— Вот и хозяева, — сказал Петр Михайлович. — А мы боялись, что оставлены на произвол судьбы. Однако надо впустить бедную обезьяну, а то ее вопли испугают их.

И он нажал кнопку автоматического открывания люка. Вконец перепуганная животное вихрем ворвалось в астролет. Дрожа всем телом, обезьяна забилась в дальний угол.

Итак, всемирно-историческое событие назревало: впервые за всю историю человечества сейчас состоится встреча его посланцев с собратьями по разуму! Мы бесстрашно вышли из астролета. Сила тяжести на поверхности этой планеты была, вероятно, слабее земной, так как передвигаться было удивительно легко. «Собратья» перестали рассматривать «Уранию» и повернулись к нам.

Некоторое время длилось общее молчание.

— Петр Михайлович, а вот знакомый старикан: я запомнил его еще на диске-спутнике.

Действительно, это был тот самый старик с фиолетово-белесыми глазами. Он что-то сказал резким, отрывистым голосом, в котором как-бы перекатывались металлические шары, и тотчас один из его спутников вернулся в аппарат и вынес оттуда небольшой ящичек с экраном. Судя по всему, старик был у них руководителем.

— Интересно, что они собираются делать? Как вы думаете?

— Да это же ясно как день. Сейчас будут преподаны уроки разговорного языка.

Старик включил принесенную машинку. На зеленоватом экране возникли буквы нашего языка, которые мы сообщили им еще на спутнике. Потом «собрат» показал жестами — вероятно, универсальным языком всех разумных существ Вселенной, — что хочет услышать от нас, как складываются буквы в слова.

— Понимаю, — заметил Самойлов. — Достаточно нам назвать несколько предметов, как они по этим немногим словам составят представление о нашей грамматике и смогут программировать для электронного перевода с нашего на свой язык.

Самойлов показал на себя и произнес: «Я — человек». Это прозвучало несколько комично. Я тоже вытянул руку и сказал, указывая на астролет: «Ракета». Показал на небосвод и назвал: «Небо». Потом показал на старика и сказал: «Ты — непонятное существо». Тот величественно наклонил голову в знак согласия. Самойлов расхохотался.

— Довольно, Виктор! Неси-ка лучше наш лингвистический аппарат.

Вскоре мы вооружились серийной электронно-лингвистической машиной «ПГ-8» и звуковым анализатором. Попытки объясниться возобновились. Старик продиктовал и воспроизвел на экране свою азбуку, которая состояла из ста двенадцати букв, напоминающих наши математические символы и геометрические обозначения. Да! Их язык был неизмеримо сложнее нашего. Это мы почувствовали сразу, как только попытались программировать для перевода. Старик несколько раз назвал нам ряд предметов, обозначил некоторые простейшие, очевидно, понятия, но мы никак не могли уловить грамматических закономерностей языка. С переводом же нашего языка на свой «собратья» справились легко. Вероятно, их лингвистическая аппаратура была гораздо совершеннее нашей.

— Как тебя зовут? — спросил я старика.

И тотчас на экране их прибора появились фразы местного языка. Старик понял мой вопрос и ответил:

— Элц, — вот как прозвучало для моего уха его имя.

Потом Элц, в свою очередь, задал мне какой-то вопрос. Звуковой анализатор преподнес такой перевод:

«Хар-тры-чис-бак…»

— Дикая околесица, — констатировал Петр Михайлович. — Значит, составленная нами программа никуда не годится. Нужно еще долго вникать в структуру их языка. Придется объясняться односторонне.

Таким образом, мы оказались в положении спрашивающих, которые не понимают ответов на свои вопросы.

— Что ж, раз они превосходно понимают нас, расскажем о себе.

И он вкратце рассказал «собратьям» о Земле, о человечестве, о цели нашего прибытия на их планету. Они внимательно слушали. Лица их были холодные, почти неживые, как у бесстрастных мраморных статуй. Однако в глубине их глаз я уловил отблески интереса и удивления.

— Земляне — ваши друзья и собратья по разуму. Мы прилетели с единственной целью: познакомиться с вашей цивилизацией, обменяться опытом познания природы, установить постоянную связь между нашими мирами, — сказал в заключение Петр Михайлович. — Мы очень рады встретить здесь высокоразвитых людей.

Академик протянул Элцу руку, желая обменяться рукопожатием. Но, вместо того, чтобы пожать протянутую руку, старик взял обеими руками кисть Самойлова и, поднеся ближе к своим глазам, стал внимательно рассматривать ладонь.

— У них, вероятно, не принято пожимать руку, — заметил я. — Возможно, жестом приветствия здесь служит потирание лба.

Элц прислушался к моему замечанию: ведь наш разговор был для него понятен, так как по экрану безостановочно бежали ряды слов. Поэтому после моей фразы Элц стал тереть свой лоб.

Академик рассмеялся:

— Он неправильно понял твое замечание. Как называется ваша планета? — спросил Самойлов вслед за этим.

Мы услышали короткое слово, прозвучавшее как «Гриада».

— Гриада? — переспросил я. — Красивое название. Значит жители планеты — гриане.

— Что вы намерены делать с нами? Куда мы сейчас пойдем?

Элц подал знак, и двое гриан показали на аппарат-яйцо, видимо приглашая куда-то лететь.

Я отрицательно помотал головой.

— Нет! Я никуда не пойду от астролета. Мы уйдем, а они потом растащат «Уранию» по частям в свои музеи.

Нам снова показали на аппарат.

— Не упрямься, Виктор, — тихо посоветовал Петр Михайлович — Не забывай, что они хозяева, мы в их власти. Делай, что говорят. Я думаю, что с «Уранией» ничего не случится. Закроем ее шифрованной комбинацией, ведь строители предусмотрели и это.

Наспех забрав кое-какие необходимые вещи, мы в последний раз окинули взглядом порядком надоевший, но теперь такой родной салон, выключили все механизмы и приборы в рубке, сбросили скафандры и вышли наружу. Петр Михайлович набрал шифрованную комбинацию на своем радиопередатчике и излучил ее в виде радиоимпульсов. Эти импульсы воздействовали на электронный автомат, закрывающий люк. Теперь он откроется только после вторичного излучения такой же комбинации.

Едва мы вышли из астролета, как почувствовали, что вокруг царит неимоверный зной. Нас буквально обожгло. Академик быстро посмотрел на наручный термометр и воскликнул:

— Ого! Шестьдесят пять градусов жары!

Дело в том, что в первый раз мы выходили из астролета в скафандрах, внутри которых автоматически поддерживалась ровная умеренная температура в любых климатических условиях.

Однако несмотря на жару, воздух Гриады был необычайно живителен. Грианский воздух вливался в легкие, словно живительный бальзам. Тем не менее, едва мы ступили несколько шагов, как стали дышать, точно рыбы, выброшенные на прибрежный песок. Нас просто оглушил этот льющийся потоками зной.

— Назад в астролет! — прохрипел я, тяжело отдуваясь и смахивая катившийся градом пот.

Академик чувствовал себя не лучше.

Но гриане, заметив наше плачевное состояние, поспешили втащить нас в яйцевидный аппарат. Сразу стало легче: внутри яйца, несмотря на открытый люк, было прохладно. Здесь работала охлаждающая установка. В то же время мы видели, что гриане прекрасно чувствовали себя и вне яйца. Их организмы в результате длительной эволюции приспособились, вероятно, к необычно жаркому экваториальному климату Гриады.

Яйцо-аппарат очень плавно приподнялось в воздухе метров на десять и медленно поплыло в юго-восточном направлении. Мы смотрели в все стороны и ничего не видели, кроме бескрайной полированной равнины.

— Что за планета? — недоумевал Самойлов. — Неужели эта неправдоподобно гладкая равнина — естественное образование?

В ответ на его вопрос Элц изобразил на лице нечто вроде улыбки и показал пальцем вниз.

— Троза, — сказал он. Показал вдаль и снова произнес уже знакомое нам слово: — Гриада.

— Ничего не понимаю, — сказал я, посмотрев вниз, где по-прежнему тускло отблескивала полированная «земля».

— Вдали что-то виднеется, — произнес академик.

На горизонте стали вырисовываться какие-то темные пятна, и вдруг полированная равнина кончилась. Еще минута, и мы увидели далеко-далеко внизу леса, водоемы и отдельные сооружения. Полированная равнина оказалась на одном уровне с нами, а затем скрылась из глаз, уйдя куда-то вверх. И вот уже вместо полированной равнины мы видим слева от себя уходящую в обе стороны к горизонту выпуклую серебристо-желтую стену.

Смотрите, Петр Михайлович! Сквозь эту стену я различаю какие-то постройки, растения! Вот загадка…

— Не может быть! — Самойлов стал пристально всматриваться, но, к несчастью, стена быстро удалялась от нас.

— Это какое-то грандиозное сооружение километровой высоты, но что, не могу понять.

Он повернулся к Элцу и спросил, указывая на стену:

— Что это такое?

Элц снова порывисто ответил: «Троза», как в тот раз, когда показывал пальцем в «землю».

— Сооружение называется Троза, — сказал мне Самойлов, пожимая плечами. — Но это ни о чем не говорит.

Между тем внизу разворачивался красочный пейзаж Гриады; спустя секунду мы уже сидели как зачарованные, любуясь природой. Пылающее белое солнце, чуть больше земного, нестерпимо ярко горело в фиолетово-лазурной бездне небосвода, разбиваясь мириадами искр на поверхности многочисленных фиолетовых водоемов и многоводных рек, в красноватой листве деревьев, на цоколях и шпилях причудливых строений. Спектр излучения у грианского солнца был несколько иной, чем у земного. Он был более радостным. Казалось, вся природа, зажмурив глаза, блаженно улыбается, широко раскрыв объятия навстречу живительному потоку лучистой энергии. На горизонте струилась пелена нежнейшей фиолетовой дымки, пронизанной оранжевыми блестками. И куда ни бросишь взгляд, везде многоцветное море садов, парков, лесов. Но самым необычным в пейзаже было, конечно, звездное сгущение центра Галактики. Оно сияло на небе в виде почти ослепительно белого облака, немного уступавшего по яркости солнечному свету. Теперь нам стала понятна чудовищная жара, царившая здесь: центр Галактики посылал на планету дополнительный мощный поток теплового излучения.

На обширных пространствах красновато-зеленых лугов паслись стада весьма диковинных животных, отдаленно напоминавших наших овец или коз. Их заметно удлиненные туловища, без шерсти, на очень коротеньких толстых ножках, перемещались в высокой густой траве. На сравнительно маленькой голове сидели два огромных глаза и пара невысоких тупых шишек вместо рогов.

Окруженные пышным раздольем растительности, искрились под солнцем ребристые крыши и стены красивых зданий, разбросанных на значительном удалении друг от друга. Однако мы нигде не заметили обитателей Гриады, хотя аппарат снизился до двухсот метров. На северо-западе до самого неба возвышалась та самая светло-золотистая выпуклая стена, над которой находилась только что покинутая нами полированная равнина.

Мы с академиком изредка перебрасывались отрывочными замечаниями, поглощенные необычностью всего, что предстало нашим глазам. Часа через два полета, на расстоянии примерно восьмисот километров от полированной равнины, кончилась культурная растительность. Аппарат летел теперь на высоте пяти километров. На западе стала шириться и расти фиолетовая полоса, над которой стояли громады кучевых облаков.

— Море! — воскликнул я и привстал, чтобы лучше рассмотреть водное пространство.

Внизу обозначилась белая линия прибоя. Элц снизил аппарат до самой воды.

— Ого! — послышался голос Петра Михайловича. — Вот это прибой!

Действительно, волны, с гулом обрушивавшиеся на пологий песчаный берег, были высотой не менее восьми метров. Отдельные гребни чуть не задевали наш аппарат. Непомерная высота прибоя легко объяснялась меньшей силой тяжести на планете. Морской простор, раскинувшийся перед нами, был всех оттенков фиолетового цвета. Лазурно-синяя у линии прибоя, дальше от берега вода все больше насыщалась глубокими фиолетовыми тонами, переходя почти в черно-фиолетовую. На горизонте виднелись скалистые острова.

Все время, пока мы совершали это небольшое путешествие, гриане не проронили ни единого слова, даже не шевельнулись. Однако за этим бесстрастием мы постоянно ощущали изучающих, пытливых наблюдателей, не спускавших с нас настороженного взгляда.

Наконец Элц, видимо, решил, что достаточно ознакомил нас с Гриадой, и дал знак повернуть обратно. Аппарат круто пошел вверх. В течение трех минут мы поднялись на десятикилометровую высоту и с огромной скоростью полетели на северо-запад.

Солнце клонилось к закату, но не было того ощущения приближающегося вечера, которое испытываешь на Земле: центр Галактики, игравший здесь роль никогда не заходящего светила, лишал Гриаду прелестей наших сумерек.

Сомневаюсь, бывает ли здесь ночь… — проворчал Петр Михайлович и вопросительно посмотрел на Элца, словно ожидая ответа.

— Вскоре под нами открылось удивительное, никогда не виданное сооружение. Я посмотрел в портативный стереотелескоп, захваченный на астролете, и с трудом узнал полированную равнину, на которую мы опустились несколько часов назад. Оказывается это была не равнина, а…

— Это же крыша какого-то невообразимого по размерам цирка!

— Крыша, которая могла бы накрыть целую область, — уточнил Самойлов.

Глазам предстало грандиознейшее сооружение, очертания которого терялись за горизонтом. Представьте себе цирк диаметром в сотню километров, крышей которого служила полированная равнина. Высочайшая желто-белая стена, поразившая нас еще раньше, оказалась лишь частью круговой стены этого цирка высотой в полтора километра.

— Это их город, — уверенно сказал Самойлов. — Даже, может быть, столица.

— Видите, на крыше лежит что-то вроде огромного червяка, — перебил я Петра Михайловича. — Это наша «Урания».

Вдруг аппарат камнем стал падать прямо на полированную равнину. Она приближалась с невероятной быстротой. Мы невольно взялись за руки, решив, что аппарат испортился и мы сейчас разобьемся. В последнюю минуту на крыше неожиданно открылся широкий конусообразный тоннель, в который мы и влетели. Взглянув вверх, я заметил, как горло тоннеля снова закрылось. И еще одно открытие: крыша над городом была абсолютно прозрачной. Над головой по-прежнему сиял центр Галактики и горели червонным золотом косые лучи грианского солнца, клонившегося к закату.