Глава 16

Вашингтон, округ Колумбия, показался мне таким же холодным и серым, как его гранитные памятники; все, что я слышал о национальной столице и вишневом цвете весной, так и осталось для меня слухом. Я выехал поездом из Принстона, приехал на вокзал «Юнион Стэйшн» и позволил такси вывезти меня в унылый морозный вечер. Не было смысла пытаться самому в машине лавировать по этим улицам; еще в Хоупуэлле я посмотрел на карту округа Колумбия и понял, что это безнадежно: вся она была усеяна знаками «Проезд запрещен». У вокзала я увидел лишь скромную коллекцию из нескольких фонтанов и двух-трех памятников. Зато отсюда хорошо просматривался купол Капитолия.

Когда такси отъехало от площади перед вокзалом, я помня о предстоящей встрече с обладательницей более чем миллионного состояния, поправил галстук и подтянул носки.

Хотя цель моей поездки и стоила больше миллиона, сама поездка по Массачусетс Авеню к Дупонт Серкл обошлась мне в каких-то пятьдесят центов вместе с чаевыми. Таксист, рыжий парень, похожий на ирландца, но с южным акцентом, вяло рассказывал мне о местных достопримечательностях, пока мы ползли по улице, запруженной транспортом не меньше, чем улицы Чикаго или Нью-Йорка. Правительственная типография или ряд зданий из красного кирпича, «построенных для Стивена Дугласа в пятидесятых годах девятнадцатого столетия», интересовали меня куда меньше, чем выплеснувшийся из различных правительственных зданий поток завершивших рабочий день симпатичных девушек-служащих. Повсюду можно было видеть оборванных, небритых людей, торгующих яблоками, или просто ждущих того, кто одолжит им десять центов; они стояли, сгорбившись, в тени массивных, равнодушных зданий, построенных, возможно, тогда, когда у них еще была работа. Вскоре эти здания ненадолго уступили место покрашенным жилым Домам, однако бедность затем вновь прокралась в тень известняка и белого мрамора. После того как мы проехали шестую статую какого-то известного покойника – то ли героя Гражданской войны, то ли Даниела Вебстера, – я сказал шоферу:

– Эти комментарии не повлияют на размер ваших чаевых. Неужели я похож на транжиру?

Наверное, я все-таки был похож на него. Я сделал маникюр, я был вычищен, выутюжен, напомажен и имел презентабельный вид, начиная от пальто и кончая ногтями на пальцах ног. На мне было чистое нательное белье и все прочее. Линдберг всучил мне пятьдесят долларов на непредвиденные расходы и попросил подготовиться к отъезду, чтобы я мог задержаться столько, сколько понадобится.

Таксист остановил машину перед домом, который был ненамного меньше, чем здание муниципалитета в Чикаго. Я решил, что произошла какая-то ошибка.

– Это не тот дом, – сказал я, наполовину высунувшись из машины.

– Как же не тот? Тот, – растягивая слова, произнес он, – Массачусетс Авеню 2020.

– Но мне нужен жилой дом. А это какое-то чертово посольство или что-то в этом роде.

Передо мной стояло четырехэтажное кирпичное здание, чем-то похожее на итальянский царский дворец: у него были изогнутые стены, многие окна забраны черными решетками и украшены белыми колоннами; однако, несмотря на всю эту пышность, здание почему-то производило впечатление учреждения, казалось чем-то средним между виллой и большой бесплатной средней школой.

– Вы к кому приехали?

– К миссис Эвелин Уолш Мак-Лин.

– Здесь и живет миссис Мак-Лин, – сказал он. – А вы что, надеялись увидеть перед собой бунгало, приятель?

Калитка в остроконечной железной ограде оказалась незапертой. Будучи сыщиком, я быстро сориентировался и по извилистой дорожке через двор с вечнозелеными растениями прошел к оригинальному, украшенному колоннами крыльцу, находящемуся почему-то не снаружи, а внутри здания – что-то вроде вдавленного в стену портика. Массивные, из темного дерева и хрусталя двери были обрамлены гладкими круглыми мраморными колоннами с зелеными прожилками. Неожиданно даже чистое нательное белье представилось мне не таким уж впечатляющим.

На дворецкого, который открыл мне двери на звонок, я явно не произвел впечатления. Он был высоким, плотным и лысым, как бильярдный шар, с массивным бледным невыразительным лицом и полными презрения глазами. На вид ему было лет пятьдесят.

Я привык к тому, что чаще всего не нравлюсь слугам, и поэтому не стал ждать, когда он пригласит меня войти, а проскользнул мимо него со словами:

– Натан Геллер. Миссис Мак-Лин ждет меня.

Однако вся моя спесь моментально пропала, когда я вошел в зал для приема гостей, в котором запросто бы поместилась гостиница на Диерборн-стрит в Чикаго, где я проживал, и еще бы осталось много места.

– Ваше пальто, сэр, – сказал дворецкий. – И ваш багаж? – У него был четкий английский выговор, но англичанином он не был.

Я выбрался из пальто и отдал ему вместе с саквояжем, стараясь не задеть челюстью пол, когда с изумлением разглядывал все вокруг. Зал для приема гостей вздымался на все четыре этажа до огромного окна с цветным стеклом, купающего роскошное, отделанное темной древесиной помещение в причудливых цветных тенях. Невероятно широкая лестница под этим громадным окном вела на площадку, где две классические мраморные статуи застыли в изящном танце; по обеим сторонам статуй две ветви лестницы поднимались к прогулочным галереям верхних этажей.

Мне показалось таинственным, что в это позднее время, когда небо было покрыто облаками, свет, проникающий через огромное окно в потолке, превращал этот зал в золотой храм. Потом меня осенило: свет здесь ни при чем – просто дом этот строил отец Эвелин Уолш Мак-Лин, Томас Ф. Уолш, разбогатевший на колорадских приисках в короткий срок миллионер-золотодобытчик.

Дворецкий вернулся без моих пальто и сумки, но с тем же высокомерным видом.

– Скажите, этот дом случайно не принадлежал раньше семейству Уолш? – спросил я.

– Да, сэр.

Этим и объяснялось преобладание цвета золота в интерьере здания.

– Кто сейчас живет в нем?

– Миссис Мак-Лин, сэр, и трое ее детей, когда они не в школе, сэр.

– А мистер Мак-Лин?

Он поджал губы:

– Мистер и миссис Мак-Лин живут раздельно, сэр. Пожалуйста, пойдемте со мной. Миссис Мак-Лин ждет.

Наши шаги многократным эхом отражались от дубового паркетного пола. Дверь слева, которую он открыл для меня, была маленькой; едва ли кто-нибудь мог бы предположить, что за ней находится нечто грандиозное.

Но это было бы ошибкой.

Мы оказались в помещении, похожем на бальный зал: округлый потолок в нем украшала замысловатая фреска, изображающая пухлощеких ангелов в небе играющих на музыкальных инструментах; стены были покрыты на удивление скромной штукатуркой, однако вся деревянная отделка была с золотыми образами. Под потолком висела хрустальная люстра, ближе к стене располагалась сцена, окна за ней были закрыты желтыми шторами, окрашивающими зал в золотистый цвет.

– Что это? – спросил я, стараясь не отстать от дворецкого, когда мы по диагонали пошли по гладкому деревянному полу в направлении мраморного с золотыми прожилками камина.

– Бальный зал Людовика XV, сэр.

– Я никогда раньше не бывал в домах с бальным залом.

– Наверху есть еще несколько таких залов, сэр. Не говоря уже о разбитом на крыше саде.

– О нем можно не говорить.

Он открыл дверь рядом с камином и жестом предложил мне войти. Застекленная терраса в форме полукруга, в которую я вошел, казалась маленькой по сравнению с бальным залом, но на самом деле была больше четырехкомнатной квартиры. Горизонтальные золотистые стеклянные панели над окнами окрашивали комнату в желтоватый цвет. Создавалось впечатление, что весь этот чертов дом болен желтухой.

Мебели там было немного: в разных местах стояло лишь несколько стульев с твердыми спинками и плюшевыми сиденьями. Миссис Мак-Лин не воспользовалась ни одним из этих стульев, а стояла у окна и смотрела на улицу поверх запорошенного снегом и удивительно чахлого бурого газона. Маленького роста, она была в желто-коричневом клетчатом капоте, который можно меньше чем за доллар приобрести в любой лавке. Она стояла ко мне спиной, но ее рука с сигаретой и бриллиантами и рубинами на пальцах была обращена ко мне; дымок от сигареты поднимался к изображенным на витражах голубям.

Дворецкий кашлянул и проговорил с таким выражением на лице, словно держал двумя пальцами за хвост дохлую крысу:

– Мистер Геллер пришел на встречу с вами, мадам.

Все еще стоя к нам спиной, она сказала:

– Спасибо, Гарбони.

Так я узнал, что он не англичанин.

– Оставьте дверь открытой, Гарбони. Я жду Майка с минуты на минуту. – У нее был чувственный гортанный голос, хрипловатый от непрерывного курения.

Он покинул нас, а я продолжал стоять вдалеке от нее, ожидая, когда она вспомнит про меня.

Она повернулась медленно, словно балерина на музыкальной шкатулке. Это была сумрачно-красивая женщина с печальными глазами, тонким носом и покрашенными кроваво-красной помадой губами, которые нельзя было назвать ни тонкими, ни толстыми. У нее были короткие темно-каштановые волосы, несколько локонов аккуратно лежали на ее гладком, бледном лбу. Скромный, достающий до пола халат был туго затянут лентой на ее тонкой талии; из-под него выглядывали серебристые комнатные туфли. Она была тонкой, почти крошечной, но зато груди ее были большими и высокими, а фигура и лицо не хуже, чем у красоток на картинах Чарльза Гибсона. Ей можно было дать лет тридцать, хотя сорок, наверное, были бы ближе к истине.

Она улыбнулась, но от этого глаза ее еще больше погрустнели.

– Мистер Геллер, – сказала она и быстро пошла ко мне, вытянув руку с красным маникюром на ногтях и украшенными драгоценностями пальцами. – Это очень любезно с вашей стороны, что вы приехали. И полковник Линдберг поступил очень любезно, послав вас сюда.

Я взял ее руку, не зная, следует ли мне поцеловать ее или нет, хотя ничего против этого не имел – надо же когда-то начинать. Но не успел я принять решение, как она потянула меня к одному из двух стульев, стоящих по обе стороны стола со стеклянным верхом, где переполненная окурками пепельница соседствовала с квадратной декоративной зажигалкой, таким же квадратным и декоративным портсигаром, на котором с модернистскими завитками были выгравированы три буквы: «ЭУМ».

Она присела на краешек стула напротив меня, положила ногу на ногу, полы ее халата разошлись, обнажив белые, гладкие и стройные ножки. Ей шло быть богатой.

– Извините меня за мой внешний вид, – сказала она, покачав обрамленной локонами головой и виновато улыбнувшись. – Когда я дома, я ужасная лентяйка.

– Вы выглядите совсем неплохо, миссис Мак-Лин.

– Если бы я знала, что вы окажетесь таким симпатичным молодым человеком, – улыбка ее превратилась в озорную, – то могла бы попытаться произвести на вас впечатление. Я ждала полицейского.

– Я и есть полицейский.

– Но не неряшливый и не толстый. – Она сбила пепел с сигареты в пепельницу. – Вы из Чикаго?

– Да, мэм.

– Я слышала, Гастона Буллока Минза там хорошо знают.

– Это так. Я сам никогда не встречался с ним, но я работаю в группе, занимающейся карманниками, и нам часто приходится сталкиваться со всякими мошенниками. И они прекрасно знают Минза.

– Возможно, вы считаете меня глупой, – сказала она с ухмылкой, которую адресовала самой себе, – за то, что я обратилась к этому мерзавцу. Но мне известно, что полковник Линдберг сам искал помощи у представителей преступного мира.

Ее забавно-нахальная речь должна была бы показаться мне нелепой, однако по непонятной причине я нашел ее очаровательной. Хотя не исключено, что очаровательными показались мне ее ноги. Или ее груди. Или ее деньги.

– Полковник Линдберг, – сказал я, – действительно пытался воспользоваться услугами преступного мира, чтобы вернуть сына, но недавно он прогнал бутлегеров, которые считали себя его посредниками.

– Но вас он не прогнал.

– Не прогнал. Я же не гангстер.

– Вы чикагский полицейский.

– Да, но это не совсем одно и тоже, хотя, надо признать, иногда разница не такая уж большая...

Она сузила глаза: то ли мой юмор до нее не дошел, то ли она была слишком занята своими мыслями, чтобы оценить его.

– Я с самого начала была убеждена, что это дело рук преступного мира. А если конкретнее, то к этому похищению скорее всего приложил руку ваш земляк Аль Капоне.

– Что ж, есть люди, которые согласятся с вами. Или по крайней мере не исключают такой возможности.

– И поэтому вас так далеко занесло из вашего Чикаго?

– Вы правы. Но, откровенно говоря, этот ваш домик пока самое далекое место из всех, куда меня заносило.

Из бального зала до меня донеслось шарканье собачьих когтей по деревянному полу. Это была большая собака. Я повернулся и увидел, как в комнату вбежал датский дог со слюной, свисающей с розовой челюсти. Если бы у меня был пистолет, я бы пристрелил этого сукиного сына.

Однако пес притормозил и, проскользнув на лапах, остановился возле миссис Мак-Лин, затем опустился и свернулся на полу подле ее стула, а она опустила изящную ручку и принялась почесывать его за ушами и под ошейником, сверкающим искусственными бриллиантами.

– Это Майк, – сказала она. – Он датский дог.

– Я вижу, что не пудель.

– Мой пудель умер несколько лет назад, – рассеянно проговорила она. Потом с трудом улыбнулась. – Я очень скучаю по остальным своим животным. В городе я держу только Майка.

– Вот как.

– Обезьяна и лама находятся во Френдшипе. Попугай тоже.

– Во Френдшипе?

– Это семейное имение Мак-Линов. Сельское имение. Нед сейчас живет в нем.

– Ваш муж?

– Да. – Она попыталась улыбнуться, но лицо ее лишь исказилось гримасой. – Раньше на территории этого имения был монастырь, но я сомневаюсь, что Нед ведет монашескую жизнь. – Она вздохнула. – Сейчас я нахожусь в довольно затруднительном положении, мистер Геллер. Вы видите, что мы с Недом живем раздельно. Мы сейчас спорим с ним из-за того, что не можем решить, кто с кем разводится.

– Понятно, – сказал я.

– Развод меня не пугает, но дело в том, что он хочет оставить детей под своей опекой. А он очень болен, мистер Геллер. Он душевнобольной. К тому же алкоголик. Пусть эта маленькая потаскушка заберет его. Но мальчиков и Эвелин я ему не отдам.

– Эвелин? Вашу дочь тоже зовут Эвелин?

Она улыбнулась слабой, но гордой улыбкой;

– Да. Правда, раньше ее звали по-другому. При крещении мы нарекли ее Эмили, но несколько лет назад, когда у ее отца и у меня возникли маленькие проблемы, она восстала против своего имени и заявила, что должна иметь другое. Мое имя.

Она снова начала ласкать собаку. Большой коричневый зверь прижался к полу, его украшенный драгоценностями ошейник поднялся, словно обруч, наброшенный ему на шею.

– Миссис Мак-Лин, что вас побудило принять участие в деле Линдберга? Я знаю, что у вас репутация филантропки, но...

Она улыбнулась уголком рта и сделала неопределенный жест рукой, держащей сигарету, полный самоуничижения.

– Но кроме того, я глупая, пустая, стремящаяся к славе светская женщина, правильно, мистер Геллер? Обе оценки правильные. Однако моя озабоченность, мое сочувствие Линдбергам – важнее любых социальных соображений, искренних или эгоистичных. Понимаете, мистер Геллер, их ребенок к моменту этого преступления был самым знаменитым ребенком в мире. Когда-то и я была матерью ребенка, находящегося в таком же нерадостном положении. Впрочем, вы молоды и можете не помнить этого.

– Как ни странно, я помню, кажется. Вашего сына называли «миллиондолларовым ребенком», верно?

– Точнее «стомиллиондолларовым ребенком». Но я называла его Винсоном.

– Необычное имя.

– Так звали моего брата. Собственно, с этого все и началось, мистер Геллер. Мой брат умер в юном возрасте. Ему едва исполнилось семнадцать лет.

– Простите меня.

Она изогнула одну бровь фатальной дугой.

– Он погиб в автомобильной катастрофе. Правда, никто не был виноват в этом. Винсон любил быструю езду. В том году его любимой машиной была, кажется, «поуп толедо». У него была машина, которую он в один миг мог превратить из «родстера» с ковшеобразными сиденьями в солидный семейный автомобиль с большим крытым кузовом. Однажды он остановил машину, – она указала в сторону улицы и подъездной дороги, – ...убрал большой кузов, и когда дорожный полицейский, который преследовал его, заметил машину и подъехал, то почесал затылок и сказал, что готов поклясться, что именно за этой машиной он гнался, но у нее почему-то совершенно другой тип кузова.

Я вежливо улыбнулся.

Она усмехнулась, потом вздохнула.

– Мой красный «мерседес» Винсон любил не меньше. Он надевал защитные очки, садился в машину и выжимал из нее всю скорость, на которую она была способна. Я была с ним, когда... лопнула шина. Звук был похож на выстрел из пистолета. Мы ехали под уклон по направлению к Ханимэнз Хилл, впереди была река, и мы наехали прямо на перила моста. Я чуть не утонула. До сих пор хромаю... одна нога короче другой, – она покачала головой. – Он очень любил быструю езду.

Я не знал, что сказать, и поэтому промолчал.

Она посмотрела на меня своими синими грустными глазами.

– Поэтому я назвала моего первого сына Винсоном. Мне казалось, что благодаря этому мой брат как бы будет продолжать жить с нами. Мой Винсон родился в этом доме, и тут же все газеты окрестили его «стомиллиондолларовым ребенком». Даже наша собственная газета «Пост» называла его так.

Все это смутно было мне знакомо.

– У него случайно не было кроватки из чистого золота?

– Да никакое это не было чистое золото, – раздраженно проговорила она. – Ее подарил Винсону наш хороший друг, король Леопольд. Кажется, он был королем Бельгии.

– Ах, этот король Леопольд!

– Это был красивый и щедрый подарок, но золотым в нем было только покрытие... И все же газетчикам удалось превратить его в золотую колыбель баснословно богатого младенца. Тогда и начали приходить эти письма.

– Письма?

Она нетерпеливо помахала в воздухе рукой с сигаретой, от которой поднимался вьющийся дымок.

– Письма, телеграммы, даже анонимные телефонные звонки, хотя наш номер не был включен в телефонную книгу. Преступники желали получить «золотую кроватку» в качестве платы за то, что они не похитят моего ребенка.

– О-о!

Она покачала головой.

– Маленький Винсон не мог жить нормальной жизнью, его постоянно держали взаперти. Мы провели в ограде ток, вокруг дома патрулировали вооруженные охранники. Но, несмотря на все это, преступник сумел проскользнуть мимо охранников, поставил лестницу под окном детской – точно как в имении Линдбергов – и уже перерезал тяжелую металлическую сетку, когда нянька Винсона заметила его и закричала.

– Ваши люди поймали его?

– Нет. Они начали стрелять в воздух, и он убежал в темноту. Оставил лестницу и несколько следов, но выследить его по ним было невозможно. Так продолжалось несколько лет. На их угрозы похитить ребенка мы отвечали усилением охраны. Но в конце концов все кончилось.

– Как?