Какой замечательный шел дождь! Будто кто-то на небесах резко дернул за веревочку, открывая неведомую преграду, и сплошным потоком обрушился на землю благодатный июньский ливень, отчаянный и шумный, ломающий тонкие стебли цветов, распирающий легкие озоном и наполняющий душу радостью дачного летнего бытия. Крупные тяжелые капли, будто заигрывая, норовили залететь на веранду, подбираясь все ближе и ближе, весело разбивались у ног, обдавая их мелкими колючими брызгами.
      Запахло горелым. Маша нехотя оторвалась от созерцания разбушевавшейся уже не на шутку водной стихии, вернулась на кухню. Так и есть, котлеты можно выбрасывать... Придется снова размораживать фарш, лепить новые. Благо что время совсем раннее, все еще спят после вчерашних посиделок с шашлыками, водкой, ночным купанием в теплой мелкой речушке да пьяными разговорами обо всем на свете, а в общем ни о чем... Вот всегда так. Теперь проспят до полудня, а она, как обычно, будет мыть вчерашнюю посуду, готовить обед. А все потому, что алкоголя терпеть не может. Не умеет она, как Инна, красиво раскрепощаться, блестеть глазами, громко хохотать над своими же злыми и циничными шутками, направленными чаще всего в ее, Машину, сторону... Вот и приходится со своей ясной непохмельной головой вставать вместе с солнцем, и ждать, когда наконец проснутся Инна с Арсением, хозяева дачи, и ее муж Семен, и кормить их обедом, а там уже и домой собираться пора. Завтра на работу...
      Она так вчера и не осмелилась спросить у Арсения, что с ним происходит в последнее время. За весь вечер он не сказал и двух слов, морщась, через силу пил водку, выплескивая остатки в траву, смотрел на Инну тяжелым отстраненным взглядом, двигал желваками, курил одну сигарету за другой. Что у него могло случиться? Дела на его фирме идут нормально, она в курсе всех событий. Недаром же проработала у него юристом больше пятнадцати лет, была правой рукой, доверенным лицом, другом и советчиком, а по совместительству и лучшей подругой его жены, самоуверенной и капризной красавицы Инны Ларионовой... Неужели все-таки влюбила его в себя эта юная стерва Алена, новая секретарша, длинноногая короткоюбочная блондинка? Да нет, это было бы уж слишком пошло, он не такой...
      Маша вздрогнула от скрипа рассохшихся ступеней, обернулась. По лестнице тяжело спускался Семен, осторожно глядя под ноги, отвратительно громко скребя ногтями рыжую грудь. Удивительно, как это в человеке все может быть таким рыжим: и волосы, и кожа, сплошь покрытая веснушками, и ресницы, и даже цвет глаз – все было абсолютно рыжим, без единого бледного просвета. Даже трусы на нем были светло-коричневые, некрасиво съехавшие вниз с уже довольно выпуклого рыжего брюшка. Маша передернула плечами, снова принялась шинковать капусту для салата. «Вот, с мысли сбил... О чем же я думала? Ах да, об Алене...»
      – Маш, может, домой поедем? Варька там одна...
      – Ну и хорошо, что одна! Сидит, к экзамену готовится! Мы ей только мешать будем. Вечером поедем...
      – Поедем, Маш... Надоело мне уже тут. И Сенька вчера злой сидел весь вечер... А может, он на нас злится?
      – Какой он тебе Сенька? Его вообще так никто не зовет!
      – Ну если он меня Семкой называет, то почему он не Сенька? Тоже мне, развели иерархию... Арсений – значит Сенька! И почему ты обед опять готовишь? В конце концов, это мы здесь гости, а не они! Пусть твоя подружка поднимет хоть раз свою задницу да сделает что-нибудь сама!
      – Сема, прекрати! Я знаю, что делаю! Не зли меня! Скажи лучше, есть будешь?
      – Да я-то что, мне ж за тебя обидно...
      Семен вышел на веранду, постоял, раскинув руки в стороны. Сладко и с хрустом потянулся.
      – Красота-то какая! Дождь прошел, клев хороший будет... Маш, я на речку! Ты не знаешь, где у Сеньки удочки?
      – Иди-иди... В сарае какие-то удочки были, посмотри... И не смей называть его Сенькой, я сказала!
      Ну что ж, вот и обед готов. Маша поставила в холодильник заправленный маслом салат, сняла с плиты сковородку с котлетами. Выйдя на веранду, увидела подъехавшую к воротам красную Ленкину «девятку», пошла навстречу по мокрой траве. Вот и накормить есть кого...
      С Ленкой Найденовой Маша дружила уже двадцать лет, с тех самых пор, как поселилась с ней в одной комнате общежития юридического института. Господи, какими тогда смешными они были... Она, Маша, классическая провинциалка, по-деревенски неуклюжая, не умеющая ни модно одеться, ни накраситься, с мышиным серым хвостиком стянутых аптекарской резиночкой волос, и Ленка, детдомовский ребенок, вечно голодная, настороженная, готовая к стремительному нападению на любого обидчика, своего ли, Машиного ли – все равно. Потом довольно-таки странным образом в эту дружбу занесло и Инну, самую красивую девочку на их курсе. Инна жила тогда с папой и мамой, в хорошей городской квартире, была единственным и любимым ребенком, никогда ни в чем отказа не знающим. Она и в юридический-то захотела так, от фонаря, начитавшись детективов братьев Вайнеров, и поступила по блату, по папиному звонку, в отличие от Маши и Ленки, которым пришлось в те времена ой как поднапрячься, чтобы набрать проходной балл... Это сейчас юридического факультета не организовывает только ленивый декан любого вуза, а тогда, в их время, он давался либо упорным, либо родившимся, как Инна, с серебряной ложкой во рту.
      – Привет, Мышь... – Ленка, чуть приобняв, прижалась щекой к Маше, изобразив красиво накрашенными губами поцелуй. – Как вы тут без меня? Ларионова опять напилась как свинья? Обижала тебя, Мышонок?
      – Да ладно... – Маша махнула рукой в сторону дома. – Рассказывай, как свидание-то прошло?
      – Погоди, давай Инку разбудим. Чего ж я буду два раза про одно и то же?
      Пока Маша раскладывала по тарелкам салат и горячие еще котлеты, появилась Ленка, подталкивающая в спину хнычущую Инну, лохматую и бледную, в элегантной шелковой цвета теплых сливок пижаме, слегка попорченной пятнами от не смытой с вечера косметики.
      – Мышь, чаю крепкого сделай... – капризно не то попросила, не то приказала Инна. – Ой, как мне плохо... Ленка, ну зачем ты меня разбудила!
      – А хватит дрыхнуть! Пить меньше надо! У подруги судьба решается, прояви участие! И вообще, ты здесь хозяйка или Мышонок? Негоже больше гостей напиваться-то...
      – Да Господи, Мышь все сделает... Чего ты ко мне привязалась? Давай рассказывай лучше, чего у тебя там... Стоящий хоть мужик?
      – Да черт его знает... – задумчиво начала Ленка, принимаясь за салат. – Ничего вроде, только скучный очень! Вот объясните мне, девочки, почему так происходит? Вроде и не урод, и не дурак, и интеллектом не обижен, а пообщаешься, и такое чувство, будто ты овсянки без соли и сахара объелась! Тоска...
      – Мышь, ну чай будет или нет, в конце-то концов?.. Я ведь умру сейчас! – капризно запричитала Инна, глядя куда-то в потолок. Откинув назад шикарные нарощенные белые локоны, сердито замолчала, всем своим видом показывая, как трудно дается ей это утреннее насилие над организмом, которому положено еще спать да спать, перерабатывая остатки противного похмелья. Потом, развернувшись всем корпусом к Лене, многозначительно произнесла: – А что? Овсянка, между прочим, штука полезная... Желудок здоровее будет. Да и вообще... Вот ты поживи-ка с моим Арсюшей каждый день, понервничай с мое! Это тебе не овсянка, а скорее сырокопченая колбаса! Очень вкусно, когда ешь, а потом кишки в трубочку сворачиваются... Нет, Ленка, овсянка – это очень даже неплохо! Правда, Мышь?
      – Я не знаю...
      – А чего это ты не знаешь? Твой-то Сема – классическая овсянка! Ну может, с хреном и перцем, а по сути – преснятина...
      – Нет, Сема не овсянка! – тихо произнесла Маша. Так тихо, что никто ее и не услышал.
      Ленка, уплетая уже третью котлету, обращаясь в основном к Инне, торопливо рассказывала:
      – Вы ж знаете, у меня на сегодняшний день только два претендента на руку и сердце. Хотя вернее будет так: на сердце претендует вчерашний, который Овсянка... Господи, девки, из него ж любые веревки можно вить! Будет носки стирать и воду пить! Но каша есть каша, на третий день от одного вида затошнит... А другой – как ты, Инка, говоришь – чистая копченая колбаса! И вкусно, и вредно! И хочется, и колется! Только вот сердце мое ему и на фиг не нужно!
      – Ленк, а чередовать их никак нельзя? Неделя – копченая колбаса, неделя – желудок лечим, а?
      – Инка, ты о чем? Я вообще-то замуж хочу, чтобы и в горе, как говорится, и в радости... Чтоб семья настоящая была, муж настоящий! Моя Катька вот-вот замуж выскочит, и останусь я одна... Да и вообще фамилию сменить надо! Не хочу быть Найденовой! У нас в детдоме много Найденовых было. Кого на вокзале нашли, кого на крыльцо подбросили. Меня, например, из пригородной электрички принесли... Я ж в семье нормальной никогда не жила, вот и не знаю, что лучше: тоскливая жизнь с овсянкой или как у тебя, Ларионова, – красивая, но с постоянным дискомфортом в эпигастральной области...
      – Не знаю... Я бы с Семой и дня не прожила! – Инна развернулась к стоящей у окна Маше, держа обеими руками большую красную кружку с зеленым чаем. – Мышь, а тебе не противно? У него ж вся кожа в веснушках...
      Маша молчала, смотрела куда-то вдаль, поверх высокого забора, внимательно разглядывая кусок ярко-голубого неба, ограниченного пределами кухонного окна. Потом повернулась к Ленке, тихо сказала улыбаясь:
      – Ленусь, а ты нас познакомь... И с Овсянкой, и с Колбасой, по очереди... Вот тогда и посоветуемся!
      – Слушай, а это идея! Молодец, Мышонок!
      – Все, договорились! – тут же подхватила Инна. – В следующий выходной вези сюда! Кому первому будем смотрины устраивать? Я лично предпочитаю колбасу, и чем сырокопченее, тем лучше...
      – Нет, девочки! В следующий выходной мы втроем едем в деревню к Овсянке, он временно там с мамой живет. Вы, конечно, в наши планы не входите, но я скажу, что вы мои бедные родственницы, хотите в бане с мылом помыться...
      Инна расхохоталась громко, с удовольствием, откинув назад красивую голову. Маша лишь улыбнулась сдержанно, опять отвернувшись к окну. Ленка подобрала с тарелки хлебным мякишем последние крошечки, поглаживая себя по животу, задумчиво посмотрела на большую сковородку с котлетами. Потом решительно отодвинула тарелку, встала из-за стола.
      – Все, пошли купаться! После дождя вода теплая, мягкая, для кожи полезная!
      – Ну ты ж еще не Овсянкина жена, чтоб о пользе думать!
      – Ларионова, не рассуждать! Иди купальник надевай! Мышонок, ты идешь?
      – Нет, я посуду помою...
      – Инка, тебе не стыдно? Она что у тебя здесь, горничной служит? Или кухаркой?
      – Да ладно тебе, Лен... – скривила ухмылкой губы Инна, глядя в Машину спину. – Ты ж знаешь, она пока своего начальника не накормит, с места не двинется! Преданный юрисконсульт Арсения Ларионова! И на службе, и в быту!
      – Ну что ж, служи, Мышонок, служи...
      Маша грустно проводила их глазами, пока они шли по двору, помахала рукой обернувшейся от ворот Ленке. «Служи, Мышонок, служи...» Она и служит, вот уже двадцать лет служит! С того самого дня, как Инка впервые привела к ним в общагу своего жениха Арсюшу, высокого улыбчивого парня с яркими серо-голубыми глазами, пронзительными и завораживающими. Странное что-то случилось с Машей в тот вечер их первого знакомства. Даже и влюбленностью это нельзя было назвать. Скорее, гипноз какой-то, ступор, полная блокировка... В присутствии этого парня она терялась совершенно, сама себе казалась похожей на желе, не управляла ни мыслями, ни желаниями своими, не видела, не замечала никого вокруг... А без него просто умирала. Он полностью проник в ее суть, занял собой все ее личное человеческое пространство. Потребность видеть его, слышать его голос со временем превратилась в зависимость сродни алкогольной или, хуже того, наркотической... Она не завидовала Инне, не ревновала и не злилась. И сделать с собой ничего не могла. Пробовала, конечно, освободиться, даже вот замуж за Семена вышла и Варьку родила...
      Она и Иннину с ней бесцеремонность терпит только из-за необходимости терпеть. Куда ж денешься? Приходится называться подругой, хотя никакой дружбой тут никогда и не пахло! Тогда, двадцать лет назад, перепуганную насмерть Инну привела к ним в общежитие Ленка, отбив ее у компании сильно подвыпивших пятикурсников. Ночью, проходя по длинному коридору, услышала за одной из закрытых дверей возню, сопровождающуюся истерическими женскими криками, и не раздумывая с размаху вышибла ногой дверь, ворвалась вихрем, как заправская героиня крутого боевика, ничего не видя вокруг себя, работая отчаянно кулаками. И потом тоже все было как в кино: и восхищение спасенной от позора Инны, и пожизненная благодарность ее родителей, не без помощи которых детдомовке Ленке удалось попасть в коллегию адвокатов, и ужас протрезвевших пятикурсников... С тех пор и началась эта странная дружба: Ленка с удовольствием общалась с ними обеими, Маша терпела изо всех сил Инну... А Инна и разрешала ее терпеть, даже не давая себе труда скрывать свое раздражение. А что? Наверное, очень удобно всегда иметь под рукой девочку для битья, тихую серую мышь, выплескивать всю свою помойку, зная, что на тебя не обидятся...
      От скрипа лестничных ступеней за спиной что-то бухнуло и дернулось у нее в голове, где-то между глаз, как бухает и дергается вот уже двадцать лет... Маша развернулась навстречу спускающемуся к ней со второго этажа Арсению, губы сами собой растянулись в счастливой глупой улыбке: зачесанные волной назад пшеничные волосы, острый как бритва взгляд ярких серо-голубых глаз, невозможной белизны рубашка с короткими рукавами, чуть кривоватые крепкие ноги, руки, как обычно, засунуты в карманы брюк, запах дорогого одеколона бьет в ноздри тугой волной...
      – Ты завтракать будешь?
      – Нет, Мышь, некогда мне...
      – А кофе? – уже в спину ему отчаянно крикнула Маша.
      – Все, Мышь, меня здесь нет! До завтра! – донеслось до нее уже с крыльца.
      Он быстро заскочил в свой стоящий у ворот новенький синий «фольксваген», сорвался с места, оставив после себя легкое облачко пыли на уже просохшей от дождя дороге. Маша стояла, смотрела вслед, медленно приходя в себя, глядя отрешенно на возвращающихся после купания Инну и Ленку.
      – Мышь, а куда это он так рванул? – спросила подошедшая Инна. – Сегодня же выходной...
      – Не знаю. Ничего не сказал.
      – Он вообще в последнее время не в себе... Сдается мне, бабу завел! Ты ничего не слышала такого на фирме?
      – Нет, не слышала...
      – Господи, никакого от тебя толку нет, Мышь! Не видела, не слышала, не знаю... Амеба! У тебя ж свой интерес должен быть!
      – Какой? – испуганно спросила Маша.
      – А такой! Вот не дай Бог свалит Арсюшка к другой бабе, молодой и красивой, и она быстренько уберет с фирмы всех подруг бывшей жены!
      – Как это – свалит? Ты что, Инна?!
      – Да шучу я, шучу! Не дам я ему свалить. Что я, дура, что ли? Костьми лягу... Я ж классическая бездельница, любительница копченой колбасы, и ни на какую овсянку мне уже никогда не пересесть... Фу, даже думать об этом не хочу! Чур меня...
      – Мышонок, дай пожрать чего-нибудь! С голоду умираю! – заныла Ленка, заходя на кухню.
      – Да ты ж недавно ела! – удивилась, как обычно, Маша.
      – Ну и что! Ты ж знаешь, я всегда есть хочу...
      Да, есть Ленка хотела всегда, в любое время суток, особыми вкусовыми пристрастиями не страдала, ела, как говорится, «все, что не приколочено», оставаясь при этом на удивление стройной. И красотой ее Бог тоже не обидел. Все было в ней пропорционально и правильно: и большие распахнутые глаза, и прямой носик, и классической формы губы милым бантиком... Не было в Ленке только женского обаяния, тонкого шарма, приятной ленивой грациозности, просто отсутствовало все это напрочь, выбито навсегда в детдомовских драках, уничтожено в борьбе за выживание, за кусок хлеба, за возможность жить той сытой и красивой жизнью, которая грезилась ей ночами в огромной интернатской спальне на двадцать железных коек... Зато всего этого было вдоволь в капризной балованной Инне – и шарма, и обаяния, и барской ленивости. «А меня почему-то природа ничем не наградила, – думала Маша, глядя на подруг. – Серая Мышь, она и в Африке Серая Мышь...»
      Ей вдруг нестерпимо захотелось быстрее уехать отсюда в свою квартиру, где вот уже второй день хозяйничала Варька, их с Семеном дочь, готовясь к очередному экзамену. И вообще, скоро выпускной вечер, а у девчонки даже платья нет! И куда поступать, они еще не решили... Вот, кстати, и Семен показался во дворе...
      – Семен, собирайся, поехали! – крикнула Маша в открытое окно кухни.
      – Мышь, ты что, день только начинается! А кто баню будет топить? Мы ж вчера хотели! – возмутилась Инна неожиданным поворотом событий.
      – Маш, не забудь, в следующий выходной едем к моему Овсянке! Я тебе позвоню!
      – Мышь, в чем дело? Ты никуда не поедешь! Пусть Семен уезжает, тебя потом Ленка отвезет! – продолжала капризно требовать Инна.
      Под ее причитания она быстро собралась, расцеловалась с Ленкой, махнула на прощание им обеим рукой и села в машину к сердитому Семену, которому не разрешила даже пообедать.
      – Ничего, Сема, дома поешь... Не сердись!
      – Да я не голодный... Просто непонятно, Маш, зачем мы сюда ездим. Не нравится мне... Давно тебе говорю – давай свою дачу купим! Эта стерва обращается с тобой как со служанкой, а ты терпишь! Почему? Ты же в сто раз умнее и красивее ее!
      «Ну да, красивее... – усмехаясь, подумала Маша. – Я для тебя с первого класса всех красивее и лучше... Как сел со мной за одну парту, так и не отошел ни на шаг больше!» В их поселковой школе Семен Ильин слыл первым хулиганом и двоечником, всем своим видом полностью соответствуя классическому образу: рыжие вихры его торчали задорно в разные стороны, крупные рыжие веснушки горели яркими огоньками на облупленном носу, ворот рубахи помят и распахнут до неприличия ввиду отсутствия пуговиц, потерянных в отчаянных драках. «Кто к Машке Серовой близко подойдет – дам в глаз!» – предупредил Сема всех потенциальных соперников. Хотя никто на нее особо никогда и не покушался. Кому интересна тихая серая мышка-зубрилка, отличница-скромница, мамина дочка да бабушкина внучка?
      «Машенька, а вдруг он и в самом деле не даст к тебе хорошему парню подойти?» – сокрушалась мама. «Да ладно тебе, Оля... – успокаивала ее бабушка. – Ильины семья справная, крепкая... Они все по молодости драчуны да вояки, а потом ничего, все в люди выходят... Дай Бог, и у Семки все образуется!» Оно и образовалось... Через месяц после Инниной свадьбы Маша, отпросившись в деканате на неделю «по семейным обстоятельствам», заявилась неожиданно в свой поселок. «Так ты жениться на мне будешь или нет?!» – ошарашила она в первый же вечер Семена, почти уже потерявшего надежду на Машины руку и сердце после ее поступления в институт. «Буду, конечно... А когда?» – «Завтра пойдем и распишемся... А свадьбу через два месяца сыграем, когда я на каникулы приеду!»
      А потом были и свадьба, и белое платье, и крики «Горько!», и деревенское гулянье, растянувшееся на целую неделю. А семья у Семена действительно оказалась справной, права была бабушка. Сложились Ильины родители, братья и сестры, бабушки и дедушки, да и купили молодым квартиру в городе, чтоб не жить им порознь, пока Маша учится в своем таком хорошем престижном институте... И насчет Семена мудрая Машина бабушка не ошиблась. Он довольно быстро нашел в городе работу – его взяли слесарем в автосервис, со временем заимел он и свою постоянную клиентуру, стал зарабатывать прилично. А вскорости и Варька на свет появилась...
      Живи да радуйся, Мышь Серая, чего тебе еще! Забудь про Копченую Колбасу, ешь себе Овсянку с хреном! Так нет, не получается... Ни себе счастья, ни Семену, ни Варьке...
 
      Маша потянулась последний раз, выползла из-под одеяла, нехотя встала с постели. Почему по утрам бывает так тяжело на душе? Пробуждение ведь должно быть радостным, она, душа-то, петь должна во все горло, а вместо этого капризничает, хмурится, все ей не так... Может, гимнастику сделать? Или педали на тренажере покрутить? Нет, не хочу...
      Маша долго стояла под прохладным душем, подставив лицо под упругие капли, смывала с себя остатки сна, где, как обычно, присутствовал он, и только он, Арсений, в разных вариациях, ситуациях, ипостасях и образах. Интересные ей иногда снились сны. Там была у нее другая жизнь, недоступная, почти фантастическая. Счастливая, одним словом. А жить-то, просыпаясь, надо этой жизнью, здесь и сейчас...
      – Мам, ну сегодня-то пойдем платье покупать? Выпускной через неделю уже! – встретила ее вопросом Варька, сидя за кухонным столом и старательно намазывая тончайший слой масла на маленький кусочек бородинского хлеба. Маша подошла, поцеловала ее в рыжую макушку, села напротив.
      – Доброе утро, дочь. Ну что ты мучаешься, возьми нормальный кусок, намажь хорошенько маслом! Ты ж этих малюсеньких кусочков все равно десяток за утро съешь! Только обманываешь себя... Кто тебе сказал, что ты толстая?
      – Да твоя подруга драгоценная, тетя Инна Ларионова сказала!
      Варька соскочила со стула, изогнулась в причудливой позе, пытаясь изобразить Инну, жеманным голосом произнесла:
      – «Варюша, ты знаешь, в твоих веснушках что-то есть... Если б ты не была таким колобком, что-то из тебя и можно было б сотворить...»
      Потом быстро села на место, отправила в рот свой миниатюрный бутерброд целиком. Прожевав, громко сказала:
      – Все! Больше есть не буду!
      – Варенька, так нельзя... Ты совсем не толстая, поверь мне! Просто у тебя кость широкая, как у папы, а жира лишнего ни грамма нет! Ты ж у нас сама по себе – яркая индивидуальность! Таких шикарных темно-рыжих волос ни у одной женщины на свете нет, уж поверь мне! И таких ярко-синих глаз ни у кого нет! А в сочетании с твоими веснушками знаешь как это смотрится? Улет! А если похудеешь, глаза будут голодными, злыми, несчастными... Да тетя Инна тебе просто завидует черной завистью, а ты и повелась, дурочка...
      – Ну и ладно, ну и убедила!
      Варька быстро намазала маслом большой кусок хлеба, положила сверху сыр, кусок колбасы, ломтик лимона и с упоением впилась зубами в толстый бутерброд, тихо рыча от удовольствия.
      – Ты моя умница! – Маша, смеясь, допила кофе, уже на ходу чмокая дочь в веснушчатый носик. – Все, Варюша, меня здесь нет!
      – А платье?!
      – Позвони мне в конце дня, встретимся в городе!
      Июньское утро встретило щебетом птиц, приятной прохладой. Как хорошо, что на работу можно ходить пешком! Целый час неторопливой ходьбы по утреннему городу – что может быть лучше! Да еще прибавить к этому удовольствию радостное предвкушение от того, что сейчас увидит его...
      В общем, можно сказать, жизнь состоялась. Все замечательно, Серая Мышь, вперед!
      В ее кабинете уже вовсю работал кондиционер, компьютер за Аркашиным столом был включен, и даже текст документа – его вчерашнего задания – был наполовину набран. Молодец мальчик! Поначалу, когда Арсений привел его, Аркашу, ей в помощники, она было возмутилась: сама не сильно загружена, да и не понравился он ей... Это потом выяснилось, что папа его – однокашник Арсения, друг детства, можно сказать. «Ну понимаешь, Мышь, не мог я ему отказать! Сейчас молодым на работу практически не устроиться, юристов знаешь сколько наштамповали! Плюнешь на улице – в юриста попадешь... – объяснял ей свой поступок Арсений. – Он смышленый мальчишка, пусть работает, опыта набирается... Может, когда и пригодится еще!» Аркаша действительно очень ей пригодился – оказался не просто смышленым мальчишкой, а и вполне интересным собеседником, обладающим тонким чувством юмора и забавной доморощенной склонностью к психоанализу.
      А кстати, где он? Опять, наверное, около Алены сидит...
      Маша прошла в приемную, открыла дверь. Так и есть. Парень сидел напротив секретарши, которая, положив одну красивую ногу на другую, медленно поворачивалась перед ним на крутящемся стуле, опираясь на высоченную шпильку. Белоснежная блузка, юбка почти по самое ничего... Красота! Белокурые волосы тщательно уложены в мудреную какую-то косу, которая, как маятник, раскачивается за спинкой стула в такт ее плавным движениям. «Ничто так не красит женщину, как перекись водорода!» – вспомнила Маша Аркашиного производства шутку в адрес Алены. Пухлые, чуть тронутые блеском губы девушки изогнулись в усмешке, красивые наглые глаза снисходительно прищурены... «Кокетка, мать твою! Моя Варька в сто раз тебя интереснее...» – вежливо улыбаясь, подумала Маша, подходя к Алениному столу.
      – Доброе утро, молодые люди! Арсений Львович на месте?
      Алена медленно повернулась к ней на своем крутящемся стуле, окинула оценивающим наглым взглядом. И ничего не успела ответить – дверь в кабинет Арсения резко открылась. Маша отпрянула, увидев его бледное злое лицо.
      – Зайди! – рявкнул он ей. Тут же резко развернулся, пошел в глубь кабинета. – Почему он у тебя без дела шляется? – накинулся он на Машу, как только она закрыла дверь. – Уволю к чертовой матери! Ты что, без него не справляешься? Молокосос!
      – Арсений, но ты же сам его привел... – растерянно залепетала Маша. – Он хороший мальчик и нигде не шляется... А что в приемной сидит – так он же интересный парень, и Алена ему нравится...
      Лица его она не видела. Арсений стоял у окна, держа сжатые в кулаки руки в карманах брюк, покачивался с пятки на носок. Молчал. Потом неспешно произнес:
      – Ладно, Мышь, иди к себе... Извини...
      Маша вышла, тихо прикрыв за собой дверь. Аркадия в приемной уже не было. Алена сидела в прежней своей позе. Чуть улыбаясь уголками рта, смотрела на Машу. От ее насмешливо-наглого взгляда стало не по себе, захотелось поскорее уйти. «Тоже мне, Шерон Стоун... И почему я всегда теряюсь, когда на меня так смотрят? Сбегаю с поля боя, побросав все знамена...» – с досадой думала Маша, медленно подходя к дверям своего кабинета.
      Аркаша сидел за своим столом, близоруко уткнувшись носом в экран монитора, пальцы его проворно бегали по клавиатуре.
      – Почему очки не носишь? – проходя мимо, бросила Маша. – Выпендриваешься все? Не видишь же ни фига...
      – Что надо, увижу...
      Маша прошла к подоконнику, нажала на кнопку чайника, достала из шкафчика банку с растворимым кофе, две большие одинаковые кружки.
      – Давай кофейку дернем, Аркаш... Что-то мне плохо от твоей Алены. От нее волны какие-то агрессивные идут. Красивая девка, почему только злобная такая?
      – Потому и злобная, что красивая.
      Аркаша встал из-за стола, присел в низкое кресло за маленьким журнальным столиком.
      – Какая связь? – удивленно уставилась на него Маша, наливая кипяток в кружки с кофе.
      – Ну понимаете, Марь Владимировна, если женщине природа дала красоту, она, эта женщина, абсолютно искренне считает, что впридачу ей автоматом полагается абсолютно полный набор всяческих материальных благ. А если этих благ у нее на данном этапе нет, то в этом оказываются виноваты все окружающие, в том числе и вы...
      – А чего ей не хватает? Говорят, она из хорошей семьи, и бабушка у нее генеральша какая-то...
      – Да врет она все! Про семью не знаю, может, она у нее в родном Мухосранске и хорошая, а здесь у нее никого нет, комнату снимает где-то на окраине.
      – Как комнату снимает? У нее ж местная прописка есть, я сама видела, когда документы проверяла!
      – Так она купила прописку у той самой генеральши, которую за свою бабушку выдает. Без прописки даже на швейную фабрику сейчас не устроишься, не то что на приличную фирму. А ей непременно надо на приличную, чтоб и шеф был приличный, и состояние у него соответствующее, и сам из себя ничего, не совсем дряхлый старичонка... Вот наш Арсений Львович, например, полностью всем параметрам соответствует...
      – Ты что, хочешь сказать, что она на него глаз положила?
      – Ну вы даете... Все уже все знают, одна вы на белом облаке сидите... Хотя правильно, вы ж подруга его жены... А жены о таких вещах узнают, как всегда, последними. Она и меня-то разводит только для того, чтоб шефу досадить, ревность вызвать. Все белыми нитками шито.
      – А зачем ты тогда ведешься, если все понимаешь? Сидишь около нее целыми днями? Нравится она тебе, что ли?
      – А она всем нравится. От нее аромат стервозности идет одуряющий, на мужиков действует, как валерьянка на котов...
      – А ты б на ней женился, Аркаша?
      – Да на фиг я ей сдался, я ж параметрам не соответствую. У меня и фирмы своей пока нет...
      Аркаша замолчал, понуро рассматривая пустое дно кружки. Маша тоже молчала, так и не притронувшись к своему кофе. Внутри у нее все окоченело от страха, даже горло сдавил сильный спазм, будто по нему провели чем-то холодным и шершавым. «Какая я слепая, Боже мой... Опасность созрела прямо на моих глазах, а я ничего и не заметила. Он же месяц уже хмурый ходит и злой. Я думала, он просто устал...»
      Она заставила себя встать, села за свой стол, задумалась. Да нет, не может быть... Аркаша просто влюбился в эту красивую девчонку, вот и мерещатся ему счастливые соперники. А Арсений любит Инну, всегда любил, она видела, она это точно знает... Они вместе – Арсений и Инна – давно стали частью ее жизни, она приняла это для себя навсегда, привыкла к своей бедной однобокой любви, приспособилась, смирилась... И вот на тебе! Алену ей уже не пережить...
      Она сидела, тупо уставившись в бумаги, прислушиваясь к нарастающей пульсирующей боли в затылке, переживая сильнейшее, настоящее по глубине эмоций предательство по отношению к себе. Предательство, которого нет... «Чего ты хочешь, Мышь Серая... – нашептывало ее собственное, поселившееся много лет назад и уже основательно в ней прижившееся унижение. – Насобачилась за столько лет прятать, скрывать свое чувство, греться своей однобокой мышиной любовью около чужого счастья, и хватит с тебя!»
      Весь день она автоматически что-то делала, отвечала на звонки, подписывала не глядя какие-то бумаги, даже обедала, не понимая, что она ест и зачем вообще нужно есть, зачем улыбаться коллегам и что-то говорить и зачем вообще жить... К концу дня, поднеся к уху в очередной раз зазвонившую телефонную трубку, не сразу узнала голос дочери:
      – Какое еще платье, Варя! Я на работе, не мешай мне... – И тут же, словно опомнившись, быстро затараторила, гася Варькино готовое прорваться слезами возмущение: – Ой, Варечка, все, бегу-бегу! Ты где? Все-все-все! Стой там, я быстро! Я уже почти с тобой! Сейчас отпрошусь только!