кто несет ответственность за сегодняшний теракт?
      Толстощекий полковник в синем, почти черном мундире немного попятился, словно стараясь укрыть свой живот от натиска протянутых с диктофонами рук и сделав трагическое лицо, сказал:
      - По произошедшим событиям начато следствие, у нас есть несколько версий, одной из которых является террористический акт. Возможно, если это так, что данный взрыв был в очередной раз устроен организацией "Щит Ислама". Мы так же подозреваем и другие горские террористические банды. Другой версией является сбой в электросистеме линии метро приведший к кроткому замыканию и взрыву. Обе эти версии, а также еще ряд предположений отрабатываются следствием. Извините, больше ничего не могу вам сообщить.
      Между тем люди в парке продолжали волноваться и не расходились. Только спустя час при помощи уговоров, больше походивших на запугивание, ОМОНа и милиции с собаками народ удалось разогнать.
      Вечером выступил президент. Он был взволнован, тонкие светлые дуги его бровей сурово изогнулись и повисли в строгом выражении на некрасивом лице. Президент произнес короткое обращение к российскому народу. Газеты писали: "Он призвал воспринимать ситуацию спокойно, не поддаваться панике, положиться на милицию и ФБС. Так же глава государства высказал глубокое осуждение тем кто не щадя человеческих жизней пытается оказывать давление на позицию правительства". День, даже клонясь к концу, был теплый, но взволнованный город, словно не замечал его. Впрочем, после работы многие были дома и почти все смотрели телевизор. Правительство обещало изменить ситуацию - защитить свой народ и сохранить стабильность. Силовые министры обещали наказать "совершивших преступление негодяев". Хотелось верить, что никто из руководителей не причастен к случившемуся в метро.

* * *

      Дом, в котором теперь жил Калугин был самым обыкновенным московским домом. Старый, бетонный, двенадцати этажный он не заслуживал описания. Интерьер квартиры Калугина был не богат - в доме преобладала пустота. Выдержанное в светлых тонах жилище имело немного мебели. Привычный к вещам взгляд с трудом мог определить есть она или ее нет. Стиль этого дома был близок к восточному, за исключением того, что в нем отсутствовали какие бы то ни было украшения. Все было просто и лаконично.
      Было уже семь часов вечера. Уставший от долгой работы за компьютером, Павел лежал на однотонном ковровом полу и смотрел в потолок, стараясь отыскать там люстру. Поиски были безуспешны: никакой люстры не было, комната освещалась странно спрятанными в углы стен и потолка приборами. Свет был мягким и несколько не мешал Павлу искать люстру. Он не был сейчас занят мыслями и радовался тому, что наконец мог отдохнуть.
      Вдруг зазвонил телефон. Его звук резко пронесся в воздухе, освобождая Калугина от приятного транса.
      - Ало, - протянул руку и поднял трубку Павел.
      - Это Хрисовул, привет, включи телевизор, - торопливо выговорил голос в аппарате.
      - Алексей, а что произошло? Сто лет тебя не видел...
      - Ты что еще ничего не знаешь?
      - Нет.
      - Тогда включай, там сейчас президент выступает. В метро новый теракт. Ясно?
      - Ясно.
      Павел подошел к компьютеру и щелкнул по клавиатуре. На большом плазменном экране, висящем на стене, зажегся знакомый силуэт. На фоне Кремля с непокрытой лысеющей головой и выражением лица неожиданно застигнутого событиями человека выступал президент:
      - Те, кто совершил этот зверский антимилосердный акт ответят перед законам. Мы и все российское общество, все патриоты и все простые люди скажут еще свое слово сепаратистам и убийцам. Всем этим анархистам и исламским фундаменталистам разрушающим основы стабильности и социального прогресса в нашем обществе. Наш суровый приговор покажет пример всем тем, кто подстрекаемый западными спецслужбами и вредными информационными структурами хочет запугать нас и парализовать государство. В Кремль уже поступили тысячи звонков поддержки жесткой патриотической позиции правительства России. Я только что подписал два указа. Первый - "О запрете анархистской и антигосударственной деятельности" и второй - "О борьбе с религиозным сепаратизмом". Вместе с этим я обратился к правительству с требованием подготовить и немедленно представить в Государственную Думу проект закона "О борьбе с антигосударственными элементами". Все эти меры, вместе с усилением традиционных, должны в кротчайшие сроки нейтрализовать красно-исламский террор.
      - Началось, - подумал Павел, не зная еще как воспринимать новые ходы белобрового хозяина страны. - Неужели теперь они совсем лишат нас даже этих убогих буржуазных свобод?
      - Всем тем, кто не верит в наши общие силы, в нашу волю и решимость я хочу сказать: "Будьте уверены, мы не дадим русский народ в обиду. Мы не допустим безнаказанных убийств. Варварам XXI века не удастся разрушить нашу страну. Страна будет великой и могучей. С нами бог, закон и наша преданность интересам России!"
      Прокрутив обратно запись дневных программ, Павел внимательно посмотрел все выпуски новостей и был потрясен. Погибло восемьдесят человек, и было ранено восемнадцать. Это было уже слишком. Но больше смотреть было нечего, и Калугин отключил телевидение. Он глубоко вздохнул и посмотрел в окно на безрадостный железобетонный пейзаж. Зелени в районе, где он поселился, было немного.
      - То, что это дело рук ФБС это очевидно, - рассуждал он. - Но зачем устраивать этот взрыв сейчас? Неужели у них действительно есть причины делать новый шаг в запугивании населения? Все ведь это уже было - они то же самое делали раньше. Прошло много лет, но ведь могли же придумать что-то новое. Неужели так мало фантазии?
      Он повернулся к экрану и, открыв несколько текстовых файлов, принявшись за работу над статьей для партийных электронных СМИ, но мысли его не уходили от последних событий. Они наплывали кадрами из новостей и пугали его ужасом того, что еще предстояло пережить стране и народу. Вдруг у двери раздался звонок. Павел удивленно оглянулся и посмотрел туда, где ничем не украшенная, но защищенная тяжелым замком, была входная дверь. Он встал.
      Звонок повторился. Это был уверенный звук, и тот, чей палец вызывал его, казалось, знал, что хозяин дома. Павел сделал несколько шагов и выглянул в глазок.
      Щелкнул замок. И в комнату стремительно вошел высокий коротко стриженый блондин в очках. Калугин ошеломленно смотрел на него не в силах сказать что-либо. Гость проворно закрыл дверь и представился:
      - Виктор Датов, собственной персоной. Извини что без предупреждения. Не мог дозвониться - что-то с сетью.
      - Тебя что выпусти? - недоуменно поинтересовался Павел, от удивления разрезая глазами неожиданного гостя.
      - Нет, я сам ушел. Сбежал.
      Секунду они стояли, и с трудом узнавая, смотрели друг на друга. Потом вдруг влекомые какой-то высшей силой обнялись. Павел ничего не мог понять. Быть может сегодняшние события подействовали на него так, но он мало, что понимал в произошедшем. Сердце его билось, а кровь пульсировала резкими ударами в висках.
      - Как тебе удалось? - наконец собрав разбегающиеся от чувств мысли, вымолвил он. - Неужели все настолько уже прогнило?
      - Потом расскажу, а сейчас идем.
      - Неужели охрана помогла?
      - Какая там теперь охрана. Режим трещит по швам и вот-вот порвется, а ты тут еще о какой то охране. Или думаешь собственными взрывами вперемешку с громкими заявлениями можно удержать развал буржуазного государства, когда его экономический базис размыт? Одевайся. Идем! Идем!
      - Да куда?
      - В редакцию "Форт Венсенна".
      - Зачем? Еще рано.
      - Готовить демонстрацию, ты про взрыв слышал? - съязвил Датов. - А еще вечером большая встреча с рабочими на "Гемавто". Ты просто обязан там выступить. Ты представляешь, что происходит!? Реакция оказалась не прогнозированной. Мы уже получили гору звонков и писем от товарищей: во многих регионах начались стихийные стачки, где-то прошли несанкционированные акции протеста... Не думаю, что это сейчас произошел критический перелом в сознании, во всей борьбе, но что-то радикально начало ломаться в старой системе. Раньше она только гнила, а теперь... пошли, уже!
      - Да... - пробормотал Павел, собираясь с мыслями.
      - Надо немедленно дать нашу оценку событиям и взбудоражить умы еще больше. Надо... Бери все, что у тебя там есть и идем, а то без тебя какая к черту работа. И скорее! До завтра ты домой точно не вернешься.
      - Неужели началось, - подумал, одеваясь как ураган, Павел. - Неужели, неужели теперь мы, наконец, сделаем тот великий шаг, к которому так долго готовились? Старому конец.
 

 

* * *

      На кафедре уже не было никого. Павел был здесь совершено один. Он специально задержался так долго, проверяя за компьютером курсовые работы и рефераты. Наконец все было закончено. Он закрыл папку с работами своих студентов и выключил компьютер. Накинув пальто, и побросав в рюкзак несколько дисков, он направился к парадной лестнице. По дороге Калугин зашел в туалет и, сделав свое дело, с увлечением читал после утомительной работы надписи на стенках кабинок. Чья-то дерзкая рука начертала здесь приятные его сердцу слова: "Свобода и Революция!" Буквы были выведены ровным уверенным почерком туалетного борца.
      Университет, по темным коридорам которого он проходил, казался совершенно пустым. Лишь изредка до Павла доносились какие-то негромкие неясные звуки. Можно было бы подумать, что это голоса студентов, но мысли, не очень-то лезли к нему в голову. Он просто шел. Жизнь в университете сильно изменилась за последние годы. Как в воздухе растворилась вчерашняя пассивность молодежи, сложились радикальные группы, марксистские кружки, потом возникли отделения компартии. Политический климат в стране мешал слабым росткам пробиться в массовое движение, возникало обманчивое ощущение пустоты, некого покоя. Однако размышлять на эту тему Павлу сейчас не хотелось. Впереди была еще встреча с рабочими, и Калугин пытался обдумать все, что он должен сказать. В его голове медленно перемешивались вопросы и тезисы предстоящего политического вечера.
      Повернув от кафедры физики налево, Калугин вышел к широкой декоративно увитой в стиле сталинского ампира лестнице. Тут было очень светло, но, как и повсюду совершенно пустынно. Павел на минуту остановился, заматываясь шарфом и застегиваясь у высокого зеркала в роскошной раме. Затем он нацепил наушники и пошел дальше. Его тяжелые кованые ботинки отстукивали каждый уверенный шаг по лестнице. Ничего не происходило. Это был обычный вечер, в который, возвращаясь с работы, он спускался к выходу. Он не уходил домой, ничего не меняло ощущения привычного дня.
      Вдруг какое-то движение мелькнуло в тени второго этажа и раздалось несколько выстрелов. Даже сквозь пение в ушах он почувствовал их звук. Взгляд его, отбрасывая картины вечерних фантазий, метнулся и заметил несколько выбитых пулями цементных вмятин в стене. Рука машинально сбросила наушники, и все тело в одном порыве старой памяти бросилось на пол. Он замер.
      В этот момент раздались голоса.
      - Ты что идиот делаешь!?
      - Чего?
      - Это же Калугин! Какого хрена ты тут палишь?
      Такое за истекшие месяцы работы в университете, да и вообще, с ним было впервые, и Павле лежал неподвижно, зорко наблюдая за неясными метаниями в тени второго этажа. Ему было непонятно, почему и кто открыл в него огонь, и почему теперь чей-то голос утверждал, что это было неправильно. Павел был неподвижен и ровно беззвучно дышал.
      Внезапно знакомый силуэт вынырнул из темноты и, держа в левой руке автомат, направился к нему. Это был молодой парень, лица которого невозможно было разглядеть из-за маски оставлявшей открытыми только рот и глаза. Он был высокого роста и держался уверенно. На рукаве его синей короткой куртки была повязана зелено-красная лента.
      - Павел Иванович извините! - неожиданно сказал силуэт. - Мы думали, что уже все ушли, а вы просто не разоруженный нами охранник.
      Калугин встал, узнав по голосу одного из своих студентов.
      Его настороженность немного спала, но ему по-прежнему было непонятно, что происходит.
      - Я Марк Оверский, вы должны меня помнить. Пятый курс "Корпоративный менеджмент". В данный момент комендант этого здания.
      - Спасибо что узнали меня и оставили в живых, - с нескрываемым удивлением, но как всегда спокойным голосом ответил на приветствие Павел. - Что тут происходит?
      - Восстание, - твердо ответил студент.
      - Восстание? - переспросил Калугин, пожимая руку Марка.
      - Совершенно верно.
      Сказанное студентом не умещалось в голове. После ограниченного успеха первой забастовочной волны наступила пауза. Власть пошла на уступки, потом через четыре месяца перешла в контратаку. Однако запрета профсоюзов и революционной пропаганды не вышло. Система забуксовала. Ей то там, то тут не хватало ресурсов и поддержки. Компартия начала готовить новую общенациональную политическую стачку. Этого требовали массы, за это выступали профсоюзы промышленности и служащих. Однако вопрос о восстании считался преждевременным.
      Они спустились на первый этаж и, пройдя мимо охранников в традиционной серой форме, которые, по-видимому, были переодетыми повстанцами, направились в кабинет коменданта. Тут горел яркий свет, и за большим столом сидело около десяти человек. Разложив на столе свои ноутбуки, они были чем-то заняты. Всюду валялось оружие, лежали магазины и стояли плотно набитые патронами коробки.
      Марк снял маску, и провел Павла в глубь помещения к комнате отдыха. Он зажег свет. Здесь никого не было, и они могли поговорить.
      Павел сел в мягкое кресло.
      - Что-нибудь не понятно? - поинтересовался Марк.
      - Многое, - ответил Калугин. - Во-первых, почему вы оказывает мне такое доверие? Во-вторых, что тут действительно происходит?
      Марк улыбнулся и, предложив Павлу кофе, которое налил из термоса, пояснил:
      - У меня есть инструкции на ваш счет, полученные от Центрального комитета восстания, ведь вы секретарь ЦК компартии, а мы союзники, хотя ваша организация и выступает пока против восстания. Это первое, теперь второе. Демократический конфедеративный студенческий фронт постановил вчера начать вооруженное восстание во всех университетах, которое должно дополнить на наш взгляд организованную вами политическую забастовку. Сейчас нашими отрядами занято пять московских вузов. Через час их будет больше.
      Павел отпил кофе из своего пластикового стакана.
      - А как же ФБС, - спросил он, - вы что, думаете, им не известно о начале восстания?
      - Скоро станет известно из СМИ. Но свежих сведений они не имеют, вообще пологая, что восстание назначено на другой срок. Мы обезвредили всех информаторов и провокаторов в нашей организации. Да и большинство наших товарищей еще не знает о начале выступления. Так запланировано.
      Павел сделал еще один глоток. Он тоже не знал о восстании. Нет, он, конечно, был в курсе некоторого движения в студенческой среде ориентированной на ДКСФ, но полномасштабное восстание казалось ему невозможным. Он и сейчас отдавал себе отчет, что успех так неожиданно начатого вооруженного выступления зависит, прежде всего, от масс.
      События продолжали развиваться.
      Спустя два часа университет было невозможно узнать. Всюду появлялись все новые и новые люди с оружием, беззвучно привозились и выгружались ящики с боеприпасами, сооружались баррикады, устраивались огневые точки, происходило непрерывное разделение новоприбывших на роты и взводы. Вообще же весь университет должен был образовать четыре батальона.
      К утру, а утром Павел, погруженный в общую атмосферу приготовлений, назвал первое пробуждение света, университет изменился еще больше. По видимо такое же превращение произошло и другими учебными заведениями столицы.
      - Откуда столько оружия? - поинтересовался Калугин у одного из батальонных командиров.
      - Мы уже заняли казармы 14-й дивизии и выгребли оттуда все что могли. Правда, к сожалению, большинство солдат отказалось присоединиться к восстанию, хотя и выразило, пускай робко, симпатию нашему делу.
      Возможно, из-за того, что была ночь, возможно из-за того, что у властей не было информации, или они были парализованы своим разложением, но правительственные части появились у стен старого корпуса только к 9 часам. К этому времени повстанцы были уже готовы.

* * *

      Свет в комнате то гас, то снова загорался. Атмосфера переговоров, которые вели с рядом профсоюзов Михаил Литвин и Виктор Датов, была такой же неустойчивой. Они просидели почти всю ночь, но так и не добились от ряда руководителей Конфедерации профессиональных союзов согласие на участие во всеобщей политической стачке. Самым упорным противником этой затеи оказался руководитель профсоюза банковских служащих Шерский. Он отчаянно спорил и не поддавался никаким аргументам. Даже звонок Калугина, сообщившего о происходящем, не изменил ситуацию.
      - Всеобщая политическая стачка есть необходимость, без нее невозможно изменение общественного строя в стране. Без нее не получится даже на дюйм улучшить положение трудящихся, - доказывал Виктор, лихорадочно теребя по старой привычке очки.
      - Наши члены вполне довольны существующим положением, - снова сомневался Шерский, маленький полный человек в дорогом, но старомодном костюме.
      - Яков, - говорил Михаил, обращаясь к Шерскому, - зачем эти споры, конечно, час назад тех, кто сомневается в необходимости общероссийской забастовки, было много, но ведь теперь в комитете ты один. Давай соглашайся, и будем работать. Мы ведь знаем, что половина членов вашего союза за стачку и только половина колеблется. Нам нужно полное, единое выступление - поэтому мы тебя сейчас уговариваем.
      Но Шерский не соглашался и вообще требовал снять все политические лозунги. Так прошел еще один час, потом другой. Было шумно. Члены межорганизационного комитета горячее спорили в тот момент, когда дверь в комнату вылетела под чьим-то ударом и в помещение ввалилась группа вооруженных людей в касках и бронежилетах.
      - На пол! - заорал прокуренной хрипотой голос одного из Омоновцев. - Суки, на пол! Р-р-руки на голову!
      Вся комната, все собравшиеся рухнули на землю, от неожиданности и ужаса выполняя этот приказ не думая. Тем временем вслед за первой группой правительственных боевиков в помещение проникло еще одна. Вместе с ней последовали новые потоки ругани, звуки защелкивающихся наручников, приглушенные голоса чьего-то возмущения, удары тяжелых ботинок и снова ругательства.
      Виктора и Михаила выволокли на улицу почти одновременно, под ногами шуршал снег и чувствовался холод. Они были почти раздеты.
      - Куда этих уебков? - спросил здоровяк омоновец пожилого великана в милицейской форме с огромным животом и бакенбардами.
      - Везите в Лефортово. Сами знаете, какой теперь бардак в других тюрьмах. Чего стоишь пиздуй!
      Начались новые движения.
      Их затолкали в тесный автобус, где не было воздуха и отвратительно пахло. Автобус затрясло, и он оторвался от приледеневшей к колесам дороги.
      Никакого допроса для большинства в этот день не было, арестованных бросили в разные камеры, но Литвин, как руководитель "преступной организации" предстал пред светлы очи следователя ФБС.
      У полковника ФБС Неведина действительно были голубые глаза, он был заботливо причесан, и на нем была форма. Он глубоко дышал сигаретой у приоткрытой форточки, втягивая щеки. Что-то, как показалось Михаилу, сильно тревожило этого человека.
      - Вы Литвин? - повернул к введенному голову Неведин.
      - Да, - коротко ответил Михаил.
      - Ясно, будем знакомиться, я полковник Неведин, Иосиф Валерьевич. Веду ваше дело. Поздравляю с задержанием.
      - Спасибо.
      Полковник сел, просмотрел бумаги, что-то проверил на компьютере и повернув голову к Михаилу, спросил:
      - Ну что доигрался в революцию?
      - Говорите мне вы и снимите железо.
      Полковник сделал знак стоящему как истукан здоровому охраннику, и Литвин увидел свои смятые до синевы руки. Пальцы двигались с трудом.
      - Курить будете? - уже вежливо спросил полковник.
      - Спасибо нет.
      Неведин сделал знак охраннику выйти. И снова обратившись к Михаилу, сказал:
      - Разговор у нас будет серьезный. Сейчас вам принесут кофе со сливками, как вы любите, вы отдохните, подумайте, а я тут кое-что еще почитаю, а потом поговорим.
      Михаил кивнул головой: тон и поведение полковника были удивительно странными. Он моментально прикинул, чтобы это могло означать, и пришел к выводу: либо это такая игра, либо действительно что-то произошло.
      Тем временем принесли горячий напиток, а Неведин погрузился в чтение какой-то только что сделанной им распечатки.
       Информационный отдел ФБС РФ
       [особо секретная информация]
       Внутренняя справка N 096 7854 .
      
       Фамилия имя о тчество: Калугин Павел Иванович
       В разработке: с 18 марта 20... года.
       Место жительства: г. Москва, ул. Роднина 8, кв. 176. ранее проживал в Лондоне, Осаке, Мехико, другие места проживания не установлены.
       Дата рождения (подлинная): неизвестна.
       Место рождения (подлинное): неизвестно.
       Гражданство: РФ, прочее неизвестно. Предположение что он является гражданином Великобритании, не подтвердилось.
       Семейное положение: не женат, есть ли родственники в России не установлено, предположение, что данное лицо является Калугиным П.И., устраненным при не ясных обстоятельствах в 2004 году не подтвердилось. Иных версий нет.
       Образование: высшее (подробности не установлены), является доктором наук, известный ученый в области психоанализа, автор ряда публикаций за рубежом и на территории РФ, пре подает в ряде московских вузов.
       Легальная деятельность: ученый, преподаватель, литератор. Имеет различные контакты с левой научной интеллигенцией в ряде стран, широко известен.
       Нелегальная деятельность: Член Иностранного бюро Коммунистическо го интернационала, Секретарь идеологи ческого бюро ЦК Коммунистической партии,
       Контакты: см. приложение 1-7.
       Особенности характеристики: Деятелен, уверен в себе, общителен. Легко входит в контакт с любыми людьми. Характер твердый, но чаще всего определяется как мягкий, добродушный. Временами вспыльчив, сентиментален. Не управляем. Превосходно образован, особенно хорошо разбирается в истории искусства и эффективно использует свои знания на практике, в работе оппозиционных СМИ.
       Спортсмен, любит командные подвижные игры.
       Владеет множеством современных приемов воздействия на психику. Свободно говорит на русском, английском и испанском языках. Не предсказуем. Крайне опасен в личном контакте.
       Последняя информация: Приехал в Россию почти год назад, находился под электронным наблюдением все время. Наблюдение результатов не дало. По материалам информаторов в компартии играет заметную роль, на него возложены все иностранные связи организации и многие идеологические вопросы. С 30 сентября прошлого года занимает должность секретаря ЦК по идеологии. В Москве живет открыто, под именем Павел Иванович Калугин, занимается преподавательской и публицистической деятельностью. Работает в редакции нескольких сайтов и газете "Форт Венсенн". Имеет широкие связи в левом протестном движении...
      Неведен не стал дочитывать текст до конца. Он внимательно посмотрел на неспешно пившего кофе Михаила, вынул из пачки сигарету, чиркнул спичкой и, взяв ручку и маленький листок бумаги со стола, подошел к окну. Там быстрым движением он написал следующую записку:
       "Запомните мою фамилию - Неведин. Сейчас я помогу вам, потом вы поможете мне. На мои вопросы о Калугине (о других тоже), который вместе с рядом ваших товарищей не арестован, говорите самые банальные вещи: адрес жительства, работу и так далее. Не отпирайтесь, что знаете его, но ни слова о ЦК и парт ии, о ваших планах и так далее - плывите в стороны от моих вопросов .
       В городе происходят серьезные события, идет восстание студентов, волнуется гарнизон, по поступающим данным утром, несмотря на принятые меры, начнется всеобщая политическая стачка. Профсоюз транспортников взял на себя общее руководство ей.
       Больше ничего сообщить не могу. В свою очередь тоже стану тянуть время".
      Полковник выбросил окурок в форточку и, подойдя к Михаилу, незаметно для следящих камер, показал ему записку. Литвин, перед глазами которого вдруг появился какой-то текст, поначалу опешил, но затем, прочитав его, почувствовал себя гораздо лучше. Тревога, охватившая его с первых секунд облавы, понемногу улеглась. Он понял, что дело ни только не проиграно, но все обстоит еще лучше, чем он мог рассчитывать.
      - Хорошо, - сказал Неведин, поджигая очередную сигарету, и одновременно давая пламени съесть маленькие, робкие от волнения буквы записки, - теперь мы можем приступить к нашему разговору. К серьезному разговору. Вам это ясно?
      Михаил неловко, с мастерством непревзойденного актера пожал плечами. Ему, конечно, многое еще было не понятно, но эта неясность уже начинала нравиться ему своей приятной непредсказуемостью.
      - Похоже, времена меняются, - подумал он.
 

 
      Улицы бурлили.
      Это началось с самого утра. Собираясь сперва небольшими группами, люди шептались, обсуждая произошедшее и предстоящее. Все уже знали, что сегодня начинается общероссийская политическая забастовка. Все знали, чего требует Левый фронт и либеральная оппозиция, вожди которой большей частью были заграницей. Люди мало пока разбирались в том, что должно быть дальше. Но они были уже на многое готовы.
      Потом, никем не руководимые, Комитет действий был ночью арестован, люди двинулись с окраин к центру города. Они шли, медленно подбирая в себя все новые и новые группы собиравшегося в разных местах народа. Было еще очень рано, но весь город стоял уже на ногах. Постепенно подбирая один поток за другим и сливаясь в огромную реку люди все больше наполнялись уверенностью своей силы, и все больше узнавали о случившемся за ночь. Всюду были листовки сотен организаций - правительственных и оппозиционных, пугающих и убеждающих, призывающих и успокаивающих.
      Что происходило в Москве? Восстание студентов, отказ подчиниться поднятых недавно воинских частей. Полная растерянность брошенного на блокаду центров студенческого выступления ОМОНа. Паника в правительстве. Мятеж нескольких танковых дивизий. Бегство министров. Банкротство монополий. Всеобщая политическая стачка. Как много и как горячо обсуждались все эти реальные и вымышленные события. Конечно, это были слухи, в них не все было верно, но то, что они были пропитаны надеждой, нет, больше того, уверенностью, радовало всех.
      Люди вышли на улицы. Впервые за много лет "порядка и спокойствия". Колонны плыли, сливаясь с все новыми и новыми, с все большими и большими колонными, разливаясь неизвестно откуда возникшими транспарантами и красными, красно-черными, черными и многоцветными знаменами.
      Ольга была в общей, движущейся к Лубянке и Кремлю, массе. Здесь собрались сотни тысяч. Это был всесильный, обезумевший от себя самого поток. И эта казавшаяся ей бесконечным неуправляемая никем река несла ее вперед. Кто вел ее эту стихию народного гнева? Ольга, не могла этого сказать. Она была членом ЦК партии, она отвечала за подготовку этих событий, она много лет работала ради вот такого солнечного дня свободы. Дня ветра и радости. Но она не знала, откуда взялась та сила, и та воля, что собрала здесь этих людей. Народ шел, не встречая никаких препятствий. Милиция, которую мэрия попыталась вывести на заграждение, просто пропустила его. В людях куда-то исчезла прежняя замкнутость, неуверенность. Все разговаривали, улыбались. Никто не знал, что будет дальше. Но каждый понимал: сегодня, на глазах у миллионов и при их участии, меняется все. Меняется вся привычная жизнь, рассыпается весь старый политический уклад.
      Ольга радовалась этому дню и глубоко вдыхала новый для нее воздух. Мир становился другим. Было невероятное, не виданное ей доселе массовое ощущение свободы, полета и радости. Пробужденный всеобщей политической стачкой поток нес Ольгу к новым свершениям народной истории.
      В разных частях города, у Думы, на Лубянке, возле памятника Маяковскому развернув знамена и наполнив небо ревущими голосами гнева, начались митинги. Потоки выступающих сменялись здесь один за другим. Одни ораторы вызывали бурный восторг, другие - получали обратный отклик, заставляя стаскивать себя с импровизированных трибун. Несколько раз Ольга видела, как крупные чины в милицейской форме пытались призвать толпу разойтись. Ничего не выходило. Представителей власти перебивали раздраженными криками, и они старались скорей покинуть уличное собрание.
      Возле Государственной Думы к народу вышел лидер Народно-патриотической партии Сергей Андреевич Райский. Он поддержал все требования трудящихся и заявил, что будет добиваться их удовлетворения. Его выступление люди встретили хорошо. Многие его любили за прямую, пускай порой и не умную, но как казалось оппозиционную позицию. Райский был позер и позер умелый. Осторожный националист, аккуратный поборник доброй традиции, он всегда указывал на истинно народные корни русской государственности и считал (говорил), что власть должна думать о людях. Такое было о нем мнение.
      У Кремля тоже начался митинг. Его никто не готовил, он начался стихийно и проходил очень бурно. Выступая, ораторы, а в числе их оказался и Алексей Хрисовул, Ольга узнала его по голосу, призывали народ требовать отставки Президента, правительства и отмены всех существующих законов включая и конституцию. Требовали сформировать истинно народное правительство. Требовали разогнать политическую полицию - ФБС, отчаянно отстаивали право личной свободы, социальной справедливости и равенства.
      Так было везде. Такие митинги, пусть меньшего, но не менее горячего масштаба проходили на всех бастующих предприятиях, в вузах и воинских частях. Их тоже никто не организовывал. Это был стихийный народный, демократический порыв.
      Но власти, несмотря на внезапно охватившую их растерянность, быстро пришли в себя. Правда к 10 часам обнаружилась их полная информационная изоляция. Не работал не один вид связи. Глухо молчали все телефоны, куда-то исчезали в Интернете любые послания, почти невозможно было выслать посыльных, так как стояла большая часть транспорта. Либо не было водителей, либо бензина. Схожая ситуация сложилась и со СМИ: не функционировали радио, телевидение, газеты. Да и если бы они и действовали, какой от них сейчас был толк?
      Кое-как к 11 часам собрали экстренное совещание. На него прибыло большинство министров, и президент республики лично возглавил заседание. Но от этого проблем стоящих перед властями не стало меньше.
      - Нужно вступит в переговоры с восставшим, нужно обмануть их, что-нибудь предложить. Выиграть время, собрать силы, нанести ответный удар, - выпалил, взволнованно озираясь и явно желая спрятать глаза, президент.
      Видно было, что ему плохо, но он не хочет показать этого, борясь в себе с любой возможной слабостью. Ситуация была непривычной, но глава государства все еще рассчитывал ее изменить.
      - Из-за того, что ФБС арестовало всех профсоюзников, нам не с кем вести переговоры, - вдруг пожаловался премьер министр. - Не с толпой же на площади разговаривать?
      Эта необычная кляуза, вдруг удивив всех, заставила угрюмое молчание превратиться в вой ужаса и непонимания. Раздались неразборчивые голоса, потом произошло какое-то движение и только после этого президент смог разобрать, что же тут говориться.
      - Весь транспорт столицы неподвижен, всеобщая политическая стачка охватила все фабрики, все организации и конторы страны. Твориться что-то нелепое. Какой-то бунт! - лепетал мэр, маленький необъятный в своей толщине человек с бородкой придававшей его лицу в эти минуты глуповатое выражение. - Но надо же что-то делать? Вот только что? Что?
      - Ночью, восставшие студенты захватили свои учебные заведения, а так же казармы некоторых воинских частей. Вы что, думаете, тут возможны переговоры или с этой красно-коричневой сворой вы собираетесь, переговоры устраивать? - возмутился директор ФБС. - Мы моментально произвели аресты. Это была нормальная, необходимая реакция. Нужно было обезглавить движение. Мы имеем дело с полномасштабным, пусть и разноочаговым, восстанием...
      - Информация об этом облетела уже всех. Вот только никто не может понять, откуда она взялась? - ловко парировал премьер, поворачиваясь к президенту, и выражением своего лица, давая понять, что он возлагает всю ответственность на директора ФБС.
      - Наши сотрудники и я в частности сделали что смогли, - возмутился беззвучным намекам на его некомпетентность главный полицейский шпион страны. - Именно поэтому сейчас возможно это заседание, а что до паники, так она не уместна. И ваши передергивания про летучую информацию только привносят напряжение в разговор.
      Президент бросил командный взгляд в сторону вжавшегося в кресло человека с растерянным взглядом.
      - Ну и министры у меня, - подумал Родион, покусывая желтыми зубами тонкую губу. - Неужели они совсем не способны мобилизоваться в трудный момент?
      - Еще вчера всюду появились таинственные листовки, сообщавшие о предстоящем событии. Появились во множестве острые, уже привычные, но от этого не менее взрывоопасные статьи в Интернете. Все это читалось, вопреки нашему ожиданию, - залепетал министр информации. - Все это просто проглатывалось обществом, рождая ураган, остановить который теперь кажется уже невозможным.
      - Бросьте панику! - рявкнул человек в зеленом мундире с погонами и лаврами на воротнике. - Надо собрать войска и по частям разогнать демонстрантов. Потом нанести удары по блокированным студентам и все.
      - Ну, этот-то нагородит, - мелькнуло в голове продолжавшего волноваться президента. - Этим дуракам маршалам только волю дай. Лучше бы в своих войсках порядок навели, а то эти студентишки под носом вот таких героев все оружие растащили.
      - Есть еще информация о том, что вооружаются теперь и рабочие. И оружие они берут из ваших неприступных арсеналов, генерал, - произнес, словно угадывая мысли президента, директор ФБС.
      Маршал брезгливо посмотрел на мэра, которого, по-видимому, считал во всем виноватым, и поморщился. Его огромные кулаки с короткими ногтями сжались, показав собравшимся, что медведь рассердился. Но никому не было до этого дела. Шум не утихал.
      - Прекратите болтать! - вызывая мгновенную тишину, негромко сказал президент.
      Он овладел своими чувствами и теперь был готов к серьезному обсуждению ситуации.
      - Что сейчас происходит? Как развивается ситуация? Что мы делаем?
      - Родион Григорьевич, - так же спокойно начал директор ФБС, - нами арестованы почти все вожди мятежа, в наших руках даже руководитель студенческого штаба. Практически все профсоюзные и коммунистические лидеры нами схвачены. В том числе и руководитель партии. На улице сейчас идет митинг, мы стягиваем ОМОН на случай неприемлемого поведения народа. Конечно, было бы здорово, если бы они все сами разошлись. Верные нам воинские части уже окружили ненадежные казармы. Также мы блокировали ОМОНом, милицией и спецназом восставшие университеты. Принимаются меры к пресечению вооружения рабочих. Но, так или иначе, мы вынуждены считаться с наличием у бунтовщиков 10-15 тысяч вооруженных, правда, плоховато, боевиков.
      - Хорошо. Что с забастовкой?
      - Надо бы утихомирить провинцию. Вот как?
      - Конечно патриарх, он должен нам помочь. Надо чтобы он выступил и всех успокоил, призвал к примирению, - предложил столичный мэр. - Но для этого нужно заставить работать телевидение. Тех, кто вооружился необходимо объявить преступными элементами.
      - Этого мало, - заметил президент. - Но это подходит. Что-нибудь еще? Какие будут предложения?
      - Нужно привлечь левых. Наших левых разумеется, лояльных. Во-первых, правительство в отставку, - посоветовал директор ФБС, замечая, как заерзал премьер. - Во-вторых, повысить всем зарплату, пенсии...
      - Денег нет, - заметил длинный худой старик в старомодных очках бывший директором Центрального банка. - Даже золотовалютные резервы израсходованы на поддержание стабильного курса корпоративных бумаг, да и все средства, полученные по новым займам израсходованы. Кризис... Биржа... Мы еще год назад предупреждали, что... Нет денег...
      - Так напечатайте, - робко вмешался человек с маршальскими погонами и угодливо с собачьей преданностью посмотрел в глаза президента.
      - Продолжайте, - президент кивнул головой директору ФБС, не соглашаясь с предложением военного министра, но и не отклоняя до гениальности простую мысль.
      - Хорошо, Родион Григорьевич. В-третьих, назначить Райского как оппозиционного левого главой кабинета. И конечно поручить ему, сформировать правительство.
      - Гениально, - радостно сжался в мягком кресле молчавший до этого министр внутренних дел, во всем всегда поддерживавший более умного и волевого директора ФБС.
      - И еще, я бы сюда добавил декларацию прав и свобод. За подписью президента, но добытую в трудных обсуждениях с отставленным кабинетом министров - Райским конечно. Так, для авторитета, - предложил первый вице-премьер Касилли.
      - Хорошо, подготовьте и принимайте меры, - одобрил президент. - И помните, что нужно работать оперативно.
      Президент подумал и, повернувшись к Касилли, добавил:
      - И пригласите ко мне Райского, он сейчас в Думе.
      Но всем этим планам не суждено было сбыться.

* * *

      Митинг у Кремля не утихал. Выступали все новые и новые ораторы. Но вместе с тем начался и бурно развернулся еще один митинг, на Лубянке. Здесь инициативу сразу захватила либеральная оппозиция. Ее ораторы, вздымая свои возмущенные голоса, обращались к народу не только с критикой консервативного бюрократического режима, но и с призывом идти на Кремль и самим изгонять оттуда полицейский режим. Этот призыв, наиболее яростно произнесенный устами Татьяны Юсада, вызвал бурное движение, приведшее к страшным последствиям.
      Разгоряченная либеральными призывами толпа вдруг, никем не управляемая и влекомая одной лишь своей волей, двинулась в сторону золотых маковок Кремля с возгласами: "Долой президента! Вон из Кремля!" Она решительно прошла в массе людей собравшихся у государственной Думы, подхватила несколько потоков и неукротимой силой хлынула через Александровский сад к Кремлевским воротам.
      Ольга, находившаяся недалеко от всего происходящего движения, видела, как большая масса людей возмущенно скандирую, направилась к Александровскому саду. К этой движущейся бездне, не то из любопытства, не то из желания одним ударом покончить со старым режимом присоединились, и многие из тех, кто участвовал в митинге на Красной площади.
      Ольга пошла в этом потоке.
      Вдруг, останавливая судорогой испуга всю приведенную невиданной стихией массу, раздались автоматные очереди. Ольга не могла разобрать в поднявшемся шуме, что же все-таки произошло.
      Увидев решительно надвигающуюся народную массу, начальник службы безопасности отдал приказ не пропускать толпу в Кремль любой ценой и если народ попытается прорваться силой, то открывать огонь на поражение. Для выполнения этой команды им с санкции перепуганного президента были созваны все надежные части имевшиеся поблизости.
      - Назад! Не подходите! Мы будем стрелять, - таким приветствием встретил идущих к воротам людей майор ОМОНа в пластиковом шлеме.
      Но люди не поняли его требований. Не пожелали понять, больше не собираясь терпеть произвол полиции и чинов. Один шаг, так им в тот момент казалось, один шаг отделял их от нового, свободного мира. Они приблизились к воротам и, не поддавшись повторным требованиям остановиться и разойтись, попали под беспощадный огонь спецназа и милиции.
      И снова раздались выстрелы.
      Толпа попятилась назад, но, похоже, в ее движениях кремлевская охрана не разобрала стремления отступить, потому, что раздались новые очереди. Это были уже не короткие первые выстрелы, это были длинные очереди беспощадного расстрела народа.
      Ольга подняла глаза и увидела, что огонь ведут солдаты в сером и зеленом камуфляже прямо со стен, из-за красных кирпичных бойниц. Они, быстро опустошая магазины, меняли их снова, и снова сея безропотные потоки смерти.
      Всех охватил ужас. Толпа, наконец, не выдержала и побежала, оставив, как увидела оглянувшаяся в последний миг Ольга десятки изуродованных свинцовыми и пластиковыми пулями тел. Казалось, народ теперь раскаивался, своей кровью платя за смелый и добрый шаг.
 

 
      Весть о расстреле в Александровском саду разлетелась по городу как ураган. В блокированном университете, где уже второй день находился Павел, ее узнали по Интернету. Все левые и либеральные сайты бурлили проклятьями и изобиловали страшными описаниями и снимками с места событий.
      Первый этаж нового социального университета был полностью забаррикадирован, и совещание штаба проходило в кабинете ректора на втором этаже. Это был просторный офис выполненный, как и многие российские начальственные места в дорогом псевдоевропейском стиле с претензией на стальной минимализм, но с присутствием нелепых безвкусных предметов роскоши.
      - Необходимо немедленно брать инициативу в свои руки, - продолжал отстаивать свою точку зрения Калугин. - Мы не можем и не должны ждать. Только решительные действия и только быстрота могут принести нам победу.
      - Мы не имеем права выступать без санкции штаба восстания, - попробовал сопротивляться Марк. - Впрочем, чего там. Что ты предлагаешь?
      - Профсоюзы контролируют все важнейшие городские экономические центры, но за исключением нескольких окраинных объектов их члены не вооружены. Наша первейшая задача вооружить рабочих и всех наших сторонников. Причем не важно либералы они или коммунисты. Что до штаба восстания, то его просто не существует. Почти все, кто мог в него войти арестованы. В городе, если верить форумам, происходят стычки народа и полицейских спецчастей: несколько митингов разогнано, разоружено около сотни ОМОНовцев, захвачены рабочими автомобилистами казармы штурмовой бригады милиции. В регионал люди блокируют административные здания. Ситуация балансирует. Необходим перелом. Нужно вооружать массы.
      Оверский, построивший за все это время вместе с пирамидой собственных мыслей еще и пирамиду из груды сваленных на стол коробок с патронами для АКМ, спросил:
      - Как это сделать?
      - У нас четыре батальона, в нескольких других очагах восстания наберется еще восемь. Надо нанести концентрирующий удар на какой-то объект, занять его, сформировать штаб и выработать план. Ключевым местом плана должно стать оружие... и боеприпасы. Также необходимо обезвредить правительство и президента. Ясно, Марк? Вам понятно товарищи, - он внимательно посмотрел в лица остальным членам комендантского комитета.
      Возражений не нашлось.

* * *

      Тишина была полной. Незаметно скользя, так чтобы с улицы нельзя было заметить и тени, повстанцы пробирались в складки широкого коридора лабораторного корпуса.
      Павел удобно прислонился к покрашенной желтоватой краской стене. Вскинул автомат и поймал в прицел жертву. Потом, дождавшись первых ударов по окнам товарищей, выстрелил. Плечо вздрогнуло от отдачи. Парень, в которого он метил остался жив, пуля, ударив в бок его каски, прошла мимо жизни.
      - Неплохо, - заметил про себя Павел, - кажется, стрелять я еще не разучился. Жаль только, в России делают такое неэргономичное оружие.
      Неожиданно из выбитых в одну секунду окон посыпался град гранат и полился смертоносный поток пуль. Не ждавшие такой прыти и не рвущиеся в бой милиционеры ответили вялым эпизодическим огнем. Бой начался и скоро затих, так как серые отступили к соседним домам и укрылись за ними, бросив свою старую позицию. В этот момент из невидимых с нового рубежа серых выхода посыпались мелкими группами повстанцы. Они быстро уходили в сторону открытую им недавним отходом стражей правопорядка.
      Так через полчаса, внезапно атаковав посты ОМОНа и разорвав кольцо блокады, три импровизированных батальона из четырех под командованием Калугина и Оверского приступили к движению на мэрию. Точно так же действовали и некоторые другие рабочие и студенческие части.
      Мэрию почти никто не охранял. Правда, до нее пришлось добираться пешком, по ходу движения разоружая встречающиеся милицейские патрули. Автомобили были, но бензин негде было достать и поэтому, было принято решение рассыпаться на мелкие группы и, поддерживая друг с другом связь продвигаться к главному муниципальному зданию.
      В здании царила почти полная пустота. Большинство сотрудников отсутствовало, не было ни одного крупного начальника. Но зато в изобилии имелись служебные автомобили и топливо. Заодно повстанцы нашли здесь много копировальной техники и, запустив аварийную систему питания, принялись печатать прокламации.
      Наступил вечер, но солнце еще не скрылось за горизонтом. Павел, сложив руки за спиной, подошел к окну и, посмотрев, как отъезжают только что созданные для расклейки листовок группы, спросил:
      - Марк, с кем мы успели установить связь, за то время что находимся здесь?
      - Профсоюз энергетиков вышел с нами на связь, и мы обещали привести им оружие. Это будет сделано через час, сразу, как только наши отряды снимут блокаду с остальных наших вооруженных объектов. Еще скоро должен приехать актив транспортного профсоюза. Ну и... Кстати, ты был прав президента в Кремле нет. Но где он может сейчас находиться?
      - Скорее всего, на одной из загородных дач, но было бы лучше, если бы он был здесь. Тут мы, по крайней мере, можем контролировать его действия.
      Прошло несколько часов. В мэрию, над крышей которой теперь развевался красный флаг, прибыло несколько профсоюзных руководителей, пришел неизвестно откуда Хрисовул, потом появилась Ольга. Больше никого из членов ЦК партии в городе на свободе не оказалось. Алексей рассказал о том, как развивались события после расстрела демонстрантов, и сообщил, что был в Государственной Думе.
      - Они продолжают заседание, закрылись и никого не впускают и не выпускают. Депутаты от "Старой России" куда-то разбежались. Короче полный бардак. Свет у них есть и охрана на месте. Правда всем балом теперь правит Райский и его фракция, - закончил он свой рассказ.
      Ему дали поесть из припасов мэра и реквизированных в соседних магазинах продуктов. Ольга от еды отказалась.
      - Как самочувствие? - спросил Павел, смеющимся взглядом глядя на Ольгу и уплетавшего хлеб с колбасой Хрисовула.
      - Теперь штаб может приступить к работе, - весело сообщил Алексей, откладывая в сторону стопку не съеденных бутербродов, и пустую кружку.
      Все расхохотались.
      Спустя еще час в мэрию явились и представители либеральной оппозиции. Они сообщили, что в городе функционирует еще один, как они выразились, протестный штаб. Его возглавила Татьяны Юсада. К этому времени восставшие контролировали уже все важнейшие хозяйственные и административные точки в центральной части города. Практически разбежалась, была разоружена, либо перешла на сторону революции муниципальная милиция. Однако ОМОН продолжал защищать некоторые объекты, хотя и он частично дезертировал, а частично отошел к окраинам города.
      В 22 часа вместе с информацией о расширении зоны восстания и продвижении боевых групп, пришло сообщение, что повстанцам так и не удалось захватить ни одного оружейного склада на окраинах города. В ходе произошедших боев с частями ОМОНа и группами спецназа революционные гвардейцы понесли ощутимые потери и отошли. Это была единственная, неприятная новость к этому часу. Однако к тому времени в распоряжении штаба уже имелось более 40 тысяч вооруженных людей. И эта цифра продолжала расти.
      Обсудив полученную информацию, и дождавшись возвращения ряда командиров, штаб продолжил свою работу. По предложению Калугина было принято решение об учреждении комитетом восстания национальной гвардии, он же был единогласно избран ее временным руководителем. Доказав свои стратегические качества Павел вполне заслужил этого.
      Спустя еще час национальная гвардия разоружила охрану и заняла здание Государственной Думы. Также без проблем в руки восставших перешли: Кремль и здание правительства. Специальные части, охранявшие эти объекты, сдались без сопротивления. Столь же легко досталось восставшим и оружие из множества охотничьих магазинов города.
      К этому же времени Ольгой была установлена связь с членами центральной информационной пиратской группы ЦК партии. Они сообщили штабу о полной блокаде с их стороны информационных каналов правительства. Но где сейчас находится президент, никто не знал.

* * *

      Сергей Андреевич Райский медленно поднялся на трибуну. Его заметно-крупный живот аккуратно укрывала дорогая материя костюма. Райский был спокоен, вернее пытался казаться таковым. Волосы на его голове были красиво уложены и оставляли тонкий прямой пробор слева.
      Он внимательно осмотрел зал. Здесь почти не было депутатов, точнее их тут было не более половины. Правда, от этого зал не показался ему пустым. С того момента как Государственная Дума была занята национальной гвардией, сюда стал стекаться народ. Никто ему не препятствовал, и он потихоньку наполнял своими просто одетыми телами мягкие, дорогие кресла народных избранников.
      Была полная тишина. Все ждали, что скажет вождь легальной оппозиции, лидер Народно-патриотической фракции, известный противник существующего строя - Сергей Андреевич Райский.
      - Собратья, товарищи, - начал свою речь оратор, краем голубого глаза подмечая, как внимательно застыли у трибуны группы журналистов и как зорко впиваются в него зрачки электронных видеокамер, - это великий и трагический для нашей многострадальной Родины момент! Это полный ужаса и надежды час! Это день, в который рождается новый порыв нашего безудержного патриотического рвения. Мы ждали его, и мы боролись за него. Мы шли к нему, и наша фракция всегда шла впереди всей оппозиции от либералов до коммунистов. Но мы не только бросали громкие слова как многие пустословные болтуны. Нет! Мы горячо, сердцем переваривая муку народа, его страдание боролись в этих стенах за праведный день. За справедливое, традиционное, патриотическое, по народному родное общество. Что я сейчас хочу вам сказать? Что волнует вас и меня в этом миг порыва праведного гнева наших братьев по мукам старого режима, по страданиям причиняемым "Старой Россией" каждому из нас? Пришло время, пробил час и я с этой трибуны, избранный народом, окрыленный его доверием говорю вам: "Я с вами, мы народные патриоты с вами. И день и жертвы, память которых будет вечной, тоже с нами. Мы вместе и это не лживое единство прошлых лет. Нет, это подлинный день всеобщего солидарного слова!"
      Зал с замиранием слушавший слова Райского, все это время загипнотизированный дорогим красным галстуком оратора, его розовой рубашкой и темно-красным жилетом, этот зал взорвался аплодисментами вставая.
      - Наша партия, от лица которой я сейчас говорю, - продолжал, выждав паузу, умелый, хотя и немного не выговаривающий "м" и "н" оратор, - поддерживает народное выступление и заявляет о своем немедленном предложении сформировать сейчас из истинных сынов своего народа правительство доверия.
      И снова зал взорвался аплодисментами.
      - Задача правительства, - а Райский, час назад, говоривший по секретной линии с президентом, знал ее хорошо, - состоит в том, чтобы не только закрепить народную победу, но и примирить борющиеся стороны и принести Родине долгожданное успокоение.
      Правительство было сформировано. То, что не успели еще сделать истинные руководители восстания вполне смог выполнить лидер фиктивной, парламентской оппозиции - Райский. Более того, он сделал это красиво, получив широкую поддержку со стороны представителей мещанских слоев. Новому правительству, на которое, разумеется, дал согласие президент, вскоре присягнули все части милиции остававшиеся еще не вовлеченными в события. Так в руках нового премьера оказалось не только большое число приведенных к нему старшими чинами милицейских, но и Останкино, все еще не занятое национальной гвардией. Созданное таким образом двоевластие в столице должно было, по мнению директора ФБС сохранившего еще свои полномочия, внести раскол в лагерь мятежников и позволить властям выиграть время.
      Сообщение о появлении провозглашенного Думой и "народом" правительства не вызвало особого восторга в лагере революции. Хрисовул, особенно яростно встретивший эту весть, вообще предложил арестовать "всю шайку, к чертовой матери". Но эта позиция из-за неразберихи в народных умах не нашла поддержки. Решено было действовать самостоятельно, и брать власть в свои руки, не вступая в драку с новоявленным премьером.

* * *

      Взгляды Ольги и Павла встретились. Это небыли горящие взгляды их первой встречи, тогда в Милане. Нет, сейчас они слишком устали и не чувствовали прежнего кипения чего-то истинно природного и истинно человеческого. Но они знали: это было понимание, а не порыв, что-то, что столкнуло их в жизни, то, что было еще не высказано не единым словом, то, что завтра проснется, и будет жить, так же как и вчера.
      Кругом много курили и шумно о чем-то разговаривали. Был уже очень поздний вечер, но никто не спал. Жизнь, волнующая революционная жизнь восстания не утихала в мэрии превратившейся много часов назад в подлинный штаб народного гнева.
      Все кабинеты были полны какими-то людьми, на всех дверях завесив старые с золотыми буквами таблички, болтались на скотче распечатки новых отделов, бюро, комитетов и батальонных штабов. Куда-то все время шныряли люди с автоматами на плечах. Кто-то, гулко матерясь и вспоминая проклятые дни президента, таскал ящики с бумагой, патронами и листовками, автоматами и гранатами. К зданию все время то подъезжали, то отъезжали какие-то автомобили. О чем-то спорили на улице караульные. Слышался смех. И видно было что, не смотря на всеобщее утомление настроение у Революции бодрое.
      Павел смотрел на Ольгу, а Ольга смотрела на него. Они случайно встретились в коридоре. Они не собирались вот так оцепенеть на мгновение кажущееся веком. Они просто радовались и молчали одновременно. Атмосфера проснувшегося в стране безудержного счастья окрыляла их, но они чувствовали помимо нее еще кое-что. Это было совсем личное, касавшееся только их двоих чувство.
      Но реакция, первый раунд боя с которой был выигран новым миром, не была еще окончательно разбита. Нет, она затаилась, спряталась в старых холодных норах и, высунув свой ядовитый язык, шипела, угрожая впиться в живое тело еще не окрепшего великана.
      Ночью по указу президента в город были введены войска.
 

 
      Это были дивизии из Подмосковья считавшиеся надежными. Ими командовал генерал-полковник Тушка, человек жесткий, не умный и исполнительный. Его по праву считали надежным военным. Он был предельно лоялен, и эта рабская верность происходила из его полного непонимания современного мира. Он был туп и консервативен.
      Бронированные машины, гудя и скребя асфальт своими гусеницами, медленно ползли по направлению к реке. Мелкие группы защищенных пластиковой броней и активным камуфляжем солдат осторожно пробирались по окраинам шоссе. Они зорко всматривались в окна перепуганных домов и жадно вчитывались в еще остро пахнущие дешевым клеем листки. Им явно было не по себе.
      Они еще не встретили никого, но знали из зачитанного им президентского указа, что город находится во власти анархо-кавказской мафии и других преступных элементов. Но то, что они узнавали вопреки приказам командования, и при добродушном поощрении некоторых офицеров трогало и поражало их. Они небыли настроены стрелять в народ, как это сделал сутки назад московский ОМОН.

* * *

      Белкин достал ключи, и сам открыл дверь собственного ресторана. Свет не зажегся, но это не удивила находчивого хозяина. Он проворно вынул из кармана маленький фонарик и, осветив им путь, пригласил гостей следовать за собой.
      Они зажгли свечи и, рассевшись по мягким креслам "Венеции" закурили дорогие сигары и приступили к завтраку. Это был самый необычный завтрак этих господ за все последние годы их жизни. Во-первых, они пришли к нему сами, пешком. Во-вторых, он был совершенно холодным, то есть не то холодным и не горячим, так как холодильники ресторана не работали. В-третьих, он должен был стать судьбоносным для страны.
      - Евгений, вот вы уже читали Декларацию свобод, подписанную Райским? - поинтересовался из темноты хрипловатый голос монополиста металлургии.
      - Да, а что?
      - Да так...
      - Ладно, вот колбаска, ешьте Станислав Григорьевич.
      Скатерть зашуршала. В тусклом свете чьи-то руки стали хватать черствый белый хлеб и засовывать его в невидимый рот. Потом эти же тостопалые в кольцах руки взяли в охапку несколько ломтиков колбасы и опустили их в собственную бездну.
      - Ох, - вздохнул чей-то до странности женский голос.
      Директор Национального объединения банков, бывший автором этого звука, неловко отрезал себе толстый ломоть сырокопченой колбасы и робко, но отчаянно зажевал.
      - Что будем делать? - спросил, роняя толстощекую, с отвисшим подбородком тень, председатель совета директоров Русского нефтяного концерна.
      - Не знаю, - зачавкал колбасой Белкин. - Водочки налить?
      - Без инея? Не надо.
      - Где сейчас министры? - спросил невидимый бородач.
      То, что он был бородач, можно было понять по торчащему из темноты кудрявому рыжему клоку.
      - Кто их разберет, разбежались, - ответил хозяин нефти, думая в этот момент как бы ему, в конце концов, решить все эти непонятно откуда свалившиеся проблемы.
      - За прошедшие дни и ночи в умах людей многое изменилось, - многозначительно начал свои рассуждения человек с бородой. - То, что еще недавно казалось естественным и нормальным вдруг может показаться им чуждым разуму и их жизни. Это я о предложении Станислава Григорьевича. Ведь что может получиться? Они могут не согласиться на такой минимум, почувствовав себя реальной силой. Ведь что им мешает сейчас захотеть большего?
      - А я все равно думаю, что слишком много давать не стоит, - ответил Станислав Григорьевич. - Ведь Райский то на нашей стороне. Ведь он же свой. Какой он к черту оппозиционер?! Ха!
      Все негромко, даже приглушенно расхохотались, но даже по смеху чувствовалось, что им сейчас не до веселья. Тревога висела в воздухе.
      - Миша, а ты с патриархом говорил?
      - Нет, Станислав Григорьевич.
      - Женя, а ты?
      - Нет, - пожаловался Белкин.
      - Ладно, сам с ним поговорю. Нам сейчас без русской православной не обойтись.
      - Говорят войска в городе? - полюбопытствовал бородач.
      - Да им в 5 часов отдали приказ идти к центру со всех, понимаешь, сторон, - отозвался директор Национального объединения банков. - Только толку от этого не будет. Наш президент совсем спятил, белобрысый дурак! Нет, чтобы все по уму сделать, нашего совета спросить. Так устроили пальбу в центре города и...
      - Я ему сразу сказал, иди на уступки.
      - Да чего там, - махнул рукой Белкин, уже несколько лет исполнявший обязанности сытого рантье и эксперта политолога. - Сами знаете, какая у нас бестолочь президент!
      Но, похоже, с таким определением не все были согласны. И Станислав Григорьевич, робко морщась в темноте и то, сплетая, то, расплетая пальцы, сказал:
      - Уж ты Женечка мог бы и предугадать, как дело то обернется. Даром что ли столько акций держишь? И эта "бестолочь" между прочим тебя трюфельным маслом кормила...
      - Все-таки давайте успокоим народ патриархом, - продолжал настойчиво развивать свою мысль теми же словами все тот же невидимый Миша.
      - Да, что сейчас XVII век что ли, - возмутился Станислав Григорьевич. - Или вы думаете тут медный бунт или какая смута стрелецкая, а?
      - Могут? - поинтересовался прослушавший предыдущие слова Белкин. - Нет, ни получится. Красиво закрутил, молодец, но не получится.
      - Вот и я говорю, не получится, - рявкнул недовольный тем, что его плохо слушают Станислав Григорьевич.
      - Стася, да ты не сердись, - залепетали соседи по столу. - Все наладится. Раз Райский премьер значит, все будет хорошо. Он этих баламутов успокоит и все.
      - Кстати, думаю следующим премьером надо сделать Касилли, - предложил бородач, сплевывая мелкие жиринки под стол. - Парень резвый, хотя и не умен, но вполне серьезный.
      - И минфина тоже надо поменять, - добавил Белкин.
      - На дельфина, - подшутил пресыщающийся Станислав Григорьевич. - И патриарха вашего, чтоб он в синагоге на клиросе пел, сделаем министром культуры.
      Но на эту шутку ни кто не засмеялся. Все подумали о президенте, которого в глубине души боялись и поэтому уважали, и в которого верили до-последнего как в своего вождя. Хотя в вере этой у каждого в разной доле имелось понимание: президент не великая личность, он просто умеренных способностей человек, занимающий громкий, самый главный в стране пост.
      - Нет, все-таки демократические свободы нужно будет немного расширить, - заметил Белкин. - Пусть это больше на словах будет, а все-таки надо.
      - Ничего не надо, - раздраженно отрезал бородач.

* * *

      Группы зеленых бойцов продвигались одна за другой по пустому еще городу. Но теперь они были заняты не столько тем, что следили за сторонами дороги, сколько обсуждали прочитанное, угаданное и придуманное. Все их волновало, и они пытались отчаянно разобраться в себе и в том, что происходило в столице вчера. Они уже поняли, что все сказанное в президентском приказе - ложь. Но они еще не знали как себя вести в новых условиях и чего ждать.
      - Ты как хочешь, а я поддерживаю коммунистов, - сказал смуглый солдат. - Они за народ, у них добрая программа, я читал. Без них стране хана.
      - Я тоже Петя не палач, в нард стрелять не стану, - признался другой боец. - По правде мне больше либералы нравятся, все-таки они за свободу.
      - Дурачина, - вмешался третий военный с нашивками сержанта, - красные тоже за свободу, ты, что по сетке не лазишь, или читать не умеешь?
      - Читать я умею, а вот в вашем Интернете, не очень, - немного обиженно признался парень. - Но это ведь не важно. Какая теперь разница либералы, патриоты или коммунисты? Главное все теперь будет по-новому.
      - Нас, по-твоему, зачем сюда гонят? Счастье трудящимся ковать или стрелять в таких же несчастных, как и мы бедолаг?
      - Не знаю, зачем гонят, а я не палач, - заершился черноглазый боец.
      Внезапно отряд остановился, встретив одинокий неуверенный, но в чем-то открытый взгляд бедно одетой молодой женщины. Она стояла, неподвижно устремив свои печальные глаза в лица осторожна ступавших ей на встречу бойцов.
      - Чего это она так? - подумал черноглазый.
      - Ты кто? - спросил сержант, приподнимая рукой край каски.
      Она не отвечала. Плотно сжав губы, эта красивая, но пугающе безмолвная фигура смотрела им прямо в глаза, не колеблясь и не спрашивая себя, имеет ли она право вот как смело вглядываться, проникать в душу другим людям.
      Но, похоже, она имела такое право, так как солдаты, простые, не самые образованные на этой земле люди, почувствовали, поняли все то, что она пыталась сейчас им открыть.
      - Ты чего красавица? - снова спросил сержант, от неуверенности теребя рукой нос. - Что случилось, чего молчишь?
      - Идете нас убивать? - вдруг спросила женщина.
      Все четверо вздрогнули и, переглянувшись, почувствовали свою поганую историческую роль. Нет, они не поняли это так легко и просто. Нет, им показалось, что вся их жизнь, вся их вера в защиту родины и народа - чушь, а они просто глупые мальчишки, играющие в неправильную игру на чужой стороне.
      - Идем, - вымучено произнес сержант, делая первый неуверенный шаг.
      Трое сослуживцев, а вместе с тем и железная колонна укрытая густыми шеренгами таких же простых парней последовала за ним.
      Так они продвинулись еще несколько километров. Теперь им попадалось все больше и больше людей, но глаза их отвечали все тем же чувством и страх, неизвестный доселе этим сердцам, овладевал ими, смешиваясь с неясным еще чувством горечи за свой неправильно понятый долг.
      Прошел еще один час. Поступил приказ остановиться, и вся металлическая колонна застыла в ожидании новой команды.
      - Дальше пойдут баррикады и огневые точки повстанцев, - повторил своим товарищам слова молоденького лейтенанта сержант. - И мы с ходу начнем разворачиваться и вступать с ним в бой. Такой приказ Тушка.
      Выражение страдания проявилось на лицах бойцов.
      Вдруг один из них, тот, что был с черными глазами, громко закричал, так что его услышали все вокруг и даже за километр в глубь колонны:
      - Да пошел он на хуй этот генерал! Пошел он на хуй этот тушкан! Сука поганая! Все генералы дерьмо! Я не буду! Я не буду стрелять в этих людей, пусть он сам в них стреляет! Пусть сам, а я буду в него стрелять!
      Седоусый капитан со свирепым оскалом, бросился было на встречу ревущему в истерике солдату, но получил увесистый удар прикладом в бок и повалился на землю.
      - Я тебе покажу конституционный порядок, - зашипел отчаянно молотящий капитана солдат. - Я тебе сука покажу, как над людьми издеваться. У тебя здесь близких нет, ты сука за погоны служишь, а я человек. Понимаешь дрянь, я человек! И у меня, у меня тут все родные.
      - На хуй офицеров! - раздались голоса.
      Дальше колонна не пошла. Не сдвинулись и другие колонны. И хотя большинство офицеров испуганно поддержало выступление солдат, ротные, батальонные, полковые и дивизионные комитеты выбирали прямо на месте. Миф о контрактниках, якобы не способных повторять действия принудительно завербованных солдат, рушился на глазах. Новые органы армейской власти моментами изменяли привычный порядок. Задавленные прежде военные профсоюзы и политические ячейки прорывались в жизнь новым - более радикальным потоком.

* * *

      Несколько прикладов замолотили в дверь штаба Внутренней армии. Полковники встали, повторяя движение генералов, и командующего армией генерал-полковника Тушка.
      - Откройте, - сказал дрожащий голос.
      Робкий капитан в роскошном камуфляже подобрался к затихшей на секунду двери и отпер замок. В комнату с автоматами на перевес ввалилась группа солдат с красными повязками на руках.
      - Кто здесь Тушко, - спросил мужественный, проведший много лет под палящим солнцем майор. - Ну, суки штабные отвечайте!
      - Я, - уверенным, даже героическим голосом ответил генерал.
      - Хорошо. Отвечай, ты...
      - По какому праву вы говорите мне ты? - командно рявкнул Тушка. - Я выполняю приказы законного избранного народом президента, я ваш командир, вы обязаны мне подчиняться и вести себя достойно капитан.
      - В этой стране больше никто не скажет другому "вы". Россия теперь свободная страна, - спокойно, стойко выдерживая разъяренный взгляд, ответил майор.
      - Это с вашими то жидами свободная? Немедленно снимите с себя эту дрянь на рукаве и выполняйте свой долг. Вы офицер, вы русский и обязаны служить Родине, а не устраивать тут всякую хуйню!
      - Вы собирались исполнять данный вам президентом приказ? - неожиданно спросил совсем молодой парень стоявший рядом с майором.
      На молодом человеке не было погон. Он вообще выходил за привычные рамки "военного". Его тонкое худощавое с мелкой светлой щетинкой лицо выразило при произнесенных словах какой-то непонятный генералу дух. Это не была привычная воинская свирепость машины, к которой привык Тушка. Это было что-то другое. Но от этого почему-то старому зверю вдруг стало страшно. В молодом человеке чувстовалась любовь.
      - Конечно, - ответил генерал все тем же ревом.
      - Выведите его. Остальные сдавайте оружие и не волнуйтесь.
      Молодой человек робко сел на еще не остывший от огромного зада Тушка стул и набрав на полевом радиотелефоне номер, сказал:
      - Мне, пожалуйста, Калугина. Это Денис, Яковлев, я председатель военного комитета 26-й танковой дивизии... Мятеж подавлен.
      За окном грянула автоматная очередь.
 

 
      В большой роскошно обставленной квартире Белкиных было пусто. Евгений волнительно расхаживал из одной необъятной комнаты в другую. Он то садился где-нибудь на диван, то, судорожно вскакивая, тщетно искал успокоение. Теперь он был совершенно один. Нет, он всегда был один, но раньше, все оставленные позади годы, ему не казалось это настолько очевидным.
      Анна Андреевна, жена Евгения, вместе с тремя детьми была на даче. Она уехала туда, как только развернулись все эти чудовищные события. Евгений остался в Москве. Он не решился бросить дела, хотя теперь они бросили его.
      Семейная жизнь Белкина не была счастливой, как не бывает счастливой любая консервативная семейная жизнь. В его отношениях с Анной временами было и тепло и робкая буржуазная забота, но все это не было в состоянии искупить отсутствие подлинных желаний и интереса друг к другу. Он уже давно знал, что жена изменяет ему, он знал все ее измены, так же как она знала все его измены. Однако прочный экономический монолит брака был несокрушим.
      Все окна в доме были распахнуты, заполняя просторное, совершенно ненужное теперь пространство, потоками апрельского прохладного, дурманящего весной воздуха. Евгений глубоко вздохнул, стараясь наполнить свои пустые легкие всем этим холодным миром кислорода, точно так же как все прошедшие годы он заполнял эти комнаты ненужными вещами и словно старался спрятать в этот богатый дом весь подлинный мир. Подделка жизни обманула его, но понять это он мог только сейчас.
      В юности он имел весьма путанные, даже левые, как он считал, убеждения. Но осознание потребностей в жизни по уготованным стандартам подтолкнуло его на путь карьеры с принятием существующей реальности. Имея много, как теперь выяснилось, зря растраченной силы, он добивался своего. Счастье казалось ему тогда чем-то, что наступает само, как только ты добиваешься успеха. Успехом для Евгения были деньги. Он шел к ним, сперва наивно, затем хитро, боролся за право обладать. И он обладал, обладал всем, что только мог хотеть и хотел. И это обладание мучило его, выпивая из него все соки. Он не был счастлив. Жена, красивая женщина, не любила его, дети испытывали в общении с ним непонятный дискомфорт. Люди, если не считать таких же, как он, пресмыкались перед ним и ненавидели его. Это было одиночество. Одиночество в пустоте.
      Весна была настоящей. Она радовалась, она ликовала наивными лозунгами, она начинала новую жизнь. Она бурлила, кипела страстями пробудившихся масс. Все это плыло перед глазами Евгения яркими непонятными красками, пугая и истощая его. Но он еще чего-то ждал, надеялся и все верил, что старая зима снова вернется.
      Почему-то пошел снег. Это было нелепо, но маленькие, быстро тающие снежинки прорывались сквозь прозрачный шелк танцующих под порывом ветра занавесок и сыпались на гладкий деревянный пол. Евгений стоя ловил их руками и пытался не дать им растаять. Но они таяли.
      Биржа рухнула. Обвалились все ценные бумаги. Превратились в ноль все его акции. Это произошло вчера, правительство Райского, куда вошли и некоторые видные либералы, ничего не смогло сделать. Оно было бессильно. Вся часть мира, что по праву, как Белкин считал, принадлежала ему, погибла, оставив его одного с этой квартирой, нелюбящей женой, детьми, которые не смогут учиться заграницей и пустотой внутри. Он был разорен и труд его жизни был уничтожен. Если это действительно был труд.
      Пальцы сами сплели веревку и руки, дрожа и прячась от глаз, замотали ее вокруг французской позолоченной люстры. Он принес стул. Но ноги отказались подняться на него, и он упал. Судороги ужаса охватили его, пронеся перед застывшим мозгом мрачные картины дел прошлого. Ему не было больно - ему было страшно.
      Пролежав так немного, он встал и сходил в кабинет. Принеся пистолет, и с трудом убедившись, что он заряжен, Евгений прислонил его к виску. И не выстрелил. Ему вновь стало жутко. Но смысла жить не было, и Белкин это знал. Трагедия лишившая его всего не оставляла за ним смысла оставаться дальше в этом мире. Он вдруг подумал об этом, и неожиданно осознав, что он уже мертв, стал невротически повторять одни и те же слова:
      - Зачем я скитаюсь? Зачем? Меня больше нет. Я мертв, Все, чем было я, ушло. Меня больше нет. Я уже умер. Умер...
      Он снова обошел всю свою пустынную квартиру, где каждая вещь была ему знакома и дорога. Он любовался, но если раньше все вокруг, при одной только мысли что эти вещи его, успокаивало, то теперь все было наоборот. Это было страшно. Он вдруг совсем перестал что-либо понимать, лишь временами чувствуя как припадок жадную муку потерянного. И вдруг Евгений увидел балкон. Дверь была открыта, и он сделал шаг. Воздух здесь был еще более холодным, чем в открытой сырости улицы, но закрытой небу квартире. Снежинки продолжали свое монотонное падение куда-то вниз. Евгений, несмотря на желание посмотреть туда поднял глаза вверх, и голубая высь приблизилась к нему. Он увидел в ней добро и сделал несколько маленьких шагов вперед, пока не уперся коленями в холодный металл ограждение. Тогда он остановился. Легкий ветер ударил ему в лицо, и глаза зажмурились от настоящего солнца.
      Вдруг, неожиданно для самого себя, он наклонился и, чувствую последнюю радость, оторвался ногами от пола. Он бросился туда - вниз на встречу другому, живому миру.
      Падение было недолгим.

* * *

      Город ожил в первые же после восстания дни. Теперь в бывшем здании мэрии было еще больше людей. Помимо штаба Национальной гвардии здесь расположились еще и руководящие органы Народных советов. Их создание шло по всей стране с первых дней революции, и теперь они охватывали своим влиянием многие хозяйственные структуры.
      Заседание центрального комитета Национальной гвардии, остававшейся основной военно-политической силой революционной столицы началось час назад. Оно проходило без руководителя организации. Калугин опаздывал. Он проводил ряд встреч с представителями профсоюзов. Заседание было расширенным, на нем присутствовали некоторые руководители компартии только что освобожденные по всеобщей политической амнистии. Также в работе участвовал председатель конфедерации профсоюзов Ярослав Воронцов.
      Зал заседаний в апартаментах мэра мало изменился с той поры, как его старые хозяева исчезли в один момент. Как это произошло? Почему? Они и сами не поняли, но люди, молчаливые и угрюмые многие годы, вдруг больше не захотели видеть мир вокруг прежним. Такой была причина. И старые, сытые, всем довольные и пьяные собой ушли. Сгинули, оставив эти просторные кабинеты тем, кого не пускали прежде и на порог. Пришли новые люди, избранники побеждающего народа. Так словно под удар вызванного древними богами грома этот тихий зал с красивыми экзотическими растениями и дорогой голландской отделкой сменил своих хозяев.
      В этот прекрасный весенний день, коих немного дарит неожиданный апрель, на заседании ЦК Национальной гвардии докладывал Марк. Все были спокойны и внимательны. Революция шла в гору.
      - Экономическая ситуация в стране продолжает ухудшаться. Несмотря на все меры правительства, старая система больше не работает. Акционерные общества, частные предприятия перестали существовать де-факто, хотя Райский продолжает свою борьбу против нас за их сохранение. Создаваемые профсоюзами демократические структуры управления уже приступили к работе, практически вытеснив старую управленческую систему.
      Снежинки робко кружились за окном, словно напоминая людям, что весна это еще только конец зимы, долгой и холодной зимы, а вовсе еще не начало лета.
      - Введение всеобщей политической амнистии заметно расширило число наших активистов. Всего выпущено на свободу около 1500 тысяч человек. Причем многие из них были упрятаны старым режимом в застенки за различные выдуманные уголовные преступления...
      Улица была грязной. Мокрый пух, прислоняясь к ней в свой последний миг полета, смешивался с чем-то серым и, превращаясь в липкую мягкую субстанцию, замирал в ожидании, чьих-нибудь колес или ботинок. И все-таки эта весна была прекрасна.
      Старый автомобиль, въехав в ворота, со скрипом остановился. Не отрывая глаз от часов, Павел выбрался из него, поднялся, а вернее взбежал по лестнице и стремительно направился по коридору к залу заседаний ЦК Национальной гвардии. Калугин спешил. Он несся как ураган, и в отличие от разыскиваемого уже несколько недель президента не в его обычаях было опаздывать. Но, когда Павел вошел в комнату, Марк уже закончил свое выступление и садился. Калугин быстро, извиняясь, пробрался на свое место.
      Теперь можно было перейти к главному вопросу повестки дня - к вопросу о власти. Именно ради него собрались здесь сейчас все эти деятели революции.
      Павел, восстанавливая ровный такт своего дыхания, сидел по левую сторону большого длинного стола, за которым рядом с ним умещалось еще девять человек. Остальные располагались напротив. Всего в Центральный комитет входило 15 человек. Помимо них на заседании присутствовало еще несколько приглашенных.
      - Патриотическое правительство Райского по какой-то волшебной логике все больше и больше превращается в либерально-патриотическое правительство Райского-Юсада, - начал изложение своих мыслей Михаил, его недавно выпустили по амнистии, но он уже был в курсе всех дел и неустанно кипел в них, и вместе с ними. - По имеющимся у нас данным ЦРУ начало свою игру в нашей революции. И сущность этой игры в том, чтобы, спекулируя на государственном патриотизме правых "лево"-консерваторов подвести дело к созданию надежного либерального в сущности правительства. В этом процессе постепенно снимается буржуазно-патриотическая сущность самоназначенного Думского правительства, которое все больше начинает реализовывать проамериканский, прокорпоративный курс.
      - Михаил, - обратилась к Литвину Ольга, не переставая при этом играть тонким пластиковым карандашом, - что ты думаешь на счет отсутствия президента?
      - Ничего не могу сказать, разве что вполне возможно мистер президент прячется в каком-нибудь из иностранных посольств. Но то, что его нет в посольстве Евросоюза это точно.
      - Хорошо, какие будут еще мнения по ситуации? - спросил председательствующий на заседании Датов.
      Он тоже, как и Михаил был освобожден совсем недавно. Из массы вышедших на волю людей процент "профессиональных революционеров" был не велик - большинство бывших заключенных получило сроки за стихийные выступления.
      Павел поднял руку.
      - Мы сделали первый шаг. Можно смело констатировать, что буржуазно-демократическая революция в стране произошла. Консервативный, авторитарный режим свергнут, есть ярко выраженное двоевластие. Есть мы, и есть они. Есть Народные советы, Национальная гвардия, профсоюзы, армия, есть Райский, есть Юсада и есть Государственная Дума. Между нами идет борьба. Кто победит в этой борьбе? Перевес в соотношении сил с самых первых дней схватки все время меняется в нашу пользу. Мы добились всеобщей политической амнистии, нами фактические осуществлен переход экономики на коллективное управление, правда, еще сырое. Прежняя форма собственности не ликвидирована юридически. Мы вооружили народ, национальная гвардия насчитывает 12 миллионов человек, при нашей поддержке создана общероссийская система Народных советов. Но все это еще не Социалистическая Революция, это только ее первые шаги. Шаги уверенные, но еще не окончательные. Что мы еще не успели сделать? Многое. Во-первых, у нас под носом сидит буржуазное правительство, которое мешает каждому революционному движению. Во-вторых, а это вытекает из первого, мы еще не произвели подлинное обобществление собственности. Что это означает? Мы должны преодолеть двоевластие и ликвидировать буржуазное правительство.
      - Что ты предлагаешь Павел? - спросила Ольга, стараясь не открывать сейчас всю глубину своих чувств.
      - Нам необходимо новое восстание.
      - Мы уже ведем социалистическую пропаганду в таких масштабах, в каких не вели ее никогда. Мы уже контролируем всю финансовую деятельность правительства. Даже банки под нашим контролем, - заметил Марк.
      - Мы реализуем политику сокращения рабочей недели, она составляет теперь 25 часов, - бодро сообщил Воронцов. - Но рабочий класс, главный класс революции требует ее развития. Мы должны теперь перейти не к частичной национализации, как предлагает Райский, а к подлинному обобществлению средств производства. Заводы должны, наконец, перейти в руки трудовых коллективов, при этом необходимо создать демократическую систему общеэкономического управления. А все это задачи уже социалистической революции.
      - Согласен этого мало, - заметил Виктор. - Нужно двигаться вперед, больше нельзя стоять на месте. Революция должна развиваться.
      - Тогда что еще?
      - Средства массовой информации. Те, что еще в руках либерального правительства. Кстати вы слышали заявление Райского на Втором канале, о том, что он всегда был и остается сторонником социализма?
      - Да, - согласился Литвин. - Но это просто еще раз подчеркивает то, как быстро мы должны брать власть в свои руки.
      - Необходимо ускорить подготовку восстания, - резюмировал Хрисовул, который тоже, как и Павел, сегодня опоздал, но все-таки пришел раньше Калугина. - И само восстание нужно провести не просто так, а тщательно подготовив его, сделав этот наш необходимый шаг понятным.
      - Конкретней Алексей, - попросил Михаил. - Поясни.
      Слушая все эти высказывания, и не теряя из них ни единой мысли, Павел думал. Он думал о том, как хорошо, что можно говорить свободно, можно говорить обо всем, можно бросать самые смелые слава и знать, что никакая гидра закона больше не подстерегает тебя. Было приятно и одновременно грустно. Радовала побеждающая свобода. Печалило то, что стоила она очень дорого. Павел помнил, что эту цену Земля отдавала сама, без посторонней помощи. В этом, безусловно, была основа для гордости, но в этом же одновременно имелось место и для сожаления. Калугин по себе знал, что означает терять.
      - Мы должны организовать и провести восстание не просто как вооруженное выступление. Необходимо выбрать благоприятный момент и даже более того сделать выбранный момент благоприятным, а первый шаг к этому - провозглашение необходимости свержения правительства Райского. И еще нам важно постараться не допустить потери ни одной человеческой жизни. Ведь люди наше главное богатство, наш высший исторический потенциал. Один мой приятель начинал работать в компании, где его начальник-индус говорил: "Самое дорогое в нашем деле - это люди. Вот на них-то мы и будем экономить". Это не наш путь. Задача революции состоит не в том, чтобы что-то сберечь за счет людей, а в том, чтобы сохранить что-то для самих этих людей. И сохранить жизни этих людей - в первую очередь. Настолько, насколько это возможно.
 
       Глава 6. Необходимость победить
 
      Революция развивалась. Не все знали, понимали и принимали это. Но от подобного мало, что изменялось вокруг. Бурление перемен продолжалось и их волны одна за другой сносили обветшалые преграды старого. Казалось, событиями никто не управлял, и они шли сами собой. Но мысль такая, если она возникала, не была абсолютно верна, потому что все эти дни стихия масс организовывалась и осмысленно боролась за свои права против явной и скрытой реакции. Революция развивалась и в этом была ее историческая судьба.
      Кортеж премьер-министра остановился. В нем прохожие насчитывали около десяти автомобилей. Все машины были выполнены на заказ еще для старого правительства. Один за другим отличного качества "Мерседесы" и БМВ застывали прекратив синхронное движение. Группа охранников в темно-синих пиджаках выбежала из нескольких автомашин и, оттеснив толпу зевак и национальных гвардейцев, очистила дорогу главе правительства.
      Погода в этот день была отменная. Ярко и при этом, как-то не щемя глаза, светило солнце и зелень, там, где она была, радовалась своему пробуждению. Было тепло.
      Сергей Андреевич тучно протиснулся в приоткрытую дверцу и с легким щелчком тонко-подошвенных полированных туфель выбрался на свет. Он элегантно поправил костюм и, не обращая внимания на происходящее, звучно зашагал к парадному входу. Вслед за ним, нелепо и старомодно до ужаса размахивая посохом, засеменил маленький толстый и бородатый человек в черных одеждах.
      Райский приехал не один. С ним в этот важнейший и судьбоносный день его жизни, как считал сам новоявленный премьер, прибыл и могущественный духовный глава православной церкви - патриарх Сергий.
      Национальные гвардейцы из бывших красных скинхедов, с Калашниковыми, в тертых куртках, высоких тугих ботинках и с подвернутыми джинсами охранявшие парадный вход в Государственную Думу пропустили знатных гостей без особых церемоний и, не произнеся ни слова. Премьер, патриарх и несколько министров не спеша поднялись по лестнице в зал заседаний. Всюду они встречали любопытные взгляды в которых, это было непривычно, не чувствовалось ни трепета, ни почтения.
      Резная дверь туго скрипнула, и Райский увидел полный народа зал. Здесь его появления с нетерпением ждали уже полчаса. Он величаво проследовал к своему месту и поднялся на трибуну. Многие зааплодировали. Патриарх вместе с группой важнейших чиновников страны, среди которых можно было легко узнать и Татьяну Юсада, видного деятеля либеральной оппозиции прошлого, а теперь министра экономики, поднялся в президиум. Заседание вел Алексей Хрисовул.
      - Сергей Андреевич, мы ждали вас и теперь от лица представителей народных избранников: от революционных комитетов, до Государственной Думы, рад приветствовать вас на нашем объединенном заседании, - обратился к прибывшему главе кабинета Хрисовул.
      Вмиг стал тихо. Все ждали, что скажет премьер. Райский ничего на это не ответил. Он медленным немного дрожащим взглядом обвел зал и не найдя здесь ничего вредного или опасного для се6я оперся на трибуну и начал:
      - Многие думают, что революция победила. Мне тоже хочется так думать, но я слишком многое знаю и потому не могу все же считать так, - он на мгновение остановился не то, переводя дыхание, не то, любуясь собой со стороны. - Что мне мешает? Во-первых, революция это всегда бедствие и кризис, даже если она несет в себе самые великие перемены и закончить революцию означает умиротворить общество. Но сделать это нужно так, чтобы не навредить тем здоровым силам, что не только вели революционные массы, но и организовывали их труд, в прежнее время, подготавливая тем самым экономическую базу новой эпохи. Мы еще не смогли добиться этого. Экономика висит над пропастью, финансы расстроены, ценные бумаги обесценены, биржа рухнула. Все это бедствия имущих слоев. И многим из нас, казалось, нет до этого дела. Но разве мы забыли, что сами страдаем от каждого удара болезненной судороги по нашему общему, пускай и основанному на собственности хозяйству? Что я хочу сказать? Мы все связаны, без руководства компаний нет функционирования этих компаний, без функционирования компаний миллионы людей остаются без работы. А это уже общая беда. Вот почему социальное единение, ради которого я сюда пришел должно произойти. Все экономические, и общественные силы должны объединиться и завершить революцию.
      По залу пробежал легкий ропот, но в тоже время в разных местах раздались уверенные и бодрые аплодисменты.
      - Ну, уж на это мы не пойдем, - услышал слева от себя чей-то шепот Калугин. - Значит, собака ты хочешь, чтобы мы директорам подчинялись, хозяевам? Нет!
      - Вот и я говорю, что нет.
      - Сами справимся, без вашей биржи.
      Калугин чувствовал, что накопленное в народе за многие годы раздражение не просто было растопить райскими речами. Привычный уклад экономической жизни изменялся посредствам вторжения миллионов людей в процессы управление и распределения. Изменялся сам смысл существования хозяйственных структур. Попыткам повернуть вырвавшийся на волю поток было нелегко. Стихия людской массы больше не была статичной. Но это было не все. Павел понимал, что у хранителей прежнего порядка есть еще возможность взять верх.
      - Во-вторых, - продолжал Райский. - Против кого и чего мы боремся? Наш главный враг бывший президент, этот чудовищный диктатор, его министры и его депутаты. То есть вся эта свора из "Старой России". Все те кто, причиняя всему народу невыразимые страдания, заставил нас сделать свой жестокий и смелый шаг к свободе. Но можем ли мы тут сказать, что революция победила? Нет. Почему? Еще не находятся в наших руках все носители зла прошлого. Я лично издал указ о поиске и задержании бежавших вождей контрреволюции и взял под контроль его выполнение. Но много ли сейчас в наших руках наших врагов? Нет, из разыскиваемых 900 человек мы арестовали пока только 100! И наш самый главный враг - президент, не в наших руках!
      Снова по залу прошла шепчущаяся волна. С мест раздались голоса.
      - Где же этот проклятый президент?
      - Почему он не арестован?
      - Надо что-то делать!
      Все эти возгласы, как заметил Павел, исходили из разных мест и, по-видимому, принадлежали сторонникам Райского. Впрочем, среди них были и возгласы подлинного недоумения.
      Премьер продолжал:
      - Мы видим, что революция еще не закончена. Мы знаем, что у нас еще недостаточно сил для ее завершения. Но мы твердо убеждены в необходимости победить и закрыть трагическую страницу нашей истории, установив в стране новый конституционный порядок. Но пока в наших руках нет злейших врагов справедливости и свободы, разве можем мы говорить о своей победе?
      Райски отпил из стакана немного минеральной воды и, слушая застывший без единого звука интерес в зале, снова открыл рот:
      - Теперь главное. Что мы должны сделать? Нации чтобы победить и выжить должна объединиться, забыв о своих классовых раздорах. Наш враг на свободе, он опасен, он плетет заговоры, и он крадется к нашим завоеваниям с занесенным над ними ножом. Мы не должны допустить убийства революции, она должна жить! Но как это сделать?
      - Поистине превосходный демагог, - отметил про себя Павел.
      Калугин ощущал, насколько внимательно слушает зал выступление премьера. Он понимал, что сейчас вся страна слушает его с не меньшим вниманием, чем собравшиеся. Трансляция заседания шла по всем каналам.
      - Нам нужно сильное правительство из проверенных борцов. Нам нужно правительство народного доверия, но нам нужно не правительство радикальных внутренних войн. Нет. Это должно быть подлинно общее, подлинно народное, объединяющее все силы революции правительство. Вы можете сказать, и это будет справедливо, что у нас уже есть основа такого правительства, это нынешнее патриотическое правительство революционной России. Но я, соглашаясь с вами, отвечу вам. Мы слишком слабы, мы не можем решить все то множество проблем, что стоят сейчас перед нами, у нас не хватает сил, у нас не хватает власти. У нас не хватает того, что можете дать нам только вы, только ваше доверие и ваша преданность делу революции.
      Теперь Райскому аплодировало уже гораздо больше людей, и он, замечая как быстро растет поддержка его идей продолжал:
      - Мы просим... Нет, по-революционному, во имя общего нашего дела, требуем передать в наше распоряжение все органы власти. Дать нашему правительству право сформировать суды, органы надзора за порядком. Нам так же необходимо чтобы все части национальной гвардии находились временно в нашем подчинении и могли на деле помочь нам в поимке злодеев заговорщиков и прячущегося президента. Нам нужно чтобы народные советы признали себя частью подчиненной Государственной Думе и тем самым позволили парламентаризму в стране принять четкие подлинно народные формы. Нам так же необходимо, чтобы вооруженные силы республики находились под управлением правительства, а не неизвестно кого, поскольку угроза интервенции в нашу страну продолжает сохраняться. Более того, мы располагаем сведениями о том, что США уже готовят для подрыва нашей революции специальные группы. Не исключаю, что скоро нам придется показать империализму зубы, чтобы сохранить нашу независимость и нашу свободу. Вот для чего нужны все эти меры. Вот во имя чего идет борьба и поэтому, уверен, мы сможем пройти этот непростой этап в нашей великой революции, и выйдем из схватки с внешними и внутренними врагами победителями!
      На очень многих, как видел Павел, эта напыщенная речь произвела сильное впечатление. Ликующий гул и звуки аплодисментов не смолкавшие минуту явно говорили о том, что Райский сумел убедить многих.
      - Наверное, стоит передать большую часть полномочий стихийных органов революции в руки правительства, - шепнул ему незнакомый сосед.
      - Не за что, - коротко ответил Павел.
      - Кто готов выступить по данному вопросу? Пожалуйста, следующий, - обратился к присутствующим Хрисовул. На трибуну не спешно поднялся маленький грузный человек в черной рясе и высоком, таком же черном и нелепом, как и все во что он был одет, головном уборе.
      - Дети мои, - обратился патриарх Сергий к собравшимся, - в эту тяжелую годину для всего русского народа, всех православных и представителей других конфессии важно сохранить в своем сердце частицу добра и любви к ближним и господу нашему. Именно об этом говорил брат наш и верный слуга народный Сергей Андреевич Райский. Именно в его словах, в его мыслях и чувствах увидели мы верность честности и подлинно христианскую справедливость. Добро, терзаемое из года в год на нашей земле должно, наконец, победить, открыв сердца наши радости. Поэтому, дети мои, я обращаюсь к вам от лица всей нашей церкви, поддержите в эту годину наше правительство, ибо оно и есть то христово, народное воинство, что бьется за светлое царство и подлинное земное счастье.
      - Воистину, - кто-то шутливо перекрестился в зале.
      Павел лукаво улыбнулся и огляделся по сторонам. Он заметил, что не всем была приятна нелепо пафосная речь этой исторической ветоши в рясе. И уж совсем мало было тех, кто по истине считал себя сыном этого маленького, толстого, бородатого человека и его бога. Спонтанный атеизм, затаенный многие годы, сейчас, казалось, вырывался наружу, сметая в своем порыве все преграды ветхой, ограниченной мысли. Даже процветавший долгие годы под видом обывательского православия "новый протестантизм" рассыпался в прах. Религия абсолютно оказывалась не у дел.
      - Пожалуйста, товарищ Оверский, приготовиться Воронцову, - не теряющим самообладания голосом произнес Алексей. И Марк и Ярослав в своих выступлениях жестко ударили критикой по предложениям Райского. Но как бы они не осуждали преступность антирабочей и антипрофсоюзной политики, поддержки капиталистов во имя всеобщего единения и как бы не возмущались требованием передачи под "райское крыло" Народных советов и Национальной гвардии, их слова не смогли разгромить позицию внешней и внутренней угрозы для революции, на которой спекулировал премьер. Однако позиции главы правительства после этих выступлений заметно пошатнулись, и слово взяла единственная в "левом" министерстве женщина.
      - Нас критикуют за многие вещи, - обратилась к присутствующим Татьяна Юсада, - но те, кто бросают в нас камни обвинения забывают, что для нашей страны сохраняется не только угроза справа - президентский фашизм, но и угроза слева - коммунистический, сталинский тоталитаризм. Мы хорошо помним уроки истории и знаем что все это не шутки. Теперь об экономике, нас тут еще попрекнули тем, что мы защищаем права собственников - капиталистов, как любят выражаться некоторые ультра. Это не совсем верно, так как мы защищаем не столько само право собственности, сколько право сохранения эффективных механизмов управления в интересах всего народа...
      Внезапно по залу пробежал какой-то шепот, и Павел, повернувшись, заметил, что откуда-то появились национальные гвардейцы и стали раздавать присутствующим какие-то листки. В это же момент, получив невидимый сигнал, спустился из президиума и, теребя снова отпущенную им густую черную бороду, вышел из зала Алексей.
      Шум возрастал и вместе с ним зал все больше и больше наполнялся людьми. Теперь здесь уже не было не только ни одного свободного места, но даже на балконах, за огромной плотно сжатой бездной людей нельзя было разобрать приделов человеческой массы. И все это бурлило и переливалось голосами, не давая больше ни одному звуку выступавшего министра долетать до ушей
      Спустя минуту, когда и до Павла, сидевшего в третьем ряду добрались вездесущие листки, Хрисовул вернулся на свое место. Но теперь повсюду было полно людей, многие из них были вооружены и имели нашивки Национальной гвардии на одежде.
      - У меня есть экстренное сообщение, - сурово обратился, прорываясь через бормотание потерявшей связь с залом Юсада, Алексей. - Татьяна, прошу вас освободить трибуну, а так же прошу членов правительства не покидать зал. После этих слов установилась гробовая тишина.
      Хрисовул медленно спустился к центральной трибуне и, обращаясь к громадному теперь уже не умещавшему всех желающих залу начал:
      - Только что мне сообщили, что патруль национальной гвардии задержал автомобиль американского посольства, в котором находился закованный в наручники, низложенный революцией президент России. Экс глава государства на первом же допросе, прошедшем полчаса назад, признался, что во время восстания он пытался укрыться в посольстве Евросоюза, но получил отказ. Тогда он обратился к послу Соединенных Штатов, и ему было обещано политическое убежище взамен за сотрудничество. Однако как только он вступил на порог посольства, морские пехотинцы взяли его под конвой.
      Взгляд Алексея горел. Свет всегда добрых голубых глаз придавал чернобородому лицу выражение еще большей искренности и природной честности. Все знали эту его черту и потому, даже противники левых сейчас сидели молча, в недоумении ожидая того, что же будет дальше.
      - Это не все, - продолжал Хрисовул. - Дело гораздо интересней и существенней. Бывший президент быстро стал разменной картой в колоде американцев, и они не желая развития нашей революции, ее победы предложили эту карту в помощь господину Райскому и его друзьям. Мистер президент, человек которого ненавидит весь наш народ, должен был стать "трофеем эффективности" для либерально-националистического правительства, которые некоторые лицемеры называют "левым". Этот подарок успешной работы министерства должен был укрепить правый кабинет, обмануть народ и подтвердить слова господина премьера о том, что для организации победы ему нужна вся власть. Другими словами, через несколько дней, попав в руки "правопорядка" незадачливый президент должен был стать доказательством того, что только правительство, только господа Райский и Юсада, а также этот толстобрюхий пастор могут справиться с кризисом в стране и довести дело свободы до конца. То есть убить его. Вот почему от лица всех передовых сил нашей борьбы, я говорю: "Революция в опасности!"
      - Предательство! - раздались повсюду голоса разгневанных людей. - Измена! Долой буржуазный кабинет! Долой либералов! Националисты предатели!
      Павел, да и весь зал не мог видеть сейчас лица Райского, но Хрисовул с трибуны хорошо различал то выражение, что покрывало теперь лицо премьера. Это был ужас и полная растерянность. Сидевший недалеко от премьера патриарх тоже имел сейчас жалкий вид. Он трепетно прижимал к себе посох и бросал в стороны испуганно-невротический взгляд. Сторонники власти чьи голоса тоже звучали в зале потонули в общем потоке.
      Только Татьяна Юсада сохраняла дрожащее, но уверенное выражение лица. Он гордо держало голову и, скрестив руки на худой груди, смотрела в лицо неизвестному.
 
       Глава 7. Мы новый мир
 
      Павел встал и зная, что пришел его момент, стал пробираться к трибуне. Его охотно пропускали, узнавая в рослом уверенном и сейчас суровом человеке командира Национальной гвардии. Новые лица в общественной жизни быстро, на волне широкой волны событий уже вытеснили старые образы "серьезных респектабельных политиков". Менялась не только страна - менялись сами ее вожди.
      Понемногу шум стих.
      - За что мы боремся и боролись? - начал свое выступление, разминая помятые плечи, Калугин. - Ради каких принципов, ради какого общества идет наша борьба? И кто наши враги? Попробую начать свой ответ с последнего вопроса, так как сейчас он больше всего волнует нас. Буржуазия, капиталистические собственники и эксплуататоры и есть наши враги. Чиновники: судейские и армейские, полицейские и милицейские - тоже наши враги. Почему? Потому, что, объединяясь вокруг своих партий, они стремятся и сейчас отобрать у нас плоды наших первых побед, прикрываясь при этом звучными "революционными" лозунгами. При этом они не останавливаются не перед какими подлостями и готовы договориться хоть с богом, хоть с дьяволом, лишь бы добиться своего.
      Узнав Калугина и вникая в произносимые им слова зал одобрительно загудел. И снова голоса протеста и возмущения потонули в этом, подлинно народном звуке.
      - Так чего мы хотим? - продолжал Павел. - Первый и основной наш принцип - общественная собственность. Второй копанет наших целей - коллективное управление и социалистическая демократия. Основа нашего общества - освобождение труда, окончательная цель которого воспитать нового человека, для которого труд, был бы не мукой принуждения и угнетения личности со стороны эксплуататорских классов, а стал бы потребностью человека. То есть перестал бы являться трудом в привычном смысле и превратился бы в деятельность. Но каким хотим мы видеть этот труд? Интеллектуальным, свободным, индивидуально и общественно полезным, таким, каким и должен быть труд настоящего человека. Мы стремимся к победе над необходимостью отдавать свое время и силы без интереса и удовлетворения. Все это неприемлемо для тех, кто привык присваивать и править, и это причина их предательства нашей революции. Да, вернее это и не предательство, так как они как были, так и остаются нашими врагами. Врагами готовыми ради сохранения главного - своего господствующего положения в обществе временно отдать нам что угодно, хоть свободу личности, хоть 25 часовую рабочую неделю, хоть коллективное самоуправление. Вот почему нам не нужны все эти жалкие подачки. Мы социальная революция и мы сами возьмем свое!
      Райский и его министры, и даже надменная Юсада теперь были совершенно бледны. Патриарх, еще плотнее охватив свой жезл, дрожал. Не в силах молиться он в ужасе отстукивал зубами барабанную дробь революции.
      - Поэтому от лица Центрального комитета национальной гвардии приказываю арестовать думское правительство и препроводить его в Лефортово, до рассмотрения вопроса Центральным Народным советом. Мы новый мир и мы победим! - закончил он свою речь под аплодисменты и под топот тяжелых ботинок национальных гвардейцев выводивших низложенный кабинет и впившегося в свой жезл патриарха.
      Для революции начинался новый день. Просыпалась эра великих свершений.

* * *

      Уже наступил поздний вечер, когда Павел и Ольга вышли из здания бывшей мэрии, где теперь в связи с освобождением старых зданий расположилась коммуна Москвы.
      Было удивительно тепло. Радуясь свободной минуте, молодые люди направились бесцельно бродить по сырым, старым улицам так неистово меняющегося города. Первое, что бросалось в глаза - это исчезновение обезобразившей Москву за годы реставрации старого порядка рекламы. Но это был только один, маленький и не самый яркий признак перемен. Совершенно другими стали выражения лиц. Прохожие, раньше хмурые, даже злые, теперь все чаще улыбались. Хорошее настроение миллионов - было одной из главных побед.
      - Разве мы стремимся примириться с нашими врагами? Нет, но кто они наши враги? Только ли это недавно свергнутый режим, или либерально-националистический кабинет Райского-Юсада, выступающий за сохранения капиталистического строя и идущий ради этого на любые лицемерные игры? Ведь он тоже борется против нас. Не все согласны с такой постановкой вопроса, мы столкнулись с серьезной либеральной оппозицией нашим действиям. Правда это не многочисленная фракция интеллигенции и настроения ее мы сможем вскоре преодолеть, но это в процессе, а пока они нам мешают, - горячо, но, понемногу успокаиваясь, рассказывала Калугину Ольга.
      Такими были ее впечатления о работе объединенного съезда революционных общественных движений.
      - Значит, у вас тоже сегодня хватило споров?
      - Уж куда больше, - засмеялась она, одновременно перешагивая небольшую, но удивительно прозрачную лужу. - Но вряд ли стоит сравнивать то, что было на съезде общественных движений с твоим феноменальным арестом.
      Павел улыбнулся.
      Весна была настоящей и в силу еще не установившегося хозяйственного порядка в городе удивительно грязной. Впрочем, казалось, это никого не интересовало. Все были заняты более серьезными делами.
      - Оля, а внешней угрозой ваши "правозащитники" не спекулировали?
      - Еще как, особенно любовно они кидались фразами о войнах на Кавказе, что не прекращаются с 1994 года. Даже пугали нас террористами с гор. Но это уже просто смешно. Еще несколько лет назад наши хакеры опубликовали документы, в которых в очередной раз подтверждалось, что агенты ФБС и есть те самые "кавказские террористы".
      Они повернули, уходя с широкой улицы в древний, узкий московский переулок. Тут было почти пусто, только редкий прохожий с беззаботным любопытством скользил мимо.
      - Кстати, - Павел глубокомысленно перешагнул черное пятно неизвестного происхождения на асфальте, - что вы решили по поводу тюрьмы и колоний?
      Ольга с разу оживилась. Эта проблема волновала ее уже многие годы. С любопытством посмотрев на Павла, как бы проверяя действительно ли ему это так интересно, она начала:
      - О, это самое увлекательное! Тут мы поистине делаем революционный шаг. Во-первых, наша страна скоро откажется от раздельного содержания заключенных. Больше никакого сексуального насилия, над человеком. Мужчины и женщины теперь будут содержаться вместе. Во-вторых...
      - Подожди, это как? В общих камерах? - с глубокомысленным выражением реакционера спросил он, пытаясь скрыть свою добрую насмешку под личиной консервативного возмущения. - Как же это!?
      Она все прекрасно поняла и даже не подумала обидеться.
      Они сделали новый поворот в бесчисленном лабиринте переулков старого города, и вышли к маячившему почти на горизонте парку. Легкий ветер ударил им в волосы, подхватывая и развивая длинные пряди. Павел теперь уже не был таким лохматым как в те дни, когда Михаил застал его в Лондоне, но все же у него были густые десятисантиметровые волосы.
      - Паша, - Ольга ласково ткнула его локтем в бок и засмеялась, добродушно мстя ему за весь его фальшивый консерватизм, - кончай придуриваться. Договорились?
      Он закивал головой. И вдруг взрываясь от хохота, все тем же ненастоящим голосом возмущенного от недостатка ума мещанина выпалил:
      - Настоящая малина для уголовников!
      Оно, лукаво сузив глаза, посмотрела на него и, сдерживая новый порыв смеха, словно хулиганистого мальчишку схватила его за ухо. Он иронично заохал. И тогда чья-то нежная ладонь коснулась его лица, робко пробежав по щеке и вызывая прилив неясных удивительных чувств. Павел вздрогнул от наслаждения.
      Он потянулся к ней. Но, хитро улыбаясь, Ольга отскочила в сторону и, играя своими красивыми глазами, сказала:
      - Сперва дослушай насмешник.
      - Хорошо, - уже серьезно, но все равно как-то ласково, - ответил Павел. - Продолжай, я внимательно слушаю.
      Они снова пошли рядом и слабые обрезанные лучи кем-то изуродованной луны падали на них вперемешку с тусклым блеском стеклянных окон.
      - Все по порядку, - возобновила свой рассказ Ольга, - мы создадим трехступенчатую систему содержания в исправительных учреждениях. В кротчайшие сроки будет искорена прежняя антигуманная система заключения. Исчезнут старые тюрьмы и лагеря. Вместо этого мы переоборудуем старые места заключения. Все люди будут содержаться здесь в отдельных комнатах со смежным залом. Это все в одной камере. То есть заключенные смогут встречаться и общаться в общих помещениях, а спать станут каждый в своей комнате. Во время прогулок - два раза в день, как минимум, - они смогут встречаться с теми, кто находится в других камерах. В тюрьмах мужчины и женщины будут содержаться вместе в разных половинах камеры. Перевод из одной камеры в другую, например, из-за любви будет осуществляться по желанию заключенного. Порядок дня у заключенных будет построен так, чтобы они максимально могли заниматься саморазвитием, понятно все должны будут трудиться, но это не более чем положено по закону, то есть 25 часов в неделю.
      - Это о тюрьмах, теперь расскажи о колониях.
      - Колонии будут представлять две следующие ступени заключения. Они будут подразделяться на два типа: закрытого и открытого. В первом типе колоний режим пребывания будет схожим с тюремным, но более свободным в территориальном смысле. В колониях же открытого типа заключенные вообще будут жить не под охраной и режим у них будет еще более свободным. При всем том, что и в тюрьмах, в которых будут пребывать, правда отдельно, и граждане, находящиеся под следствием, и в колониях будет иметь место территориальная изоляция человека. Однако никакой информационной изоляции не будет. То есть все эти учреждения компьютеризируются.
      - Я уже хочу в такую вашу тюрьму, - добродушно подметил Павел, признавая огромное значение этого преобразования.
      - Ты все шутишь?
      - Ага, - улыбнулся он, нежно рассматривая ее необычное, в свете уличного фонаря лицо. - Расскажи еще о питание, одежде, вещах и деньгах в местах заключения.
      - Продукты питания заключенные будут покупать себе сами с заработной платы, что они смогут получать. Тут не станет никакого обмана, ни одна цена не будет завышена. Готовить они смогут себе сами, либо централизованно. Здесь пока неясно. Также в лагерях предстоит ввести самоуправление. Заключенные смогут избирать комитеты и через их деятельность станут многое организовывать в своей жизни. Но главное, что я думаю: у людей со временем пропадет смысл совершать преступления, так как жизнь станет совершенно иной. Уже сейчас, освобождено более 3/5 всех узников старого порядка. Безвыходность толкала большинство этих людей на мелкие правонарушения, а многие вообще оказались за решеткой по судебному и полицейскому произволу. Про политических я здесь не говорю, сам все знаешь...
      - А половой вопрос?
      - Как ты понимаешь, оздоровление психики людей есть главная задача всех этих новых учреждений. То есть вовсе не изоляция людей от общества в чистом виде наша цель. Мы хотим, чтобы человек мог изменить свою жизнь, даже если ему прежде пришлось сбиться с пути. Мужчины и женщины по обоюдному согласию смогут жить вместе и даже заводить детей. Здесь видна другая наша задача - приблизить жизнь в колонии к жизни на свободе.
      - Вы молодцы, Ольга! И ты молодец, - тут он нежно обнял ее за талию и притянул к себе.
      - Но ведь все это только пока не будут отменены наказания, то есть пока не исчезнут преступления, иначе пока не будут искроены буржуазные ценности обладания...
      Она медленно подняла глаза и нежно посмотрела на него. Но он игриво разжал объятия и сменил тему, как будто давая понять: то, что должно было сейчас произойти, произойдет скоро, совсем скоро, но не сейчас.
      Она расхохоталась, в тайне любуясь его ловкостью во внезапных переменах и думая о том, что такой мужчина умеет зажигать в женщинах желание как огонь.
      - Как ты относишься к тому, что уже в ближайшие дни мы опубликуем в Интернете практически все научные достижения, что существуют у нынешнего человечества? Долой патенты и интеллектуальные права корпораций? Или это не совсем верно?
      Они шли дальше по незримо красивому в своей новой смеси ночному парку в центре огромного города.
      - Это закономерно, знания должны принадлежать всем и нечего их прятать. Да и продекларированный Литвиным сегодня на радио отказ от участия нашей страны во всех международных договорах по интеллектуальной собственности о многом говорит. Так же он заявил, что мы скоро подпишем с другими странами внепатентное соглашение, открывающее широкий доступ всему миру к научным достижениям.
      Павел, легко проводя рукой по темному пространству, почувствовал мягкий шелест веток с их еще совсем хрупкими, еще совсем не листиками.
      "Весна наступает", - подумал он и, обращаясь к Ольге, снова спросил:
      - Ты любишь природу? Вот я раньше не любил ее, но один мой очень далекий знакомый, точнее друг, хоть я давно не видел его, научил меня наслаждаться живым неосмысленным миром вокруг и радоваться ему, и даже быть им самим. Ты пробовала когда-нибудь что-нибудь подобное?
      Она совсем не знала, что ответить и только забавно улыбалась в свете луны. И тогда, ловя романтический момент, он снова спросил, поражая ее своими неожиданными нарушениями граней возможного:
      - Что тебе нравится в мужчинах?
      - Не знаю, - снова от неожиданности смутилась Ольга, - а что тебе нравится в женщинах, что тебя к нам манит? Чего ты хочешь?
      - Хочу, - он загадочно улыбнулся и, собрал брови над переносицей, придал своему милому лицу лукавое выражение искушенного дьявола, - чтобы было горячо и сладко.
      Сказав это, Павел снова, но уже стремительно как ураган обнял ее и прижал к себе. Ольга вздрогнула, чувствуя в себе дикий животный порыв. Казалось, он понимает ее и знает каждое ее желание в самом коротком его миге и в самом страстном его порыве.
      Его брови низко опустились над смелыми горящими глазами. Он посмотрел ей в глаза, поражая нежно дерзкое сердце новым приливом неистовых непостижимых ощущений. Он чувствовал ее, а она чувствовала его. Весь мир для них теперь состоял в них одних. Луна таинственно укрылась в ветвях деревьев, но металлические крыши домов, словно ловя ее блеск, бросали его золотистые тени на слившуюся одним силуэтом пару.
      Она была в эту минуту особенно прекрасна, и он, закрыв глаза от предвкушения, потянулся к ней, стараясь коснуться немного желтоватых в плохом освещении, приоткрытых губ. Она ждала его, ловя каждое движение.
      Но, внезапно поддавшись неожиданному, пронизывающему до молота зубов ветру, он остановился. И в это самый момент, не зная, что Ольга не боится никакого ветра, Павел почувствовал чью-то руку у себя в паху и чье-то страстное дыхание рядом со своим. Потом, вместе с ползущим теплом, ее губы как мягкий сон охватили его. Он, не силясь преодолеть манящее притяжение, стал отвечать ей, постепенно все больше захватывая это невидимо создания в свои объятья.
      Так продолжалось одно мгновение, но это было лучшее мгновение уходящих часов. Потом, когда туман поцелуя растаял, Павел взял ее маленькую руку Ольги в свою. Прохладный воздух дал себя почувствовать, они пошли дальше, уже совсем не понимая, куда и зачем несут их ноги. Но разве подобные вещи имели теперь значение? Это был их новый мир. И он сам теперь вел их.
 
       Глава 8. Утро истории
 
      Павел открыл глаза. Сколько раз он просыпался уже за свою жизнь? Но если всегда прежде он сразу мог разобрать, из-за чего он пробудился, то сейчас не возможно было этого понять. Причиной пробуждения не был ни телефонный звонок, ни протяжный зов будильника, ни дурное настроение вчерашнего дня.
      Ольга спала рядом, растрепав свои рыжие волосы и смяв простыню. Ночью, когда, насытившись, друг другом они уснули, она в своей необузданности вытолкала его на край кровати и забрала обе подушки. Вспоминая это, он нежно улыбнулся и посмотрел на свою спящую подругу. Она показалась ему самой красивой на Земле.
      Солнце уже давно взошло, и теперь, выйдя на балкон, он почувствовал все непостоянство весенней погоды, что делает один день жарким до изнеможения, а другой пронизывающе ветреным и холодным. Было тепло.
      - Истина заслуживает того, чтобы ее знать, - совершенно неожиданно начал он свои безмолвные рассуждения со слов Эвила, когда-то давно им произнесенных, и, оглядывая спящие старые бетонные дворы, вспомнил еще не мало того, что ему пришлось так далеко узнать. - Мы преодолели политические преграды, но старая, основанная на сырьевой ориентации экономика не может дальше существовать. Но разве это конец? Разве тысячекилометровое пространство, казавшееся сто лет назад непреодолимой преградой, чем-то отличается от сегодняшней проблемы развития? Разум всесилен, и точно так же как он преодолел океаны, поля, леса, горы, реки и небо, он может и должен преодолеть любую преграду. Старая корпоративная экономика вступила в полосу кризиса, это проблудило спящий вулкан социальной стихии. То, что оказались не в состоянии сделать собственнические верхи и их аппарат вполне по силам только всему обществу. Но для перемен должна быть до конца сметена старая система, как в экономике, так и в политике.
      Павел вернулся в квартиру и, отправившись на кухню, вскипятил воду для мате. Потом, приготовив иезуитский чай, он с тыквенным подобием кружки в руках вернулся на балкон. Прохладный воздух утра, несмотря на грозящий теплом день, был безмятежен.
      - Основной проблемой капиталистического способа производства у нас стала его бесперспективность. После десятилетия кризиса, экономика стабилизировалась, начался подъем. Потом... Прошло еще некоторое время и "дикий капитализм первоначального накопления" превратился в монолит корпоративной экономики. Гиганты правили рынком, они добывали и экспортировали сырье. Цены на него были фантастически высоки. Вслед за сырьевой областью экономики подъем охватил и другие участки национального хозяйства. Цены на нефть, казалось, достигли предела - так они были высоки. Верхи с наслаждением констатировали собственное благополучие. Глобальный кризис подкрался незаметно.
      Он, мягко щурясь высунувшемуся из-за соседнего дома солнцу, отпил через металлическую трубочку немного терпкого и ароматного мате. Этот привычный, но всегда приятный вкус чем-то таинственным и старым нравился ему.
      - История в своей мудрости непревзойденна. И глупо думать, как некоторые наши правые "революционеры", что страна обречена, - продолжал он наслаждаться утренним потоком мыслей с терпким вкусом на языке. - У нас не закончились нефть и газ. Они просто потеряли свое прежнее экономическое значение. Верхи оказались к этому не готовы. Их время ушло. Но разразившийся как предвестник революции кризис это ведь не конец мира. Наоборот, это великое благо - удача, открывающая нам путь к новым техническим горизонтам. Конечно, нам сейчас тяжело, но через полгода, год, а быть может и еще раньше, мы справимся с экономическими проблемами и благодаря нашему человеческому потенциалу резко вырвемся вперед. К тому же революция в мире не заканчивается в одной стране. Очень скоро она захватит еще не один регион Земли...
      Он расстелил войлок и сел на нем по-монгольски, расправив при этом свой длинный серый в черный квадрат халат. Руки, отставив тыквенный бокал, сами потянулись вверх, помогаю позвоночнику прийти в свое рабочее положение.
      - Мы уже демократизировали университеты, мы строго цензурируем и демократизируем научные институты, к нам из-за невероятной творческой свободы стремятся умы со всей планеты. Мы, во что бы то ни стало, обеспечим им лучшие условия для работы. Нам нужно как можно скорее вырваться вперед и для этого у нас есть все возможные предпосылки, к тому же мы не признаем больше никакой частной собственности на знание, оно общее достояние и цель его - служить людям, а не обогащать компании.
      Двор внизу начал свое пробуждение. Послышались голоса идущих в школу детей, резвый шаг спешащих на работу людей. Все эти звуки были приятны Павлу, еще больше погружая его в поток мыслей:
      - Мы готовим новую конституцию. Самую демократическую конституцию в истории планеты. Конституцию, которая одним своим скорым появлением, потрясет все привычные основы. Она закрепит общественную собственность на средства производства и отразит коллективное управление в экономике через сетевую, а не вертикально-командную структуру предприятий, заимствованную у современного корпоративного капитализма, но с ведущей ролью профессиональных комитетов. Конституция провозгласит максимум возможных сегодня свобод человека, и именно она откроет этому самому человеку подлинный путь к управлению обществом. Народные советы, являясь неэкономической, то есть политической системой власти станут формироваться по принципу: кто не работает, тот не управляет. Большую часть мест в них получат новые профсоюзы, в том числе и научные, 10 % мест компартия, еще 30% различные общественные организации, от ветеранских до молодежных. Будет ликвидирован принцип территориальной структуры выборов. Отныне каждый человек будет голосовать не по месту жительства, а по месту работы и чем более активную роль он будет играть в общественной жизни, тем чаще он будет выбирать своих представителей. Цель такой структуры выборов добиться того чтобы власть в стране принадлежала не кучке бездельников, а подлинным создателям благополучия. К тому же мы введем такой режим для всех избранников, по которому их можно будет отозвать в любой момент, а максимальный срок полномочий ограничим двумя годами. Народные советы, конечно, будут, как и всякие государственные органы, работать как территориальные структуры.
      - Паша, ты уже встал? - послышался проснувшийся нежный женский голос.
      Он встал и вернулся в комнату, закрыв за собой дверь. Ольга действительно проснулась и теперь лежа на полу, величаво потягивалась и, поглядывая сощуренными глазами на часы, улыбалась.
      - Погода будет отличная, - заметил он.
      Она что-то промурлыкала в ответ, прячась под одеяло и игриво оставляя на виду только свои очаровательные глаза. Павел взял ее за выглядывающую белыми длинными пальцами ногу и нежно потянул к себе. Ольга не сопротивлялась, и не одергивала ногу, все так же ласково глядя на него.
      - Ты встаешь? - спросил он.
      - Не-е-е, - промурлыкала она.
      - Ладно, спи, - улыбнулся он, - я пока приготовлю завтрак.
      Ольга согласилась и Павел, отпустив ее ногу, тут же нырнувшую под одеяло, пошел на кухню. Но едва он только добрался до холодильника и протянул руку, чтобы открыть его, как новая мысль посетила его.
      Он вдруг вспомнил далекий день, когда он еще был студентом, а Михил Литвин просто работал в рекламной фирме. Они долго не спали в тот вечер, много-много лет назад. Беседуя почти всю ночь, друзья обсуждали конституцию, тот основной закон, по которому должна была бы жить их родина.
      Они сидели на мягком ковре, Михаил курил, бросая пепел на тонкое блюдце. Картина далекого прошлого неожиданно встала перед Павлом и, проплывая без слов, но с ясной непрозрачностью галлюцинации заставляла его вновь чувствовать прошлое. Чувствовать его так сильно, словно оно происходит сейчас, а не там далеко.
      Литвин сидит по-монгольски на полу, точно так же как любит сидеть Павел, и как он сидел полчаса назад на балконе, разглядывая пробуждение улиц. Он о чем-то говорит, и Павел, не разбирая слов, чувствует, знает их в каждом движении лица и каждом жесте. Михаил говорит о конституции и молодой, далекий и непостижимо непохожий на себя настоящего. Калугин слушает его, кивая головой и высказывая собственные мысли. Новое общество, справедливость и свобода - вот те далекие грезы юности, что теперь уже в зрелых умах этих людей открывают путь таким великим поступкам.
      - Уже совсем поздно, - думает далекий, утомленный, но свежий в своих логичных и простых мыслях Павел. - Нет, наоборот еще слишком рано, еще только начинается утро и все еще только впереди. И жизнь, эта бурлящая неугомонная стихия поисков и открытий, еще только начинает свой бег.
      - Право на всеобщее высшее образование получит каждый человек. Будут отменены деньги и плата за любые услуги, однако на некоторое время нам придется еще сохранить отдельные функции денег, но уже в новой сути, как эквивалента труда, - продолжает свой рассказ Литвин.
      - Нет иного пути, - соглашается Павел. - Только таким образом мы сможем открыть врата будущего. Но когда закончатся старые энергоресурсы, что мы станем делать?
      - Найдем новые.
      - Сделаем революционный энергетический прорыв, через знание, через разум и его безграничную силу. Но ведь для этого нам понадобятся совершенно новые научные институты?
      - Мы их создадим.
      - Это трудный путь.
      - Мы его пройдем.
      - В таком обществе информация - нематериальное благо созданное человеческим умом, должно быть, станет главным. И тогда появится новый человек, психика которого будет невероятно отличаться от современного уродства.
      - Мы сделаем информацию открытой и доступной для любого.
      - Но ведь это же коммунизм, или социализм? - снова сомневается Павел. - Разве такое возможно, вспомни, чему нас учат.
      - К черту такие знания. Мы сами дойдем до истины. Сами.
      - Кстати, а как мы поступим с оружием?
      - Не знаю, - давя окурок, задумывается Михаил, и Павел неожиданно вспоминает, что сейчас он уже не курит.
      - Возможно, предоставим его людям. Почему порядочному человеку не иметь своего оружия. Ведь так гораздо лучше?
      - Кстати про оружие у меня есть интересная идея.
      - Какая?
      - Ну, это не совсем про оружие, это про собак. Хотя все равно про оружие. По нашим законам собака может кусать человека, а человек не имеет право наказывать животное. Это преступление - зверство. А вся беда оттого, что собака, которая, по сути, оружие, им не считается.
      - Что ты предлагаешь?
      - Надо объявить всех собак холодным оружием, классифицировав их в зависимости от размера, и выдавать хозяевам разрешения. А судить за покусы не животное, а владельца, который такое допустил. Ведь если кто-то зарежет человека ножом, то судить-то будут не нож, а этого гражданина.
      - Гениально, - сонно улыбается Павел сонному Михаилу.
      - Это еще пустяки, так реформизм. Вот, что я придумал еще: армию мы сделаем добровольной и в то же время профессиональной. Ни один человек не будет искалечен насильственной вербовкой, все в нашем обществе будут служить только добровольно и при этом технически это будет самая мощная в мире армия. Если она, конечно, нам понадобиться. Гражданские права в ней ограничивать будет нельзя. Мы отменим звания, оставим только должности. Военные смогут иметь свои профсоюзы.
      - Суды, эти отвратительные органы разгула коррупции и несправедливости будут ликвидированы, их заменят выборные народом или назначаемые советами суды народа. То же самое с прокуратурой и нынешней милицией. Эти органы должны исчезнуть, их должна заменить подлинно народная милиция, а не иерархическая чиновная полиция. ФБС тоже нужно будет упразднить. Только так мы сможем открыть миру путь к новому обществу, черт его знает, как оно будет называться.
      - Это пророчество, - думает настоящий Калугин. - Неужели мы, в самом деле, знали, предвидели будущее и сознательно шли к нему всю жизнь, ведя за собой историю? Или, быть может, это она - история, через знания, через постижение нового, вела нас всю жизнь? Разум дай мне ответ.
      Гудит телефон, вырывая его из мира прошлого и окуная в реальную фантастичность настоящего. Воплощения того, что хотя и угадывалось, но даже близко не предсказывалось в таких неповторимых деталях.
      - Революция всегда неповторима, - думает Павел, поднимая трубку в которой уже слышится чей-то знакомый голос.
      - Эгей, Калугин?
      - Виктор, в такую рань?
      - Хочу поздравить вас с Ольгой.
      - С чем это? - лукаво интересуется Павел, вспоминая что, хотел открыть холодильник и приготовить завтрак.
      - Ну, как, разве ты не знаешь?
      - Нет, давай рассказывай.
      - Только что были арестованы все скрывающиеся министры и вместе с ним этот мерзкий директор ФБС. Гадкий тип, я с ним уже успел пообщаться. Так что вы дома не засиживайтесь, через два часа международная пресс-конференция, мы вас ждем.
      - Ну, ты и безобразник Витька, - смеется Павел, - беспокоишь влюбленных из-за таких пустяков. Я тут конституцию обдумываю, а ты со своим директором ФБС лезешь. Никуда он не денется, раз попался
      - Сам ты безобразник, - хохочет Датов, - нашел время спать, да еще конституцию обдумывать... всю ночь. И все это в разгар такой Революции!
 

 
      - И чего они прислали к нам этого сумасшедшего, - подумал Павел, глядя на непрерывно сыпавшего неизвестными ему терминами человека в черном балахоне под белым халатом.
      Большая комната была со всех сторон увешана крупными мониторами, на которых, непрерывно меняясь, мелькали какие-то графики и таблицы. Человек в балахоне не был здесь один, и от этого что-либо Павлу было почти невозможно.
      Электронный переводчик Калугина, не сбиваясь, продолжал переводить слова французского ученого с большим носом и крупными зубами, смешивая речь в ушах с непрерывными голосами еще двух отечественных деятелей науки.
      Ученые говорили негромко, но словно не замечая своей синхронности, накладывали слова на слова, а смысл на смысл, перемешивая в голове у единственного слушателя такой гремучий коктейль, от которого, как чувствовал Павел, ему не спастись.
      Наконец не выдержав, Калугин, хмурясь, спросил:
      - Вы что специально хотите перегрузить мое сознание?
      Электронный переводчик, бывший небольшим устройством в кармане, с непревзойденной чистотой перевел слова Павла. Однако неугомонные ораторы продолжали свой словесный бег.
      Калугин поморщился, и бесцеремонно перебивая голоса, сказал:
      - Друзья, давайте по порядку, а то я, к сожалению, ничего не понимаю.
      И снова гениальная машина перевела его слова для француза.
      Но, похоже, он оказался единственным, до кого дошел их смысл и Жак Пене отчаянно замахал коллегам и громко затараторил:
      - Он не понимает! Подождите!
      Наступила пауза, пользуясь которой Павел на выдохе загнанного человека произнес:
      - Я не понимаю.
      Для наглядности Калугин еще и развел руками так, что теперь уже все поняли, что он ничего не понял.
      - Пусть объяснит кто-то один.
      Ученые переглянулись.
      - Или давайте построим беседу так, чтобы никто никого не перебивал, а каждый дополнял речь другого?
      Эта мысль понравилась им и все четверо сели за крупный стол в центре помещения. На нем в странном, даже, как показалось Калугину, магическом порядке лежали разнообразные неизвестные приборы.
      Начал высокий худощавый парень, на вид ему было не больше двадцати пяти лет, и Павел удивился тому, как такой молодой человек может быть уже одним из ведущих российских биофизиков. Молодого человека звали Юрой.
      - Все довольно просто. Наш институт занимается проблемой новых источников энергии. Эти источники мы исследуем не вообще, а в биологической сфере.
      - В области живых клеток, - добавил другой ученый, которому на вид было лет сорок.
      - Да, - согласился с уточнением Юрий, - это так называемые биологические источники энергии. В сущности, это живые клетки которые при определенных условиях, которые мы создаем, разумеется, искусственно, дают нехарактерное поведение. Как только такое движение клетки фиксируется нами, мы резко изменяем условия ее нахождения и получаем невероятный выброс энергии.
      - Можно поточнее пояснить как подобное получается? - поинтересовался Павел.
      - Пожалуйста, - согласился Юрий, - только пусть это сделает Жак.
      При этих словах Пене оживился и уже спокойно, а вовсе не так как в начале разговора, приступил к разъяснению:
      - Не имеет значения, по крайней мере, сейчас, какой вид клетки с какой структурой мы используем, это можно будет узнать позже, так как эксперименты идут с более чем 40 тысячами образцов живой материи. Важно следующее...
      Павел весь превратился в собственное внимание. Вернее оно захватило его целиком, превратив в себя. Он терпеливо слушал.
      - Если говорить совсем просто, хотя это далеко не будет точным объяснением, мы изменяем в окружении клетки: температуру, давление, полностью биохимическую среду, - продолжал Жак, - это ведет к изменению структуры клетки, ее быстрой мутации. Затем мы изменяем обстановку снова и делаем это так радикально, что происходит спонтанный энергетический всплеск. В зависимости от степени нашего воздействия этот всплеск в своих масштабах может быть либо больше, либо меньше. То есть мы можем варьировать в определенных пределах необходимый нам выброс энергии. Это так называемый переход материи в энергетический всплеск.
      - Интересно, - заметил Павел, теребя рукой подбородок, и не спуская глаз с большого монитора, на котором в виде компьютерного фильма происходило в невероятных красках все то, что сейчас рассказывал Пене.
      Картинка была захватывающей, но еще более захватывающими являлись мысли, что она навивала.
      - Собственно ради всего этого эксперимента я попросил наших товарищей переправить меня в Россию, - добродушно признался Жак. - Ведь только у вас в наше время можно использовать все научные достижения без всяких псевдоэтических и юридических запретительных норм.
      Фильм на мониторе закончился, и Юрий вновь переключил экран на отображение непонятных диаграмм. В это время в комнату вошли две тихо беседовавшие женщины и присоединились к уже сидевшим за столом коллегам.
      - Это Катя и Лена, - представил молодых женщин Юрий. - Мы работаем вместе, они были в соседней комнате, где контролировали завершение очередного эксперимента. Думаю, они слышали наш разговор и смогут принять в нем участие дальше. Продолжим?
      - Хорошо, - согласился Павел, - но теперь мне хотелось бы услышать от вас друзья еще кое-что. Как можно будет применить ваши достижения в практической области?
      - Разумеется, все не так уж просто, как пояснили мои коллеги, - начала Катерина, - но не советую замыкаться на сложностях, ведь главное это передать суть. Исследование сейчас находится в стадии завершения, мы проводим последние опыты и спустя неделю уже сможем обобщить их и предоставить комитету по науке полный отчет. Что до практического воплощения, то тут, пожалуй, лучше скажет Лена.
      Павел перевел взгляд на лукаво улыбающуюся блондинку с короткой стрижкой в стиле choice. Она забавно подмигнула ему, вызвав улыбку любопытства и начала:
      - Мы уже заканчиваем разработку портативного энергетического сборщика для хозяйственных нужд. По своей мощности, при небольших размерах устройства, он превысит несколько крупных атомных электростанций. Да и издержки на производство и получение таким способом электрической энергии будут в несколько тысяч раз ниже, чем в атомной энергетике. Но и это пока временный показатель, дальше затраты будут снижены еще больше. К тому же данный способ, что мы разработали, полностью безопасен для жизни.
      - Кстати форма получаемой энергии может в значительной мере варьироваться учеными, - заметила Екатерина.
      - То есть?
      - То есть мы способны получать различные виды энергии, не все конечно, но многие. Это создает возможности широкого применения нашего изобретения, - заметил Юрий.
      - Значит, насколько я понимаю, мы сможем широко использовать это изобретение на практике? - спросил Павел.
      - Да, - подтвердила Лена, - очень широко.
      - Значит, энергетический вопрос для нашего общества будет решен?
      - Угу, - улыбнулась женщина, забавляясь, по-видимому, тем, как можно столь долго не понимать такие простые вещи.
      - Здорово, - усмехнулся Павел, поняв всю нелепость своего восторга, но при этом, нисколько не смущаясь ее. - Так, когда страна получит в готовом виде это биоэнергетические устройства?
      - Уже через месяц, у нас достигнуты договоренности по производству с рядом заводов, и они готовятся выпустить первую партию портативных энергетических сборщиков, точнее станций, так они будут называться в промышленном варианте, к концу второй недели мая, - пояснил Юрий.
      Только спустя еще два часа Павел сумел вырваться из невероятно увлекательных пут Биофизического институту энергии. Настроение у него было отменное, он радовался немыслимой силе науки, в которой ему все-таки была понятна определенная сфера.
      - С таким энергетическим прорывом наша страна выигрывает необходимое ей время для перехода на новый технический уровень. Располагая столь неимоверными источниками энергии, мы сможем быстро переоборудовать все свои промышленные предприятия, а затем мы системно обвалим экономику капиталистического мира, которая не готова к такому колоссальному ресурсному прорыву, - рассуждал он, отправляясь знакомиться со следующим объектом - новым вариантом робота-завода позволяющим производить максимально индивидуальную продукцию. Внезапно телефонный звонок вырвал его из комфорта мыслей в кабине мчащегося на окраину Москва автомобиля.
      - Павел, привет!- раздался спокойный голос Михаила. - Хочу посоветоваться. Мы тут осуждаем вопрос о лицевых трудовых счетах, как форме перехода от денег к их полной отмене. Ты об этом что думаешь?
      - Дело хорошее, вот только не просто будет осуществить переход к такой системе учета индивидуального вклада в экономику.
      - Вот об этом мы и думаем. Сперва хотели карточки вводить, но затем решили отказаться и заменить их биоволновым кодом. К тому же все эксперты считают, что это гораздо лучше, а ты что думаешь?
      - Конечно лучше. Ведь счет предполагается виртуальный, а доступ к нему будет возможен с любого места, значит лучше не делать никаких карт, все равно информации на них не будет, а индивидуальный биоволновой код вполне может заменить людям даже пароль карты. Ну а индивидуальную защиту вы уж как-нибудь придумаете.
      - Придумаем.
      - А как поступите с зонами резервации, ну теми местами на карте нашей страны, где еще господствуют примитивные отношения?
      - Там пока оставим деньги, переход будет постепенный. Растянем на несколько лет, хотя думаю, в отсталых зонах он может занять гораздо больше времени.
      Вскоре автомобиль доставил Павла на новый завод, где впрочем, осмотрев подвешенное к потолку оборудование и пообщавшись с членами комитета предприятия, он пробыл не много времени. Нужно было ехать в аэропорт. Предстояло далекое путешествие на другой континент. И Калугин снова на время очутился во все том же автомобиле. На самолет он почти опоздал. Все бюрократические этапы пришлось проходить бегом, на одном дыхании. При этом нетерпеливый голос уже звучно объявлял, что посадка на рейс Москва - Мадрид заканчивается. От осознания этого Павел начинал двигаться еще быстрее и как он и ожидал, все успел. Багажа у Калугина не было. Он вообще не возил с собой вещи, и это упростило дело. Впрочем, поволноваться все же пришлось. Он успокоился только когда оказался в мягком кресле роскошного лайнера.
      Человек, расположившийся по соседству, глубокомысленно вздохнул, отводя глаз от исчезающего под крылом города, и посмотрев на недавно ворвавшегося в самолет Павла, спросил:
      - Тоже бежите из этой ужасной страны?
      Калугин, моментально поняв ситуацию, тем не менее, был не на шутку удивлен. Он ни как не рассчитывал столкнуться с беженцем из страны, за наступающее будущее которой он так отчаянно боролся. Но он решил не разубеждать своего соседа, а попытаться получше понять мотивы его эмиграции в такой, казалось бы, великий момент. Поэтому Павел сказал:
      - Да.
      - Вот и я тоже, - печально признался во второй раз лысый бородатый человек.
      - И что же вас подвигло? - спросил Павел.
      - А вас? - с легким недоверием ответил вопросом на вопрос незнакомец. - Уж сперва вы скажите.
      - Я либеральный политик и мне в этой коммунистической стране делать больше нечего, вот и приходится улетать к тетушке в Испанию. Выбора-то нет, неравен час эти головорезы из национальной гвардии схватят. Вот и решился. Благо выезд из этой страны свободный.
      - То-то мне показалось, что я вас где-то видел, - признался незнакомец.
      В его голосе теперь больше не звучало и доли недоверия. Он больше не сомневался в том, что его сосед человек того же рода, а значит - свой.
      Все эти несложные переживания живо вырисовались на лице соседа-беглеца и Павел, ответив ему доброй улыбкой, шутливо спросил:
      - Как вас зовут коллега?
      - Станислав Григорьевич, - забавно щурясь, ответил тот.
      - А меня Павел Иванович.
      - Очень приятно.
      После этого короткого диалога наступила пауза, длившаяся несколько минут, в ходе которой пассажирам предлагали вино и сок. Павел выпил персикового нектара, а его коллега предпочел пенящееся сухое красное вино.
      - А что вы думаете о новой конституции, той самой, что обсуждают сейчас все эти безобразники? - чтобы поддержать тухнущий огонь разговора спросил Павел.
      Этот вопрос, дунувший словно ветер на потухающий костер, заставил зашевелиться сделавшегося секунду назад угрюмым собеседника.
      - Отвратительно. Эти негодяи, вы уж простите мне это выражение Павел Иванович, запретили, нет, они это называют "ликвидировали" частную собственность. И что? Кто теперь будет управлять всем этим хаосом, что они устроили? Неужели они сами? Или быть может их коммунистические вожди вроде этого, как его Датова или Калугина, или быть может эти молодые головорезы из вечно бунтующих студентов? Хо! Вот увидите, дорогой друг, вот увидите, не пройдет и года, как вся эта чертова пирамида рухнет. Рассыплется и не поможет здесь ни красный террор, ни красивые обещания светлого будущего.
      - Не могу не согласиться с вами Станислав Григорьевич, - добродушно ответил Павел. - Все эти коммунистические химеры, все эти сказки про будущее, про информационную эру и технический прогресс, все это - бредни сумасшедших. Нет, я, разумеется, не отрицаю того, что наука может и должна развиваться, но ведь главный принцип это собственность и все должно подчиняться ему, а не пресловутым мифам дядюшки Маркса. Иначе - хаос, бессмысленность.
      - Совершенно верно, Павел Иванович, - ликуя тем, что он, наконец, нашел достойного собеседника, и залпом допивая свое вино, согласился Станислав Григорьевич. - Вот посмотрите, я солидный человек, бизнесмен. Всю жизнь я руководил целым рядом принадлежащих мне компаний и что я имею теперь? Все отобрали, обобществили, - он с негодованием крякнул. - Но разве я плохо относился к рабочим, к этому пролетариату, разве я им мало платил? И вот теперь все дело погибло, захвачено этой коллективной гидрой. Все, все мои менеджеры выброшены вон и их теперь заменили какие-то комитеты. Но разве бизнес это Государственная Дума, разве тут место комитетам? Безобразие. Вот и приходится уезжать, ведь только заграницей я могу спокойно дожить свой век. Не в грубой нищете, а в заслуженном комфорте. Ведь там у меня сохранилась часть накопленных средств.
      - Да, - подлинно до предела притворства вздохнул Павел.
      Самолет медленно набирал высоту и легкое покачивание его успокаивало и навивало дух тишины бесконечного воздушного пространства.
      - Бедняга, он еще не знает, что наши хакерские группы уже обчистили все их счета, - подумал Калугин, нисколько не жаля драпающего во все ноги миллионера. - Туго тебе сытенький придется, кому ты теперь нужен в своей загранице?
 

 
      В Мадриде Павел пробыл всего один день. Нужно было встретиться с некоторыми деятелями Коминтерна, прежде чем лететь на его конгресс в Новую Колумбию. Погода в Испании была отличной, и почти все свои встречи он провел на воздухе.
      Ночью на лайнере Гражданского воздушного флота Новой Колумбии Павел пересек Атлантику. Он устал за прошедший день и предшествующий ему ночной перелет и потому все время спал. Это было непривычно, так как он редко мог уснуть в самолете.
      Выстроенная буквально за пять лет столица Новой Колумбии смотрелась превосходно. Это был сверхсовременный город с грандиозными, устремленными в прибрежное небо небоскребами. Его улицы бурлили новой непривычно веселой жизнью.
      - Город сказка, - подумал Павел, когда его самолет только еще шел на посадку.
      В аэропорту Калугина встретил как всегда веселый и бесцеремонный Марко. Его до неприличия гладковыбритое лицо сияло дурманящим очарованием. Но на подбородке у Марко по-прежнему красовался героический шрам - память ушедшей партизанской войны.
      - Безобразник, Пабло! Где тебя носили черти все эти годы?
      - Да так был занят некоторыми делами. Как ты без меня обходился?
      Старые друзья обнялись. Их лица сияли улыбками.
      - Да так - кое-как. Ты, наверное, отсиживался в этой мерзкой английской сырости?
      - Хуже, Марко, гораздо хуже. Но я рад, старый развратник!
      В несколько минут незаметным очарованием мелькнули за окном автомобиля райские пейзажи приморского волшебства тропиков смешанные с грандиозным величием новой жизни мегаполиса. Гостиница, в которой оргкомитет конгресса расселил своих участников, была роскошным, просторным и великолепно оборудованным зданием, выстроенным в постиндустриальном стиле. Здесь было и комфортно и скромно одновременно, и в тоже время чувствовалось какое-то новое величие, которое и позволяло говорить о новой роскоши этого жилища.
      Скромная мебель из пластика была удобной до такой степени, что большего не стоило и желать. Господство ratio ощущалось во всем. Калугин некогда не был здесь, в этом городе, и поэтому ему было безумно интересно все, что случилось с этим миром после победы революции. Нет, он, конечно, много читал и даже видел фильмы. Но разве может это сравниться с подлинным ощущением?
      Марко ждал внизу. Павел быстро переоделся, и так же быстро спустился вниз. В желтой майке и красных тонких шортах, вместе с Марко, он вывалился на блестевший Тихим океаном невдалеке берег.
      Солнце беспощадно жгло привыкшую к прохладе голову Калугина, и только улыбка старого партизанского друга спасала от неприятного головокружения.
      - Сейчас еще прохладно, - рассмеялся Марко, показывая пальцем на казавшийся невероятно жарким золотой шар. - Так что расслабляйся, ничего не случится.
      - Искупаемся, - предложил Павел.
      - Только ради тебя, Пабло, - ухмыльнулся Марко, - но ты знай, вода-то прохладная, можно и простыть.
      Павел с усмешкой посмотрел на друга.
      Море, как ему показалось, не было нисколько прохладным. Напротив, от него несло всем этим утомительным зноем, который Марко предлагал не считать таковым, так как дни, на его взгляд, стояли прохладные. Но за многие годы отсутствия в этих местах Павел совсем отвык от подобного восприятия погоды.
      Он безудержно плавал несколько часов.
      На следующий день времени на подобные занятия уже не было. Одно за другим шли заседания внутренних секций Коминтерна. Павлу приходилось много и продолжительно рассказывать о том, как развивается сейчас русская революция. Потом его попросили рассказать обо всем подробней, и он рассказывал, не упуская ни одной детали:
      - Шли дни, и вместе с ними надвигалось то новое, что зрело десятки лет и ураганом вырывалось наружу в мгновение. Что-то, что разрушало и созидало одновременно. Наша подготовительная работа шла много лет и, тем не менее, буржуазно-демократическое восстание стало для нас едва ли не полной неожиданность. В частности меня оно застало у себя в университете, на кафедре и притом самым непредсказуемым образом...
      Марко сидел невдалеке, о чем-то беседуя с другими представителями руководства Новой Колумбии. Павлу было интересно. Он внимательно следил за тем, как меняются выражения лиц колумбийский революционеров. Но он не умолкал, продолжая свой рассказ:
      - Народ поддержал выступления студентов и рабочих. Экономическая забастовка за день переросла в политическую. Но народ еще не представлял ясно своих целей. Что ему было нужно? Чего он хотел? Он и сами еще не знал, но, полагаясь на чувства и впитанный с болью опыт, твердо, был убежден, что прежнее его существование не терпимо. Однако этого было мало. Выступлением трудящихся воспользовались умеренные буржуазные партии - патриоты-народники и неолибералы...
      Вечером Павел вместе с Марко встречался на пригородной вилле некогда принадлежавшей какому-то плантатору с членами руководящего совета республики. Они активно обсуждали вопрос объединения всех стран, где революция привела к созданию республик трудящихся в одно государство. Такой процесс, как альтернативный корпоративной глобализации должен был ускорить развитие социалистической революции на планете и закрепить первые завоевания. Павел, уполномоченный для переговоров, дал согласие на такое предложение. Образование всемирной республики должно было происходить исключительно добровольно. Республика должна была быть федеративной с единым - интернациональным правительством во главе и широкими полномочиями власти образовывавших объединенную державу субъектов.
      Второй день конгресса проходил уже в общем заседании и снова Павлу, как старому деятелю Коминтерна, пришлось рассказывать о Второй социалистической революции в России.
      - За одну ночь выразилось в бурных чувствах то, что тайком от разума накипало где-то в глубинах подсознания. Случилось так, что армия отказалась выступить на подавление революционной столицы...
      Но Калугин не только говорил, но и слушал. Весь день активно обсуждался вопрос об углублении общего кризиса капитализма. О том, что традиционное материально ограниченное общество обречено и вряд ли перешагнет в следующее десятилетие. В качестве одного из главных доказательств приводились показатели роста экономического и научно-технического уровня капиталистических стран. Блокада открытий и технологий монополиями заканчивалась, образовавшиеся революционные страны ломали ее, просто отказываясь соблюдать международные акты об интеллектуальной собственности. Это вело к резкому убыстрению экономического развития стран вышедших на путь социализма. Одновременно ускорялось развитие капиталистических зон планеты, корпорации не могли игнорировать диктуемое им ускорение. Но новый технологический прорыв только приближал к гибели буржуазную систему. Эксплуатация, неравенство и бюрократическая модель управления оказывались "технологически не совместимы" с дальнейшим прогрессом. Колоссальное значение для старта новой мировой тенденции имела публикация в режиме открытого доступа основных научных секретов современности, разрушающих все хозяйственно-этические принципы капитализма. Форсировано развивались даже отсталые уголки планеты. Энергетическая проблема после разработок этой в сфере интернациональной группы ученых практически снималась с повестки дня человечества. Встречавшийся с некоторыми из разработчиков этого проекта учеными, Павел знал это особенно хорошо. Невероятно быстро росла в социалистических уголках планеты автоматизированная промышленность. Общий научно-технический прорыв был настолько велик, что эксплуатация теряла смысл, превращаясь в абсурд. В связи со всем этим неистово шагало вперед и коллективное управление. Рынок отступал, уступая одну за другой свои позиции индивидуализированному, ориентированному на конкретного человека, производству.
      Все эти вопросы обсуждались активно и неистово. Участники общих и раздельных совещаний по проблемам, чувствовали агонию старого мира. Но дряхлый свирепый зверь был еще жив.
      За первую неделю пребывания в Новой Колумбии Павел узнал много нового. Но до него, не находившегося в изоляции от России доходили и известия с революционной родины. Там после кипучих споров была принята новая конституция.
      Вторую неделю своего пребывания в Новой Колумбии, когда конгресс сделал перерыв, Павел посвятил любимой им научной работе. Он посетил институт Формационной психологии и в общении с учеными пытался освоить и исследовать всевозможные механизмы быстрого и радикального изменения психики людей. Насущной и неотложной задачей стояло для мировой Революции преобразование внутреннего мира человека, исцеление его от феодальных, более старых и, наконец, буржуазных пережитков. Нужно было как можно быстрее выстроить новые отношения, в которых очищение психики от спрятанных в подсознание элементов прошло бы максимально быстро и максимально безболезненно.
      Все эти дни были невероятной стихией действия, от которой Павел, всегда стремившийся к подобному, уставал, но никогда не отказывался. Всегда следуя за ней через преодоления себя. Утомленный до безумия он ложился спать каждый вечер и, просыпаясь, бодрый утром, всегда с новой неистощимой энергий бросался в работу, которая все больше увлекала и затягивала его. В середине дня он всегда звонил по видеотелефону Ольге и товарищам. Они рассказывали ему последние новости, и он делился с ними впечатлениями. Потом с нетерпением бросался в безудержное море работы. Энергии хватало на все. Настроение было отличное.
      В начале третьей неделе прилетел Литвин. Как раз в это время начался второй этап работы конгресса. И снова теперь уже Михаил, как руководитель партии, должен был рассказывать о неистово гремевшей в умах всего мира русской Революции:
      - ...Когда биение новой жизни охватило народ, все это, и восстание и свержение президента, казалось лишь мигом предвестия чего-то еще не ясного, но уже великого. Мы знали, что перед нами стоят новые, гораздо более масштабные задачи, и мы решительно прибавляли шаг, минуя паузу буржуазного демократизма в Революции...
      Не было никаких выходных, но они и небыли сейчас нужны. Каждый день Павел знакомил Михаила со всевозможными достопримечательностями, которые он уже успел открыть в городе. Однажды, уже под вечер, они направились к Пантеону памяти павших революционеров Латинской Америки, и Калугин рассказал о своем участии в этой славной Революции. Но место это, к каменным и неказистым формам которого он приходил уже несколько раз, заботило его. Волны теплых и обжигающе холодных вод прошлого накрывали его, сурово сжимая сердце в памяти о Вик, о погибших товарищах, о трудном пути свободы и неизбежном ее триумфе.
      Была уже глубокая ночь, когда он решился уйти от этой памяти. Но, даже покидая эту окаменевшую, но от этого не менее живую и горячую память, он знал, что, значит, быть настоящим человеком, борцом и Революционером. Это значило помнить и бороться, любить и ненавидеть. Знать и верить. И всегда побеждать, даже в миг самого тяжелого поражения. К концу третьей недели пришли сообщения, что Индия охвачена политической стачкой требующей невероятного, как казалось буржуазии, расширения свобод и прав трудящихся. Это известие встретило активный отклик конгресса. Началось обсуждение мер помощи.
      Прохладным вечером того дня втроем Павел, Марко и Михаил сидели на играющем волнами берегу и, любуясь разбивавшимися в пену потоками воды, много говорили.
      Дул прохладный западный ветер.
      - Значит, ты думаешь, США долго не продержатся? - спросил, Марко шевеля угли небольшого костра спрятанного в каменный очаг на песке.
      - Осталось совсем немного, - кутаясь в тонкий свитер, отвечал Павел. - Как только мы осуществим свой энергетический прорыв, а я знаю, что и в Новой Колумбии и Советской России уже развернуто производство биоэнергетических станций мы снова вырвемся вперед, но при этом мы обвалим всю их экономическую систему, основанную на ограниченности ресурсов. Ведь как только энергии станет достаточно для практически неограниченного производства материальных благ, капиталистические отношения превратятся в абсурд. Исчезнет потребность в эксплуатации труда, точнее она из своего естественного существа перейдет в противоестественное.
      - Но я бы не стал торопиться с выводами, относительно того, как скоро рухнет капиталистический мир, - заметил Михаил.
      - Почему? - поинтересовался Марко.
      - Все-таки у мирового буржуазного мира есть еще некоторый резерв устойчивости, хотя он и сокращается.
      - Ну, это временное явление, - сказал Марко. - И мы своей деятельностью беспощадно пожираем этот резерв. Да, по правде сказать, он и сам в своем разрушении породил вторую волну социалистических революций на планете. Взять хотя бы и информационный прорыв, начавшийся еще в последнее десятилетие ХХ века. Сейчас-то информационное, нематериальное производство шагнуло куда дальше, а разве оно не подрывает старый строй самым существенным образом?
      - Капитализм существует тогда, - заметил Павел, - когда он экономически обоснован, необходим, возможен. В противном случае его нет и быть не может. И поэтому скоро его не станет.
      Становилось прохладней, и даже жарко горевший костер и теплые свитера уже не спасали товарищей от усиливающегося западного ветра.
      - Пойдем в помещение? - первым предложил Марко.
      - Попозже. Давай еще немного посидим и выпьем свой кофе, - ответил Павел, протягивая друзьям кружки, с горячим ароматным напитком.
      - Хорошо, но не больше часа, - согласился Марко.
      - Кстати вы знаете, что со следующей недели в Москве проходит новый съезд Всемирная конфедерация труда? - спросил Михаил.
      - Нет, - признался, Марко, отчаянно согревая руки над ярким красно-золотистым пламенем и глядя на Павла, который, судя по выражению лица, тоже не был в курсе.
      - Готовится целый ряд крупных мероприятий по организации и проведению всемирной акции протеста. Она по планам организаторов должна начаться через месяц и защитить нашу Революцию от возможного агрессивного вторжения янки.
      - Это хорошо, - сказал согревшийся теплом кофе Марко. - Мне помнится, дело нашей Революции было очень трудным, и если бы мы могли хотя бы рассчитывать на подобное содействие всемирной профсоюзной организации, то среди нас живых, было бы гораздо больше добрых и честных мужчин и женщин. Теперь скажи ты Пабло.
      Новый порыв ветра поднял густые с проседью волосы Калугина и, перепутав их уже черт знает в какой раз за день, словно бы предложил ему вспомнить и почувствовать все то, чем он был и чем стал за прошедшие годы. Павел нахмурился, борясь с беспорядочными порывами внутренней стихии и улыбнувшись в знак своей окончательной победы, заговорил.
      - Я тоже все помню Марко. Это было трудное и великое время, - негромко рассказывал Павел, вдруг вспоминая и потоки москитов, и вой грозы, и сибирский снег, и проливные дожди, и сырую надоедливую жару, и добрую искренность погибших в боях и тюрьмах товарищей, и горячую безумную от робкого и грубоватого героизма любовь Вик. - Но наше дело еще далеко от своего завершения. И даже если мы думаем, что он вот-вот закончит свой исторический бег, мы ошибаемся. Потому, что дело разума, дело прогресса - вечность. И разум, всесильный и могучий дарит нам в этой бесконечности свой высший дар - бессмертие. Никто не погиб и никто не исчез. И ответ тому, кто усомнится в этом, будет такой: "Есть грань, переходя через которую мы уже не можем умереть. И мы, и наши павшие товарищи прошли эту грань".
      Эти слова согрели и без того горячие сердца друзей, и игривое пламя в очаге показалось им в эти минуты еще ярче и еще горячее, наполняя дыхание темной, звездной, безлунной ночи чувством вечной, живой памяти воплощенным в немеркнущее пламя огня. Огня истины и справедливости.
 
 

 
      Ярко горели звезды и в потоки их света и странных далеких фиолетовых облаков со стороны, уплывающей вдали неразличимой голубой точки, шел, становясь, все больше и больше таинственный белый объект. Он был невероятно мал в этой бесконечности громад, и он был невероятно смел, раз решился покинуть свою ничтожную капельку жизни в огромном черном мире. Но чем было это мчащееся с огромной скоростью ничтожное пятно света? Кто находился в нем и зачем этот кто-то так неуклонно стремился к Сатурну? Это был космический корабль, его вели люди, и кольца Сатурна ждали его. Он приближался к ним, как могло показаться, медленно и только спустя продолжительное время смог подойти к одному из них, а вернее к чему-то обретающемуся в них своей жизнью. Шло время, и маленькая звездная соринка корабля нашла то, что искала. Она устремилась туда, сбрасывая скорость, и спустя час земного времени соединилась с большим серым шаром.
      Зал наполнился светом, и одновременно с двух сторон проходя сквозь прямые стены, в него вошли две группы людей. С одной стороны это были обитатели станции, с другой ее гости с маленького белого корабля, что так проворно отыскал этот космический дом в потоке кружащегося вещества.
      Они стояли, друг напротив друга храня молчание несколько секунд пока из каждого ряда не вышло по одному человеку. Со стороны землян это был уже не молодой, но крепко и уверенно сложенный человек с открытым лицом и добрым мягким взглядом. С противоположной стороны вышел высокий немного худощавый человек лет тридцати. У него были светлые коротко остриженные волосы, голубые глаза и тонкий слегка великоватый нос. Оба человека улыбнулись друг другу и протянули руки. Потом, влекомые какой-то непостижимой остальным природой, обнялись.
      - Ты хорошо выглядишь Павел, - сказал голубоглазый блондин в легкой просторной одежде желтого цвета. - Вот только есть немного морщин и должны быть седые волосы, но вижу, ваша медицина шагает вперед стремительно, и ты в свои шестьдесят выглядишь едва на сорок.
      - А вот ты старый проказник несколько не изменился.
      - А чего ради мне меняться? - лукаво щурясь, спросил Эвил.
      - Ну, просто из приличия, - шутливым тоном заметил Павел.
      - Милый мальчик, - иронично произнес голубоглазый, - разве не я учил тебя плевать на все эти ваши консервативные приличия? Кстати тебе привет от Нота, он был жутко рад, когда узнал что вы собираетесь к нам в гости, да еще не дожидаясь приглашения.
      - К черту приглашения, а за привет спасибо. Они, синхронно, не сговариваясь, подали знак своим товарищам. И те, идя, друг другу на встречу услышали слегка ироничный, но добрый и приветливый голос Эвила: - Меня зовут Эвил Эви, и от лица всего разумного содружества вселенной я рад приветствовать наших братьев с Земли...