ГЛАВА СОРОК ШЕСТАЯ

– Раздвинь ноги, – распорядился фотограф уж очень обычным голосом.

Маффин сделала вид, что не расслышала. Она улыбнулась своей обычной улыбкой девочки-подростка, и еще больше выставила груди вперед.

– Эй, – сказал фотограф, – эти снимки пойдут в журнал «Хард» Ты ведь знаешь, что им нужно. Будь хорошей девочкой – в конце концов тебе много платят всего за несколько снимков твоей манды. Подними колени повыше – пошире их раскрой – ну, давай, блядушка.

Солнце жарко высвечивало роскошный бассейн. Маффин, голой лежавшая на шезлонге, с неохотой повиновалась. Ноги вверх, слегка раздвинуты. Она знала, что он хочет. Боже, этим она занималась последние пять недель. Она должна была этим заниматься. Кому были нужны манекенщицы просто обнаженные? Кому нужны были просто красивые лица и роскошные тела?

Забудь об этом – это все прошло. Если деваха не раздвинет свой ноги перед камерой, это все будет зазря. Никакой работы. Никаких денег. А Джон кормится ею как вонючий сутенер. Денег не осталось. Все пошло прахом. Вот во что превратилась великая американская мечта.

– Шире, – потребовал фотограф. – Ну, давай, у тебя роскошная манда, чего ты прячешь ее?

Шире. Ради бога. Какой он фотограф. Он сраный гинеколог.

Маффин подумала: было бы неплохо перед съемками выкурить сигаретку с марихуаной или еще чего-нибудь такого. Джон обещал ей достать. Одни обещания! Ноль. Тоже мне муж.

– А руку давай-ка положи на бедро, – предложил фотограф, – и пусть она шныряет повсюду – пусть пальчики снуют везде – вот так – отлично!

Щелк, щелк, щелк. Он прервался, чтобы перезарядить аппарат.

Маффин уставилась в безоблачное синее небо. Все жалуются на смог в Лос-Анджелесе. Какой смог? Тело ее покрывалось потом. Ей было липко и грязно. Очень грязно.

О Боже! Поначалу все было так прекрасно. Джексон, верный своему слову, разместил их в великолепном доме на Саммит-драйв, в пяти минутах от самого центра Беверли-хиллз. Шесть недель подряд они нежились на солнце, купались в своем собственном бассейне, играли в теннис на собственном корте и развлекали различных друзей Джексона. Джон занялся фотографиями для календаря – фото были невероятно невинными в сравнении с теми, которые она делает сейчас. Потом – Барбадос. Три недели работы в удовольствие. Сияя от успеха, они вернулись в Лос-Анджелес, где, как обещал Джексон, он подберет работу Маффин. Он вполне был счастлив пустить их обратно в тот же самый дом, только на этот раз запросил гигантскую плату.

Джон согласился. Перед глазами Джона маячили долларовые банкноты. Джон был убежден, что она покорит Америку – как когда-то Америка была покорена изобретением нарезанного ломтями хлеба. Джон отправился с ней и кучей друзей в Мексику и, наконец-то, на ней женился. Только сейчас она знала, что это уже не по любви. Звалось это по-другому: защитой инвестиций.

О да, в Лос-Анджелесе повзрослела. Из рассеянной глупышки она превратилась в разочарованную, верткую, жесткую сумасбродку.

Лос-Анджелес был забит до отказа. Хорошенькими. Красивыми. Экзотичными. Эротичными. Ногами. Сиськами. Задницами. Чего только не захочешь – все там было.

Успехом в Америке Маффин не пользовалась. Петь не могла. Играть не могла. Танцевать не хотела. Масса денег ушла на уроки. И все равно она по-прежнему не могла ни петь, ни играть, ни танцевать.

Когда деньги стали иссякать, она предложила вернуться в Лондон.

– Ты что, смеешься? – спросил Джон в полнейшем изумлении. – Мы не можем туда вернуться неудачниками. Наверное, ТЫ и сможешь, а вот Я точно нет. Ничего, все еще у тебя получится, надо только продержаться.

Продержаться – это для Джона значило продолжать и дальше жить в этом доме. И каким-то образом вносить квартплату. В конце концов он предложил, чтобы она снялась на развороты для порножурналов..

– Только разик-другой, и пойдут деньги.

Она просто и не понимала, во что дает себя втянуть. В первый раз фотографировал ее сам Джон. Он накачал ее здорово перед этим, и для нее все это было как во мраке. Когда она раздвигала ноги, она делала это для него, а не для объектива камеры – в промежутках он занимался с нею любовью, – и она не понимала, во что влипла, пока не увидела фотографии… Теперь уж точно в Уимблдон не попасть. Она вся раскраснелась от стыда, когда подумала, что ее отец, возможно, увидит эти снимки. О Боже! Джон мерзавец. Она наконец-то поняла, почему его первая жена так его всегда называла.

Вот тебе и американская мечта! Раздвинь ноги, и я покажу ее тебе.

Фотограф перезарядил аппарат и был готов продолжать съемки.

– Ну, поехали, девонька, – быстро проговорил он, поглядывая на часы. – Мне еще две съемки сегодня предстоят. Раскрой-ка свои жемчужные воротца.

– Убери руку, хихикая, говорила девица с рубленым британским акцентом. – Мне больно!

Джон повиновался, убрал руку с ее бедра.

– У меня нога онемела, – пожаловалась она, поднимая ногу и тряся ею. – Ой, колет, словно иголками.

Голые, они лежали в обнимку на полу ее гримерной, устроенной в автофургоне. Джон и Дайна Бисон – британская киноактриса, снявшаяся уже в двух фильмах и с целой очередью продюсеров, пытающихся заполучить ее.

Ей было двадцать восемь. Дама секс-символ. Длинные темные кудри, кошачьи глаза, сочный рот. Она была в Голливуде уже восемь месяцев и снискала себе репутацию недотроги, которую трудно было уложить с собой в кровать. Многие пытались. Большинству ничего не удалось.

Джону же, с его младенческим шармом, понадобилось семь дней.

Дайна страстно ласкала его поникший пенис.

– У нас есть еще десять минут, а потом они будут ломиться в дверь, – сказала она.

Десять минут. Ну, давай же, дурак, поднимайся. Не упусти шанса.

Он взобрался на Дайну и начал целовать ее набухшие соски.

Она счастливо вздохнула. Она была очень красивой девицей. Он подумал о Маффин. О тех фотографиях, что он делал. Каким-то чудесным образом появилась эрекция, и оседлав мисс Бисон, он дал ей то, чего она хотела.

Она смеялась. Она стонала. Потом кончила.

Встала с пола и посмотрела в зеркало, проверить, как выглядит. Причесала свои роскошные темные волосы, накинула банный халат поверх голого тела. Послала ему воздушный поцелуй.

– Когда они станут стучать, скажи им, что я отправилась гримироваться, хорошо, радость моя?

Ответа она дожидаться не стала. Просто ушла. Очень независимая леди, эта мисс Бисон. Очень удачливая. С нужным мужиком, который при ней…

Джон поднялся и уставился в зеркало на свое костлявое тело. Никаких мускулов. Кости отовсюду выступают. И все же, когда захочет, он всегда может трахнуть.

Дайна оставила отметины. Две глубокие царапины поперек грудной клетки. Но это не имело значения. Маффин не заметит. Она больше ничего не замечала, она всегда теперь накаченная. О Боже! С неким проблеском вины он вспомнил, что обещал достать ей сигаретку с травкой перед очередной фотосъемкой. О черт. Она обалдеет от этого и будет еще более плаксивой, чем обычно. Что случилось с той Мафф, которую он знал? Что стало с той приятной малышкой?

Голливуд. Вот, что случилось. И все говно, с ним связанное, что ударило ей в голову. Если бы только она послушала его. Он бы СМОГ сделать ее звездой.

Теперь уж слишком поздно. Позирует своим влагалищем. Боже! Она и в самом деле все упустила. Джон предпочел забыть при этом, что это была ЕГО ИДЕЯ для начала-то.

Дабы было чем платить за тот сраный дворец, который Джексон ему навязал. Хер с ним, с Джексоном. И хер с ними, с его накачавшимися друзьями.

Джон медленно одевался. Он знал, что ему надо избавиться от Маффин, пока она не утянет его за собой вниз. Если б он только не женился на ней… как легко было бы… когда он только научится чему-нибудь?

Если б он только мог сейчас съехаться с Дайан. Быстренько развестись. У нее хороший дом на берегу океана, простой, но удобный. Не такой дом, в котором должна была бы жить будущая звезда. Он вскоре это изменит.

Это было умным шагом с его стороны – воспользоваться некоторыми из связей в Англии. Пожилые дамы – редакторши фотоотделов – были более чем довольны дать ему заказы на съемки. И одна из них захотела, чтобы он снял Дайану на обложку.

Телефонный звонок. Дайана соглашается. И вот теперь уже целую неделю он занят съемками.

Как только он ее увидел, он понял, что она станет его пропуском к лучшим временам. Тщательно, подспудно он строил планы обладания ею.

Семь дней было неплохо для девицы, которую, как поговаривали, заполучить было очень трудно. Вовсе неплохо. А вот если б сейчас он смог определиться, что ему делать дальше с Маффин…

ГЛАВА СОРОК СЕДЬМАЯ

Клео была в возбуждении. Впервые за многие месяцы ей было чего ждать с нетерпением. Тайна, раскрытая Бу-чем, – о том, что у него тринадцатилетняя дочь, – сначала напугала ее, но теперь – неожиданно, необъяснимо – она была от этого в восторге.

Когда Буч уехал в аэропот, она стала прибираться по дому. Дом был в жутком состоянии – уборка никогда не была их особой заботой. В комнате, в которой будет жить Винни, были только кровать и комод. Еще не поздно все это подукрасить немного. Поддаваясь импульсу, Клео рванула к машине и помчалась в Беверли-Хиллз. Она сразу же направилась к Робинсону, в отдел постельного белья, и выбрала там простыни в красную полоску и такой же расцветки покрывало с кружевами. По пути обратно она заглянула еще в отдел игрушек и купила плюшевую собаку Снупи. Маленькие девочки никогда не бывают слишком взрослы для Снупи.

Довольная покупками, Клео сложила их в багажник и поехала назад, к пляжу.

По дороге остановилась еще в универсаме. Почему бы ради разнообразия не купить печенья? И конфет, и мороженого, и орехов в шоколаде. Буч называет все это «едой-отравой», но Клео была уверена, что Винни-то думать так не будет. Винни. Странное имя для девочки. Уменьшительное от какого имени? Она забыла спросить об этом Буча. Она поддала газу, – можно еще успеть вернуться домой до того, как они приедут из аэропорта. Надо прибрать комнату, сделать ее покрасивее.

Перед домом машины Буча еще не было. Прекрасно. Она успела первой. Быстро припарковалась, выскочила из машины и доверху нагруженная свертками, вошла в дом.

Рок-музыка оглушила ее. Самый громкий хард-рок, который она когда-либо слышала. Боже! Откуда это несется? Просто невозможно.

– Эй, – выкрикнула она, но голос ее потонул в грохоте музыки.

Она свалила свертки на кухонный стол и пошла по комнатам, шум бил по голове, как молотком. Гостиная была пустой.

– Буч? – слабо спросила она. Где его черти носят?

Она прошла в комнату Винни. Пусто. Оставалась только одна комната. Их спальня. Как раз оттуда-то оглушительная эта музыка, судя по всему, и неслась. Она толчком открыла дверь. На кровати сидело подобие Буча, только с более светлыми волосами. Женское подобие, с ниспадающими шелковистыми волосами и упругими прыгающими грудями, едва скрываемыми тем мини-кини, что был на ней. Жесткие голубые глазки смотрели недружелюбно. Магнитофон, лежавший у нее в ногах, издавал эти ужасные звуки, а сама она занята была тем, что раскрашивала ногти на ногах в золотистый цвет с блестками. Сигарета – с марихуаной? – свисала у нее с полных сочных губ. И ЭТО Винни? ЭТО его РЕБЕНОК?

– Ты кто? – спросила девица суровым голосом. Слов Клео не расслышала, она просто прочитала их по движению губ.

Задав вопрос, Винни, по всей видимости, утратила всякий интерес к тому, чтобы выслушать ответ, и вновь занялась раскрашиванием ногтей и встряхивая сигаретный пепел по всей кровати.

На какое-то мгновение Клео лишилась дара речи, а затем гнев охватил ее – гнев на вопиющую грубость этого карикатурного младенца. Она быстро подошла к кровати и шарахнула по кнопке «Выкл.», дабы вырубить этот звук, сотрясающий нервы.

– В чем дело? – протянула Винни, – не нравится, что ли?

– Ты, наверное, Винни, – заявила Клео, надеясь, что, может быть, – дай Боже – она ошибается.

– Вроде бы, – ответила девица, рассматривая ее прищуренными глазами. – Итак, я попытаюсь еще раз – ты кто такая?

Разве Буч не сказал ей? Не мог же он быть ТАКИМ ослом. С упадшим сердцем Клео поняла, что мог.

– Меня зовут Клео, – сказала она напряженно, пытаясь выдавить из себя улыбку, – и я живу здесь. Собственно говоря, та кровать, на которой ты разлеглась, – моя.

Сквозь сжатые зубы девица издала какой-то щелкающий звук – звук, дающий знать, что она пришла в веселое удивление.

– Ты, значит, очередная? А ты не похожа на других. Несколько костлява для Буча.

Клео проглотила злость и попыталась сохранить спокойствие.

– Где твой отец? – вежливо поинтересовалась она.

– Ему пришлось уехать в город.

Ну, да, конечно, мрачно подумала Клео, ему пришлось. Чертов трус.

– Хорошо, – сказала она приветливо, – мне кажется, мы можем начать с того, что поселим тебя в твоей комнате. Пошли, захвати свои вещи.

– Я здесь останусь. Буч сказал, что я могу быть там, где захочу.

– Мне не кажется, что Буч имел в виду, что мы будем спать втроем.

– СПАТЬ я здесь не буду, – презрительно отозвалась Винни. – Когда вам надо будет трахаться, я уберусь.

– Ты уберешься сейчас, – отрезала Клео.

– Боже! Ну и нервная же ты! – Винни глубоко затянулась сигаретой и втолкнула бычок в пепельницу. Потом она взяла магнитофон и лак для ногтей и сползла с кровати. Не произнеся больше ни слова, она последовала через гостиную, а оттуда – в двери на деревянную терраску. Магнитофон был вновь включен, и оттуда рванул хард-рок.

Клео уселась на краешке постели. Она не могла в это поверить – неужто все тринадцатилетние девицы сегодня таковы? Неужто этот монстр и есть та приятная дочурка, которую она ждала? Боже! Как же можно ошибаться!

У нее возникло сильное ощущение, что не пройдет так уж много времени и ей придется следовать дальше.

Буч не вернулся раньше шести. Он впорхнул в дом, как если б ничего такого и не происходило. По обыкновению поцеловал Клео в щеку и сжал Винни в мощном объятии.

– Как моя маленькая красавица? – с гордостью спросил он.

Винни высвободилась из объятий. – Ради Бога, избавь меня от этого дерьма, которым ты награждаешь всех своих баб. Буч рассмеялся.

– Не груби, крохотуля.

– А, пошел ты, – и Винни удалилась на пляж.

– Прекрасный ребенок, – захлебывался Буч, – ершистый, такой же, как ее старик-папаша.

– А где был ее старик-папаша? – холодно спросила Клео.

– Разве я тебе не сказал? Встречался с Лю Марголисом в «Парадоксе». Знаешь что? – новая переделка «Жеребца Сэрфа» вовсе не плоха. Если они еще поднимут гонорар, я, наверное, могу и согласиться.

– Буч, почему ты не сказал мне, что Винни такая… такая странная?

Он откупорил банку пива, отпил глоток, рукой утер рот.