Салли Хокинс уговаривала мужа ехать вместе с ней, но Гэл сослался на чрезвычайную занятость. Впрочем, даже не будь он занят, причина все равно бы нашлась. Он недолюбливал многочисленную, шумную до одури родню жены. И если, по его мнению, самым удачным отдыхом можно было считать недельку-другую, проведенные в собственном летнем доме на озере среди леса, то самым неудачным, с длиннющим знаком минус получался уик-энд в кругу жениной родни. Снова осточертевшие до отвращения вопросы, почему они с Салли не заводят детей, и тому подобное… И хотя он уже привык к этому, а жена, как обычно, будет отшучиваться (почему-то до сих пор она не смогла признаться своим, что не может иметь детей), все равно эти разговоры крайне неприятны. К тому же от таких визитов никакой пользы, одна нервотрепка. Посмотреть же на сопливого младенца, писающего в свою кроватку каждые два часа, — это сомнительное удовольствие. Гэл был не из тех, для кого каждый ребенок красив. Да, бывало, ему нравился какой-нибудь ребенок, но только не собственные племянники, все уродливые и сопливые как на подбор. Хокинс не желал улыбаться через силу, выказывая тем самым неописуемое счастье от созерцания маленьких племянников, пахнущих (пусть не сильно) свежими какашками, и сестры жены платили ему взаимностью.

Тридцативосьмилетний Хокинс был женат семь лет. Поначалу он с болью воспринял известие, что Салли бесплодна, но постепенно смирился. Последние годы Гэл был даже доволен, что избавлен от бесчисленных проблем, связанных с воспитанием детей. К тому же отсутствие собственного потомства сводило к минимуму контакты с родственниками. Словом, Салли чисто символически предложила мужу экскурсию в Линн. Гэл, как обычно, отказался, оставшись один как минимум до вечера во вторник.

Он не относился к числу тех мужчин, которые, так сказать, живут, чтобы есть. Гэл был среднего телосложения и при росте немногим ниже шести футов весил около ста семидесяти фунтов. Он не был гурманом, и Салли не составляло труда удовлетворять его запросы. Отъезд жены нисколько не стеснил его. Вчера вечером, еще до того, как Ларри, раскрасневшийся, запыхавшийся, с округлившимися глазами, будто увидел привидение, сказавшее ему «Хэлло!», приехал к Хокинсу, Гэл сидел у телевизора и смотрел баскетбол. В перерыве матча он вдруг почувствовал сосущую пустоту в желудке. Констебль удивился, ведь не прошло и часа после ужина, причем довольно плотного. Именно тогда он улыбнулся при мысли, что стоит уехать жене, как его потребности в еде возрастают. Хокинс приготовил себе здоровенный сандвич с сыром и сковороду лапши. На время голод отступил. Во всяком случае, эту неприятную пустоту в желудке Гэл почувствовал вновь, лишь когда ложился спать. Объяснение было донельзя простым — после всего случившегося, после очередной странной смерти он переволновался, так что нет ничего удивительного в том, что проголодался. Когда нервничаешь, расходуешь массу энергии. Уже засыпая, Гэл как будто бы увидел себя со стороны открывающим холодильник и тянущимся к банке пива. На ночь он никогда не ел и, пожалуй, этому правилу и был в основном обязан тем, что до сих пор не оброс жиром.

Ночью Хокинс неожиданно проснулся. От голода. Именно от этого. Он попытался было не обращать внимания на свирепое урчание желудка, но тщетно. Заснуть вновь не удавалось. Пришлось подняться, пройти на кухню и съесть кусок сыра. Хокинс запил экстренную трапезу несколькими глотками кипяченой воды из чайника и отправился назад в спальню. Сон пришел быстро.

Сегодня с утра Хокинса волновали иные проблемы, поэтому ночная прогулка вылетела из головы. Правда, Хокинс позавтракал плотнее обычного, а дожидаясь шерифа, в течение двадцати минут выпил две чашки кофе, положив в каждую по три ложки сахара, хотя обычно клал две. Только сейчас он осознал, что сделал это именно потому, что слишком быстро проголодался после завтрака. Наконец зверский (неизвестно откуда взявшийся) аппетит заставил обратить на себя внимание, заявив о себе, что называется, во весь голос. Никакой Андерсон был не в силах теперь занимать мысли Гэла. Прошло всего пять минут после ухода Лоулесса, а Хокинс уже не мог сосредоточиться на деле. Перед глазами стояли пудинги со всевозможных прошлых празднеств, и в конце концов Хокинс сдался. Глупо размышлять на пустой желудок. Не помогла и третья чашка кофе с умопомрачительным количеством сахара, превратившим этот кофе в сироп. Гэл решил зайти в кафе «Аделаида» напротив магазина дешевой одежды в полуквартале от здания муниципалитета. В кафе он оказался первым утренним посетителем. Хокинс заказал себе две порции жареной картошки с гарниром и внушительный десерт. После того как официантка принесла заказ, Гэлу вдруг подумалось, какие у нее были бы глаза, узнай она, сколько уже успел поглотить пищи их утренний клиент. Но улыбки эта мысль не вызвала. Мало того, что его возросший аппетит причинял ему некоторые неудобства, — он к тому же породил где-то в глубине души пока что еле ощутимое беспокойство. Гэл молча съел все подчистую и, наскоро рассчитавшись и оставив на чай, быстро покинул кафе, испугавшись своего стремления (ужасно сильного) взять еще и мороженого с клубникой, так как в желудке (несмотря на только что съеденное) оставалось довольно много свободного места.

Хокинс поехал домой. Там он постарается обдумать сложившуюся в Оруэлле ситуацию. В тишине и спокойствии. Не удержавшись, Хокинс купил по дороге несколько пакетов картофельных чипсов, пакет молока и три бутылки пива. Гэл был уверен, что это понадобится ему нескоро, он и купил-то это в основном потому, что надеялся сегодня «посидеть на диете», несмотря на то, что Салли, уезжая, наготовила ему еды. Одна полка холодильника была буквально забита гамбургерами. Констебль, переступив порог своего дома на Солс-стрит, сразу понял, что снова хочет есть. В доме пахло жареным (наверное, бараньим) мясом. Запах был очень слабый. Но был. В первое мгновение Гэл подумал, что вернулась Салли. Это было вообще-то вполне вероятно, хотя и немного удивило его. Хокинс вошел в кухню, но… никого там не обнаружил. Откуда запах? В доме совсем недавно кто-то жарил мясо. Может, Салли вернулась, приготовила ему ленч, после чего поехала по своим делам, справедливо полагая, что муж еще на работе? Однако на столе ничего свежеприготовленного не оказалось. Пусто. Гэл прошел в гараж. «Олдсмобиля» Салли не было. Она не возвращалась. Тогда откуда запах? Гэл помнил вещи, в которых жена уехала. На всякий случай она взяла зимнюю куртку. Хокинс пошел в спальню, порылся в шкафу. Нет, теперь он был уверен, что жена не приезжала, Салли обязательно сменила бы дорожную одежду.

Гэл поскреб подбородок, думая о жене, но его опять отвлек запах. Он проникал и сюда, властвуя не только в прихожей. Запах напоминал нечто живое, мешавшее думать о нужных вещах, заставляя воображение рисовать картины ломящихся от деликатесов столов, жарящихся на вертеле баранов, вежливую улыбку на лице повара из китайского ресторанчика, предлагающего свое фирменное блюдо, например печень бабуина с бамбуком в соевом соусе, и многое другое, так или иначе связанное с едой, причем с едой вкусной и дорогой. Гэл прогнал наваждение и вышел из спальни.

Запах не переставал преследовать полицейского, вызывая странные, неприятные ощущения. Казалось, желание поесть и прилечь после этого на диване в гостиной стало целью его жизни. Баранину сменял гамбургер величиной с Пентагон, который, в свою очередь, уступал место тарелке со спагетти, и ничего другого в голову не лезло. Противиться желанию поесть не было сил. Запах кружил голову, сводил с ума, наполнял рот слюной. Продираясь сквозь пелену дурмана, Гэл вдруг удивился: почему в доме стоит запах жареного мяса, хотя никакого мяса нет? Но удивление исчезло, словно запотевший от дыхания круг на стекле. Гэл понял, что хочет есть по-настоящему, и аппетитный запах тут ни при чем: он проголодался. Вспомнив, что прошло не больше получаса, как он позавтракал (второй завтрак за утро) в «Аделаиде», Хокинс встревожился всерьез. Однако главной проблемой оставался голод. Такой, словно он ничего не ел целые сутки. Гэл разогрел остатки лапши, приготовил яичницу-глазунью, прибавил к этому три бутерброда с колбасой и приступил к своему завтраку, уже третьему за это нескончаемое утро. Взглянув на большие квадратные часы на своей левой руке, Гэл отметил, что еще нет и десяти часов. Раздражение и нешуточный испуг отступили, как только он проглотил первый кусок.

Покончив с едой, Хокинс достал из холодильника банку пива, подумал, не захватить ли еще чипсов, решил обойтись без них и направился в гостиную. Минуту он смаковал, лежа на диване и глядя в окно на серое осеннее небо, приятное чувство сытости и растягивал время перед тем, как приняться за пиво. Запах исчез, и Хокинс сам удивился, насколько ему тяжело сейчас думать об его источнике. Гэлу было все равно. За это утро он столько раз буквально умирал от голода, что сейчас не желал ни на минуту отвлекаться от наслаждения ощущением набитого желудка. Какая разница, откуда шел запах жареной баранины, главное, что это был не запах дыма или дерьма.

Гэл перевел взгляд со свинцового неба на банку, которую держал в левой руке, и решил, что пора заняться делом. Он отогнул колечко и… звук отскакивающей крышечки прозвучал так громко, что у него екнуло сердце. Констебль невольно прислушался к тишине… и вдруг вспомнил, на минуту замер, погрузившись всем своим существом в воспоминание. Тело его напряглось от усилий восстановить в памяти малейшие детали ночи с субботы на воскресенье.

Именно чпоканье открываемой банки вернуло констебля назад, к событиям той ночи. Гэл совсем забыл, что, как и прошедшей ночью, он вставал, неожиданно проснувшись, и ходил на кухню, чтобы глотнуть пива. Но эти две ночи, вернее, оба случая резкого перехода от сна к бодрствованию разительно отличались друг от друга. Сегодня ночью он спал один (Салли уехала) и проснулся от голода. Ему хотелось есть так, что он не мог спать. Ночью же с субботы на воскресенье все происходило иначе.

Пробуждению предшествовала какая-то продолжительная прелюдия, похожая одновременно и на сон, и на явь. Когда Гэл все же очнулся ото сна, то решил, что это было сновидение, хотя очень правдоподобное. Такие сны часто остаются в памяти, если человека резко разбудить. Он хотел пить, а когда хочется пить, то обычно лучше всего утоляет жажду пиво. Ничего удивительного. Гэл посмотрел на Салли, заворочавшуюся в постели, и все, что предшествовало его пробуждению, отступило на задний план. Сейчас же, открыв банку, Гэл столкнулся со случаем, когда какая-нибудь сцена, звук или запах вдруг переносит человека в прошлое. Если бы он не взял с собой эту злополучную банку пива, то навряд ли вообще что-нибудь бы вспомнил. Однако он это сделал — и ему пришлось заново переживать уже происшедшее. В ту ночь они с Салли занимались любовью. Обычно это происходило не чаще одного раза в неделю. Но в тот вечер жена читала какой-то любовный роман и завелась. Завела и Гэла. Он устал и даже поленился сходить в ванную. Уже засыпая, подумал, что хорошо бы глотнуть воды. Но до того, как он проснулся, мучимый жаждой, произошло еще кое-что…

Воспоминания складывались из разных кусочков, словно калейдоскоп. Гэлу показалось, что он слышит чей-то голос. Сон не отпускал его, и все же он как будто слышал, как кто-то разговаривает. Голос был старческим. Старик бубнил что-то, стоя в начале подъездной дорожки. Создавалось впечатление, что он с кем-то разговаривает. Настырно, с сарказмом, уверенный в собственном превосходстве. Словом, неприятный старик. Второго собеседника не было слышно, по крайней мере, Гэл так и не услышал с его стороны ни единого слова. Он на миг представил себя на месте неизвестного и решил, что тоже счел бы за лучшее не спорить с выжившим из ума стариком… Что же произошло затем? Гэл едва не расплескал пиво, вспомнив, что именно он услышал. Он не разбирал слов, но, несмотря на это, уже составил некоторое представление о старике. Гэл почему-то был уверен, что старикашка очень низкого роста и обязательно с белой бородой. Несмотря на свою старость, он тот еще тип и, быть может, не просто неприятен, но и похуже. Тот, кто с ним разговаривал, точнее, был слушателем, поступал правильно — с таким человеком спорить бесполезно. Но стоило Гэлу обозвать про себя старика выжившим из ума, как вдруг он стал различать его слова. До того момента Хокинс был сторонним наблюдателем (слушателем) разговора двух людей. Конечно, сон продолжался, но Гэл вдруг понял, что он совсем не посторонний. Старик неожиданно замолчал и зло процедил: «Скорее, это ты выжил из ума, Гэл, а не я». От неожиданности констебль чуть не закричал. Он всего лишь подумал, а старик, этот мерзкий, противный старикашка, будто прочитав его мысли, сделал ему внушение (мягко сказано) и залился лающим смехом. Гэл хотел было что-то сказать в ответ, но не видел, к кому обращаться. Он находился в доме, в своей спальне, рядом со спокойно спавшей женой, а старик — на улице, вне поля зрения. Не видя собеседника, Гэл не мог сосредоточиться на том, что хотел бы сказать. После странной реплики, если только его собеседник не был тезкой Гэла, старик замолчал и словно затаился. Это молчание не прибавило желания ответить на слова старика. Хокинс уже было решил, что его сновидения потекут теперь в ином направлении, нагромождая другие впечатления, когда старик вновь дал о себе знать:

— Ну, долго ты еще будешь молчать? — Резкое причмокивание губами, словно дед предвкушает, как будет поглощать что-то вкусное и ранее недоступное.

Гэл почти видел, как во все стороны брызнула слюна. Но страха не было. Мало ли какие странности происходят во сне? Желание спать навалилось на него с удвоенной силой. Спать, спать, спать…

— Подожди, не засыпай, Гэл! — слышится голос старика. — Ты же хотел пить.

Гэл морщится. Его уже утомил этот надоедливый старик. Старый дурак! Констебля не смущает даже то, что дед может узнать, что он о нем думает. Пить? Да, он хотел пить, но какое до этого дело старому пердуну?

— Гэл! Выпей пива! У тебя в холодильнике осталась всего одна баночка. Я хотел ее выпить, но решил оставить тебе, Гэл! — Мерзкий хохот заставляет Гэла вздрогнуть. — Я оставил пиво специально для тебя, Гэл. И даже не прошу сказать мне спасибо. Просто выпей и не говори мне спасибо!

«Какой наглый старик», — хотел сказать Гэл, но язык прилип к нёбу, словно Дон-Жуан к очередной подружке после продолжительного перерыва в похождениях. Горло пересохло. Пить хотелось просто ужасно. Но старик, похоже, — наглец, лазает по чужим холодильникам.

— Мне это можно, Гэл, — пробубнил невидимый собеседник. — Я старался для тебя. Искал тебе попить. Ведь ты хочешь пить, хочешь пить, хочешь пить, хочешь пить… — заладил старикашка.

— Заткнись! — не выдержал Хокинс.

Это единственное слово вырвалось из пересохшего рта с громадным трудом, причинив отлипшему языку острую боль. Гэл не узнал звук собственного голоса. Он получился хриплым, чужим. Боже, как хочется пить! Неужели во сне можно ощущать подобную жажду? Или этот бред ему снится из-за настоящей жажды? Гэл не знал. Что-то произошло, и ему вдруг стало совсем нехорошо. Судя по всему, старик решил приняться за него как следует. Голос звучал теперь ближе, хотя сам старик, несомненно, оставался вне дома.

— Гэл, я очень беспокоюсь за тебя. Жажда — дело нешуточное. Ты должен встать и выпить пива. Должен, Гэл. Иначе умрешь! — Старик хихикнул. — Ты должен слушаться старших, Гэл! Ведь я тебя старше.

Темнота перед глазами уступила место серой плотной пелене, и через эту ненадежную защиту Хокинс увидел неясные очертания. Силуэт старика. Так и есть. Он очень маленький и с белоснежной бородой. Одет донельзя странно. Впрочем, от этого полоумного можно ждать чего угодно. К чему этот желтый пояс, перехватывающий талию? А дурацкий колпак? Но жажда погасила даже проблески любопытства. Хокинсу стало все равно, как ему удается видеть старика, не поменяв даже положения своего тела. Хотя часто ли сны бывают логичны?

— Я тебе нравлюсь, Гэл? — залепетал старик. — Скажи, я тебе нравлюсь?

«Ты что, девочка, чтобы нравиться?» — подумал Хокинс. После одного-единственного слова он не мог уже ничего произнести. Жажда жгла горло, и этот мелкий старикашка мешал ему спать совсем некстати. Возможно, без его лепета Гэл забыл бы о своей жажде.

— Гэл! Тебе нужно выпить пива! Встань и выпей! — В голосе белобородого старика проскользнула требовательная, хищная нотка.

Пожалуй, Гэл был не против пивка, но желание спать (и недовольство советами старика) держало страдавшего от жажды, словно путы. Где-то глубоко, на дне подсознания, настойчивая мысль буравила мозг, убеждая не слушать старика ни в коем случае. Лучше умереть от жажды, чем следовать советам полоумного деда. Наверное, Гэл повиновался бы своему внутреннему голосу, если б только старичок замолчал. Однако белобородый и не думал замолкать.

— Гэл, вставай! Или умрешь! — Дед противно хихикнул. — Вставай и выпей пива. Вставай или умрешь, вставай или умрешь, вставай или умрешь…

— О Господи! — застонал Гэл. У него не было сил даже заткнуть уши. — Прекрати, слышишь? Прекрати! Замолчи, ради всего святого!

— Но ведь ты хочешь пить! — В голосе старика звучало удивление. — Встань и выпей пива! Ты же хочешь пить, Гэл!

— Уйди! — еле выдавил из себя Хокинс. Какой-то странный дурман не отпускал его. — Отстань от меня, пожалуйста. Оставь меня в покое.

— Э-э, нет, Гэл! — зло прошипел старик. — Ты хочешь пить. Тебе плохо, тебя мучит жажда. Ведь тебе плохо, Гэл? И ты будешь рад даже глотку воды. Я должен позаботиться о тебе, Гэл, иначе ты умрешь. И я предлагаю тебе пива! Целую банку пива!

— Кто ты такой, чтобы обо мне заботиться? — шепотом спросил Гэл. Он вдруг вспомнил, что рядом спит жена, и своим разговором они рискуют ее разбудить.

— Гэл, вставай и выпей пива! — Старик так будто и не слышал, что ему сказал Гэл. — Пиво отменное. Ведь тебе нравится «Будвайзер»?

Пелена не то чтобы рассеялась, она стала тоньше, и Хокинс теперь мог видеть старика еще лучше. Тот сидел то ли на крыше, то ли на какой-то ограде и… болтал ножками. Он был плотно сбитый и… Гэл решил, что это, скорее всего, карлик. Крохотный, не более четырех футов ростом. И еще до того как низкорослый белобородый старик затянул свою старую песню, душу Гэла поглотил страх, поглотил без остатка. В какой-то момент Гэл ощутил, что это не сон. Слишком уж все реально. Тем более что на несколько секунд им овладела уверенность, что старик сидит не на крыше, а… на столе. Сердце подпрыгнуло, и Гэл чуть не закричал. Но старик упредил его:

— Видишь, Гэл, какая чепуха тебе лезет в голову? Все оттого, что из-за жажды ты скоро совсем свихнешься.

В самом деле, как человек может сидеть на столе и казаться таким маленьким, словно он нескольких дюймов ростом? Как хочется пить! Почему ему так тяжело вставать? Болтовня белобородого обладает чем-то магическим, не давая ему подняться. Гэл чувствует, что, не будь поблизости этого странного деда, он давно бы встал. Встал бы, если б не старикашка, который требует, чтобы он поднялся… это противоречие еще больше пугает Гэла.

— Вставай, Гэл! — И… слышится звук откупориваемой банки. — Ах! Вкусное пиво, Гэл! Присоединяйся!

Хокинс с трудом поднимает тяжелые веки, но у старика нет в руках никакой банки. Звук по-прежнему стоит в ушах, словно в доме появилось эхо.

— Вкусное пиво! — повторяет старик, и Гэл уже не задается вопросом, где же у него банка. Рук карлика не видно, он продолжает болтать ножками. — Присоединяйся, Гэл! Вкусное пиво!

Какая, к черту, разница, где банка, где сидит полоумный карлик и каким образом Гэл умудряется видеть его у себя в спальне? Главное — наконец промочить горло, иначе не стоит удивляться, если ему приснится что-нибудь еще пострашнее…

— Черт с тобой, — процедил Гэл. — Я встану, встану! Только заткнись, заткнись! Я не хочу тебя больше слышать!..

Гэл посмотрел туда, где вроде бы сидел старик. Это был невысокий прикроватный столик. Естественно, там не было никакого старика. «Наверное, — подумал Хокинс, — я не заметил, как проснулся». Рядом, мирно посапывая, спала жена, свернувшись у него под боком, словно нагулявшаяся кошка. Ветер швырял в окно сухие листья, шурша ими о стекло, завывал под крышей. Нигде не слышно никаких голосов. Гэлу очень хочется спать, но еще сильнее желание пить. Он даже улыбнулся. Вот поленился встать после занятий сексом, а теперь все тело горит, как будто лежал на солнцепеке.

Гэл осторожно выбрался из-под одеяла и, отыскав в темноте ногами тапочки, направился на кухню. Жажда мучила так сильно, что ему даже во сне хотелось пить, а какой-то карлик-старикашка требовал, чтобы он встал и выпил пива.

Что ж, неплохая идея! Он выпьет пива. Одна банка в холодильнике есть. Гэл вошел на кухню, не включая света, подошел к холодильнику и достал банку. И… — «Присоединяйся, Гэл!» — банка оказалась открытой. Гэл с недоумением уставился на отогнутое колечко, у него задрожали руки. «Присоединяйся!»

Гэл отлично помнил, как после ужина раздумывал, выпить пиво сейчас или оставить на утро. Затем, решив, что калорий на ночь принято более чем достаточно, захлопнул дверцу холодильника. Пиво осталось нетронутым. И вот теперь он держал банку, из которой явно кто-то пил. Гэл встряхнул ее. Судя по плеску, пива осталось чуть больше половины. Но в любом случае, банку кто-то открыл и приложился к ней. «Присоединяйся…» Пиво, недопитое пиво легонько плескалось в дрожащей руке Гэла, словно речная волна о борт лодки. «Присоединяйся! Вкусное пиво!»

Гэл — сам не зная, не ведет ли он себя по-идиотски, не притрагиваясь к пиву, — принялся усиленно припоминать, просыпался ли он уже разок этой ночью, в тщетной надежде, что все так и было и он просто забыл, как проснулся, пошел в кухню и выпил полбанки пива. Нет, этого не было, он не просыпался. Кто же тогда открыл банку? Может, это Салли решила побаловаться пивком? Гэл медленно покачал головой: жена на дух не переносила пиво. И никакие разговоры о том, что в некоторых странах Европы у некоторых женщин пиво — любимый напиток, не помогали. Салли только морщилась да называла этих женщин дурами. Нет, жена этого не делала. Гэл попытался унять дрожь. Пересохшее горло и требующий влаги организм не давали больше времени на раздумья. Он махнул рукой и, приложившись губами к банке, опустошил ее до конца. Сразу стало легче. В тот момент сомнения исчезли — удовлетворенный Гэл вернулся в спальню и заснул моментально, как после снотворного.

Сейчас, глядя в кружочек, где виднелась темная жидкость, Хокинс испытывал двойственное чувство. С одной стороны, он не видел ничего дурного в том, что допил пиво. Вполне естественно, проснувшись ночью, забыть, что сам и начал банку. С другой стороны, оживший в памяти сон отдавал чем-то зловещим. Белобородый старик казался удивительно реальным. Конечно, это был всего лишь сон, и Гэл давно бы забыл о нем, если бы не опустошенная наполовину банка. «Присоединяйся», а перед этим отчетливый звук открываемой банки. Несмотря на кажущийся бред, пиво действительно кто-то выпил. В воскресенье утром, перед отъездом жены Гэл спросил ее, нет ли у них где-нибудь пива (хотя прекрасно знал ответ на свой вопрос), Салли недовольно пробурчала, что, мол, сколько его можно пить. Гэл к этому времени совершенно забыл про сон, в котором белобородый старик предложил ему пиво. Салли уехала, и Гэл остался один. Днем он купил себе шесть банок пива. Следующей ночью он проснулся уже от голода. Но заглушил голод пивом. На этот раз он снова пил из уже открытой банки, но ничего странного в этом не усмотрел, так как помнил, что лично поставил ее в холодильник недопитой. Обычно Гэл допивал банку, но в тот вечер, едва приложившись к пиву, понял, что после сытного ужина любимый напиток тяжело идет. Теперь Гэлу стало казаться, что пива осталось меньше, чем было, когда он ставил банку. Предположение перерастало в уверенность, и он поставил свое пиво на пол возле дивана.

Гэл понимал, что, возможно, ошибается, но это уже превращалось в навязчивую идею. В его отсутствие кто-то притрагивался к пиву. Каким-то образом кто-то пробирался в дом и отпивал немного пива. Гэл опять почувствовал голод, и это привело его в отчаяние. Если бы рядом была жена, Гэл поговорил бы с ней, но он был один, а желудок, словно взбесившись, требовал пиши. Мужчину захлестнуло чувство страха. Он взял банку и жадно начал пить. Казалось, что пиво еще больше раздразнило аппетит. Гэл попытался думать о чем-нибудь другом, но перед глазами было только съестное. Попытка сосредоточиться оказалась напрасной, тогда Хокинс дал себе зарок, что ничего не возьмет в рот по меньшей мере до вечера. Однако на практике все оказалось гораздо сложнее.

Не больше десяти минут Хокинс боролся с собой, пытаясь заслонить стоявший перед его мысленным взором стол, ломившийся от яств, воспоминаниями приятных и не очень приятных эпизодов из своей жизни. Но желудок победил. Гэл не выдержал и почти бегом направился на кухню.

Как он ни спешил, но волей-неволей ему пришлось на минуту задержаться в прихожей, где его взгляд приковали к себе старые настенные часы, которые показывали без двадцати минут пять вечера. И они не стояли. Хокинс превосходно слышал их тиканье, а секундная стрелка, как рабочая лошадка, обегала очередной круг. Расширившимися глазами Гэл смотрел на часы, с трудом соображая, когда наступил вечер. Чертыхнувшись, он вернулся в гостиную, взял свои наручные часы и… без двадцати пять. Искать другие часы по дому не имело смысла. В то же время не было никакого смысла и в том, что он видел. Наручные часы шли точно. Хокинс вернулся домой около десяти утра. На диване он лежал максимум пятнадцать минут. В любом случае сейчас никак не могло быть больше одиннадцати часов. Недоумение переросло в панику. Она накатилась на мозг, словно грозный морской вал — на одиноко торчащий риф. Не давал забыть о себе и ноющий желудок. Но все же Гэл вспомнил!.. Вспомнил, о чем говорил в его кабинете Пит Андерсон, когда был еще жив. Он говорил что-то о времени. О том, что оно… с ним произошло нечто необъяснимое, и… Ледяные пальцы ужаса закопошились в волосах на затылке Гэла.

«Звонить Чарли, немедленно», — мелькнуло в голове.

Желудок наладил уже целый оркестр звуков. К этому добавилась сосущая боль. Мозг туманили воображаемые запахи пищи. Гэл нетвердой поступью, держась за живот обеими руками, чтобы уменьшить неприятные ощущения, подошел к телефону и набрал номер Лоулесса. Занято. Короткие гудки отдавались болью в желудке. В довершение всего тело охватила внезапная слабость, руки задрожали. Надо позвонить еще раз. Но Хокинс вдруг подумал, что у него не хватит сил добраться до кухни, если он промедлит еще минуту.

«Не уходи, Гэл, ни в коем случае не уходи, — шептал внутренний голос. — Дозвонись до шерифа, обязательно дозвонись».

Перед глазами неожиданно встал приснившийся белобородый старик в странном, безобразном колпаке. Старик смеялся. Это вызвало еще одно воспоминание, и Хокинс побелел. Пит Андерсон упоминал о таком факте, как чей-то смех, похожий на старческий. Его якобы слышала Миранда незадолго до смерти. Смех старика! У Гэла волосы на руках встали дыбом. Нет, без Чарли не обойтись. Его нужно предупредить, но желудок уже сводили судороги. Кухня или телефон? Кухня — телефон? С чувством, что делает роковую ошибку, Гэл направился на кухню. Он надеялся позвонить позже. Действительно, что ему может помешать? А теперь кушать, кушать… На столе на большом десертном блюде лежало два громадных сандвича. Желудок заработал еще сильнее. Гэл колебался лишь одну секунду. Никакие попытки убедить себя в том, что на столе прежде не было ни сандвичей, ни десертного блюда, не смогли бы его удержать.

— Я просто не заметил их, — пробормотал себе под нос Хокинс и как дикое животное набросился на еду.