«Воскресенье» не было ни чисто религиозной, ни тем более православной организацией, поскольку среди ее членов находились люди самых различных вероисповеданий. Вместе с тем не было оно и безобидной ассоциацией кружков интеллигентных людей, связанных общим культурным интересом, — речь, безусловно, может идти только о масонской структуре. На это намекал и сам Мейер еще в 1922 году, призывавший своих коллег «не захватывать власти… не строить партии, а создавать б. м. ордена, которые пробудили бы идею в своей жизни, которая потом даст эффект вовне». Промасон-ский характер «Воскресенья» нашел свое отражение и в символике этой организации: «Светоносный треугольник с Всевидящим Оком Провидения». По инициативе Мейера и По-ловцевой собрания кружка открывались молитвой (всего их было две), в которую были вставлены слова о свободе духа. Что же касается бесед по кругу, то начинались они со взаимного пожатия рук всеми собравшимися — знаменитая масонская цепь. «Мейер и Половцева, — подчеркивал Анциферов, — всячески стремились придать собраниям кружка характер ритуала».

"Когда я впервые начал посещать «Воскресенье», — показывал 3 января 1929 года на следствии Всеволод Бахтин, — и присмотрелся к тому, что там происходит, то для меня стало ясно, что «Воскресенье» — не просто кружок интеллигентных людей, связанных общим культурным интересом, а нечто, что почти можно назвать религиозной сектой. Об этом говорило существование своей обрядности: свои молитвы, свои праздники по кругу. Впечатление усиливалось тем обстоятельством, что руководители и члены, избегая говорить об этом подробно и полно, несомненно придавали этой обрядности очень большое значение. Я как новое лицо, естественно, захотел узнать смысл и происхождение обрядов, дабы не поступить религиозно, безответственно связывая себя с чем-то неизвестным. К моему удивлению, попытки расспросить встречали весьма уклончиво, а на настоятельные вопросы отвечали довольно решительным отпором. В частности, никоим образом нельзя было добиться, каково происхождение «своих» молитв. В результате у меня сложилось убеждение, что я не могу участвовать в религиозной жизни объединения, религиозное лицо которого мне неизвестно, и даже более того, со временем все более и более затемняется. Наряду с этим постепенно все крепло подозрение, что религиозные искания «Воскресенья» для меня, как для православного человека, неприемлемы. Подозрение, ибо повторяю, что ничего определенного в ответ на свои сомнения я добиться не мог.

Приблизительно так же, как и я, думали некоторые другие члены «Воскресения» (Васильев, Пигулевская, Вахрушева, Герман, моя жена). Так как у нас была потребность в религиозном общении и так как в «Воскресенье» она по указанным причинам не могла удовлетвориться, то мы решили собираться отдельно. К нам вначале примкнул Смотрицкий П. Ф., но очень быстро порвал с нами. Новое объединение по традиции не имело какого-либо названия, а именовалось днем недели, когда мы встречались, т. е. «Среда»! Особенностью «Среды» было то, что в нее входили только определенно православные люди, поддерживающие живую религиозную связь с Церковью. Внешним признаком этого должно было служить то, что каждый из участников «Среды» говел не реже двух раз в год. Задачей «Среды» было оказывать помощь друг другу в личной религиозной жизни, причем члены «Среды» воспринимались как лично близкие люди. Иными словами, «Среда» должна была быть маленькой религиозной общиной православных людей. Встречи наши мы посвящали чтению (Евангелие, духовная литература) и общей молитве. Из вошедших первоначально в «Среду» людей большая часть постепенно отходила, так что в 1928 году нас оставалось только четверо (я, жена, Вахрушева, Васильев), вернее, даже трое (я, жена, Васильев), и Вахрушева поддерживала связь нерегулярно. Тем не менее мы не прекращали наших встреч по средам, которые приняли, таким образом, совсем интимный характер (но сохранили общую молитву и чтение вслух)".

Явное желание Мейера превратить организацию в масонскую ложу привело в конце 1928 года к тому, что часть членов «Воскресенья» вынуждена была порвать с ним. Этому событию предшествовала попытка руководителей организации выявить предварительно наиболее близких им по духу людей.

2 декабря 1928 года после перерыва в деятельности «Воскресенья», устроенного из конспиративных соображений, на квартире Половцевой состоялось собрание, поставившее всех перед фактом перехода «Воскресенья» к новым методам работы. Присутствовали А. А. Мейер, П. Ф. Смотрицкий, К. А. Полов-цева, Е. П. Иванов и другие — всего 10 человек. В докладе о религиозном и культурном положении населения нынешней России Половцева осветила падение религиозности населения, уничтожение русской культуры и указала, какие обязанности в связи с этим падают на членов организации. Она предупредила, что для серьезной и успешной работы нужна сильная, дисциплинированная организация с членами, не считающимися с личным благополучием. В самом конце доклада она попросила высказаться, и если есть колеблющиеся, не желающие рисковать, то они обязаны об этом сообщить немедленно секретарю организации — Тамаре Наумовне Арнсон и раз и навсегда уйти из ее состава.

После этого Арнсон огласила новый устав «Воскресенья», смысл которого принципиально менял лицо и задачи кружка. «Воскресенье» было объявлено организацией людей разных вероисповеданий, религиозной лишь постольку, поскольку она занимается обсуждением религиозных вопросов.

В ходе обсуждения вопроса часть собравшихся (В. В. Бахтин, Е. П. Иванов, М. В. Юдина, Е. О. Тиличева, А. Г. Дмит-рук) выразили свое несогласие с тезисами и покинули собрание, заявив о выходе из кружка. Среди членов организации произошел, таким образом, раскол. Это было, как показали дальнейшие события, началом ее конца.

К этому времени Мейер и его коллеги уже находились под наблюдением ОГПУ. 8 декабря 1928 года был арестован Бахтин, 11 декабря — Мейер, а вслед за ними — и другие члены организации. Начались допросы.

В известной мере дело «Воскресенья» возникло как следствие дела «Братства преподобного Серафима Саровского», которое решилось постановлением Коллегии ОГПУ в октябре 1928 года. А уже в ноябре в ОГПУ стали поступать сведения о сборе средств и вещей в пользу осужденных. Заинтересовавшись этим сообщением, ОГПУ быстро установило, что занимались этим избежавшие суда коллеги осужденных: студент Института гражданских инженеров Лев Косвен, врач-психиатр Модест Моржецкий, лектор политпросвета Наталья Бурцева и преподаватель Педагогического института им. А. И. Герцена Александр Сухов. Все четверо были арестованы, после чего в ходе допросов (Косвен, Моржецкий) выяснилось, что, кроме ликвидированного ОГПУ «Братства Серафима Саровского» во главе с Иваном Михайловичем Андреевским, на свободе остаются члены еще одного интеллигентского сообщества, находившиеся с ним в тесной связи.

В результате следствие вышло на так называемое «Содружество пяти» (И. М. Андреевский, к этому времени уже осужденный, С. А. Алексеев (Аскольдов), В. Н. Финне, Н. А. Молоч-ковский и Б. В. Сланский), «составлявшее как бы коллегию по руководству „Братством Серафима Саровского“». В конце ноября 1928 года все они были арестованы. Не приходится отрицать сам факт близости Андреевского и других членов т. н. «Содружества пяти». Как и он, арестованные Молочковский и Финне были врачами-психиатрами, Сланский — студент медицинского института. Однако в том, что они составляли коллегию по руководству «Братством Серафима Саровского» и «Космической академии наук» (руководитель Э. К. Розенберг), члены которой к этому времени также были осуждены, — позволительно усомниться. Скорее всего, это был домысел следователей ОГПУ.

Сомнительно также и то, что «Содружество пяти» имело какое-то отношение (хотя бы и через Андриевского) к кружку бывшего бухгалтера Госторга Григория Тайбалина, как то утверждало следствие. Во всяком случае, сами арестованные этого не подтвердили, хотя и признали, что были осведомлены о существовании кружка.

В дальнейшем в ходе следствия выяснилось также, что осужденный по делу «Братства Серафима Саровского» бывший профессор Петроградского университета С. А. Алексеев (Аскольдов) входил наряду с ним в подпольную организацию под названием «Воскресенье». Каких-либо конкретных данных о составе этой таинственной организации не было, и только в результате длительного и, надо сказать, профессионального агентурного наблюдения ОГПУ удалось получить о ней необходимые сведения. Они-то и послужили основанием для проведенных в декабре 1928 года — январе — феврале 1929 года арестов членов этой организации и связанных с ней кружков.

Первое время после ареста в ходе предварительного следствия почти все арестованные отказывались от дачи показаний. Принципиальную позицию отказа от сотрудничества занял Мейер, отказавшийся от дачи каких-либо показаний по существу дела. Его примеру последовали Т. Н. Арнсон, К. А. Полов-цева, А. П. Смирнов, Е. В. Корш, Т. Н. Гиппиус, Б. М. Назаров, Э. А. Зыкова, Н. А. Александров, Г. Г..Тайбалин и Е. А. Тайба-лина, Б. В. Бахтин, И. А. Аполлонская-Стравинская, Т. М. Смот-рицкая, А. П. Сухов. Однако в дальнейшем такую принципиальную позицию выдержать удалось далеко не всем. Благодаря показаниям Всеволода Бахтина, Евгения Иванова, Павла Смот-рицкого и ряда других арестованных, согласившихся в конце концов на «откровенные» показания (правда, с условием не называть личностей), общая картина истории и функционирования организации прояснилась вполне.

В итоге следствию удалось обнаружить или проявить по крайней мере пять кружков ленинградской интеллигенции, общее руководство которыми восходило, согласно версии ОГПУ, к А. А. Мейеру: «Содружество», «Переоценка ценностей», «Кружок медиевистов», «Культурный уголок» и кружок Г. Г. Тай-балина. Сам факт их существования не подлежит сомнению. Менее очевидна центральная организующая роль Мейера и «Воскресенья» в их возникновении и деятельности. Даже в самом «Воскресенье» среди членов его не было должного идейного единства. Наряду с либерально-масонским ядром его во главе с Мейером и Половцевой достаточно сильные позиции в кружке имели представители энергично противостоящего ему православно-монархического направления. Правда, в «Воскресенье» они были в меньшинстве. Однако в ряде других кружков (Григория Тайбалина, Бориса Назарова, Ивана Андреевского (Хельфернак, «Братство Серафима Саровского»), Эдуарда Розенберга («Космическая академия наук») ситуация была принципиально иной, и тон в них задавали не либералы, а резко православные люди. Сбить их с толку было не так-то просто.

Как бы то ни было, притянув к «Воскресенью» более или менее с ним связанные (по крайней мере, идейно) кружки и группы, следствие получило возможность раскрутить на этом материале крупнейшее даже по тем временам «интеллигентское дело». Оказывается, как гласит обвинительное заключение, "в Ленинграде в течение ряда лет существовала подпольная контрреволюционная организация правой интеллигенции под названием «Воскресенье».

Во главе организации стояли бывшие активные деятели Петроградского религиозно-философского общества, и за все время своего существования организация насчитывала до НО членов.

«Воскресенье» было связано с парижской белой эмиграцией в лице активных политических деятелей: члена группы «Борьба за Россию» и председателя Всеэмигрантского национального комитета Антона Владимировича Карташева и активного деятеля Союза христианской молодежи в Париже — Георгия Петровича Федотова, которым регулярно посылалась информация о деятельности организации.

Лидеры «Воскресенья» из разных источников получали белоэмигрантские газеты и литературу.

Имея своей конечной целью свержение Советской власти, организация задачей текущего дня ставила создание крупного общественного движения против существующей политической системы.

Пытаясь создать такое движение, организация широко использовала религиозные и националистические настроения той интеллигенции, которая благодаря своему враждебному отношению к Советской власти оказалась выбитой из колеи общественной жизни.

Из этой интеллигенции организация по плану создавала целую сеть подпольных кружков, которыми руководили отдельные члены организации и для которых подлинные ее политические цели маскировались целями борьбы с культурной и религиозной политикой Советской власти.

Помимо систематической антисоветской пропаганды в своих кружках организация проводила широкую агитацию всюду, куда могли проникнуть ее члены (церкви, вузы, школы и частные квартиры) и распространяла антисоветские материалы, которые печатались силами и средствами организации".

Из ПО человек, прошедших за все время существования «Воскресенья» через его кружки и группы, к ответственности в конечном счете было привлечено всего 70. Материалы в отношении И. М. Гревса, О. А. Добиаш-Рождественской и Л. С. Косвена были выделены в самостоятельное производство. «По своему социальному прошлому, — отмечалось в обвинительном заключении, — члены организации — осколки бывшего дворянского сословия, уничтоженного революцией, среди них дети бывших помещиков, дворцовых чиновников, бывшие статские советники и их жены, бывшие офицеры, попы и монахи». И это правда. Перед нами действительно представители «старого дворянского класса», дореволюционной русской интеллигенции. Практически все обвиняемые — из дворян и имели высшее образование.

Однако наряду с попами (С. П. Мачихин, П. И. Жарков), монахами (Е. А. Зыкова, Г. М. Егоров) и бывшими офицерами (Н. А. Александров, С. М. Таубе, Г. Г. Тайбалин, А. В. Розеншильд-Паулин) по делу проходили библиотекари (В. В. Бахтин, Н. В. Стебницкая-Пигулевская — ГПБ), певец (П. Д. Васильев — бывший муж К. А. Половцевой), врачи (В. А. Дегтярева, М. Н. Мор-жецкий, Н. А. Молочковский), художница (С. Г. Венгировская) и студенты (М. М. Дитерихс, М. М. Волкович, Б. В. Сланский, А. Я. Максимович). Свыше трети кружковцев были преподавателями высших и средних учебных заведений Ленинграда. Это А. А. Мейер (Петроградский богословский институт), А. П. Смирнов (Институт истории искусств), Е. Л. Тенчинская (108-я сов. школа), А. В. Болдырев (ЛГУ), Б. В. Бахтин (33-я сов. школа), Н. А. Александров (108-я сов. школа), А. П. Сухов (Педагогический институт им. А. И. Герцена), А. А. Дедок (32-я сов. школа), Е. М. Вахрушева (51-я сов. школа), А. П. Алявдин (ЛГУ), П. П. Вальдгардт (Центральный музыкальный техникум), С. В. Приселков (доцент и проректор Академии художеств), О. В. Яфа (157-я сов. школа).

Очевидно, что острие репрессий второй половины 1920-х годов было направлено против наиболее активной, духовно развитой, думающей части старой интеллигенции.

Уже в мае 1929 года следствие по делу «Воскресенья» было закончено и за подписями начальника СОУ В. Р. Домбровско-го и ПП ОГПУ в ЛВО С. А. Мессинга ушло в Москву на рассмотрение коллегии ОГПУ. Участь обвиняемых была решена 22 июля 1929 года. Наиболее суровое наказание — 10 лет концлагерей — было определено А. А. Мейеру, Э. А. Зыковой,. П. Ф. Смотрицкому и К. А. Половцевой. А. М. Мишенов, С. П. Мачихин, Г. Г. Тайбалин, М. М. Бахтин, А. В. Болдырев, Т. Н. Арнсон, А. И. Голубинский, А. Я. Максимович, Е. А. На-зарова-Заржецкая, А. В. Розеншильд-Паулин, Н. В. Стебницкая-Пигулевская, Н. В. Спицын и П. П. Сланский получили по 5 лет концлагерей. По 3 года получили: В. В. Бахтин, Б. В. Бахтин, Л. А. Барышева, П. П. Вальдгардт, М. М. Волкович, Т. Н. Гиппиус, В. С. Грузова, А. Л. Лишкина, Н. А. Молочковский, К. И. Некрасова, А. П. Сухов, Б. В. Сланский, М. М. Таубе и С. М. Та-убе, В. Н. Финне, О. В. Яфа, В. П. Герман, В. Ф. Штейн, Е. Л. Тенчинская, Н. П. Анциферов. Более мягкое наказание — 3 года ссылки — было определено А. А. Дедок, И. Н. Дукельс-кой, Е. С. Бахтиной, Н. Б. Бурцевой , С. Г. Венгировской-При-селковой (урожд. Коган), С. В. Приселкову, Е. П. Иванову, А. А. Катениной, М. Н. Маржецкому, А. Ф. Мушниковой, Т. М. Смотрицкой, Е. А. Тайбалиной, Е. Н. Харламовой, М. И. Шалиско, Г. М. Егорову, М. К. Гринвальд, Е. В. Корш, П. И. Жаркову, И. А. Аполлонской-Стравинской. 3 года концлагерей получила В. А. Дегтярева, но ввиду преклонного возраста подсудимой наказание ей было смягчено — 3 года ссылки. В отношении остальных: Е. О. Оттен-Тиличеевой, М. М. Дитерихса, К. Н. Кареева (сын известного историка) и других — решено было ограничиться условным наказанием — лишением их права проживания в Москве, Ленинграде и ряде других городов СССР с обязательным прикреплением к определенному месту жительства сроком на три года.

Крупную роль в русском масонстве 1920-х годов играл «епископ церкви Иоанновой, каббалист, хиромант, иерофант», известный поэт и скульптор Борис Михайлович Зубакин (Эдвард) (1894 — 1938). Сам Зубакин-Эдвард определял себя как свободномыслящего мистика-анархиста и христианина.

Еще в 1911 году из числа своих товарищей по 12-й С.-Петербургской гимназии он организовал первую в своей жизни масонскую ложу — «Лоджиа Астра». Среди ее членов: В. Владимиров, О. Богданова, Е. Розанова. Собирались, как правило, на даче Зубакина, сочиняли и пели масонские гимны, изучали оккультную литературу. В 1913 году Зубакин знакомится с руководителем ложи розенкрейцеров в Санкт-Петербурге — уже упоминавшимся Александром Кордингом — и вступает вместе со своими друзьями в его организацию. В 1915 году А. Кординг умирает, передав руководство орденом Б. М. Зубакину.

В 1922 году Зубакин был арестован и вскоре освобожден. Это сразу же дало основание тогдашним властителям умов московской интеллигенции заподозрить в нем провокатора и агента ОГПУ. Современные исследователи не дают однозначного ответа на этот вопрос. В 1929 году Б. М. Зубакина высылают в Архангельск. 3 февраля 1938 года он был расстрелян.

«По матери, — показывал 31 декабря 1922 года Зубакин, — наш род английский, Эдварды, мистики, масоны. Мистикой интересуюсь с детства». Отвергая предъявлявшиеся ему обвинения в принадлежности к контрреволюционной организации и в 1922-м, и в 1929-м, и в 1937 годах, он неизменно подчеркивал, что с 1913 года принадлежал к духовно-религиозному мистическому братству неорозенкрейцерского характера, являющемуся тайной церковью Иоанновой, отличающейся «отсутствием политической идеологии, духовно-каббалистическим вероучением, целью».

"Почему было «нелегальным»? По исторической традиции всегда маленькие (по своей природе не могли быть большими) группы — так наз[ываемые] братства, — церкви Иоан-новы были тайны и интимны, желая жить в тишине и не подвергаться обвинению официальных церковников в ереси, чтоб не слыть еретиками.

Какие были условия принятия в братство?

А) Изучение (многолетнее) каббалистического учения арканов, каббалы. В) Принятие и выполнение нравственно] и физически] особой школы. С) Принятие сана — рыцаря Духа (КА) и алтаря = диакону церкви Иоанновой и алтаря: Дарохраните-ля (ОР) = пресвитеру: Высокого или Ведущего = первосвященнику, епископу (по-греч[ески] иерофанту). Были 2-е, 3-е и более, — Братьями т[ак] ск[азатъ] «по доверию» слушающих курс, но не принявших пока сана. Ибо целью было всем быть на уровне «ВА» третьей степени нравствен[ного] пути и духов[ного] сана.

Было свое богослужение — и форма — таинства принятия сана, почти не соблюдаемая последние годы".

Собственно история ордена в изображении Зубакина выглядит следующим образом. "В 1913 году мы назывались «Лоджиа Астра» = звездная обитель церкви Иоанновой (или капелла), С присоединением к нам старика каббалиста Кординга стали называться «Эль-а» («Эль» — по древнееврейской каббале = имя Бо-жие, т. е. носители имени Божия, его основ — Альфы = "А")". С Кордингом «высокое счастье» заниматься каббалой, арканами (система герметических наук) и мистической философией он имел вплоть до 1916 года. "Занятия с ним меня совершенно поглотили. Теперь уже я, Владимиров (связь с ним я утерял с 1917 и что с ним, увы, не ведаю) и Волошинов уже не мечтали с прежним пылом попасть во Французский оккультный институт. Мы уже с пренебрежением относились к слову «масон» (пренебрежение это у меня неизменно и до сих пор).

Мы решили, что мы сами достаточный институт во главе с Кордингом и Владимировым. К нам примкнул д-р Злобин, быв-[ший] репетитор Волошинова (пропал без вести с конца 1916года), мой гимназический учитель А. Ал. Попов (в 1917 уехал к родным в Уфу и с тех пор ни слуху ни духу) и приятель Волошинова Георгий Ченцов, Шандаровский Петр Сергеевич, Бржезинский (имени не помню). С 1917 года связи с ними не поддерживаю (почему, объясню ниже), имел сведения, что они в Петербурге.

Мы сами открыли свою школу. Это значило, что я (заместитель умирающего от неизлечимой болезни Кординга и почти никому не показывающегося) и Волошинов читали лекции по философии мистики и по каббале.

Мы мечтали съехаться все у меня в Озерках по ж. д. и жить общежитием.

Были мы недотрогами, как мимозы, боялись любопытствующих, теософствующих дам и молодых бездельников — стремившихся к нам влезть в душу".

Вскоре к ним примкнул отец Б. М. Зубакина — Михаил Зубакин, первая жена Б. Зубакина — Евгения Пшесецкая и другие. Через знакомого Б. М. Зубакину было обещано знакомство с Г. О. Мёбесом — представителем ордена мартинистов в России, однако воспользоваться его лекциями он не смог, ибо в 1916 году был мобилизован в армию и «совершенно сдуру» пошел на войну. «Патриотом, как понятно, я не был. Я был и есть мистик-анархист, мечтающий о небольшой интимной мистически-философской общине», — отмечал Б. М. Зубакин.

В начале 1916 года Б. М. Зубакин и его друг В. Н. Волоши-нов объявили себя преемниками (через Кординга) христианского розенкрейцерства: "Духовным орденом, государствова-ниеми школой-институтом «Lux Astral is». Установили четырехгодичный курс школы (1-й год — символика и введение, 2-й год — каббала и магия, 3-й — мажорные арканы и 4-й — минорные арканы), себя объявили «ВА» (Ведущими в Астральную мудрость) и, так как их было очень мало, почти всех своих учеников включили в совещание или «Верховный совет Духовного рыцарства LA». Уход в конце февраля 1916 года Зу-бакина на фронт надолго выключил его из кружка.

Все дело теперь осталось на Волошинове. Он придумал печать с египетским ключом и буквами, вел занятия с учениками, магнетизировал больных, занимался самообразованием и подбором оккультной библиотеки. Цель кружка его руководители видели в том, чтобы «создать общежитие либо в сельской местности, либо в двухкомнатных соединенных вместе квартирах, создать духовную общину, обитель, коммуну „рыцарей Духа“, Грааль — „Монсальват“. Жить и молиться вместе». Собственно, это было в миниатюре осуществлено в 1913 — 1917 годах в Озерках и на квартире Волошинова.

В 1918 году семья Волошинова переехала к Зубакину и художнику А. Буйницкому под Невель. Возникла «коммуна-церковь». «Эль» Буйницкий пытался организовать «Капитул» нового розенкрейцерства «LA», т. е. собрание-общежитие образцовой ячейки братьев высшей, третьей степени. В 1920 году коммуна распалась. Буйницкий и Волошинов ушли из нее. Зубакин пытался самостоятельно воссоздать общину из оставшихся, но ничего не вышло. В 1924 году он и Л. Ф. Шевелев объявили о прекращении деятельности кружка. «Братья» разошлись. Деятельность «Лоджии Астра» как целого прекратилась. Остались лишь персональное учительство и надежда когда-нибудь вновь воссоздать обитель-общежитие. Братство «Лоджия Астра» стало «странствующей церковью Иоанновой».

В 1927 году Зубакин уходит, по его словам, на покой, назначив своим духовным преемником Шевелева, однако фактически это произошло едва ли раньше 1929 года, то есть времени его высылки в Архангельск.

С 1929 по 1936 годы организация работала, по крайней мере формально, под руководством Леонида Федоровича Шевелева, умершего в 1936 году. Его преемником стал Яков Онисимович Монисов (расстрелян в 1938 году). Духовное руководство движением по-прежнему осуществлял Б. М. Зубакин. Н. Н. Леон-гард (агент ОГПУ), В. А. Пяст (Пестовский), проф. В. К. Боч-карев (Вязьма), М. А. Жуков (Ленинград), Н. А. Мещерская, А. С. Шевелева, К. С. Шевелева, К. Л. Журавлев (Ленинград), Е. Н. Штарк-Михайлов отошли к этому времени от сообщества. Однако основное ядро кружка в составе Я. О. Монисова, Ф. Ф. Попова, Н. А. Геевского, а также А. П. и Е. А. Ракее-вых — продолжало, судя по всему, функционировать. Деятельным последователем учения Зубакина оставалась все эти годы его личный секретарь Анастасия Ивановна Цветаева.

Конец наступил 26 января 1938 года.

"Слушали: дело № 13602, — гласит выписка из протокола состоявшегося в этот день заседания тройки ОГПУ, — по обвинению Зубакина Бориса Михайловича, 1894 г. рожд., уроженца г. Ленинграда, бывшего дворянина, бывшего офицера царской армии, беспартийного, за контрреволюционную деятельность арестовывавшегося органами НКВД в 1922 и 1929 гг., осужденного к 3-м годам высылки в Северный край, скульптора.

Обвиняется в том, что проводил и был организ[атором] и руководителем] антисоветской мистическ[ой] фашистской] и повст[анческой] организ[ации] масонского направления, ставил себе задачей сверж[ение] сов[етской] власти и установл[ение] фашистского] строя.

Постановили: Зубакина Бориса Михайловича — расстрелять".

3 февраля 1938 года приговор был приведен в исполнение.

Из провинциальных лож неорозенкрейцерского «Ордена Духа» (Невель, Смоленск) наибольший интерес по составу участников и их дальнейшей судьбе представляет минская ложа «Stella» (1920 год), куда входили художник Павел Аренский, Леонид Никитин и кинорежиссер Сергей Эйзенштейн.

В том же году, уже в Москве, к ним присоединились актер Михаил Чехов, театральный режиссер Валентин Смышляев и ряд других «сливок» московской так называемой «творческой интеллигенции». В 1921 году рыцарями «Ордена Духа» становятся актер МХАТа Юрий Завадский с женой.

В Москве занятия Зубакина с рыцарями были продолжены, причем большое внимание почему-то уделялось беседам на тему «Незримого Лотоса», якобы расцветающего в груди посвященного. «Несомненно, в Незримом Лотосе что-то есть, — кощунствовал в связи с этим Михаил Чехов. — Вот возьмите собачек. Мы не видим ничего. А они что-то друг у друга вынюхивают под хвостиками».

Вскоре «братья-рыцари» начинают отходить от Зубакина, чтобы положить начало новой масонской организации, известной как «Орден тамплиеров» («Орден Света»), или масонская ложа А. А. Солоновича.

У истоков этой организации стоял Аполлон Андреевич Карелин (1863 — 1926), более известный в своем кругу под эзотерическим именем рыцаря Сантея. Популярный писатель на темы из русского общинного быта, он начинал как народник, позже перешел к эсерам, а к 1905 году окончательно сформировался как анархист.

Эмигрировав за границу, читал лекции в организованной русскими масонами Высшей школе социальных наук в Париже, где и был, видимо, посвящен в «вольное каменщичество». В Россию Карелин вернулся осенью 1917 года с репутацией теоретика анар-хо-коммунизма. Здесь он сразу же был введен в состав ВЦИКа и развернул кипучую деятельность: была учреждена Всероссийская Федерация анархистов и анархо-коммунистов, создан «Черный крест» (организация, оказывавшая помощь анархистам) и знаменитый клуб анархистов в Леонтьевском переулке.

Весной 1924 года кружок был реорганизован в «Орден Света», руководителем которого несколько позже стал А. С. Поль — преподаватель Экономического института им. Плеханова. Братья, посвященные ранее в «Орден Духа», автоматически перешли в разряд его старших рыцарей высших степеней. Всего их было семь, и каждой из них соответствовала определенная орденская легенда: об Атлантах, потомки которых якобы жили в подземных лабиринтах в Древнем Египте, об Зонах, взявших на себя роль посредников между миром Духов и людей, о Святом Граале — священной чаше с кровью Христа и тому подобном. Символом ордена являлась восьмиконечная голубая звезда — олицетворение надзвездного мира восьми измерений.

Отличительным же знаком рыцарей второй и последующих степеней была белая роза — олицетворявшая возвышенность и чистоту помыслов «братьев». Дочерней организацией ордена в Москве была ложа «Храм искусств» и «Общество милосердия» (руководитель — В. Р. Никитина), где и группировались художественные и артистические круги масонствующей московской интеллигенции. В Нижнем Новгороде и в Сочи действовали филиалы московской организации — соответственно, «Орден Духа», куда входили студенты агрономического факультета Нижегородского университета (М. А. Владимиров, С. Н. Раева и другие, всего 12 человек — прошедших по так называемому «нижегородскому делу» июля — октября 1930 года) и «Орден тамплиеров и розенкрейцеров» (Н. А. Ладыженский, Я. Т. Чага).

Учение московских мистиков не претендовало на оригинальность и представляло собой сплав гностицизма, теософии, розенкрейцерства, средневекового тамплиерства и оккультной египтологии.

Одним из центров практического воплощения мистического знания членов ордена стала в 1923 — 1924 годах Белорусская государственная драматическая студия в Москве, среди преподавателей которой подвизались в эти годы Ю. А. Завадский, В. С. Смышляев, П. А. Аренский. Первоначально студия была создана при МХАТе. Однако в связи с тем, что его основная труппа гастролировала за рубежом, в качестве опекуна студии утвердился 2-й МХТ.

Уже первый спектакль Белорусской студии — «Царь Максимилиан» по А. М. Ремизову (1924) — был решен в форме средневековой мистерии с использованием рыцарской символики. В таком же мистическом духе был решен и второй спектакль — «Апрометная». Во 2-м МХТе мистическая идеология его руководства сказалась прежде всего в постановке «Золотого горшка» Э.-Т. А. Гофмана (переработка П. А. Аренского, художник Л. А. Никитин). Неудивительно, что спектакль этот так и не был пропущен цензурой.

Одним из центров кружка в эти годы помимо музея Кропоткина была квартира Л. А. и В. Р. Никитиных в доме на углу Арбата и Денежного переулка (д. 57). По словам пианистки И. В. Покровской, там «читали стихи А. Блока, К. Бальмонта, Н. Гумилева, рассказывали легенды и сказки, читали доклады на разные художественные и мистические темы, как то: иероглифы в Египте, Врубель и его творчество, портрет и его развитие. С этими дакладами выступал Никитин. Были музыкальные номера и чай <…> По прочтении докладов бывал обмен мнений. Жена Поля пела <…> Я играла и аккомпанировала».

Главным источником пополнения личного состава ордена, членами которого стали в эти годы Н. К. Богомолов, Д. А. Бем, Л. И. Дейкун, Г. И. Ивакинская, А. Е. Смоленцева, Н. А. Ладыженский, Н. И. Проферансов, И. В. Покровская, В. И. Сно, А. В. Уйттенховен, его жена И. Н. Уйттенховен-Иловайская и другие, по-прежнему оставалась московская творческая интеллигенция; художники, музыканты, литераторы. Попадались, впрочем, и недоучившиеся студенты — Илья Рытавцев и даже бывший морской офицер Евгений Смирнов.