Глава 10

Переход в сферу третьего управления не был сопряжен с чем-то новым: Николая просто сменил другой «ведущий». Его звали Сергей Васильевич. Еще один Сергей.

Какая у него фамилия, Веннерстрему было безразлично – он сам ее теперь не имел. Возможность узнать, кто такой этот Сергей, так и не представилась. Стало лишь ясно, что он был майором и подчиненным кого-то, с кем Стигу, вероятно, предстояло встретиться позднее. Он казался больше гражданским, чем военным: одевался с европейским вкусом, но говорил по: английски в ярко выраженной американской манере, хотя хорошо владел и немецким, по причине чего их беседы представляли собой странную трехъязычную смесь. По мнению Веннерстрема, Сергей вообще выглядел и вел себя несколько странно.

Николай отрекомендовал их друг другу в городской квартире. Особняк в Серебряном Бору больше не посещали. Считался ли он израсходованным как явка, или им не располагало третье управление, Стиг так никогда и не узнал. Расставаясь, Николай выглядел по-настоящему огорченным. И это не казалось наигранным: в конце концов, у разведчиков и агентов тоже есть свои привязанности.

Поначалу шведу казалось, что Сергей неэффективен в работе. Вопросы, которые он задавал, мало чего стоили. Но позже, присматриваясь, Стиг понял, что проходит своеобразный испытательный срок. Третье управление ничего не считало решенным, и его попросту проверяли.

Первым, что привлекало внимание, была проверка пунктуальности. Сергей ждал в условленном месте с машиной, и когда Стиг садился в нее, тот обязательно смотрел на часы: тип служебного хронометра, показывавшего абсолютно точное время. Это повторилось всего несколько встреч, потому что сообразительный швед стал приходить немного раньше. А про себя думал: «Ладно, припомню тебе, ленивый хитрец». Именно такое впечатление – ленивца – медлительный Сергей почему-то производил на активного и подвижного Стига.

Раздобыв секундомер, Веннерстрем начал заранее рассчитывать время, чтобы подойти, как говорят, тютелька в тютельку. Таким образом, вскоре ему уже удавалось соблюдать точность до секунды.

Когда Сергей убедился, что агент понял организационные требования, он тоже стал являться на встречи секунда в секунду. Риск попасться на глаза наблюдателям был сведен к минимуму.

Проверяли и знание языков: например, как хорошо Веннерстрем схватывает на слух беседу на английском. Как-то Сергей попросил помочь с прослушиванием магнитофонной записи. Некоторые места в ней было трудно разобрать. И хотя специалистов у них наверняка хватало – испытуемому пришлось это сделать.

Такая «неутонченная» проверка поначалу показалась Стигу обидной и смехотворной, но потом его заинтересовала пленка сама по себе. Это был диалог двух американцев, записанный, по-видимому, в помещении, поскольку не было слышно посторонних шумов. Вообще-то прежде он довольно часто слышал, что русская контрразведка ведет тайное прослушивание, но наглядное подтверждение тому получил впервые.

Беседа американцев была явно компрометирующей. Один из них только что вернулся из поездки, и теперь они выясняли, где расположена фабрика: до или после моста? И далеко ли от излучины реки находится электростанция?

Цели для бомбардировки! Это открытие ошеломило Веннерстрема. Вслух он, однако, ничего не сказал, ведь Сергея интересовало только умение шведа понимать плохо прослушиваемые места.

…Память – удивительная штука. Стиг слушал кассету и улыбался. Ему припомнился вдруг совсем другой эпизод с прослушиванием – во время войны, в Стокгольме, в особняке, который занимал тогда немецкий военный атташе.

У Веннерстрема всегда было богатое воображение. И тут он будто наяву представил, как все происходило: вот сидят они – немец с несколькими соотечественниками, – удобно откинувшись в креслах и ничего не подозревая. Ведут разговор, не предназначенный для посторонних… и вдруг внезапно замолкают, уставившись в жерло камина. А оттуда медленно опускается микрофон и замирает на уровне их носов! Шведский специалист из СЕПО просчитался на метр провода. Немая сцена! Скандал! Невозможно описать, как разгневанно реагировал на этот просчет германский военный атташе…

Стиг негромко хохотнул, приведя Сергея в изумление, и подумал: а вот русские, судя по пленке, не ошиблись в своих расчетах. И с метражом провода у них явно все благополучно.

После прослушивания кассеты последовали вопросы, касавшиеся американского посольства. Стиг понял, что все они – контрольные, с заранее известными ответами. Видимо, русские хотели проверить его правдивость, информативную надежность, способность запоминать детали.

Предположение подтверждалось: третье управление действительно ничего не брало на веру. Стиг беспокоился, потому что никак не мог уяснить суть этой проверки: ведь должен же Сергей понимать, что швед тоже все понимает? Может, он недостаточно опытен, чтобы вести ее не так откровенно и грубо? Или по натуре не способен быть более тонким? Однако русский ничего объяснять не собирался.

…Явка, условно называемая «номер один», располагалась на одной из улиц, пересекающих Садовое кольцо. Веннерстрему были известны всего три такие квартиры. В каждой был установлен телефон с красной кнопкой: устройством для закрытия разговора от прослушивания.

Наблюдать это устройство Стигу однажды уже довелось – благодаря шведской принцессе Сибилле. Она прислала в свое посольство в Москве запрос о родственнике, попавшем в плен под Сталинградом, и просила выяснить, жив ли он. И если да – то где находится. То, что она обратилась к Веннерстрему, выглядело вполне понятным и естественным: он был адъютантом принца Густава Адольфа вплоть до его гибели в авиакатастрофе в 1946 году. Кроме того, Стиг находился теперь именно там, где это можно было выяснить. Разумеется, он более чем охотно взялся за выполнение просьбы.

Чтобы облегчить и ускорить расследование, пришлось рассказать все Сергею, и тому поворот дела неожиданно понравился. Не мешкая, разведчик набрал какой-то номер и нажал красную кнопку. Но едва начав говорить, осекся и молча протянул трубку шведу.

– Чем могу быть полезен? – на четком английском вопросил из трубки сочный бас. Он не назвался, тем не менее Стиг понял, что имеет дело с крупной фигурой ГРУ.

Сосредоточившись, швед постарался точно сформулировать просьбу принцессы.

– Мы проинформируем вас об этом завтра. Ответ получите через Сергея Васильевича.

Голос был властным, и Стигу не понравился. Он вознамерился сухо поблагодарить, но абонент уже отсоединился. Сергей тут же разблокировал кнопку. Из его объяснения Веннерстрем и узнал о ее предназначении.

На следующий день, как и было обещано, поступили точные и исчерпывающие сведения. Стиг в который раз подивился пунктуальности русских и отправил принцессе Сибилле письмо, сообщив, что пленник находится в добром здравии и по такому-то адресу. Больше к этому вопросу возвращаться не пришлось, а вот красная кнопочка запомнилась…

Незаметно подошло время ехать в Стокгольм. В московскую пору жизни делать это Веннерстрему приходилось довольно часто: у шведов не было штатных дипкурьеров. Их министерство иностранных дел не имело средств на роскошь, которую могли себе позволить лишь великие державы. Роль курьеров по очереди выполняли сотрудники посольства, в том числе их жены и даже женский обслуживающий персонал. В этот раз ехать выпало Веннерстрему.

Узнав об отъезде, нежданно, словно джин из бутылки, появился Николай Никитушев:

– Привет от босса!

Он был как никогда остроумен и весел, а шведу почему-то вдруг пришла на ум щемящая мысль о том, что видятся они с хитрющим русским в последний раз…

– Просил напомнить тебе о разговоре по поводу нейтралитета Швеции. Не забыл? Для нас этот вопрос по-прежнему важен.

– Что так? – немного вызывающе парировал Стиг, чтобы прогнать непрошеную, невесть откуда взявшуюся грусть.

Николай помялся:

– Будет сообщение на правительственном уровне. Генерал намерен настаивать, что шведскому нейтралитету можно верить.

Фраза прозвучала слишком высокопарно. Николай понял это и поспешил смягчить:

– Поскольку ты едешь в Стокгольм, постарайся быть внимательным: возможно, найдется дополнительная информация, чтобы подкрепить его аргументы.

– Ну, это уж как сложатся обстоятельства. Но будем надеяться…

– В любом случае сообщение должно прийти к нам в течение десяти суток, считая с сегодняшнего дня. Иначе будет слишком поздно.

– Не думаю, что вернусь к этому времени.

– Тогда передашь информацию Рубаченкову. Он и запасной курьер будут наготове, чтобы немедленно вылететь самолетом.

Вскоре они с Николаем расстались, но по странному стечению обстоятельств эта их встреча и вправду оказалась последней…

Дома Веннерстрем почувствовал себя очень напряженно. Прежде всего ему надо было успешно докладываться. Кроме того, приходилось совершать тренировочные полеты, чтобы окончательно не поставить крест на своей летной биографии. И в интересах будущего необходимо было сориентироваться в военном и военно-политическом положении мира и Швеции с точки зрения Стокгольма.

Он набросал обстоятельный план: что надо сделать, прочесть, какие провести мероприятия. Эти записи, кстати, напомнили и о Николае, о его просьбе собирать дополнительную информацию. Вскоре в руки Стига попал один секретный документ о результатах обсуждения скандинавскими странами вопросов обороны. В нем недвусмысленно давался ответ: Швеция приняла твердое решение не принимать участия в военном сотрудничестве с другими странами. Вот если бы этот документ мог фигурировать в докладе на правительственном уровне в Москве! Несомненно, он дал бы результаты. Если, конечно, разговор о таком высоком уровне был правдой.

Кто выигрывал в этом случае? Без сомнения, Швеция. «Русская подозрительность исчезнет, что важно политически», – такое заключение сделал для себя Веннерстрем.

Сам он тоже выигрывал, укрепляя свои позиции за «железным занавесом». Кроме того, в выигрыше оставался и Советский Союз, правильно распределяя приоритеты в новом военном планировании. Но, согласно закону, передача подобного документа стала бы грубейшим уголовным преступлением. Хотя с другой стороны – кто мог узнать об этом? Короче, Стиг, поразмышляв, решился на то, что назвал позже «мгновенной операцией»…

Во время судебного процесса 1963–1964 годов один из следователей заявил, что деятельность Веннерстрема в более поздний период фактически превратилась из «антиамериканской» в «антишведскую». Его во всеуслышание обличали:

– Вы, должно быть, потеряли чувство меры, если позволили так давно и глубоко вовлечь себя в хитрые переплетения международных отношений.

Однако сам Стиг Веннерстрем полагал, что чувство меры он утратил гораздо раньше – еще тогда, когда решился передать русским упомянутый выше документ. Но именно тогда подобное безрассудство казалось вполне логичным и оправданным!

Не продвинувшись профессионально настолько далеко, чтобы иметь оборудование для микрофотографирования, он предоставил это дело Рубаченкову. Кроме того, передал документ вечером с требованием возвратить на следующее утро.

Вторично они встретились на Лидингевеген, теперь уже поменявшись ролями: на этот раз в автомобиле прибыл швед. По тротуару в направлении стадиона медленно шел Рубаченков. «Моментальная операция» по передаче прошла успешно: это была идеальная секундная встреча. Вокруг было безлюдно, но если кто-нибудь и наблюдал за ними, то увидел лишь, как водитель автомобиля притормозил у тротуара, открыл дверцу и поприветствовал знакомого. Никакого криминала. Никто не мог бы заметить, что пешеход бросил, вернее, уронил в салон довольно толстый пакет. Водитель тут же нажал педаль газа.

Глава 11

Этому стокгольмскому эпизоду Веннерстрем вообще-то не придавал особого значения. Но когда вернулся в Москву – убедился, что его работа принесла результаты. В первую очередь они отразились на Сергее. При встрече тот выглядел почти как незнакомец. Чуть позже его торжественное выражение лица разъяснилось словами:

– С майорским уровнем покончено! Босс ждет тебя на квартире номер три.

Сообщив это, Сергей не смог сдержать довольной, хотя и чуть смущенной улыбки.

Наконец-то для Стига пробил час появления на сцене неведомого русского начальника – босса!

Что всегда удивляло шведа, так это то, что у Сергея никогда не было ключей от явочных квартир, которые приходилось использовать. На звонок всегда открывали симпатичные «хозяйки» с ослепительными улыбками. Они принимали пальто, аккуратно его вешали, доброжелательно приглашали пройти в гостиную или прямо к столу и с необъяснимой скромностью немедленно исчезали. Так было и на этот раз, после чего Сергей представил Веннерстрема человеку, стоявшему у окна:

– Стиг Густавович.

– Петр Павлович.

Рукопожатие получилось крепким и сразу внесло ноту дружелюбия не только в дальнейший разговор, но и во все последующие отношения.

Я всегда замечал в наших отношениях с Петром Павловичем много странного. Мы поддерживали с ним связь вплоть до моего катастрофического конца в 1963 году, даже стали хорошими друзьями – но до сих пор я не знаю его истинного имени. Еще один пример отличной конспирации внутри «железного занавеса».

– Но это абсурд, – говорили мне в полиции во время следствия 1963–1964 годов. – Невозможно общаться годами и не знать фамилию!

Тем не менее это так! Просто надо вникнуть в чужой способ думать и действовать. Понять, что имеешь дело с живым человеком, а не с его именем. Но полиция непрерывно – не знаю, по чьему указанию – выпытывала у меня «тайну». Хотя, по большому счету, какое значение имело это обстоятельство? В конце концов, я потерял терпение и выдавил из себя первое, что пришло на ум: кажется, Леменов. Все были счастливы.

Не думаю, что Петру Павловичу засекретили только фамилию. Имя, скорее всего, тоже было не настоящим, хотя обычно так далеко в конспирации не заходят. Я почувствовал это по Сергею: ему вначале было трудно привыкать к новому имени-отчеству.

Американцы тоже по какому-то поводу интересовались Петром Павловичем и хотели знать, кто он на самом деле. Они не поверили названной мною фамилии, в чем были, без сомнения, правы. Но поверили в имя и отчество: старательно отыскивали и, в конце концов, отыскали такое лицо. В результате они торжественно «разоблачили» как моего руководителя некоего Петра Павловича Мелкишева. У меня нет сомнений, что это была ошибка. И доказательством служит точное описание его внешности.

Седовласый… Но в черной шевелюре моего связника несколько седых волосков даже не были заметны. Толстые губы… Нет, они были абсолютно нормальными. Квадратный подбородок… А я помню – довольно круглый, с отчетливой ямкой. Холодные глаза… Ничего подобного – темные и теплые. Невысокий и коренастый… Наоборот, он был выше среднего роста, статный и пропорциональный. Могу смело утверждать, что у него не было никаких характерных примет. К тому же американцы «состарили» образ человека, бывшего в действительности моим ровесником.

В гостиной, где нас познакомили, стоял продолговатый стол. Петр Павлович и я сели друг против друга, Сергей – с торца между нами. На столе сиротливо красовались минеральная вода и ваза с кусочками шоколада.

Петр Павлович ослепительно улыбался:

– Работу вы провернули…

Он сделал жест, означавший высшее одобрение.

– Все прибыло за несколько дней до срока… Спасибо!

Но больше намеков на мой стокгольмский «мгновенный маневр» не последовало. Очевидно, происшедшее находилось вне сферы его интересов или влияния. Чувствовалось, что я миновал новую фазу в развитии наших отношений. Позиция третьего управления – не брать ничего на веру – неожиданно изменилась: теперь все принималось без сомнений. И выразилось это довольно смешным способом:

– Сегодня наша беседа будет касаться повседневных вопросов: подумаем, как выделить больше времени для основной работы.

Насколько я знал, моей основной была работа шведского военно-воздушного атташе. Но он-то имел в виду совсем другое – работу на третье управление! Я чуть не рассмеялся над тем, насколько по-разному мы порой воспринимаем действительность: каждый со своей колокольни. Обсуждали долго. Наконец с «экономией времени» было покончено, и он продолжил, переходя уже на «ты»:

– Мы будем давать тебе информацию, интересную для военного атташе. В разумных пределах, конечно: нельзя забывать, что твои доклады могут оказаться в США или какой-нибудь другой натовской стране… В общем, постараемся все обдумать и найти оптимальный вариант.

Петр снова улыбнулся. У него была дружеская и привлекательная улыбка, смягчавшая озабоченное выражение лица.

– Теперь вопрос: почему у тебя нет машины? Ты слишком много ходишь. Возможно, это полезно для здоровья, но теряется столько времени! Расстояния в Москве немалые…

– Буду брать такси. Оно безотказно, всегда можно вызвать. Правда, это дорого: ведь у вас курс рубля в три раза больше покупательной способности. Мы в дипкорпусе стараемся использовать рубли как можно меньше.

Петр Павлович казался властным человеком, имеющим право руководить: «я решил…», «я организовал…» И он решал, организовывал, продумывал отнюдь не второстепенные дела.

– Если хочешь, я дам тебе машину. Прямо через несколько дней. Новую или подержанную, большую или маленькую, какую угодно. Есть же у вас в посольстве и русские модели!

– Нет, это не годится. Можно возбудить нездоровый интерес. У меня идея получше: скоро итальянский посол будет менять свою «старушку», я уже почти уговорил его продать ее мне.

– Ну, хорошо, пользуйся пока такси и не обращай внимания на стоимость. Если потребуется, пусть ждет часами. Затраты не имеют слишком большого значения. Наши деньги – время.

С этими словами он протянул мне коричневый конверт, до боли напомнивший тот, в Стокгольме.

Петр считал все решенным. Да и мои мысли касались теперь исключительно практического плана: без сомнения, это прекрасно – не задумываться больше о том, где брать рубли… Помешкав, я взял конверт.

Но мой «покровитель» не собирался размениваться по мелочам. Следующим пунктом обсуждения была, ни много ни мало, собственная телефонная линия. У одного из аппаратов устанавливалось круглосуточное дежурство, чтобы я мог выйти на связь в любое время. Мне единственному был известен этот номер, и передавать следовало только короткие сообщения, содержащие время и адрес. Например, «место четвертое, 15.30».

Явки на разных улицах были пронумерованы от первой до восьмой. На всякий случай я должен был звонить из телефонной будки. Никогда не пойму, как они смогли организовать, что один из них – Петр Павлович или Сергей – всегда был готов встретиться в назначенное мной время. Осечки не было ни разу.

Помимо очередных, предусматривалась возможность и запасных встреч – с помощью двух автомобилей, номера которых мне сообщили. Если один из них появлялся у посольства или моего жилья – я должен был как можно скорее позвонить и сообщить условия встречи.

…Мы уже очень долго сидели за столом друг против друга. Время от времени я пил минеральную воду. Сергей ел шоколад и раздражающе громко щелкал авторучкой. Петр Павлович не ел и не пил. К тому же и не курил. Он весь отдался инструктажу.

Если я ждал хвалебного тона, стремления «погладить меня по головке», дать понять, что представляю собой слишком большую ценность, – то я ошибался. Петр Павлович был сама деловитость. Не последовало и ожидаемой «промывки мозгов». Все заявления, высказывавшиеся впоследствии в суде – что я, будучи связанным с политической разведкой МВД, неминуемо должен был пройти их идеологическую обработку, – не имеют под собой никаких оснований. Уверяю, я имел дело исключительно с ГРУ, а там не интересуются подобными вещами.

Получив сообщение о встрече с «боссом», я решил, что речь идет о начальнике третьего управления, по той простой причине, что раньше имел дело с начальником второго. Но позже понял, что заблуждаюсь. Однако это не был обычный офицер-порученец. Скорее всего, меня отдали на связь особому лицу, ведущему определенного агента, или, как говорят, конкретный «случай». Однако власть и полномочия этого человека были поразительными. И до того, как я успел поинтересоваться званием, мне стало ясно, почему. Однажды, проходя мимо Дома Красной Армии – помпезного представительского здания Министерства обороны, – я увидел его в военной форме вместе с другими офицерами. Генерал-майор! Позднее выяснилось – он «находился в распоряжении» для решения специальных задач, связанных с разведкой против США.

Встреча на квартире номер три прошла под знаком умеренности. Не было никакой еды, никакой выпивки. Сергей выглядел недовольным. Когда мы поднялись из-за стола, он незаметно сунул в карман два оставшихся кусочка шоколада.

Глава 12

24 сентября 1946 года специальный помощник президента США К. Клиффорд представил Трумэну обширный доклад: «Американская политика в отношении Советского Союза». Поразительно, но сейчас, накануне третьего тысячелетия, ни один из пунктов доклада не устранен и не выброшен на свалку истории. Более того, любой из этих пунктов в своей агрессивной направленности и теперь как бы нацелен не только на бывший Советский Союз, но и практически на каждую страну, на каждое крохотное государство существующего ныне мира. Судите сами:

«Соединенные Штаты должны говорить языком силы… Надо указать советскому правительству, что мы располагаем достаточной мощью не только для отражения нападения (верил ли хоть на минуту сам Трумэн, что изнуренная второй мировой войной, обессиленная страна способна была напасть на мощного и сытого заокеанского союзника?), но и для быстрого сокрушения СССР в войне (а вот в это, вооружившись атомной бомбой, он поверил свято!)… Советский Союз не слишком уязвим, ибо его промышленность и естественные ресурсы широко рассредоточены, однако он уязвим для атомного, бактериологического оружия и дальних бомбардировщиков. Следовательно, чтобы держать нашу мощь на уровне, который эффективен для сдерживания Советского Союза, США должны быть готовы вести атомную и бактериологическую войну.

Высокомеханизированную армию, перебрасываемую морем или по воздуху, способную захватывать и удерживать ключевые стратегические районы, должны поддержать мощные морские и воздушные силы. Война против СССР будет «тотальной» в куда более страшном смысле, чем любая прежняя война, и поэтому должна вестись постоянная разработка как наступательных, так и оборонительных видов вооружения… Любые переговоры об ограничении вооружений вести медленно и осторожно, постоянно памятуя, что предложения о запрещении применения атомного оружия и наступательных видов вооружения дальнего действия значительно ограничат мощь Соединенных Штатов…»

Таким образом, сразу же после разгрома фашизма и обретения Европой долгожданного мира за океаном была сформулирована новая генеральная цель – уничтожение или фатальное ослабление Советского Союза.

Но требовалось выяснить, каковы настроения русских. Вскоре Совет планирования политики госдепартамента подготовил «Резюме международной обстановки», в котором убедительно обосновал позицию Кремля: