4

Грациозная, как балерина, она плыла по полу танцевальной площадки, которая была ее сценой и принадлежала только ей. В каждой руке она держала по огромному вееру из страусиных перьев; она прикрывалась то одним, то другим, на мгновение показывая свое тело, а перья колыхались, шевелились и опускались вниз до носков ее бальных туфелек на высоких каблуках. Светлые кудри обрамляли ее ангельское лицо. В ее улыбке не было ничего дьявольского, но вид ее обнаженного тела приковывал взгляды мужчин, а женщин превращал в ревнивых бабенок.

Музыка, как обычно, была классической – «Лунная соната». Это была ее тема, исполняемая большим оркестром Пичела и Бланка. Мужчины из оркестра в белых пиджаках сидели за ней на ступеньках, наслаждаясь недоступным для остальных взоров зрелищем. Свет был голубоватым и приглушенным. С того места, где мы сидели с Элиотом, – на первых рядах в заведении Ринеллы, на Монро и Вабаш, в «самом сердце» Лупа, – она не казалась ни днем старше, чем когда я увидел ее на Всемирной выставке десять лет назад. Тогда она прыгала с «пузырем» – большим шаром, который она теперь сменила на страусиные перья. Шел уже второй год выставки, и требовалось новое приспособление. Даже прекрасной обнаженной женщине приходилось мириться с тем, что времена меняются. Не меняется лишь Салли. Она была вечно прекрасной. Судьба была добра к ней – не то что к Эстелл Карей. Судьба и приглушенное освещение.

А сейчас ее представление подходило к высшей точке. Этого момента ждали все. Без стыда Салли подняла веера из страусиных перьев вверх, и они колыхались над ней, а она стояла, как статуя крылатой победы – гордая, улыбающаяся. Она приподняла одну ногу, слегка согнув колено, скрывая один уголок. Это потайное местечко она показывала мне раньше. Но это было очень давно. У нее была царская улыбка: она откинула голову, гордая своей красотой, своим телом, своим талантом. Зал взорвался аплодисментами.

Свет погас, но аплодисменты не утихали, и когда свет зажегся вновь, Салли уже не было, и никакие бурные овации не могли заставить ее вернуться. Уж если она подняла веера вверх и показала все, что можно, то продолжения никогда не бывало. А если кто жаждал еще раз увидеть ее прекрасное тело, то мог пойти этим вечером еще на два представления. А это было финальное шоу, и когда оркестр заиграл танцевальную музыку – «Грустную серенаду», – мы с Элиотом принялись за третью порцию выпивки после обеда. Мы пили пиво. Поскольку в прошлом Элиот боролся за запрещение продажи спиртных напитков, он вполне мог бы отказаться от пива. Но он бы предпочел виски, а я – ром. Шла война.

– А она в самом деле сводит всех с ума, – сказал Элиот, держа в руках кружку с пивом.

– Как обычно, – ответил я.

– С какого времени она выступает в Чикаго?

– В последний раз, насколько мне известно, году в сорок первом. Хотя она могла выступать здесь, пока меня не было.

– Скорее всего, она не выступала, – произнес он, прихлебнув пива. – В афише было написано «Триумфальное возвращение», значит, прошло какое-то время. Как будто она может выступать в Чикаго, когда захочет.

– Салли могла бы, если бы захотела выступать в кабаре. Но она выступает лишь в ночных клубах и других... какое слово она обычно использует?.. тусовках.

– Ха! Послушай, а насколько хорошо ты ее знаешь?

– Не очень-то хорошо. Я несколько лет не разговаривал с ней.

– Но раньше ты хорошо ее знал?

– Раньше я хорошо знал многих женщин. А некоторых и по нескольку раз.

Элиот улыбнулся.

– Ты всегда себя жалеешь, когда выпьешь.

Улыбнулся и я.

– Отвяжись.

Молодая женщина за соседним столиком пролила вино; ее пожилой кавалер уставился на меня. Они оба были в вечерней одежде. Оба должны были бы меньше удивиться, увидев, что мы подкупили распорядителя, чтобы он усадил нас в первый ряд на стриптиз-шоу. Элиот сказал:

– Тебе так и придется смотреть на этот рот.

– И что, думаешь, ничего не выйдет? – Я отпил пива. – Да, я знаю. Я еще не готов к жизни в реальном мире. Ты бы мог сделать мне любезность?

– Попытаюсь.

– Я бы хотел узнать об одном моем приятеле по военной службе.

Он пожал плечами.

– Не должно возникнуть проблем. Думаю, это в моей компетенции: ведь каждый день приходится работать с военными.

– Ты хочешь сказать, что связан с ними, поскольку занимаешься здоровьем и моральным обликом наших вооруженных сил?

– Моральным состоянием. Да, у меня хорошие связи.

– Тебе надо было показать несколько твоих фильмов Капоне.

Элиот ухмыльнулся.

– И Эл, и я боремся с сифилисом – каждый по-своему.

Молодая женщина вновь пролила свое вино. Я помахал рукой и улыбнулся, а ее кавалер посмотрел на меня.

– Конечно, – сказал Элиот, – если твой приятель все еще служит за океаном, будет трудновато найти его.

– Он уже должен быть в США. Он был очень тяжело ранен. Это один из ребят, которые были со мной и Барни в воронке от снаряда.

Он сощурил глаза.

– Ах, так ты хочешь сказать, что он попал в госпиталь в Штатах?

– Да. Его уже могли выписать. Это с такими ранениями, как у меня, держат долго в больнице.

– Как его зовут?

– Д'Анджело. Он из компании "Б", Второго батальона. Восьмого полка, Второй морской пехотной дивизии.

– Минутку-минутку, – он полез во внутренний карман, вытащил оттуда маленькую записную книжку и ручку и попросил меня повторить информацию о моем приятеле.

– Его имя?

– Кажется, Антоний.

– Кажется или точно?

– Мы не часто называли друг друга первыми именами.

Он отложил книжку и ручку и сухо улыбнулся.

– Сегодня же утром займусь этим в первую очередь.

– Спасибо. Я буду в своей конторе.

– Похоже, ты торопишься.

– Так и есть. Его буду разыскивать не только я, поэтому я хочу быть первым.

Элиот на минуту задумался, а затем вновь улыбнулся и произнес:

– Это твое дело. Ты попросил оказать тебе любезность, и я это делаю и не задаю вопросов. Я не жду объяснений.

– Знаю. Но я могу дать тебе одно.

Элиот засмеялся и допил свое пиво. Затем он помахал официантке – сладкой, как леденец, в своей обтягивающей черно-белой кружевной одежде. Она подошла и принесла новую бутылку: фабричная марка «Манхэттен» – производство, подчиненное Капоне. Я все еще допивал предыдущую бутылку нектара Нитти.

– Судя по всему, что я слышал этим утром, все было сделано с большой жестокостью, – сказал он, переливая содержимое бутылки себе в стакан. Он имел в виду Эстелл.

– Достаточно жестоко. Есть еще одна вещь, о которой я хочу тебя попросить.

– Какая?

– Держи меня в курсе всех событий, Элиот. Теперь, когда Эстелл мертва, эти сволочи попробуют убрать с дороги еще кого-нибудь.

Молодая женщина встала и уронила свою салфетку, а ее кавалер бросился за ней.

– Ты хочешь сказать, – переспросил Элиот, – что тебя интересует, как на это прореагирует Ники Дин и не скажется ли это на его желании давать свидетельски показания.

– Именно так, дорогой Ватсон. И я предчувствую что он и рта не раскроет.

– Так ты согласен с Друри, что убийство – дело рук мафии, или нет?

– Значит, Друри сообщил тебе свою точку зрения?

Элиот кивнул. Я сказал:

– Может быть, и так. Но это совершенно определенно не в стиле Нитти.

Он вновь кивнул.

– Я склонен с тобой согласиться. С другой стороны, миллион долларов – большая сумма.

– Значит, ты знаешь об этом? О налоговом фонде профсоюза.

– Да. Но это по старой прикидке. Я слышал о двух миллионах, но чаще говорят о пяти.

– А ты как думаешь?

Он приподнял и опустил брови.

– Убийство и пытки – это не в стиле Нитти. Эстелл Карей была достаточно известной персоной в этом городе, чтобы об ее убийстве затрубили все газеты. Зная это, Нитти скорее устроил бы ей аварию или уничтожил бы ее где-нибудь за городом. Эстелл встречалась с Эдди Мак-Графом, к слову сказать.

– Я не знал этого. А кто, черт побери, такой Эдди Мак-Граф?

– Малый из Нью-Йорка. Вращался в высших кругах – на уровне Джо Адониса и Фрэнка Кастелло. Она подцепила его в Майами-Бич.

– Иными словами, если бы Нитти захотел прикончить ее, он мог бы пригласить какой-нибудь иногородний талант и обвинить в убийстве человека из Нью-Йорка.

– Правильно. Он так уже поступал.

– О'Хара, – сказал я. – Томми Мэлой.

– Конечно. И другие. Итак, я согласен, что дело сделано руками местного специалиста по пыткам, и это непохоже на Нитти. Но ходят слухи, Нат, что Нитти все хуже.

– Хуже? В каком смысле? Он пожал плечами.

– Он деградирует морально. Физически. Поговаривают, что сейчас Рикка стал уже сильнее Нитти. Или скоро станет. Ты сам упомянул Аккардо и Гианчана, значит, ты это замечал еще до своего отъезда из города в прошлом году.

Я отрицательно покачал головой. – Я не верю этому. Нитти хуже? Нет. Никогда.

– Он не божество, Нат. И не Сатана. Это хитрое, умное, аморальное человеческое существо. Но он – человек. Его жена Анна умерла полтора года назад.

– Я читал об этом в газетах...

Элиот развел руками.

– Нитти был предан ей. Говорят, семья для него – это все.

Я вспомнил, как он показывал мне фотографию маленького мальчика.

– У него были финансовые затруднения, – продолжал Элиот. – Он чувствует, что Большое жюри наступает ему на пятки, и что за ним вновь следят сборщики налогов. Он лежал в больнице по поводу язвы и болей в спине. Для него все кончается.

– И ты считаешь, что поэтому он не забыл об Эстелл Карей?

– Возможно. Эти деньги, которые она, вероятно, спрятала для Дина... Наверное, Нитти приказал убийцам найти их во что бы то ни стало и использовать для этого любые средства. Миллион баксов, Нат! А может, и два. Конечно, все могло произойти.

– Я так не думаю.

– Ты не хочешь так думать.

– Не будь глупцом.

– Я не глупец. Но я считаю, что ты... Нат, ты в некотором роде заступаешься за этого парня. Он тебе нравится.

– Вздор!

– Ты просто не помнишь того времени, когда это был не его город. Ты просто не можешь принять перемен.

– Я не знал, что у меня был выбор. Я хотел сегодня купить пару туфель, и мне сказали, что мне нужна продовольственная карточка. Я сказал им, что сражался на Гуадалканале, чтобы они могли жить по-прежнему, а они предложили мне уйти оттуда и попросить продовольственную книжку.

Элиот рассмеялся.

– Бьюсь об заклад, ты нормально это воспринял.

– Как это ни смешно, да. Сначала я разозлился, стал кричать, они орали мне в ответ, а потом я почувствовал, что больше не могу. Я вышел на улицу.

– Наверное, ты еще не пришел в себя от ужасного зрелища в квартире Карей.

– Отчасти. Но я не могу ничего делать здесь.

Элиот прищурил глаза.

– Где здесь?

– Здесь. В этом мире. Знаешь, возвращаясь сюда, я не думал, что все будет по-прежнему.

– И поэтому ты решил, что тебя обманули.

– Не совсем, но существенно. В этом вся беда. Я вернулся и столкнулся с теми же самыми обыденными проблемами, что и раньше: с моей работой, кредитными чеками, страховками, слежкой за неверными супругами для развода. Дьявол, неужели именно ради этого мы там сражались?

– Может быть. Может, именно ради этого.

– А эти убийства! Компания или кто там еще по-прежнему совершают их. Я хочу сказать, что мы тут боремся за демократию, а другие люди поливают кого-то виски, поджигают человека, убивают его и...

Элиот взял мою руку и сжал ее. Она тряслась – моя рука.

– Нат.

– Я... Извини.

– Вот, возьми, – сказал он и дал мне носовой платок.

Все ясно – я плакал. Я вытер лицо платком.

– Черт, извини, Элиот.

А потом возле меня оказался старший официант, и я решил, что меня выгоняют из ресторана. Я ошибся.

– Мисс Рэнд хотела бы увидеть вас за кулисами, – произнес он. Вежливо. Хоть и с некоторым отвращением.

Я спросил его, как попасть туда, и он указал мне на дверь справа от оркестра.

– Элиот, пойдем со мной, – попросил я.

– Нет. Это будет частная встреча.

– Я не готов. Пойдем со мной.

Он неохотно поднялся, и мы прошли с ним по краю площадки для танцев. Пары танцующих – в основном были молодые женщины и пожилые мужчины – прижимались друг к другу под звуки мелодии «Осторожно. Это мое сердце». Мы поднялись на несколько ступенек и в коридоре увидели дверь с золотой звездой – не такой, как на военном флаге. Я постучал.

Салли открыла дверь и улыбнулась мне. Она постарела, но не слишком. Ее голубые глаза, самые голубые, какие только можно себе представить, казались удивленными – отчасти из-за длинных наклеенных ресниц, а отчасти благодаря Богу. На ней был шелковый голубой халат, который слегка приоткрывал напудренную грудь. Не было сомнения, что под халатом ничего не было, как и у Эстелл, хотя Салли и была в лучшем состоянии, чем Эстелл, когда я ее увидел в последний раз.

Но потом она заметила Элиота, и ее глаза не смогли скрыть ее разочарования тем, что я был не один. Но Салли продолжала улыбаться – довольно искренне – и пожала Элиоту руку даже до того, как я представил ее. Она проговорила:

– Элиот Несс, очень рада. Я знала, что вы с Натом были друзьями, но у меня до сегодняшнего дня не было возможности увидеть вас.

Она потуже затянула поясок халата и жестом пригласила нас войти. Это была маленькая аккуратная гримерная с большим освещенным зеркалом, несколькими стульями и складной ширмой.

– А где же вы храните ваши перья? – спросил Элиот с приветливой короткой улыбкой. Между прочим, он всегда умел обходиться с женщинами. Только не с женой.

– Но это мужская гримерная, поэтому я не держу их здесь, – сказала она, в свою очередь очаровательно улыбаясь. – Таковы правила профсоюза.

– Нат знает все о профсоюзе работников сцены.

Салли не оценила шутки.

– В самом деле? – спросила она меня несколько смущенно.

– Кроме шуток, – заметил я. – Ты была чудес, ной сегодня.

– Спасибо, – ответила Салли. Ее улыбка все еще была вежливой, но я почувствовал, как между нами возникает отчуждение.

– Тебе следовало это сказать своей девушке. Я пожал плечами.

– Секундочку. Это Элиот пригласил меня сюда поужинать.

– Я заметил, – вмешался Элиот, спасая меня, что вы выступаете в городе. А я знал, что вы – старые друзья, поэтому и затащил его сюда. Он, м-м-м... вернулся лишь этим утром.

Салли подошла ко мне и внимательно взглянула на меня. Дотронулась до моего лица.

– Я вижу. Дорогой. Бедный, бедный ты мой.

Она говорила это без сарказма. Я сглотнул.

– Пожалуйста, Салли. Я... пожалуйста.

Она повернулась к Элиоту и сказала:

– Можно мы на минутку останемся вдвоем. Я не хочу казаться грубой, мистер Несс.

– Элиот, – поправил ее мой приятель. – И не будьте глупышкой, – договорил он и вышел.

– Ты все еще сходишь по мне с ума, – заявила она.

– Что-то я не помню, чтобы я сходил с ума.

– А ты помнишь, что не отвечал на мои телефонные звонки те два раза, что я была в городе?

– Это же было несколько лет назад.

– Я не видела тебя с... когда это было?

– В сороковом.

– В ноябре тридцать девятого, – сказала она. – В тот вечерня проникла в твой номер. Этот гангстер... Литл Нью-Йорк... он явился, и ты встретил его с пистолетом. Ты помнишь это?

– Конечно, – ответил я.

– А ты помнишь, какая потом была чудная ночь? Я не мог на нее смотреть. Ее голубые глаза были слишком голубыми, чтобы смотреть в них.