Глава пятая. МЫ УХОДИМ В БЕСКОНЕЧНОСТЬ

Великий день настал.

Лихорадочно посматриваю на хронометр, висящий в зале Лунного космопорта. Сейчас одиннадцать десять. Через пятьдесят минут — старт. Зал набит битком. Опоздавшие примостились на площадках, лестницах, даже на опорных балках.

Уже было все: бесконечные поздравления, пожелания, советы, тысячи вопросов, на которые невозможно ответить. Прощальная речь Анатолия Кулика, молодого парня с рыжим чубом, бригадира сварщиков тончайших нейтронитных листов.

Принимайте, товарищи астронавты, звездолет! Сделан по всем правилам — по проекту академика Самойлова. Летите хоть в другую Метагалактику или в Антимир [Антимир — область Вселенной, в которой астрономы и физики предполагают наличие звездных систем, состоящих из антивещества, античастиц, антиатомов.]. Не подведет машина! Жаль только, что летят вдвоем… все-таки трудно одним. А то возьмите меня, не пожалеете… не подведу! — Зал смеется, аплодирует. — Вот почетная грамота Всемирного Научно-Технического Совета… Возьмите! Ну, нельзя, так нельзя. Но мы всегда с вами! Шлите вести из центра Галактики!

…Торжественно звучит Гимн Освобожденного Мира. Последние рукопожатия, последние слова.

— Прощайте, друзья… Счастливого путешествия!..

Большинство провожающих спускается вглубь подлунного города, чтобы там, перед телевизионными экранами, наблюдать исторический старт. Ни одна живая душа не уцелеет на поверхности Луны, когда заработает наш гравитонный прожектор: сверхмощные излучения тяжелых электромагнитных квантов испепелят человека в мгновения ока, а чудовищной силы реактивная струя раздавит его в лепешку.

И вот мы остались одни со своим астролетом. Далекие звезды бесстрастно сияют в черном небосводе.

Со звоном захлопывается тяжелый люк. Я сразу включаю астротелевизор и инверсионный проектор. Параболические чаши радиотелескопов, словно насторожившись, повернуты в нашу сторону. Их задача — создать в пространстве узкую зону направленных радиоволн, по которой будет двигаться «Урания» на первом этапе взлета с Луны. После включения гравитонного прожектора они, несомненно, будут разрушены действием реактивного луча.

Над диспетчерской башней вспыхивает огромный красный шар — сигнал старта. Одновременно на экране возникает лицо главного диспетчера.

— Старт!

Корпус астролета содрогнулся. Громоподобно заревели сверхмощные двигатели стартовых тележек. Говорящий автомат монотонным железным голосом начал отсчитывать ускорение:

«Двадцать метров в секунду за секунду… тридцать метров… восемьдесят…»

Рев стартовых двигателей достиг наивысшего напряжения и резко оборвался. Мы отчетливо увидели, как разгонные тележки срываются с края выходной секции эстакады и, кувыркаясь, беспорядочно падают в глубокие ущелья и пропасти южного склона Апеннин. Они сделали свое дело. Вихрем пронеслись под нами котловины лунных цирков, стремительно уменьшаясь с каждой секундой.

Снова возникло лицо диспетчера.

— Переключение! — прокричал он. Это значит, что пора включать гравитонный прожектор. — Прощайте, друзья! Счастливого пути!

Только теперь я ощутил величие минуты. Первая гравитонная ракета уходит в бесконечность. Вот также волновались, должно быть, первые звездоплаватели двести лет тому назад. В памяти всплывает Центральный космодром Титана, крупнейшего спутника Сатурна, колоссальный обелиск, круто вонзающийся в синее небо Сатурновой Луны, и золотые буквы на нем, скупо и строго возвещающие всем будущим поколениям:

"В две тысячи шестидесятом году отсюда стартовала к Альфе Центавра первая в истории человечества межзвездная эскадра «Циолковский». И дальше — славные имена первых звездоплавателей, из которых я помню лишь одно имя: Иван Руссов.

Я осторожно потянул рубильник на себя, и стрелка акцелерографа качнулась вправо. Меня тотчас вдавило в кресло, перехватило дыхание, мертвенный холодок разлился по лицу. Кровь отлила к затылку, губы мгновенно пересохли. Впрочем, это были давно знакомые мне физиологические симптомы при перегрузке.

«Девяносто метров в секунду за секунду… сто двадцать метров…» — бесстрастно отсчитывал автомат.

Самойлов страдальчески морщился: вероятно, ему приходилось тяжелее чем мне. Все-таки я привык к перегрузкам. А Самойлов, насколько мне было известно, участвовал всего лишь в двух-трех экспедициях на заурановые планеты.

— Как там сейчас, на Луне? — обратился я к академику спустя некоторое время.

Петр Михайлович загадочно усмехнулся и стал настраивать инверсионный проектор. На продолговатом экране возник лунный шар, окутанный пыльным мерцающим облаком.

— Что это за туман вокруг Луны? — поразился Я.

Поразмыслив, ученый неуверенно проговорил:

— Вероятно, вихри «Урании» подняли на Луне пыльные бури…

Он оказался прав. Через некоторое время нас нащупал Памирский радиоцентр Земли. Молодой оператор радиоцентра восторженно передавал по мировой радиосети: «В северном полушарии Луны происходят грандиозные явления: бушуют пыльные смерчи невиданной силы! Деформировался весь горный хребет Апеннин! Часть лунных цирков разрушена! Из подлунного города нам сообщают, что вся планета содрогается; ощущение такое, будто Луна вот-вот расколется. Из Пулковской обсерватории только что передали: зарегистрировано заметное смещение Луны с орбиты. На Земле разразилась магнитная буря необычайной силы. По Мировому океану прокатилась приливная волна десятиметровой высоты!.. К счастью, жертв и разрушений не было».

— В Академии Тяготения не сумели точно рассчитать последствия взлета «Урании», — тихо заметил Самойлов, прослушав передачу Памирского радиоцентра. — Развязаны силы невероятного могущества… Теперь ясно, что старты следующих гравитонных кораблей необходимо производить подальше от системы Земля-Луна, во всяком случае, не ближе, чем со спутников Сатурна.

Мы не ощущали привычной вибрации астролета, свойственной фотонным ракетам. Бесшумно работал гравитонный двигатель. Ни полыхающих протуберанцев света, характерных для фотонных ракет, ни оглушительного рева ионных кораблей. В реакторе удивительно равномерно распадались гравитоны, выделяя колоссальное количество энергии. В квантовом преобразователе внутригравитонная энергия превращалась в тяжелое электромагнитное излучение высокой частоты. Магнитные поля большой силы отбрасывали излучение на параболоид гравитонного прожектора, который сверхмощным параллельным пучком отражал его в пространство. Из дюзы «Урании» рвался невидимый реактивный луч, создавая тягу в миллионы тонн. Мы могли бы сбить с орбиты любой спутник Юпитера, Сатурна или Урана размером меньше Луны — например, Мимас, Диану, Оберон или Нереиду, — если бы стартовали с них.

Траектория нашего движения совпадала с обычными путями космических кораблей. Яркие немигающие зрачки звезд, казалось, пристально следили за мной с экрана астротелевизора. Блестящий, как серебряный поднос, диск Луны с оспинками кратеров, занимавший вначале пол-экрана, медленно сползал вправо. Все отчетливее вырисовывались на нем резкие изломанные тени гор, а края казались выщербленными. Наконец он исчез. Скорость непрерывно нарастала. В мерцающем овале искателя траектории дрожал маленький силуэт астролета, и карта неба над ним смещалась к орбите Марса. Время отлета было рассчитано так, чтобы пересечь орбиту вблизи планеты. При гигантской мощности гравитонного двигателя притяжением Марса можно было пренебречь, а в Высшем Совете по освоению Космоса хотели, чтобы марсианская научно-исследовательская база наблюдала и в последний раз сфотографировала астролет в движении, прежде чем он умчится в межзвездные дали.

Марс постепенно заполнял весь экран. Пустынная жалкая планета с чахлой растительной жизнью! Года два назад я пробыл здесь только месяц и чуть не умер от скуки. Сизо-фиолетовые и голубоватые лишайники да карликовые деревья по берегам «каналов»… Ученые древних лет были бы страшно разочарованы при виде их.

Не отхожу от экрана. Вот они, знаменитые «каналы» Марса! Я смотрел на них, точно ехал по знакомым местам. Сколько хлопот причинили они в свое время ученым! Сколько бумаги исписали безвестные ныне авторы фантастических романов! Людей прошлых эпох больше всего смущало то обстоятельство, что «каналы» расположены в меридиональном направлении, наиболее удобном для стока вод со снеговых шапок полюсов. Умея в то время соединять лишь близкие русла рек и прорезать неширокие перешейки, они, унижая род человеческий, населили красную планету умнейшими существами с головами больше туловища и конечностями-щупальцами. И в подобных вот марсианок влюблялись их герои. Бр-р-р!… Я вспомнил Лиду, ее красивые руки, маленькие сильные кисти.

Восторженным сердцам наших предков были милее самые сногсшибательные гипотезы, нежели нормальные умозаключения. Куда проще было бы сообразить, что раз уж каналы расположены сообразно суточному вращению Марса, то устроены они самой природой — самым незатейливым и мудрым фокусником.

Из задумчивости меня вывели резкие повторяющиеся радиосигналы: сотрудники марсианской базы посылали нам прощальный привет. Я торопливо повернул рукоятку резкости. Очертания планеты на экране померкли, зато появилось лицо молодого человека с рыжеватыми усиками. Я тотчас узнал его: однокурсник по Академии Звездоплавания Володя Сквиров, отличный партнер по шахматам и отчаянный выдумщик. Из любой туристкой прогулки (еще в студенческие годы) он возвращался начиненный историями о схватках с медведем, или о том, как он ловил за хвост барса в Восточных Саянах, или о нависших скалах, бездонных пропастях и охотничьих тропах. Где он все это выкапывал на нашей исхоженной милой Земле, ума не приложу!

Сейчас он улыбался и размахивал руками, точно встреча произошла на улице.

Какие новые небылицы привезет он с Марса? Кому их теперь будет рассказывать? Мне взгрустнулось. Никогда больше не встречусь с ним, а может быть, и вовсе не вернусь на нашу маленькую уютную Землю.

— Прощай, Володя! — крикнул я.

— Прощай, друг! — как эхо, откликнулся он.

Впервые я увидел, как помрачнело его открытое веселое лицо.

После Марса траектория «Урании» резко искривилась: мы пошли выше плоскости эклиптики [Эклиптика — плоскость, в которой движутся планеты и астероиды вокруг Солнца.], чтобы избежать неприятного пояса астероидов и нежелательных встреч с этими космическими снарядами. Могучая сила все убыстряла движение «Урании». Я включил указатель скорости.

«Девяносто тысяч километров в секунду», — доложил автомат монотонным голосом.

Оказывается, Петр Михайлович ведет дневник! Я узнал об этом только вчера, случайно наткнувшись на раскрытый блокнот академика, забытый им среди книг в нашей библиотеке. Мой взгляд невольно остановился на ровных строчках.

"…Марс остался далеко позади. На экранах астротелевизора быстро уменьшается его огромная вогнутая чаша, на глазах превращаясь в чайное блюдечко. Через пять минут Марс уже не больше копейки. Виктор сидит у штурманского пульта и сосредоточенно смотрит на акцелерограф. Штурман нравится мне все больше и больше. Выбор спутника по величайшему из путешествий был правильным.

— Смотрите, как нарастает ускорение! — воскликнул Виктор. — Каждую секунду мы увеличиваем скорость на один километр в секунду. Никогда еще я таким темпом не набирал ускорения!

Видно, что он восхищен высокими качествами гравитонного корабля, а ведь он не новичок в межзвездных путешествиях.

— Стократная перегрузка, — заметил я. — Сейчас каждый из нас весит семь-восемь тонн!

Виктор с уважением потрогал кнопки своего антигравитационного костюма. А костюм стоил уважения: он легко нейтрализовал действие ускорения, при котором собственный вес давно раздавил бы нас. Пятнадцать лет разрабатывал и совершенствовал его конструкцию Институт Антитяготения.

Как он работает? — спросил Виктор.

Мне нравится его любознательность, и я стараюсь как можно проще объяснить ему принципы действия аппаратов, построенных на основе сложнейших теорий новейшей физики.

— Антигравитационный костюм — это как бы волшебный экран, прикрывающий нас от действия силы тяжести. Но чудес тут нет: в обыкновенный космический скафандр вмонтированы гравитонные излучатели, которые преобразуют энергию электричества в энергию противотяготения и нейтрализуют перегрузку.

Замечательно! — воскликнул штурман. — В этих костюмах можно лететь с любым ускорением! Я практик, и уж я-то знаю, что значит ускорение… Однажды звездолет африканского Космоцентра, посланный в далекую разведку, попал в поле тяготения звезды Койпера, притяжение которой в четыре миллиона раз сильнее, чем земное. В борьбе с ее притяжением астролет израсходовал все аварийные запасы энергии и даже часть основного. А ведь основной был нужен для разгона корабля в обратный путь. Оставшейся энергии астронавтам едва хватило для разгона до девяноста пяти тысяч километров в секунду, так как их противоперегрузочные кресла не позволяли развить ускорение большее, чем шесть «жи».

Виктор помолчал и тихо закончил:

— Они летели к Солнцу ровно тысячу лет и не дожили до конца пути. У них ведь не было и анабиозных ванн. Вот если бы они могли набирать скорость таким же темпом, как мы, тогда они были бы спасены.

Я часто наблюдаю за работой штурмана, любуясь его смелым лицом, высокой, сильной фигурой, поразительной быстротой реакции. Вот и сейчас глаза Виктора вдохновенно светятся: вероятно, для него многоголосое пение астронавигационных приборов — открытая книга. Внезапно он насторожился: радиолокатор-робот издал тревожный резкий звук. Звездолету угрожало столкновение с крупным метеоритом. Радиоимпульс, отразившийся от метеора, был воспринят роботом, который мгновенно рассчитал прицел и включил носовую лучистую пушку. Пушка «выстрелила» в метеор мощным пучком электрически заряженных молекул. Немного отклонилась от своего пути «Урания», немного — метеор, и их траектории разошлись.

К исходу первых суток мы миновали Юпитер, Сатурн, Уран, Нептун. Звездолет достиг границ Солнечной системы. Впереди лежали необозримые межзвездные дали, terra inkognita… Родная Солнечная система, колыбель человечества, осталась позади. Мы молча проводили зеленоватый диск Плутона — последней планеты из семьи Солнца. На миг на экранах проекторов засветились Магеллановы Облака — ворота Вселенной. Виктор проверил по этим спутникам нашей Галактики местоположение и курс «Урании».

Вдруг вспыхнул экран астротелевизора, и на нем проступило суровое лицо неизвестного мне человека. Он долго всматривался с моего штурмана, потом его губы раздвинулись в скупой улыбке.

— Это Николай Глыбов, — обернувшись, пояснил Виктор. — Начальник космодрома межзвездных ракет на Плутоне, гроза всех нарушителей режима космических полетов.

В голосе штурмана звучало уважение к прославленному деятелю Космоса.

Глыбов поднял над головой руки в крепком рукопожатии, и мы услышали его взволнованный голос:

— Счастливого плавания, братья! Вас приветствуют все астронавты Системы! Научных побед и благополучного возвращения!

…"Урания" все дальше уходит в межзвездные просторы. В рубке царит полумрак, прорезаемый вспышками индикаторных лампочек да миганием звезд на боковых экранах.

Виктор положительно не дает мне покоя. В этом человеке заключен неисчерпаемый запас зоркой наблюдательности, предприимчивости и энергии, бьющей через край. Я подумал, что таким, очевидно, и должен быть профессионал звездоплаватель, видевший то, что недоступно большинству землян: неведомые планетные системы, жизнь, не похожую на земные формы, необычные состояния вещества и переходы энергии, удивительные цветные солнца и звездные катастрофы… Пусть он не теоретик-ученый, но его разум, поднявшийся над ограниченными земными представлениями, жадно вбирает бесконечную мудрость Вселенной. Я убедился, что он достаточно эрудирован в основных отраслях знания, и это понятно: длительные сроки межзвездных перелетов заставляли астронавтов превращать свои корабли в своеобразные летающие университеты, где учились все, чтобы не сойти с ума от томительного однообразия межзвездного полета.

Вот и сейчас Виктор ходит за мной по пятам, мешая проанализировать показания приборов, регистрирующих параметры гравитонного распада.

— Скорость достигла ста пяти тысяч километров в секунду, — вкрадчиво говорит он за моей спиной. — Через тридцать с половиной часов достигнем порога скорости света.

Мне понятна его наивная попытка привлечь внимание.

— Очень может быть, — спокойно отвечаю я и хочу скрыться от него в сектор УЭМК.

— Подождите, Петр Михайлович, — он осторожно берет меня за плеча железными пальцами. — Я давно хотел спросить вас о разных вещах, да вы все были заняты…

Хорошо, — сдался я, зажатый в угол.

— Я до сих пор восхищаюсь гравитонной ракетой, — продолжал он. — Это как в сказке.

— Что же тут сказочного?

— Почти все… Хотя бы возможность достижения суперсветовой скорости.

— Конечно, это необычно. Вообще говоря, я сам до конца не уверен, возможно ли будет победить скорость света. По теории как будто да. Но пока нет экспериментальных подтверждений, ученый должен сомневаться.

— Ну, хорошо. Я опять возвращаюсь к старому разговору… Помните, в Академии Тяготения? Допустим, мы превысили скорость света. Что произойдет с массой корабля, с пространством и временем? Ведь старик Эйнштейн строго доказал, что при скорости света масса бесконечно возрастает, пространство сжимается до нуля, а время останавливается. Неужели время потечет вспять?

Его лицо выражало удивление перед великими вопросами познания, которые — увы! — не были еще до конца ясны и мне.

Посмотрим, что будет в действительности, — осторожно ответил я. — Пока моя уверенность основана на твердо установленном факте — на том, что скорость гравитонов больше скорости света. Продукты внутригравитонного распада также имеют сверхсветовую скорость истечения, следовательно, реактивная тяга «Урании» должна позволить ей превысить скорость света.

— Каким же образом достигается в двигательной системе ракеты сверхсветовое истечение материи? — продолжал допытываться Виктор.

— Довольно просто. Как тебе известно, «Урания» представляет собой, в сущности, огромную летающую трубу, на передней части которой смонтирован купол с нашим салоном, рубкой, анабиозными ваннами, небольшой оранжереей, где осуществляется круговорот веществ, и складом материалов. Для чего сквозная труба в корпусе? Помнишь древние прямоточные воздушно-реактивные двигатели? Они засасывали в себя набегающий воздух, он сжимался до большого давления, затем туда впрыскивалось топливо и происходила вспышка, дающая начало газовой реактивной струе. ВРД как бы прогонял воздух через себя. В какой то мере аналогично построена и наша ракета. Только у нас прогоняется через трубу межзвездная среда: пылинки, частицы, атомы водорода, гелия, кальция. При субсветовой скорости они, влетев в нашу трубу, вызывают ядерные реакции, которые становятся дополнительными источниками энергии для нашей ракеты. Как видишь, эта совершенно даровая энергия, практически неисчерпаемая, заключена в самом пространстве. Но главную роль играет, конечно, истечение тяжелых квантов, порожденных распадом гравитонов. Гравитонный реактор находится в средней части корпуса, сразу после складов горючего. По сорока восьми волноводам в него поступают гравитоны, а про двум каналам в дне впрыскивается катализатор — каппа-частицы. Невероятно бурно, но не бесконтрольно освобождается внутригравитонная энергия. Точнейшие автоматы регулируют реакцию с помощью электромагнитных полей гигантской напряженности; причем сами эти поля создаются за счет той же энергии внутригравитонного распада. Они направляют продукты распада в квантовый преобразователь, где рождаются тяжелые кванты. По спиральным тоннелям в кормовой части астролета кванты направляются в фокус гравитонного прожектора, а последний отбрасывает их в пространство. В районе же фокуса прожектора начинаются и ядерные реакции влетевших в звездолет межзвездных частиц. Происходит новый мощный всплеск энергии, и реактивная струя извергается из дюзы со сверхсветовой скоростью.

— А чем вы измеряли скорость истечения?

Его вопрос поставил меня в тупик. Действительно, все это известно теоретически. А где же приборы, измеряющие сверхсветовую скорость истечения?.. Их нет… Невозможно сконструировать в земных условиях такой прибор, ибо в любом электронном или электромагнитном измерителе сигналы по цепи передаются со скоростью света и ни в коем случае не выше.

Я с интересом взглянул на Виктора. Он оказался не таким дилетантом, каким представлялся мне вначале".

Академик зашевелился и, младенчески почмокав губами, повернулся на другой бок. Я быстро закрыл блокнот и положил его на место. По-моему, Петр Михайлович уж слишком расписал меня!

Прошло семь суток с тех пор, как мы распрощались с Николаем Глыбовым. Академик безвылазно сидит в салоне и колдует над книгами и микрофильмами, время от времени сердито ворча. Что означает это ворчание, я еще не научился отгадывать. Иногда это, видимо, недоумение перед математическим парадоксом, а чаще — восхищение, если не восторг по поводу эквилибристических рассуждений какого-нибудь физика-теоретика.

Делать почти нечего: электронные автоматы и роботы с безупречной точностью ведут корабль по курсу. Откидываюсь в кресле, закрываю глаза.

Глава шестая. ЗА ПОРОГОМ НЕВИДИМОГО

Скорость близилась к световой. Академик разбудил меня, чтобы сообщить эту весть. Лицо его сияло. Я отвернулся к стене, собираясь снова уснуть. Мозг, еще окутанный дурманом сна, не осознал всей важности сообщения. «Зачем будить?» — сквозь сон подумал я. — Торопиться некуда".

— Алло, Виктор!.. Звездоплаватель-первооткрыватель!.. Не узнаю прежнего энтузиаста! Неужели тебе не интересно взглянуть на картину мира при суперсветовой скорости?

Наконец я проснулся и встал потягиваясь. Едва я протер глаза, как тут же забыл об усталости. Главный экран и все остальные проекторы были включены. Звездное небо переливалось всеми цветами радуги. Я никогда раньше не видел такой волшебной картины. Начал проявляться эффект Допплера, то есть изменение длины световых волн, идущих от звезд, при субсветовой скорости относительного движения. Мы настолько близко подошли к порогу скорости света, что цвет звезд менялся буквально на глазах. Те звезды, к которым мы летели, как бы уменьшали длину волны своего излучения. Они вначале голубели, синели, а затем, вспыхнув зловещим темно-фиолетовым светом, потухали вовсе, так как их излучение смещалось для нас в невидимую ультрафиолетовую область спектра. Из бесконечной дали на смену «потухшим» появлялись мириады новых, проходя ту же гамму цветов. И так без конца.

Звезды, от которых «Урания» удалялась, представляли собой иную картину: их цвет изменялся в сторону красного конца спектра.

В течение ряда часов я наблюдал, как наше Солнце — крохотная желтая звезда в левом углу экрана — последовательно превращалась а оранжевую, красную, багровую, темно-вишневую звезду; затем оно погасло для нас потому, что стало излучать невидимый инфракрасный свет.

Самойлов пожевал губами. Я уже знал эту характерную привычку — признак сильного волнения. Еще бы! Впервые в жизни не умозрительно, а в действительности наблюдал он субсветовую картину Вселенной. Куда не взглянешь, всюду дрожат, мерцают и переливаются всеми цветами радуги небесные светила.

В свете этой величественной иллюминации мы плотно пообедали (или позавтракали, как угодно. Обычный земной распорядок суток для нас просто не имел смысла). Электронный автомат-повар готовил пищу гораздо лучше, чем шеф повар «Гранд-отеля» в Космоцентре.

Звездолет буквально пожирал пространство. Теперь мы мчались по заполненной межзвездным туманом великой Галактической дороге. Так назвали астрономы Земли орбиту, по которой движется большинство звезд, в том числе и наше Солнце, вокруг центра Галактики, завершая один оборот в двести миллионов лет. Мы давно отставили окрестности Солнца, которое плелось по той же дороге где-то позади. Его скорость — двести семьдесят километров в секунду — смешно даже было сравнивать с нашей, ибо мы вплотную приблизились к самому порогу световой скорости, к «эйнштейновскому» порогу, как скептически сказал Самойлов, намекая, очевидно, на то, что ему первому из людей дано переступить его.

Меня точно завораживала стрелка автомата — указателя скорости. Она предательски дрожала у самого индекса "С" — «Скорости света». Перейдет или нет?.. Академик тоже уже не пытался казаться невозмутимым. Он в который уж раз включал автомат, неизменно докладывающий своим нечеловеческим бесстрастным голосом одну и ту же скорость движения:

«299 795 и одна десятая километра в секунду…»

— Подумать только — нервно шептал он. — На оставленной нами Земле время течет в тысячу двести раз быстрее, чем в нашем астролете!

Значит, полчаса, проведенные нами за едой, равны двадцати пяти земным суткам. Почти месяц! Следовало, видимо, торопиться с подобными житейскими мелочами. А то как-то не по себе становится, когда подумаешь, что, вздремнув в анабиозной ванне астролета четверо суток, одновременно просыпаешь полтора десятилетия в истории Земли.

Космическая иллюминация стала угасать.