Лев Колодный
      Замоскворечье
      БОЛЬШАЯ ЯКИМАНКА
      ЯКИМ + АННА = ЯКИМАНКА
      У каждой старинной улицы Москвы - свой поэт. У Тверской - Пушкин. У Арбата - Окуджава. У Якиманки - Шмелев Иван, сын Петра, родившийся в замоскворецком дворе. Заполненный мастеровым и торговым людом этот двор стал школой жизни и источником вдохновения. Много лет цензоры вымарывали любое упоминание о писателе, словно не было в природе такого классика русской литературы. Теперь сочинения его не томят в спецхране, издают, учат в школе. В недавние дни прах Шмелева доставили на родину, чтобы выполнить его последнюю волю - похоронить в Донском монастыре, рядом с предками.
      Гроб Шмелева эскортировали по улице, которую он бы не узнал, так ее, бедную, замордовали.
      "...Едем по пустынной Якиманке, мимо розовой церкви Ивана Воина, мимо виднеющейся в переулке белой - Спаса в Наливках, мимо желтеющего в низочке Марона, мимо краснеющего далеко за Полянским рынком Григория Неокессарийского, - писал в далеком прошлом Иван Шмелев.- И везде крестимся..." Не названа здесь Казанская, самая большая на улице церковь, много раз помянутая писателем в "Лете Господнем", литературном памятнике Замоскворечью.
      На Якиманке теперь часто не покрестишься: из четырех храмов остался на ней один, Иван Воин. Сломали до основания - Казанскую, Петра и Павла, Якима и Анну. Последний в этом мартирологе храм стал причиной названия улицы. На месте церкви растет трава забвенья. Многие строения вокруг уничтожили, чтобы спрямить и расширить улицу-дорогу из Кремля во Внуково, аэропорт.
      Обезглавленные Яким и Анна долго саморазрушались. Прочные каменные стены служили кузницей и сотрясались до тех пор, пока их не взорвали тайком. Это случилось в ночь с 3 на 4 ноября 1969 года. Впервые упомянута церковь в летописи под 1493 годом. Храм возник на старинном пути из Москвы в Калугу.
      Главный престол церкви Благовещения имел придел Иоакима и Анны. В переводе с древнееврейского языка - Иоаким, как сказано в Библейской энциклопедии, "Бог возставляет". В русском произношении Иоаким стал Якимом, Акимом. Ханна, в русском языке Анна - переводится как "милостивая". Жившие две тысячи лет тому назад эти состоятельные иудеи, жители Иерусалима, чтятся христианами всего мира как отец и мать Марии, долгожданной дочери, дарованной старикам в глубокой старости. Она вошла в мир девой Марией, Богородицей, Богоматерью, Мадонной, земной матерью Христа. К ней возносят молитвы верующие в Спасителя на всем земном шаре.
      Церковь в честь родителей девы Марии была единственной в столице. Ее отстроил в камне патриарх Иоаким (тезка "Богоотца" Иоакима), когда Москва стала городом "сорока сороков". Над Якимом и Анной красовалось семь куполов и колокольня. Деятельный патриарх вел лютые диспуты в Грановитой палате с раскольниками. Иоаким в годы своего правления изгнал из первопрестольной католиков-иезуитов, преследовал в Москве иноземцев, одного из них, мистика Кульмана, сжег на костре. Он же призвал ученых греков, братьев Иоаникия и Софрония Лихудов, выпускников Падуанского университета, в столицу. Они читали молодым русским курс лекций по грамматике, пиитике, риторике, логике, математике и физике. Братьев считают основоположниками высшего общего образования в России. Задолго до основания Московского университета патриарх Иоаким открыл высшую светско-церковную школу со своим Уставом, приближенную к западно-европейским университетам. Это альма-матер Ломоносова, Кантемира, Баженова... Школа патриарха вошла в историю под названием Славяно-Греко-Латинской академии. После пожара Москвы 1812 года ее перевели в Троице-Сергиеву лавру, где она живет поныне в статусе Духовной академии.
      Таким образом, Большая Якиманка носит имя дедушки и бабушки Христа, а не Георгия Димитрова, как было до недавних пор. Этот болгарский революционер прославился смелыми речами на процессе по делу о поджоге рейхстага. (Огонь запылал после прихода Гитлера к власти.) Из зала суда обвиняемый вышел оправданным и отправился героем в Москву, где возглавил III Коммунистический Интернационал - Коминтерн, штаб мировой революции и разведки. Димитров отправил на казнь многих вождей компартий, не угодивших Сталину. Агенты Коминтерна, как и Лубянки, опутали паутиной шпионажа земной шар. Не без основания Запад считал партии Коминтерна - "рукой Москвы". Димитрова, как Ленина, похоронили было в мавзолее. Но болгары помнили за ним не только геройские дела, поэтому после краха коммунизма закопали вождя, не зная, что теперь делать с мавзолеем. А на бывшей улице Димитрова остался памятник. Бронзовый Димитров грозит кулаком прохожим и детям в сквере, напоминая о времени, когда в Москве безраздельно властвовали коммунисты.
      Яким и Анна стояли у истока Якиманки, а в устье улицы, перед впадением в Калужскую площадь, возвышалась большая церковь в честь иконы Казанской Божьей Матери. Ее помнят многие бывшие студенты, сбегавше из близлежащих институтов в кинотеатр "Авангард"... Под штукатуркой побеленных стен, где шли новые фильмы, скрывались лики святых. То был первый на моем пути городской кинотеатр, куда я попадал из барака строителей университета на Ленгорах: Москва заканчивалась тогда за Калужской заставой.
      В средние века жившие здесь стрельцы возвели полковой храм святого Николая Чудотворца. За ним укоренилось название по приделу в честь иконы Казанской Божьей Матери. Это поясное изображение девы Марии с младенцем на левой руке. Икона прибыла вместе с казанским ополчением и в стане князя Дмитрия Пожарского стала предметом особого поклонения и молитв. Ополченцы приписали святыне освобождение Москвы от поляков. Образ хранился перед революцией в Казанском соборе на Невском проспекте. А в московской Казанской церкви у Калужской площади почитался список с нее, точная копия. То был храм в византийском стиле, построенный на месте более древнего архитектором Николаем Никитиным, одним из основателей "русского стиля" в архитектуре конца ХIХ века. "Этот обширнейший из московских храмов принадлежит к числу выдающихся по великолепию своей отделки", - писали о Казанской церкви после ее освящения в 1886 году. Никитин (автор "Погодинской избы" на Пироговке, церквей, гостиниц, доходных домов, Казанской церкви) отдал десять лет жизни. Взорвали и вывезли храм на свалку по-ударному, за несколько дней.
      Тоскуя в эмиграции по Москве, Иван Шмелев много раз поминал в "Лете Господнем" Казанскую, живописал в мельчайших подробностях жизнь и быт ее причта. Отец писателя избирался старостой церкви, сюда привел он сына на первую молитву.
      Посреди Якиманки, на углу Первого Хвостова переулка, красовалась церковь Петра и Павла в Хвостове. Так называлось село, принадлежавшее тысяцкому Алексею Хвосту, убитому боярами. Село помянул в завещании Дмитрий Донской. Стрельцы на месте деревянной - возвели каменную церковь. Позднее появился придел в честь мучеников христианства Кирика и его матери Иулитты, живших в третьем веке в Малой Азии. Казалось бы, зачем спустя пятнадцать столетий строить москвичам памятник Кирику и Иулитте? Но для церкви "несть эллина и иудея", она хранит память о всех святых мучениках, отдавших жизнь за веру, когда бы и где бы они не жили.
      В середине ХIХ века архитектор Петр Буренин возвел для храма Петра и Павла колокольню и трапезную с приделами. Где все это? В толще стен дома на Якиманке, 31. Храм здесь не сломали, уничтожили другим советским способом. Снесли шатровую колокольню и купол, над обезглавленными стенами церкви надстроили два этажа, внутри и снаружи все переделали. Образовалось четырехэтажное, как выражается мэр Москвы, "плоскомордное" деловое здание без затей на фасаде. Судьбу Петра и Павла разделили все московские постройки архитектора Буренина: колокольни этого архитектора снесли на Якиманке, Воздвиженке, в Пупышах и за Проломной заставой...
      Пощадили на Якиманке одного Ивана Воина. Спасла его красота. Приписывают постройку выдающемуся архитектору "суперинтенданту" Ивану Зарудному, автору знаменитой Меншиковой башни на Чистых прудах. Он творил в эпоху Петра. Увидев затопленный в половодье Москвы-реки обветшавший храм, царь повелел в 1709 году выстроить новый в честь триумфа под Полтавой. И поднять его на более высоком месте, недоступном воде. Петр не только дал на это дело триста золотых рублей, но, как пишут, прислал план, выделил кирпич, который шел тогда лишь на строительство Санкт-Петербурга. Так после победы над Карлом ХII появился замечательный памятник русской воинской славы. По установившейся традиции - в форме храма.
      Иван Воин, византийский военачальник, тайно покровительствовал христианам во время римского императора Юлиана Отступника. Этот император возобновил после смерти императора Константина гонения за веру во Христа. И у этой церкви есть придел в честь мучеников Гурия, Самона и Авива, казненных лютой смертью в начале IV века, когда многобожники-язычники расправлялись с верующими в единого Бога беспощадно.
      Знатоки теряют присущую сухость изложения, не жалеют ярких слов, представляя это дивное строение в стиле барокко. Его называют архитектурной поэмой, пишут, что храм сотворен мощной волей. Выдающимся мастером барокко слыл Иван Зарудный, приехавший в Москву по приглашения Петра в числе многих знатоков своего дела.
      Из Ивана Воина большевики вывезли 10 пудов 22 фунта золотых и серебряных изделий, когда в 1922 году ограбили по приказу Ленина храмы всех конфессий на территории бывшей Российской империи. Тогда палачи забрали из дома настоятеля церкви отца Христофора. "Дайте хотя бы допить чай", попросил он ленинских опричников. С этими словами ушел на казнь.
      Среди всех московских храмов Иван Воин предстает музеем гонения на церковь. Сюда перенесли пышный алтарь в стиле барокко времен Петра из сломанной у Красных ворот церкви Трех Святителей. Слева от входа потемневшая от времени икона "Целование Иоакима и Анны" из уничтоженной помянутой церкви. Перед иконостасом предстает Казанская Божья Матерь из исчезнувшей Казанской церкви. Рядом с этой иконой в киоте Никола Угодник, снятый с Никольских ворот Кремля. В этом же ряду Спас Смоленский, висевший над Спасскими воротами. Под одними сводами оказались образы святой Варвары с Варварки, Василия Блаженного из собора на Красной площади, иконы Анны Кашинской и Серафима Саровского.
      Из разрушенных московских церквей унесли сюда частицы мощей свыше 150 святых Вселенской церкви и в земле Российской просиявших. Свои бесценные сокровища - частицы Гроба Господня и земли от Гроба Господня, Ризы Господней и Камень из реки Иордан, - все это гонимые христиане в страшную эпоху Ленина-Сталина упрятали здесь с верой в лучшие времена. Они наступили в наши годы.
      Наконец, сюда попали древние образа из разобранного Ивана Воина: из церкви - храмовая икона, а из придела - икона Гурия, Самона и Авива. Они украшали прежде разрушенный храм.
      Иван Воин служит без малого четыреста лет - с начала ХVII века по сей день. Сюда несут крестить младенцев. У ворот притормаживают свадебные машины и катафалки. В церкви недавно отпели Святослава Рихтера и Альфреда Шнитке, умерших за границей и похороненных в Москве.
      Храм на пригорке опоясывает кованая ограда, выполненная с великим мастерством при Елизавете Петровне. Ее перенесли вглубь церковного двора на 30 метров, когда Большая Якиманка пережила катастрофу. Улицу расширили вдвое и начали застраивать многоэтажными домами.
      ...Синий троллейбус, круто свернув с Якиманки на набережную, въехал на мост, откуда показался Кремль. Никто из пассажиров не обратил особого внимания на привычное чудо. Только одна старушка вдруг ни в склад, ни в лад громко запела:
      Вот Кремль!
      В нем Сталин живет...
      При упоминании этого имени троллейбус смолк, все отвернулись от умалишенной, допевшей в тишине куплет собственного сочинения:
      Сталин песни поет.
      Он мне пенсию дает...
      Полвека назад в Кремле доживал свой век человек, загубивший по Сталинскому Генеральному плану древнюю Москву, вообще, и Якиманку, в частности.
      МАЛИНОВЫЙ ЗВОН МАРОНА
      Кроме семи холмов у Москвы и Рима есть другое сходство. У вечного города за Тибром - знаменитое памятниками истории и культуры Трастевере. У нас за рекой - Замоскворечье, родина удалого купца Калашникова и Тит Титыча Брускова, Радищева и Островского. Братья Третьяковы, Бахрушины, Рябушинские - все отсюда!
      С колокольни Ивана Великого юнкер Лермонтов разглядел за рекой долину, усыпанную домами и церквами. Великий драматург увековечил малую родину в образе "тем963,*-ного царства", заселенного самодурами. Литератор Петр Вистенгоф в очерках о Москве своего времени заметил, что обитатель Замоскворечья уже встает, когда на Арбате и Пречистенке только ложатся спать...
      Михаил Загоскин вторил ему в "Москве и москвичах": живут здесь по большей части купцы, которые ведут жизнь тихую и сидячую. Молодой Чехов, квартировавший на Якиманке, слышал, как над его головой в "кухмистерской" пели и плясали на купеческих свадьбах, балах и поминках. О чем написал рассказ и комедию под названием "Свадьба".
      Все это было-было, но давным-давно! Перед революцией земля в излучине Москвы-реки мало чем отличалась от того же Арбата, где церквей и купцов насчитывалось не меньше. Тит Титычи остались на сцене Малого театра.
      На моем веку в хоре певцов заречья неожиданно зазвенел голос земляка. Бабушка берегла для внука каменный дом над крутым берегом Днепра. А он, Сережа Дрофенко, самый красивый на факультете журналистики Московского университета, погиб молодым, успев написать:
      Старые улицы Замоскворечья.
      Особняки.
      Арки, ворота, жилье человечье,
      Близость реки.
      Есть еще камни, калитки, заборы.
      Держитесь вы,
      Скверы, скворечни, подвалы, соборы
      Иней Москвы.
      Где особняки, ворота, арки? Неужели все растаяли "как иней"? Все, да не все. У начала Якиманки уцелело несколько старых кварталов. Даже заросший травой двор сохранился за угловым обезлюдевшим двухэтажным домом. (Его сломали в 2003 году. - Ред.)Такой приземистой была вся Якиманка, Большая и Малая. Между ними в тишине поют птицы, стучат молотки. Ничего больше не ломают, надстраивают этажи, мансарды, фасады облицо- вывают камнем, ставят евро-окна и двери. Таким образом, из двухэтажного якиманского старожила, принадлежавшего некогда забытому Александру Михайловичу Прибилю, возникает шестиэтажный "Александр-Хауз", бизнес-комплекс класса "А", с атриумом и садом на крыше. Где вы, Александр Павлович Смоленский? Не знаю, где сейчас собиратель рухнувшей империи "СБС-АГРО". А воздвигнутый им "Хауз" (по-немецки - дом) неколебим, хранит имя застройщика не хуже мемориальной доски и надгробной плиты. Под флагом с синим щитом "Александр-Хауз" вошел в историю не только банкротством крупнейшего банка. В его стенах кипели страсти, встречались первые лица России, когда здесь функционировал предвыборный штаб "преемника", Владимира Путина, ставшего президентом.
      Большая и Малая Якимнка сходятся там, где зеленеет чахлый сквер на месте церкви Якима и Анны. (Вот бы восстановить храм, Юрий Михайлович!) Ну, а дальше - шум машин, широкая масленица, сбывшаяся мечта авторов "образцового коммунистического города". Она предстает фасадом "Президент-Отеля" и торговых галерей. Над одной - громоздятся этажи жилого дома. Другая галерея - упирается крышей в небо. Заказчик у них был один управление делами ЦК КПСС. Оно могло строить не по каталогу сборно-панельных домов. И в километре от Кремля сооружать жилье для товарищей. Лишь ЦК мог раскошелиться на "пять звездочек" гостиницы под революционным названием "Октябрьская". Успели ее открыть, заселить один жилой дом, второй дом для сотрудников ЦК КПСС не дал достроить август 1991 года.
      Вместо вождей компартий братских республик потянулись на Якиманку президенты суверенных государств, пришлось менять название. За большим круглым столом на сорок персон "Президент-Отеля" решаются судьбы стран и народов.
      С архитектором "Октябрьской" Всеволодом Тальковским ходил я по Якиманке вокруг новостройки. Он рисовал картину, оставшуюся в проекте. Но кое-что реализовать ему удалось не в панелях, красном и белом кирпиче.
      - Рядом Иван Воин и Кремль. Поэтому выбрали кирпич тех самых оттенков, которые любили Баженов и Казаков. Аркады и галереи - наш мост между прошлым и настоящим...
      То хождение закончилось беспрецедентным приемом в Союз архитекторов СССР журналиста, куда Тальковский дал мне рекомендацию. За что такая честь? За то, что жалел, понимал, какие муки выпали на долю архитекторов, строивших при Хрущеве и Брежневе. Их били по рукам за "излишества", лишали наград, права работать так, как учили профессора. Одни уходили в "бумажную архитектуру", другие всю жизнь привязывали к местности коробки. Третьим, как Тальковскому, повезло, после того как по Якиманке прошлись топором, ему удалось построить большие здания.
      Ломка случилась не при Сталине, когда взорвали Тверскую улицу, не при Хрущеве, порушившем Арбат, а при Брежневе, не любившем потрясений. Живуча была разрушительная идея, заложенная в "Сталинском" Генеральном плане. Вот из него интересующее нас место:
      "Большая Якиманка... является преимущественно жилой улицей. Правая сторона магистрали, обращенная в сторону Москвы-реки, открывает перспективу на Дворец Советов. Улица расширяется до 40 метров".
      Не открыли перспективу на Дворец. Но план по ширине перевыполнили с 40 до 50 метров! Улица-дорога на Калугу, по которой отступал из сожженной Москвы Наполеон, в середине ХХ века стала путем во Внуково-2, правительственный аэропорт. Через эти ворота въезжали в советскую столицу главы государств и правительств. Поэтому выпрямили, расширили Якиманку, сломали все, что казалось недостойным столицы СССР. Не пощадили древних палат, церквей, старинных домов и Литературного музея.
      Этот музей на Якиманке, 38, обосновался в доме с мезонином в годы "большого террора". Его фонды пополнялись тогда интенсивно архивами писателей, уходивших на казнь. Публицист Ленин, взяв власть, задумал "собирать находящиеся в частных руках библиотеки, архивы, рукописи, автографы". Иными словами, грабить их владельцев. Основал Литературный музей бывший управляющий делами ленинского правительства Владимир Бонч-Бруевич, покупая за бесценок, получая конфискованные бумаги "врагов народа".
      В должности консультанта музея тихо служил литератор Николай Павлович Анциферов. Романов и стихов он не сочинял. Писал о родном Санкт-Петербурге, успел выпустить до сталинских заморозков книги с идеалистическими названиями "Душа Петербурга", "Быль и миф Петербурга"... Двадцать лет не издавался, затаился. В конце жизни встретил земляка, изгнанного из Ленинграда, Илью Глазунова. Он принес в музей иллюстрации произведений Достоевского, которыми никто тогда не вдохновлялся из страха прослыть неблагонадежным. Анциферов рекомендовал дирекции купить рисунки неизвестного молодого мастера. Старик привязался к неприкаянному художнику, внимавшему каждому слову знатока двух столиц, Петербурга и Москвы. Портрет под названием "Н. П. Анциферов" видели многие на выставках Ильи Глазунова. Художник полюбил старика и музей на Якиманке, но спасти от уничтожения не смог, как ни старался.
      У Литературного музея нет с тех пор своей крыши над головой. Обещанный дом взамен сломанного - советская власть не построила, приспособила под выставочные залы палаты монастыря на Петровке... (Здесь впервые показаны были ксерокопии рукописей "Тихого Дона", подаренные мною музею Михаила Шолохова в станице Вешенской.)
      Бывшие отцы города изуродовали Якиманку типовыми домами. Четыре однояйцовые башни-близнецы громоздятся в конце улицы. Еще непригляднее панельный короб в ее сердцевине. Впервые отдельную квартиру здесь получил в числе других жителей коммуналок молодой горнопроходчик Владимир Ресин. Его отец-коммунист до войны уступил комнату в отдельной квартире нуждавшемуся в жилье товарищу по службе. Им был отец Семена Фердмана, известного артиста театра и кино Семена Фарады. Прожили десятки лет две семьи дружно в коммуналке в деревянном доме Ростокина. Оттуда с радостью перебрался на Якиманку в новостройку растущий молодой инженер с женой, дочерью и стариками-родителями.
      На мой вопрос о судьбе дома-уродины на Якиманке бывший жилец, первый заместитель мэра Москвы, главный прораб "Москвы в лесах" ответил, что после сноса пятиэтажных "хрущоб", настанет черед других более высоких коробок.
      Где на Якиманке сохранилась хоть одна купеческая усадьба, неужели не осталось церквей в переулках? Нашел я их за гостиницей. На пригорке, застроенном фабричными корпусами, стоит чудом уцелевший храм Марона в старых Панех. Есть у него второе название - Марона в Бабьем городке. Жили здесь осевшие на чужбине плененные поляки, паны. Отсюда название - в старых Панех. По одной версии, Бабий городок хранит память о русских бабах, храбро оборонявшихся от ордынцев. По другой версии, молотами-бабами вбивали сваи в эту болотистую местность.
      Единственная в Москве в честь подвизавшегося в Сирии в IV-V веках чудотворца Марона церковь не раз капитально перестраивалась за триста лет своего существования. Поэтому ни в каких списках памятников советской Москвы не значился ни обезглавленный храм, превращенный в автобазу, ни колокольня. Но именно на ней подобраны были колокола, самые чистозвонные в Белокаменной.
      "Звон мароновских колоколов впервые привлек мое внимание в 2-3 года. Мароновские колокола меня поразили!" - писал в автобиографии гениальный звонарь Константин Сараджев, обладавший феноменальным слухом. У каждого из семи звуков гаммы он различал не один бемоль и один диез, а 120! Композитор Скрябин каждый звук видел в цвете. Сараджев воспринимал не только звуки в цвете, но каждый предмет, каждого человека ощущал в одной присущей ему тональности. И в цвете! Невероятно, но факт, поражавший знатоков. Любимую Таню слышал в тональности Ми-бемоль, так ее и называл. С раннего детства Котика Сараджева учили играть на рояле. Но музыкантом, как отец, известный композитор, как мать, пианистка, - не желал быть, хотя его исполнение восхищало современников. Ребенком, слушая игру отца на фортепиано и скрипке, мысленно переводил их звучание на язык колоколов и плакал, если адаптация ему не удавалась. С 14 лет он взбирался на церкви и играл на колоколах. Мальчишечьими руками овладел техникой трезвона. Описал звуковые спектры свыше 300 колоколов-благовестников Москвы и Московской области. Сочинял музыку для колоколов, когда большевики сбрасывали бронзовые звоны на землю и переплавляли, как металлолом.
      Слушать игру Сараджева приходили со всей Москвы. Он во время служб поднимался на колокольню Марона, чтобы исполнить божественные гимны, заполнявшие небо над Якиманкой малиновым звоном. Ну, кто в "красной Москве", где ему пришлось жить, позволил бы создать на этой колокольне задуманную им концертную звонницу? Сталин запретил в 1930 году церковный звон в столице! И в том же году Сараджев ездил в США по командировке. Большевики продали американцам отобранные им колокола. Вместе с ними звонарь год прожил в Гарварде, где сотворил звонницу и обучал игре на колоколах.
      Лишенный смысла жизни музыкант зачах и умер молодым. Его бы предали забвенью, если бы не Анастасия Цветаева. Она, выйдя из лагеря, написала о покойном друге. Дмитрий Шостакович, познакомившийся с рукописью, не усомнился в даре гениального музыканта.
      Прочитав воспоминания Анастасии Цветаевой, я задал долгожительнице вопрос, ответ на который не получил в ее мемуарах. Сообщили ли Марине Цветаевой в Париж прибывшие из Франции в СССР до ее возвращения из эмиграции муж и дочь, что она, родная сестра, арестована?
      - Нет, скрыли от Марины это известие.
      Значит, взяли грех на душу. Быть может, это известие остановило бы Марину Ивановну от рокового шага - вернуться на родину. За слепую веру в Сталина поплатились: муж Сергей Эфрон - жизнью, дочь Ариадна - сломанной жизнью.
      ...У Марины, великой сестры Анастасии Цветаевой, был в Замоскворечье собственный дом. Но об этом - впереди...
      У НИКОЛЫ В ГОЛУТВИНЕ
      Дворянская Москва в стиле позднего классицизма - ампира, восставшая из пепла после пожара 1812 года, уважалась пролетарской властью. Чего не скажешь о купеческой Москве, когда ампир уступил эклектике и модерну. Шедевры Федора Шехтеля обзывались "купеческими декадентскими особняками". Им в светлом будущем ничего хорошего не светило.
      Купеческая Москва - это не только Замоскворечье. Театр "Ленком" бывший Купеческий клуб. Художественный театр создал сын купца Алексеев, финансировал театр купец Савва Морозов. Другой Савва, Мамонтов, соорудил "Метрополь". Историческая библиотека - бывший клуб приказчиков. Третьяковская галерея, Театральный музей - купеческие затеи. Все дома, опоясавшие в ХIХ веке Красную площадь: ГУМ, Исторический музей, бывший музей Ленина - новостройки купеческой Московской думы.
      Арбатские переулки оплакивали поэты. Пресса возмущалась, когда ломали особняки западников и славянофилов. Якиманские переулки крушили без особых протестов общественности, хотя и их истоптали великие предки.
      С Большой Якиманки стекали к реке четыре Голутвинских, Земский и три Бабьегородских переулков. Первым, можно сказать, повезло, один - исчез, но три других сохранились со значительными потерями. Земский - стерт с лица земли. От Первого Бабьегородского - остался один дом 5/7, строение 9. Восемь других строений под этим номером и все здания переулка - уничтожены. От Второго Бабьегородского я нашел с трудом дом 29, строение 1. Этот двухэтажный представительный особняк простоит века. Рядом с ним насчитывалось 32 владения, в каждом - по несколько домов. Где они?
      Ничего не осталось от старой Крымской набережной. По моим подсчетам, на прибрежной Якиманке канули в Лету 200 владений. Стало быть, несколько сот домов! Какими они были, дает представление заросшая деревьями капитальная купеческая недвижимость Крымского тупика и Якиманского переулков. Им повезло: они отстоят от реки. По Генплану у берега замышлялся парк.
      В Голутвине (так называлось древнее село, на чьем месте произвели вырубку леса - голутву) купил участок земли купец Елисей Третьяков. У его внука Михаила на этой земле родились сыновья - Павел, Сергей, три дочери. Родовое гнездо Третьяковых на закате советской власти пощадили. Двухэтажный дом, на его стенах я насчитал 60 окон, сохранился по адресу Первый Голутвинский, 14. Лет пятнадцать назад его обновили и передали Третьяковской галерее. С тех пор дом стоит с заколоченными окнами немым укором новой власти.
      Нижний этаж этого купеческого особняка кирпичный. Вверх - деревянный не по бедности: считалось - в таких стенах дышится легче, жить здоровее. Под крышей обитала большая семья. К детям на уроки годами приходили лучшие учителя, чего мы не видели в пьесах великого драматурга. Мальчики приобщались к семейному делу, льняной мануфактуре. У них пробудился интерес не только ко льну. В этом доме Павел собрал первую коллекцию. Начинал с гравюр и литографий. Покупал картинки на Сухаревском рынке, в лавках. Младший Сергей жил музыкой, учился петь.
      Впервые в жизни Павел Третьяков увидел живопись великих мастеров в 20 лет, когда побывал в Санкт-Петербурге. Эрмитаж привел его в восторг.
      "Видел несколько тысяч картин! - писал он из Петербурга в Москву матери. - Видел несчетное множество статуй и бюстов. Видел сотни столов, ваз, прочих скульптурных вещей из таких камней, о которых я прежде не имел даже понятия".
      С этого времени начинается новый период жизни братьев Третьяковых. Они купили в 1851 году поблизости от родового гнезда новый дом с садом. О нем расскажу, когда подойдем к бывшей "Московской городской галерее Павла и Сергея Михайловича Третьяковых". Теперь она не городская, федеральная, чтит одного брата, что, на мой взгляд, несправедливо.
      Дом в Голутвинском переулке оставался за Третьяковыми до 1917 года, став на полвека домом с коммунальными квартирами победившего пролетариата.
      Набожный отец водил детей молиться в соседний храм Николы в Голутвине. Купола и колокольня на задворках Якиманки не бросались в глаза ненавистникам купеческой Москвы. Поэтому они лишь срубили церковные главы, сломали верх звонницы, отдав церковь под хозяйственные нужды. Видел я мерзость запустения, когда пришли сюда реставраторы.
      У церкви во имя Рождества Богородицы два придела - Николы и Тихвинской Божьей Матери. Она почитается среди шестисот других православных икон в честь девы Марии. Предание гласит: при Дмитрии Донском над Ладожским озером у речки Тихвинки вознесся образ Влахернской Божьей Матери, написанный евангелистом Лукой. Он хранился во "втором Риме", храме, построенном в той части Константинополя, что называлась Влахерны.
      На месте видения русские основали Тихвинский монастырь. Шведы дважды терпели поражение у стен обители, их связывали с заступничеством Богоматери. С Тихвинской иконы москвичи сняли копию и отправили образ в деревню Столбово, где со шведами заключили исторический Столбовский мир. Тихвинская Богоматерь хранилась в Успенском соборе Кремля, а в Голутвине список с этой иконы.
      Название к храму перешло от придела Николы чудотворца, прославившегося добрыми делами в приморском городе Миры в Ликии, далекой Малой Азии. Поэтому его называют Мирликийским. В Москве, "третьем Риме", одних церквей в его честь было сорок, не считая приделов. За сотни лет церковь не раз переделывалась. В неприкосновенности оставался резной иконостас с образами Тихона Филатьева, мастера Оружейной палаты, где служили лучшие царские иконописцы.
      Служба в Голутвине, помянутом в 1472 году, шла до рокового 1930 года. Храм вместе с домом Третьяковых и церковным деревянным домиком в углу ограды восстановили. Так возродился уголок старой Москвы с родовым гнездом великих меценатов, знатоков искусства.
      Родовое гнездо другой знаменитой купеческой фамилии - Рябушинских предстает по соседству от Николы в Голутвине, у корпусов старой Голутвинской мануфактуры, до недавних дней фабрики "Красный текстильщик". Оно сохранилось на углу 1-го и 3-го Голутвинских переулков.
      Впервые эту фамилию я услышал на сцене театра в крылатых словах Маяковского: "За что боролись?.. За что мы убили государя императора и прогнали господина Рябушинского, а!"
      После революции Рябушинского Павла Павловича многие поминали, как Николая II, добрым тихим словом, только чтобы никто не услышал.
      Ленин склонял имя Павла, Рябушинского десятки раз в числе главных врагов. Комментаторы в сочинениях вождя называют его "крупнейшим московским капиталистом и банкиром", цитируют его слова о "костлявой руке голода". Летом 1917 года на съезде промышленников в Большом театре он призывал удушить этой рукой "лже-друзей народа", "шайку политических шарлатанов".