Рукописные книги вернуть было нельзя. Но коллекция печатных изданий была воссоздана и приумножена. Многие ученые, писатели, военные и государственные деятели жертвовали библиотеке свои собрания, причем богатейшие. Сюда поступили библиотеки писателя И. Дмитриева, генерала А. Ермолова, историка И. Снегирева... Профессор В. Лунгин, собиравший книги по физике и химии, а также издания русской бесцензурной печати, подарил свою библиотеку с одним условием - чтобы ею могли пользоваться женщины, которым это решительно возбранялось уставом университета... Традиция дарить университету книжные собрания продолжается и в наши дни...
      После революции библиотека университета получила право на обязательный экземпляр всех изданий нашей страны, где бы они ни выходили. Фонды ее насчитывают миллионы томов, для них сооружены хранилища на Воробьевых горах. Но и старое здание сохраняется за библиотекой, куда по-прежнему стремятся многие.
      ОЧАРОВАННЫЙ МОСКВОЙ
      Первые театральные огни зажглись на улице в начале прошлого века. Кареты спешили сюда со всей Москвы в театр, открытый в доме страстного любителя сцены генерал-майора П. А. Позднякова, купившего летом 1812 года, незадолго до начала войны с французами, трехэтажное здание. Построено оно было в 1780 году для "обергофмаршала, действительного камергера и кавалера" Григория Никитича Орлова, известного московского вельможи. Зарисовки этого дома есть в альбоме Матвея Казакова. На них видно, что фасад дома не отличался пышностью, его украшал скромный портик с фронтоном, верхний этаж - антресольный, у нижнего - маленькие окна. Блистательные залы и комнаты тянулись вдоль второго этажа.
      Генерал Поздняков, став владельцем дома, пристроил к нему корпус, который протянулся по Леонтьевскому переулку. Ну а бывший дворец можно увидеть и сегодня, остановившись перед домом № 26 на Никитской. Ныне это обычное жилое здание с магазином, для него растесали некогда маленькие окна.
      Дворец уцелел в пожар 1812 года. Поэтому во время пребывания в Москве французов в его театральный зал были перенесены выступления труппы артистов, оставшейся без сцены. На ее представления приезжал сам император Франции.
      И после изгнания неприятеля в освобожденной Москве на сохранившейся чудом сцене проходили спектакли. Сбор от них шел в пользу раненых солдат, погорельцев. На этой сцене выступал, в частности, Сила Сандунов, известный в свое время актер, чье имя носят Сандуновские бани, построенные им на Неглинной до нашествия французов.
      Дворец не стал театром, а с течением времени превратился в жилой дом, надстроенный в наш век двумя этажами. Фасад его изменился, и, конечно, сейчас трудно увидеть в этом здании один из первых театров города, куда по вечерам спешила "вся Москва".
      Другим дворцом на этой улице владела в XVIII веке вошедшая в русскую историю основательница Российской академии княгиня Екатерина Романовна Дашкова (она же возглавляла и Петербургскую Академию наук). Затем дворцом владел ее наследник - М. С. Воронцов, впоследствии генерал-фельдмаршал, герой 1812 года.
      Под "несчастливым" № 13 на улице находится Московская консерватория, переехавшая сюда в 1870 году. Как и в XVIII веке, дворец тогда был двухэтажным. Консерватория была основана великим музыкантом, пианистом и дирижером Николаем Рубинштейном. Дружба его с Чайковским, молодым тогда преподавателем музыки, началась с первых дней пребывания Петра Ильича в Москве. Первые годы Рубинштейн и Чайковский были неразлучны и жили сначала в одной квартире вблизи Никитской - на Моховой. Здесь же располагались и музыкальные классы.
      Потом и классы, и квартира Рубинштейна и Чайковского переместились ближе к Арбатской площади (на месте этого дома ныне сквер). Здесь 1 сентября 1866 года - в день торжественного открытия консерватории Чайковский сел за рояль и исполнил увертюру к опере М. И. Глинки "Руслан и Людмила"... А творить молодому Чайковскому приходилось в ту пору в пустующих по утрам залах трактира "Великобритания", располагавшегося неподалеку от его квартиры, у Манежа.
      В те годы впервые в Москве были исполнены произведения Чайковского, принесшие ему известность, а потом славу. С каждым днем росла любовь Чайковского к прекрасному городу. По московским улицам и бульварам он мог ходить часами, ловя "уличные впечатления", любуясь архитектурой, вслушиваясь в речь москвичей, их песни. "Я все более и более привязываюсь к Москве", - писал он.
      Когда консерватория переехала на Никитскую улицу, в бывший дворец Дашковой, Чайковский вместе с директором консерватории поселился в доме на Знаменке. Здесь им написана увертюра "Ромео и Джульетта". Затем у него появилась первая "своя" квартира - в доме № 9 на Спиридоновке. Позже композитор поселяется в конце Никитской, там, где она выходит на площадь. До наших дней сохранился обыкновенный, вросший в землю дом, который ныне украшает мемориальная доска. Чайковский писал, что живет "на Кудринской площади, против фонтана в доме Казакова (у мучной лавки)". Таких домов с лавками в Москве были сотни. Лавка располагалась внизу, а на втором этаже за маленькими окнами - квартира музыканта, написавшего тут оперу "Опричник", вторую симфонию, с триумфом исполненную оркестром под управлением друга - Николая Рубинштейна. На Никитской поселился и Николай Григорьевич (там где сейчас дом № 31). В день именин Петр Ильич преподнес ему подарок - "Серенаду".
      Шумная площадь у фонтана, где постоянно толпился народ, заставила Чайковского перебраться в более спокойное место - на Малую Никитскую. Во дворе дома № 21 налево стоял флигель. А менее чем через год композитор переезжает в дом № 35 на той же улице, перестроенный позднее архитектором Ф. Шехтелем. Тут-то в милой и прекрасной квартире, как писал Петр Ильич, родился его первый фортепианный концерт - одно из самых популярных в мире произведений - и написаны сцены балета "Лебединое озеро".
      Дом был очень холодный, и это заставило композитора снова сменить квартиру - на этот раз он перебрался в дом, который стоял на месте нынешнего входа на станцию метро "Арбатская". Как видим, Чайковский часто менял квартиры и всегда жил поблизости от Никитской. Ведь тут находились Московское отделение Русского музыкального общества и консерватория. Сюда приезжал Лев Толстой, чтобы послушать специально для него исполненный первый квартет; он слушал его, заливаясь слезами... После женитьбы Чайковский ненадолго поселился на самой Никитской, в доме № 24. Недолгое время он жил в правом крыле консерватории, в квартире одного из друзей.
      На Никитской в залах консерватории не раз звучала музыка Петра Ильича. А потом она разносилась по всей Москве, России и миру. Куда бы ни ездил Чайковский, где бы он ни жил, он всегда стремился домой. "Один и есть только город в мире, это Москва, да еще, пожалуй, Париж", - признается он в письме брату. Это признание перекликается со словами поэта, сказанными спустя десятилетия: "Я хотел бы жить и умереть в Париже, если б не было такой земли - Москва".
      Живя последние годы в Подмосковье, Чайковский непременно хотел, чтобы "Москва была всегда под рукой". В Москве музыка его звучала и в Колонном зале, и в Большом и Малом театрах. Кантата "Москва" исполнялась в Кремле, в Грановитой палате, финал кантаты "Славься!" звучал на Красной площади в исполнении оркестра и десятитысячного хора. Торжественный марш оглашал Сокольники при стечении толп народа...
      Бронзовый памятник Чайковскому - первому из композиторов - поставлен в Москве перед зданием консерватории на той улице, куда он всегда возвращался.
      В вестибюле Большого зала консерватории висит огромная картина Ильи Репина "Славянские композиторы". Репин заканчивал это большое четырехметровое полотно весной 1872 года в Москве. Тогда молодой, мало кому известный художник выполнял срочный заказ московского предпринимателя А. А. Пороховщикова. Он был хозяином "Славянского базара", который вошел в историю русского искусства. Помимо гостиницы и ресторана, здесь был великолепный концертный зал, для которого и предназначалась заказанная Репину картина. Теперь этот зал отдан "камерному" музыкальному театру. Программу картины - список славянских композиторов России, Польши и Чехии разработал для художника Николай Рубинштейн. Его, кстати, Репин писал с натуры в здании консерватории. Потом полотно переехало в "Славянский базар". Чайковский видел его после открытия концертного зала, где он побывал в качестве музыкального рецензента московской газеты. Чайковского на полотне нет: когда писалась картина, он был еще молод и мало кому известен.
      Слава пришла к Репину, когда Москва увидела "Славянских композиторов"; пришла она и к Чайковскому, когда мир услышал его первый фортепианный концерт...
      Теперь картина вернулась на то место, где она создавалась. А консерватория носит имя Петра Ильича Чайковского.
      ПУТЕМ ПОЭТОВ
      Вынужденный испрашивать у шефа жандармов разрешение на выезд, Александр Пушкин в который раз не посчитался с этим унизительным для него ограничением его свободы и стремительно, как всегда, в марте 1830 года приехал из Петербурга в Москву. Ему вскоре пришлось давать по этому поводу письменное объяснение: благодаря этому стали известны некоторые подробности его жизни в Москве.
      Остановился он, как обычно, в гостинице. Обер-полицмейстер тотчас сообщил об этом в Петербург военному генерал-губернатору. А поэт вовсе не замышлял никаких действий против правительства, так его остерегавшегося и державшего под наблюдением каждый его шаг; он думал только об одном - о Наталии Гончаровой.
      "Все думали, что Пушкин влюблен в Ушакову, но он ездил, как после сам говорил, всякий день к сей последней, чтобы два раза в день проезжать мимо окон Гончаровой", - писал его современник...
      Жили Ушаковы на Пресне. А дорога к ним шла по Большой Никитской. По ней-то и ездил два раза в день влюбленный поэт, на этой улице был дом Гончаровых. Поэт побывал в их доме, сделал еще одно предложение, и оно на этот раз было принято.
      "Бросаюсь в карету, скачу - вот их дом - вхожу в переднюю - уже по торопливому приему слуг вижу, что я жених" - так писал Пушкин... Поэт ездил свататься в чужом фраке, который дал ему его друг Нащокин. Этот фрак, перешедший затем к нему, поэт надевал лишь в особых случаях.
      Жили Гончаровы на углу Скарятинского и Большой Никитской. Дом их не сохранился (он стоял на месте нынешнего владения № 50). Как писал издатель "Русского архива" П. И. Бартенев, "будучи женихом, из дома невесты своей на Б. Никитской Пушкин глядел на гробовую лавку (помещавшуюся в доме ныне кн. А. А. Щербатова) и написал свою повесть "Гробовщик". А став мужем Гончаровой, Пушкин не раз останавливался в этом доме, приезжая в Москву. Так, в августе 1833 года он заехал сюда из Яропольца и сообщил об этом жене в письме: "Пишу тебе из антресолей нашего Никитского дома". Дом был маленький, деревянный, с тремя окнами на улицу, он был вытянут в глубь двора большой усадьбы, куда выходили и окна антресолей.
      Между сватовством и свадьбой прошел не один месяц: была "болдинская осень", случилась эпидемия холеры, отрезавшая жениха от Москвы и невесты... Только в начале декабря 1830 года обер-полицмейстер смог отправить очередное донесение о том, что Пушкин "возвратился в Москву и остановился в Тверской части в гостинице "Англия". Ее здание, кстати, недавно реставрировано, восстановлена сгоревшая часть бывшей гостиницы, украшающей ныне Глинцовский переулок.
      Долгожданная свадьба состоялась только в конце зимы. Свершилось это 18 февраля 1831 года у Никитских ворот, в белом храме Большого Вознесения в Сторожах, который стоит теперь на большой, недавно образовавшейся площади. Полиция стояла у дверей храма: на венчание никого, кроме близких, не велено было пускать.
      В то время церковь была в строительных лесах, главная и подкупольная часть здания были еще не достроены. Возведение церкви Большого Вознесения, состоявшей из теплой, т. е. отапливаемой, трапезной, двух приделов и холодного большого храма, началось задолго до женитьбы Пушкина, еще в XVIII веке. Вначале соорудили трапезную. В деле о строительстве сказано о ней так: "Трапезная утварью богата и строением боголепна", а "в ней два придела во имя Владимирской Богородицы и Святителя Николая еще освящены в 1816 году, а остается достроить настоящую Вознесенскую холодную церковь..." Таким образом, из этой записи, недавно опубликованной научным сотрудником Музея архитектуры Е. Белецкой, явствует, что венчался Пушкин в одном из приделов, сохранившихся до наших дней.
      Достроили "Большое Вознесение" в 1840 году. Этот большой, белый, с двумя портиками храм был запроектирован в классическом стиле, с подчеркнуто геометрическими укрупненными формами. Высота его 40 метров. Много высказывалось предположений о том, кто возвел его. Назывались фамилии разных архитекторов. Но только теперь доказано: это работа архитектора Ф. М. Шестакова. Этот большой мастер известен, в частности, тем, что совместно с В. Г. Стасовым построил в Москве Провиантские склады у Крымской площади... После смерти Шестакова здание достраивалось под наблюдением его родственника, известного зодчего А. Г. Григорьева, которому также приписывали эту постройку.
      По "прожектированному" плану Москвы 1775 года храм должен был стать главным зданием на площади Никитских ворот. Тогда, в XVIII веке, ее не удалось создать; она образовалась только недавно, после сноса стоявших за ней разных строений.
      В наш век на Никитской жил другой поэт, обращавшийся к Пушкину со словами: "Мечтая о могучем даре того, кто русской стал судьбой, стою я на Тверском бульваре, стою и говорю с тобой..." Могучим поэтическим даром был наделен Сергей Есенин, живший долгое время в Москве. Со своими друзьями-поэтами он решил открыть книжный магазин. Московский Совет дал Есенину патент на открытие книжной лавки. Помещение для нес нашли на Никитской, 15, - в доме у консерватории. Это одноэтажное, в стиле неоампир здание, как о нем писалось, "торговое, частью с жильем", построено в 1912 году. В конце 1919 года здесь обосновался магазин "Московской трудовой артели художников слова". Эта артель имела также издательство. В витрине на Никитской можно было увидеть книги Сергея Есенина, Анатолия Мариенгофа и других имажинистов, как называли себя члены этого поэтического кружка. В дневные часы москвичи могли увидеть знаменитого поэта за прилавком.
      Зимой в лавке царил холод (топить было нечем), Есенин работал в пальто, а читая стихи, снимал его, чтобы удобнее было жестикулировать. Бывало, что здесь он писал.
      - Мне он здесь прочел "Песню о хлебе", -рассказывал мне друг поэта Рюрик Александрович Ивнев.
      Увлекая за собой по винтовой лестнице на антресоли пришедшего в магазин друга, он, воодушевляясь, говорил:
      - Рюрику первому прочту то, что час назад написал...
      Большой старинный стол, за которым работали поэты (здесь Есенин записывал свои строки), долго служил аптеке, которая переселилась сюда после закрытия магазина.
      Здесь за прилавком у Есенина произошла полемика с профессором истории. Спорил Есенин на ту же тему, что и сто лет назад Пушкин - на этой же улице в здании университета и тоже с профессором - М. Каченовским. О подлинности "Слова о полку Игореве". Как для Пушкина, так и для Есенина было очевидно, что "Слово" - не подделка, а подлинное творение гения. Молодой, элегантный Есенин спорил горячо, размахивал руками и, не прибегая к тексту, цитировал наизусть отрывки из "Слова": "Князь вступает в злат стремень... "Злат стремень!" Вот где точности и красоте языка учиться!"
      Делал свое дело Есенин за прилавком умело, о чем свидетельствует поэт Сергей Городецкий, в свое время помогавший молодому рязанцу выйти на поэтическую дорогу.
      "Я был у него в магазине на Никитской. Маленький стол был завален пачками бумажных денег. Торговал он недурно".
      Еще один есенинский адрес - Большой зал консерватории. Здесь исполнялась не только музыка. Тут нередко проходили литературные вечера, в частности нашумевший "суд" над имажинистами. Председательствовал на нем маститый Валерий Брюсов, а выступали обвинителями, защитниками, обвиняемыми поэты разных направлений, не щадившие в своих выступлениях друг друга. Когда дошла очередь до Есенина, "он встал в непринужденную позу, откинув машинально концы шарфа, звонко, выразительно, отдавая слушателям все свое сердце, прочитал стихотворение "В том краю, где желтая крапива...". В зале. творилось невообразимое: "Браво! Бис!"; каждый из присутствовавших как будто прикоснулся к источнику живой воды. Брюсов ушел в раздумье". Такую запись оставил нам один из слушателей Сергея Есенина.
      У ЕСЕНИНА
      Когда Сергей Есенин жил на Большой Никитской в Брюсовском переулке, тот выглядел несколько иначе, чем сегодня: был приземистым, без крупных домов, появившихся позднее - в конце 20-х, в 30 - 40-х годах. Их построили для московских артистов, художников, музыкантов, чьи имена теперь читаешь на множестве мемориальных досок, укрепленных на стенах домов.
      Но уже тогда, в 1923 г., Есенину приходилось подниматься на седьмой этаж многоквартирного восьмиэтажного дома, появившегося среди небольших домиков в этом переулке, начинающемся от некогда Большой Никитской улицы.
      В сохранившихся письмах поэта этот московский адрес обозначен двояко Брюсовский переулок, 2, или Большая Никитская, 14, - что одно и то же, потому что дом угловой. Однако если вы подойдете к углу этих улиц, то не увидите сразу есенинского дома, потому что располагается он в глубине обширного двора, за рядами старинных строений, среди которых есть даже стены XVIII века, правда, во многом изменившиеся. А в глубине двора поднимаются кирпичные, неоштукатуренные жилые корпуса, говоря современными словами, - жилой комплекс, довольно крупный для 20-х годов, состоящий из четырех одинаковых, однообразных зданий, плотно прижатых друг к другу.
      Какой из них Есенина? В письмах он называет его то корпусом А, то домом "Правды", поскольку, как мне сказали старожилы, квартиры в нем занимали сотрудники издательства "Правда". Теперь этот корпус обозначается как "строение № 4". Неизменным остался лишь номер квартиры - 27. Железный рельефный номерок на хорошей деревянной двери сохранился также с тех времен, как и цветной кафель - долгожитель на лестничной площадке.
      Первая дверь направо от лифта ведет в большую коммунальную квартиру, где есть комната, которую Сергей Есенин с сентября 1923 г. по июнь 1925 г. считал своим домом.
      Появлению его здесь предшествовало то обстоятельство, что в начале сентября 1923 г. он вступил в гражданский брак с Галиной Артуровной Бениславской, хозяйкой комнаты, а в конце месяца перевез сюда свои вещи. В одной из записок Есенин тогда писал: "Галя - моя жена". Друг поэта свидетельствует: "Галя стала для него самым близким человеком: возлюбленной, другом, нянькой..." Да и сам Сергей Есенин не скрывал своих чувств: "У меня только один друг и есть в этом мире: Галя. Не знаешь? Вот будешь в Москве, узнаешь! Замечательный друг!" - писал он товарищу, приглашая его в Брюсовский переулок. Сюда и отправился я.
      Прошло без малого шестьдесят лет с того времени. В этой квартире сменились поколения жильцов. Все комнаты и кухня на одной стороне. Галина Бениславская занимала среднюю комнату (площадью 17 м2), как сообщил мне нынешний жилец. В комнате одно окно во двор, откуда видны крыши домов, прилегающих к консерватории. Рядом с ней, кстати, находилась книжная лавка поэтов (некоторое время здесь была гомеопатическая аптека), где за прилавком часто стоял поэт.
      Галина Бениславская родилась раньше его на два года. Гимназию окончила в Петрограде, а приехала в Москву из Харькова, где училась в университете в годы гражданской войны. Оказавшись в Москве, служила в канцелярии ВЧК, затем в отделе писем редакции газеты "Беднота", получила комнату в "доме "Правды".
      Обстановка в комнате вначале была совсем спартанской. Обеденный стол заменял кухонный, а письменным служил ломберный столик. Мебель состояла из железной кровати и тахты с провалившимися пружинами, двух венских стульев, табуретки, двух тумбочек. Чистота в комнате поддерживалась идеальная. Позднее появились шесть венских стульев, стол, шкаф. Чай пили из пузатого самоварчика, за которым однажды Сергей Есенин читал поэму "Анна Снегина" матери, приехавшей в Москву проведать детей. За этим самоваром их и сфотографировали.
      В этой комнате стала жить и сестра Есенина Катя, а позднее и вторая, младшая сестра, Шура. Свою любовь к поэту Галина Бениславская перенесла на его сестер.
      Александра Есенина подробно описала комнату в Брюсовском переулке, а главное, запомнила, как брат писал стихи: "Часами он сидел за ломберным столиком или за обеденным столом. Устав сидеть, он медленно расхаживал по комнате из конца в конец, положив руки в карманы брюк или положив одну из них на шею. На столе не любил беспорядка и лишних вещей, и если это был обеденный, то на чистой скатерти лежали только лишь бумага, его рукопись, карандаш и пепельница... Того, кто заходил в эти минуты в комнату, он не замечал".
      Был еще один постоянный жилец - веселый пес по кличке Сережка, купленный поэтом по случаю на толкучке за 5 рублей как породистая собака, но оказавшийся дворняжкой. Часто приходил сюда и двоюродный брат поэта Илья, привезенный Есениным в Москву учиться.
      Как дружно ни жили и как ни боготворили поэта, а своего угла у него здесь быть не могло. Он часто уезжал в деревню, в Питер, на Кавказ. Когда один из знакомых заметил: "Вечно ты шатаешься, Сергей. Когда же ты пишешь?" - последовал ответ: "Всегда!"
      Когда Есенин возвращался в Москву, комната в Брюсовском наполнялась многочисленными гостями - писателями, артистами, художниками, издателями. Тогда читались стихи, пелись песни, в чем особенно преуспевали сестры.
      Александра Есенина, бывшая тогда ребенком, позднее писала: "Очень трудно было жить в одной комнате. Особенно неудобство доставляла я..." Есенин жаждал получить свою квартиру или хотя бы комнату.
      Эта мысль так завладела им, что поэт решил обратиться с ходатайством к "всесоюзному старосте" Калинину, когда тот гостил в своей деревне. К нему Сергей Есенин прикатил на тройке с бубенцами, и не один, а с американским журналистом Альбертом Рисом Вильямсом. Рядом с простой крестьянской избой эта тройка да и сам поэт выглядели так, точно явились из сказки. Калинин любил стихи Есенина, знал их наизусть, но он предложил гостю вернуться в деревню и принять участие в ее борьбе за новую жизнь. Так поэт и не решился тогда обратиться к нему со своей просьбой, укатил на тройке ни с чем.
      Несмотря на тесноту, в Брюсовском переулке жили не в обиде. Есенин создавал стихи и поэмы. А Галина Бениславская разыскивала его забытые стихи по журналам... Ее портрет сохранило нам воспоминание одного из современников: "У хорошенькой Гали Бениславской тогда еще были косы галочьего цвета - длинные, пушистые, с бантиками, а крепенькие ноги обуты в черные башмаки с пуговицами". Сергей Есенин писал ей: "Вы - это моя последняя ставка и самая глубокая". То было в марте 1925 г. А спустя три месяца он покинул этот дом.
      Нелегко ответить на вопрос, какие стихи родились в Брюсовском переулке. В 1924-м после похорон Ленина пишутся строки, посвященные покойному вождю, - они вошли в поэму "Гуляй-поле". 26 мая создается стихотворение "Пушкину", прочитанное вскоре у памятника поэту перед толпой москвичей. Вернувшись в Москву после поездки в Ленинград, где произошла встреча с бывшим политкаторжанином, узником Шлиссельбургской крепости, поэт за шесть дней написал "Поэму о 36", посвященную борцам с самодержавием. Известно также, что сюда, в Брюсовский переулок, Есенин вернулся с Кавказа и привез много новых произведений, здесь он продолжал работать над ними. Как пишет поэт В. Наседкин, "Анну Снегину" Есенин набело переписывал уже здесь, в Москве, целыми часами просиживая над ее окончательной отделкой. В такие часы по домашнему уговору его оставляли одного, предварительно сняв трубку с телефона.
      В пору жизни в Брюсовском переулке Сергей Есенин побывал у артиста Василия Качалова и познакомился с четырехмесячным щенком Джимом. Чудесные строки посвящены "Собаке Качалова": "Дай, Джим, на счастье лапу мне..."
      Великий артист также поселился в этом переулке в доме № 17, но произошло это позднее, в 1928 г. Есть еще один дом в бывшем Брюсовском переулке - № 12, на котором среди других укреплена мемориальная доска, посвященная режиссеру Всеволоду Мейерхольду. Вместе с известной актрисой Зинаидой Райх, бывшей женой С. Есенина, он жил на втором этаже этого дома. В этой квартире росли двое детей поэта - Татьяна и Константин. Последний известный московский спортивный журналист Константин Есенин - помогал мне при написании этого очерка.
      СЛАВНЫЕ ИМЕНА
      Протянувшийся на несколько сот метров между Большой Никитской и Тверской переулок имел прежде несколько названий. Первоначально жили в нем слободой торговцы и ремесленники, выходцы из Новгорода. Земли их перешли позднее в руки знатных фамилий - Толстых, Мещерских, Шереметевых. До середины XVIII века переулок значился Шереметевским. Когда несколькими домами здесь завладел генерал-аншеф М. И. Леонтьев, он стал Леонтьевским.
      Под этим названием он и вошел в историю революции 1917 года, потому что в те дни, когда в Москве шел "последний и решительный бой", имел стратегическое значение, так как был кратчайшим путем между позициями белогвардейцев и зданием Московского Совета, которое защищали революционные войска. Если пройти по Леонтьевскому переулку, то, дойдя до середины, попадаешь на бывшую передовую линию - это примерно там, где сейчас находится сквер. Эта линия разделяла силы красных и белых.
      Внешне это типичный московский переулок центра: дома разных времен и стилей стоят, тесно прижавшись друг к другу, кое-где их прерывает недавно появившаяся зелень скверов.
      В стоявшем на месте нового здания ТАСС угловом доме в дни Октября жил студент Константин Паустовский, будущий писатель. В своей известной книге "Начало неведомого века" он об этом пишет так: "В Москве я поселился в двухэтажном доме у Никитских ворот. Дом этот выходил на три улицы: Тверской бульвар, Большую Никитскую и Леонтьевский переулок".
      Константин Паустовский, очевидец событий, оставил описание боев в Москве, они не только ярко художественны, но и документально точны. Шесть дней на глазах жильцов дома происходила одна из самых яростных схваток 1917 г. Причем, как верно подметил писатель, в Леонтьевском переулке огонь был еще сильнее, чем на Тверском бульваре, - переулок для юнкеров, рвавшихся к Моссовету, был прямым путем к цели.
      Впервые водоворот революции захватил этот переулок в 1905 г. Там, где сейчас располагается школа, в доме № 19, находилось так называемое Капцовское училище. Построенное архитектором Д. Чичаговым в конце прошлого века, оно выглядело очень эффектно, имело островерхую крышу с башенками. В нем помещалось городское мужское начальное училище имени А. С. Капцова, московского купца, пожертвовавшего деньги на его строительство. Затем к этому зданию пристроили еще одно - городское женское начальное училище имени К. В. Капцовой. В обоих училищах занимались 800 детей.
      Училище также вошло в историю Москвы: в его стенах 10 марта 1898 г. на тайном собрании членов московского "Союза борьбы за освобождение рабочего класса" избран первый Московский комитет РСДРП. Здание было известно революционерам; в годы первой русской революции они облюбовали его для проведения митингов и собраний. Когда свершилась Февральская революция, в здании обосновался вышедший из подполья МК РСДРП (б); здесь помещались редакции газеты большевиков "Социал-демократ" и журнала "Спартак". Находились они здесь с марта по июль 1917 г., о чем напоминает на стене перестроенного здания мемориальная доска.
      Многие особняки в переулке, прежде принадлежавшие аристократам, перешли в руки фабрикантов и купцов. Хозяевами переулка стали представители купеческих фамилий - Алексеевы, Мамонтовы, Морозовы...
      Им по душе был модный тогда архитектурный стиль, когда новые здания внешне напоминали палаты допетровской Руси. Один из таких домов (№ 5) соорудил для типографии родственник Саввы Морозова - А. И. Мамонтов. Рядом с бывшей типографией также красуется здание в русском стиле, напоминающее сказочный терем. Это бывший Кустарный музей, ныне Музей народного искусства. Возник он в 1885 г. после состоявшейся в 1882 г. в Москве на Ходынском поле Художественно-промышленной выставки, где, в частности, демонстрировались изделия крестьян разных областей России. На основе экспонатов той выставки и был создан музей, где хранились коллекции изделий хохломских, дымковских, палехских, великоустюжских и других мастеров художественных промыслов.
      Деньги на строительство музея дал легендарный Савва Морозов, который был другом Горького, одним из немногих, с кем писатель был на "ты". Дедом Морозова был бывший крепостной крестьянин, ставший основателем династии фабрикантов. За большие деньги он купил у помещика свободу себе и пятерым сыновьям. Начинал пастухом, был извозчиком, ткачом, а затем в конце XVIII века создал свое шелкоткацкое заведение в нынешнем Орехово-Зуеве, положив, как писали, "начало русскому Манчестеру". Здесь произошла знаменитая Морозовская стачка, привлекшая пристальное внимание Ленина.
      Морозовы, однако, прославились не только хваткой, предпринимательством. Внук основателя мануфактуры Савва Тимофеевич, приняв дело после окончания Морозовской стачки, постарался улучшить жизнь рабочих. Он был дружен с К. С. Станиславским и М. Горьким, близко знаком с Н. Э. Бауманом, оказывал денежную помощь РСДРП. Противоречивость общественных позиций привела Морозова к трагедии. В своем завещании он распорядился передать большую сумму партии большевиков. В очерке "Савва Морозов" Максим Горький писал о нем: "Он давал на издание "Искры", кажется, двадцать четыре тысячи в год. Вообще же он был щедр, много давал денег политическому "Красному Кресту", на устройство побегов из ссылки, на литературу для местных организаций и в помощь разным лицам, причастным к партийной работе социал-демократов большевиков". Морозовым принадлежали в переулке дом № 7, где сейчас музей, и дом № 10.
      Другой представитель этого семейства, правнук первого Саввы Морозова Николай Шмит, владелец мебельной фабрики на Пресне, пошел еще дальше связал жизнь с большевиками, стал на путь борьбы с царизмом, вооружил рабочих и превратил фабрику в крепость на пути наступавших на Пресню царских гвардейцев.