Маршал Тухачевский

Михаил Николаевич поспешно покинул Кузнецк. В штарме он задержался только для того, чтобы подписать оперативный приказ, и сейчас же проследовал в Чуфарово, в штаб Симбирской Железной дивизии.

8 августа Железная перешла в наступление. Однако первая наша попытка освободить Симбирск не увенчалась успехом. Прибывшая из фронтового резерва Курская бригада, не успев еще полностью разгрузиться, на станции Охотничья подверглась артиллерийскому обстрелу и бомбежке с воздуха. Этого оказалось достаточно, чтобы бойцы в панике разбежались. Их с трудом удалось остановить лишь в районе станции Выра. А тем временем противник значительными силами стал нажимать на левый фланг Железной. Несмотря на то, что правофланговые ее части, успешно продвигаясь вперед, уже выходили на ближние подступы к Симбирску, положение здесь складывалось катастрофическое.

Тухачевский сам прибыл на станцию Охотничья. Общими усилиями паника была предотвращена, порядок восстановлен. Однако о возобновлении наступления пока что не приходилось и помышлять.

Командарм приказал всей дивизии вернуться в исходное положение. При отходе наибольшую дисциплинированность проявил 2-й Симбирский полк (командир М. Д. Великанов, комиссар Н. М. Шверник).

Неудача наступления одних повергла в уныние, других ожесточила. К нам прибыл страшно разгневанный член Реввоенсовета Востфронта П. А. Кобозев. Вспомнилась почему-то история с Муравьевым, и всю вину свалили на «золотопогонников». Кобозев, а заодно с ним и Калнин грозили Михаилу Николаевичу арестом.

Член Реввоенсовета, находившийся в большой дружбе с Г. Д. Гаем, требовал передачи в руки последнего командования армией. Он писал и тут же рвал телеграммы Вацетису и Троцкому.

Все это происходило в салон-вагоне командарма, но Михаил Николаевич сохранял присутствие духа и молчал. На его защиту встал Куйбышев. Валериан Владимирович предложил спокойно обсудить причины неудачи и принять меры к их устранению.

Слово было предоставлено Михаилу Николаевичу.

Причину нашего вынужденного отхода от Симбирска командарм усматривал прежде всего в недостаточной дисциплинированности, а также в слабом авторитете многих младших и средних командиров. Другой причиной Тухачевский считал все еще не изжитую подозрительность к военспецам. При этом он напомнил, как чуть ли не накануне операции ставился на голосование вопрос: давать или нет оружие командирам из бывших офицеров?

– Такое отношение, – говорил Михаил Николаевич, – не только оскорбительно, оно еще и связывает командира, лишает его смелости, инициативы.

Наконец, Тухачевский указал на то, что Симбирская Железная дивизия вынуждена была выступить, не закончив реорганизацию.

Совещание проходило довольно бурно, однако благодаря такту Михаила Николаевича и принципиальности В. В. Куйбышева на нем в конце концов по-деловому были обсуждены все вопросы, связанные с подготовкой нового наступления на Симбирск.

Оно возобновилось только 9 сентября. Говорю «только» потому, что Троцкий, курсировавший в то время по Восточному фронту, а вслед за ним и Вацетис, угрожая Михаилу Николаевичу трибуналом, опять требовали немедленного освобождения Симбирска. Но тут вмешался В. И. Ленин. После переговоров с ним Валериана Владимировича Куйбышева позвонил С. И. Аралов и передал, что Владимир Ильич требует привести армию в полный организационный порядок и только тогда приступать к решительным действиям.

Началась напряженнейшая работа.

Для удобства управления войсками штарм из Инзы перебрался в Пайгармский монастырь под Рузаевкой. Сам Михаил Николаевич в сопровождении большой группы командиров штарма выехал в Симбирскую Железную дивизию и организовал там глубокую разведку.

Политотдел армии развернул активную агитацию. В ней приняли также участие местные партийные организации. Широкий размах приобрела политработа среди крестьянства, и это обеспечило успешное проведение мобилизации. Наши части получили значительное пополнение. Теперь Симбирскую Железную дивизию характеризовали следующие цифры: активных штыков – 3602, сабель – 188, пулеметов – 114, орудий – 19.

30 августа до нас долетела весть о предательском покушении на жизнь Владимира Ильича. Она произвела на всех самое тяжкое впечатление. Только стойкость и закаленность таких испытанных большевиков, как В. В. Куйбышев, О. Ю. Калнин, Н. М. Шверник, Самсонов, Шуватов, объединивших вокруг себя молодых членов партии, помогли преодолеть растерянность. Михаил Николаевич в эти дни много раз выступал на митингах и призывал бойцов отомстить за раны, нанесенные Ленину.

Через неделю с небольшим наши войска перешли в наступление. В основе их действий лежал прежний замысел. Но были внесены и некоторые добавления.

К этому времени на пополнение армии прибыл 5-й Курский полк. Его Тухачевский оставил. в своем резерве. Кроме того, в распоряжении штарма находился отдельный кавалерийский дивизион под командованием старого большевика, офицера военного времени Петра Михайловича Боревича.

Этим двум частям предстояло совершить глубокий рейд от станции Чуфарово через Алгаши и Ногаткино с тем, чтобы к моменту атаки Симбирска главными силами куряне нанесли удар по правому флангу противника, а кавалеристы отрезали ему пути отхода на север. 5-й Курский полк шел в рейд частично на грузовых машинах, но главным образом на крестьянских подводах.

Симбирская операция, как и последующая Сызрано-Самарская, достаточно полно освещена в «Истории гражданской войны в СССР», в монографиях и мемуарах. Я хочу коснуться только некоторых ее моментов, характеризующих Тухачевского как военачальника.

На протяжении всей операции он вместе с О. Ю. Калниньш находился непосредственно в частях на самых ответственных участках. Неприязненное отношение Оскара Юрьевича к Михаилу Николаевичу здесь исчезло. В боях под Симбирском между ними установилась крепкая дружба на многие годы.

Ставя дивизии Гая задачу на овладение Симбирском, М. Н. Тухачевский считал ее ближайшей. Последующая же заключалась в выходе на левый берег Волги. В соответствии с этим перед штурмом Симбирска он дал указание начдиву, чтобы войска, не задерживаясь в городе, немедленно спускались к Волге и форсировали ее. Гаю вручили также инструкции о соблюдении дивизией строжайшей революционной дисциплины при вступлении в город. Инструкция содержала предупреждение о суровом наказании за дискредитацию высокого звания воина Красной Армии.

Уже в Симбирске Тухачевский поручил М. Н. Толстому, назначенному начальником инженеров армии, разработать план создания вокруг города фортификационных сооружений по типу крепостных. Предполагалось превратить Симбирск в крепость, и командир полка тов. Воробьев назначался ее комендантом.

В те же дни Михаил Николаевич проводит долгие часы с состоящим при нем для особых поручений бывшим морским офицером В. П. Потемкиным, обсуждая технические возможности вооружения пассажирских пароходов, барж, буксирных пароходов. Начинается призыв речников в формируемую Волжскую военную флотилию. Эту работу возглавляет комиссар флотилии Л. Е. Берлин.

Переправа через Волгу оказалась нелегкой. Подожженная белогвардейцами баржа с хлебом и пожары в городе озаряли реку. Белогвардейская артиллерия вела огонь по правому берегу. Но все же дивизия форсировала Волгу и продвинулась почти до Мелекесса.

Тем временем отступавшие из-под Казани чехословацкие части и отряд Капеля выходили на Волго-Бугульминскую железную дорогу. На помощь симбирской группировке противника спешили резервы из глубокого тыла. Белогвардейцам удалось вынудить Симбирскую Железную дивизию перейти к обороне.

Войска 1-й Революционной армии были чрезвычайно переутомлены. Однако Михаил Николаевич не находил возможным приостановить наступление. Он обращается к главкому с предложением: перебросить под Симбирск на пароходах часть сил 5-й армии и, высадив десанты – один в районе Старая Майна, другой в Красном Яру, – обойти противника, окружить и уничтожить его.

Предложение М. Н. Тухачевского было принято, главком отдал соответствующий приказ. Однако части 5-й армии действовали крайне медленно и подошли с флотилией к Симбирску только 24 сентября.

Белогвардейцы оказались отброшенными далеко на Восток, к Бугульме. С этого времени уфимское направление передается 5-й армии. Симбирская же Железная дивизия готовится к Сызрано-Самарской операции.

22 сентября Михаил Николаевич вызвал меня в Симбирск для разработки плана наших дальнейших действий.

Сызрано-Самарская операция была несколько сложнее Симбирской. В Симбирской активно действовала только Железная дивизия, а в Сызрано-Самарской приняли участие все три дивизии 1-й Революционной армии, переданная в полное распоряжение М. Н. Тухачевского Вольская дивизия, подчиненные ему же лишь в оперативном отношении два полка Самарской дивизии и часть Волжской военной флотилии.

Главный удар по сызрано-самарской группировке противника наносили Инзенская и Пензенская дивизии.

Возложив на меня окончательное закрепление нашего успеха в районе Симбирска и все хлопоты по передаче уфимского направления 5-й армии, Михаил Николаевич сразу же выехал в Инзенскую. Он, как и В. В. Куйбышев, с большим уважением относился к ее начальнику Яну Яновичу Лацису. В противоположность Г. Д. Гаю, по-кавказски темпераментному и, что греха таить, любившему иногда покрасоваться, Ян Янович отличался удивительным хладнокровием и спокойной рассудительностью. Это был несгибаемый большевик-ленинец, на всю жизнь запомнивший рукопожатие и наставления Владимира Ильича при отправке на Восточный фронт 4-го Видземского полка.

Для полководческого стиля Тухачевского характерна одна особенность: куда бы он ни выезжал, связь между ним и штабом поддерживалась непрерывно. Так было и в тот раз. Я всегда знал, где находится командарм, что делает, какие им даны указания на месте. Знал это и оперативный дежурный. Михаил Николаевич был крайне требователен и в то же время очень внимателен к своим штабистам. Несколько позже в юбилейном сборнике, посвященном годовщине 1-й Революционной армии, я с большим удовлетворением прочитал его отзыв о нашей тогдашней работе:

«Штаб армии, носивший мимолетно-пасмурный вид сразу после мобилизации специалистов, очень быстро сжился, сложился в дружную семью, искренно преданную Советской республике».

Однако справедливости ради не могу не отметить здесь, что во время Сызрано-Самарской операции не все мобилизованные специалисты проявили себя с лучшей стороны. Перед самым началом этой операции Тухачевский представил мне в своем салон-вагоне человека средних лет, небритого, в каком-то поношенном френче, небрежно развалившегося в кожаном кресле:

– Энгельгардт.

От матери, уроженки Смоленской губернии, и от отца, много лет служившего во 2-м пехотном Софийском полку в Смоленске, я знал, что Энгельгардты – коренные смоляне, что у крепостной стены в Смоленске стоял памятник коменданту Энгельгардту, отказавшемуся передать Наполеону ключи от города. Энгельгардт, представленный мне Михаилом Николаевичем, тоже был смолянином, земляком Тухачевского и, кроме того, его сослуживцем по Семеновскому гвардейскому полку. К нам он прибыл с предписанием Всеросглавштаба.

Свои клятвенные заверения честно служить Советской власти Энгельгардт подкреплял ссылкой на былые дружеские связи с командармом:

– Неужели, Миша, ты думаешь, что я могу быть подлецом и подвести тебя?!

И однако же подвел, оказался истинным подлецом.

Во время Сызрано-Самарской операции Михаил Николаевич объединил в руках Энгельгардта командование Пензенской и Вольской дивизиями, а также двумя полками Самарской. Энгельгардт выехал в Кузнецк, В ходе операции он часто терял связь со штармом, его донесения противоречили донесениям из частей и в конце концов мы вынуждены были связаться напрямую со штабами дивизий и осуществлять руководство ими, минуя Энгельгардта. А когда закончилась операция и штарм перебазировался в Сызрань, Энгельгардт незаметно исчез и объявился потом у Деникина.[25]

На наше счастье, в 1-й Революционной армии таких негодяев было очень немного. За все время помню два-три случая перебежек бывших офицеров к белогвардейцам…

Но вернемся к Сызрано-Самарской операции.

Пензенская и Инзенская дивизии продвигались к Сызрани, преодолевая отчаянное сопротивление противника. Медленно и нерешительно наступала Вольская. Очень трудно было управлять двумя полками Самарской, находившимися на левом берегу Волги и имевшими задачу выйти в тыл белочехам у станции Липяги. Утомленная почти непрерывными боями Симбирская Железная дивизия действовала в направлении Сызрань – Ставрополь.

Отчаянный бой разгорелся у Батраков за овладение Александровским мостом. Белочехи и «народная армия» КОМУЧа понесли здесь огромные потери. Это воодушевило наши войска. А еще больший подъем вызвали известия о том, что противник приступил к эвакуации Самары, где подпольщики-большевики подняли на борьбу рабочих самарских заводов.

Сразу активизировались, полки Самарской дивизии; опрокидывая белогвардейцев, они развили стремительное наступление на Липяги. В соревнование с самарцами, инзенцами и пензенцами вступила Симбирская Железная дивизия. Гая Дмитриевич решился на отчаянный шаг, за который впоследствии получил от командарма серьезное внушение.

К этому времени в распоряжении армии появился авиационный отряд в составе двух «Фарманов» и одного «Сопвича». Поскольку я в свое время прошел краткосрочный курс офицерской воздухоплавательной школы, Михаил Николаевич возложил руководство действиями «армейской авиации» на меня. Основная ее задача состояла в осуществлении «глубокой» (до 30 километров) разведки.

Один из самолетов, насколько помню «Сопвич», я придал Симбирской Железной дивизии. И вот после занятия Сызрани, когда в треугольнике Сызрань – Самара – Ставрополь шли еще бои, Гая Дмитриевиче летчиком (кажется, тов. Кожевниковым) садится где-то на картофельном поле под самой Самарой, узнает, что белогвардейцы из нее почти все удрали, и, вооружившись ручными гранатами, отправляется в город. Самару он знал хорошо и сразу двинулся на телеграф. Перепуганные его грозным видом, телеграфистки покорно стали отбивать на нескольких аппаратах: «Всем! Всем! Всем! Я, Гай, нахожусь в Самаре. Да здравствует Советская власть!»

А через некоторое время от Сергея Сергеевича Каменева по прямому проводу из Арзамаса мне пришлось выслушивать примерно следующее:

– Вы доносите, что войска армии ведут упорные бои на подступах к Самаре, а оказывается, Симбирская дивизия уже заняла ее. Доложите точно, до полка включительно, положение частей армии.

Почти одновременно меня запрашивал и Михаил Николаевич:

– Где сейчас находятся полки Железной?..

Произошло это 7 октября. Мы с Валерианом Владимировичем Куйбышевым очень опасались, что телеграмма из Самары от имени Гая является белогвардейской провокацией. Но в ночь на 8-е все разъяснилось. После тщательной проверки штаб донес С. С. Каменеву и по другим адресам о том, что рабочие Самары изгнали «учредилку». А к исходу дня, не встречая сопротивления, в город вступили части сначала 4-й армии, потом (часа два-три спустя) 1-й Революционной.

Я получил приказание командарма передислоцировать штаб из Пайгарма в Сызрань.

Сызрань была первым городом, в котором штабу армии после эшелонного житья в Инзе и квартирно-бивуачного в Пайгарме удалось разместиться с комфортом в огромном новом здании банка. А для командарма и состоящих при нем лиц был отведен особняк купца Стерлядкина. По тем временам он считался почти дворцом: роскошный кабинет, гостиные, столовая, спальни с кроватями из карельской березы, комнаты для приезжающих… Говорили, что Стерлядкин, строя этот особняк, платил бешеные деньги архитекторам, лишь бы перещеголять купца Шатрова в Симбирске. Почти не умея читать, бывший владелец особняка обзавелся еще и большой библиотекой, но при ближайшем ознакомлении с ней выяснилось, что главное богатство тут составляли тисненные золотом переплеты и огромные красного дерева с бронзой книжные шкафы…

Начальником Сызранского гарнизона Михаил Николаевич назначил меня, комендантом – Пугачевского. Сам он часто выезжал в Самару. Войска армии готовились к дальнейшему наступлению на восток.

Во время этой непродолжительной передышки Михаил Николаевич завел разговор о военной истории вообще и об истории гражданской войны в частности. Он считал, что военную историю надо начинать писать не после боев, а в ходе их. Тухачевский придавал громадное значение дневниковым записям самих участников событий, настаивал на том, чтобы во всех звеньях армии, начиная от полка, велся «Журнал боевых действий». Но самым главным не только для истории, но и для сегодняшнего дня Михаилу Николаевичу представлялся обстоятельный разбор каждой операции по ее горячим еще следам. И у нас тут же было положено начало этому. Первой детальному разбору подверглась Симбирская операция. С докладами выступали командиры штаба армии, а затем итог всему подвел командарм.

Тогда же в относительно спокойной обстановке Михаил Николаевич начал работать над своим важным исследованием «Стратегия национальная и классовая». Пробудился интерес к военно-научной работе и у многих командиров штаба армии. Среди них особенно выделялся в этом отношении брат командарма Николай Николаевич Тухачевский, который еще в гимназические годы прослыл «историком».

Осязаемым результатом военно-научной и военно-исторической деятельности штарма является ставший ныне библиографической редкостью юбилейный сборник, изданный в 1920 году к годовщине 1-й Революционной армии.

Из других событий того периода в памяти моей наиболее ярко запечатлелось празднование первой годовщины Великой Октябрьской социалистической революции. По просьбе трудящихся Сызрани мы организовали военный парад. Командовать этим парадом Михаил Николаевич поручил мне. Принимали его сам командарм и члены Реввоенсовета О. Ю. Калнин и С. П. Медведев (В. В. Куйбышев к тому времени уже покинул нас, получив назначение в Реввоенсовет 4-й армии).

День выдался довольно прохладный, но еще бесснежный. На площади выстроились все части Сызранского гарнизона. Внешний их вид был далеко не блестящим – винтовки всех существующих в мире систем, изношенные до дыр шинели, порыжевшие кожаные куртки, нередко подпоясанные ремнями с медной пряжкой, на которой двуглавый орел старательно затерт или даже замазан краской. А обувь и того хуже – просто не разберешь, что у кого на ногах. И при всем том – радость на лицах, недурная строевая выправка.

В десять часов появился Реввоенсовет, Под Михаилом Николаевичем рыжая англо-донская кобылица. Подо мной – вороной гунтер.[26]

Подаю команду «Смирно! Слушай на караул!» и курцгалопом подскакиваю с рапортом к командарму. Приняв рапорт, под звуки «Интернационала» Реввоенсовет во главе с М. Н. Тухачевским объезжает войска и выстроившиеся тут же колонны сызранских рабочих.

После парада Реввоенсовет и командиры штарма собрались в бывшем «операционном» зале банка. Здесь был зачитан приказ по армии и вручены награды ВЦИК. Михаил Николаевич Тухачевский удостоивался золотых часов с надписью: «Храброму и честному воину Рабоче-Крестьянской Красной Армии от ВЦИК. 7.Х.1918 г.». Такие же часы получили начальники дивизий тт. Гай, Лацис, Воздвиженский, а в штабе – И. Н. Устичев, М. Н. Толстой и я. Из командиров частей золотыми часами был награжден Петр Михайлович Боревич.

Многие командиры и отличившиеся в боях красноармейцы получили от ВЦИКа именные серебряные портсигары, подстаканники и… комплекты кожаного обмундирования.

В частях в этот день было приказано выдать «улучшенное» питание: к обычной норме добавлялись полфунта черного и четверть белого хлеба. Но красноармейцы единогласно решили весь белый хлеб передать в только что созданные тогда детские сады. Кроме того, по приказу Михаила Николаевича из запасов армии сызранской детворе было передано два пуда сахару.

А в конце ноября Михаил Николаевич был вызван в Москву и затем, возвратись в Сызрань, передал командование 1-й Революционной армией Г. Д. Гаю. Сам он откомандировывался на Южный фронт и вступил там в командование 8-й армией.

Командарм-5

Кажется, совсем недавно мы пожимали на прощание руки. Тухачевский отправлялся в 8-ю армию, а я, сдав должность наштарма Ф. П. Шафаловичу, – в распоряжение командующего Восточным фронтом С. С. Каменева.

И вот мы снова вместе. Нежданно-негаданно в марте 1919 года Михаил Николаевич явился ко мне на Троицкую улицу в Пензе.

Пока его супруга Мария Владимировна беседует со своей гимназической подругой, моей женой Ольгой Александровной, мы уединяемся в небольшую комнатку, и нет конца вопросам, восклицаниям. За полгода, миновавшие со дня нашего расставания, много воды утекло. Я побывал в Москве, где был представлен Владимиру Ильичу Ленину, и мне выпало счастье разговаривать с ним. Из Москвы поехал в Арзамас, но штаб фронта нагнал лишь в Симбирске. Проработал там два месяца, заболел и вот теперь поправляюсь в Пензе.

– Ну, а вы как, у вас что? – нетерпеливо спрашиваю Михаила Николаевича, всматриваясь в его лицо.

Внешне он, пожалуй, мало изменился. Разве что стал увереннее в суждениях.

В Москве Михаил Николаевич тоже встречался с В. И. Лениным. Эта встреча была продолжительнее, чем в мае 1918 года, когда Тухачевский получил назначение на Восточный фронт.

– Какой великий ум! – восхищается Тухачевский. – Какая широта и разносторонность знаний! Просто завидно…

В эту минуту я с особой силой почувствовал в Тухачевском то, что всегда давало себя знать, – тягу к знаниям, уважение к эрудиции.

– Но пока что предстоит воевать, – задумчиво говорит Михаил Николаевич. – Здесь, на Восточном фронте…

Он назначен командующим 5-й армией – той самой, которая более других пострадала от натиска колчаковцев, отступая от Уральского хребта. На пост командарма-5 Тухачевского рекомендовал ЦК партии, помня о его прежних победах на Восточном фронте, о его живых связях с местными партийными организациями, о знании театра военных действий.

– Не все прошло гладко, – с горечью добавляет Михаил Николаевич. – Троцкий и Вацетис не очень-то довольны моим назначением.

– Да и Сергей Сергеевич вряд ли будет доволен, – бросаю я, вспомнив, как однажды Каменев в моем присутствии с явной иронией отозвался о «поручике-командарме».

– Что там говорить: довольны – не довольны, – махнул рукой Михаил Николаевич. – Надо дела делать. Для обид сейчас нет времени…

Хотя у меня на руках отношение Бюро военных комиссаров в адрес Всеросглавштаба с рекомендацией на должность военного руководителя Пензенского губвоенкомата, я, ни минуты не колеблясь, решил продолжать службу вместе с Михаилом Николаевичем. В тот же день он дал телеграмму С.С.Каменеву с просьбой откомандировать меня в его распоряжение.

Дня три-четыре мы вместе провели в Пензе, а потом Тухачевский отправился в штаб 5-й армии, куда я должен был прибыть, закончив отпуск и лечение.

Мое вступление в новую должность состоялось в самый разгар подготовки Восточного фронта к наступлению. 5-я армия находилась на главном направлении – сибирском. С 6 августа 1918 года, начиная от Казани, она не выходила из боев, несла тяжкие потери. Против нее действовали отлично оснащенные части колчаковцев, чехословацкий корпус, французские, итальянские, английские, американские, польские и сербские легионы. Каково-то было готовить такую армию к наступлению!

Но эта необыкновенной сложности задача оказалась по плечу Михаилу Николаевичу. В сравнительно короткий срок, не теряя соприкосновения с противником, он восстановил боеспособность армии. Как и прежде, его ближайшим помощником в организационно-административной работе был Иван Николаевич Устичев. Вместе с тем Тухачевский обрел надежную опору в закаленных боями командирах 5-й армии, таких, как И. Ф. Блажевич, С. С. Вострецов, Я. П. Гайлит, А. Я. Лапин, М. С. Матиясевич, Г. X. Эйхе, К. А. Нейман, А. В. Павлов, В. К. Путна, В. И. Рослов.[27] Штаб армии возглавлял бывший полковник Генерального штаба Павел Иванович Ермолин. Я находился пока в распоряжении Реввоенсовета.

В 5-й армии, как и прежде в 1-й, мы с Михаилом Николаевичем либо селились вместе, либо занимали квартиры по соседству. Тухачевский жил так же скромно и гостеприимно. В его квартире почти всегда было полно людей, чувствовавших себя здесь как дома. Кто-то ехал с фронта, кто-то возвращался из госпиталя, кто-то забредал «на огонек». Всех встречали добрым словом, всем находилось место.

Зная гостеприимство командарма, квартирьеры обычно отводили ему купеческий особняк или апартаменты какого-нибудь крупного чиновника, удравшего от Красной Армии. Иногда в такой квартире можно было найти приличное постельное белье, посуду, хозяйственную утварь. Все это оказывалось как нельзя более кстати – Михаил Николаевич не имел даже своего одеяла.

Подчас размещение людей, остановившихся у командарма на ночлег, превращалось в хлопотное занятие. Помню, как однажды мы ломали голову, куда положить Александра Васильевича Павлова. При его габаритах и солидном весе на стульях или на столе располагаться было рискованно. Пришлось устраиваться на полу, на огромной купеческой перине, которую приволок откуда-то комендант штаба. А на следующее утро проснувшийся раньше всех Михаил Николаевич растолкал нас и повел к комнате, где еще почивал Павлов. Заглянув в дверь, мы едва удержались от смеха. На полу возвышалась гора, из-под которой едва высовывались лысая голова и внушительная борода. Оказывается, уже ночью, почувствовав озноб, А. В. Павлов подложил под себя шинель, а периной накрылся, как одеялом.

Запомнился и другой веселый эпизод. Как-то то ли Путна, то ли Гайлит привез на квартиру М. Н. Тухачевского широченный татарский халат. Михаил Николаевич облачился в него, соорудил из полотенца подобие чалмы и, усевшись по-турецки, стал на татарском языке призывать правоверных к молитве – ни дать ни взять муэдзин на минарете!

Все это может показаться странным: бои, переходы, бессонные ночи в седле или над картой и вдруг – такое дурачество, шутки, разыгрывание. Однако все было именно так. Молодость брала свое. К тому же мы жили верой в грядущее, сознанием, что с каждым днем приближаем его, а это вселяло бодрость, поднимало дух.

Даже в самые трудные минуты на душе было светло, радостно.

9 июня 1919 года войска Южной группы Восточного фронта, в состав которой входила и наша 5-я армия, нанесли сокрушительный удар по колчаковщине: была освобождена Уфа. На этом, собственно, и завершается блестящая страница боевой истории Южной группы, во главе которой стоял М. В. Фрунзе. Войска 4-й, 1-й и Туркестанской армий покидают сибирское направление. Это направление вновь передается 5-й армии и ее соседям к северу (2-й и 3-й армиям).

Перед Михаилом Николаевичем встало бесчисленное множество проблем, решать которые надо было сразу же, немедленно, не откладывая в долгий ящик. Предстояло преодолеть Уральский хребет, форсировать множество больших и малых рек, вести бои в лесах. Все это очень осложнялось тем, что единственная коммуникация – Сибирская железная дорога – была разрушена отступавшими колчаковцами. Поезда тащились едва-едва, то и дело останавливаясь у превращенных в руины водокачек, сбитых стрелок. Вдоль железнодорожной линии болтались на столбах порванные провода.

А впереди у армии – сибирские морозы. Впереди – тиф, косивший целые деревни…

Однажды, когда штаб армии находился еще в Бугульме, Михаил Николаевич вызвал к себе меня, начальника моботдела Карягина, начальника оперативного отдела Ивашева, а также нескольких других бывших офицеров и предложил нам разработать систему подготовки командных кадров. При этом мы должны были исходить из установок партии о том, что пролетарской армии нужен свой революционный командный состав из рабочих и крестьян.

Тухачевский делал ставку в первую очередь на бывших командиров красногвардейских отрядов, комиссаров и коммунистов-бойцов.

– Далее, – говорил он, – мы располагаем бывшими унтер-офицерами царской армии, окончившими учебные команды. Эти отличные практики военного дела, получив теоретическую подготовку, станут достойными командирами рот, батальонов, а быть может, даже и полков, бригад. А сколько у нас умных, дельных рядовых солдат, прошедших окопную школу! Наконец, многих бывших прапорщиков, имеющих хорошее общее образование, целесообразно переподготовить и перевести на штабные должности.

Что касается учебных программ, то Михаил Николаевич предлагал положить в основу их один принцип: учить людей только тому, что требуется на войне. В качестве преподавателей следовало привлечь наиболее опытных командиров штаба и армейских управлений.

Для руководства всей этой работой в армии учреждалась инспекция военно-учебного дела, непосредственно подчинявшаяся командарму. Подобной организации ни в царской и ни в одной из действующих красных армий еще не бывало.

Во главе инспекции Михаил Николаевич поставил меня.

Через несколько дней мы представили командарму организационную схему и положение о подготовке командного состава. С весьма существенными коррективами, внесенными самим Михаилом Николаевичем, эти два документа были утверждены Реввоенсоветом.

В первую очередь при штабе армии создавались курсы старших строевых и штабных начальников. Между собой мы называли их Академией генштаба имени Тухачевского. В программу курсов были включены: стратегия, общая тактика, топография, фортификация, администрация, а кроме того, еще и стрелковое дело, строевая подготовка.

На учебу вызывались из частей прежде всего комиссары и коммунисты из рядового состава, затем лучшие из бывших унтер-офицеров и прапорщики военного времени. Продолжительность обучения устанавливалась в зависимости от общеобразовательной подготовки курсантов, но в общем от трех до шести месяцев.

Начальником курсов был назначен тов. Карягин, а комиссаром – по совместительству комиссар штаба армии, ныне персональный пенсионер Николай Кузьмич Гончаров. Он и сам, между прочим, окончил эти курсы на правах вольнослушателя.