11

Выйдя из лимузина перед «Челси-отелем», Соня первым делом увидела бродягу, который мочился в подворотне. Улыбнувшись, она бросила водителю лишнюю двадцатку.

Нью-Йорк, черт его дери!

Машина влилась в поток, а Соня вскинула на плечо свой единственный багаж – черную нейлоновую дорожную сумку – и направилась к входу в отель, на случай, если за ней наблюдают. Она вошла через вращающуюся дверь и тут же вышла, только волосы у нее стали на дюйм длиннее и медового цвета.

Гнездо у нее было в Трибеке, рукой подать от Сити-холла. Существовала пара холдинговых компаний и агентств недвижимости, собиравших арендную плату и управлявших зданием, но фактически оно принадлежало Соне. Она его купила несколько лет назад на доходы от имения Жилярди.

Соня нырнула в сабвей на Восьмой авеню, переключив зрение в спектр Притворщиков, выискивая среди толпы пассажиров не людей. В любом большом городе полно теневых рас, скрывающихся среди обыкновенных двуногих существ без перьев, и Нью-Йорк в этом смысле уж точно не исключение.

Было половина шестого, разгар часа пик, и платформа кишела Притворщиками дюжины разных культур, каждая из которых последовала в Новый Свет за своей традиционной дичью в поисках лучшей жизни. Нага,принявшая образ старого пакистанского джентльмена, раздула змеиный капюшон в ритуальном предупреждении и вернулась к своей газете. Гарудапод личиной мойщика посуды из дешевой забегаловки нервно клацала клювом, щелкая семечки. Они с нагой то и дело переглядывались. Вообще их виды враждовали издавна, но поддерживать иллюзию человеческого облика – да еще не пропустить поезд, – такая работа требовала мирного сосуществования. В данный хотя бы момент.

Огрс деформированными конечностями, прикидываясь инвалидом, притулился к опорному столбу. Суккуб,одетый в тело молодой женщины, соблазнительно улыбался старику в дождевике и с кейсом, а старик искал в карманах зажигалку, чтобы поднести к сигарете. Вряд ли он видел единственный циклопический глаз суккуба или гриву живых извивающихся червей вместо волос.

Налетающий запах озона и грязи сообщил о прибытии поезда. Завизжали тормоза, открылись двери. Войдя в вагон, Соня обнаружила варгра,одетого банкиром, и приземистого големас глиняными глазами, сопровождавшего невероятно старого хасида, у которого Соня при беглом сканировании заметила целое состояние в бриллиантах.

Она доехала до Всемирного торгового центра и там вышла наверх. Первое, что увидела Соня, выйдя из мегалита стекла и стали, была церковь семнадцатого столетия на той стороне улицы. Пока она ехала в подземке, закат сменился сумерками, и – как ни странно это было в городском ландшафте – между покосившимися надгробиями плясали отдельные светлячки.

Гнездо Сони находилось на Чамберс-стрит, рядом с Западным Бродвеем. Шестиэтажное здание ничем не отличалось от своих соседей. На первых трех этажах располагались организации – школа карате, фотостудия, бухгалтерская фирма, а два верхних этажа стояли пустые.

Было уже за шесть вечера, и все конторы закрылись. Доска с кнопками в старом лифте с откидной дверцей была будто снята со старомодного океанского лайнера. Соня остановила кабину на пятом этаже и откатила дверь, чтобы отпереть внешний барьер. Сама себе напомнила о западне, которую поставила для защиты.

Барьер откатился с ржавым скрипом, и Соня закрыла глаза и сморщилась, но ничего не случилось. Она вышла в фойе. Двустволка и заряженный арбалет (к спусковым крючкам привязаны лески с противовесами) смотрели в лифт.

Открыв дверь на пятый чердачный этаж, Соня оказалась в полной темноте. Это было ей не важно, она могла бы читать газету в самой глубокой яме Карлсбадской пещеры, не напрягая зрения. На чердаке пахло пылью, как часто бывает в запертых нежилых комнатах. На самом деле гнездо у Сони располагалось на шестом этаже, а на пятом не было ничего, кроме ловушек. Соня предпочитала оставить как можно больше места между собой и теми, кто может ее искать.

Первое, что она заставила сделать ремонтников, когда купила это здание десять лет назад, – переделать внутренние лестницы. Исходные лестницы были заложены и построена новая, которая вела на крышу в обход пятого и шестого этажей, гарантируя Соне уединение. Но здесь все-таки Нью-Йорк, поэтому для страховки Соня ставила ловушки и на своей лестнице.

Обезвредив копьеметалку, нацеленную на уровень живота, Соня отперла дверь, ведущую на крышу. И в этот самый момент она уже знала, что одна из ловушек сработала.

То, что осталось от незадачливого грабителя, лежало на площадке между крышей и шестым этажом. Он зацепил леску, и ему на голову рухнул шлакоблок. Наверное, грабитель был молод, хотя по раздавленному лицу трудно было сказать. Лежал он уже месяца два и разложился так, что уже не скажешь, белый он или черный, латиноамериканец или азиат. В любом случае это был мертвец.

Соня оттащила тело на шестой этаж и открыла дверь на чердак – осторожно, чтобы не обрушить на себя утыканный штыками пружинный матрац, подвешенный на дверной петле к потолку сразу за порогом. Шестой этаж был поделен на три больших зоны, а в центре – длинный коридор. Ближе всего к выходу располагалась полностью оборудованная мастерская с плотницким верстаком, арсеналом электроинструмента и большой металлической ванной, покрытой стеклянной глазурью.

С помощью подходящих электроинструментов останки незваного гостя за десять минут были разобраны на компоненты. Конечности и внутренности Соня бросила в ванну и открыла промышленный контейнер с соляной кислотой. Эта жидкость предназначалась для обработки металлов, но отлично справлялась и с трупами, которые надо убрать.

Убедившись, что грабитель успешно проходит обработку, Соня сбросила передник и перчатки и направилась по коридору в комнату, выделенную под жилье. Тысяча с лишним квадратных футов – мало найдется в Нью-Йорке квартир побольше. В отгороженном углу располагалась небольшая кухня с микроволновкой, посудомойкой, газовой плитой, холодильником и столом. На всех поверхностях лежал дюймовый слой пыли, а в холодильнике – сиротливый апельсин, усохший до размеров каштана. В бывшей кладовой теперь была ванная с душем и унитазом, а у кирпичной стены чердака стояла кровать. Пол был устлан толстыми персидскими коврами, а потолок декорирован свисающими складками москитной сетки, что придавало интерьеру вид бедуинского шатра. Пара ярких галогенных ламп, древний одежный шкаф и большое кожаное кресло стояли напротив проекционного телеэкрана. Другой мебели не было.

Соня открыла шкаф, и комнату заполнил запах кедра. В шкафу висели несколько дорогих шелковых костюмов в пластиковых мешках и к ним с полдюжины черных шелковых рубашек. На полу стояли четыре пары итальянских туфель. Чазово барахло – у него был вкус к дорогим вещам. Не обязательно хорошим, детка, лишь бы дорогим. Соня сгребла костюмы в охапку и бросила в ванну, где растворялся взломщик, потом пошла в комнату и разделась догола.

Она только тогда заметила, что до сих пор осталась блондинкой, когда глянула в душе на собственный пах. Закрыв глаза, Соня сосредоточилась. Когда она снова открыла глаза, последняя желтизна снова сменилась чернотой. Но все равно волосы остались длинными. Так как их укоротить тем же способом, которым Соня заставила их отрасти, было невозможно, она решила их сбросить. Двенадцать дюймов волос упали на пол от прикосновения пальцев. Когда Соня вышла из-под душа и начала вытираться, голова уже щетинилась свежей порослью.

Если я хочу узнать, где сейчас Морган и что делает, то искать надо в традиционных охотничьих угодьях городского вампира – в ночных клубах. В первый из них я попадаю около полуночи. Интерьер отделан под церковь – окна цветного стекла и диск-жокей крутит компакт-диски на кафедре. Официантки одеты монахинями, только они в мини-юбках, на каблуках и в чулках в сеточку. Полно лазеров и громкой музыки, но лица, которые таращатся на меня сквозь туман танцплощадки, до боли человеческие. Около часа я ухожу.

Второй клуб – темная пещера, забитая чучелами с передвижных аттракционов. Кугуар, застывший в середине прыжка на вспугнутого козерога. Медведь гризли, несколько поеденный молью, нависает над баром, будто предостерегая неосторожных пьяниц. Голова гигантского буйвола – нос вытерт от прикосновений завсегдатаев на счастье – таращится в пространство, несомненно, разглядывая призрак Великого Белого Охотника, который убил его лет сто тому назад.

Пробираясь среди посетителей, я вдруг отчетливо ощущаю что за мной следят – и не только стеклянные глаза чучел на стенах. Я ныряю сквозь вышитый занавес в нишу рядом с главным залом. Стены окрашены флюоресцентной краской и освещены ультрафиолетовыми лампами. Посреди комнаты возвышается большой двуспальный матрас на помосте. Два трансвестита в платьях фасона «Мэри Тайлер Мур» и на шестидюймовых платформах сидят на кровати и затягиваются косяком. Они вопросительно смотрят на меня и возвращаются к прерванному разговору.

– Так что ты сказала Донни?

– Да только чтобы перестала из себя строить. Понимаешь, если она хочет танцами разжиться на операцию, так надо давать им то, чего они хотят...

Я хватаю свою тень, когда он еще не успел выйти из-за занавеса, и прижимаю его спиной к стене. Предплечьем я пережимаю ему горло, а рукоять пружинного ножа уже в миллиметре от его правого глаза.

– Говори, зачем за мной следишь, а то лезвие выпущу! – шиплю я.

Пидоры в платьях хватают сумочки и исчезают со всей возможной скоростью, которую можно развить на платформах.

Моя тень улыбается медленно и широко, показывает ладони – пустые.

– Нет причин для враждебности, миледи. Я ничего плохого вам делать не собирался.

Я отступаю и отпускаю его, но нож не убираю. Моей тенью оказался мужчина хрупкого сложения, ростом примерно пять футов семь дюймов. Волосы у него седые, закручены тугими локонами в пряди Медузы, но угадать его возраст сложно. Он одет в свободное пальто почти до лодыжек, кожаные штаны в обтяжку, черную бархатную рубашку с гофрированным воротником и ботинки «Док Мартенс» со шнуровкой до колен. На пальцах маникюр, но на безымянных пальцах «ложки сутенера» – ногти такие длинные, что загибаются внутрь. Он небрежно мне улыбается, но светло-голубые глаза смотрят пристально – как у кота, который выбирает наилучший способ избежать челюстей собаки.

– Зачем вы за мной следили?

– Это моя работа – следовать за такими, как вы. – Его правая рука ныряет в нагрудный карман пальто и достает пригласительный билет. – Мои... работодатели очень осторожны и... разборчивы насчет того, кого допускать в свое заведение. У них весьма избранная клиентура. – Он изысканным жестом подает мне билет. – Скажете, что вас прислал Дзен, миледи.

И с этими словами он выскальзывает из кабинета, лишь оглянувшись через плечо, что я не всажу нож ему в спину.

Я рассматриваю билет и слегка хмурюсь. С виду он ничем не отличается от тысяч других пригласительных билетов и извещений, раздаваемых возле увеселительных мест Нью-Йорка каждую ночь. На лицевой стороне – обнаженный женский торс. Соски проколоты и соединены филигранной цепочкой, половые губы застегнуты пряжкой. Кольцо хирургической стали болтается у пупка натурщицы. На обороте готическим шрифтом напечатано:

«Выхода Нет, Черный Грот»: Угол Четырнадцатой Западной и Десятой авеню. Приглашаем.

Что-то странное есть в текстуре чернил, которыми напечатан билет, – и что-то не менее знакомое. Я нюхаю, прикасаюсь кончиком языка. К чернилам примешана человеческая кровь. И немало.

Я выхожу из кабинета, как раз когда педерасты возвращаются с вышибалой, но я уже сквозь полумрак танцплощадки иду к выходу. Не важно. Я уже знаю, в какой ночной клуб пойду отсюда.

Швейцар в «Выхода Нет» одет в ковбойские кожаные штаны, замшевую перевязь в паху и кожаный с хромированной сталью ошейник раба. Нахмурившись при виде меня, он поднимает руку, преграждая мне путь.

– Семьдесят пять долларов за вход.

– Меня послал Дзен, – отвечаю я, показывая пригласительный билет.

Швейцар отдергивает руку, будто я ее обварила, и таращит глаза.

– Простите, миледи! Я... я не понял... Милости просим в «Выхода Нет»! Вам во вторую дверь направо за дамской комнатой, позади главного зала.

Я прохожу в шлакоблочный вестибюль, уставленный рядами шкафчиков, как в раздевалке спортзала, вхожу в дверь с бархатной шторой и оказываюсь в бетонном коридоре, освещенном мертвенно-красными прожекторами, будто заливающими стены кровью. Через пятьдесят футов дорогу мне перегораживает дверь вроде тех, что ставят в подвалах банка. Я поворачиваю ручку, и слышится шипение пневмопривода. Грохот музыки, усиленной до невыносимости, выплескивается в коридор.

В главном зале «Выхода Нет» вполне может разместиться авиалайнер. По полу тянется узор шлакоблоков и бетона, скрытый обычным дымом сухого льда и игрой лазерных лучей. Длинный бар из шлакоблоков и стеклянных кирпичей занимает почти всю западную стену, и рядом с ним – несколько столов и кабинок. У северной стены возвышается эстрада с колодками, кобылой для бичевания и стойкой с бичами и кандалами.

По залу бродят человек сто, в разной степени одетые или раздетые. У некоторых на лицах черные кожаные маски, на других надета упряжь, а один ходит с хромированной железякой во рту и к ней привязаны поводья. Их концы в руках у пухлой женщины в корсете «веселая вдова». Все они, к моему удивлению, люди.