Сон. Он был тяжел, этот сон, быть может, последний сон в моей жизни. С недавнего времени мне снились лишь тяжелые сны, но и это было не так уж плохо, потому что десять лет я не видел снов вообще. А сейчас ко мне пришли мрачные, темные видения.
      Мне снились странные люди, похожие на крыс, и крысы, похожие на людей.
      Люди жили в глубоких норах, лишь изредка высовывая наружу острые черные носы. У них было странное понимание жизни. Я даже осмелился б назвать его крысиным. Они были счастливы оттого, что имеют сытный кусок, теплый угол, самку, если были самцами, и самца, когда речь заходила о самках. Прочее их мало волновало. Когда всходило солнце, люди выползали из нор, чтобы понежиться в его ласковых лучах, а потом мужья спешили по делам, таким важным и ничего не значащим. Они добывали пропитание и были преисполнены гордости от осознания значимости своего назначения. А жены готовили пищу и растили детей, также прекрасно зная, что им предопределено. А дети росли, серьезно и чинно. Они рано начинали задумываться о том, что ожидает их в будущем, и сознательно готовились к взрослой жизни. Они не смеялись и не играли, гоняясь по кругу за голыми хвостиками, — они готовились.
      Наверху, в каменных коробках, обитали крысы. И крысы относились к своему существованию с не меньшей серьезностью, чем люди. Они также вставали рано поутру и также отправлялись на работу. Одни шли в банк, другие становились за прилавок продуктовой лавки, третьи суетились у конвейера, выпуская всякие нужные штуки. Жизнь, полная целесообразия. Подобно людям, крысы были очень прагматичны, а еще — они были умнее. Они сумели поставить себе на службу многое из того, о чем люди даже не догадывались. Крысы приручили воду и пар, научились плавить железо, проникли в тайны микромира. Они пошли еще дальше и, построив звездные корабли, выбрались за пределы замусоренного пустыря, который по недоразумению называли Земля. Они вознеслись к звездам, и звезды не вызвали у крыс ни малейшего восторга. Крысы не восхищались ни падающими, ни блуждающими, ни даже распускающимися звездами. Они лишь оценивали их с расчетливостью базарной торговки, сортирующей к вечеру непроданные цветы, — этот постоит, этот в самый раз, ну а этот неплохо бы сбыть в треть цены. Вот он, трезвый подход к делу! Мы вам не какие-нибудь муравьи или бабочки! — говорили крысы. Все в мире существует для того, чтобы мы могли этим всем пользоваться; все ж бесполезное бессмысленно, а бессмысленному нет места в мире. Крысы истребили бессмысленное и построили великую цивилизацию. Цивилизация крыс. Звучит невероятно? Не более, чем цивилизация людей, а ведь и люди претендовали на то, что умеют творить цивилизации. И люди считали себя ничуть не глупее крыс, а возможно, так оно и было.
      Я словно наяву видел этих людей — покрытых шерстью, с длинными облезлыми хвостами. Я словно наяву видел этих крыс, улыбающихся, с влажными руками и начисто выскобленными подбородками.
      А потом вдруг диссонансом ворвалось — волк!
      Сначала никто не понял — чей.
      Сначала никто не понял — кто.
      Немногие из людей вдруг припомнили старую истину, гласившую, что человек по сути своей — волк. Но человек давно перестал быть им.
      — Откуда?
      Люди искали ответ и не находили его. Волк же не ждал, когда они его найдут. Он был расчетлив и беспощаден, он знал свою цель. А еще он очень походил на людей — тот же острый нос, те же быстрые лапки, тот же хвост. Но походил лишь внешне, потому что мир не представлялся ему столь правильным, как представлялся людям. Волк находил, что правильное слишком скучно, а он терпеть не мог скуки. Ведь он был волком, таким, как его неведомые предки, — алчным до приключений, богатств, наслаждений и славы. И еще он любил кровь — чувство, загнанное людьми в глубины подсознания. Волк же не хотел жить подсознанием, он хотел жить наяву. Он убивал сородичей и пил их медленную прагматичную кровь, разгоняя ее волнами от желудка по жилам. Сладость крови туманила ему мозг, и волк выл на Луну, подмигивающую ему темными ночами глазом с синяком от брошенного шаловливой рукой Вечности астероида. И вой этот будил к жизни дикие силы. Он собирал эти силы в пространстве и лепил форму. Какую? Об этом не знал никто. Ни один человек.
      — Что-то готовится! — так говорили друг другу крысы. — Надо остановить это что-то. Остановить!
      Крысы были умны, крысы были организованны, крысы были прагматичны. У них были теоретики, каковых именовали гениями, не подозревая о том, что гений не может быть прагматичным, если только гениальность его не заключается в самой прагматичности. Гений должен быть легким на мысль и слово, и непременно безалаберным. Он может мечтать о переустройстве мира, но едва он возьмется за дело, он умрет, порождая к жизни прагматика. Поразительно, скольких гениев умертвила прагматичность! Поразительно и страшно. Она подарила миру предпринимателей, политиков, адвокатов и просто добропорядочных отцов семейства, убив поэтов, музыкантов, художников и просто гениев.
      Но крысы считали иначе и признавали гениальным лишь то, что представлялось им полезным. И средь них было полным-полно гениев, ведь то было очень благополучное общество. Полным-полно!
      И эти гении были собраны воедино, и старшая крыса, носившая гордую кличку Президент, велела, важно поведя пятипалой рукой:
      — Это может прийти к нам, поэтому сделайте так, чтоб это не пришло!
      И гениальные крысы принялись исполнять данное им поручение. Опасность исходит сверху, от Луны — решили они. И крысы заключили Луну в прочнейшую клетку из металлической сетки, чтобы ни одна тварь не могла соскочить с нее на захламленный пустырь, именуемый Землею. А потом этого показалось мало, и крысы опутали такой же сеткой и саму Землю, оградив ее от вредных космических течений и света далеких пульсирующих звезд. А потом они придумали еще что-то, еще и еще. Ведь они были гениальны, по-правильному гениальны. И теперь крысы могли спокойно слушать по ночам, как некая тварь, поселившаяся среди людей, воет на Луну.
      — Вой! Вой! — говорили они. — Тебе все равно ни до чего не довыться.
      И захлопывали ставни, перед тем как выпить ложку желудочной микстуры и улечься спать. Крысы не знали, что неведомое нечто, которого они так боялись, приходит не извне, а изнутри.
      Всю свою жизнь крысы выдумывали сотни и тысячи страхов, сладко будоража нервы и зарабатывая отличные деньги. Ведь на чем делать деньги, как не на том приятном ощущении, что испытывают нежно ласкаемые щекотливой травинкой нервы. Крысы выдумывали тварей, каких не бывает и каких быть не может. Они выдумывали тварей, и героически боролись с ними, и, естественно, побеждали. Ведь прагматичный всегда побеждает. Они тешили свое самолюбие, выигрывая придуманные битвы, не подозревая, что настоящая тварь уже поселилась в них, что она уже копошится внутри, заботливо пестуемая забившимся в глубины подсознанием, и лишь ждет часа, чтобы вырваться наружу. Чудаков, предупреждавших об этом, крысы осмеяли. Они поместили их в больницу и успешно вылечили — всех! И кто разговаривал со звездами, и кто рисовал темноту, и кто выращивал пылающих жирафов. В прагматичном мире нет места сумасшедшим. Тем более, что это совсем не больно — одно движение лазерного скальпеля, и ты исцелен. И прагматичен. И собираешься по утрам на работу, и гуляешь по вечерам с собакой, а ночью, если есть желание и силы, ты можешь попытаться повторить самого себя и зачать еще одного прагматика.
      — Как все правильно! И это хорошо. И пусть будет плохо тем, кто недомыслил, недосмотрел, недомечтал.
      И никто не понял или не заметил, а может, не осознал, когда нечто вырвалось наружу и воплотилось в облике крысиного волка.
      Он совсем не страшен с виду, я видел его. Крыса как крыса, голубоглазая, улыбающаяся. Разве что чуть пошире плечи и тверже шаг. И еще — холодные искорки в глазах, рассмотрев которые хочется съежиться и втянуть голову в панцирь.
      Крысы любили тешить себя сказками об оборотнях. Так вот, он был оборотнем. Он был крысой, а через миг обращался в волка. Миг, равный стремительному блеску ножа, равный короткому, без замаха, удару в живот, равный всхлипу, пенящемуся на губах кровавой слюною.
      Крысы так и не поняли, когда волк пришел к ним. Они вообще ничего не поняли. Они просто стали умирать, а потом в их сердцах поселился ужас. Система дала сбой, и кто-то должен был поплатиться за это. Недолго думая, крысы истребили всех гениев, оказавшихся вовсе не гениями, а ничего не стоящими мечтателями. Потом они вооружили самых сильных и решительных и бросили их на поиски неведомого врага.
      Они искали чудовище, тварь с ужасающей личиной, не подозревая, что враг бродит среди них, что он облачен в ту же шкуру; враг затаился в сердце, и не было силы, способной изгнать его оттуда. Враг приходил ночным кошмаром и разрывал жертве гордо. А потом он подстерегал средь бела дня и толкал ничего не подозревающую крысу под колеса крысомобиля. И гибли многие, в сердцах же остальных поселился дикий звериный ужас.
      Крысы забились в бетонные коробки домов и боялись высунуться оттуда. Они сидели и тряслись мелкой дрожью, и в сердце каждой теплилась глупая надежда, что именно ей удастся увернуться, что именно ее беда обойдет стороной. Глупая и безрассудная надежда. Странно, но порой она умирала не вовремя. Крыса уже была мертва и истекала кровью из рассеченного надвое сердца, а надежда еще теплилась, пока, наконец, не улетала и не растворялась в холодном небытии. Быть может, надежда и есть душа, ибо смерть похищает именно надежду.
      Я словно наяву видел эту надежду, теплившуюся в душе крыс, я трогал ее рукой. И я видел, как она умирает. Очень странное чувство, неприятное даже издалека. Я не хотел бы испытать его вблизи.
      И я осознал, что крыса в своем стремлении жить цепляется вовсе не за жизнь, а за надежду, что надежда и есть жизнь. Тварь не знает, что такое надежда, ей ведом лишь инстинкт — абсолютная неосознанная жажда жизни. Она же свойственна и разумному существу, она абсолютна, не осознанна. Разумное может отказаться от жизни, оставив при этом надежду. В душе каждого, кто сует голову в петлю, скребется мыслишка, что веревка непременно оборвется. Да какая там веревка — бечева! Я покупал ее сто лет назад на блошином рынке, и уже тогда она была гнилой. А на всякий случай я долго тер ее толченым кирпичом. И пистолет дает осечку. А бросившегося со скалы подхватывает рой пчел. А есть еще дельфины, завороженные песней Ариона. Как, однако, причудлива мысль, сознание прихотливым узором тянет ее сквозь лабиринт! — шептал мне крысиный волк, скаля неровные, подпорченные давней щербинкой зубы. Как переменчива! Словно солнце, играющее в бокале золотого вина. Зазеркалье, где царят искаженные феей Морганой отражения, где зайцы живут лишь в марте, а улыбки существуют отдельно от котов. Я и представить себе не мог, откуда взялся улыбающийся кот. Странное дело, я никогда не слышал о нем, но был уверен, что он существует. Он привиделся мне давно, в раннем детстве, которое я прекрасно помнил, вопреки сказанному рыжеволосой докторше. Она была настоящей стервой и потому не стоила моей искренности. Хотя с ней мне было неплохо. Очень неплохо…
      Крысиный волк не был согласен с этой мыслью.
      Он пил багровое, словно кровь, вино, заедая его острым сыром. Он любил молодое вино и пряную пищу. Ему нравились молодые и огненные женщины. Вот только он не знал, что именно ему нравилось — любить их или убивать. Он любил, убивая, и убивал, любя.
      И я понимал его. Важно уметь убить без надрыва в сердце. Убить ближнего, любя дальних. Любовь, возносящая естество до сверхъестества.
      Над крысиным волком появился светящийся нимб, состоящий из ярко-апельсиновых долек. Нимб разрастался все шире, пока не поглотил все. А потом…
      А потом отворилась дверь. Мозг осознал это сквозь пелену сна и отдал приказ пробуждаться. Но перед тем как выйти из небытия, я вдруг с неестественной ясностью понял, что именно сегодня тот день, когда в мир придет крысиный волк. Я не знал, как его будут звать и какой путь ему предстоит, но знал, что он будет именно крысиным волком.
      Я вздрогнул и открыл глаза.
      Отсчет времени пошел.

Глава 14

Глава 15