Глава XII

МИСТЕР ФИНЧ ЧУЕТ ДЕНЬГИ

Тревога, поднявшаяся в доме, заставила нас отложить на несколько часов намеченную прогулку в Броундоун.

Старая нянька Зилла ночью вдруг занемогла. Лекарства, какие были у нас под рукой, не помогали, поутру пришлось послать за доктором. Он жил довольно далеко от Димчорча и нашел нужным послать к себе за лекарствами. Вследствие всех этих обстоятельств только в первом часу пополудни лекарства подействовали и нянька почувствовала себя настолько лучше, что мы могли оставить ее на попечение прислуги. Мы уже оделись для прогулки (Луцилла гораздо скорее меня) и дошли до садовой калитки на Броундоунскую дорогу, как вдруг услышали по другую сторону ограды мужской голос, произносящий величественным басом следующие слова;

— Поверьте мне, тут нет ни малейшего затруднения. Мне стоит только послать чек моему банкиру в Брейтоне.

Луцилла вздрогнула и ухватилась за мою руку.

— Отец! — воскликнула она в изумлении. — С кем это он говорит?

Ключ от калитки был у меня.

— Какой великолепный голос у вашего отца, — сказала я, вынимая его из кармана, и отворила калитку. Пред нами на пороге, рука об руку, словно знали друг друга с детства, стояли отец Луциллы и Оскар Дюбур.

Достопочтенный Финч начал с того, что нежно заключил дочь в свои объятия.

— Дитя мое! — сказал он. — Я получил твое письмо.., твое в высшей степени интересное письмо.., сегодня утром. Как только прочел его, я почувствовал что на мне лежит обязанность относительно мистера Дюбура. Как пастор димчорчский, я, очевидно, обязан утешить опечаленного брата. Я почувствовал, так сказать, потребность протянуть руку дружбы этому много страдавшему человеку. Я взял экипаж своего приятеля и поехал прямо в Броундоун. Долго и дружески беседовали мы. Я привез сюда мистера Дюбура. Ему следует быть своим человеком в доме нашем. Дитя мое, мистеру Дюбуру следует быть своим человеком в нашем доме. Я еще не познакомил вас. Моя старшая дочь, мистер Дюбур.

Он представил их друг другу с невозмутимой серьезностью, как будто в самом деле думал, что дочь его в первый раз встречается с Оскаром.

Никогда не видывала я человека с более гнусной наружностью, чем этот настоятель. Ростом он был мне по плечо; телосложением так худ, что казался олицетворением голода. Он нажил бы состояние на лондонских улицах, если бы стал показываться на них в рубище. Лицо его было глубоко изрыто оспой. Короткие с проседью волосы торчали на голове, как щетка. В маленьких светло-серых глазках было какое-то тревожное, подозрительное, голодное выражение, чрезвычайно неприятное. Только и было в нем хорошего, что голос, голос, вовсе не соответствующий неказистой его фигуре. С непривычки просто страшно было слышать эти густые величественные звуки, исходящие из такого тщедушного тельца. Лучше я не могу описать достопочтенного Финча, чем известным латинским выражением: «Он поистине был голос, и более ничего».

— Мадам Пратолунго, без сомнения? — продолжал достопочтенный Финч, обращаясь ко мне. — Рад познакомиться с благоразумной подругой моей дочери. Вы должны освоиться у нас, как и мистер Дюбур. Позвольте мне познакомить вас. Мадам Пратолунго, мистер Дюбур. Это старая половина приходского дома. Мы ее подновили.., позвольте, когда это было?… Мы подновили ее сейчас же за предпоследними родами, мистрис Финч. (Я скоро заметила, что мистер Финч считает время по родам своей жены.) Вы найдете ее очень интересною внутри. Луцилла, дитя мое (Провидению было угодно, мистер Дюбур, наделить дочь мою слепотой. Пути провидения неисповедимы!), Луцилла, это твоя половина. Возьми мистера Дюбура под руку и веди нас. Ты здесь хозяйка, дитя мое. Мадам Пратолунго, позвольте мне предложить вам руку. Жалею, что я не был дома, когда вы приехали, и не мог приветствовать вас. Считайте себя, пожалуйста, своим человеком в доме нашем.

Он остановился и понизил изумительный голос свой до конфиденциального шепота.

— Премилый человек мистер Дюбур. Не могу сказать, вам, как он мне нравится. И какая печальная история! Будьте любезны с мистером Дюбуром, дорогая мадам Пратолунго. Ради меня, будьте любезны с мистером Дюбуром.

Он произнес эти слова с глубоким чувством и для большей выразительности еще пожал мне руку.

Я встречала в свое время много наглых людей. Но наглость, с какою достопочтенный Финч притворялся, будто он первый открыл нашего соседа, а мы с Луциллой решительно неспособны понять и оценить Оскара без его помощи, превосходила все, что случалось мне видеть.

Я спрашивала себя, какую цель имела взятая им на себя роль, неожиданная как для Луциллы, так и для меня. Зная по рассказам дочери его характер и припоминая слова его, услышанные нами у ограды, я сказала себе, что роль эта могла иметь одну цель — деньги.

Мы собрались в гостиной. Из всех нас вовсе не чувствовал себя стесненным только один мистер Финч. Он ни на минуту не давал покоя своему гостю и дочери. Дитя мое, покажи мистеру Дюбуру это, покажи мистеру Дюбуру то. Мистер Дюбур, у моей дочери есть одно, у моей дочери есть другое. Так говорил он, не умолкая, перебирая все, находившееся в комнате. Оскар как будто был несколько смущен неотступной любезностью своего нового друга. Луциллу, как я заметила, несколько раздражало то, что отец понуждает ее оказывать Оскару внимание, когда ей хотелось бы высказать ему свое собственное расположение. Что касается меня, то начинали уже утомлять покровительственный тон и любезность маленького настоятеля с басистым голосом. Мы все обрадовались, когда мистера Финча позвали, от имени супруги его, на другую половину по хозяйственным делам.

Принужденный оставить нас, достопочтенный мистер Финч произнес прощальную речь, взяв отечески руку Оскара обеими своими руками. Он говорил таким громогласным голосом, так выразительно, что фарфоровые и хрустальные вещицы на Луциллиной шифоньерке дрожали от его потрясающих басовых нот.

— Приходите пить чай, друг мой. Без церемоний. Сегодня вечером в шесть часов. Вас следует ободрять и поддерживать, мистер Дюбур. Веселое общество, немного музыки. Луцилла, дитя мое, ведь ты сыграешь мистеру Дюбуру? Мадам Пратолунго также не откажется, я уверен, если я попрошу ее. Мы даже скучный Димчорч сделаем приятным нашему другу. Как говорит поэт?

Не местность счастие дарует на земле:

Иль нет нигде его, иль есть оно везде!

Как превосходно! Как верно! До свидания, до свидания!

Хрусталь перестал дребезжать. Тощие ножки мистера Финча унесли его из комнаты.

Как только он удалился, мы обе обратились к Оскару с одним вопросом: как проходило свидание его с ректором?

Мужчины не способны удовлетворить любопытство женщин, когда дело идет о мелочах. Женщина на месте Оскара пересказала бы не только весь разговор, но и каждую сколько-нибудь характерную подробность. От этого невнимательного мужчины мы могли добиться только рассказа о свидании в общих чертах. Краски и частности предоставлялось нам подобрать самим. Оскар сознался, что в ответ на любезность ректора он открыл ему всю свою душу и сообщил этому ловкому пастору и отличному дельцу подробнейшие сведения о своих делах. Со своей стороны, мистер Финч также говорил как нельзя более откровенно и прямодушно. Он изобразил в печальных красках бедность Димчорчского прихода и упомянул с таким чувством о ветхости замечательной-де по своей древности церкви, что добродушный Оскар, глубоко тронутый, достал свою чековую книжку и тотчас же сделал пожертвование на починку древней колокольни. Они еще толковали об этом, когда мы отворили калитку сада и впустили их. Услышав это, я вполне поняла виды нашего достопочтенного друга. Мне стало совершенно ясно, что ректор выяснил возможности Оскара в финансовом отношении и пришел к убеждению, что если содействовать сближению молодых людей, то это (по его любимому выражению) могло дать деньги. Он, как показалось мне, выставил в первый раз «древнюю колокольню» для пробы, предполагая обратиться затем к кошельку Оскара с другой, более личной просьбой. Словом, он, по моему мнению, был достаточно прозорлив, чтобы, получив понятие о характере молодого человека, предвидеть скорее приращение, нежели убыль своему доходу, в случае если б отношения между дочерью его и Оскаром закончились браком.

Пришла ли Луцилла к такому же убеждению, как я, не берусь ответить. Могу сказать только, что возникшие обстоятельства как будто возбуждали в ней неудовольствие и что она при первой возможности переменила тему разговора.

Что касается до Оскара, то с него было довольно того, что он занял положение друга дома. Оскар очень весело простился с нами. Я глядела на то, как прощались они с Луциллой. Она пожала ему руку. Я это видела. Судя по быстрому ходу дела, я уже спрашивала себя, не появится ли за чаем достопочтенный Финч в своем облачении и не совершит ли бракосочетание «многопострадавшего молодого друга» с дочерью своей между первой и второй чашкой.

Вечером в нашем маленьком кружке не произошло ничего замечательного.

Мы обе с Луциллой (не могу не сообщить этого) нарядно оделись для этого случая. Мистрис Финч представляла полную противоположность нам, и тем выгоднее выделялся наш наряд. Она сделала над собой громадное усилие: она была наполовину одета. Вечерний костюм ее состоял из старой шелковой юбки и вечной ее голубой шерстяной кофты.

— Я все теряю, — шепнула мне на ухо мистрис Финч, — у меня есть лиф к этому платью, но я его нигде не могла отыскать.

Изумительный голос ректора не умолкал. С важным видом этот словоохотливый человек говорил, говорил, говорил все более и более густым басом, пока даже чашки на столе не задрожали от его голоса. Старшие дети, допущенные к семейному пиру, ели до пресыщения, таращили глаза до отупления, зевали до изнеможения и затем отправились спать. Оскар ладил со всеми. Мистрис Финч обнаруживала к нему участие, как к одному из двух близнецов, хотя ее, по-видимому, удивило и огорчило, что у его матери только и было детей, что он да брат. Луцилла сидела молча, с наслаждением слушая голос Оскара. Эти милые звуки доставляли ей столько же невыразимого наслаждения, сколько нам прекрасных минут доставляет выражение милого лица. Позже вечером мы занялись музыкой, и тут я в первый раз услышала, как прекрасно играет Луцилла. Она одарена была природным талантом и играла с такой нежностью и ясностью звука, какая встречается редко и у подлинных виртуозов. Оскар был в восхищении. Словом, вечер удался как нельзя более.

Я улучила время, когда гость наш собирался уходить, чтобы сказать ему без свидетелей несколько слов насчет уединения в Броундоуне.

Тревога относительно безопасности Оскара в одиноком доме, вызванная появлением двух бродяг, все не оставляла меня, очень хотелось предостеречь его, чтобы он принял какие-то меры предосторожности, прежде чем привезут ему обратно драгоценные металлы, отправленные в Лондон. Такой случай, которого я искала, представился, когда он, взглянув на часы, начал извиняться, что засиделся до непозволительно позднего для деревни часа, до полуночи.

— Слуга ждет вас, конечно? — спросила я, притворяясь, что не знаю его образа жизни.

Он вынул из кармана большой, тяжелый ключ.

— Вот единственный слуга мой в Броундоуне, — сказал он. — Часов в пять пополудни семейство трактирщика оканчивает все домашние дела мои. В эти часы я остаюсь один в доме.

Он простился с нами. Ректор проводил его до наружной двери. Я проскользнула в нее, пока они говорили друг другу прощальные слова, и подошла к Оскару, когда он один вышел в сад.

— Мне хочется подышать воздухом, — сказала я. — Я пройдусь с вами до калитки.

Он тотчас же заговорил о Луцилле. Я удивила его, вернувшись снова к положению его в Броундоуне.

— Не опасно ли, — спросила я, — быть одному ночью в таком уединенном доме? Почему вы не держите слугу?

— Я терпеть не могу новых слуг, — отвечал он. — Мне гораздо лучше одному.

— Когда предполагаете вы получить обратно ваши золотые и серебряные пластинки?

— Вероятно, через неделю.

— Сколько, приблизительно, они стоят?

— Приблизительно фунтов семьдесят или восемьдесят.

— Стало быть, через неделю у вас будет в Броундоуне ценностей на семьдесят или восемьдесят фунтов, и таких ценностей, которые стоит только переплавить, чтобы уничтожить всякие улики.

Оскар остановился и посмотрел на меня.

— Что у вас в голове? — спросил он. — Воров нет в этом первобытном месте.

— Воры есть в других местах, — отвечала я. — Они могут зайти и сюда. Разве вы забыли этих двух — бродяг, которых мы застали на днях слоняющимися около Броундоуна?

Он улыбнулся. Я только напомнила ему забавный случай.

— Не мы застали их, — сказал он, — а этот странный ребенок. Что, если бы я взял Джикс проводить ночь в моем доме и охранять меня, как вы думаете?

— Я не шучу, — отвечала я. — Я никогда не встречала более наглых негодяев. Окно было отворено, когда вы говорили мне о необходимости переплавить пластинки. Они могут знать, так же как и мы, что скоро привезут вам опять золото и серебро.

— Какое у вас воображение! — воскликнул он. — Вы видите двух оборванцев, зашедших из Брейтона в Димчорч, и тотчас же представляете их разбойниками, собирающимися ограбить и убить меня. Вы отлично сошлись бы с братом моим Нюджентом. Его воображение точно также Бог знает куда заносит, как вас.

— Послушайтесь моего совета, — сказала я серьезно. — Не упрямьтесь. Не оставайтесь один в пустом доме.

Оскар был в восторженном состоянии духа. Он поцеловал мне руку и с жаром поблагодарил за участие, которое я в нем принимаю.

— Ладно! — сказал он, отворяя калитку. — Я найду себе сожителя. Я заведу собаку.

Мы расстались. Я сообщила ему свои опасения. Больше я сделать ничего не могла. Да могло быть и то, что он прав, а я ошибаюсь.

Глава XIII

ВТОРОЕ ПОЯВЛЕНИЕ ДЖИКС

Прошло пять дней.

Мы постоянно виделись с нашим соседом. Или Оскар приходил в приходский дом, или мы ходили в Броундоун. Достопочтенный Финч ждал, как будто ничего не подозревая, чтобы взаимное чувство Оскара и Луциллы созрело и открылось. Дело быстро шло к этому. Не осуждайте, пожалуйста, мою слепую бедняжку, если она откровенно ободряла любимого человека.

Он был самым нерешительным из всех влюбленных, каких случалось мне видеть. Чем более он влюблялся, тем более становился скромен и робок. Признаюсь, я не люблю скромных мужчин и не могу сказать, что при ближайшем знакомстве мистер Оскар Дюбур выиграл в моем мнении. Но Луцилла понимала его, и этого было довольно. Она хотела запечатлеть в уме своем его образ как можно нагляднее. Всех в доме, кто его видел, в том числе и детей, она расспрашивала о его наружности так же тщательно, как прежде расспрашивала меня. Черты и цвет его лица, рост, стан, одежда — обо всем этом она собирала отовсюду подробнейшие сведения. Ее очень радовали общие отзывы о белизне его лица. Оспаривать ее слепое отвращение от всего темного, в людях ли, или в вещах, было бы бесполезно. Она не могла объяснить этого чувства, а могла только испытывать его.

— У меня есть какое-то странное чутье, — сказала она мне однажды. — Так, например, я знала, что лицо у Оскара светлое и чистое, я это почувствовала в тот вечер, когда впервые услышала его голос. Голос этот проник мне прямо в сердце, и я его представила точь-в-точь таким, каким вы потом его описывали. Мистрис Финч говорит, что его лицо белее моего. Вам тоже так кажется? Это меня очень радует. Встречали ли вы когда-нибудь такого человека, как я? У меня самые странные мысли в слепой моей голове. Я связываю жизнь и красоту со светлыми красками, смерть и преступление — с темными. Если б я вышла замуж за темнолицего человека и потом прозрела, я убежала бы от него.

Этот странный предрассудок Луциллы против смуглых людей был несколько неприятен мне по личным соображениям. Он заключал в себе как будто отчуждение моего собственного вкуса. Между нами, у покойного доктора Пратолунго было лицо темно-коричневого цвета.

Вообще же в Димчорче за эти пять дней не произошло ничего, что стоило бы отметить.

Бродяги не появлялись более в Броундоуне, Оскар не менял ничего в своем образе жизни. Он удостоился неоднократного посещения нашей маленькой странницы Джикс. Каждый раз девочка серьезно напоминала ему опрометчивое обещание обратиться к полиции и подвергнуть телесному наказанию двух гадких незнакомцев, смеявшихся над ней. Когда прибьют их? Когда Джикс это увидит? Такими вопросами эта маленькая особа всегда начинала разговор, когда удостаивала Оскара утреннего посещения.

На шестой день золотые и серебряные пластинки были привезены обратно в Броундоун с лондонской фабрики. На следующее утро я получила записку от Оскара. Она была следующего содержания:

"Дорогая мадам Пратолунго, уведомляю вас с сожалением, что ничего не случилось в прошлую ночь. Мои замки и затворы в надлежащем порядке, мои золотые и серебряные пластинки в целости и сохранности в мастерской, а сам я в настоящую минуту завтракаю с неперерезанным горлом.

Ваш ОСКАР".

После — этого мне нечего было говорить. Джикс могла упорно вспоминать двух подозрительных бродяг, но люди взрослые и благоразумные перестали думать о них.

Настала суббота, десятый день после того памятного разговора моего с Оскаром в маленькой броундоунской гостиной, когда я вынудила его мне открыться. Поутру он был у нас. Под вечер мы пошли в Броундоун посмотреть на начало его новой работы из золота — ящика для перчаток, предназначенного для туалетного столика Луциллы. Мы оставили Оскара увлеченным своим трудом. Он намеревался не прекращать работу до тех пор, пока не стемнеет.

Под вечер Луцилла села за фортепьяно, а я, выполняя обещание, отправилась на другую половину дома. Несчастная мистрис Финч решила произвести коренное преобразование в своем гардеробе. Она просила меня, ссылаясь на мой «французский вкус», помочь ей советом.

— Я не имею средств покупать новые платья, — говорила бедная дама, — но многое из старого можно бы еще переделать, если бы только взяться за это умело.

Как было не помочь в этой просьбе? Даже если впереди крик младенца, растрепанная повесть, беготня детей. И вот в то время, когда достопочтенный Финч занят был составлением своей проповеди, я спустилась в гостиную мистрис Финч с готовностью практически помочь ей, с ножницами и выкроечною бумагой в руках. Едва принялись мы за дело, как один из старших детей пришел с известием из детской.

Там пили чай, но, как обыкновенно, Джикс отсутствовала. Ее искали сначала на нижнем этаже дома, а потом в саду; нигде не видно было ее следов. Никто не был ни удивлен, ни встревожен. Все решили, что она, видимо, опять отправилась в Броундоун, а мы снова погрузились в пыльные глубины гардероба мистрис Финч.

Я только убедила ее в том, что голубая шерстяная кофта отслужила свой срок, и получила разрешение на окончательное удаление ее из гардероба, когда жалобный крик долетел до нашего слуха из сада через отворенную дверь.

Я остановилась и поглядела на мистрис Финч.

Крик повторился громче и ближе; на этот раз можно было узнать детский голос. Дверь комнаты оставалась наполовину открытой после того, как мы отправили посланного ребенка обратно в детскую. Я распахнула эту дверь настежь, и в коридоре столкнулась с Джикс.

Бедняжка, бледная как полотно, дрожала от страха. Она не в силах была выговорить ни слова. Я встала на колени, чтобы обласкать и успокоить ее; она судорожно схватила меня за руку и пыталась поднять. Я встала на ноги. Она закричала еще громче и начала тащить меня из дому. Джикс была так слаба, что зашаталась от этого усилия. Я взяла девочку на руки. Обнимая, коснулась ее платья на спине под самым затылком и почувствовала, что оно влажно. Я взглянула на свои пальцы — боже милостивый, — пальцы мои были в крови.

Я повернула ребенка. У меня у самой кровь застыла в жилах. Мистрис Финч, стоя за мной, закричала от ужаса.

Белое платьице девочки было забрызгано еще не высохшей кровью. Но не ее собственной. На ней не было ни царапины. Я вгляделась пристальнее в страшные пятна. Они были как будто нанесены преднамеренно, словно написаны пальцем. Я вынесла девочку на свет. Это были не пятна, а буквы. Какое-то слово было неясно написано на спине девочки. Я, кажется, разобрала букву "п", потом последовала буква, которую невозможно было прочесть, потом "м", потом опять пробел, потом, видимо, "г" и наконец «те».

Не слово ли «помогите»?

Да, на платье Джикс было написано пальцем, смоченным в крови, слово «ПОМОГИТЕ».

Глава XIV

ПРОИСШЕСТВИЯ В БРОУНДОУНЕ

Нечего говорить, к какому заключению пришла я, как только была в силах собраться с мыслями.

Благодаря своему богатому приключениями прошлому я выработала умение быстро принимать решения в серьезных ситуациях. В данном случае надо было сделать две вещи: во-первых, тотчас отправиться в Броундоун на помощь, во-вторых, скрыть от Луциллы случившееся до тех пор, пока не вернусь оттуда и не приготовлю ее к этому известию. Я поглядела на мистрис Финч. Она, разбитая случившимся, упала в кресло.

— Собирайтесь с силами! — сказала я, поднимая ее. — Теперь не до истерик и обмороков!

Ребенок все еще был у меня на руках, прижался крепко, дрожа от испуга. Я ничего не могла предпринять, пока не передам кому-нибудь девочку. Мистрис Финч глядела на меня, громко рыдая. Я посадила ребенка к ней на колени. Джикс как будто не хотела со мной расставаться, но быстро смирилась и опустила бедную свою головку на грудь матери.

— Можете вы снять с нее платье? — спросила я, уже энергичней на этот раз встряхнув мистрис Финч.

Необходимость помочь ребенку, видимо, придала ей силы. Она поглядела на младенца, спящего в колыбели в одном углу, на повесть, лежащую на стуле в другом. Присутствие этих двух привычных предметов, по-видимому, ободрило ее. Она вздрогнула, прекратила рыдать, перевела дух и начала расстегивать на ребенке платье.

— Спрячьте его тщательно, — сказала я, — и никому не говорите ни слова, пока я не вернусь. Вы сами видите, что ребенок невредим. Успокойте девочку и оставайтесь здесь. Мистер Финч у себя в кабинете?

Мистрис Финч опять подавила рыдание и сказала: «Да». Ребенок сделал усилие слезть с колен.

— Джикс пойдет с вами, — сказала неукротимая «Цыганка» слабым голосом.

Я быстро вышла из комнаты, оставляя в ней трех детей: большого, маленького и самого маленького.

Постучавшись в дверь кабинета и не получив ответа, я отворила ее и вошла. Достопочтенный Финч, спокойно развалившийся в кресле пред столом, на котором лежали листы чистой бумаги, стремительно вскочил. Он выглядел как человек, которого внезапно разбудили.

Ректор димчорчский тотчас же оправился.

— Извините, мадам Пратолунго. Я задумался. Пожалуйста, изложите покороче, что вам от меня нужно.

Говоря это, он величественно указал рукой на белые листы бумаги и прибавил глубоким басом:

— Завтра день проповеди.

Я рассказала ему коротко и четко, что обнаружила на платье его дочери и что, по моим предположениям, случилось в Броундоуне. Он побледнел как смерть. Никогда не случалось мне видеть человека, более сильно испуганного, чем был испуган достопочтенный мистер Финч.

— Нас ожидает опасность? — осведомился он. — Вы полагаете, что преступники еще в доме или находятся неподалеку?

— Я полагаю, что нельзя терять ни минуты, — отвечала я. — Нам надо отправиться в Броундоун и позвать по дороге людей на помощь, всех, кого можно собрать.

Я отворила дверь, ожидая, чтобы он пошел за мной. Мистер Финч, которому, очевидно, все мерещились преступники, как будто желал провалиться сквозь землю в эту минуту. Но он был хозяин дома, он был главное лицо в местечке, ему ничего не оставалось делать, как только взять шляпу и идти. Мы пошли вместе в селение. Мой достопочтенный спутник молчал в первый раз с тех пор, как я с ним познакомилась. Мы спросили в Димчорче, где единственный полицейский, обслуживавший округу. К несчастью, он ушел в обход. Я поинтересовалась, не видел ли кто доктора. Нет, доктор в этот день не приезжал в Димчорч. Мне очень хвалили хозяина «Перепутья» как человека смышленого и честного. Поэтому я предложила остановиться у трактира и взять его с собой. Мистер Финч тотчас же просветлел. Его осознание собственного значения снова поднялось, как ртуть в градуснике, если опустить его в теплую воду.

— Я именно это хотел предложить, — сказал он. — Хозяин «Перепутья» Гутридж — человек весьма достойный для своего положения. Возьмемте с собой Гутриджа непременно. Не бойтесь, мадам Пратолунго. Мы все в руках Провидения. Весьма удачно для вас, что я был дома. Что бы вы стали делать без меня? Теперь, уверяю вас, бояться нечего. Если появятся преступники, со мною палка. Я невысок ростом, но обладаю громадной физической силой. Я, так сказать, весь сложен из мускулов. Вот, пощупайте.

Он протянул свою тощую руку. Она была наполовину тоньше моей руки. Если б я не была слишком встревожена и могла бы шутить, я непременно сказала бы, что, имея рядом такого силача, не нахожу нужным беспокоить трактирщика. Не смею утверждать, что мистер Финч понял, что я подумала о его силе, знаю только, что он начал сразу же громогласно звать Гутриджа, едва завидели мы трактир.

Хозяин вышел и, услышав, куда и зачем мы идем, тотчас же согласился идти с нами.

— Возьмите ружье, — сказал мистер Финч.

Гутридж взял ружье. Мы поспешили к одинокому дому.

— Ваша жена или дочь были сегодня в Броундоуне? — спросила я.

— Да, они были обе. Кончили свое дело, как обыкновенно, и вернулись домой уже час с лишком тому назад.

— Не случилось ли там при них чего-нибудь необыкновенного?

— Насколько мне известно, ничего.

Я подумала минуту и решила предложить мистеру Гутриджу еще несколько вопросов.

— Не видно ли было здесь сегодня вечером каких-нибудь незнакомых лиц? — осведомилась я.

— Да, с час тому назад двое незнакомых проехали мимо моего дома в своем экипаже.

— В каком направлении?

— По дороге из Брейтона к Броундоуну.

— Вы запомнили лица этих проезжих?

— Не особенно. Я был занят в то время.

Мучительное предположение, что эти проезжие были те бродяги, которых мы застали под окном, невольно пришло мне на ум. Я ничего более не говорила, пока не подошли мы к дому.

Все было тихо. Единственный признак чего-то необыкновенного — след колес на лужайке пред Броундоуном. Трактирщик заметил их первый.

— Экипаж, должно быть, останавливался у дома, — сказал он, обращаясь к ректору.

Достопочтенный Финч опять лишился языка. Он смог только сказать, когда подходили мы к одинокому строению, и то с большим трудом:

— Пожалуйста, будемте осторожны.

Трактирщик первый подошел к двери, я за ним, позади нас на некотором расстоянии достопочтенный Финч, в арьергарде, охраняя, как видно, нам пути отступления к горам. Гутридж сильно постучал в дверь и крикнул: «Мистер Дюбур!» Никто не откликнулся. Ответом было лишь непонятное молчание. Эта неизвестность была невыносима. Я оттолкнула трактирщика и повернула ручку незапертой двери.

— Позвольте мне войти первому, — сказал Гутридж и в свою очередь отстранил меня. Я следовала за ним по пятам. Мы вошли в дом и опять стали звать. Опять ответа не было. Мы заглянули в маленькую гостиную на одной стороне коридора, потом в маленькую столовую на другой. Обе были пусты. Мы пошли на заднюю часть дома, где находилась комната, которую Оскар называл своей мастерской. Мы попробовали отворить дверь в эту комнату — она была заперта.

Мы опять стали стучаться и звать, опять в ответ лишь непонятное молчание.

Я ощупала рукой замок. Ключа не было. Я встала на колени, поглядела в замочную скважину и тотчас же вскочила в ужасе.

— Взломайте дверь! — закричала я. — Я вижу только руку его на полу.

Трактирщик, как и ректор, был не очень сильный человек, а дверь, как и все в Броундоуне, была крепкая, тяжелая. Без помощи инструментов мы все трое не в силах были бы взломать ее. В этом затруднении достопочтенный Финч в первый и в последний раз оказался на что-нибудь пригоден.