Глава первая. РОЗЫ И ТЕРНИИ

Развив силу тяги, в тысячу раз ослабившую земное притяжение, гравиплан медленно падает с восемнадцатого спутника в верхние слои атмосферы.

Что меня ждет? Сегодня я был срочно вызван на Землю Советом по освоению Космоса, а на мое место штурмана в межзвездной экспедиции к Альфе Эридана назначен другой астролетчик. Жаль, что пришлось расстаться с товарищами… Со многими из эридановцев я не раз делил тяготы межзвездных экспедиций.

Когда до Земли остается сто километров, мягко загорается экран миниатюрного астротелевизора. Сейчас на нем должно возникнуть лицо дежурного диспетчера Космоцентра, который укажет сектор для приземления.

Я бросаю взгляд на экран. Чуть улыбаясь, на меня смотрят большие зеленоватые глаза. Красивая девушка в форме диспетчера.

— Пятый сектор, семьдесят девятая эстакада, — говорит она. — Включайте вторую ступень антигравитации.

Мне очень захотелось узнать, как ее зовут. Вдруг гравиплан резко тряхнуло. В иллюминаторе полыхнула ослепительная голубовато-белая вспышка. Прибор показал предельное для двигателя-конденсатора напряжение — пятьдесят миллионов вольт. Короткое замыкание! С корпуса гравиплана срывается огромная голубоватая молния. Что-то затрещало, взвизгнуло. Сильно запахло гарью. Начинаю понимать, что сгорел аппарат, создающий антитяготение. Но почему? А, все понятно! Безупречно точный и чуткий прибор говорит мне языком цифр, что в двигатель попал метеор весом в 50 граммов.

Я всегда благоговел перед теорией вероятности. Как утверждают ученые, метеор такого веса можно встретить у поверхности Земли лишь раз в тысячу лет. Ну вот я и встретил его… Повезло!

Гравиплан наклоняется вперед. Сила притяжения Земли, сдерживаемая до сих пор гигантской концентрацией электромагнитной энергии, цепко схватывает гравиплан и неудержимо влечет вниз. В плоскостях антенн обреченно завыл ветер.

«Конец? — спросил я себя. — Да, это конец моих звездных дорог…» Приятное ощущение, характерное для состояния невесомости, разливается по телу. Лицо девушки, на которое я продолжаю упорно смотреть, вдруг затуманилось и поплыло…

— Пилот Андреев! Алло! — резко отдается в ушах ее звенящий голос. — Что с вами? Держитесь! Я сейчас… одну минуту!

Стрелка радиоальтиметра быстро падает вниз. До поверхности Земли остается 90… 80… 60 километров.

Отчаянным усилием поднимаю отяжелевшую голову и смотрю на экран телевизора. Повинуясь быстрым пальцам диспетчера, в операторской Космоцентра замигала сигнальная лампочка на пульте аварийной электронной машины. Та мгновенно выработала команду для радиотелеуправляемой спасательной ракеты. Через секунду ракета взмыла в небо. Электронный пилот осторожно подвел ее к падающему гравиплану. Еще миг… Наши скорости уравнялись, и гигантский электромагнит спасательной ракеты притянул мой аппарат. Но до Земли остается всего двадцать километров!

Захлебываясь от перегрузки, гулко рокочут кислородно-водородные тормозные двигатели ракеты. Я не мог видеть, что прибор на пульте диспетчера показывал 12 «жи». Это означало, что перегрузка, вызванная резким торможением, в двенадцать раз превышала собственный вес гравиплана и всех предметов, находящихся в нем. Я согнулся под тяжестью тысячи килограммов, навалившихся на мои плечи. Но уменьшать темп торможения нельзя, иначе ракета вместе с гравипланом врежется в космодром. «Лишь бы выдержать! — кажется, молил я тогда. — Выдержать несколько минут».

Опрокидываюсь на спину, чтобы снять невыносимый пресс торможения.

Наконец спасательная ракета уравновешивает реактивной тягой земное притяжение и в десяти метров от Земли неподвижно повисает в воздухе. Но она сожгла все топливо, запас которого не был рассчитан на столь необычный случай: ведь ракета «подхватила» гравиплан почти у самой Земли. Гулко выстрелив огненными фонтанами, ее двигатели умолкли. Вместе с гравипланом спасательная ракета тяжело обрушивается на поле космодрома, ломая легкие части конструкции.

От сильного удара я теряю сознание…

В Космоцентре я считался опытным астронавтом, хотя и не звездой первой величины. Товарищи по профессии меня ценили и уважали. Но после этой злосчастной истории с гравипланом, когда я едва не погиб, фортуна перестала мне благоволить. Как только я немного оправился — спустя пять недель после приземления с аварийной ракетой, — меня вызвал начальник Космоцентра Андрей Чешенко.

— Не повезло тебе, — хмуро сказал он и смешно пошевелил пышными усами, предметом острословия всех звездоплавателей Восточного полушария. Потом укоризненно посмотрел на меня добрыми голубыми глазами. — А ведь я специально тогда отозвал тебя из эриданской экспедиции. Хотел назначить командиром квантовой ракеты, которая три дня назад улетела к сверхкарлику Койпера. Интереснейшая экспедиция! Опоздал… Отдохни пока на межпланетных трассах или поработай на орбитальных ракетах.

Я порывался возразить, но он уже говорил с кем-то по видеофону.

Понурив голову, я вышел в таком скверном настроении, какого еще никогда у меня не было. Ведь следующей звездной экспедиции придется ждать, может быть, три-четыре года!

Некоторое время я работал на линии Земля — Марс, дважды побывал на Венере, участвовал в экспедиции по изучению астероидов. Но после межзвездных полетов это было легкое и притом скучное занятие. Я запросился на Землю, не зная, куда себя деть, и был переведен командиром аварийной ракеты на двадцать третий спутник Земли. Там я проболтался еще полгода — и, в сущности, без толку. Аварий не случалось, и я часами слонялся по отсекам и лабораториям спутника, выискивая партнеров для партии в шахматы.

При всяком удобном случае я отпрашивался на Землю и первым делом спешил в Космоцентр — повидать свою спасительницу, о которой не забывал ни на минуту.

Едва мне разрешили после аварии покинуть лечебный санаторий Космоцентра, как я отправился искать девушку-диспетчера, предварительно разузнав, как ее зовут.

Приближаясь к залу операторов, я внушал себе, что просто исполняю долг вежливости. «Поблагодарю только и сразу уйду», — твердил я.

Я разыскал Лиду в громадном зале, уставленном электронными машинами. Она стояла вполоборота ко мне. Ее тонкие пальцы уверенно перебегали по клавишам панели управления.

— Благодарю… — пробормотал я. — Вы спасли мне жизнь.

Лида удивленно повернулась.

— Пустяки, слегка смутилась она. Я лишь исполнила свой долг.

— Все равно я не забуду этого никогда!..

— Не преувеличивайте, — насмешливо ответила Лида, внимательно разглядывая свои пальцы.

Пришла моя очередь смутиться. Потоптавшись на месте, я собрался уходить, как вдруг она быстро спросила:

— Сильно тогда испугались, горе-пилот?

Наконец-то я рассмотрел ее глаза: мне показалось, что они излучают море света!

— Горе-пилот больше испугался ваших строгих глаз, чем земного тяготения.

Лида снисходительно улыбнулась. Так состоялось наше знакомство.

Постепенно я все больше узнавал Лиду. Три года назад она окончила Институт радиотелеуправления. Дипломную работу Лида выполняла на двенадцатом спутнике. Там она предложила двойное радиосопровождение марсианских грузовых ракет, за что получила Почетную грамоту Высшего Совета по освоению Космоса. Последний год, до перевода в Космоцентр, она работала радиоштурманом на пассажирском кругосветном стратоплане, обслуживающем трассу Москва — Нью-Йорк — Москва.

…Мы часто улетали с ней за город в пышные заволжские степи, ставшие неузнаваемыми после обращения сибирских рек на юг, в сторону Средней Азии и Закаспия. Там я рассказывал ей о далеких мирах: о планетах Сириуса, затопленных могучим океаном пышной растительности; о синем безоблачном небе, на котором пылают два солнца: одно — большое, ослепительно яркое и горячее — это сам Сириус; другое — маленькое голубовато-белое светило, карликовый спутник его, наперсток вещества которого весит шестьдесят килограммов.

Я вспоминал трагическую гибель астронавтов, неосторожно попавших в сильные поля тяготения; рассказывал о долгих годах блужданий при поломках электронных счетно-решающих машин, когда астронавтам приходилось десятилетиями вычислять путь к Солнцу, о гигантской, изматывающей работе, которую машина проделала бы за день; о встречах со стадами странных существ на планетах Шестьдесят Первой звезды Лебедя — существ, которые через миллионы лет эволюции, возможно, станут носителями разума еще в одной части Вселенной…

— Как интересно побывать там, где был ты! — воскликнула как-то Лида.

— Когда-нибудь твоя мечта осуществится, — пообещал я.

— Нет, мне не вырваться с Земли, — печально отозвалась она. Я не профессионал-астронавт…

Разве мы могли тогда предполагать, что ее желание действительно исполнится… через миллион лет! Ведь нам с ней удалось побывать в удивительной стране Уо…

Незаметно летели месяцы, у меня не хватает слов рассказать о счастье, которое вошло в мою жизнь вместе с Лидой. Я полюбил ее глубоко и сильно. И Лида платила мне взаимностью. Каждый раз при возвращении из очередного космического полета она встречала меня у семьдесят девятой эстакады, придирчиво расспрашивала о подробностях путешествия, ласково заглядывала в глаза, словно желая убедиться, прежний ли я, не забыл ли о земной девушке в просторах Космоса. Потом мы отправлялись путешествовать на берега Средиземного моря и возвращались оттуда полные сил и здоровья, истосковавшиеся по любимой работе. Да, я не меньше, чем Лиду, любил свою работу — опасную, но интересную работу в Космосе.

Я по-прежнему грезил межзвездными полетами и настойчиво обивал пороги Межзвездного сектора Космоцентра. От меня отмахивались, как от назойливой мухи. А Чешенко даже отворачивался и делал вид, что не замечает меня. Когда же мы неожиданно сталкивались в коридорах, он поспешно скрывался за первой дверью или начинал оправдываться:

— Ничего не могу сделать, дорогой Виктор. Дел сейчас по горло: расширенная программа освоения Космоса. Что? Когда к звездам? Просто ума не приложу! — Он виновато разводил руками. — Куда бы это тебя направить? Как назло, все межзвездные экспедиции намечаются не раньше будущего десятилетия. Знаешь что, не торопись, поработай на межпланетных трассах! Подвернется что-нибудь интересное — сразу сообщу.

Я уходил, огорченный неудачей, подолгу бродил по улицам Космоцентра, проклиная скучную работу аварийщика. Ведь я межзвездник. Это мое призвание, об этом я мечтал еще в детстве. И я давно познал то чувство бесконечного пространства, которое отчасти было знакомо в старину летчикам. Они называли его «чувством воздуха». Я говорю «отчасти» потому, что летчики не были полностью свободными: незримые цепи тяготения намертво приковывали их к Земле; им не дано было увидеть звездные миры.

И вот однажды в Управлении Космоцентра я услышал удивительную новость. В Академии Тяготения академик Самойлов спроектировал новый межзвездный корабль — гравитонную ракету.

— Говорят, это второй Эйнштейн, — сказал мне начальник Космоцентра, когда я примчался к нему. — Он открыл новые законы природы, Академик Самойлов утверждает, что его ракета сможет долететь до других Галактик, так как обладает почти неисчерпаемыми запасами энергии.

— Когда он летит? — с нетерпением спросил я.

Андрей Михайлович рассмеялся:

— Не так скоро, как хотелось бы тебе. Во всяком случае, мне это неизвестно. Я лишь знаю, что строительство гравитонной ракеты осуществляет Всемирный Научно-Технический Совет. Ее строят уже десять лет, без излишнего шума, так как дело новое и неосвоенное.

Я стал упрашивать Андрея Михайловича рекомендовать меня академику Самойлову. Начальник долго отнекивался, но потом сдался.

— Ладно, я позвоню ему. Хотя ничего не обещаю. Самойлова осаждают сотни добровольцев, а он чрезвычайно разборчив.

Глава вторая. АКАДЕМИК САМОЙЛОВ

Спустя неделю я мчался по автостраде Космоцентр — Москва и неотступно думал о гравитонной ракете. Принцип ее действия был для меня совершенно неясен. Я имел самые общие представления о гравитонах — носителях тяготения, полученные еще в Академии Звездоплавания. Другое дело — моя профессия, прикладная астронавигация. Любой астронавт скажет, что тяготение — это вполне реальная вещь. И для меня тяготение было таким же естественным свойством материальных масс, как и инерция, физическая природа которой тоже не познана. Однако в сущность тяготения я никогда не вдавался, ибо знал, что для познания этой сущности моей жизни явно не хватит.

Прямая как стрела электромагнитная автострада, электронное управление машиной и полная бесшумность движения создавали идеальные условия для путешествия. Я то дремал, убаюканный своими мыслями, то разглядывал проплывающие ландшафты. Дорога пересекала гигантские индустриальные районы, раскинувшиеся на всем протяжении от Волги до Москвы. Они сильно отличались от промышленных очагов в прошлых веках. Давно исчезли дым, копоть, шум и грохот. Новые заводы и фабрики, построенные из пластмассы и стекла, работали совершенно бесшумно. Ни один клуб дыма не поднимался даже над металлургическим заводом. Домны отошли в область предания. Энергия, необходимая для плавки металлов, поступала от атомных и термоядерных электростанций. Технологический процесс получения металлов осуществлялся в индукционных вакуумных печах.

…Машина проносится мимо титанового комбината. В начале XXI века титан окончательно вытеснил железо, так верно послужившее человечеству долгие тысячелетия. По сравнению с железом титан обладает исключительной стойкостью к действию кислорода и влаги воздуха, прекрасно противостоит кислотам, щелочам, солям, превосходя в этом отношении даже благородные металлы: золото, серебро, платину. Конструкция и машины из титана живут столетия, тогда как железные и стальные изделия — не более сорока лет. С помощью нейтронного облучения титану придаются самые разнообразные ценные свойства.

Легированный титан — основной металл межзвездных ракет. Его свойства неожиданны и удивительны: он не пропускает космических лучей, выдерживает удары небольших метеоров, необычайно тверд и жаростоек при легкости, не уступающей алюминию.

На горизонте встали строгие корпуса радиационного металлургического завода. Радиационная металлургия — новая, развивающаяся отрасль промышленности XXIII века. Работая в тончайших режимах, радиоактивные аппараты, управляемые кибернетическими машинами, изменяют структуру атомных ядер обычных химических элементов. В результате целой гаммы искусственных превращений возникают редкие и рассеянные элементы — германий, галлий, скандий, иттрий и многие другие, получение которых обычными методами металлургии чрезвычайно сложно и стоит дорого.

Промышленные районы сменялись сельскохозяйственными. До самого горизонта тянулись прекрасно возделанные поля. Искусственный подогрев и облучение, подземное орошение позволяли снимать по два-три урожая в год, выращивать в северных широтах рис, хлопок, лимоны.

Через шесть часов я подъезжал к столице Восточного полушария, сохранившей название Москва.

В Москве всегда помнишь о героическом XX веке, который смело шагнул к светлому будущему, в тот прекрасный мир, где сейчас живу я и мои братья во всех уголках Земли. Люди XX века принесли неисчислимые жертвы, пролили реки крови, но рассеяли страшную тучу фашизма, нависшую над миром в те времена.

И сколько бы раз я ни подъезжал к столице Восточного полушария, меня всегда охватывали чувства сына, встречающего ласковый взгляд матери, ее светлую улыбку и прикосновение заботливых рук. Гул биения жизни огромного города волнами вливается в мое сердце.

Центр города угадывался легко: там возвышалось гигантское здание Всемирного Научно-Технического Совета. Верхняя часть здания заканчивалась статуями Маркса, Энгельса, Ленина и Труженика Освобожденного Мира. Ночью статуи освещались изнутри и были видны за сотни километров. Сколько раз, возвращаясь из межзвездных экспедиций, я еще издали приветствовал великих провозвестников нового мира. Трасса орбитальной ракеты, возвращавшей меня с восемнадцатого спутника на космодром, всегда проходила севернее Москвы на высоте ста километров. И первое, что возникало на экране моего астротелевизора, была статуя Владимира Ленина, ярко выделявшаяся на фоне погруженной в ночь Земли. И каждый раз мое сердце наполнялось бесконечной гордостью: Ленин, деяния которого принадлежат всем будущим временам, — мой земляк!

…Движущиеся многоярусные тротуары бесшумно и быстро несли меня в научный сектор города. Был весенний полдень; небо, с утра закрытое густыми облаками, посылало теплый рассеянный свет; солнце из-за складок облачных гор изредка бросало на землю робкий луч, ясный и радостный, как улыбка ребенка. На крышах зданий бесшумно работали электрические установки, направляя вниз ионный ветер — ветер дивной свежести и здоровья. Удобно расположившись в легком кресле восьмого яруса, я скользил глазами по сторонам. Поток бесшумных автомобилей внизу; стаи вертолетов, словно птицы снующих по всем направлениям; колоссальные громады зданий из стекла и пластмассы; тихий говор людей, едущих выше и ниже меня; мелодичный гул пассажирских кругосветных стратопланов, проносящихся высоко за облаками…

Но вот, наконец, и Академия Тяготения. Я перешел на эскалатор, перевозивший пассажиров вниз, на улицы, и очутился у подножия здания. С некоторым смущением вошел я в просторный вестибюль Академии, где меня строго встретили бюсты Ньютона и Эйнштейна, установленные по бокам широкой, как приморская терраса, мраморной лестницы главного входа. Справочный экран указал мне, где найти Самойлова. Дверь его комнаты была приоткрыта.

— Можно? — спросил я, заметив в глубине небольшой, просто обставленной комнаты пожилого коренастого человека, уткнувшегося в толстые кипы проектов.

— Кто там? — недовольным голосом ответил ученый, не поворачивая головы. Если студент, то принимаю от двух до пяти…

— Нет, не студент, проговорил я, входя в комнату.

— Тогда что вам нужно?

У Самойлова были серые, колючие как иголки глаза в очках.

Не очень радушная встреча. Я немного растерялся, но виду не подал.

— Вам не говорил обо мне Чешенко? Я из Космоцентра.

Ученый наморщил лоб, очевидно вспоминая. Потом его лицо разгладилось, и он почти тепло взглянул на меня.

— Вспомнил, — сказал он более миролюбивым тоном. — Вы Андреев?

— Да.

— Тогда садитесь. — Он широким жестом указал мне на кресло, заваленное рулонами чертежей. — Могу обрадовать: будете пятьсот шестьдесят вторым претендентом на должность штурмана.

Я присел на краешек кресла.

— Так ты участвовал в экспедиции, исследовавшей систему Сириуса? — оживленно спросил физик, вспомнив, вероятно, подробности разговора с начальником Космоцентра. — И собственными глазами видел знаменитый белый карлик Сириус Б?

Польщенный вниманием, я приготовился подробно рассказать, но Самойлов уже забыл о своем вопросе. Он что-то разыскивал в груде бумаг.

— Сколько тебе лет? — неожиданно спросил он.

— Тридцать восемь. — ответил я, решив ничему не удивляться.

— Давно летаешь на фотонных ракетах?

Вместо ответа я отвернул лацкан куртки, показывая ему медаль, на которой было выгравировано: «Сто световых лет».

— Ага… — удовлетворенно протянул ученый, с минуту помолчал и заговорил о вещах, совсем как будто не связанных с предыдущим разговором. — Вот здесь должна быть эта планета, — он энергично обвел красным овалом юго-восточную часть созвездия Змееносца. Перед ним лежала подробная карта ядра Галактики, густо испещренная обозначениями.

— О какой планете вы говорите? — осторожно спросил я, разглядывая карту из-за его плеча.

— О той, к которой нужно лететь.

Тогда я более внимательно посмотрел на Самойлова, и мне вдруг показалось, что он просто шутит. Светлую точку на окраине Галактики, отмечавшую местоположение Солнца, и красный овал в центре Галактики на карте можно было соединить расставленными пальцами. Но я-то знал, что на самом деле здесь улеглось расстояние, равное тридцати тысячам световых лет! Я не рассчитывал прожить столько и не представлял, как это можно всерьез говорить о поисках планеты в центре Галактики.

— Центральное ядро нашей Галактики состоит из десятков миллиардов звезд, — Самойлов, кажется, разговаривал сам с собой. — Даже если только у одного из ста миллионов этих солнц имеется по обитаемой планете, — и то в центре Галактики должно быть не менее тысячи обитаемых планет. Десять лет я вел точнейшие наблюдения с помощью уникальных телескопов двадцать второго спутника за движением звезд в центре Галактики, на три года загрузил вычислениями целый комбинат электронно-счетных машин — и вот результат.

Самойлов любовно погладил стопку толстых книг.

— Это расчеты движений планеты Икс (пока назовем ее так) и ее центрального светила. — пояснил он. Я утверждаю, что планета Икс предельно близка по условиям жизни к нашей планете. Более того, я уверен, что там есть разумные существа.

— Ну и что из этого? — спросил я, еще не понимая, к чему он клонит.

— Как что из этого?! — возмутился Самойлов. — Если бы удалось разыскать общество, близкое по развитию к человеческому, установить с ним связь и обмен достижениями науки, техники, культуры, — это принесло бы неоценимую пользу землянам.

Да, но тридцать тысяч световых лет!.. Я не решался перебивать увлеченного академика.

Словно угадав мои мысли, ученый спросил:

— Ты, конечно, знаком с основами теории относительности?

— Да, еще с Академии, — ответил я.

— Тогда расскажи, что ты знаешь о парадоксе времени.

— Лорентцево замедление течения времени? [Лорентцево замедление течения времени — явление, открытое Эйнштейном. Заключается в том, что течение времени в материальной системе, например ракете, движущейся со скоростью, близкой к скорости света, замедляется, и тем сильнее, чем ближе скорость тела к скорости света. Названо «лорентцевым замедлением» в честь голландского физика Лорентца (Лоренца). (Здесь и далее примечания автора.)] — переспросил я. — Так это известно любому астронавту.

— Ну и за сколько же лет можно долететь до центра Галактики на современном астролете?

Я немного подумал и ответил:

— Звездолет высшего класса — высокочастотная квантовая ракета — развивает скорость 299 с половиной тысяч километров в секунду. Время в ней замедляется в двадцать раз по сравнению с земным. Полет в ней займет полторы тысячи лет.

Академик в притворном ужасе всплеснул руками:

— Я не дожил бы до конца этого перелета!.. Даже ты не вернулся бы на Землю.

Я не мог понять, шутит он или говорит всерьез.

— А что ты сказал бы, — тут Самойлов заговорщически понизил голос, — о скорости больше световой?

— Что такой не существует в природе. Это знали еще наши предки, в частности старик Эйнштейн. — Собственный ответ показался мне удачным.

Академик загадочно усмехнулся.

— Смотри сюда. — Он щелкнул переключателем, и на противопложной стене засветился объемный экран супертелевизора. Зеленоватые отблески упали на предметы. — Это макет новой межзвездной ракеты, по сравнению с которой квантовая ракета просто черепаха.

Вот что рассказал мне академик о новом межзвездном корабле.

Это гравитонная ракета. Ее идея стала реальной всего лишь пятнадцать лет назад, когда физикам удалось извлечь энергию, заключенную внутри гравитонов. Теперь почти разгадана физическая сущность тяготения, им научились управлять. Гравитация, или тяготение, — это очень сложное электромагнитное взаимодействие между телами. Гравитоны — как бы «атомы» тяготения, его передатчики. Любое материальное тело излучает в пространство кванты (порции) гравитационной энергии и создает вокруг себя поле тяготения. Гравитоны фантастически малы. Электрон и гравитон — все равно, что Солнце и песчинка! Ясно, что в таких крайне тесных областях пространства, как внутригравитонный объем, энергия сконцентрирована неизмеримо больше, чем в атомном ядре.

На Меркурии был построен грандиозный ускоритель мезонов — ядерных частиц. Ускоренные мезоны необходимы для бомбардировки ядра атома. Кольцевой магнит ускорителя опоясывал планету по экватору. При бомбардировке вещества ускоренные мезоны проникали в бесконечную глубь материи, до последних границ микровселенной, и вызывали распад гравитонов. Энергия гравитонов выделялась в виде электромагнитных квантов.

Но ведь не станешь на ракете монтировать гигантский ускоритель!

Два года спустя был открыт катализатор, ускоряющий распад гравитонов в обычных условиях; необходимость строить громадные ускорительные машины отпала. Этот катализатор называется каппа-частица. С ее открытием стало возможным применение энергии гравитонов в звездоплавании. Вот как появилась гравитационная ракета! Так как энергия гравитонов имеет сверхгигантскую концентрацию в ничтожно малом объеме — это вулкан, заключенный в булавочной головке, — то десять тысяч тонн гравитонов заменяют миллионы тонн обычного ядерного топлива. Поэтому гравитонная ракета в десятки раз меньше фотонных и квантовых кораблей. Скорость ее — двести девяносто девять тысяч семьсот девяносто пять километров в секунду, только на две десятых километра в секунду меньше скорости света.

Фотонным [Фотонная ракета — космический корабль, который движется за счет отражения фотонов (квантов света) от его параболического зеркала. В двигателе фотонной ракеты вещество полностью преобразуется в излучение.] и квантовым [Квантовая ракета — то же, что и фотонная, но вместо фотонов она отбрасывает кванты невидимого света (например, ультракороткие радиоволны).] ракетам никогда не достичь такой скорости! Ядерное топливо, на котором они работают, не дает столько энергии, сколько необходимо для увеличения скорости с двухсот девяносто девяти с половиной тысяч километров в секунду еще на двести девяносто пять. Вот что значат эти оставшиеся километры у самого порога скорости света! Чем ближе к нему, тем все более громадные количества энергии нужно затрачивать на каждый новый километр в секунду. Ведь для увеличения скорости со ста тысяч до двухсот девяноста тысяч километров в секунду надо израсходовать энергии в миллионы раз меньше, чем на один — только на один! — километр у порога скорости света! А чем ближе к скорости света, тем стремительнее замедляется время. В гравитонной ракете время замедлится ровно в тысячу двести раз по сравнению с земным. До центра Галактики она долетит за двадцать пять — тридцать лет.

— Но это не все, — продолжал академик. — Гравитонная ракета может развить скорость больше световой!

— Это невозможно, — храбро возразил я. — Скорость света предельна и недостижима для материальных тел.

Самойлов торжественно поднял кверху указательный палец:

— Постулат Эйнштейна о том, что скорость света есть наивысшая скорость в природе, не абсолютно верен. Открыт более глубокий закон природы, который гласит: скорость света — это лишь нижний предел скорости передачи взаимодействия в мезонном поле. Верхний предел — скорость распространения гравитонов.

— Какова же их скорость? — спросил я голосом, хриплым от волнения.

— В тысячу раз больше скорости света!

Передо мной словно рушился мир. Теория относительности, полтора столетия державшая все здание физики, оказалась всего лишь частным случаем более общей теории пространства-времени-тяготения…

Насмешливый голос академика вывел меня из задумчивости:

— Итак, ты пришел вербоваться на гравитонную ракету?

— Да, — ответил я смущенно. — Согласны вы меня взять?

Ученый некоторое время молчал, дружелюбно рассматривая меня.

— Ты мне нравишься. Беру штурманом, — просто ответил он.

— А сколько человек входит в состав экипажа ракеты?

— Двое.

— Как?! Всего лишь два человека?

— Не удивляйся. Гравитонная ракета — новая и еще не испытанная машина для преодоления пространства-времени. Поэтому Всемирный Научно-Технический Совет вначале хотел послать ракету вообще без людей, заменив их роботами. Но после жарких споров Совет удовлетворил мое желание самому лететь на гравитонном корабле… и разрешил взять одного добровольца-штурмана. Мне надо лично проверить ряд теоретических положений. Чрезвычайно интересно проверить на практике, какие свойства получат пространство, время, масса тел за порогом скорости света.

— При скорости, равной скорости света, время в астролете должно остановиться, — несмело заявил я, вспоминая формулы Лорентца.

— Вот именно, — поддержал меня Самойлов. — Однако я не могу сейчас предсказать, что произойдет со временем при сверхсветовой скорости. Только познав все, можно умирать, — неожиданно грустно улыбнулся академик. — Я хотел бы жить бесконечно…

И тотчас перешел на сухой, деловой тон:

— Итак, решено, мы летим. Через полгода на лунном космодроме, в Море Дождей, состоится старт гравитонной ракеты «Урания».

Глава третья. СЕРДЦЕ ОСТАЕТСЯ НА ЗЕМЛЕ

С тех пор как Всеобщая Связь объявила всей планете о предстоящем полете к центру Галактики, нас с Самойловым беспрерывно осаждали толпы любопытных, щелкая перед самым носом фотоаппаратами. Моя физиономия не сходила с экранов телевизоров. Иногда меня неожиданно останавливали на улицах незнакомые люди, горячо поздравляли, жали руки. Некоторые по-хорошему завидовали.

Но никто не знал, как тяжело приходилось мне в эти дни. Пожалуй, больше, чем предстоящее галактическое путешествие, меня мучил вопрос: что я скажу Лиде? В глубине души я сознавал, что поступил не совсем по-товарищески, внезапно уехав в Академию Тяготения. Но ведь я не знал, увенчается ли успехом моя поездка.

Вот уже пятый день, как я возвратился в Космоцентр, с болью думая о разлуке. К Лиде я боялся заходить, иначе не смог бы с ней расстаться. Едва я начинал думать о встрече, как все мужество покидало меня.

Как разрешить эту мучительную проблему, встававшую перед космонавтами с тех пор, как начались первые межзвездные перелеты? Жизненный опыт, накопившийся за истекшие века межзвездных путешествий, указывал лишь два разумных выхода: либо обоим избирать профессию звездоплавателя, либо астронавту не вторгаться в жизнь земной девушки. Волей обстоятельств я оказался в безвыходном положении. Неужели эта светлая девушка должна будет страдать? Ночи напролет я проводил в мучительных раздумьях, терзаясь и укоряя себя.