Каурый конь упрямо пытался куснуть плечо адъютанта. Конь волновался, чувствуя волнение стоящих подле людей.
      – Ого, кажется, здесь собрались не только те, кого мы уже обидели, но даже те, чьи земли мы только намеревались предать огню и мечу. Смотри-ка!
      Гасдрубал вытянул вперед руку, указывая брату на бесчисленные толпы выходящих из леса врагов. Воины многих племен: олкады и ваккеи, ориссы и карпетаны – объединились, чтоб положить конец владычеству пунов. Сотни и сотни воинов, облаченных ослепительно белые с красным подбоем по подолу туники, реже – в короткие, обшитые металлическими бляхами доспехи, вооруженные кто обоюдоострым иберским мечом, кто копьем, кто пращей, а кто и просто увесистой дубиной.
      – Хорошо, что мы вовремя обнаружили их, – неторопливо выговорил Махарбал, также стоявший на взгорке, перед которым суетились солдаты, на скорую руку сооружая небольшой вал. – Иначе нам бы несдобровать. Как думаешь, Ганнибал, сколько здесь их?
      – Считай, если хочешь, сам, – ответил старший сын Гамилькара, внимательно изучая окрестности, каким предстояло стать местом сражения. – Не нравится мне здесь. Нам не устоять.
      – Пустим в дело слонов! – бодро заявил Махарбал.
      – Слону не совладать с тысячью воинов, если они настроены решительно. А эти парни всерьез намерены насадить наши головы на свежеструганные колья.
      – Мне тоже кажется, что у них дурное настроение! – со смешком поддержал красавчик Гасдрубал, еще более юный, чем брат, и оттого чуточку легкомысленный.
      Ганнибал строго взглянул на него. Совсем недавно он повел бы себя в точности, как Гасдрубал, но положение наместника Иберии и ситуация обязывали быть серьезным. Теперь от его, Ганнибала решения зависела жизнь многих тысяч доверившихся ему людей. Ганнибал ощутил раздражение.
      – Сейчас не до веселья! Мы здорово влипли. Моли Мелькарта, чтоб нам не разделить судьбу отца.
      Но Гасдрубалу было весело. Он деланно бодрился в минуты опасности, смехом скрывая подступающий страх.
      – Молиться прямо сейчас?
      – Прямо сейчас! – отрезал Ганнибал, грубостью тона обрывая пикировку.
      Варвары продолжали появляться из-за зеленой стены деревьев. Месиво человеческих тел покрыло уже половину расстояния, отделявшего пунийское войско от леса.
      – Их десятки тысяч! – на глаз определил Ганнибал. – Может, пятьдесят, а, может, и больше. Слишком много для сорока слонов, двадцати эскадронов всадников и десяти полков пехоты, на надежность которой мы к тому же не вправе полагаться. Нам нельзя принимать бой!
      – Попробуй, скажи это им! – Махарбал подчеркнул свое «им» и ухмыльнулся: похоже, старый солдат заразился настроением насмешливого Баркида.
      По волне понятной причине Ганнибал проигнорировал этот совет.
      – Магон! – крикнул он совсем юному командиру, руководившему возведением жидкого вала. Тот поспешно поднялся на холм.
      – Что, Ганнибал?
      – Вот что, брат… Возьми два полка иберов и начинай наводить переправу через Таг.
      – Мы что, отступаем? Да.
      – Но они тут же ударят нам в спину! – возмутился Гасдрубал.
      – Если мы побежим. Но мы отступим, без спешки и сохраняя строй. Река здесь неглубока. Закрепись на противоположном берегу в том случае, если варвары попытаются опередить нас и ударить в тот миг, когда мы начнем переправу. Возьми с собой Гасдрубала, сына Гисгона. Он поможет тебе!
      – Хорошо!
      Магон убежал исполнять приказание. Через несколько мгновений две застывшие по краю холма фаланги из тысячи воинов каждая пришли в движение. Дружно повернувшись, воины заспешили к реке.
      Маневр не ускользнул от взоров врагов, принявших его за проявление трусости. Варвары яростно взвыли и устремились к холму.
      – Вот теперь держитесь! – крикнул Ганнибал. – Гасдрубал – налево, Махарбал – направо! Карталон! Карталон!!!
      – Я здесь! – откликнулся выросший словно из-под земли Карталон.
      – Беги к слонам. Если враги прорвутся через вал, бросай их в атаку!
      Карталон исчез также ловко, как и появился. Ганнибал в сопровождении нескольких офицеров бросился вниз, где уже закипала схватка.
      Иберы без особого труда смяли жидкое заграждение из африканцев и балеарских пращников и теперь пытались прорвать строй тяжелой пехоты, которая, хотя и была слегка ошеломлена подобным натиском, держалась стойко. Хуже обстояли дела на флангах, они постепенно проседали, пятясь к реке.
      Ганнибал, было бросившийся в гущу схватки, вовремя остановился. Доблесть полководца не в том, чтобы размахивать мечом. Для того существуют солдаты, чья жизнь стоит недорого. Полководец должен следить за ходом боя, ведя его. Полководец должен быть подобен ваятелю, отсекающему куски бесформенной глыбы, когда нельзя ошибиться, отколов лишний кусок. Для ваятеля это – потерянный труд, для полководца – проигранное сражение. И многие тысячи напрасно загубленных жизней!
      Внимательно осмотрев поле битвы, Ганнибал поспешно отдал несколько кратких, четких приказов. Спустя несколько мгновений всадники-нумидийцы ударили в правый фланг врагов, а на другом крыле появились, оглушительно трубя, несколько слонов.
      Этого оказалось достаточно, чтобы поубавить пыл иберов. Враги попятились, а потом и вовсе отступили на добрую сотню шагов. Перед рядами забегали вожди и их помощники, воодушевляя воинов на новую схватку. К Ганнибалу подбежал разгоряченный Гасдрубал. По покрытой нежным пушком скуле красавчика текла кровь.
      – Как мы их!
      – Никак! – отрезал старший Баркид. – Они просто не собрались для хорошего удара. Как только соберутся, нам останется лишь спрашивать: как они нас?! Давай к переправе!
      Отступление происходило четко и организованно. Жидкая шеренга воинов осталась на месте, создавая впечатление, что пуны готовы к новой схватке, а тем временем основные силы быстро переходили реку и выстраивались на противоположном берегу. Все десять тысяч пехотинцев, вся конница и слоны благополучно переправились через Таг. Едва возглавлявший арьергард Гасдрубал, сын Гисгона, убедился в этом, он отдал приказ своим воинам, и те опрометью бросились к воде.
      Враги, разинувши рты, взирали на холм, только что заполненный вооруженными людьми и теперь вдруг опустевший. Потом вся громадная людская масса издала громкий вздох, в каком отчетливо различались разочарование и ярость, и стремительно потекла к реке.
      – Вот теперь наш черед! – закричал Ганнибал. – Карталон – слонов – в воду! Гасдрубал, не давай этим недоумкам выбраться на берег!
      Вода в реке вскипела, встревоженная бесчисленным множеством человеческих тел. Трудно даже сказать, сколько варваров разом ворвались в течение Тага. Но их были тысячи и тысячи. Они яростно пробивались вперед, крича и расплескивая воду. Многие оступались и падали, и идущие следом безжалостно втаптывали их тела в заиленное дно.
      Сопротивление водяных струй сбило напор атакующих. Они уже не бежали, а едва брели, неся над собою оружие. В этот-то миг в их нестройные толпы врезались слоны, а следом и всадники.
      Если воин, сражающийся против слона на суше, еще имел какие-то шансы поразить монстра ловким ударом, то сковывающая движения вода лишила варваров всяких надежд. Сотни и сотни их немедленно были растоптаны или пошли на дно, оглушенные могучими ударами хобота или громадной ноги. Восседавшие на спинах слонов элефантархи бросали дротики, пускали стрелы, без промаха находившие смерть в сбившейся в кучу человеческой массе.
      А за слонами в ряды иберов ворвались лихие африканские всадники. Беспомощно барахтающиеся в воде варвары не могли Достойно сражаться с африканцами, без устали швырявшими Дротики, а потом взявшимися за мечи. Всюду теснимые и поражаемые врагом, карпетаны – их было больше всего – и их союзники попятились. И началось избиение. Одних настигали безжалостные дроты, другие находили смерть от мечей, третьих умерщвляли слоны. Многие теряли брод и с головой уходили в омуты, чтобы уже никогда не вынырнуть на поверхность. Тех же счастливчиков, что сумели выбраться на берег, приканчивали выстроившиеся вдоль кромки воды пехотинцы. Избиение было настолько чудовищным, что едва ли один из пяти воинов, ступивших в погибельные воды Тага, сумел вернуться на свой берег. Но и здесь его не ждало спасение, ибо быстрые всадники также переправились через реку и продолжали рубить мечущихся людей. Рубить, рубить, рубить…
      Ганнибал наблюдал за побоищем, не задаваясь вопросом: зачем, почему гибнут эти люди. Смерть не ужасала его. В свои двадцать пять лет он видел смерть столь часто, что перестал удивляться ей. Смерть представлялась естественной, как еда, как любовь, как сон. Разве что более грязной. Лишь изредка становилось не по себе, когда смерть подбиралась вплотную – огромная, черная, с вкрадчивыми движениями зверя, с глазами, полными луны. Когда она похищала кого-то из близких. Тогда становилось страшно. Но потом он привык к этой близости, то ли потому, что растерял многих из тех, кто были близки, то ли по той простой причине, что человек ко всему привыкает…
      Избиение закончилось лишь вечером, когда армия варваров была уничтожена совершенно. Ганнибал и его полководцы стояли на холме, где началась битва. Воины складывали к подножию холма захваченное оружие, браслеты и другие украшения, снятые с врагов. Чуть поодаль выстраивали и пересчитывали пленных, которых набралось более десяти тысяч – почти по рабу на каждого ганнибалова воина. А по реке все еще плыли трупы, радуя падальщиков-раков.
      – Просто невероятная победа! – жарко твердил Гасдрубал. Он был совершенно счастлив и с любовью поглядывал на старшего брата. – Даже отец, даже дядя не знали таких побед! Мы разбили олкадов, победили ваккеев, а теперь прибавили к ним еще и карпетанов, самых могущественных из иберов! Слава нам!
      – Слава Мелькарту! – негромко откликнулся Ганнибал. Он не махал мечом и не преследовал бегущих врагов, но смертельно устал. Дыхание битвы выпило из него все силы. Заметивший это Карталон принес вина, и Ганнибал жадно осушил чашу, признательно взглянув на догадливого друга.
      – Теперь мы подчиним себе всех иберов. Надо только построже наказать этих! – Гасдрубал кивнул в сторону пленных. – Чтобы другим неповадно было!
      – Нет, – ответил Ганнибал. – Мы отпустим их.
      – Отпустим добычу?! – изумился Гасдрубал. – Чтоб породить новых врагов?!
      – Негоже! – басисто согласился Махарбал, левая рука которого была замотана зеленой, с кровяными разводами тряпицей – прыткий карпетан сумел зацепить генерала копьем.
      – Мы отпустим их! – твердо повторил Ганнибал, и жесткая морщина рассекла его лоб. – Всех, кроме ориссов. Их принесем в жертву отцу! Прочие иберы нам не враги, они нам – друзья. Враг у нас лишь один…
      – Рим? – тая восторг, спросил юный Магон.
      – Да, Рим. Но Римом займемся чуть позже. А сначала…
      Ганнибал обвел стоящих подле него людей внимательным взором и приложил палец к губам.
      Сначала ждал Сагунт…

      Лето в этом году было невиданно жарким. Даже для привычных к пеклу обитателей земли Кемт. С рассветом Атон раскалял солнечными руками воздух с таким усердием, что к полудню почти невозможно было дышать. Тогда все живое спешило в тень – под дерево, свод портика, на худой конец – под северную стену дома. Иные спешили к морю, где воздух был свеж под властью пробуждавшегося время от времени бриза. Жизнь замирала…
      Птолемей, вошедший в историю под прозвищем Филопатра – Отцелюба, мнил себя величайшим из живущих на свете людей, при том подозревая, что подданные считают его ничтожеством, каким он на деле и являлся. И посему Птолемей несказанно страдал. Устроившись на лежанке-клине, вынесенной слугами на продуваемую морским ветерком террасу дворца, Птолемей сетовал своему другу, а заодно и первому министру Сосибию:
      – Они не любят меня!
      – Кто они, ваше величество? – полюбопытствовал Сосибий, с деланной угодливостью склоняясь поближе к выстланному мягкими леопардовыми шкурами ложу, на котором полувозлежал юный царь.
      – Да все! Чернь, купцы, воины! Даже слуги, и те не любят!
      – Это не так, ваше величество, – мягко возразил Сосибий, зная, что это именно так. Лисье лицо Сосибия, необычайно послушное воле хозяина, немедленно приняло нужное выражение: протест, немного ласки и капелька умиления. – Вы любимы народом. А со временем люди полюбят царя еще больше. Просто нужно время, чтобы они забыли вашего покойного батюшку, достойного Эвергета. Как только это случится, вы займете сердца подданных.
      Достойного Эвергета… Птолемей Эвергет, внук Сотера и впрямь был достойнейшим из владык своего времени. Несмотря на внешнюю леность, он много воевал – воевал умело, присоединив к царству, доставшемуся от отца, Киренаику и Сирию. Он был милосерден к народу: и к знати, и к простому люду, даря милостями и уменьшая подати. Потому он был любим, и смерть его была горькой для Египта, и обитатели страны Кемт не желали отдавать сердце юному наследнику, известному глупостью, развратностью и ленью. А тот алкал всеобщей любви!
      – И когда это случится?
      – Скоро, ваше величество. Надо лишь подождать.
      – Я не хочу ждать! – с капризностью избалованного ребенка заявил царь. У него было мягкое отроческое лицо с небольшим подбородком и безвольным ртом. – Я хочу сейчас.
      – Значит, сделаем сейчас!
      Птолемей лениво повернул голову и уставился на своего фаворита. Стоявшие за спиной Сосибия чернокожие рабы усердно заработали опахалами, разгоняя подступающую истому.
      – Ты считаешь меня идиотом?
      – Нет, – не моргнув глазом, ответил министр, без малейших усилий цепляя на физиономию маску кристальной честности.
      – А мне показалось, что считаешь.
      – Лишь показалось, ваше величество.
      Царь кивнул, мол, будь по-твоему. Взяв с блюда сочную грушу, он лениво надкусил плод. Липкий сок потек по покрытому жидким пушком подбородку. Ошалевшая от жары муха попыталась усесться на угреватый нос повелителя, но Сосибий резким и вместе с тем аккуратным движением ладони согнал ее прочь. Птолемей нервно отдернул голову. Оба насторожились, потом, не сговариваясь, изобразили улыбку.
      – Мы должны что-то сделать с моим братом.
      – Что именно, ваше величество? – поинтересовался фаворит.
      – Не строй из себя дурачка! – рассердился царь. – Ты прекрасно знаешь, что он и мама ненавидят меня. Они утверждают, что я глуп и развратен. Они хотят свергнуть меня! Да разве не ты это рассказывал!
      – Да, ваше величество. – Сосибий лениво согнул спину – он был довольно высок и жилист – и прошептал на самое ухо царя. Он мог бы не прибегать к подобным ухищрениям, потому что стоявшие за его спиной рабы были глухи и немы, но фаворит желал подчеркнуть всю значимость своих слов. – Они плетут заговоры.
      – Вот как?! – взвизгнул царственный юнец. – Мы должны что-то делать!
      – Что именно, ваше величество? – повторил лишь недавно заданный вопрос Сосибий, всем видом своим выражая недоумение и готовность услужить повелителю.
      Птолемей помедлил с ответом, а потом решительно взвизгнул:
      – Они должны умереть! Как папа!
      – Что вы хотите этим сказать?
      Было в голосе фаворита нечто такое, отчего Птолемей насторожился. По виску его цикнула к шее тонкая струйка пота.
      – Лишь то, что он умер!
      – Своей смертью. Он умер естественной смертью! – подчеркнул фаворит.
      – Конечно! – Птолемей захохотал, обнажив скверные, несмотря на молодость, зубы. – Своей – от яда!
      Лицо Сосибия осталось бесстрастным. Фаворит не разделил веселье повелителя, и тот испуганно осекся. Он еще не привык к своей новой роли, как и к тому, что ему теперь не следует, изъявляя чувства или эмоции, пугаться неодобрения окружающих. Потому Птолемей подумал и на всякий случай издал еще один короткий смешок.
      – Всем это известно, Сосибий.
      Фаворит приложил к губам палец, украшенный массивным перстнем.
      – Далеко не всем. К счастью, об это знают немногие. В противном случае ваше положение было бы шатким, ибо нет обвинения более страшного, чем в отцеубийстве.
      – А причем здесь я?
      – Ваше величество, будучи наследником, более прочих был заинтересован в смерти отца, великого Эвергета.
      – Ты что?! – Птолемей привстал так резко, что едва не опрокинул кресло. Был он худ и несуразен. – Ты что, думаешь, это я?
      Фаворит сжал губы и наморщил лоб, обозначая негодование.
      – Что вы, ваше величество, я совсем так не думаю! Но так могут подумать другие, если узнают, от чего умер ваш достойный отец. И тогда у нас будут неприятности. Чтобы предупредить их, мы должны действовать быстрее и решительнее.
      – Да-да! – согласился Птолемей. – Вот именно! Быстрее и решительнее! Но как? Моя мать популярна у столичной черни. Знать тоже поддерживает ее.
      – Смерть вашей матушки должна быть незаметной, а вот брат должен быть обвинен в измене, а также… – Сосибий сделал многозначительную паузу. – В смерти царицы!
      – Подлый Орест, убивающий мать Клитемнестру! Как там у Эсхила? – Птолемей наморщил жирный лоб, пожевал губами, но, не припомнив, махнул рукой. – А, не важно! – Царь захохотал. Смех его был похож на кашель гиены. – Ты здорово все придумал, Сосибий! Ты – лучший из советчиков! Я подарю тебе поместье! Нет, два!
      – Я благодарен вашему величеству, – лениво согнул спину министр. Он знал свою цену и потому не утруждал себя излишним раболепством. Кроме того, он знал цену молодому царю.
      – Но когда мы все это сделаем?
      – Скоро, ваше величество. Как вам известно, – я докладывал об этом, – царь Клеомен побежден македонянами. Скоро он прибудет к нам. Я знаю царя. Это решительный человек. С ним наверняка будут его друзья, тоже решительные люди. Их немного, они нуждаются в вашей помощи, и потому мы можем положиться на их преданность. Если дворцовая стража вдруг вздумает защищать Магаса, мы сможем опереться на спартанские клинки. Как видите, ваше величество, я и здесь все продумал!
      – Ты молодец! – Птолемей с силой хлопнул фаворита по плечу. Тот поморщился, но так, чтобы было ясно, что ему приятна эта милость царя. – Только устрой все побыстрее!
      – Так и будет, ваше величество. А сейчас у нас есть дела.
      – Какие еще дела?! – недовольно спросил царь, уже предвкушавший возню в прохладе опочивальни со сладострастными флейтистками.
      – Вы должны подписать указы, а потом мы отправимся в гавань. Там сегодня закладывают новое царское судно, проект которого вы собственноручно одобрили. Величайшее в мире судно, превосходящее даже гигантскую «Александрию», подаренную вашему царственному деду властителем Сиракуз. Чернь будет рада видеть, что ее повелитель печется о могуществе флота – основе силы и процветания государства.
      О, как же Птолемею не хотелось тащиться по жаре в гавань!
      – Ты уверен, что это необходимо? – спросил юнец, тая надежду переубедить неумолимого Сосибия. Как же хотелось ему понежиться на подушках, лаская податливые женские тела! – Такая духота! – прибавил он.
      – Совершенно уверен, ваше величество! – твердо заявил фаворит.
      – Ну хорошо! – со вздохом согласился царь. Собрав в кулак всю свою невеликую волю, он покорно подписывал государственные бумаги, а потом отправился в гавань, где Калликсен готовился заложить грандиозную царскую яхту – с двумя соединенными воедино корпусами, изукрашенными золотыми бортами, резными башнями. Калликсен с восторгом рассказывал о том, какое это будет чудесное судно, Птолемей кивал в ответ, искоса поглядывая на зевак, в свою очередь рассматривавших царя. Потные физиономии александрийцев не выражали ни радости, ни восторга по поводу созерцания своего владыки, отчего царь мрачнел.
      Наконец осмотр был окончен. Поглазев в который раз на свечу Великого маяка, обращенную к морю ликом Великого Александра, Птолемей в весьма скверном расположении духа возвратился во дворец, где уже ждали флейтистки. В их обществе царь развеялся. Он занимался любовью и пил вино, а, засыпая, решил, что жизнь не так уж плоха. Не так уж…

      – Тебя хотят убить!
      Лишь три слова… Эти три слова шепнула Модэ девка-служанка, рабыня из племени хунну, принеся поутру миску с просяной кашей. Всего три слова, – короткий звук, – но как много они могут значить в жизни!
      – Почему? – тихо, слабым посвистом затаенного вечернего ветерка, выдохнул юноша, принимая еду.
      Но служанка ничего не сказала, лишь затравленно улыбнулась. Она боялась чужих ушей, зная, что ей не снести головы. Тогда царевич так же, шепотом спросил:
      – Яд?
      Рабыня кивнула и быстро выскользнула из шатра. Модэ задумался.
      Вот уже три месяца он был заложником у Отлона, владыки юэчжей, племени, соседствовавшего с хунну. Отец, величайший Тумань отправил Модэ к юэчжам в знак того, что хунны более не враждебны соседям. Чжуки из рода хунну были дерзки, то и дело нападая без повеления шаньюя, главы родов, на кочевья соседей. Юэчжи грозились пойти войной. Их было больше, они были организованы и, уступая хуннам в умении владеть луком, превосходили их числом и сплоченностью. Хуннов война страшила, ибо грозила не только разорением и гибелью многих, но и смутами, какие неизбежно сопутствуют подобным войнам в государстве, где каждый вождь равняет себя с тем, кто поставлен над всеми. Потому-то шаньюй Тумань отправил сына к соседям залогом добрых намерений. И вот теперь…
      Модэ не сомневался в правдивости слов рабыни. Она некогда, будучи свободной, принадлежала к их роду; она не могла солгать. Но почему? Почему вдруг юэчжи, известные благородством, решили расправиться с заложником? На этот вопрос у юного принца не имелось ответа.
      Хунн ощутил под сердцем холодный страх и бешенство. Ему не хотелось умирать, и он люто ненавидел тех, кто желали его смерти. Беспричинно желали, ибо сын Туманя не сделал юэчжам ничего дурного.
      Модэ отодвинул миску с кашей прочь от себя. Нужно было придумать, как выбраться из становища юэчжей. Заложника стерегли два воина. Не то, чтоб очень строго стерегли, лучше сказать приглядывали, дабы тот не выкинул какую-нибудь глупость. Но теперь, когда принято решение расправиться с ним, стражи будут куда бдительней. А что если…
      Юноша осторожно высунул голову из шатра. Оба стража сидели у входа и при виде Модэ насторожились. Принц улыбнулся им и поспешил убраться обратно. Итак, стражникам не терпится узреть бездыханный труп заложника.
      Модэ криво усмехнулся. Он был еще совсем юн, усы только-только проклюнулись над верхней губой, но ему нельзя было отказать в решимости. Принц не хотел умирать, он слишком молод для этого. Значит, он должен найти способ бежать от юэчжей. Но как? В становище полным-полно воинов, нечего даже и думать о том, чтобы силой прорваться в степь. Да и сделай это, Модэ вряд ли избегнул бы смерти, ибо вокруг были тоже юэчжи, слишком много юэчжей. Что же…
      И тут принца осенила мысль, совершенно неожиданная мысль.
      – Воды! – крикнул он стражам, высовываясь из шатра. – У меня заболело брюхо!
      Как он и рассчитывал, воду принесла та самая рабыня, что предупредила его. С нею был страж. Изображая страдальческую гримасу, Модэ потянулся к чашке с водой и начал медленно пить. Страж, удовлетворившись зрелищем агонизирующего пленника, удалился. Тогда принц притянул к себе служанку и зажал ей рот.
      – Слушай меня внимательно! – прошептал он…
      – Он умирает! – кричала рабыня. Она опрометью выскочила из шатра и теперь кричала. – Он умирает!
      Стражники переглянулись.
      – Надо сказать князю! – бросил один, что повыше.
      – Да, – согласился второй. – И еще – Просветленному. Пусть проводит несчастного к предкам.