— Лучше, если его понесут воины, за которыми присмотрю я. Капитану же следует отправиться к себе. Так будет лучше.
      Странно, но я повиновался.
      Странным было не только это. В настоящее время я являлся тумаитом, но меня упорно донимали люди, точнее, их призраки. Меня не мучили безвинные жертвы Го Тин Керша, оставившего кровавый след на двадцати семи планетах. Меня донимали призраки моего человеческого прошлого, претендующие на то, чтобы считаться людьми.
      Но обо всем по порядку. Вернувшись к себе, я обнаружил гостя, уютно расположившегося на ложе для отдыха. При моем появлении гость издал радостное восклицание, однако даже не подумал о том, чтобы привстать. Это был Гумий, точнее, его артефакт, в чем я сумел убедиться, исследовав гостя силовыми линиями.
      На этот раз артефакт был выполнен куда более тщательно.
      Я имел дело не со сгустком первичной энергии, воплощенным в нестабильную форму. Это был фантом, обладавший некоторыми признаками клона. Он имел белковую структуру, причем его органы были приспособлены к условиям корабля. Артефакт вел себя так, словно и впрямь являлся Гумием.
      — Привет, приятель! — воскликнул он, не изменяя лежачему положению. — Как поживаешь?
      Я не ответил, с холодным любопытством изучая существо. По виду это был настоящий Гумий. Его облик был соблюден полностью, до мельчайших деталей. Создатель артефакта позаботился даже о том, чтоб облачить свое творение в наиболее подходящие случаю одежды. На этом Гумий была туника желтого, его любимого цвета, отороченная красной каймой. Одежда на первый взгляд незначительное свидетельство, — но она заставила меня призадуматься. Дело в том, что мой бывший приятель неизменно облачался, как и подобает пророку, в белую полотняную хламиду. Желтый цвет был его тайной мечтой, о которой знал, пожалуй, только я.
      Артефакт улыбался.
      — Что-то ты негостеприимен, дружище! А помнишь, как принимал меня в былые времена… Золотые чаши, тридцатилетнее вино, голенькие нэрси, порхающие по зале!
      Все это было. Ариман любил гулять на широкую ногу.
      — Помню. — Подойдя к ложу, я приказал: — Слезай. Это мое место.
      Гумий фыркнул.
      — Как ты, однако, невежлив!
      Спорить он не стал. Неторопливо опустив ноги на пол, артефакт с видимой неохотой поднялся. Я занял освободившееся ложе. Теперь все приличия были соблюдены.
      Я молчал. И даже не смотрел на Гумия. Вместо этого я разглядывал свою четырехпалую руку, причем делал это с таким усердием, словно видел ее в первый раз.
      Похоже, Гумий почувствовал себя уязвленным.
      — Ты даже не поинтересуешься, зачем я здесь? — с обидой в голосе спросил он.
      — Для начала я хотел бы выяснить, кто ты.
      — Разве Русий не узнает своего старого друга?
      — Друга — нет. Я вижу облик, который мне знаком, но это вовсе не означает, что суть соответствует облику.
      Гумий как-то рассеянно кивнул.
      — Оболочка и содержание не всегда идентичны. Но тебе придется согласиться с тем, что я Гумий.
      — Допустим, я соглашусь, хотя отчетливо вижу, что это вовсе не так. Что дальше?
      — Не знаю.
      — Странно. Твой предшественник был более целеустремленным.
      — Предшественник? — в голосе Гумия прозвучала заинтересованность. — О ком ты? Кто он?
      — Она. Сегодня я уже имел счастье встретиться с кусочком прошлого. Меня посетил артефакт с обликом Леды. Этот артефакт пытался убить меня.
      — Неудивительно. Леда всегда ненавидела тебя.
      — В прошлом, — поправил я. — Теперь мы почти дружим.
      — Ты видел ее?
      — Да, пару раз с тех пор, как оставил Землю. Она неизменно бывала со мной очень мила.
      — Это похоже на нее. Вонзая нож, она целует в губы. Мне кажется, это доставляет ей особое удовольствие. Леда сладострастна, словно царица Востока, — нравоучительным тоном проговорил артефакт.
      Не знаю почему, но я вдруг оскорбился.
      — Говори лучше за себя, умник!
      — Ладно. — Гумий выглядел смущенным. — Ты, кажется, вел речь о каком-то артефакте?
      — Даже о двух.
      — Второй — это я?
      На этот раз, похоже, собирался оскорбиться Гумий. Я оскалил в улыбке зубы. — Угадал.
      — Здесь ты ошибаешься.
      — Конечно! — Надеюсь, в моем голосе была солидная доза сарказма.
      — Я настоящий и докажу тебе это.
      — Попробуй.
      — Спроси меня о чем угодно, что, по-твоему, я должен знать.
      — Если ты настаиваешь… — согласился я без особого энтузиазма. У меня не возникало сомнений, что передо мной искусно сотворенный артефакт — артефакт высшего порядка. Он был значительно совершенней фантома, а по уровню организованности даже превосходил демона. Кое-какие из его функций можно было сравнить с моими, но, конечно же, он уступал мне, уступал решительно во всем. Я не исключал возможности, что артефакт способен зондировать сознание, и потому предпринял меры, чтоб мои мысли были надежно сокрыты. После этого я спросил:
      — Название адмиральского линкора альзилов?
      Это был вопрос из такого далекого прошлого, что почти никто уже не смог бы ответить на него. Однако Гумий не замешкался ни на секунду.
      — «Черная молния».
      — Правильно…
      Я был слегка озадачен. Впрочем, об этом могли знать и Леда, и Арий, и кто-то третий. Поэтому я задал еще один вопрос, ответ на который был известен лишь настоящему Гумию.
      — Под каким именем тебя знали в позднюю эпоху варварских королевств?
      — Риндиго Шестой, граф Обершира.
      — Ты вновь прав, — констатировал я. — Но это невероятно.
      — Что тебе кажется невероятным?
      — Об этом мог знать лишь настоящий Гумий.
      — Я и есть Гумий.
      — Приятель, — протянул я, стараясь оставаться учтивым, — тебя, должно быть, не предупредили, что я способен видеть то, что недоступно обычному восприятию. Я ощущаю твою внутреннюю суть. Если будешь настаивать на этой глупости, я могу рассердиться и разложить тебя на первоначальную энергию.
      Гумий всерьез задумался. Я наблюдал за тем, как его пальцы суетливо теребят алый подбой туники.
      — Да, ты прав, такая опасность существует, — наконец промолвил он.
      — И она куда более реальна, чем ты полагаешь. Мне начинают надоедать все эти загадки. Я хочу знать, кто ты и кем послал.
      — Но я действительно Гумий. По крайней мере, я воспринимаю себя им.
      — Возможно. Значит, тебе неизвестно имя твоего хозяина? — Артефакт сокрушенно покачал головой. — Тогда откуда ты взялся?
      — Я всегда был в этой комнате.
      — Ну, положим, не всегда. Ты мало напоминаешь предмет меблировки. Что ты помнишь о своем прошлом?
      — Все. По-моему, ты уже имел возможность убедиться в этом.
      — Да, действительно. Когда ты осознал, что находишься в этом помещении?
      Гумий недоуменно скривил губы.
      — Мне кажется, я был здесь всегда.
      — Ты не мог быть здесь всегда. Совмести свои воспоминания. Как ты мог находиться одновременно на Атлантиде и здесь?
      Артефакт чисто по-человечески шмыгнул носом и вытер рукой выступившую на губе изморозь.
      — Здесь прохладно.
      — Да, для человека, но не для тебя. Не отвлекайся.
      — Я стараюсь…
      — Итак, каким образом ты здесь очутился?
      Гумий беспомощно пожал плечами.
      — Я не могу ответить на этот вопрос. Я просто не знаю ответа. Ты веришь мне?!
      Артефакт воспринимал происходящее слишком близко к сердцу и, похоже, был на грани отчаяния. Он напоминал провинившегося данника, склоняющего повинную голову пред троном господина. В этой сцене было слишком много от Земли, но почти ничего от Гумия. Я не сомневался, что настоящий Гумий не стал бы так унижаться.
      — Попытаюсь помочь тебе. Судя по тому, что нам известно, ты артефакт, созданный неизвестно кем, с неясной покуда целью, возможно, не враждебный мне. Ты обладаешь вполне сформированным сознанием, которое ко всему прочему синхронизировано с сознанием настоящего Гумия. Каким образом это сделано, мне не совсем ясно. Но можешь не сомневаться, я пойму, — я выдержал небольшую паузу. — Следующее, ты появился в этой комнате, изолированной от источников энергии. Выходит, ты обладаешь высокой способностью перемещения, если даже переборки не являются для тебя препятствием. Это не столь существенно, но позволяет сделать определенные выводы. А теперь ты должен сосредоточиться и ответить — кто тебя послал?
      Артефакт уловил в моем голосе угрозу — а не то хуже будет! — и съежился.
      — Я не знаю. Правда, не знаю!
      Все это напоминало сцену из дешевой пьесы.
      — Но ты хотя бы должен знать — зачем?! — не выдержав, взорвался я.
      — Должен, — с сомнением произнес артефакт. — Конечно, должен.
      — Тогда постарайся вспомнить об этом.
      Гумий задумчиво облизал губы. Вместо ответа последовал вопрос.
      — А что хотел сделать мой предшественник, не помню, как ты его назвал?
      — У тебя подозрительно короткая память! — заметил я. — Это был артефакт Леды, он пытался уничтожить меня.
      — Может быть, я тоже должен… — Гумий не договорил и вопросительно взглянул на меня.
      Я не смог удержаться от смеха. Я хохотал от души, так, что закололо в правом боку.
      — Хорошенькое дело! Он сомневается, должен прикончить меня или нет!
      — Но я и вправду не знаю.
      — Это я уже слышал. Но у тебя должна быть какая-то цель. С чем-то ты ведь пришел сюда.
      — Я просто очутился здесь — вот и все!
      Действительно, все. Все возвратилось на круги своя. Давно я не испытывал удовольствия от столь бестолкового разговора.
      — Хорошо, начнем все сначала, — терпеливо выговорил я. Ох, как дорого стоило мне быть терпеливым! — Ты увидел, как я вхожу. Что ты почувствовал в этот миг?
      — Радость.
      — Радость? Разве ты позабыл, что мы враги?
      На этот раз удивился Гумий.
      — Враги? Да ты в своем уме? Мы никогда не были врагами.
      — А битва у Замка?
      — Какая битва?
      — Ты помнишь Замок?
      — Замок Аримана в Заоблачных горах? Изумрудную жемчужину в оправе безжизненных скал? Конечно, помню.
      — А теперь вспомни битву против Отшельника, Кеельсее и горстки сумасшедших кочевников. Я проиграл эту битву, потому что ты позволил нанести мне удар в спину. Помнишь?
      Лицо Гумия выражало недоумение.
      — Ничего не помню. — Он не лгал, я чувствовал это.
      — Странно. Похоже, создавший тебя желал, чтоб мы оставались друзьями. Странно… Стой спокойно и не дергайся! — резко приказал я.
      Вслед за этим я сконцентрировал потоки сверхсути, придав им нужную форму и направление. Тонкий, длинный, неразличимый обычному восприятию стебель с острым жалом на конце вонзился в грудь артефакта. Двигаясь ломаной волной, подобно песчаной змее, он пронизал естество артефакта насквозь. Он искал силу, организовавшую первичную материю в артефакт, он искал след, который мог бы дать подсказку. Он был мною.
      Прорывая преграды, я летел вперед. Все было красным, близким к багровому. Так светятся догорающие дрова. Мириады тускло мерцающих раскаленных светляков, образующих причудливую мозаику, завораживающую своей монотонностью. Монотонность завораживает сильнее, чем красота. Как сладко спится под ровный шелест волн, навевающих грезы и покой.
      Мне было не до покоя. Я искал ответ. Он был нужен мне, иначе вопрос мог оказаться последним. Выбрасывая хищное жало, стебель дробил багровое сплетение, разрывая его блеском голубых и зеленоватых искр. В этих искрах были крохотные кусочки информации, но они ничего не значили для меня. Я должен был собрать эту информацию воедино.
      И я принялся сплетать диковинный ковер красок и образов. Вначале этот ковер повествовал языком хаоса — несуразное переплетение разноцветных нитей и искр, исторгающих сумбурные звуки, но постепенно картина принимала определенные очертания. Нити растеклись контурами, которые были тут же заполнены полутонами сплавившихся между собой искр. Зазвучала торжественная музыка, кажется, это был спятивший Шуман, и передо мной возникло естество артефакта.
      Это был фантасмагорический прообраз души Гумия. Я удивился, сколь он ярок. Гумий всегда представлялся мне более тусклым, почти серым. Я видел рваную мозаику образов, мгновений и эпизодов, что пережил мой лучший друг за свою жизнь. Я ощущал сладкие муки новорожденного и удивление первого вздоха, я с широко раскрытыми глазами взирал на чудо весеннего цветка и вдыхал аромат свежего кофе. Я учился в школе, колледже, работал на каких-то примитивных механизмах. Затем появились безликие и слегка странные люди. Они учили многому, в том числе и искусству убийства. Я ощущал гордость от осознания того, что вправе убивать. А потом была череда интриг, заговоров, крушений. Где-то посреди этого был первый поцелуй. И почти сразу за ним — арест по ложному обвинению. Здесь били, и кровь растекалась сочными плавящимися каплями, похожими на небрежно наложенный мазок алой краски. Но в отличие от краски кровь была соленой.
      Кровь сменил грохот. И вновь была кровь, а бластер дергал руку легкой отдачей. Падали стены, в воздухе висела густая едкая пыль, вызывающая слезы и кашель. Я слышал шипение гаснущих в толще керамобетона лазерных импульсов. Так шипит слюна, если плюнуть на раскаленный металл.
      И пришло удивительное ощущение безграничной пустоты. Свобода и одиночество, парящие на невесомых крылах. Это чувство было захватывающим и пугающим, и почти сладострастным. Мне следовало умереть здесь, позабыв о поиске иных ощущений.
      Но пустота ушла. Все вокруг было синим, зеленым и лимонным, цвета полуденного солнца. Я ощущал власть, почти безграничную, много власти. Я полюбил ее вкус, схожий со вкусом золота — чуть кисловатый, с металлическим оттенком, кружащий голову и вызывающий сладкое томление в чреслах.
      Вкус власти — отныне он будет сопутствовать всегда. Этот вкус невозможно забыть. Я пил вино — сладкое и чуть кисловатое, пахнущее солнечными склонами, но оно не могло заглушить вкус власти. Я любил женщин; самых прекрасных, каких только можно вообразить. Любая из них была достойна стать королевой, для меня же они были не более, чем шлюхами. Это сладкий вкус власти, дающей право на боль. Я даровал им боль и наслаждался ею сильнее, чем любовью. Власть…
      Катастрофа пришла малиновым шаром. В нем было мало поэтики, здесь присутствовал лишь колоссальный выброс энергии. Хотя не стану утверждать, что это не было захватывающим зрелищем. Напротив, я не видел ничего более прекрасного. Планеты расцветают очень редко, но их цветение стоит того, чтобы расплатиться за это зрелище собственной жизнью.
      Земля цвела лишь один миг. Оранжевое сменилось черным, серым и сине-холодным, блеска стали. Века безвременья и неизвестности. Я стоял плечом к плечу с тем, кого любил, и любил его за то, что он позволял мне стоять рядом. Он научил меня пользоваться властью. Власть была почти невидимой, на кончике ножа, но грандиозной. Величие, которого я не достигал прежде никогда. Власть, равной которой мне не приходилось изведать. Я полюбил убивать, быстро и тонко, узким, отточенным жалом стилета, спрятанного в посох. Совершенная смерть, почти не оставляющая следов крови. Мне был отвратителен вид крови. Алой, густеющей до багрового.
      Багровый. Образы вдруг покрылись морщинками смальтовой мозаики, а потом рухнули вниз. Цвета смешались, груды разноцветных осколков растеклись пелериной пламени. Когда языки ушли в небо, предо мной предстала лишь груда пепла.
      Вздохнув, я втянул стебель сверхсути в себя. Артефакт ни о чем не подозревал. И он любил меня — это не вызывало сомнений.
      Сейчас он стоял напротив и чуть рассеянно помаргивал. Вторжение в его суть повлекло определенный хаос. Артефакту требовалось время, чтобы стабилизировать формы. Я дождался, пока лицо Гумия не примет обычный вид.
      — Я верю тебе, — сказал я, возвращаясь к разговору. — Я не знаю, зачем ты очутился здесь, но верю, ты пришел не за тем, чтоб причинить мне вред. Вот только ума не приложу, что мне с тобой делать.
      — Если это возможно, я хотел бы остаться здесь. Ведь мне некуда идти.
      Немного поразмыслив, я решил:
      — Ну хорошо. Назначаю тебя стражем моих покоев. Если захочешь, можешь побродить по кораблю, только старайся не попадаться на глаза моим подчиненным.
      — Это несложно, — заверил артефакт.
      — Тогда решено. Будешь жить у меня, пока я не придумаю, что с тобой делать. На ночь можешь расположиться здесь.
      Поднявшись, я указал рукой на ложе.
      — Спасибо, но мне это не нужно. Я не нуждаюсь в отдыхе.
      — Конечно, — согласился я, ощущая легкое недовольство тумаита, вдруг обидевшегося за несовершенство своего организма. — Да, кстати, ты помнишь такое имя — Олем?
      — Конечно. Это доктор с «Марса». А что?
      — Сегодня мы подобрали тот самый катер.
      — Но доктор должен быть мертв. Ведь прошло столько времени!
      — Да, немало. — Я принялся возиться с застежками, пристегиваясь к раме. — Удивительно, но, похоже, он жив. Странное состояние, вроде каталепсии. Завтра я попытаюсь привести его в чувство. — Тумаит издал рыкающий зевок, отчего поморщился. Человек порой позволял себе непозволительно много.
      — Все, отбой. Доброй ночи! — сказал я.
      — Доброй ночи, Русий, — вежливо пожелал артефакт.
      Я сомкнул тяжелые веки. Так закончился этот странный день.

Глава четвертая