Со щитом и мечом

У подъезда стояла тюремная машина, из которой эсэсовцы выволакивали подсудимых – разжалованных, в мундирах без погон «изменников фатерланда». Позади разгружалась машина охраны. На пути у Кузнецова стояли три или четыре офицера и в недоумении смотрели на окно второго этажа. Они спрашивали Кузнецова, слышал ли он выстрелы там, наверху. Николай Иванович вместе с ними поднял голову, потом пожал плечами, взглянул на часы и деловито зашагал вдоль фасада.

Вот и угол дома! Не оглядываясь, свернул на безлюдную Школьную и бросился бежать. Скорей бы через каменную ограду, а она, проклятая, около двух метров высотой… Не помнит, как перемахнул через нее пригибаясь, пробежал проходным двором, выскочил в переулок, где подрагивал на полуоборотах «адлер». Как только Кузнецов ввалился в распахнутую дверцу, машина рванула с места.

Когда «адлер» на бешеной скорости промчался через контрольный пункт на выезде из Ровно, часовые едва успели вскинуть в приветствии руки – в подобных лимузинах и на такой скорости ездило крупное фашистское начальство.

– А через какой-нибудь час, – весело заканчивал рассказ Кузнецов, – мы были уже на нашем оржевском «маяке», с которого нас, как высоких гостей, эскорт разведчиков препроводил в этот лесной санаторий.

– Ваше счастье, что вы опоздали в наш «санаторий» к празднику, – пошутил В. Ступин, показывая на свою перевязанную руку. – Восьмого ноября тут у нас было веселье!

– Слышал, слышал, как же! – подхватил Кузнецов. – И даже видел в городе остатки разбитого вами карательного полка эсэсовцев. А смертельнораненый их командир генерал Пиппер, именовавший себя «мастер тодт» («мастер смерти»), говорят, сам сыграл в ящик. Все ровенское подполье в неописуемом восторге от этой победы медведевцев. В городе только и разговору об этом.

Кузнецов, конечно, тоже поздравил ребят из отряда с важной победой. Но они понимали, что их схватки с врагом не идут ни в какое сравнение с подвигом Николая Ивановича.

Однако даже не подвиги Кузнецова, не его буквально артистическое умение мгновенно перевоплощаться в надменного и холодного прусского офицера, а то, что оставалось за этим перевоплощением, что, видимо, составляло его душу, больше всего поражало людей, близко знавших Николая Ивановича. В отряде Кузнецов был постоянно сдержан, немногословен, сосредоточен. Складывалось впечатление, что его постоянно что-то тяготит. Поначалу друзья считали это чертой его характера. И только изредка прорывалось в нем нечто такое, что не вязалось с этим его обликом. Случалось, его видели на привалах читающим стихи.

Валентина Константиновна Довгер, почетный гражданин города Ровно, рассказывает:

– После напряженного дня, когда приходилось много раз смотреть в глаза смерти, Николай Иванович очень любил помечтать о будущем. Несмотря на сильное перенапряжение, мы могли просидеть всю ночь у печки, в которой теплился огонек, и говорить до зари. Да, жизнь в то время была сложной. И те несколько часов, когда мы могли сбросить маску, были для нас большим счастьем. Кузнецов не раз повторял: «Пусть даже не все будет так, как мы мечтаем, но как хорошо помечтать…»

Иногда у костра Николай Иванович вдруг затягивал протяжную уральскую песню, внезапно обрывал, хмурился и после этого был особенно молчалив и замкнут.

Только однажды в доверительной беседе с А. В. Цессарским он дал выход обуревавшим его чувствам.

– Разведка – нечеловеческое дело, она калечит душу…

«И только тогда понял я главный подвиг этого человека, – пишет Альберт Вениаминович. – Два года на наших глазах он сдавливал себе горло, а мы не догадывались. Рожденный любить, петь, смеяться, сажать лес, он изо дня в день подавлял в себе все человеческие побуждения, всю нежность, которая светлой бурей бушевала у него в груди».

…Из своих новых знакомых в Ровно Кузнецов особенно заинтересовался фон Ортелем. Никто не знал, что делает в городе этот внешне невозмутимый, незаурядного ума эсэсовец. Не занимая вроде бы никакого высокого поста, Ульрих Ортель пользовался огромным влиянием. Известно было лишь, что Ортель числился шефом какой-то лечебницы или лаборатории, находившейся на Дойче-штрассе.

Центр ставил задачу: найти ключ к разгадке тайны матерого разведчика. А что Ортель был именно таковым, свидетельствовало и его звание – штурмбанфюрер СС, соответствующее чину майора в армии. В двадцать восемь лет так высоко подняться в СС можно было исключительно за какие-то особые заслуги.

Впервые они встретились у знакомой «пани Лели». Он вошел в комнату, стройный, в черном мундире, на котором тускло поблескивало серебряное шитье эсэсовских знаков. Галантно раскланявшись с присутствующими, гость представился:

– Ульрих Ортель.

Зиберт на правах хозяина дома вышел навстречу и с приветливой улыбкой протянул ему сильную руку. Их взгляды встретились. Небольшие серые глаза Ортеля смотрели умно и настороженно.

«Так вот ты какой, загадочный штурмбанфюрер», – подумал Кузнецов и, громко приветствуя гостя, пригласил его к столу.

За годы чекистской работы Кузнецов научился довольно быстро разбираться в людях, нащупывая слабые стороны каждого. Но на этот раз случай был исключительный, и разведчик чувствовал, что игра будет не из легких. Надо мобилизовать всю свою волю, действовать предельно осторожно, чтобы разгадать настоящее лицо врага. Кузнецов понимал, что опытный разведчик Ортель не оставит без внимания ни одного неверного жеста или слова. За этим вечером последовали другие, и вскоре Кузнецов почувствовал, что и он сам чем-то заинтересовал штурмбанфюрера.

Ортель стал приглашать Зиберта в компании. Казалось бы, все шло нормально. В их беседах не затрагивалось никаких служебных тайн, равно как и не было нескромных вопросов – ничего такого, что могло бы насторожить опытного, видавшего виды эсэсовца. Это были ни к чему не обязывающие разговоры о жизни, о женщинах, даже об искусстве, и все же какое-то чувство настороженности, словно идешь по краю крутого обрыва, все время не оставляло Кузнецова.

Однажды в ресторане Ортель подозвал к себе какого-то человека и заговорил с ним на чистейшем… русском языке. Говорили они недолго и о каких-то пустяках, но Кузнецов, весь внутренне напрягшись, боялся пропустить хотя бы одно слово.

– Вы знаете русский? – задавая этот первый за все время их знакомства вопрос, Кузнецов ничем не рисковал. Его любопытство было естественным в создавшейся ситуации.

– Давно им занимаюсь, дорогой Зиберт. А вы что-нибудь поняли?

– Так, пару слов. Я знаю всего лишь несколько фраз по военному разговорнику.

– Могу похвастаться, что говорю по-русски совершенно свободно. Имел возможность не раз убедиться, что ни один Иван не отличит меня от своего соседа. Разумеется, если на мне не будет этой формы…

Ортель расхохотался, но в его смехе слышалось затаенное злорадство.

– Пауль, вы производите впечатление человека, который умеет хранить чужие тайны, – внезапно став серьезным, продолжал Ортель, – так знайте, перед войной я какое-то время жил в Москве.

– Что же занесло вас туда? – небрежно бросил Зиберт.

– О, не подумайте, что желание помогать большевикам строить коммунизм, – улыбнулся эсэсовец…

Так первая завеса над тайной «лечебницы» доктора Ортеля была приоткрыта. Москва требовала не спускать глаз с «лечебницы на Дойчештрассе» и ее хозяина.

С каждым днем Кузнецов все больше убеждался, что внешне невозмутимый фон Ортель – очень коварный и хитрый враг. С откровенным цинизмом говорил Ортель за рюмкой коньяка о верховодах рейха. Подслушай кто-нибудь из соглядатаев, которыми кишело все вокруг, этот разговор – обоим не миновать петли.

Это, конечно, было проявлением расположения эсэсовца к несколько наивному и доверчивому офицеру-фронтовику. Но Кузнецов по-прежнему был очень осторожен с штурмбанфюрером. Он чувствовал, что если Ортель действительно заинтересован в привлечении боевого офицера к каким-то своим темным делам, то он первым должен как-то проявить свое расположение. И не ошибся.

На одной из встреч Ортель обратил внимание Зиберта на то, что его невесту Валентину подозрительно «обхаживает» майор Геттель. При этом Ортель доверительно сказал Зиберту:

– Я встречал этого парня в «доме Гиммлера» на Принц-Альбрехтштрассе. Видимо, вам не нужны дальнейшие разъяснения.

О том, что Зибертом заинтересовался «рыжий майор» (так называли за глаза Геттеля сослуживцы), сообщила и Лидия Лисовская. Майор учинил ей форменный допрос. При этом он интересовался, не употребляет ли Зиберт английских слов.

Кузнецов стал догадываться: «Видимо, Геттель заподозрил во мне английского шпиона».

Запросил Центр и получил приказ: «Пойти на встречу с Геттелем и попытаться использовать свидание на пользу советской разведке». Во время этого «рандеву» гестаповец был ликвидирован. Но до этого Кузнецову удалось выяснить, что Геттель, заподозрив в Зиберте агента «Интеллидженс сервис» (английской секретной службы), попытался «навести мосты», чтобы переметнуться с тонущего корабля к новым хозяевам. Он также «уточнил» настоящую роль

Ортеля, представляющего в Ровно высшие круги гитлеровской разведки. А Ортель вдруг исчез из Ровно. Исчез так же загадочно, как появился и как жил в этом городе, окутанный туманом неизвестности. Ходили слухи, что штурмбанфюрер застрелился, но трупа его никто не видел.

Позднее в одном из донесений Кузнецова командованию отряда появятся такие строки о фон Ортеле: «…Лик (Лисовская. – К. 3.) получила от него сведения, о достоверности которых судить не берусь. Фон Ортель рассказывал, что в Германии изобретена какая-то летающая бомба вроде самолета, которая будет с большой быстротой покрывать расстояние до четырехсот километров и производить огромные разрушения. Я хотел лично «поговорить» с ним, а при случае предоставить эту возможность и вам, но оказалось, что Ортель неожиданно исчез».

Эти сведения о самолетах-снарядах, которые гитлеровцы стали применять только несколько месяцев спустя, были срочно переданы в Центр.

Николай Иванович сообщал в этом донесении и о переброске штабов с востока на запад в связи с приближением Красной Армии, о минировании фашистами ряда крупных зданий в Ровно.

…Кузнецова неотступно преследовала мысль о загадочном исчезновении Ортеля. Но ничего вразумительного не могла сообщить на этот счет даже Майя Микота, которая ближе всех была к Ортелю.

– Да, он был очень доволен чем-то, говорил, что ему оказана большая честь, что дело очень крупное…

– Но куда, куда он поехал? – допытывался Николай Иванович. Майя пожала плечами:

– Не сказал…

– Майя, постарайтесь восстановить в памяти все наименьшие подробности разговора, все детали, намеки. Поймите, это очень важно для нас!

Девушка и сама это понимала, но только качала головой:

– Я спрашивала, не говорит. Вот только разве что… Нет, вряд ли это имеет значение: обещал мне, когда вернется, привезти персидские ковры.

– Персидские ковры?

Кузнецов встревожился не на шутку. Интуицией разведчика он чувствовал в этом какую-то разгадку внезапного исчезновения Ортеля. Персидские ковры? Вряд ли это случайно. И вдруг Николая Ивановича осенила догадка: значит, он собирается куда-то на Восток. О своих соображениях Кузнецов сообщил в Центр.

Потом из сообщения нашей агентуры в Швейцарии Центру стало известно о происках немецких разведчиков в Иране. Так факт за фактом вырисовывалась картина, истинный смысл которой стал понятным после того, как в Ровенских лесах получили запоздавшие московские газеты. Одна из них – «Правда» от 19 декабря

1943 года – попала к Кузнецову. С волнением читал Николай Иванович напечатанное в ней сообщение:

«Заявление Рузвельта на пресс-конференции. Лондон. 17 декабря (ТАСС). По сообщению вашингтонского корреспондента агентства Рейтер, президент Рузвельт на пресс-конференции сообщил, что он остановился в русском посольстве в Тегеране, а не в американском, потому что Сталину стало известно о германском заговоре.

Маршал Сталин, добавил Рузвельт, сообщил, что, возможно, будет организован заговор на жизнь всех участников конференции. Он просил президента Рузвельта остановиться в советском посольстве, с тем чтобы избежать необходимости поездок по городу. Черчилль находился в британском посольстве, примыкающем к советскому посольству.

Президент заявил, что вокруг Тегерана находилась, возможно, сотня германских шпионов. Для немцев было бы довольно выгодным делом, добавил Рузвельт, если бы они могли разделаться с маршалом Сталиным, Черчиллем и со мной в то время, когда мы проезжали бы по улицам Тегерана. Советское и американское посольства отделены друг от друга расстоянием примерно в полтора километра…»

Лицо Кузнецова сияло счастливой улыбкой. Да, он имел право гордиться. Он стал одним из тех, кто разрушил планы гитлеровцев.

В 1964 году проживающий в Мадриде бывший начальник секретной службы СС Отто Скорцени в беседе с корреспондентом парижской газеты «Экспресс» заявил, в частности, следующее: «Из всех забавных (!) историй, которые рассказывают обо мне, самые забавные – это те, что написаны историками. Они утверждают, что я должен был со своей командой похитить Рузвельта во время Ялтинской конференции. Это глупость: никогда мне Гитлер не приказывал этого. Сейчас я вам скажу правду по поводу этой истории: в действительности Гитлер приказал мне похитить Рузвельта во время предыдущей конференции – той, что проходила в Тегеране… Но бац! (смеется)… из-за ряда причин это дело не удалось обделать с достаточным успехом…»

Одной из этих «различных причин», сорвавших у Скорцени «Дальний прыжок» (таким было кодовое название покушения на «большую тройку»), стало, как рассказывает В. Н. Бережков, бывший на Тегеранской встрече личным переводчиком Сталина, предупреждение полученное из Ровенских лесов…

«В то время в Тегеране мало кто знал, – пишет Валентин Николаевич в книге «Тегеран, 1943», – что важные сведения о готовящейся диверсии против глав трех держав поступили из далеких Ровенских лесов, где в тылу врага действовала специальная группа под командованием опытных чекистов Дмитрия Медведева и Александра Лукина. В эту группу входил и легендарный разведчик Николай Кузнецов, осуществивший немало смелых операций в районе оккупированного нацистами Ровно».

…В 1943 году у села Великие Телковичи, что во Владимирецком районе, в отряд прибыл секретарь Ровенского подпольного обкома Компартии Украины В. А. Бегма.

Радостной была встреча. Бегме был представлен разведчик, который действует в Ровно под видом гитлеровского офицера.

Василий Андреевич подошел к Кузнецову и обнял его.

– Бесконечно рад познакомиться. Как же, как же, слыхал. О ваших подвигах в народе ходят настоящие легенды, – и к Медведеву: – Вот это сюрприз! Спасибо, Дмитрий Николаевич.

Кузнецов улыбнулся и смущенно ответил:

– Работаем, товарищ секретарь обкома, но до главного еще не добрались…

– Вы имеете в виду уничтожение Эриха Коха? – спросил Бегма.

– И Коха, и добычу таких разведывательных данных, которые бы особенно пригодились нашему командованию, Ставке…

– Кузнецов был приятным собеседником, – вспоминал Бегма. – Говорил он не торопясь, спокойно. Время от времени повторял: «А мы еще мало сделали, Василий Андреевич». И тогда его задумчивые серые глаза смотрели куда-то вдаль. О чем он думал в эти минуты? О той большой, еще не сделанной работе? Или, может, о семье, о родных, о жизни после войны?.. Мы все любовались Кузнецовым. Высокий, стройный, в каждом движении его чувствовалась большая энергия, сила.

– Когда вы так прекрасно изучили немецкий язык? – поинтересовался я.

– Еще в детстве… Я вообще люблю изучать языки. Вот уже неплохо владею украинским, пою украинские песни. В селах и хуторах считают меня своим, украинцем.

– И они не ошибаются, – говорили мы. – Вы действительно свой и русским, и украинцам, всем народам нашей страны.

– Да, все мы – за одно правое дело. Среди моих побратимов-разведчиков больше всего украинцев, есть и поляк. Крепко дружат у нас люди. С такими не пропадешь!..

…Из Центра пришла радиограмма. Москва сообщала, что Указом Президиума Верховного Совета СССР от 26 декабря 1943 года за образцовое выполнение специальных боевых заданий в тылу немецко-фашистских захватчиков и проявленные при этом отвагу и мужество Н. И. Кузнецов награжден орденом Ленина.

– Теперь я в еще большем долгу перед Родиной, – отвечал Николай Иванович Кузнецов на горячие поздравления товарищей.

Ким Закалюк

«ЧТО-ТО ЕСТЬ В НЕМ СОКОЛИНОЕ, СМЕЛОЕ»

Свирепствует вьюга – ни земли, ни неба. Один снежный вихрь в непроглядной тьме. Колючий ветер слепит глаза, обжигает морозом, наметает на дорогах высокие рыхлые сугробы. Сквозь разбушевавшуюся круговерть идет человек. Поднял ворот пальто и натянул на глаза шапку – из боязни быть опознанным кем-нибудь.

Улица забита немецкими машинами, орудиями. Тяжело дышат лошади. К ним, прячась от шквального ветра, прижимаются солдаты в шинелях какого-то непривычного жабьего цвета.

– Заметив патруль, путник понял, что настал комендантский час. Мысли теснят друг друга: «Зачем было идти в город, когда чудом вырвался из когтей смерти? А разве у него был выбор? Каждого, кто пытался сойти с большака, заполненного беспрерывным потоком беженцев, срезал пулеметчик. Что же делать? В кармане у него – удостоверение сотрудника органов государственной безопасности и пистолет. Живым он не дастся».

Решение пришло как бы само собой. Когда до патруля оставались считанные шаги, открыл первую попавшуюся калитку и вошел во двор. На пороге хаты ему повстречался уже не молодой мужчина, по-видимому хозяин этого подворья. Ничего не спрашивая у неожиданного гостя, он доверительно прошептал:

– В доме полно солдат…

Переждал, пока патруль минует усадьбу, и выскользнул в ночную тьму. На глаза попался маленький домишко, прятавшийся в глубине сада. Постучался. Едва успел приоткрыть дверь, как из сеней вышла женщина и в страхе всплеснула руками:

– Боже милосердный! Зачем вы здесь? В городе ведь полно немцев. С минуты на минуту придут и к нам за сеном. Что же мне делать с вами? – И она одним только взглядом указала на траншею, едва заметную в глубине сада. Только успел спрятаться в заснеженной яме, как во дворе послышался шум. Пришли гитлеровцы…

Так начался новый, наполненный волнениями и тревогами, период жизни чекиста Ивана Филипповича Федорова.

Детство его прошло на Кировоградщине – в селе Коробчино Ново-Миргородского района. С малых лет познал горькую батрацкую долю. Восемнадцатилетним пареньком стал комсомольцем, а в 1939 – коммунистом. В годы коллективизации Иван Федоров активно участвовал в ликвидации кулацких банд. После возвращения из Красной Армии по путевке комсомола пришел в органы государственной безопасности. Работал в центральном аппарате республики, а после воссоединения западноукраинских земель с Советской Украиной возглавил районное отделение НКГБ в Морочном Ровенской области.

Достался ему тогда самый отдаленный уголок Полесья. Дел невпроворот. Необходимо было прежде всего подобрать место для размещения райцентра. Маленькие полесские села и хутора совершенно не годились для того, чтобы стать административными центрами. Однако выхода не было, и пришлось остановиться на двух соседних – Большом и Малом Морочном. До железной дороги – семьдесят километров, а до областного центра и того больше – двести. В непогоду ни пройти ни проехать. Один лишь путь – по тряской лежневке – срубленным и поваленным деревьям. Правда, в первом советском году им несказанно повезло. Зима выдалась, на редкость для здешних мест, многоснежной и морозной. По замерзшим болотам можно было и на санях ездить, и пешком пробираться в глубинку. Федорову удалось хорошо изучить все вокруг. В старые времена в Большом Морочном органы власти представляла гмина[14] с ее вийтом Шоломицким и секретарем Красовским. Да еще благочинный Навроцкий. На этих трех «китах» и держалась вся местная власть.

Иван Филиппович вспоминает:

– Люди встретили нас настороженно. Редко кто вступал в разговор, а повстречавшись, по выработанной веками привычке низко и подобострастно кланялись:

– Добрый день, пане!

Вот в такой обстановке пришлось начинать. Однако на первую сходку, которую собрали в центре села, народу собралось немало. Пришли даже с хуторов. Собрание открыл первый секретарь райкома КП(б)У Иван Иванович Хищенко. Как и положено, представил всех присутствующих. Назвал и начальника НКГБ. Такая церемония вызвала удивление и одобрение у людей. Это было для здешних мест непривычным.

После речи партийного секретаря полищуки вначале робко, а затем смелее заговорили и стали задавать вопросы. Под конец даже высказали предложение разобрать на хуторах хаты сбежавших с приходом Красной Армии осадников и перевезти их в райцентр, как стали именовать Морочное.

– Посоветуемся в области и решим, – ответил Хищенко. Вскоре в центре села выросло несколько служебных построек. В одной из них разместилось отделение НКГБ.

Со временем Морочное озарилось электрическими огнями. Появилась типография, стала выходить газета «Червона зірка».

Открылась библиотека. Нашлось помещение и для клуба. В нем стали демонстрировать кинофильмы – и повалил народ, шли даже из самых отдаленных хуторов, ведь о таком раньше и не слыхали. Открыли школу, в ней зазвучала родная украинская речь.

Но не все было так гладко. Много забот появилось и у чекистов. Их будни были заполнены тревожными событиями. В лесах шастали банды. Немецкая разведка, ведя подготовку к войне, стала забрасывать группы диверсантов и шпионов. В те дни Федоров не ночевал дома – организовывал группы советско-партийного актива, которые давали отпор вражеским провокациям.

С начала 1941 года в селах Морочненского и соседнего с ним Камень-Каширского районов Волынской области участились наскоки вооруженных банд. Они жгли колхозные постройки, убивали сельских активистов. Приходилось преследовать врага и в густых дебрях полесских пущ. Как все это пригодилось ему потом на партизанских дорогах! До этого Ивана Филипповича, выросшего в степях, лес манил своей очаровывающей красотой и таинственностью, а теперь он стал местом жестоких боев.

В субботу 21 июня 1941 года в управлении НКГБ в Ровно закончилось совещание. Обсуждались меры борьбы с нарастающим в северных районах бандитизмом. Выступил и первый секретарь Ровенского обкома КП(б)У В. А. Бегма. Он призвал чекистов к бдительности, усилению борьбы с антисоветскими элементами.

Стоял тихий летний день. Совещание закончилось рано. Иван Филиппович зашел в магазины – купил подарки домашним, а вечером отправился в свое Морочное. На станции Сарны, где поезд почему-то задержался, прошел слух о войне. Люди в вагонах, вначале косясь на его форму, говорили шепотом, а потом, осмелев, прямо обратились к Федорову:

– Товарищ военный, это правда, что Германия готовится напасть на Советский Союз?..

В эту ночь пришел ответ на этот вопрос:

– Война!

Поезд дальше не пошел. Выручил коллега из Высоцка. На его подводе лесными, труднопроходимыми дорогами лишь к вечеру добрался до Морочного. Чем ближе подъезжали к райцентру, тем сильнее были слышны разрывы бомб, а потом стали видны и черные столбы дыма. В Пинске горели армейские склады.

– Мы вначале думали, что это какое-то недоразумение, – вспоминает Федоров, – но все явственнее убеждались в том, что началась война. Вскоре при помощи местных жителей удалось эвакуировать на восток семьи партийных и советских активистов.

После эвакуации Федоров получил назначение в Сумы, а оттуда – в Середина-Буду, где он тоже возглавил районный аппарат НКГБ. И вот теперь, не сумев вырваться из вражеского кольца, решил пробиваться к партизанам.

При помощи подпольщиков Иван Филиппович сумел связаться с советскими партизанами и до конца 1941 года создать подпольную группу. В феврале 1942 года она уже имела все необходимое для развертывания подрывной и диверсионной борьбы на территории Середино-Будского района.

26 марта 1942 года группа И. Федорова превратилась в Середино-Будский партизанский отряд «За Родину».

Спокойного, всегда рассудительного И. Ф. Федорова дополнял зажигательный, темпераментный комиссар И. Д. Сень, работавший до войны директором Середино-Будской средней школы. Сообща они создавали отряды местной самообороны, вели политическую работу в массах, поднимали население на партизанскую войну с оккупантами. Через два месяца отряд вырос до 350 бойцов.

26 октября федоровцы влились в соединение А. Н. Сабурова и выступили в рейд на Правобережную Украину.

* * *

Сабуров, заложив по обыкновению руки за спину, возбужденно ходил по комнате и, словно отрубывая слова, говорил:

– А помнишь, Ваня, как на Сумщине, после моего возвращения из Москвы, ты, колдуя над картой, дотянулся до отметки «Морочное» и размечтался: «Эх, командир, вот куда бы мне с хлопцами добраться. Там хоть сотню отрядов можно развернуть». Так вот, прибыли! – генерал как-то неопределенно махнул в сторону замерзшего окна, словно за ним действительно начиналась ровенская земля. – Говоришь, там у тебя сила-силенная надежных людей? Верю, не зря ты работал на Полесье, – Александр Николаевич засмеялся, но сразу же перешел на деловой тон: – Так вот, товарищ Федоров! Собирайся на встречу с земляками. Подбери с полсотни надежных ребят и отправляйся. Докажите врагам, что жива и несокрушима власть Советов.

Собираться долго не пришлось. Авангард отряда ехал на пятнадцати пароконных санях. На них установили пулеметы, минометы и усадили снайперские расчеты. Замыкала десантную колонну 45-миллиметровая пушка, тоже прилаженная на санях.

Сам Иван Филиппович ехал в шикарных санях, прикрытых коврами, и, посматривая на своих «казаков», вспоминал первые партизанские шаги в начале нынешнего года и их отряд «в одни сани» – отважную семерку, положившую начало теперь мощному соединению.

На второй день всадники, которые ехали вдоль железной дороги, на перегоне Рокитное-Клесов встретили лесовоз. Железнодорожники вначале не на шутку перепугались, увидев большую группу вооруженных людей, но, когда убедились, что перед ними советские партизаны, наперебой стали предлагать свою помощь. По их совету

Федоров принял решение в первую очередь нанести удар по Томаш-городу. Бойцы заняли «классные места» среди березовых колод, и «экспресс» на всех парах устремился вперед. Прибыли в Томаш-город ночью. Еще в пути, выяснив у железнодорожников, где размещаются гитлеровцы, партизанский десант с ходу ударил по ним.

Одновременно группа подрывников Андрея Чепурного блокировала железнодорожный путь, уничтожила все станционное хозяйство, а также эшелон, который стоял на подъездных путях. Так И. Ф. Федоров отметил возвращение в родные места. На обратном пути партизаны остановились в селе Сновидовичи. Радостно приветствовали народных мстителей полищуки. Они помогали партизанам в разгроме станции Остки, а также лесозавода. Его охрана перешла к партизанам.

Все более ярко разгоралось пламя партизанской борьбы на Полесье. Встречу 1943 года партизаны И. Ф. Федорова ознаменовали новыми боевыми действиями. Уже в первые дни января на перегон Сарны-Рокитное были посланы две роты. Боевой приказ: разгромить станцию Страшево! А в ночь на 14 января, в новогоднюю ночь по старому стилю, И. Ф. Федоров с двумя ротами и батареей 45-миллиметровых орудий выступил в рейд по северным районам области. Партизаны громили вражеские гарнизоны, взрывали коммуникации и линии связи.

На лютинских хуторах Иван Филиппович встретился с группой одного из зачинателей партизанской борьбы на Полесье Максимом Мисюрой, работавшим до войны участковым мичиционером.

Федоров вошел в хату. Мужчина, которого только что партизаны подняли с постели, вскочил, словно его ударило током.

– Свои, значит, – аж засиял от радости незнакомец, увидев красные ленты на шапках. – А я-то думаю: неужели наши вот так пропустили в село полицаев или «сичовиков»…

– А ты сам кто такой будешь?

– Я? При Советской власти был старшим милиционером. А сейчас – командир партизанского отряда Максим Мисюра. С сорок первого воюем с немчурой…

– Да, мы свои, – вступил в разговор Федоров. – А могли быть и чужие. Разве можно так беспечно спать? Даже без охраны.

– Как – без? Люди стояли в патрулях. Зачем же другая охрана, хлопцы притомились.

– Ну ладно, давайте знакомиться. Федоров, командир партизанского отряда «За Родину».

– И не Иваном ли Филипповичем вас зовут? – спросил Мисюра.

– Вроде бы так. А вам откуда известно мое имя?

– Да я же Максим Мисюра. Максим Иосифович, милиционер участковый из Высоцкого района. Это до войны. А вы же начальником Морочненского НКГБ были.

– Да был.

– Голубе! Иван Филиппович! Смотрю, вроде бы похожий, да откуда, думаю, ему тут быть. Вы же выехали на восток.

– Выходит, не доехал, – хитровато прижмурился Федоров. Он не слышал об участковом милиционере Мисюре, но сказал: – Как же, как же! Ну кто не слыхал о Максиме Мисюре? И сейчас гремит о нем слава по всей северной Ровенщине.

Лицо Максима Иосифовича расплылось в довольной улыбке.

– А про бои за Высоцк слышали?

– Именно поэтому мы и пришли в эти места.

– Здорово мы долбанули там фрицев… Федоров обратился к своим:

– Возвратите товарищу Мисюре маузер…

Сели за стол. Разложили потертую карту. Иван Филиппович тщательно записывал сведения о том, что происходит в окрестностях, делал какие-то пометки. Выяснилось, что вокруг действует множество мелких и довольно значительных партизанских отрядов и групп самообороны, в Большом Морочном, Сирниках и ряде других населенных пунктов имеется подполье.