– Отсрочка для этого заключенного истекла несколько дней назад, – сказал Хоффман голосом, в котором сквозили печаль и отчаяние. – И другой отсрочки я ему не дам.

– Понятно, – сказал я, хотя ничего не понимал.

– Новая дата исполнения приговора тридцатое марта. Я намерен сделать все возможное, чтобы хорошо использовать оставшееся время.

– Э... Это как, губернатор?

– Я поручил расследовать это дело независимым следователям. Они работают уже несколько месяцев, и я не намерен прекращать своих усилий в этом направлении. Я надеюсь с вашей помощью сделать их более эффективными.

– С моей помощью?

– О вас очень хорошо отзываются, мистер Геллер.

– Думаю, у вас на восточном побережье достаточно своих следователей, губернатор Хоффман. Если, конечно, вас не заинтересовал чикагский аспект...

– Вы один из немногих живых людей, знающих, что в этом деле есть чикагский аспект. И мне прекрасно известно, какую роль вы сыграли на ранней стадии расследования. Вы непосредственно участвовали в этих событиях и многое успели повидать. Вы встречались с Кертисом, Минзом, Джефси, Маринелли, его сожительницей Сарой Сивеллой и многими другими. Вы идеальный человек для проведения этого экстренного расследования.

Экстренное расследование!

– Губернатор... могу я быть с вами откровенным?

– Разумеется.

– Дело Линдберга было одним из самых тяжелых, запутанных и безнадежных дел, с которыми мне когда-либо приходилось сталкиваться. Я был чертовски рад, когда освободился от него.

На другом конце наступила тишина, прерываемая лишь треском помех.

Затем баритон вновь заговорил, но уже строже:

– Весьма вероятно, мистер Геллер, что Бруно Ричард Хауптман невиновен. И почти наверняка он был не единственным похитителем.

– Может, и так... но судя по тому, что я прочитал он, по всей вероятности, участвовал в похищении. Возможно, он в конце концов заговорит и укажет на своих сообщников.

Он продолжал быстрее:

– Мистер Геллер, приезжайте в Трентон. Позвольте мне доказать свою правоту. Вы не будете связаны никакими обязательствами. Я вышлю вам телеграммой деньги на билет на поезд. Можете уладить свои дела в Чикаго и выехать в воскресенье. В понедельник утром мы для начала встретимся с вами в моем офисе.

– Губернатор, мне сейчас меньше всего хочется заниматься делом Линдберга.

– Я могу предложить вам тысячу долларов в качестве предварительного гонорара. Кстати, сколько стоят ваши услуги?

– Э... двадцать пять долларов в день, – сказал я, удвоив сумму, – и плюс расходы.

– Договорились, – сказал губернатор.

– Договорились, – сказал я и пожал плечами.

Мы положили трубки.

Я снова положил ноги на стол, расслабил галстук и проговорил вслух:

– Ну чем не дьявольский поворот событий?

Все остальное утро я занимался проверкой кредитоспособности по телефону и затем отправился в ресторан Биньена за углом, где полакомился копченой треской. Я вышел из офиса в половине двенадцатого, чтобы опередить толпу, которая обычно собиралась в ресторане на ленч. И там я встретил Хэла Дэвиса из газеты «Ньюз».

– Привет, Геллер, – весело приветствовал меня Дэвис. – Я смотрю, ты начал регулярно питаться. – Он был невысоким мужчиной с большой головой и блестящими глазами; он выглядел лет на тридцать, хотя ему уже давно перевалило за сорок. – Кто это оставил тебе наследство?

– У меня есть клиент.

– Это новость, – сказал Дэвис. Он снял шляпу и сел за мой стол, хотя собирался уже уходить. Плащ висел у него на руке. – Купи мне чашку кофе?

– Да, – сказал я, – если ты потом купишь мне бутылку пива.

– Конечно, – он махнул официанту. Ресторан Биньена был отделан темными панелями; в его деревянных кабинах закусывали преимущественно бизнесмены. – Ну что новенького от вашего приятеля Нитти?

Я поморщился; даже замечательная рыба показалась мне невкусной.

– Дэвис, я сто раз уже говорил тебе, черт возьми, что я с ним не связан.

Дэвис ухмыльнулся:

– Конечно-конечно. Все знают, то Фрэнк Нитти симпатизирует тебе. Ты не раз оказывал ему услуги.

– Я бывший полицейский, – сказал я со вздохом, – и знаю некоторых ребят из Команды. Не надо делать из этого далеко идущих выводов.

– С тех пор как ты в тот раз дал показания в пользу Нитти...

– Оставим это, Хэл.

– О'кей, о'кей! А что новенького от Барни?

Он имел в виду Барни Росса, боксера, чемпиона страны в полусреднем весе, с которым мы дружили с детства, когда вместе жили в Вест Сайде. Кстати, теперь он был моим квартирным хозяином. Мы с Дэвисом обсудили процветающую боксерскую карьеру – Барни недавно нокаутировал в Филадельфии Лу Харпера, и уже через полчаса мы с ним пировали в Шэмроке, баре недалеко от Дилл Пикля. Барни когда-то владел этим баром, и до сих пор на его грязных стенах висели фотографии, изображающие боксеров на ринге и другие фрагменты из мира спорта.

Дэвис, должно быть, что-то пронюхал, потому что купил мне целых четыре бутылки пива. И на четвертой в глубине моей души что-то щелкнуло – а может, лязгнуло, – и я решил рассказать ему о своем новом клиенте. Мысль о рекламе и о том, какую пользу она может принести моему бизнесу, внезапно показалась столь же аппетитной, как и сваренное вкрутую яйцо которое я жевал.

– Губернатор Хоффман, значит, – сказал Дэвис и глаза его сверкнули. – Надеюсь, ты не думаешь, что этот фриц Хауптман действительно невиновен?

– Следи за своей речью, – сказал я, – у меня в роду были немцы.

– Для полуирландца-полуеврея ты сегодня ужасно щепетилен.

– Возможно, этот фриц и виновен, – согласился я, – но я не буду торопиться с выводами. И кроме того, только очень наивные люди могут думать, что этот шут в одиночку совершил это похищение и провернул аферу с выкупом.

Дэвис внимательно меня выслушал, и затем его лицо сморщилось от удовольствия.

– Знаешь, что я слышал?

– Нет. Просвети меня.

– Ты знаешь, что одной из самых значительных улик против Хауптмана стал номер телефона этого старого болвана, написанный на стене внутри его чулана?

Номер телефона Джефси действительно был найден в квартире Хауптмана.

– Да, – сказал я. – Ну и что?

– А то, что я слышал, будто его написал там репортер газеты «Нью-Йорк Дейли Ньюз», Тим О'Нейл.

– Как это написал?

Дэвис ухмыльнулся и пожал плечами.

– После того как Хауптмана взяли, копы конфисковали его квартиру и предоставили прессе свободный и легкий доступ в нее. День был скучным, бедным на новости, и вот О'Нейл пишет номер старого Джефси на внутренней поверхности чулана, вызывает дежурного инспектора и говорит: смотри, что я нашел. Бац! В тот же вечер эта новость попадает на первую полосу «Дэйли Ньюз». Ну как, нравится?

– Ты бы поступил так, чтобы сделать статью?

– Но если этот ублюдок действительно виновен, то какая теперь разница?

– Может быть, никакой, – сказал я. – Просто это показывает, что с самого первого дня всем чертовски захотелось посадить этого парня на электрический стул, и никого, кажется, не интересуют его сообщники.

– А все потому, что эта история требует завершения, Геллер, – сухо проговорил Дэвис. – Америка пресытилась ей. Даже Линди дал стрекача.

В конце прошлого года Чарльз и Энн Линдберг увезли своего маленького сына Джона, которому пресса не давала покоя, в Великобританию, став добровольными изгнанниками.

– Копы Нью-Джерси и обвинители, – сказал Дэвис, – скорее позволят Хауптману сесть на электрический стул и унести с собой имена сообщников, чем дадут ему избежать наказания, которого он вполне заслуживает. И многие люди в этой стране согласятся с ними.

Маленький репортер ушел, кивнув мне на прощание и подмигнув маленьким глазом, и я знал, что он отправился писать обо мне эффектную статью для вечернего выпуска. В конце концов я не был пьян. Но, может быть, был немного нетрезв, и когда одолел три лестничных марша на пути к своему офису, я начал сомневаться в том, что шаг, который общество может расценить как попытку очистить Хауптмана от подозрений, способен принести хоть какую-то пользу моему отнюдь не процветающему одиночному бизнесу.

Я назначил на субботу две встречи в Эванстоне, связанные с проверкой кредитоспособности, и позвонил двум людям, на которых я работал регулярно, и сообщил им, что на две-три недели выезжаю из города. Кажется, никто не огорчился, и около трех часов я вытащил раскладную кровать и рухнул на нее в рубашке и брюках, чтобы немного соснуть. Четыре бутылки пива взяли свое.

Разбудил меня громкий стук в дверь; я моментально проснулся, вскочил, как на пружине, немного удивившись тому, что в комнате так темно и что мир за моим окном освещен лишь неоном. День кончился. Хотя наступил вечер, во рту у меня был неприятный привкус, какой обычно бывает по утрам, и пока стук в дверь продолжался, я медленно слез с кровати и, крикнув: «Пожалуйста, одну минуту», осторожно положил кровать в похожий на сундук ящик.

Я пошел в ванную, ополоснул рот, помочился, как жеребец, поправил галстук, но не стал надевать пиджак. В конце концов приемный день кончился. Кто бы там ни пришел, он должен принять меня таким какой я есть.

Я приоткрыл дверь и увидел стройного седовласого рябого типа, чем-то похожего на брокера с Ласаль-стрит, а чем-то – на ангела смерти.

– Да? – робко сказал я, как будто не узнал его хотя узнал сразу.

– Мистер Геллер, – вежливо проговорил Пол Рикка. Это был сорокалетний мужчина, но выглядел он значительно старше. – Я могу войти. – Он произнес эту фразу без вопросительной интонации.

– Да, конечно, мистер Рикка.

Все слова он произносил с небольшим акцентом: «Я могу-у войти-и». Но очень тихо. Он разговаривал едва слышно, как сотрудник бюро похоронных процессий.

У Пола Рикки по кличке Официант были широкие скулы, густые черные брови и спокойные темные глаза; его рот был ненамного шире его носа, а нос был не таким уж широким для итальянца. На нем было великолепно сшитое двубортное пальто лазурного цвета, из-под которого выглядывал аккуратно завязанный темно-синий галстук; его синяя фетровая шляпа, вероятно, стоила дороже моей кушетки.

– Фрэнк хочет встретиться с вами, – сказал он.

– Со мной?

Он кивнул и сказал с некоторой долей раздражения:

– Наденьте свой пиджак.

Я надел свой пиджак.

Пол Рикка, или Официант, он же Пол де Лусиа, он же Пол Маглио, был заместителем Фрэнка Нитти. Когда Капоне посадили, руководство чикагской Командой, разумеется, взял на себя Нитти; ходили слухи, что именно Рикке Капоне поручил присматривать за Нитти. Рассказывали, что Рикка еще подростком в Сицилии убил человека в наследственной вражде, отсидел два года и в тот же день, как вышел из тюрьмы, насмерть застрелил свидетеля, который его опознал. Он сбежал в Америку и, проработав в Нью-Йорке капельдинером театра и официантом, стал одним из подручных Снорки. Капоне даже 'был шафером на свадьбе Рикки.

– Мистер Рикка, – сказал я, держа шляпу в руке, – я не выйду за рамки приличия, если спрошу у вас, что все это значит?

– Выйдете, – сказал он и указал мне на дверь. Я открыл ее, и он вышел первым. Его называли Официантом, но он никого не ждал и никому не прислуживал.

Я пожалел, что не взял свой пистолет, хотя знал, что если Команда положила на меня глаз, то сделать с этим уже ничего нельзя – она своего добьется. Вслед за Риккой я начал спускаться по лестнице своего почти убогого здания; он в своей модной одежде был здесь явно не к месту. Надо сказать, что неуместным здесь он казался и по другой причине. Почему он пришел один? Где его два обязательных приятеля с пистолетами под мышками? Рикка был боссом – согласно некоторым источникам, вторым человеком в Команде после Нитти, – почему же, черт возьми, он теперь играл для Нитти роль посыльного?

Нас ждал черный «линкольн». За его рулем никого не было, Рикка действительно приехал один.

Я неуклюже встал на край тротуара возле машины; в ее отполированной крыше отражались уличные фонари и неоновая реклама. К нам приблизился какой-то пьяница и попросил денег – Рикка наградил бродягу взглядом, от которого тот на мгновение застыл, потом повернулся и отправился искать более сострадательных индивидуумов.

Над нами загрохотал поезд надземки. Чтобы быть расслышанным, я спросил громко:

– Куда мне сесть?

На его непроницаемом лице появилось выражение презрения: я ему явно надоел. Но он сказал:

– Впереди. Я вам не шофер, черт побери.

Однако машину вел все-таки он – значит, кто-то оскорбил его, заставив выполнить столь незначительное поручение. И если я чего-то не хотел, так это участвовать в каких-либо политических действиях Команды.

По дороге я не разговаривал с Риккой. Мой мозг продолжал лихорадочно работать, пытаясь понять, почему мы были одни: не было даже шофера, черт возьми! Однако Рикка когда-то работал водителем и превосходно вел машину: поездка получилась такой же приятной, как и удивительной. Я ожидал, что он отвезет меня в ресторан «Капри», в отель «Бисмарк» или в Конгресс, где Нитти обычно устраивал приемы, но вместо этого мы по Монро Авеню поехали к Вест Сайду. В больницу «Джефферсон Парк», где хирургическим отделением руководил доктор Гаэгано Ронга, тесть Нитти.

В декабре 1932 года меня уже вызывали сюда двое других, не таких важных, как Рикка, членов Команды после того, как в офисе «Вэкер Билдинг», что на Ласаль-стрит, на Нитти совершили покушение двое копов, которых нанял лично мэр Сермак. Не сказав мне, что у них на повестке дня, эти копы потащили меня с собой, когда шли убивать Нитти, и я в конце концов едал их, рассказав правду на свидетельской трибуне и подтвердив показания Нитти. Вот почему Нитти считал, что он передо мной в долгу, а некоторые газетчики, как Дэвис, и некоторые копы, как капитан Джон Стэдж, считали, что я пляшу под дудочку Нитти.

Моя первая встреча с Нитти – если не считать тех нескольких минут в «Вэкер Билдинг», когда копы Сермака изрешетили его пулями, – состоялась в этой самой больнице, в личной палате Нитти, где он удивил Сермака, копов-убийц и, возможно, самого господа Бога тем, что выжил после полученных в упор многочисленных пулевых ранений в шею и спину. Нитти было трудно убить. Сермак оказался не таким крепким, когда отряд смертников Нитти, состоящий из одного Джузеппе Зангара, расправился с ним в Майами. Но это уже другая история.

Мы поднялись на третий этаж. Приемные часы окончились, и в коридоре было темно; тусклый свет отражался от блестящего вощеного деревянного пола. Навстречу нам попалось несколько врачей и медсестер – в полумраке невозможно было разглядеть их лиц. Рикка шел быстро, его шаги эхом отдавались в коридоре, и мелькающие слева и справа больные в белых постелях и темных комнатах создавали впечатление мрачной движущейся, местами постанывающей, тканой картины. Я не отставал от него, но держался сзади, словно провинившийся школьник, которого ведет в кабинет директора строгий и рассерженный учитель.

Мы прошли коридор, свернули за угол и оказались в другом коридоре, где, как мне показалось, расположилась администрация больницы. Рикка постучался в дверь, на которой висела табличка с надписью: «Доктор Гаэтано Ронга»; его поджатые губы свидетельствовали о безмолвном раздражении.

– Да? – произнес внутри уверенный мужской голос.

– Это Пол, – сказал он. – Твой красавчик здесь.

– Впусти его, – сказал тот же голос.

На этот раз Рикка все-таки услужил мне: он открыл для меня дверь. В его стеклянном взгляде затаилось презрение. Я прошел мимо него и вошел в комнату. Дверь за мной захлопнулась. Рикка остался в коридоре.

В офисе среднего размера, заполненном картотечными шкафами из темного дерева, со стенами, увешанными дипломами, семейными фотографиями и гравюрами, изображающими птиц в полете, за большим столом, на котором были аккуратно разложены бумажные папки, сидел Фрэнк Нитти.

– Нейт Геллер, – сказал Нитти, сделав великодушный жест рукой и улыбнувшись, но не вставая, – садитесь. Рад снова видеть вас. Спасибо, что приехали.

– Я тоже рад вас видеть, мистер Нитти, – сказал я, садясь на деревянный стул против него.

– Что еще за мистер Нитти? – проговорил он притворно-строгим голосом. – Друг для друга мы Фрэнк и Нейт. Правильно я говорю?

– Правильно, – сказал я. В конце концов все считали нас старыми друзьями.

Нитти был невысоким холеным человеком лет пятидесяти с небольшим. Его можно было назвать красивым, несмотря на многочисленные шрамы, испещривщие его лицо и особенно нижнюю губу. Его темные, с проседью, прилизанные волосы были аккуратно зачесаны назад; в прошлом парикмахер, он был очень щепетилен в отношении своей внешности. В этот вечер он был одет на удивление скромно: белая рубашка с открытым воротом и закатанными рукавами.

– Надеюсь, у вас все в порядке, Фрэнк, – сказал я.

– Я здесь только для осмотра. С тех пор как эти сукины дети вогнали в меня кучу свинца, я постоянно приезжаю сюда, и у меня проверяют то одно, то другое. – Он недовольно пожал плечами, давая понять, что ему не хочется говорить об этом, но я слышал, что у него кровоточащая язва желудка и больная спина. – Я прохожу медосмотр по ночам, когда здесь мало врачей. Ну да ладно. Как ваш бизнес. Геллер?

– Неплохо. Главным образом, занимаюсь разводами и проверкой счетов.

– Я прочитал в газете, что вы нашли себе клиента на Востоке.

Так и есть, подумал я. Очевидно, статья Дэвиса о том, что я собираюсь работать на губернатора Хоффмана по делу Линдберга, украсила первую полосу вечернего выпуска «Дейли Ньюз».

– Да, – сказал я. – Чертовски занятная штука вышла. Ко мне обратился не кто-нибудь, а сам губернатор Нью-Джерси.

– Еще будучи копом вы, кажется, работали над делом Линдберга, не так ли? В 32-м?

– Да, я выполнял роль связного с чикагской полицией. Но я там был сбоку припека. Ничего не делал, только наблюдал.

– Это было тогда, когда Аль сказал, что может вернуть маленького Линди домой. Верно?

– Э... верно, Фрэнк. – Черт возьми, почему он спрашивает об этом?

Нитти сложил руки и показался мне удивительно задумчивым.

– Я хочу, чтобы вы выполнили для меня кое-какую работу, когда будете там.

– Работу?

Он пожал плечами:

– Она не сложная. Просто я хочу, чтобы вы сообщили мне, если обнаружите там что-нибудь представляющее для меня интерес.

– Представляющее для вас интерес?..

Он посмотрел на меня многозначительно:

– Геллер, не заставляйте меня растолковывать вам все до мелочей. Так, я уже не «Нейт».

– О'кей, – сказал я неуверенно. – Но я не совсем вас понимаю.

Он поднял руку с указующим перстом:

– Если выяснится, что это дело связано с Чикаго... если оно связано с Командой... то я должен первым узнать об этом.

Я неловко заерзал на стуле.

– Фрэнк, наверное, мне лучше позвонить губернатору Хоффману и сказать, что я передумал и отказываюсь от его предложения. Я не хочу оказаться в ситуации, когда мне придется работать на двух человек, ставящих перед собой противоположные цели. Это будет не работа, а одно недоразумение.

Нитти встал, и я едва не вскочил. Он прошел мимо меня к двери и открыл ее. Рикка стоял в коридоре у стены. Часовой в модном пальто.

– Пол, – тихо сказал он, – попробуй найти мне стакан молока.

Рикка кивнул и исчез, и Нитти закрыл дверь. Он начал ходить взад и вперед по комнате.

– Вы знаете, что меня первым из ребят арестовали по обвинению в уклонении от уплаты налогов. Меня схватили раньше Капоне, вам это известно.

Я кивнул.

– Я освободился, и через какое-то время посадили Аля. Пока я отсутствовал, Аль поставил на мое место Официанта – временно, разумеется.

Я молчал.

Он перестал ходить и встал передо мной: невысокий, сухощавый, однако, стоя перед ним, я чувствовал себя пигмеем. Он сказал:

– Аль и Официант всегда были близки. Пока меня не было, они сблизились еще больше. Мне кажется, иногда они могли... действовать неосторожно. Вы хорошо знаете, Геллер, что я не люблю привлекать внимание полиции. Если что-то требуется сделать, то нужно делать так, чтобы дело это потом не вернулось к тебе бумерангом.

Нитти имел в виду свои разногласия с Капоне по поводу таких нашумевших событий, как убийство репортера Джека Лингла и бойня в День святого Валентина. Не то чтобы Нитти отвергал применение насилия, но он был искусным манипулятором, хитрым импресарио, направляющим события в нужное ему русло. Когда он убрал Сермака, все решили, что это политическое убийство; когда он избавился от Джона Диллинджера, за решетку угодили фэбээровцы. Лишь месяц назад, в День святого Валентина, в кегельбане был застрелен Джек Мак-Гирн по кличке Пулемет который долгое время был членом Команды и, как сообщали, совершил предательство. Убийцы оставили на трупе забавную поздравительную открытку, благодаря которой копы и пресса предположили, что это была сильно запоздавшая месть со стороны оставшихся в живых членов банды Багса Морана за роль, которую Мак-Гирн сыграл в знаменитой бойне на Кларк-стрит семь лет назад. Я же сразу догадался, что это гроссмейстер манипуляции Нитти провел очередную эффектную комбинацию.

– Я думаю, что Аль и Официант могли организовать это похищение. Точнее, они организовали его через своих посредников на Восточном побережье. В то время Рикка проводил там не меньше времени, чем в Чикаго; через него Аль осуществил контакт с Лусиано, Гордоном, Шульцем и остальными.

Я не знал, радоваться мне или огорчаться такой откровенности со стороны Нитти. Но мне не оставалось ничего другого, как слушать.

– Если это сделал Аль – или заставил сделать других – для того, чтобы выбраться из тюрьмы, я должен это знать.

– Разве они не посоветовались бы с вами, если бы собирались организовать это похищение?

– Боже, Геллер! Вы смеетесь? Неужели вы думаете, что я позволил бы им совершить этот сумасшедший трюк? Они в любом случае скрыли бы все от меня. Но я не уверен, что они сделали это, понимаете? Это слухи. Это просто, как говорится, гипотеза с моей стороны.

– Капоне утверждал, что похищение совершил бывший его работник по имени Боб Конрой.

– Конрой всегда был человеком Аля. Слово «бывший» здесь неуместно.

– Я думаю, что фэбээровцы так и не нашли Конроя.

Нитти посмотрел на меня с удивлением:

– Ну как же? Они нашли его. Сам Фрэнк Уилсон с нью-йоркским копом Финном разыскали Конроя в августе 32-го.

– Неужели? Я никогда не слышал об этом.

Нитти пожал плечами:

– Местные газеты об этом не сообщали. Никто не обратил внимания на чикагский аспект в деле Линдберга. Конроя обнаружили мертвым в захудалой тай-вой квартире на Западной 104 стрит в Нью-Йорке. Его я его хорошенькую жену-блондинку. Полицейские пришли к выводу, что это двойное самоубийство.

– Боже.

– Примерно в то время, когда нашли тело сына Линдберга, разразилась пивная война. Многих людей, занимавшихся бутлегерством, истребили в этой войне. Развязали ее Уэкси Гордон и Датчанин Шульц. Вы когда-нибудь слышали о Максе Хэсселе и Максе Гринберге?

– Не думаю, – сказал я.

– Они стали так называемыми жертвами этой войны. За каких-то шесть месяцев погибли еще с полдюжины их компаньонов. Может, Аль через Официанта таким образом хотел похоронить концы на Восточном побережье? Если для похищения этого ребенка были завербованы бутлегеры, то в этом предположении есть смысл.

Мне оставалось только кивнуть.

Громкий стук в дверь опять заставил меня заерзать на стуле.

– Извините, – сказал Нитти и подошел к двери, где Рикка держал стакан с молоком. Глядеть на Рикку со стаканом молока в руке и лицом, столь же белым, как и этот полезный напиток, но отнюдь не добродушным, было бы забавно, если б не было так страшно.

– Пол, – с улыбкой проговорил Нитти, взяв молоко, – спасибо. Пожалуйста, найди моего тестя и скажи, что я готов встретиться с ним.

И Рикка, едва заметно недовольно вздохнув, опять исчез. Нитти закрыл дверь, повернулся ко мне и улыбнулся, как добродушный священник.

– Официант очень дисциплинированный, – сказал он, поставив молоко на стол. – И очень предан... Алю. Через два-три года Аль выйдет из тюрьмы. Между тем Официант уже пытается меня подсиживать, подрывает мой авторитет. Оспаривает мое мнение на собраниях правления...

Он замолк, поняв, что не стоит больше говорить на эту тему. Потом подошел к столу, сделал глоток молока, поставил стакан обратно.

Но я хотел выяснить еще кое-что и поэтому спросил:

– Фрэнк, но какое отношение имеет ко всему этому дело Линдберга?

Он сел на край стола.

– Самое прямое, Нейт.

Опять Нейт.

– Если я узнаю, что это сделали Официант и Аль то тем самым получу для себя очень ценную информацию. Обладая ей, я смогу влиять на них.

– Вы рассчитываете... что я буду скрывать от властей улики и информацию?

– А если я попрошу вас, вы сделаете это?

Я вздохнул.

– Лучше мне не браться за это дело в таком случае. Я и так уже подмочил свою репутацию. Это может повредить моему бизнесу.

Он пожал плечами:

– Я мог бы подбросить вам еще кое-какую работу. Предоставил бы хорошее годовое жалованье.

– Не обижайтесь, Фрэнк, но я все-таки бывший коп и хочу держаться на некотором расстоянии от вашего бизнеса.

Он поднял обе руки в знак того, что полностью согласен со мной.

– Тогда все, о чем я прошу вас, это рассказать мне о том, что вы там обнаружите. А дальше я сам буду решать, использовать мне эту информацию или придержать до поры до времени. Все, что мне нужно, это чтобы вы обслуживали своего клиента, губернатора или как его там, и заодно держали меня в курсе событий.

Он соскользнул со стола, сунул руку в карман и вытащил скрепленную зажимом пачку денег; сверху я заметил пятидесятидолларовую банкноту. Он снял зажим и отсчитал десять купюр.

– Пятьсот долларов в качестве предварительного гонорара, – сказал он. – Получите еще и премиальные, если обнаружите что-нибудь полезное для меня.

– О'кей, Фрэнк, – сказал я и взял деньги.

– Ей-богу, приятель, – сказал он, – я не знаю, достаточно ли Аль сумасшедший, чтобы совершить такое. Но я знаю, что Официант достаточно жесток для этого. В свое время он погубил немало людей.

Я не смог сдержать своего раздражения:

– Но почему тогда, черт возьми, вы из всех людей выбрали именно его, чтобы он привез меня сюда? Вы что хотите, чтобы он догадался, зачем вы наняли меня? Он явно оскорблен тем, что ему пришлось выполнять роль шофера для такого, как я...

Нитти по-отечески положил мне руку на плечо и наградил меня спокойной улыбкой.

– Если вы нападете на след, который он оставил на Востоке, он в любом случае узнает об этом. Он сразу узнает.

– Правильно!

– Поэтому я и заставил его привезти вас сюда. Теперь он будет знать.

– Что он будет знать?

– Что вас нельзя убивать, Нейт.

Я молча посмотрел на него.

– Я хочу, чтобы Пол знал, что вы находитесь под моей защитой. Если он вас тронет, то будет отвечать передо мной. Capeesh?[10]

Я сглотнул слюну и кивнул.

В дверь снова постучали.

– Ах, – весело проговорил Нитти, – это Пол с моим тестем. Пришло время осмотра, и вам пора домой.