В отличие от Морозовых Рябушинские не ссуживали деньгами большевиков, не прятали их от полиции в особняках. Перед революцией они жили в особняках на Спиридоновке, Пречистенском бульваре, у Никитских ворот и у "Харитонья в переулке"...
      Начиналось возвышение фамилии в "Якиманской части, 6 квартала", где пережил бури революций и реконструкций двухэтажный особняк с мезонином под маленьким портиком. Это типичная постройка в классическо-ампирном духе. Знатоки видят в нем некие черты купеческого вкуса: тяжелые своды, массивные объемы, маленькие окна первого этажа. Со двора дом предстает четрехэтажным, архитектор использовал перепад рельефа и нарастил кубатуру здания.
      Большой дом нанимал любимец купеческой Москвы артист императорского Малого театра Михаил Щепкин, переехавший отсюда на Большую Якиманку. (Жаловал господам актерам император намного больше, чем "первый президент России" моим соседям по дому, народным артистам России, премьерам Малого театра, впавшим в непривычную им нужду...)
      После Щепкина в 1829 году усадьбу купила "купеческая жена" Афимья Рябушинская. Ее крутившийся, как веретено, с утра до ночи супруг услышал однажды в доме игру на скрипке. Звуки доносились с чердака. Тайком от крутого отца брал уроки музыки сын Павел. То был последний урок: скрипка разлетелась вдребезги от удара по стропилам, учитель сбежал...
      Сын не пошел против воли отца, видевшего в нем продолжателя семейного "дела". Оно было рядом с домом. Во дворе в корпусе фабрики грохотали триста ткацких станков. Первенец Павел унаследовал по завещанию якиманский дом. От тягостного брака, заключенного по воле родителей, после развода осталось у Павла Рябушинского шесть дочерей. Вторая любимая жена родила ему за двадцать лет 16 сыновей и дочерей! Они оставили след не только в фамильном деле, но и в истории искусства. Особняк Михаила Рябушинского на Спиридоновке (ныне - дом приемов МИДа), мог бы стать музеем, как вилла Барберини в Риме. В этом доме хранилось около ста картин великих мастеров. Они вошли в собрание Третьяковки и других музеев. Степан Рябушинский обожал русские иконы, многие из них спас как реставратор. Если бы не 1917 год, дом этого "господина Рябушинского" у Никитских ворот (Сталин поселил в нем друга Максима Горького) стал бы музеем икон. Из его собрания 54 шедевра попали в Третьяковскую галерею... Николай Рябушинский, белая ворона семьи, вышел из дела, отдался искусству, писал картины, выставлялся, по-крупному меценатствовал, связал свое имя с журналом "Золотое руно", объединением московских художников "Голубая Роза", плеядой замечательных живописцев начала ХХ века.
      Старший из братьев, Павел Павлович, родившийся на год позже Владимира Ильича, попал в прицел вождя мирового пролетариата. Было за что. После революции 1905 года Рябушинский понял, что надо спасать Россию не только экономическими средствами. Занялся политикой, издавал большую газету "Утро России", возглавил разные комитеты. Ленин называл его в кавычках "вождем" российской торговли и промышленности. Он был им без кавычек. Купцы говорили: "Рябушинский царю правду скажет". Николай II его не принял, за что поплатился в феврале 1917 года. Спустя год Рябушинские бежали из Москвы кто-куда: в Лондон, Париж, Милан... В родном городе остались их сокровища картины и особняки, в том числе отчий дом у Якиманки. Тогда закрылась в нем столовая, где кормилось бесплатно по завещанию основателя династии триста бедняков, не стало убежища имени П. М. Рябушинского для вдов и сорот московского купеческого и мещанского сословия христианского вероисповедания..
      ...На Якиманскую набережную, продуваемую речными ветрами, ходил я года полтора, пока на стрелке заколачивали сваи и вздымали над водой столп из бронзовых парусников. Сюда влекла не столько тяга к искусству, сколько к политике. Монумент Петру стал точкой приложения противоборствующих сил, правых и левых радикалов. Первые - чтобы опорочить мэра Москвы Юрия Лужкова, шумно требовали демонтировать монумент. Вторые - тихо заложили под него взрывчатку.
      Однажды утром появился здесь хмурый президент Борис Ельцин. Молча выслушал объяснения опешившего прораба, посмотрел на валявшиеся на земле большие отливки и уехал, ничего не сказав. А редакторам газет в Кремле заявил, что памятник возводится без его ведома. Ему поверили. И зря. Сам видел, как машина президента России в конце января 1996 года проследовала на Большую Грузинскую улицу, в мастерскую Зураба Церетели. Там Юрий Лужков все подробно доложил, а сияющий художник показал, как будет выглядеть стометровый Петр под парусами. Замысел мэра и художника президенту понравился. Его улыбка осталась на фотографии, сделанной в тот момент, когда рассматривался проект. Об этом, по-видимому, озабоченный предвыборными делами Борис Ельцин, на следующее утро побывавший в котловане Манежной площади, забыл. Хочу всем об этом сообщить.
      И - продолжить рассказ о Замоскворечье.
      ПОСРЕДИ СОРОКА-СОРОКОВ
      Переулков в Замоскворечье не меньше, чем на Арбате. Правда, они не такие известные: Пушкин здесь не бывал. Но в наш век захаживали сюда большие поэты.
      Собрались, завели разговор,
      Долго длились их важные речи.
      Я смотрела на маленький двор,
      Чудом выживший в Замоскворечье...
      Дочь и внучка московских дворов
      Объявляю: мой срок не окончен.
      Посреди сорока-сороков
      Не иссякнет душа-колокольчик.
      Такое признание Белла Ахмадулина сделала тридцать лет назад. Еще дальше от нас поэт, которого сейчас не издают, чьи песни не поют. Но какие дивные артисты, какие хоры и оркестры их исполняли!
      Широка страна моя родная,
      Много в ней лесов, полей и рек,
      Я другой такой страны не знаю,
      Где так вольно дышит человек.
      Могучая "Песня о родине" написана в начале "большого террора". Зловещая дата - 1937 - значится под словами:
      И звезды сильней заблистали,
      И кровь ускоряет свой бег,
      И смотрит с улыбкою Сталин
      Советский простой человек.
      Кровь ускоряла свой бег, стекая по камням застенков, рвам, о чем воодушевленный автор ничего не знал, поверив вождю: "живем мы весело сегодня, а завтра будет веселей". Похмелье поэта наступило 22 июня 1941 года. Тогда родилась "Священная война", с которой солдаты шли умирать за родину.
      Вставай, страна огромная,
      Вставай на смертный бой
      С фашистской силой темною,
      С проклятою ордой...
      Сочинил эти песни выходец из замоскворецкого двора, сын "сапожника-кустаря" Василий Лебедев, придумавший себе революционный псевдоним - Кумач. Он учился в 10-й гимназии на Большой Якиманке, 33. А родился в Замоскворечье, в доме на Пятницкой улице, 6, где на фасаде протяженного двухэтажного дома висит мемориальная доска в память о нем.
      За учебу в гимназии полагалось внести сто рублей в год. Их вносил исправно не сапожник, а живший в Англии русский историк Виноградов. Сочинявшего стихи на латыни гимназиста он надеялся отправить после окончания московской гимназии в Оксфорд...
      Двухэтажный дом бывшей гимназии с ампирным фасадом притаился за оградой на углу переулка. До выпуска с золотой медалью гимназист Вася напечатался в "Журнале для всех". И "ушел в революцию", забыв лирику и латынь.
      Для души сочинял он такие белогвардейские стихи:
      Не зажгусь холодным пламенем.
      По указке не сгореть.
      Под линялым красным знаменем
      Бестолково ходит смерть.
      Чтобы выжить, будучи беспартийным, стал писать стихи Василий Лебедев к революционным праздникам, 7 ноября и 8 марта, сочинял рифмованные речи, произносимые с воодушевлением на съездах, сессиях по докладу мандатной и бюджетной комиссий, по случаю начала суда над право-троцкистским блоком. Вместе с этим хламом сотворил классические песни на блистательную музыку Исаака Дунаевского для "Веселых ребят", "Волги-Волги", "Цирка" и других самых популярных фильмов предвоенных лет.
      За эти песни получил в Кремле ордена, которые с гордостью носил. Он сорвал их в день эвакуации из Москвы, увидев на Казанском вокзале портрет улыбающегося вождя. Потеряв рассудок, Лебедев-Кумач закричал: "Что же ты, сволочь усатая, Москву сдаешь?" От лагеря больного спасла казанская психбольница НКВД...
      Гимназии в Замоскворечье значились почти на каждой улице, мужские и женские, казенные и частные, что лишний раз свидетельствует о преобразовании некогда автономной купеческой республики в субъект единой Москвы.
      Один из переулков Якиманки назван именем Бродникова, богатого купца. Его усадьба с домом, свечным заводом и прочими строениями занимала квартал. Бродников переулок впадает в крошечную безымянную площадь отшумевшего страстями древнего Полянского рынка. На этой площади я насчитал шесть(!) прямых и острых углов, образуемых пересечениями старинных проездов. Такой крутой изгиб, такую лихую планировку могла себе позволить история, стихия торга, царившая здесь до того, как Москвой занялись императорские архитекторы. В 1729 году Сенат издал указ, предписывавший это место, "где имеется съезд уездных людей для торга, замостить камнем". Но выправить московскую кривизну не под силу было даже петербургскому Сенату.
      Усадьба Бродникова ждет инвесторов. Приземистые дома бесхитростной архитектуры источают аромат прошлого. Над ними клубится дым отечества. Тот самый, что сладок и приятен тому, кто не открещивается от родства со старой Москвой, третьим Римом, чуть было не стертым с лица земли.
      Следы вандализма остались там, где была церковь Спаса Преображения, что в Наливках. К востоку от Якиманки жили иностранцы-телохранители Василия III. Тоску по родине им разрешалось заливать вином в кабаке. Там они могли бражничать в любой день, чего великий князь не разрешал подданным. На огонек стремились сюда и стрельцы, жившие поблизости. Они входили сюда с нескрываемым вожделением, с обращенным к кабатчику загадочным для чужеземцев словом: "Налей-ка!" Согласно легенде, от него произошло название местности - Налейки, ставшей позднее Наливками. Так якиманский храм Спасителя, чтобы отличать от других в честь Христа, получил определение, что в Наливках. А два замоскворецких переулка стали Спасоналивковскими. На месте деревянного - каменный храм возвели жившие здесь князья Барятинские, Репнины, Мещерские, Вяземские... После пожара 1812 года знать уступила купцам и мещанам Замоскворечье.
      У Спаса насчитывалось четыре придела - иконы Богоматери "Всех скорбящих радость", Николая, Михаила Архангела и Иннокентия Иркутского. Между святыми пролегла пропасть времени. Иннокентий - современник Петра Первого, учился в духовных академиях Киева и Москвы. Царь отправил его в Китай, но китайцы не пустили русского епископа в Срединную империю. Его с радостью принял молодой город Сибири - Иркутск, где за четыре года до смерти он прославился как чудотворец, стал Иннокентием Иркутским, чтимым по всей Руси.
      Колокола Спаса отзвонили в 1929 году. Участок храма, где стояли церковно-приходская школа и богадельня, приглянулся жилищному кооперативу победившего пролетариата "Замоскворецкий рабочий". Церковь со всеми строениями сломали. На их месте - пятиэтажная кирпичная коробка. Она протянулась вдоль Казанского переулка. Лучше сюда не ходить.
      Больше повезло Спасналивковским переулкам, где осталось много прелестных старых домов Замоскворечья, обновленных в годы Лужкова. В Первом Спасоналивковском - памятниками считают вросшие в землю три соседние дома 4, 6, 8. Двухэтажным домам по 250 лет, одноэтажному - свыше 100. Ничего купеческого в их облике нет, сохранились черты "московского барокко", эклектики. Во Втором Спасоналивковском переулке, 5, жил Виктор Васнецов в пору, когда создавал в русском стиле эскизы декораций и костюмов для оперы Римского-Корсакова "Снегурочка". Выбор этого адреса связан был очевидно, с тем, что по-соседству с Васнецовым во Втором Хвостовом переулке, 6, обитал много лет профессор истории Василий Осипович Ключевский, друг и консультант живописцев, писавших картины на исторические темы.
      Лекции профессора в аудитории университета приходила слушать вся Москва. Чтимый поколениями "Курс русской истории" создавался в годы жизни в Замоскворечье, вдохновлявшего летописца звоном сорока-сороков и тишиной живописных дворов.
      Ярким символом купеческой Москвы предстает на Якиманке здание посольства Франции. Построил сказочный терем Николай Поздеев, городской архитектор Ярославля, там знают многие его строения. В Москве он работал однажды. Заказал ему дорогой проект владелец Товарищества Большой Ярославской мануфактуры Игумнов. Влюбленный в зодчество древнего Ярославля, мастер возрождал его образы. Островерхие крыши, гребни, башенки, крылечки, причудливые арки времен первых Романовых сочетались с комфортом развитого капитализма. Однако фасад с изразцами, резьба по камню, кирпичная фигурная кладка, - все это и многое другое считалось архаикой в профессиональной среде архитекторов. В конце ХIХ века в моде были другие стили. Искусствоведы с гиком набросились на автора так, как сегодня они кидаются на Зураба Церетели. Одному маститому Стасову пришелся по душе "чудный русский дом" на Якиманке. Этой похвалы Николай Иванович Поздеев не узнал. Он покончил жизнь самоубийством. Игумнов отказался оплатить затраты, не обусловленные договором. Заказчик не въехал в свой роскошный дворец на крови, пустовавший многие годы.
      ...Долго стоял перед домом ярославского мануфактуриста юноша, обдумывавший житье, выпускник кишиневской гимназии Алексей Щусев. Он искал призвание в душевной борьбе между живописью и зодчеством. "Чудный русский дом" подсказал выбор профессии будущему главному архитектору Советского Союза. Щусев-архитектор вернулся из Петербурга в Москву, чтобы строить в стиле, названном его хулителями "псевдорусским".
      Почему судьба так жестоко обошлась с Якиманкой, утратившей четыре храма и десятки зданий? Потому что в наш век она стала "дорогой государевой". Эту роль играли прежде иные улицы. По Покровке ездил царь Алексей Михайлович в Измайлово. И Петр к друзьям, любимой Анне Монс спешил в Иноземную слободу по ней же. В ХVIII веке царской улицей стала Тверская, отсюда въезжали в Кремль императоры, постоянно жившие в Санкт-Петербурге.
      Генеральные секретари со времен Хрущева мчались по Большой Якиманке во Внуково-2, правительственный аэропорт. Здесь же встречали президентов и премьеров зарубежных стран. Поэтому прорубили по-живому, по старой Москве широкий прямой путь, не щадя ни церквей, ни палат, ни особняков.
      Была ли альтернатива, можно ли было, не ломая Якиманки, дать генсекам магистраль для быстрой езды? Прежде мне казалось, что гибель улицы была неминуемой. Теперь я так не думаю. Протяженность улицы - примерно километр. Длина тоннеля, проложенного ныне под Калужской заставой - километр. Вот и весь ответ на мучивший меня вопрос. Можно было под Якиманкой, как сейчас под проспектом Мира, проложить тоннель, нацеленный на аэропорт, в кварталы Юго-Запада, Черемушки.
      ...Полвека назад в плацкартном вагоне я был очарован попутчицей-студенткой. На прощанье она сказала, что живет в общежитии. Нашел ее на задворках Якиманки. Там стоял почерневший доходный дом, превращенный в общежитие первого мединститута. Кто бы мог подумать, что захудалый корпус выйдет лицом к улице, очистится и станет офисом банка? От всех зданий Москвы дом отличает протянувшаяся по фасаду ленточка красочных плиток. Их почистили, и проявились вновь картинки деревенской идиллии с озерами, вереницей гусей и пейзанками. Облицованный белой глазурованной плиткой фасад дома выглядит чуть ли не памятником архитектуры рядом с хмурыми новостройками пятилеток.
      Заросла травой раздольная поляна, отведенная при социализме под здание Литературного музея. Не знаю, поднимется ли после кризиса просевший банк, но верю - Якиманку возродят. Если не этот, так другие банки, которых много появилось в Замоскворечье.
      Одну потерю улице частично возместили там, где была церковь Казанской Божьей Матери. Патриарх всея Руси Алексий II не далее как 1 июня 2000 года освятил на ее месте новый храм-часовню. Двери в нем постоянно открыты, пусто здесь не бывает. Отделанная мрамором и бронзой, украшенная новыми иконами маленькая церковь традиционна и современна. Над вратами и колоколами возвышается статуя ангела с крестом. Его изваял скульптор Анатолий Бичуков, ныне ректор Художественного института имени Сурикова. Его же - Есенин на Тверском бульваре, колонна Георгия Победоносца на Трубной площади в честь солдат внутренних войск. И храм-часовня на Якиманке воздвигнут в память защитников правопорядка, милиционеров. Их министерство, МВД, высится белым кубом над Калужской площадью и Якиманкой.
      На некогда круглой площади не сохранилось ни одного старого дома с магазинами. Все новое, большое, многоэтажное, прямоугольное. Никакой кривизны, никаких овалов. В центре - бронзовый Ленин, чуть было не попавший отсюда на Якиманскую набережную, в компанию бронзовых соратников, свезенных туда по идее Юрия Лужкова. Он и Владимир Ресин, сооружавший монумент незадолго до краха СССР, не дали толпе повалить громадную фигуру. А бедную Якиманку защитить было некому.
      БОЛЬШАЯ ПОЛЯНКА
      "КРАСНАЯ ЦЕРКОВЬ ПРИ ПОЛЯНКЕ"
      Имена московским улицам присваивал не генерал-губернатор. Их придумывал народ. Большая Кадашевская вела в Замоскворечье, к кадашам, делавшим кадки, бочки. Когда возникла каменная церковь Козьмы и Дамиана, ее звали Козьмодамианской, пока не перекрестили в Большую Полянку. За Москвой-рекой простирались на юг поля-поля...
      "Сначала поля, потом редкие избы крестьян, затем поселения ремесленников и торговцев, стрельцов и казаков, наконец, к ХIХ веку неотъемлемая часть "темного царства" , вотчина "тит титычей" , которых сменяли их более цивилизованные, европеизированные дети, пока Октябрьская революция, свергнув "гнет роковой навсегда", не передала власть новым, законным хозяевам и не принесла сюда социалистический образ жизни". По такой схеме описывалась Большая Полянка недавними путеводителями. Из прошлого вычеркивались люди и явления, не укладывавшиеся в примитивную картину "купеческой Москвы".
      "...Итак, я родился в Москве, в собственном доме на Полянке, в приходе Козьмы и Дамиана". Привожу начало известных мемуаров, написанных по настоянию Александра Пушкина потомственным дворянином, страстным коллекционером Павлом Воиновичем Нащокиным. Эта яркая личность известна широтой души, трогательной дружбой с "солнцем русской поэзии".
      Большая Полянка на рубеже ХVIII-ХIХ веков слыла улицей дворянской, прежде чем ее заселили купцы, чиновники и мещане, жившие по соседству с дворянами. К собственному дому Нащокина мы подойдем, а пока остановимся на месте церкви Козьмы и Дамиана.
      Стояла древняя церковь вблизи ворот улицы со времен Ивана Грозного. В камень ее одел богатый кадашевец Филипп Савельев в середине ХVII века. Спустя век поднялась над улицей многоярусная колокольня. Сломали ее в 19ЗЗ году. Из храма в Третьяковскую галерею поступили "Иоанн Предтеча в Пустыне" и два чина иконостаса с образами пророков и праотцов. Где остальные три чина?
      Позолоченный резной "с виноградом" иконостас сожгли хозяйственники Лубянки. Таким чекистским способом добыли казне золота на семь тысяч рублей. Жгли вместе с иконами, не проданными иностранцам, не попавшими в музей.
      Восемь московских церквей в честь Козьмы и Дамиана служили духовным мостом между Москвой и древним Римом, где первые христиане подвергались лютым мучениям и казням. Родные братья-врачи Козьма и Дамиан прославились в столице империи своим искусством. Денег у страждущих они не брали, лишь побуждали исцеленных к вере во Христа. Народ прозвал братьев бессребрениками. За проповедь христианства оба предстали перед судом, который вершил беспощадный сын Римского императора. И его они излечили, за что получили свободу. Козьма и Дамиан погибли от руки убийцы, их закидал камнями врач-язычник.
      Нечто подобное пришлось пережить верующим всех конфессий, когда наступил "социалистический образ жизни". Пастырей убивали. Храмы разрушали, как это произошло на Большой Полянке.
      "Низкая этажность" вменялась "новыми, законными хозяевами" старой Москве в вину. Была дана директива: "к постройке допускать дома высотой не ниже 6 этажей". Сломали не только церковь, но и стоявший напротив редкой красоты дом Василия Баженова. От его наследия большевики не отказывались, оно считалось предтечей соцреализма в архитектуре. Мастер построил двухэтажный дом, напоминавший римские "palazzo". Его называли "небольшим изысканным дворцом", одним из лучших памятников времен Екатерины II. За свои достоинства черетеж здания попал в альбомы Матвея Казакова. С командой помощников он запечатлел в планах, чертежах и рисунках лучшие здания Москвы. И сохранил, таким образом, ноты, по которым архитекторы второй половины ХVIII века исполняли музыку в камне.
      Ни один мастер не удостоился в СССР стольких похвал, монографий, диссертаций, как Василий Баженов. Ему приписали чуть ли не пол-Москвы. Везде указывалось - дом на Большой Полянке он построил неким "Прозоровским", "князю Прозоровскому". Кому именно? Пять лет "главнокомандующим в престольном граде Москве и ее губернии" служил князь Александр Александрович Прозоровский. Не он ли жил здесь? Из альбома Казакова узнаю: "palazzo" принадлежало генерал-лейтенанту Ивану Ивановичу Прозоровскому. Князь вошел в историю этим домом. Его обмерили, "зафиксировали", и сломали.
      Кто замахнулся на Василия Баженова? Аркадий Мордвинов, игравший при Сталине роль придворного архитектора. На главной нашей улице протянулись его многоэтажные дома со статуями пролетариев и снопами хлебов. На углу с Тверским бульваром, где разрушили церковь Дмитрия Солунского, им же построен дом с ротондой. Над ней на пьедестале танцовщица вздымала ввысь серп и молот. "Домом под бабой" звали московские остряки этот перл. На месте маленького дома Баженова Мордвинов возвел 7-этажный - с подобной круглой башней. Издалека казалось: над ней порхает балерина в пачке. Вблизи танцовщица превращалась в бутон с проклюнувшимся серпом и молотом. Такие цветочки, опавшие позднее, не видывала прежде классическая архитектура, имевшая дело с античными богами.
      Взамен Козьмы и Дамиана архитектор Андрей Буров, признанный теоретика и практик, соорудил дом, который называли "этапным для архитектуры советского периода". На этом этапе началось "крупноблочное строительство". Ручной кирпич заменил бетонный блок, весом в три тонны, декорированный под камень. Маскировку портиками, колоннами, прочими элементами классики позднее, войдя во вкус, отбросили напрочь, уткнувшись в плоскую бетонную панель, черный квадрат советского градостроения.
      Под номером 2 сохранился с давних времен на Большой Полянке особняк, не попавший под задуманный снос. Его приписывают мастеру "школы Баженова". Шестиколонный портик фасада появился в конце ХVIII века, когда без подобного украшения не мыслился ни один уважающий себя стильный дом. Он играл вместе с "palazzo" Баженова роль въездных ворот всего Замоскворечья. Как пишут знатоки-искусствоведы, углы дома скруглены, чтобы соблюсти симметрию, о которой пеклись предки. В результате реконструкции, проделанной новыми хозяевами, симметричная Полянка стала в своем начале кособокой, одно ее плечо поднялось выше другого.
      Царьград стремились заменить соцгородом. Кто спорит, консервировать столицу, оставлять ее повсеместно двухэтажной - утопия. Москва и до большевиков прирастала многоэтажными доходными домами. Преступно другое - в самых лучших чувствах экспериментировать на месте памятников архитектуры, какими были беспорно и "palazzo", и Козьмодамианская церковь.
      Под серпом и молотом в доме 3 на Полянке немного не дожил до столетнего юбилея казак, бывший сотник и капитан артиллерии царской армии Федор Токарев. Квартиру здесь получил в разгар войны, в 1943 году, проколесив всю жизнь по оружейным российским городам. Его имя - в "Тульском Токареве", сокращенно - "ТТ", самозарядном пистолете, долго бывшем на вооружении армии. В настоящем, как известно из уголовной хроники, "ТТ" служит тем, кто выбрасывает пистолет после контрольного выстрела. За верстаком и станком Токарева видели всегда без чертежей. Он ваял из металла свои изделия как скульптор. За них выпускнику военно-казачьего юнкерского училища без защиты диссертации присвоили звание доктора технических наук "honoris causa", что значит, за заслуги. Токарева, любившего рисовать и фотографировать из аппарата собственной конструкции, осыпали наградами за пулемет, винтовки и пистолет. Рожденный художником, стал великим оружейником.
      Фотографии фасада дома неожиданно попали на первые полосы газет. Стрелкой на снимке отмечались на верхнем этаже справа окна "нехорошей квартиры" на Полянке. Государственный телеканал, РТ, показал ее интерьер с широкой кроватью. На глазах у изумленных граждан мужчина, похожий на Генерального прокурора, без мундира и нижнего белья, сдавался солдатам любви. Это было круче показанного ранее по ТВ купания в термах с девицами министра юстиции России. Видеокамеры, установленные бойцами невидимого фронта, поразили обе цели без "ТТ" и контрольного выстрела в голову.
      ...Проносишься мимо блочных творений соцреализма и въезжаешь из ХХ века в кирпичный ХVII, на триста лет назад, в Москву Алексея Михайловича, допетровскую Русь. Однотонные стены вытесняется живописной расцветкой, куском старинного города с особняками, строениями исчезнувшего рынка, церковными домами, над которыми парит шатровая колокольня и купола прекрасного храма. Увидеть его едут издалека в Замоскворечье. Он называется именем Григория Неокессарийского.
      Кто такой? Каким чудом появился этот красный каменный цветок в средневековой Москве, претендовавшей не без основания на роль Третьего Рима? Московский князь Василий II в плену в Орде дал обет, что если снова увидит Белокаменную, то поставит на том месте храм в честь святого, чтимого церковью в день освобождения. Его татары отпустили на все четыре стороны 30 ноября 1445 года, когда церковь поминает Григория Неокессарийского, жившего в III веке в одной из провинций Римской империи. Отсюда юноша отправился в столицу. По пути в Рим для занятий юриспруденцией Григорий встретил известного христианского философа и богослова Оригена. Тот его крестил и обучил. На родине, в Неокессарии, Григорий сочинял богословские трактаты, прослыл чудотворцем, причисленным к лику святых.
      Видение Кремля случилось в Замоскворечье, где князь исполнил обет и построил деревянную церковь. Спустя двести лет в ней служил настоятелем Андрей Савинов. После падения патриарха Никона священник прихода неожиданно оказался духовником Алексея Михайловича, настоятелем Благовещенского собора, домовой церкви царской семьи в Кремле.
      Андрей Савинов вел не только задушевные беседы, но и пировал с самодержцем, по обычаю тех лет, напиваясь до упаду. В знак дружбы Алексей Михайлович повелел вместо деревянной возвести церковь каменную, не жалея государевых денег. Царские мастера - Иван по прозвищу Кузнечик и Карп по прозвищу Губа - постарались на славу. Пять позолоченных крестов на куполах увенчали коронами в знак того, что храм - царский. Его облицевали изразцами, девятью тысячами ярких многоцветных плиток с узором "павлинье око". Немеркнущие в веках изразцы исполнил Степан, Иванов сын, с лихим прозвищем Полубес. В сухих официальных документах церковь звалась "Красной церковью при Полянке" за красоту, как Красная площадь, Красное крыльцо.
      Дружба царя и жизнелюбивого духовника была столь тесной, что венчание с Натальей Нарышкиной Алексей Михайлович провел не в соборе Кремля, как предки, а в Красной церкви. Год спустя царь с царицей принесли сюда крестить младенца - наследника престола Петра Алексеевича...
      Стоя на тротуаре у Григория Неокессарийского, Андрей Вознесенский увидел сквозь силуэт храма образ молодой царицы, в "огненном наряде":
      Как колокольня алая,
      пылая шубкой ярко,
      Нарышкина Наталья
      стоит на тротуаре.
      В той шубке неприталенной
      ты вышла за ворота,
      Нарышкина Наталья,
      Как будто ждешь кого-то?
      Духовника настигла кара сурового патриарха Иоакима. Савинова посадили на цепь за блуд, зловредное влияние на покойного царя и отправили, лишив сана, умирать на север.
      В сталинские годы Григория Неокессарийского чуть было не снесли: колокольня, "выбежавшая" на тротуар, мешала движению трудящихся. Поэтому прорубили в толще камня проход. Иконостас сломали. Паникадила, прекрасные бронзовые светильники, переплавили на трактора. Резные царские врата и иконы ушли в музеи... В это трудно поверить, потому что снаружи и внутри возрожденный храм сияет позолотой, отмытыми изразцами, яркими красками образов, заполнивших пять ярусов иконостаса. Стены и своды сплошь заполнены картинами на сюжеты Священного писания. Они напомнили мне церкви Рима, каждая из которых - музей замечательной живописи. Такой музей предстает на Большой Полянке. В этом можно убедиться с девяти утра до девяти вечера ежедневно.
      "УТОЛИ МОЯ ПЕЧАЛИ"
      В Замоскворечье жили люди широкой души и дальнего полета. Они торговали со всем миром, ворочали миллионами, любили безумно, пили по-черному, жертвовали состояния, строили мануфактуры, дома. И много церквей.
      Как Москва, церкви не сразу строились. Сначала сил хватало на церковку в дереве. Потом ставилась в камне одна другой больше и краше - на одном и том же месте. К престолу прибавлялись приделы, трапезная, колокольня... Без них возвели донские казаки на месте деревянной - каменную церковь Успения в 1695 году. Спустя век по завещанию одной прихожанки выросла колокольня, трапезная и обновленный придел Благовещения. По завещанию другой прихожанки - придел иконы "Утоли моя печали". Её просят: "Пречистая, отыми бремя грехов моих, Преблагая, и утоли печали моя, сокрушающие сердце!"
      Веками украшалась и обогащалась церковь в Казачьей слободе на Полянке. Ограбили ее в один день 6 апреля 1922 года. Отсюда чекисты вывезли 11 пудов, 176 килограммов золота и серебра. Конфисковали чудотворную древнюю икону "Утоли моя печали", польстившись на жемчуг и драгоценные камни в златосеребряной ризе. Опустошили храм, снесли главы, срубили верх колокольни, чтобы не маячила перед глазами Замоскворецкого райкома ВКП(б)...