Наконец в дверь позвонили. Николай кинулся открывать.
      Вошел майор МВД, средних лет, сутулый и бледный. Человек, сидевший у стола, поднял голову.
      – Ну? – быстро спросил он. – Видел Рената?
      – Видел. Ничего узнать не удалось, – сказал майор. – Ходят слухи, что убили, но толком никто не знает. Его посадили в правительственный ЗИС и вывезли из Кремля. Дальше следы теряются.
      – С шофером говорили?
      – Это личный шофер Булганина. Он пока на службе, освободится только поздним вечером, если освободится вообще. Везли генералы Москаленко и Батицкий и два полковника, но эти, само собой, ничего не скажут.
      – В самом деле? – усмехнулся уголком рта человек у стола.
      – Вы даете санкцию на особые методы, товарищ генерал?
      – Даю на любые, хоть кишки из живых вынимайте! Мы должны знать, что с ним. Так и передай Ренату.
      – Мы что-то можем? – с надеждой спросил Ситников.
      – Трудно сказать, – поморщился тот, кого назвали генералом. – Скорее всего, ничего. Некем взять. Мы же контрразведка, а не ликвидаторы. Сколько раз я говорил, нам нужна своя спецгруппа, – а Лаврентий всегда отвечал: «Пользуйтесь людьми Судоплатова, он в курсе». Вот и воспользовались… Кроме того, он категорически запретил бы нам любые действия. Слишком много риска.
      – Вы его послушаете? – тихо спросил майор.
      – Не уверен… Совсем не уверен… – ответил генерал и снова замолчал, внимательно разглядывая узоры на скатерти.

27 июня 1953 года. Кабинет Хрущева. 11 часов 45 минут

      Теперь, к полудню 27 июня, первый, организационный этап был пройден. Пришла пора начинать второй, политический – объяснять партии и стране, что, собственно, произошло. Версия, которую они придумали впопыхах – о бериевском заговоре, – конечно, хороша, но недостаточна. Если все строить только на ней, то малейшая утечка информации из МВД или прокуратуры о том, что никакого «заговора Берии» не существует, опрокидывает все. На страну в данной ситуации можно плюнуть и растереть – быдло побухтит и успокоится, – однако партию проигнорировать не удастся. То, что придется собирать пленум, ясно было с самого начала. Но ведь трудно сказать, кого в ЦК больше – сторонников Берии и Маленкова или хрущевцев, – и при неудачном повороте можно очень легко и просто лишиться власти, а затем и свободы, и жизни.
      Об этом и шел разговор между Хрущевым и тихим, незаметным человеком типично канцелярской внешности, в очках и с оттопыренными ушами. Однако внешность обманчива. Секретарь ЦК КПСС товарищ Поспелов обладал хорошим интеллектом и, не в пример своему собеседнику, предпочитал сначала думать, а потом действовать. В отличие от многих других, он не задавал вопросов, в ответ на которые неизбежно услышал бы ложь. Причин переворота он не знал, более того, знать их не хотел и даже о них не задумывался. У него имелись в этом деле свои интересы. Создавшееся положение его устраивало, хотя Берия и не был врагом Петра Николаевича, отнюдь, их пути попросту не пересекались. Обижен он был Сталиным, который в 1949 году убрал его из редакторов «Правды» и перевел на пост директора института Маркса – Ленина: как говорили еще со времен Каменева, которого тоже в свое время «задвинули» на этот же пост – отправил в почетную ссылку. В марте 1953 года Поспелова сделали секретарем ЦК, против чего Берия не протестовал по причине полного равнодушия к партийным делам. А вот Хрущеву Поспелов был нужен, а значит, следовало ему помочь, не задаваясь лишними вопросами.
      – И что вы намерены теперь предпринимать? – выслушав рассказ Хрущева, спросил Петр Николаевич.
      – А как ты думаешь, тебя я для чего позвал? – бросил в ответ раздраженный и усталый первый секретарь. – Чтобы ты придумал, как все объяснить правительству и не сгореть.
      – Правительству, Никита Сергеевич, ничего объяснять не надо. Антипартийные сталинские планы еще не успели претвориться в жизнь и глубоко укорениться. И если вы направите движение страны по прежней колее, вернувшись к ленинским нормам управления государством, – ленинским, Никита Сергеевич, не сталинским! – это будет воспринято как нечто абсолютно закономерное. Собирайте Пленум ЦК. А на пленуме заявите, что Берия был врагом партии, хотел партию уничтожить, лишить ее силы и влияния на государственную жизнь, а вы восстановите ленинские нормы, вернув управление государством в партийные руки. Тогда все секретари – ваши.
      – Там будут не только секретари, но и министры.
      – А их советую вызвать к себе, каждого в отдельности, и поговорить по душам. Не мне вас учить, как это делать. Пообещайте, что в случае разумного поведения никому из них ничего не грозит. С Берией работать было нелегко, наверняка многие имеют к нему претензии, вот на этой струне и сыграйте. Не надо выискивать в его действиях вредительства, пусть просто расскажут, как он их прижимал, унижал, ни во что не ставил. Найдите двух-трех самых обиженных, дайте им слово, и они заведут весь зал. А еще мне недавно сорока на хвосте принесла, будто Берия хотел прижать тяжелую и оборонную промышленность, урезав им финансирование, чем они, естественно, очень недовольны. Вот и пообещайте: партия даст им столько средств, сколько они запросят. Тогда большинство министров тоже будут вашими.
      – Ого! Ты представляешь себе их аппетиты? Они сожрут всю страну.
      – Чем-то надо жертвовать, Никита Сергеевич. Если вы собрались жертвовать собой – запретить не могу… Вы не о том беспокоитесь. На самом деле я вижу только одну серьезную опасность. Участники пленума могут потребовать предъявить им Берия.
      – Ну, это ты загнул! Никогда такого не бывало. Всегда решения об уже арестованных заговорщиках принимали по представлению Политбюро.
      – А вы уверены, что Политбюро, как в прежние времена, имеет по этому вопросу единую позицию?
      – Никто не возражал, – пожал плечами Хрущев.
      – Да – на заседаниях, когда им в спину дышали ваши генералы. А уверены ли вы, Никита Сергеевич, что члены Политбюро довольны вашими действиями? И никто из них не обратится к пленуму с требованием выслушать Берия? И пленум поддержит вас, а не их? Допустим, вы как-нибудь сумеете обуздать Ворошилова и Маленкова. А как вы собираетесь справляться с Молотовым?
      Хрущев поднялся, прошелся по кабинету, прижав кулак ко лбу.
      – Ох ты, черт! И ведь правда… Так что делать, Петр Николаевич?
      – Если Берия жив и члены Политбюро об этом знают, то вы, действительно, попали в трудное положение. Если бы он был мертв, тогда другое дело. В ситуации, когда его смерть – свершившийся факт, у всех у нас общие интересы: сделать все возможное, чтобы не было дестабилизации обстановки в стране. Тогда и Политбюро, и ЦК пойдут за вами, как за наиболее сильной фигурой из оставшихся в строю. Особенно если вы сделаете акцент не на заговорщической роли Берия, а на его антипартийной деятельности – в этой области у нас у всех общие интересы. Главное – это достичь единства внутри Политбюро. И, надеюсь, не надо вам объяснять, что после пленума власть партии должна быть восстановлена в необходимом объеме.
      – А я сам разве не коммунист? Все вернем, как и раньше!
      – Вот это как раз было бы ошибкой. Я ведь не сказал «в полном», я сказал «в необходимом объеме». И не более того, Никита Сергеевич. Партии не нужно повторение тридцатых годов. Мы должны не подменять хозяйственных руководителей, а направлять их по верному, ленинскому пути. Нам вовсе нет необходимости заниматься оперативным управлением, как это было раньше, вполне достаточно его контролировать. Мы подготовили хорошие кадры в промышленности и сельском хозяйстве, которые успешно справятся со своим делом и без детального руководства партийных секретарей. Не надо совать нос в каждый цех и на каждое поле, это не пойдет на пользу делу…
      Хрущев задумался и вдруг прищелкнул языком и рассмеялся:
      – Ну и голова у тебя, Петруша! Их ведь чем Берия брал! Он сперва пытался так наладить, что какое дело он ни делает, по такому секретарь обкома – диспетчер. А когда не получалось, то никаких оргвыводов не требовал, плюнет, рукой махнет и своими силами обойдется. И нашим партийным обломовым это понравилось – честь та же, а работы меньше. Из них половина по одной этой причине за него встать может. А мы им такой подарочек: права как при Ленине, а обязанности как при Берии. Наши будут! Молодец, Петр Николаевич! А что мы можем предъявить Берии еще?
      – Антипартийная работа, зазнайство, некоммунистические методы руководства. Вам этого мало? По моральному облику пройдитесь, поищите бытовое разложение.
      Хрущев прищелкнул пальцами:
      – Для большинства достаточно. Но въедливое меньшинство это не убедит. Если с заговором особо не вылезать, надо придумать такую штуку, которая убила бы Лаврентия на месте. Хотя бы про запас, на случай, если произойдет что-то непредвиденное. Чтобы после того никто и подумать о его защите не мог…
      Собеседник первого секретаря глубоко задумался. Прошла минута, другая… Наконец он поднял голову:
      – Если дело обстоит так, то можете сыграть кое на чем запретном. Вы, наверное, помните, и весь ЦК помнит об арестах в конце 30-х годов. Когда совершенно невинных людей хватали, пытали, расстреливали. Как вы думаете, многие ли вспомнят, когда это началось и когда закончилось? Я вас уверяю, пятнадцать лет спустя какие-то несколько месяцев никто не заметит.
      – Ну я-то замечу!
      – Вы – безусловно. Но вы – исключение, один из немногих уцелевших участников, так сказать, процесса. Я вас уверяю, большая часть ЦК заняла высокие посты уже после 1939 года, и они не знают всех подробностей происходившего тогда. Что вам мешает сказать, что террор начал Ежов, а продолжил Берия? И именно Берия был главным палачом нашей партии?
      – Мать твою! Это его же кайлом да его по башке!
      – Но только осторожней, пожалуйста. Тут надо все очень хорошо обдумать. На пленуме на эту тему говорить не стоит, она не для поспешного обсуждения, разве что упомянуть в самом крайнем случае. А вот следствие вести надо по этому пути.
      – Какое следствие? – не понял Хрущев.
      – В любом случае необходимо расследование деятельности Берия. А если он жив, то для партии и для народа было бы полезно провести открытый процесс. Это произведет хорошее впечатление.
      – Знаешь, Петр, – снова вскочил с места Хрущев, – чушь-то не городи. Я Лаврентия знаю. Это не слизняки-оппозиционеры, его не запугаешь и не уговоришь, мол, дело партии требует и все такое прочее. Его на процесс не выведешь.
      – Я думаю, в арсенале наших компетентных органов найдутся методы, которые позволят достичь этой цели, – пожал плечами Поспелов. – Главное, правильно поставить перед ними задачу.
      – Так я не понял, – вкрадчиво спросил Хрущев, – что ты имеешь в виду. Какой Берия для нас полезнее: мертвый или живой?
      – Каждый вариант имеет свои преимущества. В первом случае вам будет легче достичь единства внутри Политбюро, во втором – легче консолидировать вокруг себя партию и страну. Тем более что этот процесс можно вести с дальним прицелом. Если Берия не только признается в своих преступлениях, но и… – он запнулся на миг, прикрыл глаза и продолжал совсем уже тихо, – если он расскажет о личном участии Сталина в его преступлениях и личном руководстве этими преступлениями…
      Хрущев нахмурился.
      – Мы подумаем об этом, – резко сказал он. – Сейчас главное – провести пленум. Я попрошу тебя, Петр Николаевич, разработать предварительный сценарий того, что на нем будет говориться. Завтра в это же время мы встретимся и все обсудим. Я попрошу Михаила Андреевича поискать тебе в помощь какого-нибудь человечка посообразительнее из его аппарата.
      – Хорошо. В таком случае, до завтра, – проговорил Поспелов, поднялся и тихо вышел.
      Хрущев некоторое время сидел на столе, глядя ему вслед, потом рассмеялся:
      – Так вот на кого ты замахнулся, Петруша! Вот кто тебе, оказывается, нужен! А ведь догадывался я… Ну что ж, сыграем и в эту игру. Начнем с Лаврентия, а там доберемся и до Хозяина.
      Он снял телефонную трубку:
      – Министерство обороны. Это Хрущев. Найдите и срочно вызовите ко мне генерала Москаленко…

Кабинет Хрущева. 13 часов 30 минут

      – Кирилл, скажи, гауптвахта – надежное место? – без предисловий начал Хрущев.
      – Пока никто не знает, что Берия там, – надежное. Но когда узнают, то дивизия Дзержинского ее одним батальоном снесет.
      – Какая дивизия Дзержинского? Мы же все дороги блокировали, они в Москву не войдут!
      – Захотят – войдут. Дороги перекрыты, а тропинки? Мы усилили охрану гауптвахты, поставили посты с пулеметами, но надолго их не хватит. Тем более никакой гарантии, что у Берии в запасе нет какого-нибудь черта в рукаве.
      Хрущев поморщился, прошелся по кабинету.
      – Как он?
      – Жив. Молчит. Истерики не устраивает, прокурора не требовал.
      – Так не дурак же он, чтобы требовать прокурора, – усмехнулся Хрущев. – Мы еще с ним намучимся. Ну так вот, Кирилл. Решено пока сохранить ему жизнь. Будем следствие проводить. У тебя есть какие-нибудь мысли, куда бы его деть на это время?
      – В тюрьму нельзя. Вот если бы я мог распоряжаться штабом МВО, – осторожно проговорил Москаленко. – Там есть боевой командный пункт, в бункере, во дворе. Отличное, скажу я тебе, место. Его штурмом не взять, да какой там штурм – он и против атомной бомбы устоит. Оттуда бы Берию никакой десант не достал.
      – И чего тебе не хватает, чтобы его туда зафигачить? – насмешливо поинтересовался Хрущев.
      Сам ведь все знает – так ему ж надо еще и поизмываться!
      – Мне нужно получить право распоряжаться штабом округа, – все так же вежливо-отстраненно произнес Москаленко.
      – Командующим стать? Так Николай еще утром приказ подписал, и Артемьева в штаб велел не пускать. Можешь приступать.
      – Не пускать, – хмыкнул Москаленко. – Как его не пустишь, когда еще неделя нужна на передачу дел.
      – Намекаешь, чтобы мы Артемьева того, к Лаврентию? Нет, не стоит, это лишнее. У тебя есть идеи?
      – Сейчас в Смоленске проходят учения, – включился в разговор до сих пор молча сидевший в уголке Булганин. – Я направлю его туда, а потом он сразу поедет на новое место службы, куда-нибудь подальше, в Уральский округ, к примеру, там пока нет командующего. Повеселим Георгия Константиновича.
      – Ты дай ему понять, если он будет возбухать, то мы ему прогулочку до ближайшей стенки легко устроим, – подытожил Хрущев, – а если без шума очистит помещение, то останется цел, и местечко тепленькое подыщем. А ты, Кирилл, давай принимай дела, не мне тебя учить. И сегодня же переводи этого в бункер, пока его дружки не опомнились. Но переводи особым образом. Тут в одной хитрой голове появились полезные мысли. Сделаем-ка мы вот какую штуку…

27 июня 1953 года. Большой театр. 19 часов 45 минут

      День выдался хлопотный. Теперь бы соснуть не мешало, но положение обязывало – раз уж решили быть на премьере оперы «Декабристы», значит, надо на ней быть. Сидя в правительственной ложе, Хрущев размышлял о том, как несправедливо устроена жизнь. Скажем, эти самые декабристы – мальчишки, молокососы, ничего не умели, кроме как красиво погибнуть, а спустя сто лет стали героями, и память о них будет жить в веках. Он же такое дело сделал, и теперь должен думать, как замести следы. А героем-мучеником в конце концов станет Берия.
      От этой мысли Хрущева передернуло.
      – Ну погоди ж ты, – процедил он сквозь зубы. – Уж кем-кем, а героем ты не станешь, это я заботу проявлю. Героем буду я, что избавил от тебя всех.
      В антракте они отправились в комнату для правительственных гостей, где к тому времени подготовили стол. Им совершенно не обязательно было отсиживать в зале весь спектакль, достаточно показаться в ложе в начале, пробыть первый акт и оставить кого-нибудь похлопать в конце. Всем ведь ясно, члены правительства – люди крайне занятые и не располагают целым вечером. В первом антракте они немного выпьют и закусят, а потом большинство разойдется по своим делам.
      Выпив первую рюмку, Хрущев подтолкнул локтем Булганина:
      – Цирк-то когда начнется?
      Тот взглянул на часы и улыбнулся:
      – Третий звонок уже был. Сейчас клоуны появятся.
      Не прошло и пяти минут, как на пороге показался начальник правительственной охраны. Выслушав его, Булганин кивнул, и через минуту в комнату вошли два оставшихся на свободе первых заместителя Берии, Серов и Круглов. Серов хмурился и стоял чуть сзади, а «главный милиционер страны», слегка запинаясь, заговорил, обращаясь ко всем сразу и ни к кому конкретно:
      – Товарищи! Мы ничего не хотим утверждать заранее. Возможно, Берия и готовил заговор, нам об этом ничего не известно. Но его задержали с явным нарушением закона, порядок его содержания неверный. Мы просим привести все в соответствие с УПК, и, кроме того, мы с Иваном Александровичем просим дать нам возможность самим допросить Берия.
      Булганин посмотрел на Маленкова, на Хрущева и негромко, вежливо заговорил:
      – Я все понимаю, товарищи, ваша позиция мне предельно ясна. Но здесь особый случай. Ответственный за содержание Берия – товарищ Москаленко. Вот он пусть вам и отвечает.
      – Чего тут отвечать-то? – пожал плечами Москаленко. – Я не юрист и не чекист, и что там правильно, а что неправильно – всех этих ваших юридических закавык не знаю. Я воин и коммунист. Берия – враг нашей партии и народа, и мы относимся к нему как к врагу. Ничего плохого мы к нему не допускаем, но пока мы не убедимся, что его друзья-заговорщики не попытаются его освободить, он останется там, где находится.
      – Кирилл Семенович совершенно прав, – поддержал Хрущев. – В скором времени начнется следствие. Вести его мы поручим лично генеральному прокурору, и он проследит за тем, чтобы все было как надо. Мы вас понимаем, поймите и вы нас. В системе МВД у Берии множество сторонников. Мы не хотим рисковать. Если он вырвется на свободу, страшно даже подумать, это выльется в похуже Гитлера…
      Круглов нахмурился было, но Серов тихонько потянул его за локоть и что-то шепнул. Оба эмвэдэшника направились к выходу. Хрущев, дождавшись, пока дверь закроется, поднял бокал:
      – А теперь, товарищи, я хочу выпить за Кирилла Семеновича, за его хорошую, успешную и, я бы сказал, чистую работу. Если бы не он, мы бы оказались сейчас в очень трудном положении…
      – Никита, – прервал его Каганович. – А почему бы не дать им встретиться с Лаврентием? Пусть поговорят под надзором товарища генерала, чего ты боишься?
      Хрущев запнулся, опустил бокал и несколько смущенно взглянул на Булганина. Тот кашлянул, проверил, плотно ли прикрыта дверь, и негромко проговорил:
      – Видите ли, товарищи… Мы как раз хотели вам объявить… К сожалению, из наших военных получились не самые лучшие тюремщики. Обыскивая Берия, они не догадались отобрать у него запасное пенсне. Этой ночью он разбил стекло и вскрыл себе сонную артерию.
      – Моя вина! – мрачно проговорил Москаленко.
      – Кирилл Семенович, как вы уже заметили, вы воин и коммунист, а не тюремщик, хотя эту ситуацию могли бы предусмотреть. Но без толку говорить о том, чего нельзя поправить. Зато это снимает сомнения в виновности Берия – невиновные борются до конца, это мы все знаем по тридцатым годам. И нам надо решить, что теперь делать.
      В комнате повисла тяжелая тишина.
      – Я полагаю, – наконец заговорил Микоян, – до окончания пленума смерть Берия следует держать в тайне. А потом, когда все успокоится, через пару месяцев объявим о его смерти в тюрьме.
      – А вы в курсе, что уже сейчас по Москве идет слух, будто бы Лаврентия убили при аресте? – сухо спросил Молотов. – Вы их всех по 58–10 сажать станете, или сразу в «Правде» напечатаете: «Слухи о смерти Берия не соответствуют действительности»? Вот уж тогда на пленуме точно потребуют показать его народу. И как вы станете выкручиваться? Загримируете под него артиста Ильинского?
      – Товарищ Молотов, ты ведешь себя так, словно бы мы не одно дело делаем, – повысил голос Микоян. – Мало ли какие слухи ходят, если на все реагировать… Кстати, можно подготовить от имени Берия какой-нибудь покаянный документик, вроде тех, что писали в тридцать седьмом, и перед началом пленума дать участникам ознакомиться с ним. Тогда рядовые члены ЦК воспримут случившееся в ряду аналогичных дел и отнесутся совершенно спокойно.
      – Николай Александрович! – тихо заговорил Москаленко. – А если в самом деле…
      – Говори громче, – сказал Булганин, – не до субординации. Что ты предлагаешь?
      Москаленко повысил голос:
      – А если и в самом деле… Не Ильинского, конечно, но найти какого-нибудь похожего человека, загримировать под Берию, поместить его в такое место, где настоящего Берию никто не знает. Да хотя бы в бункер при штабе МВО. В таких случаях ведь положено следствие проводить? Ну, и если мы станем его водить на допросы к следователю через двор и по коридорам штаба, то все наши машинистки и адъютанты будут торчать в замочных скважинах. Берию никто из них близко не видел, а если и видел, то наденем шляпу, замотаем шарфом. Завтра же всей Москве станет известно: никто Берию не убивал.
      – Ну, Кирилл, ну, голова! – восхитился Хрущев. – Умеешь ошибки исправлять! Я думаю, товарищи, идея отличная! А раз товарищ Москаленко ее предложил, пусть он и выполняет. Кто за?
      – Воздерживаюсь! – отрезал Молотов.
      – Больше никто не против? – спросил Хрущев. – Ну, тогда давайте все же выпьем за успех операции… как бы ее назвать…
      – «Скелет в кремлевском шкафу», – сухо обронил Молотов и вышел из комнаты.
      Ворошилов тоже взял бокал, но пить не стал, а подошел к Маленкову, молча стоявшему у окна.
      – Георгий, ты веришь во все это? В то, что Берия готовил переворот и нас всех сегодня должны были арестовать? Я ведь его не первый день знаю.
      – Данных таких у меня нет, – хмуро, явно думая о чем-то своем, ответил Маленков. – А верить или не верить… Наверное, Никита знает.
      – А вот Коба в таких случаях говорил: верят в Бога, а что касается всего остального – доверяй, но проверяй… Не было у тебя данных, говоришь…
      – Климент Ефремович, давайте не будем об этом. Во-первых, нет смысла, а во вторых… просто не стоит. Лаврентий мертв, его не вернешь. А заводить сейчас смуту в государстве – значит дать повод империалистам напасть на нас. Ты ведь не хуже меня знаешь, какие планы лежат в генштабе американцев. Стоит нам чуть дрогнуть – и мы погибли.
      – Да, конечно… И все же мне бы хотелось узнать, какая муха укусила Никиту. Но ведь он правды не скажет. Он всегда врет, врет даже тогда, когда в этом нет никакой нужды… – Ворошилов махнул рукой и пошел в зал.

27 июня 1953 года. Большой театр. 20 часов 30 минут

      Опера Маленкову не понравилась, но уезжать из театра не хотелось. Обычно помпезная пышность театральных интерьеров казалась ему чуждой, но в нынешнем настроении эта тяжеловесная красота приносила некоторое облегчение. В середине второго акта он ушел из зала и теперь сидел у стола в комнате отдыха и пил далеко уже не первую рюмку, когда вошел Хрущев.
      – Георгий, погоди пить, – сказал первый секретарь, забирая у него коньяк. – Надо поговорить.
      – О чем? – поморщился Председатель Совмина.
      – Мы собираем пленум. И нам надо заранее договориться и держаться единым фронтом. Короче говоря, тебе на этом пленуме придется сделать доклад.
      – Ты первый секретарь, – проговорил Маленков, не оборачиваясь и наливая себе новую порцию, – ты и делай.
      – А ты Председатель Совета Министров. Глава государства.
      Маленков вскочил и с таким внезапным бешенством швырнул о стену рюмку, что Хрущев невольно отпрянул.
      – Ворошилов у нас глава государства! Ты бы хоть Конституцию почитал, генсек е…!
      Хрущев смолчал. Георгий Максимилианович редко впадал в ярость, но когда это происходило, средства против него не было.
      – Повязать меня этим хочешь? Слушай, ты…
      Те слова, которые Председатель Совмина сказал первому секретарю, дворянин Маленков и знать бы не должен, если бы не воевал в гражданскую, а потом не командовал рабочими отрядами в схватках с троцкистами. Гимназическое образование и природные лингвистические способности довершили остальное.
      – Пугать меня вздумал? – закончил он. – Я семнадцати лет пошел на гражданскую, а там быстро отучали бояться. Если ты хочешь отправить меня вслед за Лаврентием, у тебя это получится. Такая мразь, как ты, на все способна. Но я ни слова не скажу ни на каком пленуме, пока не объяснишь, зачем ты все это вытворяешь. И так объяснишь, чтобы я тебе поверил…
      – Хочешь правды? – по-волчьи оскалившись, выкрикнул Хрущев.
      – Не ори!
      – Ладно!
      Теперь первый секретарь говорил свистящим шепотом. Это давалось ему с трудом, ситуация была такая, что хотелось как раз орать, а лучше – стрелять. Пристрелить бы и этого за компанию с Лаврентием, да нельзя – если убить еще и Председателя Совета Министров, то переворот уже не скроешь. С Маленковым надо договариваться, кланяться, унижаться… Ну погоди, все это тебе отольется, припомнится, дай только срок!
      – Вот тебе правда, – прошипел Хрущев. – Я спас твою шкуру вчера, и не только твою. Потому что два дня назад ко мне пришли.
      – Кто пришел?
      – Очень серьезные люди. Занимают крупные посты в нашей с тобой партии.
      – Поименно… – тихо и яростно процедил Маленков.
      – Хорошо же. Ты сам этого хотел. Называю. Товарищи Каганович, Микоян, Булганин и с ними маршал Жуков. И эти товарищи заявили мне, что партия мной недовольна. Будто бы я превысил полномочия, от имени всей партии договариваясь со Сталиным и сталинцами, то есть с вами, о разделе власти. И если я немедленно не прекращу предательскую деятельность Берии, они примутся за дело сами. Тебе объяснять, что это значит?
      – Объяснять, – сухо сказал Маленков.
      – Это значит, они сделали бы то, что не удалось в тридцать седьмом. За ними – партия, армия. Верховный Совет будет танцевать так, как они его за ниточки подергают. Меня и вас с Лаврентием сняли бы с постов, а потом кончили. И повернули бы страну по ленинскому пути. Понятно тебе? Или ты думаешь, СССР и военный коммунизм выдержит? Так я тебе скажу – не выдержит, и будет новый тридцать седьмой год, но теперь уже без Сталина, и полумиллионом покойников мы не отделаемся, теперь никто эту пьяную сволочь, партийных секретарей, останавливать не будет – некому их останавливать. Понял наконец, куда вы со Сталиным со своим либерализмом страну завели? Надо было в тридцать девятом распускать к чертовой матери эту ВКП(б), а вы войны побоялись…
      – Впервые слышу, чтобы ты, Никита, был против партии, – сухо усмехнулся Маленков.
      – Я-то был, и если помнишь, я их немало порешил. И Москву, и Украину почистил так – лучше не надо. А вы меня в свою компанию взяли? Не взяли! Никита, мол, дурак, Никита клоун. Что мне оставалось? Я хотел разрулить все мирно, мягко – не вышло: пришли и потребовали. И я поступил по совету товарища Сталина. Помнишь, как он в тридцать восьмом говорил? Когда надо выбирать между злом и злом, попытка быть добрым обходится самой большой кровью. Тебя мне удалось отстоять, а Лаврентия – нет. Если бы дело до Германии было, может, и вышло бы, но в германском вопросе он свою антикоммунистическую сущность показал крепко. Пришлось его сдать. Я надеялся подержать его в тюрьме пару лет, а потом потихоньку выпустить, дать какой-нибудь невидный пост, и пусть живет себе… А он, видишь, по-другому решил… Лаврентия уже не вернешь, а если мы сейчас из-за него передеремся, ты представляешь, что начнется? Раскол в партии, раскол в стране, а у американцев забыл, сколько бомб на нас нацелено? Все пропадем, и партия, и страна…
      Хрущев увлекся и говорил теперь в полный голос, горячо, торопливо. Маленков присел у стола, налил новую рюмку, задумался. Конечно, Никита врет, – но не может же он всегда врать! А сказанное им сейчас очень похоже на правду. Никто из тех, кого он назвал, не выразил недовольства происшедшим. А ведь все прекрасно знают – никакого «заговора Берии» не было, и быть не могло. Не тот Лаврентий человек, чтобы заговоры устраивать, он и так всего добьется, что ему нужно. А Хрущев – зачем ему брать власть так поспешно, с таким огромным риском для жизни? Если бы дело сорвалось, ему была бы вышка, без отсрочек и кассаций, по 58-1. Нет, Никита не настолько любит власть, чтобы так рисковать. Любит, но не с такой силой. Пожалуй, все было действительно так, как он говорит: пришли и потребовали. И если за теми, кто пришел, стоит партия, то у него на самом деле не было выбора. Но арестовывать Берию на Политбюро, при том что эта компания была в большинстве и в партии, и в Совмине? Вечно этот хохол зубы через задний проход чистит…
      – Раньше надо было о стране думать, – устало сказал Маленков. – Если думать о стране, то не хватать следовало Лаврентия, а, раз уж так вышло, снять его на Политбюро, как положено.
      – А он бы нас, как Троцкого, да? – вскочил присевший было Хрущев.
      Маленков поморщился.
      – Ты хоть сам-то веришь тому, что мелешь? Подчинился бы он общему решению, никуда не делся. Оставили бы ему атомный комитет, и выполнял бы он задания партии и правительства, как всю жизнь их выполнял. Впрочем, тебе же хуже: посмотрю я, как ты будешь страной без Лаврентия управлять.
      – А почему я, Георгий? – снова вскочил Хрущев. – Председатель Совмина – ты, вот ты и будешь управлять страной.
      – Нет уж, уволь! Я не Лаврентий, прикрывать ваши голые задницы не стану. Взяли власть, извольте за все и отвечать.
      – Ты говоришь не как коммунист…
      – Да уж какой есть, – огрызнулся Маленков. – Как говорил товарищ Сталин: критикуешь – предлагай, предлагаешь – делай, делаешь – отвечай. Вот и отвечай, Никита, или пусть друзья твои партийные отвечают за все, что будет. Или ты не знаешь, в каком состоянии наша экономика? Мы начали проводить экономическую реформу, ты ее торпедировал в самом начале, и как теперь? Снова будешь глоткой брать, как в тридцатые? Так не выйдет, как в тридцатые. Если ты опять начнешь митинги устраивать, здесь уже не тридцать седьмой, а семнадцатый год будет.
      – Георгий, – тихо заговорил Хрущев. – Прошу, успокойся. Я все понимаю. Думаешь, мне это нравится? Проводи реформу, разве кто против? Они настаивали на том, чтобы убрать Берию и прекратить антипартийную политику, а в остальном – тебе полная воля, выполняй сталинские планы.