5

На следующее утро шел снег, а неистовый ветер с озера гнал и кружил снежинки, делая обычный снегопад похожим на бурю. Я засунул руки поглубже в карманы, натянул шляпу. Я опустил голову вниз, и снежинки, похожие на осколки стекла, царапали лицо, пока я брел по улицам от железной дороги до помещения для гражданской панихиды, где должно было состояться прощание с Эстелл.

Маленькая кладбищенская часовня была расположена в рабочей части делового района Лейквью. Пришло совсем немного народу. Я сжал руку плачущей матери Эстелл и обменялся рукопожатием со смущающимся отчимом девушки. Я прежде не видел их, но мать Эстелл помнила мое имя еще с того времени, когда Эстелл была девушкой, работавшей за прилавком в «Рикетте». В худом лице матери Эстелл угадывалась дерзкая красота девушки; у нее были такие же зеленые глаза, только мать Эстелл носила очки в тонкой оправе, и в ее глазах не было выражения алчности. Я пожал руку привлекательной брюнетке в меховой накидке – кузине Эстелл. Ставлю пять против десяти, что она тоже была одной из двадцати шести девушек.

Вчерашние вечерние газеты и сегодняшние утренние были полны россказнями многочисленных поклонников о «королеве клуба», но ни один из этих поклонников так и не появился. Маленькая неприметная часовня заполнилась лишь на треть, и единственными мужчинами там оказались отчим Эстелл, распорядитель, босс Друри – шеф детективов Салливан – и я. Священника не было. Ее мать попыталась что-то сделать, но безуспешно: Эстелл хоронили в неосвященной земле. Явились полдюжины роскошных девиц в модных траурных платьях. Это были вечерние пташки, чья красота несколько меркла при дневном свете. Они плакали в платочки, или пытались припомнить, каково это – плакать. Те из них, которые все-таки выжали из себя слезы, жалели, мне кажется, себя, зная, что только благодаря Богу...

Гроб из серого металла был, разумеется, закрыт. Ни один специалист не смог бы восстановить лицо. На гробе лежал простой букет орхидей. На карточке было написано: «Хорошему другу». Карточка не была подписана, и я решил, что это, без сомнения, работа Дина. Какой же он сентиментальный, этот Ники.

Я стоял, смотрел на гроб и пытался представить, она там лежит. Эта хорошенькая, жадная, маленькая женщина. Но я не мог. Слез не было, хотя мне хотелось плакать... Ну ладно, я плакал прошлой ночью. Этого было достаточно. Пока, малышка.

Распорядитель запер дверь часовни, чтобы преградить путь непогоде, но снег уже сделал свое дело. Отчим Эстелл подошел к небольшому возвышению и пробормотал несколько слов, которых, впрочем, почти не было слышно из-за сдавленных рыданий матери.

Но вот пришло время переносить гроб на катафалк, и оказалось, что нести его некому. Распорядитель обратился ко мне и шефу Салливану, но нужно было шесть человек. С помощью зевак, которые мерзли на улице, – многие из них были профессиональными зеваками, проще говоря, репортерами, – мы перенесли Эстелл в катафалк, который, к слову сказать, имел карточку "С", что было обычным делом для автомобилей, занимающихся перевозками. Членам семьи помощница распорядителя помогла сесть в лимузин. Четыре автомобиля да катафалк – вот и вся траурная процессия. Через дорогу стоял черный лимузин с запотевшими стеклами и работающим мотором, однако он не присоединился к остальным машинам, когда они покинули кладбище Сент-Джозеф и скрылись в снегопаде. Но я не поехал с ними. Я стоял на дороге, а колючий снег царапал мое лицо.

Одним из репортеров, помогавших нести гроб, был мой старый знакомый, Хэл Дэвис из «Ньюс». Его голова казалась слишком крупной для его тела, а яс-ные глаза на мальчишеском лице – ему было к пятидесяти, но выглядел он на тридцать пять – еще больше засветились, когда он узнал меня.

– Ба, да это Геллер. Я, кажется, шел следом за вами. Надо же, у нее было столько мужчин, а пришлось просить посторонних, чтобы нести ее.

Я толкнул его.

Он повалился на снег, точнее, его задница повалилась, подняв снежную пыль. Но он не ударился. Он взглянул на меня; его честь пострадала больше всего Из уголка его рта слегка сочилась кровь.

– За что?

– Из принципа. Ты бы мог привыкнуть к этому за долгие годы.

– Черт тебя возьми! Помоги мне встать.

Я помог.

Он отряхнулся от снега, причем сначала отряхнул пальто. Остальные репортеры, которые расходились с кладбища, посмеивались над неудачей Дэвиса. Он стряхнул свою шляпу.

– Уж я напишу о тебе как-нибудь.

Я еще раз толкнул его.

Хэл поднял голову и обтер лицо.

– Тебе не понравилась моя идея, да? Я еще раз помог ему.

– Не говори больше ничего, ладно? Я могу ударить тебя.

– Я попаду в яблочко, вытащив на свет историю твоей любви с Эстелл. Не делай этого! Я за все отвечу, Геллер, за все!

– Убирайся, Дэвис.

– Дьявол! Война изменила тебя. Что произошло с твоим чувством юмора? Я привык к тому, что на тебя можно положиться. Еще до того как ввели эти чертовы карточки.

– Уходи.

Хэл посмотрел на меня так, будто я был каким-то неведомым зверем, покачал головой, сунул руки в карманы пальто и пошел к своей машине. У него, конечно, тоже была карточка "С". Наверное, для перевозки лошадиного навоза, подумал я.

Я перешел улицу и направился к железнодорожной станции. Но в это время дверь припаркованного лимузина приоткрылась, вышел шофер в форменной одежде и произнес:

– Мистер Геллер, вы извините?

Я ни разу не слышал, чтобы слово «извините» говорили в вопросительном смысле. Это прозвучало так, что я остановился и вернулся назад, несмотря на холод и снег.

Шофер был бледным человеком около сорока пяти.

У него был красный, знакомый с бутылкой нос – ужасно, что такой человек был шофером.

Он произнес:

– Мистер Вайман хотел бы поговорить с вами.

– Кто? Ах да. Конечно.

Шофер открыл заднюю дверь, и я сел в машину. Я увидел человека среднего роста, но могучего сложения лет пятидесяти пяти, в сером костюме и темном галстуке. Его аккуратно сложенное пальто лежало на соседнем сиденье. Он хмуро смотрел перед собой; на его лице были видны следы былой красоты.

Это был Эрл Вайман, человек, который всего добивался сам, прошел путь от рабочего-строителя до президента компании по изготовлению металлических конструкций с офисом на фешенебельной Мичиган-авеню. Два года назад он со скандалом развелся со своей женой, которая говорила, что в деле замешана Эстелл Карей.

Я сел, а Вайман, не глядя на меня, заговорил:

– Может, вас подвезти до железнодорожной станции?

– Конечно. Погода отвратительная, даже для короткой прогулки.

Он постучал по стеклу, которое отгораживало нас от водителя, и машина тронулась. Мы рванули к станции на большой скорости.

Вайман, все еще не глядя на меня, сказал:

– Я займу у вас всего несколько минут, если вы позволите. Я хочу потолковать с вами, мистер Геллер.

Я расстегнул пальто: было жарко. В машине работала печка.

– Откуда вы меня знаете? Он улыбнулся.

– Я бы мог сказать, что из газет. Ваше имя попадало туда. В последний раз, кажется, на днях. Да, вчера и сегодня утром. Но ваше участие в войне на Гуадалканале внушает... уважение. Вы, должно быть, храбрый молодой человек.

– Я не такой уж храбрый, а молодость, как известно, проходит быстро.

Он взглянул на меня. Его серые глаза покраснели. – Мудрое замечание, мистер Геллер.

– Не совсем. Скорее, банальное. Эстелл рассказывала вам обо мне. Вот откуда вы меня знаете. Вайман медленно кивнул.

– Эстелл доверяла вам. Я бы даже сказал она почти любила вас. Или, можно сказать, она была влюблена в вас однажды. Но так она могла любить кого угодно. Но, разумеется, больше всего она любила деньги.

Он слегка преувеличивал, но я не мог спорить с ним.

Я сказал:

– Но и деньги любили ее. И вы ее любили. Вайман отвернулся от меня.

– Я очень-очень ее любил, хотя эта любовь принесла мне мало хорошего. Она бывала очень жестокой... Нет, это нечестно. Она не была жадной. Она была такой... восприимчивой.

– Да. Такой она и была. Что я могу сделать для вас, мистер Вайман?

Он не ответил. По крайней мере, прямо.

– Мне так стыдно за себя. Я приехал сюда, намереваясь пойти туда и проводить ее, но... я приехал сюда рано утром, чтобы разузнать кое-что. Все будет длиться еще несколько недель... Я вышел из лимузина, но потом стали собираться репортеры и я... я оказался трусом.

Его голова упала вниз, он закрыл лицо руками и стал плакать.

– Я был трусом. Малодушным трусом. Я так любил ее. И я не подошел, не смог подойти и...

Я слегка передвинулся. Это был самый неудобный из всех лимузинов, на которых мне случалось ездить. Мешала не только жара, сиденья тоже были плохими.

– Послушайте, мистер Вайман, – заговорил я. – Она умерла. Это не важно: пошли вы или нет, отдали ей последние почести или нет. Попрощайтесь с ней по-своему, как вам велит ваше сердце.

Вайман вытер лицо резким движением, как будто только что заметил, что плачет. Потом он внезапно смутился и сказал:

– Я... я бы хотел думать, что она знает, что я здесь сегодня. Что я... я сам пришел сюда, чтобы сказать ей последнее «прости». Что я любил, до сих пор люблю ее. Что она смотрит оттуда, сверху...

Уж если Эстелл и смотрела откуда-то, то вовсе не из того места, о котором он говорил; если она и смотрела, то в этом месте было наверняка куда более жарко, чем здесь. Если она вообще попала куда-то.

Вместо этого я сказал:

– Конечно, мистер Вайман. Так и есть. Я уверен, на знает, что вы чувствуете. А теперь, м-м-м... следующий поезд отходит через десять минут. Что я могу для вас сделать?

Он испытующе посмотрел на меня:

– В газетах было написано, что вы одним из первых пришли к месту происшествия.

– Верно.

– А вы не осмотрелись в квартире? Вы помогали детективам осматривать вещи Эстелл?

Я кивнул.

– В некотором роде, да.

– М-м-м, говорят, что были найдены личные вещи, письма от военных, фотографии, записная книжка, в ней было мое имя, хотя газеты не упоминали его. Пока что.

– Да, я все это видел.

Теперь он смотрел на меня пронзительно. Его серые глаза стали тревожными.

– Вы видели что-нибудь еще?

– Я видел саму Эстелл и различные предметы, которыми ее пытали.

Вайман вздрогнул.

– Я не об этом спрашиваю. В машине было, так жарко, что я вспотел; на улице снежная буря, а я потею.

– Мистер Вайман, я сочувствую вашему горю, Разделяю его, но, черт возьми, не перейдете ли вы к делу?

Он вздохнул.

– Я понимаю, что вы расстроены. Надеюсь, вы сможете простить меня... Я не в себе сегодня, мистер Геллер. Это потрясло меня. Это...

– Переходите к делу. Мне надо успеть на поезд.

Вайман повернулся к запотевшему окну, словно хотел выглянуть наружу.

– Вы видели красную книжку?

– Красную книжку?

Он уставился в запотевшее стекло.

– С пряжкой. Толщиной дюйма в два. Я имею в виду книгу.

– Дневник?

Теперь он смотрел на меня.

– Дневник.

– Эстелл вела дневник?

– Да. Вы его видели?

– Нет. Там не было дневника. И я, как вы только что сказали, был одним из первых на месте происшествия.

Вайман сощурил глаза.

– Но не самым первым.

– Самыми первыми были пожарные. Потом патрульные и детективы.

Он заговорил, и теперь я почувствовал силу в его голосе; впервые я понял, что передо мной – удачливый бизнесмен.

– Я думаю, кто-то украл дневник. Возможно, один из... служителей закона, которые пришли раньше вас.

Я пожал плечами.

– Вполне возможно.

– Я хочу, чтобы вы снова пошли туда.

– Это невозможно, мистер Вайман.

Он широко развел руки, чтобы показать, очевидно, свою правоту.

– Мистер Геллер, вы можете прочитать эту чертову вещицу, если найдете ее. И если вы обнаружите в дневнике что-то такое, что может помочь следствию, расследованию этого убийства, вы вне всякого сомнения должны передать это в полицию.

– После того, как я вырву те листы, которые касаются вас. Робкая улыбка.

– Конечно. Дело в том, что я собираюсь жениться вновь. А у меня есть основания считать, что Эстелл записывала кое-какие личные наблюдения, касающиеся меня. Нас.

– То, что имеет отношение к сексу, вы хотите сказать.

Вайман сжал губы, а потом произнес:

– Правильно. Я дам вам за это две тысячи долларов и оплачу все издержки.

– Давайте договоримся. Никакого возмещения издержек, если я не смогу сделать этого для вас.

– Решено.

– Я посмотрю, что можно сделать.

– Мистер Геллер, я помолвлен с очаровательной женщиной. Из хорошей семьи. Вы должны помочь мне предотвратить скандал.

– Я думал, что вы любили Эстелл.

– Так и есть. Мы встречались с ней время от времени. Не буду отрицать этого. Но я предан своей невесте, с тех пор как мы решили пожениться. И еще одно публичное обсуждение моей неверности может доконать меня. Лично меня. Окончательно.

Он напомнил мне Элиота, который рассказывал, что Нитти все время спит.

Я спросил:

– Когда вы последний раз виделись с Эстелл?

– В воскресенье. Теперь была среда.

– Так недавно?

– Да, недавно. Это был своего рода... прощальный обед. Я сказал ей, что это будет наш последний вечер, потому что я снова собираюсь жениться. Я... я почти верил тому, что говорил. Так или иначе, но я позвонил ей в девять вечера. – Он победоносно улыбнулся. – На нас была вечерняя одежда. Эстелл была прекрасна. Мы провели вечер в «Баттери» – там мы пообедали и потанцевали. Как обычно, Эстелл не пила и не курила. Казалось, она в необычайно приподнятом настроении. Ее дела были в порядке: она сообщила мне, что на ее счету в банке лежит кругленькая сумма. И мне не нужно беспокоиться о ее будущем. – Из его глаз вновь покатились слезы.

Я чувствовал себя неловко – мне было жаль его.

– Я не знаю, где она раздобыла деньги. Она же не работала несколько лет.

Вайман не знал, что Эстелл работала девушкой по вызову. Но все равно газеты вскоре раструбят об этом.

Об этом и шла речь.

– Мистер Вайман, – заговорил я, – если коп или еще кто-то взял этот дневник и не сообщил до сих поп о нем, значит, его продадут газетам. Полицейский мог его украсть, чтобы таким образом заработать. Его лицо стало упрямым.

– Пусть это станет известно, просто станет известно – тогда я дам вдвое больше самой высокой цены которую могут заплатить газеты.

– Хорошо, – сказал я. – Но не забывайте следующего. Дневник могли взять сами убийцы. Если в нем есть что-либо о них, они вполне могли это сделать.

– Я подумал об этом.

– К тому же они могли уже знать о его существовании и пытать ее именно для того, чтобы узнать где находится тайник с дневником.

– Я и об этом хорошенько подумал.

– Отлично. Потому что найти убийц Эстелл... словом, не знаю, смогу ли я. Буду искренним. Я бы хотел их найти. И вытрясти их мозги. Но капитан Друри тоже их разыскивает, и у него больше возможностей, чем у меня. А он детектив до мозга костей: он дважды коп. В этом деле будут десятки подозреваемых. Эстелл уже нет. Поэтому я ничего вам не обещаю.

Вайман наклонился и дотронулся до моей руки. Я почувствовал себя еще более неловко.

Вайман сказал довольно серьезно:

– Эстелл верила вам. Я тоже вам верю.

– Замечательно. А я верю в договор на тысячу баксов. Вы можете прямо сейчас выписать мне чек или прислать деньги с посыльным.

Казалось, Вайман разочарован во мне, в жизни, и вообще во всем мире. Он сказал, что пришлет посыльного. Я вылез из машины и сел в поезд.

6

Мы встретились с Элиотом за поздним ленчем в «Бергоффе»: то, что мы воевали с Германией, вовсе не означало, что я должен отказываться от моего любимого шницеля. Там все еще подавали пиво в кружках, хотя в меню их кухня теперь называлась «баварской». К тому же шницель был размером с почтовую марку, что было вовсе не в духе «Бергоффа». Война – это сущий ад.

Мы сели в уголке просторной оживленной комнаты. Официанты, напоминающие акробатов, в черных фраках и длинных белых фартуках сновали между составленных вместе или стоявших отдельно столов, держа на вытянутых руках подносы с дымящейся едой. Было замечательно находиться в этом настоящем ресторане, сделанном из стекла и дерева, напоминающем протестантскую церковь. Это было истинно чикагское заведение, построенное еще в те времена, когда все были живы; это был бастион, которого еще не коснулись ветры перемен, несмотря на такие издержки, как уменьшенные порции мяса и эвфемизм «баварский». Здесь я чувствовал себя дома. Здесь я ощущал себя в том Чикаго, который помнил.

К тому же это был шумный, оживленный зал, полный людей, что давало возможность спокойно побеседовать, не боясь чужих ушей.

– Я первым делом сделал эти звонки, – заявил Элиот, имея в виду свои усилия по поводу поисков д'Анджело. – Ответа еще нет. Ты будешь в своей конторе весь день?

– Собираюсь.

– Если я что-то узнаю, сообщу тебе.

– Я это оценю. Лучше раньше. – Друри, который работает с письмами, подписанными инициалами А. Д., фотографией и адресом в Сан-Диего, на который надо было посылать корреспонденцию, не сильно отстает от меня.

Элиот ел фирменное блюдо «Бергоффа» – свиные ножки с кислой капустой. Прожевав очередной кусок, он сказал:

– Между прочим, ты был прав насчет Дина.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Он замолчал. Неизвестно, получил ли он сообщение об убийстве Эстелл Карей, но больше он ничего не говорит.

– Так значит, он не выступит свидетелем?

Элиот невесело улыбнулся

– Это все не так просто. Он выступит свидетелем. Но просто он вспомнит... не все.

– Ты же говорил, что Дин был последним, кто согласился сотрудничать.

– Правильно, и он постепенно вспоминал то одно то другое. Но, к слову, он ни разу не упомянул ни Нитти, ни Рикка, ни Кампанья или Капоне.

Капоне, о котором он говорил, был братом Аль Капоне – Ральф по прозвищу Ботлз Капоне, – выпускающим безалкогольные напитки.

– Но он поддержал признания Брауна и Биоффа, – продолжал Элиот, – касающиеся вымогательства в Голливуде.

– Иными словами, Дин намеревается сказать лишь то, что поможет уменьшить его срок.

– Ну да, чтобы не получить «перо в бок», как только он выйдет из тюрьмы. Не похоже, что он добавит что-то к тому, в чем уже признался. Он не дойдет до оскорбления суда, до клятвопреступления или еще до чего-нибудь. Но мне совершенно ясно, что он уже вспомнил все, что собирался вспомнить.

– А как насчет Лума и Абнера?

Элиот криво усмехнулся.

– Биофф и Браун? Здесь все совсем по-другому. В случае чего эти ребята готовы выложить гораздо больше, если это возможно. – Его лицо потемнело. – Их женам вчера позвонил неизвестный. Им было приказано передать своим мужьям, чтобы те помалкивали, или «тебя прирежут и твоих деток тоже». Насколько я знаю, этим утром Вилли неистовствовал и кричал: «Мы сидим в тюрьме за этих сволочей, а они угрожают нашим семьям. Черт с ними! Вот так-то!»

– Но эти звонки вовсе не означают, что Эстелл убила мафия.

Покачав головой, Элиот устало улыбнулся:

– Ты все еще не хочешь признать, что это дело рук Нитти.

– Нет. Это не в его духе. Я все время думаю об убийстве Сермака и о том, сколько он ждал, чтобы отомстить, не поднимая шума. Это человек, который убил мэра Чикаго и вышел сухим из воды.

– Это было десять лет назад, Нат. Сейчас другое время, а Нитти – другой человек.

Я отпил пива.

– Может, ты и прав. Увидим.

– Ты хочешь сам заниматься делом Карей?

– Неофициально. Как бы со стороны. – Как бы эта сторона не оказалась опасной. Разве ты не говорил мне однажды, что Нитти велел тебе держаться от него подальше? Это был хороший совет. Друри – превосходный коп, пусть он займется этим. Я пожал плечами.

– Это хороший совет.

– Тогда воспользуйся им.

– Что еще скажешь?

Элиот расстроенно улыбнулся.

– Итак, я могу сказать тебе, что агенты ФБР разговаривали с Эстелл несколько недель назад. Не знаю, вытянули они что-нибудь из нее или нет. Но я знаю, что они с ней беседовали. А еще ребята из налоговой инспекции.

– О пропавшем миллионе Дина?

– В основном. И о расследовании Большого жюри.

– Ее бы вызвали свидетелем?

– Несомненно.

– Эстелл стала бы говорить?

– Не знаю. Может, кто-то не хотел рисковать – на тот случай, если она вдруг заговорит. – Отхлебнув пива, он хитро на меня посмотрел. – Кстати, поговаривали, что это именно она настучала на Дина.

Я наклонился вперед.

– Черт, я слышал, что она была с Ники, когда он прятался от обвинения. Эстелл выкрасила волосы в черный цвет и переехала вместе с ним в дешевую квартирку в Цицеро.

– Ну да, там-то Гувер и поймал их, – произнес Элиот. – После того как кто-то сообщил ему, где Ники находится.

– Эстелл?

– Я этого не выяснил. Но это интересный поворот, не так ли? В этом случае Ники Дин становится подозреваемым – ведь это мог быть ответный удар.

– А ты можешь выяснить, она указала на него или нет?

– Эту информацию может дать только Друри, если он все оформит должным порядком. Ну и я могу кое-что разнюхать для тебя. Но это все будет на уровне сплетен. А если надавлю слишком сильно, то кто-то надавит на меня.

– Я знаю, Элиот, и ценю все, что ты делаешь.

Покончив со свиными ножками, он вытер рот салфеткой и еще раз улыбнулся.

– Радуйся моему обществу, пока можешь, потому что завтра я уезжаю. Возвращаюсь в Кливленд.

– Чтобы увидеть жену?

– Да, и проверить, как там региональное отделение защиты здоровья. У меня полная свобода выбора: я могу сам решать, в каком из региональных отделений, которых всего двенадцать – от Бостона до Сан-Франциско, – провести несколько дней. Таким образом, мне и с ФБР удается сотрудничать.

– Послушай, а в Кливленде сейчас болеют венерическими болезнями? Похоже, они оттуда и пошли.

– Конечно, там есть венерические заболевания. Ведь чтобы заработать их, достаточно определенной марки из твоей продовольственной книжки.

– Ты мне напомнил, – сказал я, вставая и бросая салфетку на стол, – что мне надо зайти в городское управление и получить там мою.

– Венерическую болезнь?

– Продовольственную карточку. Элиот пожал плечами, встал и взял счет.

– Теперь твоя битва здесь, Нат.

– Как и у всех, – сказал я и вытянул счет из его рук. – Я угощаю. Считай это приятной неожиданностью.

– В чужой монастырь со своим уставом... Мы вышли на улицу. Снегопад прекратился, но бушевал ветер, так что лучше погода не стала.

– Береги себя, – сказал мне Элиот.

– Конечно, приятель.

Он внимательно на меня посмотрел.

– А ты спал?

– Немного.

– Ты похож на черта.

– А ты на кучу дерьма.

– Не удивительно, что мы не можем быть рядом, – сказал Элиот и ушел.

Через час я уже сидел в моем офисе с продовольственной карточкой в бумажнике и звонил по поводу кредитных чеков, список которых на моем столе оставил Луи Сапперстейн. Зашла Глэдис и спросила меня, не хочу ли я кофе. Я сказал – конечно – сладкую блондинку. Она переспросила. И я объяснил, что так американские солдаты называли сахар и сливки. И теперь я попивал кофе и звонил, удобно устроившись на своем вращающемся стуле. Вдруг зазвонил телефон.

– Детективное агентство «А-один», – произнес я впервые за долгое время.

– Геллер?

Это был хриплый знакомый голос, но я не мог понять, чей.

– У телефона.

– Это Луис Кампанья.

Знакомый холодок пробежал у меня по спине. Я выпрямился.

– Привет, Луи.

– Ты был молодцом там.

– Где?

– Да там, с этими японскими сволочами. Ты был молодцом, и Фрэнк просил передать тебе, что он тобой гордится. Мы рады, что ты жив и невредим, и все такое.

– Ну что ж, спасибо, Луи.

Молчание.

В конце концов он его прервал:

– Это хорошо – быть живым и невредимым.

– Конечно.

– Как только ты вернулся, твое имя в первый же День попало в газеты, не так ли?

– Да. И что?

– Как тебе это удалось, Геллер?

– Так уж получилось. Друри был в моем офисе, когда позвонили и сообщили о Карей. Он приходил, чтобы повидать меня, ведь мы с ним вместе работали по делам карманников в былые времена, ты знаешь.

Молчание.

– И я пошел с ним, – сказал я. – Ты знаешь что я был близок с Эстелл.

– Да, мы знаем. Это ужасно – то, что с ней случилось.

Я попытался уловить скрытую угрозу в его голосе, но не смог.

– Ужасно, – согласился я.

– Тебе не следует заниматься этим.

– Расследованием, ты хочешь сказать.

– Да.