КЭРРИ. 1927 — 1928

Остров Уэлфер. Грязь. Мерзость. Крысы размером с домашнюю кошку. Отвратительная пища. Переполненная камера. И сокамерницы — с набором всех мыслимых болезней. Вши. Клопы. Блохи. Гонорея. И надзирательницы, так и выискивающие взглядами тех, кто послабее и не может постоять за себя.

Наука выживания здесь давалась Карри с трудом. Через две недели после прибытия она впервые испытала на себе весомость старосты камеры — какой-то простоволосой деревенщины со злыми бегающими глазками.

Была ночь, и Кэрри пыталась уснуть, лежа в битком набитой камере на неудобной койке. Внезапно она ощутила, как на нее наваливается какая-то тяжесть и чьи-то руки начинают шарить по ее груди.

— Какого черта! — Легкая дремота тут асе слетела с нее.

— Заткнись и лежи тихо, — негромко предупредила ее рыжая баба, вдавливая тело Кэрри в тощий матрац. — Сейчас мой палец оттрахает тебя так, как не удавалось еще ни одному парню.

— Убирайся! — зашипела на нее Кэрри. Рыжеволосая староста камеры была поражена.

— Да ты смеешься?! Любая из здешних девчонок дала бы отрезать себе левую сиську, только бы я ее приласкала. — Большим и указательным пальцами она принялась тереть сосок левой груди Кэрри. — Я же хочу сделать тебе приятное.

Кэрри удалось освободиться из-под нее и соскочить с койки на пол, где она присела на корточки, оглядываясь по сторонам.

— Убирайся от меня, слышишь? Оставь меня в покое!

— Тупая чернушка. Ты сама не знаешь, что тебе нужно. Вот уж не думала, что наступит такой день, когда от меня отвернется грязная черномазая потаскуха.

— Я не сплю с женщинами, — сплюнула Кэрри. Она могла бы еще добавить: причем с такими жирными, с такой сальной кожей, зловонным дыханием и, по слухам, с пристрастием к наркотикам.

— Все когда-нибудь начинается с первого раза, — продолжая ее уговаривать, не отступала рыжая. — Если не хочешь навредить себе, не отказывайся от моих услуг. Ясно, чернушка?

Кэрри передернула плечами.

— Подыщи себе кого-нибудь другого. Мне ты не нужна.

Произнося эти слова, Кэрри отдавала себе отчет в том, что на них все не закончится. Так оно и вышло. На следующий день с ней никто не захотел разговаривать. Прошел слух, что Кэрри обидела старшую, а для сидевших в камере женщин этого было более чем достаточно. Кому нужны неприятности? Так что на утро ее никто не замечал. Она как бы прекратила существовать для окружающих. До этого остров Уэлфер был отвратителен сам по себе. Теперь он сделался непереносимым.

По ночам Кэрри лежала на койке, не имея возможности заснуть, полная страхов, абсолютно одинокая и почти готовая сдаться. Она уже не видела в своей жизни особого смысла. За какое преступление она находится здесь? Почему Господь оставил ее?

Снова и снова размышляла она о том, какой могла бы быть ее жизнь. И невольно она сравнивала свои мечты с тем, что есть, с тем, в кого превратилась она сама. Рыжая оказалась права: грязная черная потаскуха, вот что она теперь такое. Вскоре Кэрри начала строить планы относительно того, как одним махом покончить со всем этим, и именно мысли о смерти давали ей силы жить.

Однажды в банный день, когда Кэрри вошла в душевую, там сразу же наступила необычная, неожиданная тишина. Женщины окидывали ее странными взглядами, кое-как набрасывали на себя одежду и торопились побыстрее выйти.

Кэрри охватило предчувствие беды. Но за последнее время это предчувствие стало такой неотъемлемой частью ее жизни, что она не обратила на него никакого внимания. Взяв в руку кусок карболового мыла, она принялась яростно растирать им свое тело: под мышками, между ног. Стремление оставаться чистой превратилось в некую навязчивую идею.

— Привет, чернушка.

В душевую вошла Рыжая, ее сопровождали еще четыре женщины.

За прошедшие с той ночи в камере шесть дней — первые обращенные к Кэрри слова.

— А знаешь, — Рыжая оскалила в усмешке зубы, вылезая из тюремного платья, — я решила не держать против тебя зла — ты же такая глупенькая. — Сняв лифчик, она обеими руками приподняла свои мощные груди. — Я хочу, чтобы ты их пососала, — скомандовала она.

Положив на деревянную скамеечку мыло, Кэрри попыталась выскользнуть из обложенной кафелем кабинки для душа.

— Не стоит так торопиться, ласточка моя. Двое ее подруг, каждая со своей стороны, двинулись в кабинку.

— Положите ее на пол, — послышался новый приказ старосты, — и раздвиньте ей ноги.

В сопротивлении не было ни малейшего смысла. Все четверо навалились на Кэрри, распластали ее на покрытом плиткой полу. Рыжая улыбалась.

— А теперь, дурочка, из чистой доброты хочу научить тебя одной-другой интересной штучке.

В такой позе они продержали ее более часа, по очереди пихая ей в лоно все, что попадалось им под руку. А под конец Рыжая уселась на Кэрри верхом и принялась яростно мастурбировать.

Выходя из душевой, женщины громко смеялись. Веселенькое получилось сегодня утро!

Кэрри была неподвижна. Лежа на спине, она смотрела, как капля за каплей падает из душа вода, и беззвучно призывала к себе смерть. С нее хватит. И после этого жить? Нет, она готова к тому, чтобы жизнь ее тут же закончилась.

Часа через два се обнаружила надзирательница лежащей в той же позе, посиневшую от холода, с кровью на бедрах.

— Боже милостивый! Кто это с тобой сделал? Кэрри ей не ответила. Не произнесла она ни слова и в последующие две недели, без всякого движения лежа на койке в тюремной больнице. Все-таки там немного лучше, чем в камере.

Когда ее выпустили из больницы, она также молча вернулась к своим сокамерницам. Те старались не встречаться с нею взглядами и по-прежнему не обращались к ней ни с единым словом. Кэрри это больше не волновало.

Она вырабатывала в себе новую черту характера. Ненависть. Это сильное, всезахватывающее чувство; в изредка сотрясавшая ее нервная дрожь служила для окружавших Кэрри предупреждением держаться подальше.

В один из дней она приняла решение. Когда она выйдет отсюда, то для разнообразия сама займется своим будущим. Она станет самой крутой, самой неотразимой, самой опасной и самой преуспевающей в своем деле профессионалкой.

Зима уже полностью вступила в свои права, когда Кэрри наконец вышла за ворота тюрьмы. Она провела на острове шесть месяцев — в два раза дольше, чем гласил приговор, но на Уэлфере никогда особенно не кичились заведенным в канцелярии тюрьмы порядком. Кэрри похудела на восемнадцать фунтов, а это означало, что теперь от нее остались только кости, обтянутые посеревшей от плохого питания кожей. Волосы на голове коротко острижены — меньше проблем со вшами.

Стоя на борту парома, перевозившего ее через Ист-Ривер, Кэрри в своем легком летнем платьице дрожала от холода. В кармане у нее были положенные каждому выходящему на свободу десять долларов, но Кэрри очень надеялась на то, что Флоренс Уильяме сохранила все ее пожитки, среди которых лежала и небольшая шкатулка с шестьюстами долларами — ее сбережениями.

У причала прибытия парома дожидалась группа сутенеров, с нетерпением ловивших тот момент, когда можно будет приступить к отбору подходящих девушек. Сходящих по трапу они осматривали взглядом мясника. С заинтересовавшими их вступали в переговоры. Власти были прекрасно осведомлены о регулярно проходящей здесь церемонии, но, похоже, она никому не причиняла никаких неудобств. В конце концов, те, кто превращался в шлюх, оставались ими навсегда. Так что даже полиция предпочитала закрывать глаза на происходившее у причала.

Кому же повезет? Кто уляжется спать сегодня вечером в удобную постель, кому купят новый туалет, кого накормят нормальной горячей человеческой едой, дадут возможность зарабатывать деньги немедленно?

Кэрри отдавала себе отчет в том, что происходит у нее на глазах. Самой распространенной шуткой на острове было: кто из сутенеров окажется счастливчиком на этот раз? С выходившими на свободу женщины передавали свои послания: «Если Рэг Бэгс придет, хлопни его от моего имени по спине!» или «Отправляйся следом за похожим на крысу недомерком, и когда он будет садиться в свою желтую машину, воткни ему в спину еще один нож! Грязный подонок заслужил этого сполна!»

Кэрри посмотрела по сторонам. Она не привлекала к себе особого внимания, зная, что выглядит неважно. Сделав глубокий вдох, Кэрри выпятила вперед грудь. В результате к ней приблизился какой-то довольно смуглый белый, оглядел ее с ног до головы и пробурчал:

— Подыскиваешь работу, чернушка?

Слово «чернушка» Кэрри не понравилось. Она покачала головой.

— Брось. — Мужчина нагловато усмехнулся. — Тебя здесь больше никто не спросит.

Глаза ее сузились.

— Видел бы ты, что у меня между ног, ты бы заговорил по-другому, тоже мне, белый лебедь.

Она повернулась к нему спиной и тут же увидела того человека, которого искала. Ошибиться было невозможно. Высокий. Чернокожий. Абсолютно лысый. В белоснежном костюме и кепочке из меха. На острове Кэрри приходилось неоднократно о нем слышать, теперь она знала о нем все. Его прозвали Белый Джек, и работал он на Мэй Ли, хозяйку самого известного в Гарлеме борделя для черных.

Белый Джек стоял, облокотившись на сверкающее крыло своей новой машины, жуя длинную тонкую сигару. Ни одна из сошедших на берег женщин не привлекла его внимания. Да это и понятно — выглядели они все просто жалко.

Кэрри приблизилась к нему с самым беззаботным видом, какой могла только изобразить.

— Извините, мистер, — храбро проговорила она, — не прокатите ли вы меня на своем авто?

Он окинул ее взглядом, ленивым, неторопливым. Дважды — вдруг он все же упустил в ней что-то?

— Вам лучше обратиться к кому-нибудь еще, крошка, — прогудел он абсолютно без всякого интереса.

— Мне исполнилось шестнадцать только на прошлой неделе, — скороговоркой сообщила ему Кэрри. — Сладких шестнадцать, я чернее ночи, молода, и кровь у меня горячая — как раз то, что вам нужно. Я работала у Флоренс Уильяме, я вовсе не новичок какой-нибудь.

— Но и особенного в тебе ничего нет.

— А может, стоит попробовать? — Руками она начала поглаживать свое тело. — Если меня приодеть и подкормить, то вы получите просто чемпионку. Так как, не дадите мне шанс?

— Мы с мадам Мэй представляем определенный класс, детка. Класс. Так что иди и трясись где-нибудь в другом месте.

Она смотрела на него, и сладкая улыбка медленно сходила с ее лица. Из глубины души начинала подниматься та самая ненависть, которую она взрастила в себе на острове. Кэрри так хотелось выплеснуть на него весь запас. Но она сдержала себя. Пожав плечами, зашагала прочь.

Поймав ее за руку, Белый Джек остановил Кэрри.

— Хочешь место горничной?

Она вырвала свою руку, вновь устремляясь в сторону. Горничная! Один смех! Для нее, для Кэрри, обратной дороги не было.

— Эй! — Он шагал следом за ней.

Кэрри остановилась, давая ему возможность нагнать ее. Она почувствовала, что в нем наконец-то пробудился интерес.

— Ты и в самом деле работала у Флоренс Уильяме?

— Можешь это проверить. Кроме меня там была еще девушка, которую звали Билли и еще два белых цыпленка.

— Гм. — Он выпустил ей в лицо длинную тонкую струю дыма. — Хочешь попытаться понравиться мадам Мэй? Кэрри знала, когда можно идти напролом.

— Тебе я понравилась, значит, понравлюсь и ей. Каждый знает, что именно так все это и делается.

— Какая сообразительная. — Он улыбнулся. Она тоже растянула уголки рта, хотя в глазах ее и намека на улыбку не было.

— И такая молодая.

— Забирайся в машину.

— Само собой, Джек.

— Откуда тебе известно мое имя?

— На острове оно известно всем — ты ведь и на самом деле шишка.

Улыбка его стала шире.

— Смотрите-ка, она знает, когда говорить нужные слова.

— Она знает также и когда лучше помолчать. Белый Джек захохотал.

— Черт возьми, я нашел-таки девушку, которая не лезет за словом в карман! Кэрри тоже засмеялась.

— Ты нашел ее.

Ее искупали в ванной, обтерли дезинфицирующими составами, уничтожили вшей, накормили. Затем ее тщательнейшим образом осмотрел врач. После этого Кэрри одели в розовый атласный халатик и тут же отправили работать.

Мадам Мэй, женщина одного роста с Белым Джеком, возбуждала желание с первого взгляда; ее иссиня-черная кожа удивительно контрастировала с белокурым париком. Она и сама не гнушалась работы — когда ей этого хотелось — и брала со своих нечастых клиентов фантастические суммы. Настоящей проституткой она стала в двенадцать, сейчас же ей уже рукой было подать до сорока.

Кэрри она возненавидела с первого взгляда, хотя и поняла тут же, что для дела новенькая будет незаменима.

— Если тебе так хочется, пусть работает, — сказала она Белому Джеку. В этом вопросе Кэрри оказалась права. — Но лучше бы тебе держаться подальше от ее трусиков, — тут же предупредила его Мэй, — я вовсе не собираюсь делиться тем, что имею, с каким-то ребенком.

Тот деланно засмеялся.

— У меня и в мыслях такого не было, мама!

— Черта с два!

— О, брось! Неужели ты думаешь, что я стану возиться с ней, когда у меня есть ты?

— Я думаю, что ты станешь возиться с любой живой тварью, если дать тебе волю.

Кэрри была уверена в том, что ее ждет успех. Финансовая сторона соглашения пока ее нисколько не волновала — прежде всего необходимо утвердить свое положение. Для начала ее полностью устраивали пятьдесят процентов того, что платили клиенты, остальное шло мадам Мэй. Она забрала свои вещи от Флоренс, приятно удивленная тем, что шестьсот долларов оказались в целости и сохранности. Флоренс предложила ей даже остаться у нее, но Кэрри отказалась. У мадам Мэй дело поставлено куда с большим размахом, и Кэрри стремилась, прочно став на ноги, не давать себе в работе ни малейшей передышки. Она вступила в игру под названием «деньги», приняв решение стать по-настоящему богатой.

Клиентура у мадам Мэй была гораздо более разнообразной, чем у Флоренс Уильяме. Бизнесом занимались десять весьма работоспособных и прилежных девушек: еще две негритянки, пуэрториканка, три блондинки, толстая мексиканка, китаянка и лилипуточка Люсиль, с симпатичным личиком и безукоризненно сложенная.

Чтобы зарекомендовать себя должным образом, Кэрри должна была не щадить себя. Но честолюбия ей не занимать. Она хотела стать лучшей.

Начиная с самого первого, все ее клиенты становились постоянными. Кэрри знала, как нужно себя вести, чтобы мужчина почувствовал себя мужчиной. Они приходили к ней со своими вялыми членами, приносили ей свои проблемы и горести, а на улицу выходили свежими, уверенными в себе и до одури натрахавшимися.

Она ненавидела каждого из них.

Они ее любили.

Люсиль была единственной девушкой, вступавшей с Кэрри в разговоры. Остальные не могли взбавяться от подозрений и ревности — Кэрри отбивала у них клиентов.

— Я здесь уже пять лет, — делилась с нею Люсиль. — Белый Джек заметил меня, когда я выступала в шоу. Он был очень добр ко мне, стал уверять, что здесь мне понравится куда больше, и, милочка моя, он оказался прав.

У Кэрри не было никаких намерений заводить здесь друзей, она хотела полностью отдаться бизнесу, но Люсиль чем-то напомнила ей саму себя. Обе они были изгоями, человеческим мусором, годным лишь на одно.

— Наступит день, и я выберусь отсюда, — как-то призналась ей Кэрри. — Заведу свое дело, получше, чем у мадам Мэй. Стану первой в Нью-Йорке.

— Такое мне уже приходилось слышать, — хихикнула Люсиль.

— Да, только я говорю это серьезно.

Так оно и было. Во имя чего же еще Кэрри безропотно переносила до сих пор все, что посылала ей судьба? Если она не сможет стать первой — ну, тогда уж лучше быть мертвой.

Репутация ее постепенно росла. Вместе с ней удлинялся и список постоянных клиентов.

— Что же в тебе такое есть? — полушутя опросил ее как-то Белый Джек.

На губах Кэрри заиграла отработанная улыбка, глаза оставались холодными.

— А разве я тебе не говорила? Я же сладенькая, черная, страстная и молодая. Ты и сам знаешь, что белому мужчине нужно.

Белый Джек повел головой по сторонам. Они были одни в комнате. Приблизившись к Кэрри, он небрежным жестом положил свою руку на видневшуюся в разрезе ее халатика грудь.

— Да ты оказалась просто звездой, малышка.

— Еще бы. Я ведь предупреждала тебя об этом. Рука его оставалась неподвижной.

— Мне следовало приберечь тебя для себя самого. Снять тебе где-нибудь квартирку.

Он начал приходить в возбуждение. Со знанием дела Кэрри скользнула взглядом по плотно сидевшим белым брюкам. Сейчас они стояли колом. Это было уже некоторое достижение — привести Джека в такое состояние.

Кэрри провела языком по губам. Выглядела она очень соблазнительно и знала это.

— Что асе ты так не сделал? Пальцы его начали ласкать ее грудь.

— Маленькие девочки не в моем вкусе.

— Я не маленькая девочка, Джек. Я знаю толк.

— Это верно.

Он навалился на нее, прижимая бугор в брюках к ее бедрам.

В этот момент в комнату вошла мадам Мэй и с нею две девушки.

Белый Джек молниеносно отпрянул в сторону, и все же проделал он это не настолько быстро, чтобы натренированный взгляд мадам Мэй не уловил все детали имевшей только что место сцены. Она смерила его уничтожающим взглядом.

— У нас здесь положено платить за это, милый. Если вам так хочется провести время с ребенком, будьте добры раскошелиться. — Голос ее был полон издевки.

Белый Джек уже обрел присутствие духа.

— В тот день, когда мне придется за это заплатить, женщина, со мной все будет кончено. Мадам Мэй и бровью не повела.

— Ты сам сказал это, милый, — нежным, ласковым голосом едва ли не пропела она.

Девушки засмеялись; звонок в дверь прервал дальнейший обмен любезностями.

На пороге стояли трое студентов, судя по их лицам — новички. Мадам Мэй радушно пригласила их войти, предложила напитки, стараясь, чтобы гости чувствовали себя как можно свободнее. Представила им своих девушек.

— Вот они. Выбирайте себе по вкусу.

Кэрри ласково улыбнулась одному из них и, взяв его за руку, повела к себе в комнату.

Парень ужасно нервничал. Красное лицо покрылось капельками пота.

— Как тебя зовут, сладкий мой? — промурлыкала она.

— Ген…ри. — На последнем слоге голос его дрогнул.

— Так вот, Ген…ри. Нам с тобой предстоит вместе провести время самым удивительным образом. О'кей, Генри?

Он смог только кивнуть. В его восемнадцать лет она была первой.

Кэрри ловкими движениями снимала с него одежду, удивляясь про себя его тщедушному телу. Спустив вниз трусы, она поневоле едва заметно вздрогнула. Длинный, белый и тонкий, похожий на свернувшегося червяка. Она вздохнула, — Ген…ри, какой же ты у меня большой и красивый! Какой же ты великолепный! Сейчас мы с тобой займемся таким, о чем ты мог только мечтать. Правда, мальчик мой, правда?

ДЖИНО.1924 — 1926

9 июля 1924 года Джино Сантанджело после пятинедельного ожидания в камере предварительного заключения предстал перед судом, который признал его виновным в совершении попытки ограбления, и был приговорен к восемнадцати месяцам тюремного заключения. Он легко отделался. Алдо Динунцио получил два года. Отбывать срок их отправили вместе, в Синг-Синг.

Алдо был убежден в том, что их кто-то предал, он весь кипел от желания отомстить.

— Кому вы проболтались? — не переставая допытывался он у двух парней, бывших на деле рядом с ним. — Кто еще знал о складе?

Оба клялись, что никому не произнесли ни слова. Но Алдо не оставлял их в покое, и как-то само собой всплыло, что один все же похвастался предстоящей работой перед своей сестрой.

Для Алдо этого оказалось достаточно. Теперь он знал, кого винить.

— Сука! — бурчал он. — Она-то и пошла к копам. Когда я выберусь отсюда, она пожалеет, что родилась на свет. Джино пытался успокоить его, но впустую.

— Дай мне только выйти. Как только нога моя перешагнет порог этого заведения — сучка получит свое. Подожди, увидишь.

Джино быстро понял, что, находясь в тюрьме, лучше всего держаться замкнуто и не во что не встревать. Его сосед по камере, пожилой человек, отбывал срок за попытку убийства. Они оба игнорировали друг друга. Это оказалось лучшим способом выжить в условиях совместного проживания.

Старик имел привычку громко мочиться в ведро, заменявшее собой унитаз, и почти каждую ночь он предавался онанизму как раз в то время, когда Джино укладывался спать. Это было омерзительно, но Джино научился не обращать внимания и на это. Он старался заставить себя забыть о женщинах, о сексе, о теплом и ласковом теле. С удивлением обнаружив, что у него почти постоянно стоит, он тем не менее отказывался, в отличие от других заключенных, от самоублажения. Время от времени ему снились влажные сны, и наутро он просыпался раздраженным и разочарованным.

Секса ему не хватало больше, чем чего бы то ни было. Днями напролет Джино мечтал о тех женщинах, с которыми будет заниматься любовью сразу же, как только вновь обретет свободу. Чаще других он представлял себе в мыслях маленькую блондиночку из бара Толстяка Ларри. Он ни разу не разговаривал с ней после того дня, когда та его отшила в присутствии своих подруг, но он знал, что заговорит с ней непременно. И дайте ему только вернуться домой — уж тогда ее волшебный бугорок… да, парень, ничего, потерпи.

Письма от Косты продолжали приходить, и однажды Вера решила все-таки наведаться к Джино. За прошедшее время она не стала выглядеть лучше. На месте двух выбитых Паоло зубов так и зияли безобразные дырки, кожа стала морщинистой, лицо опухло от постоянных выпивок.

— Ты дрянной мальчишка, — жаловалась она. — Память коротка, да? Столько месяцев, а от тебя ни слова. Пришлось самой выяснять, где ты находишься, вот и приехала.

— Ото.

Он почувствовал себя смущенным, не в силах оторвать взгляда от черных дырок у нее во рту.

— Так здорово, что ты выбралась ко мне.

— Ну еще бы. Но что это за приемная мать, если она даже такой мелочи для своего сыночка сделать не может? И вот что я тебе теперь скажу, Джино: я не собираюсь появляться в этой параше еще раз. С меня хватило еще тогда, когда я бегала сюда к Паоло. Сам придешь ко мне, когда выпустят, о'кей?

— Что с отцом?

— Этот подонок забрал все мои деньги и удрал. В тот самый день, когда я вышла из больницы. — Вера ткнула пальцем себе в рот. — Наверное, ему надоел мой портрет.

— Тебе нужно заняться своими зубами. У меня есть деньги, если хочешь, — быстро сказал Джино.

Она рассмеялась вызывающе.

— Спасибо, детка, но, должна тебе сказать, отсутствие передних зубов только помогает бизнесу. Теперь я умею делать такие вещи, что мужики просто обалдевают! — Она придвинулась ближе к разделявшей их частой металлической сетке. — Мы как-нибудь попробуем вместе — когда выйдешь.

Джино улыбнулся.

— Ладно тебе, Вера! Та хихикнула.

— Просто я хочу поднять тебе настроение. Я-то знаю, о чем вы все здесь думаете. Нелегко вам приходится.

— Да уж!

— Черт возьми, а ты ничуть не изменился, тот же шутник! — Она поднялась со стула. — Пора. Да, Джино, спасибо… Ты знаешь, что я имею в виду. У меня раньше никого не было, кто бы обо мне заботился. А это все-таки приятное чувство.

— Как ты узнала, что это был я?

— Ты что, смеешься, что ли?

Ждать окончания срока было тяжело. Джино определили в строительную команду, и хотя работа выматывала все силы, он был доволен. Устанавливались нужные связи, он многому учился, общаясь со старшими, более опытными людьми, которые знали, что к чему в этой жизни.

Месяцы шли один за другим, и через год Джино с удивлением узнал, что за хорошее поведение его освобождают досрочно.

Но еще больше он поразился, придя в тюремную канцелярию перед самым выходом на свободу. Приемный отец Косты Дзеннокотти прислал письмо, в котором приглашал его к ним пожить какое-то время. Похоже, у Джино не оставалось выбора. Выйдя за ворота тюрьмы, ему нужно было срочно нестись на калифорнийский поезд, не имея даже возможности улечься с какой-нибудь красоткой в постель.

Джино чувствовал себя растерянно. Не так уж и хорошо он знал Косту — фактически только по письмам. Вот дерьмо! И кому это только взбрело в голову предложить Джино, такую поездку?

Стоя рядом со своим приемным отцом Франклином Дзеннокотти на железнодорожном вокзале Сан-Франциско, Коста нетерпеливо ждал прибытия поезда. Он чуть подрос, вытянулся и, несмотря на то что для своих шестнадцати лет все еще был маловат ростом, представлял из себя симпатичного и смышленого паренька.

— Не уверен, что это такая уж хорошая идея, — в двадцатый, наверное, раз за прошедшую неделю повторил Дзеннокотти-старший.

— Брось, отец, — ответил Коста. — Ведь мне же ты дал шанс, так? И посмотри, кем я теперь стал.

Франклин не смог сдержать улыбку. Коста был прав. Действительно, стоило посмотреть, кем он стал. Самый способный парень среди своих сверстников. Отличные оценки в школе и безукоризненное поведение дома.

И все же, и все же, одно дело усыновить Косту и совсем другое принимать в качестве гостя его дружка, только что выпущенного из тюремной камеры. Ну ничего, ото только на месяц. А потом, Коста так упрашивал, умолял.

— Он спас мне жизнь, отец, и если мы в состоянии что-то сделать для него…

Никогда раньше Коста ни о чем не просил. Трудно отказать мальчику в его первой и единственной просьбе.

Таким образом, Джино Сантанджело пригласили провести месяц в Калифорнии. Франклин Дзеннокотти очень надеялся на то, что это не станет ошибкой, какой в глубине души он считал затею сына.

С высокомерным видом Джино шагал по платформе. На самом деле своей важной осанкой он старался скрыть охватившую его неуверенность. Пальцы то и дело касались шрама на щеке. Он задирал голову, подставляя ее яркому солнцу.

Сняв свой убогий пиджак, он свернул его и засунул под руку, но тут же, ощутив исходящий от собственного тела острый запах пота, быстро вновь набросил на плечи.

Косту он увидел издалека, а тот все еще не замечал в толпе своего друга. Конечно, ведь Джино, наверное, здорово изменился… А потом, он и в самом деле выглядел гораздо старше своих лет. Со стороны казалось, что ему намного больше девятнадцати.

У Джино было время внимательно рассмотреть Косту и стоящего рядом с ним мужчину. Они стояли там, чуть в стороне, такие… чистые. Именно это слово пришло почему-то ему на ум.

Наконец он направился прямо к ним, и Коста все же узнал его.

— Джино!

Он бегом бросился навстречу, обнял друга. Джино смутился. Черт побери, уж не сделало ли пережитое в приюте Косту гомиком?

— Я так рад тебя видеть! — восторженно приветствовал его Коста. — Пойдем, я познакомлю тебя с моим отцом. — Он потащил Джино к Франклину, который с натянутой улыбкой протянул вперед руку.

Подобное выражение лица Джино было знакомо. Оно как бы говорило: ты мне не понравился. С чего бы это мне нужно разговаривать с тобой?

— Привет, — произнес Джино. — Рад знакомству.

По дороге с вокзала Джино, сидя в машине, выслушал кучу вещей, до которых ему не было абсолютно никакого дела. Праздники на воде, теннисные клубы и, долбать их всех, черт знает что еще. А вот новенький «кадиллак», в котором он ехал, последняя модель, пришелся ему по душе гораздо больше. Как бы он сам хотел сесть за руль такой машины.

Дом располагался прямо напротив киностудий Голливуда. Огромный особняк с чердаками и подвалами, с окнами в свинцовых переплетах. На заднем дворе — плавательный бассейн. Мать Косты суетилась вокруг Джино, предлагала ему то печенье, то лимонад, настойчиво рекомендуя снять пиджак.

Боже, сколько возни!

Он категорически отказался от последнего, по-волчьи проглотил какие-то пирожные, и тут Коста вызвался показать Джино его комнату.

Раскачиваясь из стороны в сторону, Джино внимательным взглядом смотрел по сторонам: вид из окна, постель, встроенный шкаф.

— Господи! — То и дело восклицал он. — Сколько хлопот из-за меня, малыш!

— Откуда у тебя взялся этот шрам на щеке? — Других слов у Косты не нашлось.

Джино нахмурился, потер лицо.

— Сильно заметно?

— В общем-то нет… — Коста опустил глаза вниз, уставившись на ковер. Надо же было такое ляпнуть! Джино усмехнулся и подошел к зеркалу.

— Да, — негромко сказал он как бы самому себе, — хирург но очень-то утрудил себя штопкой.

— Я едва рассмотрел его, — быстро заметил Коста.

— Чушь! Ты, долбаный, именно про него сразу и заговорил!

— Тес! Отец с матерью выставят тебя из дома, если услышат такие слова.

Глаза Джино сузились. Какого черта он позволил им затащить себя сюда?

Очень быстро Джино понял, что насчет Косты он ошибался. Тот оказался отличным парнем. Таким, что просто слов не найти. И ничего голубого, никаких нежностей. Он еще и не целовался-то ни разу, не говоря ум о том, чтобы лечь с девушкой. Джино посчитал своим долгом восполнить этот пробел. Слишком частые занятия плаванием и теннисом еще никого не доводили до добра. Немножко траханья должно внести некоторое разнообразие в скуку будней.

— Послушай-ка, — обратился он к Косте, — здесь в округе где-нибудь должен быть хорошенький домик с кисками.

Ему нужна женщина, гормоны уже распирали его изнутри.