Никогда воздух не был таким сладким, вкусным, таким потрясающе приятным, и Саманта уже не сомневалась в том, что едва не задохнулась. В голове гудело, как после падения с высоты, руки дрожали. Повернись к ней в этот момент Алекс и повтори свое предложение, она бы согласилась. Но Алекс лишь застонал, словно его убивали спящим, и Саманту передернуло. Выключить ночник она не рискнула, так и заснув при свете. А наутро ночник был выключен. Саманта подумала, что перегорела лампочка, но… это было не так. ЩЕЛК! И ночник опять загорелся, пытаясь конкурировать с первыми лучами майского солнца. С тех пор и до сегодняшнего вечера о сексе в этом доме не заговаривали.

— Дорогой? В чем дело? — повторила она. Удар слегка отрезвил ее, как если бы от хлопка по запястью уменьшилось содержание алкоголя в крови. — Ты что… не хочешь?

Алекс молчал. Он еще ощущал тепло ее руки у себя на бедре, и у него было такое чувство, как будто паук, которого он только что отбросил, вновь появился на прежнем месте.

— Алекс! — Впервые с того момента, как Саманта вошла, она больше не улыбалась. — В чем дело? Почему? — В голосе послышались истерические требовательные нотки единственного ребенка богатых родителей.

Муж молчал; жена была ему так противна, что не хотелось даже смотреть на нее; в голове снова забилась боль.

— Почему ты молчишь? Скажи хоть что-нибудь! — С каждой секундой Саманта все больше трезвела, ее взгляд прояснялся.

— Посмотри на себя! — не выдержал Тревор.

— Что?

— Посмотри на себя! — повторил он. Саманта таращилась на него широко раскрытыми глазами. — И перестань дышать на меня этой гадостью! — рявкнул Тревор. — От тебя воняет!

— Что?! — взвизгнула миссис Тревор, вскакивая с кровати, словно ошпаренная. В каком-то смысле так и было. Она вылезла из своего панциря, который никогда не покидала дома, и вот муж нарочно постарался побольнее ударить по ее самолюбию. — Что ты сказал, ублюдок?! От меня воняет? От МЕНЯ?! Ты, мерзкий…

— Замолчи, — прошипел Алекс — Или я придушу тебя. Я не шучу, — быстро добавил он.

— Ты? — Она изобразила ядовитую улыбку. — Ты? Ты — меня? Да ты небось и до туалета не дойдешь, чтобы не подпустить в штаны! — Женщина разразилась хохотом, довольная своей шуткой.

Алекс побагровел. Хохот не умолкал, и Алексу вдруг показалось, что она ЗНАЕТ о том, что с ним произошло пятнадцать — двадцать минут назад. В голове с новой силой вспыхнула боль, и Тревор взревел:

— Перестань ржать, ты, фригидная сука! Ты предложила мне переспать с тобой, но раз в полгода — это слишком жирно для тебя! Ты можешь заболеть, моя детка! — Алекс сполз с кровати, брызгая слюной, вылетавшей изо рта. — Почему ты не подождала до Рождества или…

— Ублюдок! — крикнула Саманта. Она еще пошатывалась, но глаза ее были трезвы. Женщина наклонила голову, как боксер в поединке, глядя исподлобья на приближавшегося мужа. — Ты засранец, а не муж! Это ты испортил мне всю жизнь! Ты! Тебе надо было сдохнуть прежде, чем я, дура, увидела тебя! Ты сделал бы одолжение многим, если бы сдох прямо сейчас. Твою мать! Как я ненавижу тебя! Конечно, ты не хочешь, конечно, ты…

— Заткнись, сука!

— …только посмеялся надо мной, потому что ты не…

Алекс понял, какое слово сейчас последует, и, не желая этого допустить, ударил ее, целясь в губы. Саманта успела подставить руку, но удар был так силен, что она пошатнулась и упала на пол. «Слава Богу, лицо цело». Саманта лежала у самой стены, оклеенной голубыми обоями, и удивленно смотрела на мужа, словно не могла поверить в то, что случилось. На секунду Тревор замер… но только на секунду. Он уже чувствовал, что на огромной скорости пронесся мимо предупредительных огней, взывавших к его обычной сдержанности в отношениях с женой, и удаляется все больше от того места, где еще можно было остановиться. Его не смутил даже взгляд Саманты, обжигавший его смесью презрительного удивления и ненависти, словно серной кислотой.

— Ты… ударил меня? Ударил? — Казалось, Саманта могла сейчас убить человека одним лишь взглядом. Тревор явственно видел в ее глазах эту жажду убийства. — Да как ты… посмел, как ты… Подонок! Ты хотел выбить мне зубы! Ты, мразь! Ты…

— Не зубы я хочу выбить, не зубы… — прошипел Алекс.

Несмотря на ситуацию, совершенно недвусмысленную, ни один из них не кричал, и, слушая их голоса, например, из кухни, можно было подумать, что они мирно обсуждают семейные дела.

— …Я хочу выбить из тебя… ДУШУ! Все дерьмо, которым ты ее напичкала…

— Подонок! Как ты смеешь такое говорить? — Саманта медленно поднялась, держась руками за стену.

— Сейчас я придушу тебя, — спокойно сказал мистер Тревор, как если бы произнес что-то вроде: «Сейчас я приготовлю нам кофе», — И на этом все закончится! И наша псевдосемейная жизнь, и ты, моя дорогая, и… — Он сделал шаг к ней, задев ногой одну из баночек. Та покатилась с монотонным дребезжаньем под шкаф. На мгновение оба смолкли, следя за ней. — Особенно ты. Сдохнуть — вот что тебе надо сделать, фригидная сука! Хоть перестанешь портить мне кровь!

— Подонок, — прошептала Саманта.

Она видела, что муж потерял рассудок. Она никогда не видела его таким. Конечно, он мог бормотать себе под нос, кляня ее на все корки, и Саманта ощущала в такие моменты, как тяжело находиться в этом доме, но такого безумия она за ним не замечала. Сейчас от него можно было ждать чего угодно. И он приближался. В ее муже проснулся зверь, вернее, он никогда и не засыпал, но теперь ему удалось сломать клетку. Он приближался к ней молча, как будто решил, что говорить больше не о чем.

— Только попробуй, — предупредила Саманта.

Алекс остановился. В его глазах мелькнула неуверенность: в руках у жены внезапно появилась пилочка для ногтей. Саманта переложила ее в правую руку, держа наподобие ножа; в ее глазах светилось ликование и… бесстрашная готовность к тому, что ссора с мужем может закончиться трагически. Она была ГОТОВА к этому. Где-то в глубине ее сознания, под слоем владевших ею противоречивых чувств, настойчиво бился один вопрос: как пилочка попала в карман блузки? Подобные вещи миссис Тревор всегда держала в сумочке, а сумочка сегодня осталась в «фольксвагене». Впрочем, Саманта не придала этому особого значения. Действительно, не все ли равно, когда она умудрилась случайно засунуть в кармашек пилочку для ногтей? Главное — что благодаря этой вещичке не случится то, что вполне могло бы закончиться убийством. Тревор стоял на месте не двигаясь. Он с опаской смотрел на правую руку жены, в которой блестел предмет, ставший теперь грозным оружием. Малодушный страх обрушился на Алекса холодной волной, моментально остудив звериные инстинкты, подталкивавшие его руки к горлу ненавистной жены, и Саманта поняла это. Она заметила, что он даже избегает смотреть ей в глаза, будто опасается, как бы это не заставило ее броситься на него.

— Только попробуй! — повторила Саманта с кривой усмешкой, исказившей ее лицо. — Попробуй, и я вспорю тебе твой жир… — Она запнулась на полуслове.

Еще несколько секунд назад за дверью послышались маленькие шажки, приближавшиеся к их спальне, но этот шум не дошел до их ушей. Но вот дверь распахнулась, и в комнату влетела Стефани Тревор. В глазах девочки стояли слезы, а рот был открыт, точно она собиралась закричать во всю глотку. Мать стояла, замахиваясь правой рукой, в которой блестело что-то острое, отец выглядел, как затравленный зверь, застывший на месте в бессильной ярости. Эта картина мгновенно запечатлелась в сознании девочки. На мгновение она даже забыла о своей беде (которая и привела ее сюда), уставившись на зрелище, не оставлявшее сомнений по поводу происходящего даже у десятилетнего ребенка. Удивление, страх, недоверие — все это отразилось на лице девочки, как отпечаток ступни на сырой глине.

— Как ты смеешь входить без стука, свинья?! — закричала Саманта. Она первая опомнилась и быстро спрятала за спину руку с пилкой. — Пошла вон!! — заорала миссис Тревор. — Вон! Кому говорят! Вон!

Стефи растерянно застыла, переведя взгляд на отца, будто искала у него поддержки. Но в глазах Алекса ребенок увидел только лютую ненависть, и больше ничего. Стефи попятилась, задела раскрытую дверь правым локтем и, не сдержавшись, расплакалась.

— Вон!! — остервенело кричала мать.

Стефи выскочила из спальни, хлопнув дверью. Саманта повернулась к мужу. Затем посмотрела на пилочку, бросила ее на кровать и презрительно процедила:

— А-а, сам сдохнешь, ублюдок! — и вышла из комнаты.

Из всех обитателей дома по адресу Канзас-стрит, 29 в этот вечер один только Рори оставался в стороне от водоворота взаимных оскорблений и обид, в котором кружилась семья Тревор. Он сидел у себя в комнате, глядя в окно на появлявшуюся на небе звездную россыпь; временами он слышал крики родителей, плач и ругань сестер, и улыбка оживляла его бледное, тонкогубое лицо. Он ждал луну. Он не помнил уже точно, была ли она вчера, но это не имело значения. Он надеялся, что сегодня она покажется. Уже много лет луна была единственным утешителем Рори Тревора. Намного больше, чем он сам существовал на свете. Ведь время в мире чувств Рори тянулось очень медленно, не то что в мире его физических потребностей. Иногда ему казалось, что луну специально кто-то создал в тот миг, когда на свет появился он, Рори. Чтобы у Рори кто-то был! Мальчик еще в детстве заметил, что, если очень долго смотреть на луну, начинает казаться, что этот желтый диск не что иное, как чье-то лицо. Однако про себя он вскоре решил, что ему не просто кажется. Это в самом деле Лицо, просто другие люди… не замечают этого. Временами маленький Рори с замиранием сердца следил, как мать или отец задерживали свой взгляд на лунном диске, боясь, что родители тоже… рассмотрят это Лицо, и тогда… С некоторых пор Рори был уверен, что это Лицо принадлежит ему и только ему, поэтому он очень ревниво наблюдал за матерью, когда та, уложив его спать, подходила к окну и на секунду задерживала взгляд на сверкающем на ночном небе спутнике Земли. Он с ужасом думал о том, что, кроме его родителей и сестер, существует много других людей, которые могли в любую минуту рассмотреть это лицо. Прошли годы, прежде чем Рори Тревор наконец смог спать спокойно, окончательно утвердившись в своей догадке, что Лицо принадлежит ему ОДНОМУ! Он был ЕДИНСТВЕННЫМ, кто мог видеть это Лицо. Однажды он, будучи в прекрасном расположении духа, решил подшутить над младшей сестрой Анной. Он выключил свет в спальне и, смеясь, подвел сестру к окну.

— Анна, посмотри на луну, — сказал он ей. — Скажи, ты ничего не видишь? — Он улыбался своим безгубым ртом, поглядывая на сестру с чувством собственного превосходства. Девочка растерянно хлопала глазками, вылитыми папиными, плохо понимая, чего от нее хочет брат.

— Где? — спросила она.

— Смотри на луну, — улыбаясь, сказал Рори. — Смотри прямо в нее. Смотришь?

— Да… я смотрю, и…

— Ты ничего не замечаешь? А?

— Я… нет. А что? Что я должна увидеть? — Она повернулась и посмотрела снизу вверх на своего долговязого брата, но тот уже не обращал на нее внимания, направив взгляд своих счастливых глаз на луну. — Рори! — Анна подергала его за рукав. — Рори, что я должна там увидеть? Что? Скажи мне, Рори. Пожалуйста, скажи, я тоже хочу увидеть, тоже!

— Нет, — шептал Рори, не отрывая глаз от луны. — Нет! — А Лицо улыбалось ему, оно подмигивало ему, оно было довольно шуткой Рори, оно было очень довольно.

— Но почему? Рори, почему ты не хочешь мне сказать? — Девочка едва сдерживала слезы обиды; Рори видел это, и дьявольски приятное чувство заполняло его странную душу.

— Потому что ты НЕ МОЖЕШЬ ЭТОГО ВИДЕТЬ! — заговорил он вполголоса, удивляясь, как ему удается сдержать торжествующий крик, рвущийся из горла. — НЕ МОЖЕШЬ! Из всех людей только Я могу это увидеть! ТОЛЬКО Я! — Он направился к выключателю и резким хлопком включил свет. — Все! Хватит! Ты все равно ничего не увидишь!

Анна начала плакать, требуя, чтобы брат показал ей, но Рори лишь презрительно улыбался, наслаждаясь плачем сестры и (в еще большей степени!) тем, что НИКТО, кроме НЕГО, не может видеть Лицо.

Рори сидел на стуле, подперев руками подбородок, и ждал Лицо. Конечно, всегда имелся шанс, что Лицо не покажется, но ради него стоило ждать. Иногда он (причина была ему неизвестна) видел лишь часть Лица, как будто оно не желало показываться полностью. Но в конце концов всегда наступала такая ночь, когда Лицо появлялось. Правда, иногда приходилось дожидаться его так долго… Прошлой осенью недели три подряд стояла плохая погода, с неба лило не переставая, и Рори, естественно, не мог разглядеть сквозь толщу облаков Лицо. Мальчик ужасно нервничал. В такие дни Рори был особенно подавлен. Ему ничего не хотелось… кроме одного — как можно быстрее увидеть Лицо. Хотя бы один раз. И ему станет гораздо легче. По мере того как землю все плотнее и плотнее окутывала тьма, в душе мальчика занималась заря: это приближение Лица освещало его изнутри все увереннее, все ярче. Мальчик ждал; предвкушение счастья вызывало мелкую дрожь во всем теле, руки потели, лицо розовело, лоб горел. Рори ждал. Но когда становилось ясно, что луна не покажется, его охватывала тоска. Тоска сменялась настоящим горем, а горе искало выход. Те длинные недели поздней осенью дались ему с большим трудом, именно тогда он начал кое-что подозревать.

Лицо не просто смотрело на Рори, оно ОБЩАЛОСЬ с ним. Лицо улыбалось, Лицо грустило, Лицо что-то шептало ему, Лицо… плакало. Однажды, когда Лицо улыбалось и Рори был на вершине счастья, в дверь постучала мать. Рори не мог ей не открыть, иначе она забеспокоилась бы и подняла крик. Тогда он не смог бы насладиться общением с Лицом. Рори открыл дверь. Мать посмотрела на заправленную постель, на его одежду и недовольно спросила: «Почему ты до сих пор не в кровати?» Она была чужой. Рори ничего не ответил, он лишь хотел, чтобы она поскорее ушла, он хотел опять смотреть на Лицо, пока не поздно, ведь ближе к утру такой возможности уже не будет. Мать остановилась у стола, сложив руки на груди и глядя в окно. Рори ждал. Она вдруг резко повернулась:

— Чего ты ждешь? — Затем тоном, не терпящим возражений, приказала: — Раздевайся! И в постель! И побыстрее.

Рори пришлось послушаться. Споры только оттянули бы тот сладостный момент, когда он наконец останется один. Он разделся и забрался под одеяло. Но мать не уходила. Она стояла всего минуту, но мальчику показалось, что прошло по меньшей мере минут тридцать. Она все стояла, стояла и смотрела. На луну? Рори, конечно, не было видно, куда направлены ее глаза, он видел лишь ее спину и длинные волосы, ниспадающие на плечи. Рори казалось, что мать вот-вот обернется и он даже в темноте заметит, как блестят у нее глаза от внезапно снизошедшего на нее озарения. А затем последуют слова, произнесенные хриплым, возбужденным голосом: «Рори! Что я сейчас заметила! Если бы ты только знал. Господи, я увидела, увидела, УВИДЕЛА…» Но мать так ничего и не сказала. Она молча вышла, даже… не взглянув на него.

Постепенно Рори приходил в себя. Через пять минут он осторожно встал и подошел к окну. Несколько секунд мальчик не понимал, что же изменилось, но когда понял, ему стало дурно. Лицо уже не улыбалось, как десять минут назад, оно… плакало. Рори заплакал вместе с ним. Неужели оно плачет потому, что мать увидела его? Неужели мать нарочно ничего не сказала: понадеялась, что лишь ОНА знает о существовании Лица? Мальчик ждал следующего вечера. Но днем пошел дождь, и небо отгородилось от людей тучами. Однако Рори ждал. Он твердил про себя, что обязательно попросит у Лица прощения. Он больше НЕ ПОДПУСТИТ ни мать, ни кого бы то ни было к окну. Пусть даже это будет стоить ему крупных неприятностей. Он закрылся в своей комнате и считал про себя секунды. Он не выходил даже, чтобы поесть. Мочевой пузырь был переполнен, но Рори не чувствовал этого. Он ждал. Несколько раз его звали ужинать, но он отказывался: уже стемнело, и Лицо могло появиться с минуты на минуту. В тот вечер (прошлой осенью) Лицо так и не показалось, и в душу Рори закрались подозрения. Он стал следить за матерью. Он не был ни в чем уверен, но все чаще и чаще слышал ужасающе логичные выводы, посылаемые ему внутренним голосом. Могло ли случиться, что мать каким-то непостижимым образом переманила Лицо? Каждый вечер (лишь только стемнеет) Рори усаживался за стол и ждал Лицо, пока небо на востоке не начинало светлеть. В эти нескончаемо длинные ночи в воспаленном мозгу мальчика вертелись десятки вопросов. В какой-то момент из этого шквала вопросов выделился один-единственный. А что, если мать умрет? Возвратится ли к нему тогда Лицо? Ведь тогда он будет единственным, кто ЗНАЕТ о Лице… Но этот вопрос вскоре был вытеснен другим. Мать слишком молода, чтобы просто так умереть, так что есть ли смысл надеяться, что это случится в ближайшее время? Это был очень больной вопрос. Он портил картину, как прогнивший зуб в ряду крепких и здоровых, без единого темного пятнышка. А Лицо по-прежнему не показывалось, хотя дни и ночи исправно сменяли друг друга. Но Рори не смел даже думать о том, что надо НАВСЕГДА забыть о Лице. Поздняя осень бушевала ненастьем, тучи надменно представляли человеческому взору свои животы, и мальчик все больше укреплялся в убеждении, что мать переманила Лицо. Именно в конце этого тяжкого периода ненастных дней ему впервые пришла в голову мысль убить свою мать — это могло решить проблему.

Прошло почти девять месяцев, прежде чем Рори перешел от абстрактных размышлений к твердому намерению осуществить задуманное. В ту осень ему помешало одно обстоятельство — Лицо вернулось САМО. Случилось ли это потому, что мать почувствовала свою вину и отпустила Лицо, или это было чистой случайностью, а быть может, Лицу НЕ ПОНРАВИЛОСЬ общаться с мамой, — Рори не знал, но упивался счастьем; каждая клеточка его тела впитывала счастье, как умиравшее от жажды животное поглощает воду. Лицо снова улыбалось. Иногда Рори слышал его далекий смех. С этого времени Рори еще больше возненавидел Людей: повсюду ему мерещились те, кто МОЖЕТ увидеть Лицо. Мысль об убийстве матери оставила его. На время. Рори упивался общением с Лицом. Но тяжело переносил дни: часы, остававшиеся до вечера, растягивались, как жвачка; временами казалось, что ночь вообще не наступит. Когда Лицо опять вдруг не появлялось, Рори едва сдерживал обуревавшие его чувства боли, тоски, безысходности и подозрения. Лицо появлялось, и мальчик переводил дух; Лицо исчезало, и Рори вновь пытался найти виновника (ведь кто-то же переманивал к себе Лицо). Он опять стал подозревать мать. Во второй половине июля Тревор-младший имел случай убедиться в собственной правоте. Случайно он заметил, как мать выключила в кухне свет и долго не выходила оттуда. До этого она делала вид, что возится с посудомойкой, а после протирает вымытую посуду сухим полотенцем. Но Рори знал, что это не так. Она лишь ДЕЛАЛА ВИД, что занимается посудой, а на самом деле, улучив момент, выключила свет, чтобы позвать К СЕБЕ Лицо. Но Рори раскусил ее. Лицо прошлой ночью приходило, как и позапрошлой. Но в эту ночь Рори смог наблюдать лишь темную завесу туч, сыпавших дождем. Именно тогда мальчик окончательно понял, КТО виноват в его мучениях. Рори стал думать, как ему убить мать. План вырисовался не сразу, полмесяца мальчика мучили смутные сомнения: ему вдруг пришла в голову мысль, поставившая на его пути серьезное препятствие. Рори неожиданно сообразил, что может ошибиться, а ошибка будет дорого стоить. Кроме матери, в доме жили еще две его сестры и отец. Еще трое. Несмотря на то, что Стефи и Анна были глупы, они вполне могли однажды ночью заметить Лицо. На эту мысль он натолкнулся, когда несколько ночей подряд подходил под дверь спальни родителей. Он надеялся услышать, как мать ОБЩАЕТСЯ с Лицом. Рори тихонько выходил из своей комнаты, крадучись, как вор, осторожно приближался к спальне родителей и прикладывал ухо к двери. Он весь кипел гневом и еле сдерживался, чтобы не ворваться в комнату (и застать мать с поличным), но в конце концов брал себя в руки. Рори напрягал слух, но ничего такого, что указывало бы на вину матери, не улавливал. На третью ночь Рори показалось, что он слышит дыхание спящей матери. Очень мешал храп отца, но мать, по-видимому, спала: дыхание было ровным, медленным. Вот тогда в его душу закрались сомнения. Мальчик не верил, что можно вот так просто заснуть, когда самое время ОБЩАТЬСЯ с Лицом. Рори решил не спешить: нужно было выяснить, КТО переманил к себе Лицо. Лето было обычным, но август выдался с частыми ливнями и грозами. Лицо не появлялось больше недели. Он целыми днями просиживал в комнате, ожидая, когда наступит ночь. Он только и делал, что ждал. Он осунулся и похудел. Время шло, Лицо не приходило, а Рори Тревор тщетно пытался ответить на вопрос: как ему поступить? Мучительные поиски ответа так издергали мальчика, что он заходился криком, стоило лишь кому-то к нему обратиться. Сестры больше не приближались к нему. Родителям до него по-прежнему не было никакого дела. Мальчик был бледен, руки дрожали, изо рта вылетали брызги слюны, когда он жарким шепотом звал Лицо. Но оно не возвращалось!..

Однообразной вереницей проходили дни, приближаясь к середине августа. Шестнадцатого числа мальчик уже знал, что ему делать. Он больше не мог ждать: его крутило, как любителя героина, вовремя не принявшего дозу. Мальчик пришел к выводу, что надежнее убить… ВСЕХ! Тогда Лицо уж точно вернется. Конечно, существовала вероятность того, что погибнет кто-то невиновный, но Рори это не очень беспокоило. Он не был уверен на все сто, кто именно из них — подлый вор, поэтому, чтобы не ошибиться, он застрелит из отцовского ружья всех. Была еще одна причина, почему Рори торопился. Недосыпание из ночи в ночь сказалось на его состоянии. В те ненастные августовские ночи он все раньше и раньше погружался в дрему.

Иногда ему снились странные сны, множество снов, как бывает, когда в течение ночи несколько раз просыпаешься, запоминая в результате большинство сновидений. У Рори мурашки бегали по спине, когда он вспоминал свои сны, тем более что он даже не был уверен, было ли это все действительно во сне. Когда Рори сидел по обыкновению за столом, положив тяжелую, словно разбухшую голову на руки, сложенные перед собой, за своей спиной он слышал время от времени чье-то дыхание. Кто-то стоял сзади и дышал, тяжело и надсадно, как дряхлый, немощный старик. Этот старик ничего не говорил, он лишь смотрел Рори в спину, и мальчик понимал — он так немощен, что не может ПРОИЗНЕСТИ ни слова. Рори чувствовал, что старик каким-то образом надеется на него. Надеется с помощью Рори стать крепче, одолеть эту дряхлость, заставляющую его дышать, словно выбросившийся на берег умирающий кит. Рори Тревор не знал, как тот собирается это сделать, но чувствовал, что с его помощью у него это получится! Иногда мальчику хотелось повернуться и попросить старика оставить его одного; Рори неприятно было ощущать это присутствие, это дыхание, наполнявшее комнату страхом. Но тело не слушалось, язык деревенел, и Рори так и сидел, не в силах обернуться, чтобы посмотреть назад. Возможно, это было во сне, а быть может, наяву! Рори не поручился бы ни за что. Иногда его голову словно тяжким грузом придавливало к столу, мысли путались, как у человека, на миг задержавшегося на границе сна и бодрствования, и Рори смутно ощущал, что его кто-то трогает за волосы, касаясь пальцами макушки. Мальчик был не в силах поднять голову. Касание было каким-то требовательным, наподобие того, как заговорившаяся с подругами мамаша бессознательно сжимает ручонку сына, тянущего ее за полу плаща. Тот, кто касался Рори, по какой-то причине по-прежнему сохранял молчание, но он чего-то хотел от мальчика. Касание было легким, и Рори оно очень не нравилось. Тревор-младший подсознательно хотел избавиться от этого молчаливого присутствия. Через несколько таких ночей, находясь в каком-то полуобморочном состоянии от перенапряжения и бессонницы, Рори решил, что этот «кто-то» уйдет, если вернуть Лицо; тогда уже никто не посмеет докучать ему ни своим дыханием, наполнявшим воздух гниющей старостью, ни прикосновением, отвратительным настолько, что с сравнении с ним шевеление полураздавленного жука на лице показалось бы забавой. А чтобы пришло Лицо, необходимо убить того, кто его не пускает; но этот человек — один из живущих в доме, значит, нужно убить всех! Время, когда Лицо вернется, неуклонно приближалось, и это вселило в Рори чуточку оптимизма. Конечно, его терзали сомнения, но все находилось в его руках. Поздним вечером шестнадцатого августа Рори сидел, не переставая улыбаться: оставалось недолго!!

Еще днем ему вдруг захотелось устроить что-нибудь этакое. Вечером он с удовольствием послушает истошные вопли и разъяренные крики. Вся его семья доживала последние дни, так что пусть поразвлекаются. Естественно, подлый вор был, скорее всего, один, но Рори доставляло все больше удовольствия думать, что в заговоре против него участвует вся семья. В этом случае его давно задуманные действия будут ничем иным, как тонко рассчитанным контрударом. Все они — воры и получат по заслугам! Рори терпеливо ждал. Он слышал, как отец по непонятной для него причине обругал и ударил Анну. Затем прошел в ванную. Младшая сестра, всхлипывая, поднялась к себе. Рори осторожно вышел из комнаты и последовал за сестрой. Интуиция шепнула ему, что нужно попробовать: матери и Стефи не было дома, а Анна неожиданно получила хорошую трепку и сейчас вряд ли будет очень наблюдательной. Рори подошел к комнате сестер, дверь была закрыта неплотно. Лишь теперь он понял, что все не так просто. Анна может заметить его! Жаль, что сестры живут в одной комнате. Иначе было бы легче осуществить свой план. Но он решил не останавливаться. По большому счету, ему наплевать на любые последствия; только будет обидно, если не удастся выполнить задуманное до конца.

Рори приоткрыл дверь, просунул голову. Анна лежала на своей кровати справа у стены, уткнувшись лицом в подушку. Ее худенькие плечики вздрагивали, она по-прежнему плакала. «Отлично, — подумал Рори, — отлично». В глаза бросилась кукла Стефи, усаженная на столе у окна между изголовьями кроватей сестер. Кукла смотрела на него своими остановившимися, широко раскрытыми глазами неестественного цвета. Рори улыбнулся ей как давней знакомой. Это была любимая кукла десятилетней Стефи, заявившей, что не расстанется с ней, даже когда выйдет замуж. Стефи назвала ее Розмари. Она была просто без ума от этой куклы. Розмари подарили дочери родители в апреле, когда ей исполнилось десять лет. «Всего четыре месяца, всего четыре месяца суждено было тебе, Стефи, играть с ней; очень жаль, очень». Осторожно, словно передвигаясь по тонкому льду, Рори направился к столу. Розмари по-прежнему смотрела на него своими синими, ничего не выражающими глазами. Она была в розовом коротком платьице, почти полностью открывавшем ее ножки цвета слоновой кости. Рори улыбнулся. Анна по-прежнему плакала, не подозревая, что ее братец, задумавший дурное, находится от нее всего в нескольких футах. Внутренний голос Тревора-младшего опять начал свой монолог:

«Девочки плохие, они все плохие. ВСЕ! Они ПЛОХИЕ!»

Рори приближался к столу. Он уже перестал следить за своей младшей сестрой в уверенности, что Анна проплачет столько, сколько ему будет нужно. И не услышит его. Ну, если только он не начнет орать, словно его режут ножом, или тормошить ее изо всех сил. Но естественно, Рори не сделает этого. Конечно нет. Он улыбался. Кукла уже совсем близко, синие глаза без всякого удивления смотрят на него. Рори остановился.

— Ну что, Розмари? — прошептал он так тихо, что не расслышал сам себя. — Ты можешь уйти от плохой девочки Стефи? Ведь девочки ВСЕ плохие. Не так ли?

Розмари ничего не ответила. Рори не имел ничего против. С детских лет Тревор-младший заметил, что уж на что отвратительны мальчишки, — девочки еще хуже. Они постоянно шептались друг с другом, смеялись без причины, и Рори всегда чувствовал себя при них неуютно, если не сказать больше. Однажды, пять лет назад, он вдруг понял, что ему нравится одна девочка. Рори был недоволен собой, но… в то же время это чувство, дотоле ему незнакомое, было приятно. Он был слишком юным, в таком возрасте мальчики еще не встречаются с девочками. Рори не понимал, что с ним творится, но ему уже казалось недостаточным осторожно посматривать (чтобы никто не заметил) на предмет обожания. Он так и не подошел к той девочке; он был уверен, что она не захочет с ним дружить. Она высокомерно не замечала его, а кроме того… эта девочка нравилась не одному только Рори, и мальчик вдруг осознал, среди всех остальных его она уж точно не выберет! Постепенно чувства ослабевали, Рори забывал, что когда-то ему нравилась девочка. У него имелись дела поважнее; например, общение с Лицом. Рори давно забыл, как звали ту девочку. Но сейчас, стоя перед куклой сестры, Рори вдруг вспомнил: ее звали… СТЕФАНИ! Улыбка не сходила с лица Тревора-младшего. Его больной мозг внезапно извлек из кладовой памяти деталь, которую, казалось, уже невозможно было вспомнить. Но Рори вспомнил. Вспомнил, как однажды, проходя на большой перемене мимо группы девочек, среди которых была и Стефани, он краешком уха расслышал, что она говорила про какую-то куклу. ТОГДА Рори не понял, о какой кукле шла речь, но СЕЙЧАС последний кусочек калейдоскопа встал на место. ТА Стефани, естественно, говорила про ТАКУЮ же куклу, как у его сестры. Ничего, что игрушки, подобные Розмари, поступили в продажу всего два года назад, и у Стефани-одноклассницы не могло быть такой куклы. Ничего. Такие плохие девочки всегда найдут выход из затруднительного положения. ТА Стефани своровала где-то Розмари еще до того, как их начали продавать. Плохие девочки всегда так поступают, и Рори не удивится, если окажется, чего его сестра Стефи первая предложила переманить у Рори Лицо.

— ДЕВЧОНКИ ВСЕ ПЛОХИЕ! — констатировал Рори Тревор, аккуратно беря любимую игрушку сестры, чтобы тут же покинуть комнату.

Анна продолжала плакать.

Стефани Тревор уже протянула руку к дверной ручке, когда в глаза ей бросилось что-то розовое. Стефи нагнулась. Это был кусок розовой ткани. Минуту она рассматривала обрывок на своей маленькой ладошке. Сначала возникли смутные ассоциации, но скоро Стефи уже не сомневалась, что держит клочок от платьица Розмари. Девочка едва сдержалась, чтобы не завыть, как ошпаренная кипятком собака. В свои десять лет Стефи была достаточно умна, чтобы делать логические умозаключения.