42

Когда я пришел к ней, она в белой пижаме стояла в дверях, прислонившись к косяку, небрежно держа в руке сигарету. Ее губы были поразительно алыми, а глаза поразительно синими под этими длинными ресницами.

– Привет, чужеземец, – сказала Салли.

– Привет, Элен.

– Думала, никогда не объявишься.

– Я не был уверен, что ты захочешь меня увидеть.

– Проходи и передохни малость.

– Спасибо. – Я снял шляпу и вошел, все еще чувствуя себя как во сне. Она закрыла за мной дверь.

В белой гостиной мы сели на софу. Салли подвинулась ко мне и положила ладонь на мою руку. Я сидел молча, уставившись куда-то пустым взглядом.

– Ты паршиво выглядишь, – сказала она.

– Я и чувствую себя паршиво.

Я попытался улыбнуться, но губы не слушались меня.

– Когда ты спал в последний раз? – спросила Салли.

– Я спал достаточно, правда.

– Ты имел в виду, что достаточно много отключался.

Я проглотил комок. Во рту было сухо, язык казался распухшим и шершавым.

– Ты разговаривала с Барни?

Она кивнула.

– Тебе не следовало отвлекать его. Он должен тренироваться, у него скоро бой. Никто не просил его.

– Не просил чего? Сидеть с тобой, пока ты напивался? Тащить тебя по лестнице и укладывать в кровать? Почему ты позвонил мне, Нат?

Теперь я сумел выдавить еле заметную улыбку.

– Барни уговорил меня. Она покачала головой.

– Ты не заслуживаешь таких друзей, как мы.

– Знаю, что не заслуживаю, – сказал я и зарыдал. Салли обняла меня за плечи. Я наклонился вперед и закрыл лицо ладонями. Она предложила мне свой платок.

– Такое поведение не очень-то достойно грубого копа, – сказал я, всхлипывая, – я так долго пребывал в этой пьяной истерике, до сих пор не могу прийти в себя.

– Зачем ты пьешь, Нат? Разве выпивка может успокоить человека?

Я выдавил что-то, похожее на смешок.

– Напиться допьяна – это единственный способ позволить мужчине заплакать. Ведь никто не осуждает пьяницу, рыдающего над своей кружкой пива.

– Я думала, что ты сильнее духом.

– Сегодня я трезв, как стеклышко.

Она придвинулась ко мне и взяла за руку.

– Пойдем в постель.

Я резко замотал головой.

– Нет, нет! Это не поможет... это не поможет.

– Успокойся, Нат. Мы просто ляжем, будем рядом. Что скажешь?

– Я чертовски устал и сразу же засну.

– О'кей. Что может быть лучше дневного сна в воскресенье?

Ощущать себя на атласной простыне было замечательно, на какое-то мгновение мне показалось, что я никогда не покидал эту комнату.

– Ты ее любил, Нат?

Да, она говорила с Барни. Я не должен был выкладывать все этому боксеру. Черт бы его побрал. Храни его Бог.

– Не знаю, – ответил я. – Она не была... она не была похожа на тебя, Салли, эта маленькая деревенская девушка.

– А я всего лишь образованная маленькая деревенская девушка, Нат.

Мне почти удалось заставить себя улыбнуться.

– Луиза была немного похожа на тебя. Она могла бы стать такой, как ты, если бы получила шанс в своей жизни, Элен. Правда, она не была такой умницей и такой удачливой, как ты. Вы обе нашли возможность вырваться с фермы. Но ты нашла лучший путь.

– Ты любил ее, Нат?

– Не знаю. Наши отношения не зашли так далеко, правда.

– Ты спал с ней?

Я раздумывал, как много Барни ей рассказал.

– Нет, – ответил я. Она улыбнулась.

– Ты не умеешь врать, Геллер.

– В любом случае наша близость была бы недолгой. Но дело не в этом. Это милое, маленькое создание, которое бил отец, но еще больше муж. Потом она связалась с дурной компанией, но вскоре появился я. И она доверилась мне, а я... черт побери, я убил ее...

Салли тронула мою руку.

– Ты никого не убивал.

– Я сам привел девушку к этому сукину сыну. Привел за тысячу долларов.

Деньги пришли в конверте со множеством марок в следующий понедельник. Это был толстый конверт, набитый двадцатками. Я швырнул его о стену, купюры посыпались, словно зеленые конфетти. Позднее, в один из моих редких трезвых моментов, я их собрал и положил в новый конверт. Деньги есть деньги, не имеет значения, откуда они приходят. Сейчас они лежат в банке, на моем депозите. Я заработал их... Каждый может подтвердить, что заработал.

– Не требуй от себя невозможного, Нат! – сказала Салли. – Ты не мог знать, что этот человек ей не отец.

– Я должен был проверить его. Уже второй раз за последнее время ко мне приходят с улицы и рассказывают байки, и я заглатываю крючок, леску и грузило. Я постоянно оказываюсь в дураках. Сообразительность моя меня подводит. Не удивляйся, если какой-нибудь малый еще до конца лета продаст мне «Ригли-билдинг».

Салли с улыбкой заметила:

– Ты снова начинаешь говорить, как Нат Геллер, нравится тебе это или нет. Я вздохнул.

– Со мной будет все в порядке, когда я выкарабкаюсь из этого. А я выкарабкаюсь. Уже то, что я здесь, – хороший признак.

– Думаю, ты прав.

– Я выйду из запоя, обещаю тебе. Я много повидал парней, сидящих в подворотне в лохмотьях, прихлебывающих из бутылки в пакете[62]. Я сумею взять себя в руки.

– Верю, ты же не самоубийца, Геллер.

– Самоубийцей был мой отец.

– Может быть, именно поэтому ты так не поступишь.

В субботний полдень я несколько часов сидел в офисе шерифа графства Де Кальб, давая показания. В городке было известно, что бывший муж Луизы Сет Пирсон сходил с ума от ревности, ярости и тоски по сбежавшей жене, хотя никто не предполагал, что все зайдет так далеко. Я ничего не рассказал им о том, как удалось вытащить Луизу из преступной жизни. Они знали только то, что Пирсон под видом Джошуа Петерсена пришел ко мне с просьбой найти его «дочь». Настоящий же Джошуа Петерсен, оказывается, умер несколько месяцев назад.

Эта история нашла некоторое отражение в чикагских газетах, но на заметку мало кто обратил внимание. О преступном прошлом Луизы не знали, иначе история заслужила бы более пристальное внимание обывателей.

– Луиза очень удивилась, – проговорил я, качая головой, – что фото, на котором она была снята со своим мужем, попало ко мне от ее отца. Но я не обратил на это внимания. Очень уж хотел заработать эту тысячу баксов.

– Перестань корить себя! Судьба этой девушки была предопределена. Ты не в силах был что-то изменить. Есть вещи, Нат, которые нам неподвластны, их нельзя контролировать. Ты всего лишь человек.

– Я полицейский. Детектив.

– Да, верно. Именно потому что ты детектив, тебе и хочется в хаотичном мире навести порядок. Но это невозможно. Будь к себе справедливым. Ты же спас жизнь Дж. Эдгару Гуверу, во всяком случае, спас его достоинство.

– Тебе и это рассказал Барни?

– Да. И ты проделал все блистательно, разве не так, Геллер?

– Десять Гуверов не стоят ее одной.

– Да, на этот раз что-то у тебя не сработало, жизнь играет по-своему. – Она встала с постели, подошла к окну и показала наружу: – Ты не успеешь опомниться, как наступит зима, и богатые бездельники с Голд-Коаст наденут норковые пальто, в то время как всего в нескольких кварталах отсюда люди будут замерзать на улицах. Это справедливо?

– Нет. Но разве тебе не хотелось изменить это?

– Хотелось, в меру своих скромных сил. Но я не собираюсь выбрасываться из окна, как и не собираюсь выбрасывать в него свое норковое пальто или отдавать его какому-нибудь бродяге. Не желаю я и рыдать над своим пивом.

– А что же ты собираешься делать?

– Выжить, не создавая себе никаких проблем. Выполнять мою работу хорошо, как только могу. Помнишь свои советы?

Я улыбнулся.

Она отошла от окна и присела на кровать.

– Перестань себя упрекать. Лучше расскажи о встрече с Диллинджером.

Да, Барни действительно рассказал ей все.

–Я просил маленького сукина сына держать это в секрете.

– У тебя секреты от меня, Геллер?

Я рассказал ей о том, что Коули притворялся, делая вид, что Салливан, которого я встретил, обманывал меня, называя себя Диллинджером. Громкая шумиха в газетах вынуждала считать смерть Диллинджера истинной. Но что на самом деле думали об этом Коули, Пурвин и даже Гувер, – мне было неведомо. В любом случае они либо подозревали, либо понимали, что Диллинджер все-таки жив. Но придерживались официальной версии о смерти Диллинджера. Мертв ли он, вернется ли к преступной деятельности, изменив облик и под другим именем, чтобы потом действительно погибнуть в какой-нибудь заварухе, – в любом случае все это их устраивало.

Их шансы скрыть настоящее положение вещей были не так уж плохи. Да и Диллинджеру было на руку, что его считали мертвым. И если он выжил в той автоматной перестрелке у «Бэнкерс билдинг», то будет вести себя чертовски осторожно, чтобы не «засветить» свое новое обличие и имя.

Коули согласился сохранить мое имя в секрете – никто никогда и не узнал о моей роли в этом деле, как и не узнали, что сорвано было похищение Гувера. Прессе преподнесли (и она это заглотнула) следующее: будто Гувер, Пурвин и Коули, направляясь в «Континенталь-Банк», случайно подверглись нападению с целью ограбления. Слухи о том, что в этом деле были замешаны известные враги общества, доходили до газет, но подразделение расследований не подтверждало этого. Не сумев захватить преступную группу, включавшую Баркеров, Флойда и Карписа, ребята из подразделения выглядели бы последними олухами, поэтому они и умолчали об именах. Члены «банды», по официальному сообщению, остались неопознанными.

Газеты писали: «Джи-мены в Лупе вступили в перестрелку». Гувер в этих сообщениях выглядел как главный герой события.

Меня это не задевало. Достаточно было того, что мое имя в газеты не попало, поэтому Диллинджер-Салливан, если он выжил, не мог обвинить меня в предательстве, хотя, конечно, мог кое-что подозревать. Никто меня там не видел, несмотря на то что я высунулся из двери, чтобы сделать несколько выстрелов поверх головы Нельсона в конце драки. Диллинджер мог знать только то, что знали все остальные: я удрал с девушкой. Правда, в отличие от них, он знал, почему я удрал.

Для Нельсона и его банды я оставался Джимми Лоуренсом.

Фрэнк Нитти прислал за мной в понедельник после полудня, чтобы узнать, что в действительности произошло у «Бэнкерс билдинг». Когда я рассказал ему, как удалось разрядить ту ситуацию, Нитти остался доволен мною и взъярился на всех других.

– Выкрасть Гувера! Безмозглые ублюдки. Я твой должник, Геллер.

– Нет, Фрэнк, вы мне ничего не должны. Никаких больше долгов между вами и мной в любом виде.

– Что ты имеешь в виду, парень?

– Я попросил об одолжении, и вы помогли, но в то же время использовали меня, чтобы навести на Дока Морана. Я был с ними, Фрэнк, когда его убили. И стал соучастником, как и тогда, когда ребята Сермэка пытались вас застрелить. Не забыли?

– Пока не перестану дышать, не забуду. Моран был давно уже мертв. Ты не смог бы ничему воспрепятствовать.

– Ну так вот. Я ничего вам не должен, и вы ничего не должны мне. Никаких обязательств, О'кей?

– Конечно, парень. Но мне все же хотелось бы оказать тебе последнюю любезность.

– Что именно?

– Я собираюсь распространить слух, что Джимми Лоуренс отправился купаться в цементных башмаках. Это необходимо сделать, чтобы удержать сумасшедших ублюдков от попыток найти тебя.

– Я оценю это, Фрэнк.

– О'кей. И ты мне ничего не должен. Да, Геллер...

– Что?

– Побрейся и прими ванну. От тебя несет, как из пивной бочки.

Хороший совет, трогательный.

И сегодня, почти неделю спустя, я воспользовался им. Принял ванну, побрился и пришел к Салли.

– Все пройдет, Геллер.

– Я часто вижу в снах ее глаза, мертвые глаза... Вот почему я продолжал пить. Отключаясь, не видел снов...

– Ш-ш-ш...

– Элен.

– Да?

– Почему ты не удержишь меня?

– Потому что не смогу этого сделать...

Она прижала меня к себе, и я заснул. Без сновидений.

Вскоре после закрытия Выставки в ноябре Салли уехала. Она была очень расстроена всем происшедшим. Это была наша последняя ночь вместе – последняя ночь нашего долгого пребывания вместе. Она выглянула в окно на Голд-Коаст и сказала:

– Сегодня полностью разобрали «Столетие прогресса». Они сорвали флаги, снесли уличные фонари, разобрали стены. Началось с охотников за сувенирами, а закончилось массовым вандализмом. Это было ужасающее зрелище. Нат... Нат! Почему на этот раз ты не удержишь меня?

Я удержал ее, в последний раз.

Мы никогда больше не были вместе, но остались на долгие годы друзьями. Салли несколько раз выходила замуж. По-прежнему занималась шоу-бизнесом и пронесла свой танец с веером и «пузырем» через всю жизнь. В тридцатые годы Салли принимала активное участие в общественной и политической жизни, даже закончила колледж, получив диплом. Незадолго до ее смерти в 1979 году я разговаривал с ней по телефону: удивлялся, как ей удается до сих пор оставаться такой неутомимой.

– Не удивляйся. Геллер, – отвечала она, – просто делаю то, что мне все еще нравится делать. Все это лучше, чем просто заниматься вышиванием на пяльцах.

Когда она умерла, я послал венок с надписью: «До свидания, Элен». Я не поехал на похороны – они проходили в Калифорнии, а я находился во Флориде и вообще старался избегать похорон.

Что же касается остальных героев изложенных событий, то за некоторыми я мог проследить, другие же скрылись с моего горизонта, но, думаю, все еще находят место в истории «подлинных преступлений».

Я вспоминаю, в каком оцепенении находился, когда прочитал в газете подробное описание второй, и последней, встречи инспектора Сэма Коули и «Детское личико» Нельсона.

В ноябре 1934 года Коули с агентом ФБР наткнулись на Нельсона, его жену и Джона Поля Чейза. Их автомобиль застрял, испустив дух от пуль, полученных немного раньше в перестрелке с несколькими федами. Коули из кювета обменивался огнем из автомата с Нельсоном, который медленно приближался к нему. Несмотря на то что Коули несколько раз попал в Нельсона, тот продолжал стрелять, сметая все на своем пути. Очередь из его автомата разорвала Коули пополам. Очевидец этой перестрелки – строительный рабочий – рассказывал позже, что это было точь-в-точь, как у Джимми Кэгни[63].

Затем Лестер Джиллис забрался в машину и попросил свою жену сесть за руль. «В меня попали», – сказал он. В нем оказалось семнадцать пуль. Хелен и Чейз оставили его труп в дренажном кювете.

Хелен дала показания против Чейза и получила уменьшенный срок. Чейза отправили в Алькатрас[64].

Док Баркер был схвачен в Чикаго в январе 1935 года на Пайн-Гроув во время вечерней прогулки. Взял его Пурвин. Док не был вооружен, и когда Пурвин спросил, где его револьвер, тот ответил: «К сожалению, дома, но оружию там не место».

Ма и Фред занимали двухэтажный белый коттедж на Лэйк-Вейр во Флориде. Когда феды окружили его и потребовали сдачи, кто-то из дома открыл стрельбу, и агенты изрешетили коттедж пулями. В теле Фреда нашли одиннадцать пуль. В Мамочку угодили три. Естественно оба были мертвы.

До этого никто никогда не слышал о Ма Баркер, и подразделению расследований досталась просто мертвая старая женщина. Но ребята, занимающиеся у Гувера аналитической работой, сочинили легенду о «кровавой маме», превратив Мамочку в мозг банды. Это позволило избежать обвинений в убийстве престарелого ничтожества и в глазах общественного мнения поднять престиж ФБР. Имя Ма Баркер никогда не значилось в списке «врагов общества», ей никогда не предъявлялись обвинения в совершении каких-либо преступлений. Просто она была мамой из Озарка, которая любила своих мальчиков.

В июне 1939 года Док совершил неудачную попытку побега из Алькатраса. Меткий выстрел охранника оборвал его жизнь.

Долго отсутствовавший муж Ма Джордж Баркер похоронил сыновей и жену в открытом поле неподалеку от своей бензоколонки в маленьком городке в Оклахоме, перед которой любил сидеть, прислонившись к стене, и слушать по радио народную музыку.

В октябре 1934 года «Красавчик» Флойд, пытаясь спастись от преследования в чистом поле в Огайо, был смертельно ранен градом пуль из винтовок и автоматов специального подразделения агентов Пурвина. Пурвин, наклонившись над умирающим, пытался узнать, является ли он «Красавчиком» Флойдом.

– Я Чарлз Артур Флойд, – ответил он. Заявил, что в бойне в Канзас-Сити не принимал участия. Затем проклял Пурвина и отдал Богу душу.

Не знаю, что сталось с «девочками» Хелен, Полой, Долорес. Но слышал, что у Долорес от Карписа родился мальчик.

Сам Карпис стал особой мишенью Гувера, который считал его инициатором и организатором попытки похищения. Комплексуя от того, что не имел полицейского прошлого, никогда не участвовал в настоящем деле и не осуществил ни одного ареста, Гувер «организовал» свое участие в бескровном захвате Карписа в Новом Орлеане в мае 1936 года. После того как дюжина агентов налетела на Карписа и обезвредила его, вошел Гувер, чтобы надеть на него наручники. Но никто не позаботился захватить их, и тогда один из агентов, сняв с себя галстук, предложил использовать его вместо наручников. Карпис отправился на отсидку в Алькатрас, вел себя в заключении примерно и после освобождения был депортирован в Канаду, где и умер в 1979 году.

Теперь о копах. Капитан Стеги ушел в отставку и через несколько лет умер. То же самое случилось и с О'Нейли. Заркович, однако, стал шефом детективов в Восточном Чикаго, и затем шефом полиции. Пережил различные расследования Верховного суда, реорганизации и реформы администрации и работал до самой своей смерти в 1969 году. Он никогда не хвастался своей ролью в ликвидации Диллинджера, только скромно пояснял: «Я всего лишь делал свою работу».

Полли Гамильтон на несколько лет выпала из поля моего зрения, но в сороковых годах объявилась в Чикаго, работала в бюро обслуживания «Амбассадор Ист-Отель». Ходили слухи, что она делает больше, чем разносит поздними вечерами закуску и содовую, поскольку одно время снимала хороший, удобный для развлечений номер на Голд-Коаст. Жила в Олд Таун, вышла замуж, все еще работая в отеле, но в 1969 году умерла от рака языка.

Анна Сейдж, несмотря на обещание Пурвина, все же была депортирована. В 1938 году обозленная Анна погрузилась на поезд на станции Ла-Саль-стрит, следующий на Эллис-Айленд[65]. Хэл Дэвис рассказывал мне, что видел человека, который провожал ее, подавал ей вещи, успокаивал ее. Это был Заркович. Но прежде чем отплыть, она пообещала репортерам: «В один прекрасный день я раскрою поразительные факты об убийстве Диллинджера. Они не смогут воспрепятствовать моему возвращению, – однажды я еще вернусь!»

Но Анна не вернулась. Долгое время она заправляла ночным клубом в Румынии и снова пообещала обнародовать «настоящую историю» о том, как был застрелен Диллинджер. Но в апреле 1947 года Анна Сейдж была найдена мертвой на обочине дороги в Румынии. Причина смерти осталась тайной.

Луи Пикета в конце концов лишили права заниматься адвокатской деятельностью; в 1936 году он был осужден на два года и направлен в Левенворт. Вернулся в адвокатуру в 1938 году, старался не заниматься юридической работой на стороне. По-прежнему имея друзей на высоких постах, в январе 1951 года президентом Труменом был реабилитирован. И в суде Иллинойса он был бы восстановлен, если бы в декабре того же года не умер.

Общественное мнение, сложившееся вокруг стрельбы в «Байограф», сделало Мелвина Пурвина и его агентов героями общества. Пурвин уволился из подразделения в 1935 году, после того как Гувер, очевидно из ревности, нанес ему удар, провалив обещание, данное Пурвином Анне Сейдж об отмене депортации. К тому же Гувер убедил министра юстиции Куммингса отклонить разрешение на съемку в Голливуде фильма о приключениях Пурвина. Поэтому «Малыш» Мел – «самый знаменитый оперативник в самом знаменитом правоохранительном агентстве Соединенных Штатов» – нанялся в качестве оратора «Пост тоастес джуниор джи-мен корпс», появляясь в рекламных комиксах в субботних страничках юмора. Работал на радио диктором ориентированных на ФБР программ, был автором сценариев, случалось, даже практиковал как юрист. Во время второй мировой войны служил полковником в офисе военных преступлений. Но кончил тем, что, вернувшись домой, в Южную Каролину, возглавил местную радиостанцию.

Затем, в 1959 году, одно из самых знаменитых дел Пурвина, хотя и запоздало, но с большим шумом было пересмотрено. Судья освободил Роджера Тоуи, объявив, что дело о киднеппинге, в котором его обвинил много лет назад Пурвин, было сфабриковано представителями преступного мира. Через двадцать три дня после освобождения Тоуи был убит бандитской шайкой.

Мелвин Пурвин, как позднее говорили, с болезненным интересом читал каждую газету и журнал, где сообщалось об этом деле. В то же время он страдал от душевной депрессии, в связи с чем принимал электрошоковую терапию. 29 февраля 1960 года он выстрелил себе в голову из автоматического пистолета сорок пятого калибра.

Некоторые репортеры поспешили заявить, что это был тот самый пистолет, из которого он «застрелил» Диллинджера. Конечно, не Пурвин стрелял в тот вечер, и ни он, ни кто-нибудь другой не смогли бы убить настоящего, подлинного Диллинджера.

Нет, любитель оружия Пурвин просто выбрал из своей обширной коллекции хромированный пистолет сорок пятого калибра, который, как он знал, не подведет его.

Я отреагировал на смерть Пурвина с печалью, вовсе не питая к нему неприязни на самом деле. Он определенно не был трусом – встречался лицом к лицу с «Детским личиком» Нельсоном, «Красавчиком» Флойдом, Волни Дэвисом, Доком Баркером и другими и одерживал верх. Он даже провел ряд расследований после происшедшего в «Байограф». Но преступный мир Пурвина все-таки использовал. И одно из его самых знаменитых дел – как это случилось и с Тоуи – оказалось шитым белыми нитками.

В октябре 1959 года в детективное агентство «А-1» пришло письмо, адресованное Натану Геллеру для передачи Джимми Лоуренсу.

В нем говорилось:

«Спи спокойно. Я больше не точу зуб и решил не сводить счеты. Надеюсь, что ты еще жив».

Письмо было подписано «Дж. Д.»и не имело обратного адреса, только калифорнийский штемпель стоял на конверте.

Позднее я узнал, что более пространное письмо было отправлено в индианаполисскую «Стар» с фотографией седовласого мужчины, который мог бы быть «Диллинджером, двадцать пять лет спустя». Еще одно письмо получил Эмиль Ванатка, владелец «Литтл Богемия лодж» Маленькой Богемии, в котором находился музей Диллинджера. Оба письма содержали информацию об Анне Сейдж, Джимми Лоуренсе и Диллинджере, не известную широкой публике.

Не знаю, может, письмо ко мне пришло от того же старого малого, который написал в «Стар» и Ванатке. Но, возможно, и Мелвин Пурвин получил подобное послание, но несколько позже – в начале 1960 года.

Думаю, и Джон Эдгар Гувер получил аналогичное письмо. В любом случае, эта мысль вызывает у меня улыбку. В начале шестидесятых годов знаменитая коллекция дьявольских памятных предметов еще не была передана в музей ФБР, а находилась в приемной Гувера, где посетители ожидали разрешения пройти в его кабинет. И каждый день Гувер проходил мимо горячо любимых им экспонатов – напоминаний о том триумфальном вечере у «Байограф»: соломенной шляпы, фотографии Полли Гамильтон, очков в золотой оправе, запечатанной в целлофан сигары «Ла Корона-Бельведер». И, конечно, копии знаменитой гипсовой посмертной маски Диллинджера, которую гробовщики-практиканты сняли когда-то в морге Кук Каунти.