Глава 10

Эшер вынырнул из спячки, и его мысли побежали сразу так же быстро, как когда он закрывал глаза на рассвете. В мозгу не угасла свежесть событий предыдущей ночи. Надо будет действовать быстро, чтобы укрепить свою позицию в борьбе с Синьджоном и с Советом. Из этих двух Совет — куда большая забота. Хотя Эшер не сомневался в своих способностях как чародея, он все же один. Но за много лет он создал многочисленные заклинания и связи, и у него хватало друзей, так сказать, на низших постах. Пусть он не в силах свергнуть Венский Совет, но не приходится сомневаться, что противостоять Совету он может.

Так он размышлял, вылезая из своего гроба навстречу грядущему вечеру. Гроб был специально сконструирован так, чтобы крышка на петлях откидывалась в сторону от давления изнутри, когда гроб не заперт. Открывая ее, Эшер подумал, что надо будет сделать такой же побольше, чтобы спать в нем вместе с Никола. Конечно, ее необъяснимое старение сбило его с толку и разозлило, но страсть, которую он испытывал к бледной танцовщице, не ослабела.

И он не мог объяснить свою одержимость человеком даже самому себе. Но так всегда бывает у Своего и его консорта. Увлечение вспыхивает ярко и сильно, и пусть это даже не настоящая любовь, света и тепла в ней столько, что может сойти за нее. Только в эти мимолетные мгновения сумасшедшей фантазии Эшер ощущал себя живым. Было когда-то время, много десятков лет назад, когда он так же был одержим Децимой — а до нее Бакиль.

Вспоминать о Бакиль он не любил. Она была первым его потомком — и величайшей его ошибкой, а он не любил напоминаний об ошибках прошлого. Может быть, больше всего его беспокоило, что лицо ее иногда являлось незваным в мгновенной тишине. При жизни она была уличной певицей, выступавшей за медяки в пивнушках Бауэри. Тогда ее звали не Бакиль — это имя она взяла при воскресении как знак разрыва с миром живых. В те дни она называлась Черная Нэн. Волосы у нее были чернее воронова крыла, а кожа, если отскрести угольную пыль и грязь Нижнего Ист-Сайда, белее мякоти яблока. Но привлек его к ней прежде всего ее голос. Он шел тогда по людному тротуару — было это в 1879 году, — выискивая вечернюю добычу, и услышал, будто поет ангел, заблудившийся среди погибших душ. Он миновал мириады забегаловок этой улицы, пока не нашел одну, где пол был устлан соломой и опилками — от пива, блевотины и крови, которые здесь могут пролиться. И там, среди пьяни, стояла на стойке одиннадцатилетняя девочка и пела за медяки, которые бросали ей окосевшие гости, а папаша ее тут же успевал их пропивать. Этот тупой от пьянства олух был счастлив ее продать любому клиенту, который даст ему на бутылку крепкого.

В тот же вечер Эшер прикончил мерзкого папашу и взял к себе Черную Нэн в будущие невесты. Но он совершил ошибку, пытаясь сделать ее равной себе. За шесть лет, которые она провела с ним, путешествуя по миру, он научил ее таинствам Тремере, как когда-то учил его Каул. И ошибка оказалась почти роковой, когда через много лет Бакиль попыталась обратить свою магию против него. Она влюбилась в человека-мужчину и хотела взять его себе, но Эшер запретил. Она не уступала, и потому человека пришлось убить. Бакиль в ярости бросила Эшеру вызов, и он уничтожил ее — примерно так же, как вчера ночью избавился от Каула.

Это было в 1910 году. Только через шестьдесят лет он осмелился на новую попытку — и в результате появилась Децима. Но Эшер усвоил урок. Децима возродилась в вечном мире Своих, не ведая кровавых таинств, дающих клану Тремере его власть. Когда он ее встретил, она хипповала, девочка из пригородной семьи среднего класса, убегающая от чего-то — или бегущая к чему-то, — чего не могла описать. Под его руководством она выросла из детей-цветов в дитя луны, и несколько лет он был доволен.

Пока не увидел Никола.

Что-то в ее движениях в танце включило в нем ту бешеную жажду обладания, которой не было у него с тех самых пор, как он услышал пение Бакиль. Быть может, даруя Объятие тем, кто был обласкан музой, он Обнимал нечто для себя потерянное. Но нет — это означало бы слабость. Сожаление. А принцу Своих чуждо само это понятие.

По крайней мере так говорил он себе.

И потому не любил мыслей о Бакиль.

Лучше занять ум другими, более срочными делами. Например, как исправить вред, нанесенный несчастливыми приключениями этой ночи. Исходный план был — действовать как наемник братьев Борхес и тем обойти запрет на джихад. Сегодня ночью он собирался преподнести наркобаронам украденный наркотик в знак доброй воли и доверия, но теперь, когда Борхесы убиты, план протух. И все же четыре кило кокаина не пропадут без пользы. Обратить их в деньги — и можно накупить оружия и патронов. В конце концов, зажигательные пули даже оптом не слишком дешевы.

Он погладил край лакового китайского сундучка. Его стенки были украшены чем-то с виду похожим на красные орхидеи, но если присмотреться, можно было узнать причудливо стилизованных летучих мышей — китайский символ удачи и плодородия. Взявшись за золотую ручку на крышке, выполненную в виде улыбающегося дракона, Эшер открыл сундучок — и увидел пустоту. То есть одна вещь там все же была — кружевной голубой платок.

Так велика была ярость Эшера, что она проявилась лишь как невероятное спокойствие, когда он запустил руку в ящик и вытащил тонкую ткань. Не надо было нюхать платок, чтобы узнать по запаху владельца. Вышитый вместо монограммы масонский знак выдавал принадлежность платка.

В дверь постучали, и вошла Децима. Рана, нанесенная крестом этого выблядка, горела злобным красным мясом. Эшер быстро сомкнул ладонь на платке.

— Милорд, «бэтмобиль» починен, как вы велели.

— Прекрасно. Пойди и сопроводи сюда леди Никола. Пусть соберется передо мной сегодня мой анклав!

— Так скоро? — удивленно приподняла брови Децима.

— Не смей спрашивать! — отрезал он. — Делай что я велел — передай приказ!

— Как скажете, милорд, — пролепетала она, пятясь.

Эшер раскрыл кулак и уставился на платок. Потом сунул его в карман и решительно направился по перекрученным коридорам в сторону зала аудиенций. Когда он вошел, ему навстречу поднялся тощий неопределенного вида вампир с жидкими волосами и в одежде клерка.

— В чем дело... как тебя? — рявкнул Эшер.

— Уилфред, милорд.

— Так в чем дело, Уилфред?

— Мы... мы нашли Торго, милорд.

— Ну-ну. — Эшер решительно сел на свой трон. — И как он объясняет свое отсутствие в последние дни?

— Он... он мертв, милорд.

— Естественно! Он же один из нас.

Уилфред скривился и задрожал еще сильнее.

— Нет, милорд, — Последняя Смерть! Мы его нашли — то есть то, что от него оставалось, — под диваном в казарме. Он был уже очень... э-э... зрелым, когда его обнаружили.

— Торго — мертв? Отчего?

— Мы не знаем, милорд. Я ж говорю, от него мало осталось. Но это, похоже, либо когти Гандрела, либо какое-то заклятие.

Эшер откинулся на троне, сведя брови. Как сказал Каул перед тем, как смерть явилась к нему в последний раз? Ты змею пригрел на груди, Эшер.

— Милорд! — Дверь распахнулась, и влетела Децима, у которой глаза лезли на лоб. В свободной руке она держала букет черных роз, перевязанный пурпурной атласной лентой. — Милорд! Синьджон похитил леди Никола!

— Что?!!

— Я пришла ее забрать, как вы велели, — но когда машина подъехала к дому, я увидела тела. «Звездники», которым было поручено сторожить лестницу, валялись вдоль тротуара и в канаве! Судя по мухам, они там весь день пролежали. В здании я нашла Обиа, тоже мертвого — у него затылок разлетелся на части. Леди Никола нигде не было, а у нее на кровати я нашла вот это!

— Так. Значит, все-таки джихад, — проговорил Эшер, беря у нее букет черных роз. — Ладно. Старый ящер избавил меня от необходимости самому объявлять войну! Видишь? — Он показал Дециме букет. — Это он бросил перчатку, а не я. Он агрессор — а я только защищаюсь!

— Разумеется, милорд.

— Что-нибудь еще было — записка какая-нибудь?

— Писем никаких не было, но кое-что я нашла. Вот, под телом Обиа.

Децима сунула руку под куртку и вытащила пару чисто отрезанных пальцев — левый мизинец и половину безымянного. Она протянула пальцы Эшеру, тот их взял и понюхал, как сигару. Потом лизнул кровавый обрубок и нахмурился.

— В жилах их владельца течет моя кровь. Тот, кто это сделал, — из Своих.

— Я и так могла бы вам сказать, что из своих, — фыркнула Децима. — Дверь не была взломана. Обиа сам ее открыл. Это значит, он узнал того, кто стучался. Пальцы принадлежат женщине — и я готова ручаться, что у этой стервы зеркальные очки на глазах.

Эшер помрачнел. Децима была права — все сходилось. Неизвестная последней видела Торго «живым». Именно ей он доверил охранять Никола — она оставалась одна в твердыне. Непонятно, как она могла организовать второе похищение так близко к рассвету, но она явно может больше, чем он, Эшер, себе представляет.

Эшер аккуратно завернул пальцы в голубой платочек и сунул в карман спокойным и уверенным движением, очень спокойным. Потом поглядел на Дециму, ожидающую приказа, как нетерпеливая гончая.

— Привести новенькую ко мне.

И голос его был очень, очень спокоен.

Децима облизала губы, показав клыки и хирургический стальной пирсинг языка.

— Слушаюсь, милорд.

Неизвестная каталась по грязному матрасу, проклиная свою альтруистическую жилку. Так оно всегда бывает, когда кому-нибудь пытаешься помочь, — мокрая вата в голове и свинец в суставах. Поглядев на раненую руку, она сморщилась. Безымянный палец уже отрос, но мизинец напоминал сильно использованный карандашный ластик. Вот этого она и боялась — не хватило времени сна, чтобы как следует регенерировать. Она знала, что загоняет себя, — но альтернативы не было. Либо держать темп, либо попадешь в шестерни механизма.

Как ни противно было ей в этом сознаваться даже себе, порция свежей крови оживила бы ее и вернула бы то самое решающее преимущество. Можно было либо поохотиться на бесчисленных «звездников» и «черных ложек», шныряющих по улицам Города Мертвых, либо разговеться кормильцами в «Данс макабр». Второй вариант привлек бы меньше внимания, но неизвестная не могла даже заставить себя об этом думать. Она не такая, как оскаленные монстры, собирающиеся под знамя Эшера. По крайней мере так она себе твердила. Но в принципе в ней есть его кровь, вот откуда вообще могла появиться идея о кормильцах.

Поскольку сумку она отдала Никола, свое скудное имущество она несла в мятом бумажном пакете. Покопавшись в мешанине чистой и грязной одежды, она наконец нашла футболку. Выбросив ту, в которую она была одета — там была кровь и ее, и Обиа, — она натянула чистую. Эшер уже должен знать об исчезновении Никола. Букет черных роз — ритуальный знак объявления открытой войны между принцами — был достаточным доказательством, чтобы приписать похищение Синьджону. И не приходилось сомневаться, что Эшер раздавит Синьджона — избавив ее от этой работы.

После этого ей придется разбираться с Эшером — не опасаясь отвлекающих моментов или неприятных альянсов между повелителями вампиров. Она могла бы справиться с обоими, пока они грызутся — но не когда они едины. Воссоединение Райана с матерью не входило в ее первоначальный план, и теперь за это придется платить. Ладно, что сделано, то сделано, обратно не переделаешь. К тому же иначе получалось слишком легко — а к легкости она относилась подозрительно.

Она вылезла с чердака на пустой третий этаж, выходивший на переулок, черной кожаной ящерицей слезла по стене дома. Стараясь оставаться в густой тени, она быстро вышла к Улице-Без-Названия. Заманить какого-нибудь «звездника» в переулок под тем или иным предлогом будет просто. Как бы они ни пыжились, они всегда готовы покориться любому крутому Своему. Как и все люди, вставшие на службу силам Тьмы, они хотели обладать огнем, но гореть в нем желания не имели.

Заметив впереди трех «звездников», она ускорила шаг. Один заметил ее приближение и показал головой в ее сторону. Мальчишка, стоящий к ней спиной, отбросил сигарету и начал поворачиваться, вытаскивая что-то, заткнутое за пояс джинсов.

Неизвестная уже падала на бок, перекатываясь, когда «звездник» развернулся и стал стрелять из девятимиллиметрового автоматического пистолета, держа оружие у бедра, так что стреляные гильзы отлетали в сторону. Даже не будь его движения ясны ей за милю, все равно вряд ли ему удалось бы в нее попасть.

Она вышла из переката в низкой стойке, рыча, как загнанная в угол дикая кошка, обнажив клыки. Стрелявший «звездник» посмотрел на пустой автомат, сглотнул слюну и шагнул назад. Она с гневным ревом набросилась на мальчишку, сбив его с ног с такой силой, что у него треснул позвоночник. Оставшиеся двое остолбенели и только глядели, как она припала к телу их спутника. Долгое мгновение прошло, пока ближайший потянулся к рукояти пистолета, торчащего у него из-за пояса, но это было слишком медленно. Неизвестная прыгнула с тротуара как чертик из табакерки, двинула его головой в солнечное сплетение и перебросила через себя, как бык — надоедливую собаку. Оставшийся сзади «звездник» выстрелил, но попал не в нее, а в своего приятеля.

— Черт вас побери, я же велела не стрелять! — завизжала Децима, возникая из ближайшего переулка. — Она нужна для допроса живой, а не мертвой!

Неизвестная была далеко не в той форме, чтобы переходить в овердрайв, но у нее хватило быстроты выбить ногой пистолет из рук бандита и добавить стальным каблуком в живот с такой силой, чтобы порвать селезенку. Она повернулась к Дециме, но что-то вбило ее в стену. Она попыталась двинуться, но от приступа боли чуть не потеряла сознание. Глянув вниз, она увидела несколько дюймов арбалетного болта, прибившего ее к стене, как бабочку.

— Эшер желает тебя видеть, — сказала Децима, небрежно перезаряжая арбалет новым болтом из колчана.

— А мне его видеть ни на фиг не нужно, — прохрипела неизвестная сквозь стиснутые зубы. Она схватилась за конец болта, торчащий из бока, но древко было скользким от крови и еще каких-то жидкостей, и рука соскальзывала. А от боли при каждом движении накатывала темнота.

— Ничего, пойдешь как миленькая. Даже если это будет последнее, что ты в жизни сделаешь, — ответила Децима, направляя острие болта ей в голову.

Болело плечо, болел бок. Это хорошо — значит она не полностью мертва. Неизвестная открыла один глаз, потом другой. Кажется, ее подвесили за запястья, и пальцы ног едва касаются пола. Ни кожаной куртки, ни защитных очков. Она не знала ни где она, ни как сюда попала. Последнее, что она помнила, — это как Децима вырвала из ее тела болт. Это было чертовски больно. Настолько, что она рухнула на колени. И тогда Децима ударила ее ногой по голове — не меньше трех раз. И все потемнело.

— Кажется, наша маленькая предательница приходит в себя.

Она находилась в комнате с толстыми каменными стенами без окон. Эшер прислонился к железной двери, сложив руки на груди, и смотрел на неизвестную с явным отвращением, как человек, который у себя в овсянке обнаружил таракана.

— Симпатичное подземелье, — выплюнула она вместе с полным ртом крови. — Только надо бы украсить его парой-тройкой скелетов.

Эшер едва заметно улыбнулся, кивнул кому-то, кого она не видела, и в основании позвоночника взорвалась боль. Из-за спины неизвестной вышла Децима, помахивая обрезком свинцовой трубы.

— Тебе знакома эта труба, что в руке у Децимы? — спросил Эшер неожиданно приятным голосом, как будто шла пустая болтовня о погоде. — Она вырезана из того куска, который Обиа использовал как трость. Я думал, ты оценишь иронию.

— Ага. Ты настоящий Оскар Уайлд.

Децима замахнулась нанести еще удар, но Эшер остановил ее, слегка качнув головой. Он отодвинулся от двери и встал в нескольких дюймах от избитого лица неизвестной, заглянув в не защищенные очками глаза.

— Ты меня разочаровала, моя милая. Не ожидал я, что ты с твоим умом встанешь на сторону такого неудачника, как Синьджон. Но, естественно, клановые связи сильны. Твой сир был Вентра, не правда ли? Мне бы надо с самого начала это заподозрить. Вынужден признать, что мой анклав — сборище оборванцев, уродов и дикарей. Для такого образчика, как ты, вступить в него — дело необычное.

— Я же вам говорила, что ей нельзя было верить, даже пусть ваша кровь в ней, — проворчала Децима. — Я с самого начала учуяла беду.

— Я не против признать свои ошибки, — ровным голосом согласился Эшер. — И должен сказать, что Децима проявила в этом вопросе куда большую интуицию, нежели я. Быть может, я позволил себе увлечься хорошеньким личиком — а может быть, перспективой получить последователя твоего калибра. Это уже не важно — ты предала мое доверие и заплатишь за это. Но вначале я хочу получить ответы на свои вопросы. Ты дашь их по доброй воле?

От близости Эшера кровь внутри нее запела. Какое-то странное возбуждение вызывала близость вампира — как затяжка косяка или прикосновение любовника. На краткий миг неизвестная до жути испугалась, что сейчас он уйдет и она останется тосковать по нему, брошенная и одинокая. Решимость ее стала слабеть. Так легко, так просто рассказать правду. Дать ему, что он хочет. Если она сделает, что он хочет, он ее не прогонит.

Что-то темное заклубилось в черепе глубоко сзади, будто гигантская змея просыпается от спячки. Ощущение это стало за многие годы знакомым и нежеланным, всегда нежеланным. До этой минуты.

Чего? Мне опять вытаскивать тебя из задницы, в которую ты залезла? — буркнула Другая. Безмолвный голос звучал глубоко и раскатисто, будто зверь произносит речь. — Теперь ты знаешь, почему эти идиоты ходят у него по струночке. Он у них не дилер, он у них доза! И ты боишься, что сейчас расколешься и все ему выложишь? И потому меня выпустила? Какая же ты жалкая ссыкуха, тетка!

— Я тебе скажу все, что ты хочешь знать.

— Где Никола?

— В Черной Ложе.

— А кокаин?

— Там же.

— Что он собирается сделать с Никола?

— Сделать ее своей. Навсегда. И говорит, что ты станешь принцем Города Мертвых, лишь когда Черную Ложу разнесешь по камешку.

— Так он сказал? — Эшер сузил глаза. — Что ж, выполним его желание! — Он кивнул Дециме и повернулся к выходу. — Можешь делать с ней все, что захочешь. Одно условие: когда ты закончишь, она должна быть мертва.

Децима улыбнулась — медленно, зловеще.

— Ваша воля — закон, милорд.

Марвин Копек сжался в комок рядом с печуркой, согревавшей развалины его квартиры, завернувшись в вытертое до корда одеяло. На улице кто-то вопил, но Копек не выглянул. Он давно уже научился не обращать внимания ни на что, происходящее после темноты. Двадцать семь лет назад он служил во Вьетнаме, но в тех джунглях и близко не было такого, что бродило по улицам Города Мертвых после заката. Однако свое черное дело война сделала — выгнала его из уюта пригорода в городские джунгли, и вот он оказался в Городе Мертвых. Здесь казалось, будто земная кора треснула до самого ядра и кусочек Ада выхлестнул, кипя, на поверхность. Что по сравнению с этими кошмарами горящие хижины и вопли обожженных напалмом младенцев?

Илиана поморщилась, услышав снаружи крики. Она еще помнила время, когда не жила в Городе Мертвых, но не могла вспомнить, когда не слышались крики ночью. Она пережила и нацистов, и погромы, а в результате оказалась в одной из старых бабушкиных сказок. И, будто одних только вриолода недостаточно, тут еще и мальчишки, которые им служат! Бродяжки, продавшиеся дьяволу, совсем как цыгане на старой родине — только хуже. Цыгане никогда не поджидали ее у дверей и не требовали поделиться пособием.

— Отойди от окна, — прошептал Томми голосом куда более старым, чем полагалось бы в его тридцать три года. — Не надо смотреть, что там делается.

— Не могу, — ответила Дженис. Она, обхватив себя за плечи, глядела, как трое «звездников» ногами забивают до смерти какого-то старика. — Как услышу такие крики, так мне надо выглянуть и посмотреть — а вдруг это кто-то знакомый? Это у меня инстинкт.

— Самосохранение — тоже инстинкт, — хмыкнул Томми, не отрывая взгляда от ложки, которую подогревал. — Иди садись, а то еще привлечешь их внимание. — Он воткнул иглу в мокрую вату и привычным движением стал набирать коричневатую жидкость в шприц. — Иди сюда, тебя хорошее ширево ждет.

Дженис замотала головой, тощие грязные пряди волос отодвинулись с лица назад.

— Не. Не буду сегодня. Слушай, может, у меня глюки — но что-то сегодня не так. Кожа вся натянулась и покалывает, как перед сильной грозой. Ты не чувствуешь?

Томми сухо рассмеялся, обматывая руку резиновым жгутом.

— Я, детка, бросил чувствовать всякую фигню уже давным-давно.

Отец Эймон стоял перед алтарем на коленях, зажав в одной руке четки, в другой — бутылку дешевого бурбона. В неверном свете обетных свечек лица штукатурных святых казались прокаженными. Все время после заката слышались какие-то звуки — иногда вроде плача младенца на паперти, который переходил в хихиканье, дьявольский смех, но отец Эймон не знал, это на самом деле или галлюцинации. Он закрыл глаза, но услышал свой голос, вместо молитвы произносящий: «Уколов себе палец...»

Есть несколько способов убить нежить. Один из них — огонь. Другой — выставить на солнце. Обезглавливание тоже действует на нежить не хуже, чем на живых. Но это все методы относительно быстрые, а Дециме не хотелось, чтобы было быстро. Ей хотелось заставить свою пленницу мучиться.

Существует одно стойкое заблуждение: считается, что, раз вампиры мертвы, они не чувствуют боли. Это абсолютная неправда. Да, действительно, у них очень высокий болевой порог по человеческим меркам, но они отлично знают, что такое боль. Децима была решительно настроена дать своей пленнице почувствовать все виды муки, которые только существуют.

— Ты думала, ты умнее всех? — осклабилась Децима, опуская трубу на ключицу неизвестной и ломая кость, как зеленую веточку. — Думала обмануть нашего господина? Я знала, что тебе доверять нельзя!

Импровизированная дубина ударила в левый бок связанной, круша ребра и вбивая осколки в легкие.

— Я это сразу поняла, как только тебя увидела! Но мужчины — дураки, даже мертвые. Он на тебя смотрел и хотел тебя, я видела это в его глазах!

Труба ударила в селезенку, разрывая ее, как детский шарик.

— А знаешь, я даже рада, что тебе удалось столько натворить. Хотя бы избавились от этой слюнявой коровы, на которую он молился! Как он мог ее мне предпочесть? После всего, что было...

Труба обрушилась на левое, потом на правое колено неизвестной.

— Он мой! И я принадлежу ему! У нее никакого права не было его в себя влюбить! Он должен любить меня, а не ее!

Децима тыльной стороной ладони отмахнула неизвестную по лицу, круша скулы и выбивая челюсть в сторону. Забить пленницу до смерти она не боялась — от таких ран нежить не умрет. Тело вампира может восстанавливаться бесконечно, если его питать как следует.

Она шагнула назад — оценить свою работу. Неизвестная висела на цепях, похожая на игрушку на веревочке в детской лотерее, а не на что-нибудь живое. Кровь капала из носа и рта, правый глаз заплыл так, что открыть его было невозможно.

Децима заметила кожаную куртку неизвестной на полу и наклонилась ее поднять. Она думала было взять ее себе вместо своей старой — размер один, но раз так, то можно и другое применение ей найти. Охлопав куртку, Децима что-то нащупала в нагрудном кармане. Это оказался пружинный нож с украшением. Рукоятка была сделана в виде золотого дракона с рубиновым глазом. Из любопытства Децима нажала на камень, и выскочили шесть дюймов серебряного лезвия, похожего на замороженный огонь, чуть не проколов ей ладонь. Децима уронила нож, как змею. Не принадлежа к клану Тремере официально, она достаточно давно была с Эшером.

— Заклятие! — Со страхом и ужасом она обернулась к висящей в цепях неизвестной, глядящей безмолвно одним налитым кровью глазом. — Из какой же ты породы Своих, если можешь носить при себе такое лезвие?

Неизвестная улыбнулась. Улыбнулась. Улыбнулась — все шире и шире, пока не стало казаться, что губы ее встретятся на затылке. Звук, средний между львиным рычанием и скрежетом зубчатой передачи, вырвался из разбитой груди. Децима не сразу поняла, что это смех. Неизвестная запрокинула голову, и смех изменился, став ревом, нигде не слыханным, кроме самой глубокой бездны.

Вокруг нее, как вокруг какой-то адской святой, затрещал нимб пурпурной энергии. Децима прикрыла глаза вскинутой рукой: это из головы неизвестной ударил сноп черного света и пробил потолок. Озоновая вонь наполнила комнату, завыл невесть откуда взявшийся ветер.

Другая была на свободе. И эта свобода будет оплачена Адом на Земле.

Марвин Копек сидел, согнувшись почти вдвое, зажав руками уши, чтобы заглушить крики. По окаменелому лицу струились слезы. Мысленным взором он видел, как его лучший друг наступает на мину и превращается в кровавые лохмотья, а вот крестьянка прижимает к груди наполовину красного, наполовину обугленного ребенка и воет без слов, а вот вьетминский офицер вдвигает ствол во влагалище перепуганной девчонке и спускает курок. Вопли в мозгу смешались с воплями снаружи, и Марвин Копек решил, что с него хватит. После этих двадцати пяти лет он больше не боялся, страх сменился гневом. Он встал, отбросил одеяло и подошел к узкой лежанке, служившей ему постелью. Вытащив сундучок, он откинул крышку. Все было на месте, как он оставил в 1970 году.

Дженис уставилась на набранный шприц, потом посмотрела на Томми. Он валялся на кресле, уже в отключке, блевотина засыхала на рубашке. Дженис подобрала шприц, посмотрела хмуро на корку засохшей крови, потом закрыла глаза и собралась воткнуть, но что-то заставило ее остановиться и открыть глаза.

— На хер! — рявкнула она, запуская шприцом в стену.

Раздался гром. Илиана, зная, что этого делать не надо, подошла к окну. Мерзавцы на улице перестали бить свою злополучную жертву и запрокинули головы, как волки, почуявшие грядущую бурю. По улицам и водосточным канавам неслись старые газеты и прочий мусор. Небо над Городом Мертвых завихрилось, как чернила в аквариуме. Тучи цвета зрелого синяка летели вперед, и брюхо их озарялось то и дело багрово-белым светом. А эпицентром заваривающейся бури была твердыня Эшера.

Отец Эймон на колокольне Сент-Эверхильда прижал четки к потрескавшимся губам, потом глотнул из бутылки, глядя, как язык багрово-белой молнии взметнулся из Эшеровой твердыни зла, пробивая копьем нависшие зрелые тучи. Из точки удара метнулись языки темной энергии поменьше, как спицы от древка зонтика, извиваясь вокруг зигзагами.

Судный день пришел в Город Мертвых.

Если была когда-нибудь округа, созревшая для бунта, то это был Город Мертвых. Хотя такие места отчаяния и безнадежности привлекали нежить магнитом, лишь старшие, более сильные Свои умели манипулировать негативной энергией, порождаемой нечестивой землей, и питаться от нее. Однако Другая была куда как не по летам развита.

Есть тонкая грань между яростью и безумием. Обе эти эмоции в то или иное время в разной степени испытывал каждый человек. Схваченный раскаленной добела рукой ярости, человек во всем остальном здравомыслящий способен совершить поступок, который ему бы даже в страшном сне не приснился. Обычно люди не поддаются рожденному страстью безумию из страха перед возмездием за такие действия. Страх сильнее добродетели держит человечество в его социальной орбите. Страх цензуры, страх наказания, страх неизвестного, страх перед необратимой переменой, и не к лучшему. Но если ненависть и гнев, кипящие под корой угнетенного общества, поднимутся достаточно высоко, то тот же самый страх, что держит людей простертыми в пыли, пока враг давит сапогом их лицо, включает чувство самосохранения. Запуганность сменяется бешенством. Чем отчаяннее положение, тем меньше есть что терять. А чем меньше терять, тем вероятнее, что люди уступят безумию, таящемуся в сердце даже самого праведного гнева.

Жители Города Мертвых и без того были безумны наполовину.

Джесс перестал пинать старого хрыча и закинул голову назад, хмурясь на быстро раздувающиеся грозовые тучи. Они с Тафф Инаффом и Би-Джо нашли старого алкаша возле помойки. Паразит рискнул, вылез из своей вонючей норы раздобыть бутылку за пределами Города Мертвых, и вот ему теперь. Джессу приятно было мутузить этого бухарика — он напоминал старого крысиного выблядка, папашу. Судя по тому, как старались остальные, им он тоже кого-то напоминал.

Тафф Инафф остановился стереть пот с глаз и увидел, как хмурится Джесс.

— Чего там?

— Хрен его знает. Чего-то не так. — Джесс почувствовал, как закололо кожу на голове, и в небе полыхнула какая-то чудная молния, будто расколовшаяся на сотню поменьше. — Блин! Что за фигня?