Профессорская дочка

– Нет, Игорь Юрьевич сказал – пусть она заходит.

Ох, я… может быть, попросить, чтобы меня внесли вместе со стулом? А в конце моего визита нас со стулом вынесли на улицу?.. Иду, я иду…

– Машка, привет! – Не выходя из-за огромного стола, Игорь чмокнул воздух в мою сторону.

Папа говорит, что люди делятся на начальников и людей. Игорь – начальник. А папа всегда выходил из-за стола и усаживал посетителя в самое удобное кресло.

Я присела у стола в кресло, такое низкое, что я торчала из него коленями вверх, как из гамака, а моя голова почти лежала на столе, как будто я – говорящая голова без тела. И мне тут же показалось, что я нанимаюсь на работу и Игорь сейчас скажет: «Голубушка, вы нам не подходите…»

Игорь никогда не выглядит злым или обиженным, у него всегда такое аккуратное выражение лица, как будто он сообщает миру – «я хороший». Игорь похож на крупного красивого отличника, которого мама перед выходом из дома намыла и начистила.

Как нормальный человек может добиться такой стерильности, будто его только что выпустили из посудомоечной машины «Трио»?.. Такой прически волосок к волоску? А у меня на кофте свежее пятно от кофе… Можно попробовать незаметно закрыть пятно бусами.

– Отлично выглядишь, – нежно сказал Игорь, – и такой у тебя… э-э… оригинальный стиль… Пудель в тряпках.

– Ха, – сказала я, – ха-ха.

Я очень завидую людям, которые умеют так холодно посмотреть: какой еще пудель в тряпках, что вы себе позволяете?! А я всегда глупо хихикаю, чтобы никто не подумал, что мне обидно. Трусиха потому что.

– Сам ты в тряпках, – сказала я. – А если ты намекаешь, что я похожа на городскую сумасшедшую, то это мой стиль и…

– Солнышко, ты классная, ты – другая, ты – кино не для всех, – улыбнулся Игорь.

С Игорем невозможно поссориться, потому что он всегда со всем соглашается. Ну погоди же, ты еще не знаешь, что я не пудель в тряпках, а решительный пудель, пудель, который был у психолога, пудель, готовый на все, на то, чтобы прямо спросить «Ну как?». Или даже просто «Ну?!».

– Ну?! – сказала я, сохраняя независимое выражение лица. – То есть я хочу сказать: ну как?

– Да все в порядке, – опять улыбнулся он. Игорь так и будет улыбаться, пока я не уйду. А интересно, когда я уйду, он будет продолжать улыбаться или вдруг начнет корчить рожи, или… – А ты просто так, в гости зашла, мимо проходила?

– Да, я мимо… Игорь… я понимаю, что это литература и в этой области все очень тонко, нет четких оценок, но все-таки, как тебе… а?

Игорь молча смотрел на меня… Все ясно, «Варенье без свидетелей» ужасно, а не звонил он потому, что не хотел меня обидеть…

– Игорь… Я понимаю, что это вообще не литература, а «Варенье»… – промямлила я и вдруг, в точности как синяя рука в детской страшилке кричит «Отдай мое сердце!», заорала: – КАК тебе мое «Варенье»?!

– Какое варенье? – удивился Игорь. – Мымрик, может, тебе водички дать?

Ох!.. Я была готова к тому, что происходит с нами, писателями, на каждом шагу: мы ждем, что нам скажут: «Дорогая Маша, это ге-ни-ально, особенно в том месте, где…», а нам говорят: «Какой кошмар!» Но что он просто забыл…

Сейчас главное, чтобы Игорь не понял, что он забыл, а то ему станет стыдно, неловко… Обидеть Игоря легко.

– Какое варенье? Варенье. Варенье вкусное?.. – легко сказала я. – Сама варила. Терла, протирала. Ты забыл, а я волновалась, переживала, как тебе понравится мое варенье. В этой области все очень тонко, нет четких оценок, но все же апельсины с крыжовником… Оригинальный рецепт.

Игорь извиняющимся жестом показал – ах, забыл!

– » Машка, прости… вкусно, очень вкусно. Молодец, я и не ожидал, что ты такая кулинарка… Слушай, Мымрик, что ты все варенье варишь? А почему бы тебе что-нибудь не написать? В духе требований времени. Все пишут, а ты одна как дура…

– Что мне написать? – мрачно спросила я.

Игорь украдкой посмотрел на часы, и у меня тут же начало складываться впечатление, что сегодняшнее Дело Дня подошло к концу. Я попрощалась и вышла, но тут же вернулась и спросила, просто на всякий случай:

– Игорь. А чего он требует, этот дух?

– Ну… к примеру. – Игорь посмотрел на потолок, словно дух времени витал именно там. – К примеру… дети хотят знать все о сексе.

– Но при чем тут я? Я сказочные истории люблю читать… Секс на примере сказочных персонажей? – пошутила я.

– Хм, да?.. А что, пожалуй, интересный проект, – воодушевился Игорь. – Это будет бестселлер!

– Гетеросексуальные отношения Кая и Герды, – понимающе сказала я, – а еще гомосексуальные отношения Малыша и Карлсона. Можно назвать главу «Сделай свой выбор». Или возьмем, к примеру, Снежную королеву.

– А что Снежная королева?

– Как что? Зачем она хотела взять Кая во дворец? А?! Думаю, педофилия…

– Ты считаешь? – заинтересованно взглянул на меня Игорь.

– Ну, не без этого, – важно пояснила я. – Давай дальше. Мачеха и Золушка – инцест. Ах да, они же не родственники, но все равно в одной семье… Принц с туфелькой Золушки – фетишизм. Кот Базилио и Лиса Алиса – взаимная зоофилия.

– Да. – Игорь поощрительно улыбнулся. – А ты, оказывается, сечешь!

Я гордо кивнула – каждому приятно, когда он сечет в педофилии и фетишизме.

– Убойное название дадим! – закричал Игорь, немножко даже привскочив из-за стола. – Например, «Сказочные извращения»… или, или…

– Или «Сказочное свинство».

– Бестселлер, бестселлер! Карлсон – латентный гомосексуалист, Дюймовочка – лесбиянка… – бормотал Игорь как заведенный, как будто впал в транс.

Как все-таки приятно иметь дело с другом юности, который понимает тебя с полуслова, шутит с тобой совершенно на одной волне и даже шутливо впадает в транс.

– Давай подпишем договор, – сказал Игорь, выйдя из транса. – За две недели напишешь?

Ой… он, кажется, не шутит…

– Игорь… ты что, серьезно?!

– Еще как серьезно! Машка, я готов заплатить тебе за это очень приличный гонорар… – Он пошевелил губами, словно подсчитывая. – В общем, заплатить.

Ну вот, свершилось. У меня приличный гонорар. Значит, я приличный писатель. Ура, Дело Дня, ура-ура! Меня уже переполняют идеи: Голый король – типичный случай эксгибиционизма, Мальчик-с-пальчик – комплекс неполноценности. Интересно, какой гонорар?

– Игорь… – нерешительно сказала я, – а ты представляешь, что скажет папа? Если я… если я – такое!..

– Маша. Во-первых, твой папа сказал бы, – намекнул Игорь. – А во-вторых, сейчас уже не то время. То время давно прошло, Маша. И вообще, у тебя своя голова есть?

– Нету у меня. Только папина, – виновато сказала я.

Неужели мой папа прошел? Папа говорит, литература должна оставлять надежду, не бросать человека наедине со страшным. А Игорь хочет, чтобы я оставила детей наедине с извращенкой Снежной королевой и голубым Пьеро…

– Игорь, – торопливо заговорила я, – а можно я не буду про инцест, зоофилию и все такое, можно я хотя бы детский детектив? А?

– Можно, – разрешил Игорь и опять взглянул на часы – неужели он окончательно во мне разочаровался? – Только ты не напишешь детектив. Ты же ничего не знаешь о жизни. Все давно изменилось, а ты, Маша, все еще как Агния Барто. Идет бычок, качается…

Я ничего не знаю о жизни?! Я – идет бычок качается?!

Я такое знаю о жизни… Что он вздрогнет. У меня была очень бурная жизнь, полная приключений… особенно последние годы, когда папа уже совсем не мог без меня…

В сущности, Игорь прав, что не стал читать… В «Варенье», конечно, показаны нравственные ценности мумзиков, это да, но сюжет вялый, скучный… Хорошо бы переделать «Варенье без свидетелей» в детектив, а затем написать еще парочку… к примеру, «Полиция в шкафу» и «Кот отпирает двери»… Потом можно написать «Ленивый Вареник: кто он – полицейский или бандит?», потом «Неопытное привидение», потом…

Но я не смогу. Какой у меня жизненный опыт, чтобы писать детективы? Вот если бы я была подполковник милиции или хотя бы сержант…

– До свидания, Мымрик, – вежливо сказал Игорь, не поднимая головы от бумаг, – заходи когда-нибудь обязательно.

– До свидания, Игорь, – вежливо сказала я и, обернувшись от двери, зачем-то шепотом добавила: – Красная Шапочка – зоофил.

Можно ли считать провал «Варенья без свидетелей» Делом Дня? Оглушительный провал. Позорный. Какой еще бывает провал? Окончательный.

Не важно, какой день

Вадим

Как же ее зовут – Катя, Маша?.. Тьфу, черт… кажется, Катя. 

Иногда Невозможное вдруг становится Возможным или, наоборот, Возможное становится Невозможным, к тому же Возможное и Невозможное иногда меняются местами, так что за ними уже совсем не уследить.

К примеру, респектабельный господин в пальто и ярко-красном шарфе, невозможный красавец от мышей, вдруг стал возможным красавцем от мышей в пальто и голубом шарфе. Стоял на пороге… нет, не с рабочим чемоданчиком мышелова, а с улыбкой. Странная у него улыбка, на этот раз я уже сразу была в очках и хорошо рассмотрела – такая застенчивая и нагловатая одновременно. Как у кота. Да, точно, как у Семы.

– Но я не вызывала… – сказала я.

Господи, ну почему я такая идиотка?

– Добрый вечер, – улыбнулся господин. – Ну что, Обломов, дома сидите?

Влюбился! Секс-символ в пальто влюбился в меня с первого взгляда! Как в «мыльной опере»! Сейчас скажет, что забыл у меня блокнот, телефон, ботинок!.. А сам влюбился в меня. За мою неземную красоту!

– Катенька, можно я не буду выдумывать глупые предлоги? Я ехал мимо Вас по Фонтанке и подумал, что хочу кофе. Ну что Вы застыли как столб? Я не мышь, я Вас не укушу и даже, может быть, не ограблю. Меня зовут Вадим.

Неудобно сказать ему, что меня зовут не Катенька, а Маша.

– Вы забыли блокнот, телефон, ботинок? Влюбились в меня с первого взгляда? – деловито сказала я.

– Влюбился, – засмеялся господин, то есть Вадим.

– За мою неземную красоту? – уточнила я.

– Точно, – ухмыльнувшись, подтвердил Вадим.

Что касается красоты, на этот раз я была не в халате и тюбетейке, зато похожа на инопланетянина – со всех сторон из меня торчали палочки. Две из носа и две из ушей. Я лечу насморк старинным средством, палочками с пихтовой мазью.

– А я как раз… понимаете, насморк, очень сильный, – с достоинством сказала я, вынимая из носа палочки. – То есть, я хочу сказать, простите, что у меня насморк… Но тут секрет в том, что нужно засунуть палочки не только в нос, как многие считают, но и в уши… э-э… да. А Вы как лечите насморк?

Господин снял пальто и… Как интересно!.. В пальто был один человек, а под пальто другой! Как если бы фокусник в цирке вдруг снял черный плащ со звездами и превратился в женщину, или в клоуна, или в медведя, настолько он оказался другой. Ну, в общем, под пальто… Неловко про это говорить…

Нет, не в том смысле, что там, под пальто, он как-то неприлично себя повел (однажды я целый час дружила с эксгибиционистом, мастером по ремонту телефонов, пока он не… ох!..). Дело в том, что под пальто оказался бывший секс-символ. Пока еще стройный секс-символ, но уже слегка склонный к полноте, секс-символ, у которого уже совсем скоро будет немного слишком живот и немного слишком попа, не считая небольшой лысины со лба. Но в определенном возрасте как-то само собой подразумевается, что волосы человеку не обязательны, и это не мешает красоте, тем более у него такое мягкое лицо с висящей на нем улыбкой. Кстати, без пальто он еще больше похож на Сему.

Голубой шарф, висящая улыбка – все это великолепие устроилось на угловом диванчике у окна с видом на помойку и принялось разглядывать картины. Разглядывало картины и молчало, и я молчала.

Вадим

Дом странный – вышел из машины на Фонтанке и словно попал в другой мир. Такой захламленный мир, до краев наполненный чужой прошлой жизнью. Королевство забытых вещей, потерянного времени, в общем, что-то из детства… как будто время остановилось. 

Ко мне все приходят, и я не молчу, разговариваю. Но этих всех, как правило, связывают со мной общие интересы – мы либо вместе учились, либо вместе чиним кран, либо вместе коллекционируем мои картины. Но какие у нас с великолепием общие интересы – мыши? Пусть само разговаривает, хочет о картинах, хочет о мышах. Тем более мне надо кое-что обдумать.

…Он мне не нравится – не то чтобы я чувствую себя рядом с ним особенно нечесаным пуделем, просто инстинктивная неприязнь к красивым мужчинам. Думаю, это у меня детская травма.

По Фрейду, детская травма уходит в подсознание и оттуда определяет все взрослые комплексы и поступки. Вот именно. У меня была детская травма – в три года я ушибла коленку, потому что меня уронил на пол один папин аспирант, очень красивый. Сначала держал на руках, а потом увлекся диссертацией и уронил. Детская травма ушла в подсознание, и с тех пор я терпеть не могу красивых мужчин. Думаю, поэтому мне так не нравится господин от мышей.

Вадим

Молчит. Эта Катя – редкая, удивительная женщина, потому что совсем мне не нравится. Вообще-то мне нравятся разные женщины, большей частью красивые, но ведь и в некрасивой можно увидеть какую-то неочевидную прелесть. А эта… в этой Кате все непривлекательно.

…Не удивилась и даже, кажется, не задала себе вопроса, зачем я к ней пришел. Пришел и пришел, похоже, к ней все приходят для необязательных бесед. 

– Катя, расскажите мне про себя, – сказал Вадим с таким заинтересованным видом, как будто я звезда и он берет у меня интервью на кухне, а за занавеской прячется оператор с телекамерой.

– Нет! То есть я имею в виду, не обижайтесь, ноя Маша…

Вадим сделал вид, что он медиум, – прикрыл глаза и заговорил замогильным голосом:

– Я сейчас угадаю… Вы из хорошей питерской семьи. Ваш папа был профессор, или директор завода, или писатель… Вы не замужем. Детей у Вас нет.

Хорошо бы сейчас на кухню, зевая, вышел муж, в тапочках и халате, а за ним ввалилась стайка детей – вот был бы ему хороший урок.

– Вы программист, филолог, преподаватель… доцент?

Доцент! Как бы не так! Я автор «Варенья без свидетелей», пока не изданного.

Вадим

Девушка оформлена в стиле ретро. Максимально несовременное существо, интеллигентка из прошлого века – из советской жизни. С любимыми книгами, с этим ее папой, с жалким бытом, иллюзиями о высшей справедливости, идеализмом… Да еще это странное сочетание допотопных примет советского времени – все эти торшеры, кобальтовые чашки, треснувшие тарелки, чугунные сковородки – с живописью, которая на «Сотбис» стоит миллионы!.. Нестеров, Кустодиев, Крамской, Добужинский… О господи!

Наверняка она даже не оценивала картины… Не то чтобы она не понимает, сколько это стоит, она не убогая, не идиотка. Она просто не собирается понимать, зачем ей… Сидит в нищете на миллионах. К ней можно испытывать научный интерес, как к жуку на булавке. В детстве про таких, как она, говорили «дура несчастная». Жалкая, значит, дура, нелепая…

…Как поступить с картинами?! Ограбление? Пусть придумают что-нибудь пооригинальней. 

Какой глупый разговор! Может быть, сказать ему, что мне пора на работу? Может быть, я работаю в круглосуточном кафе и могу уходить на работу, когда мне вздумается?

Ох, звонок. Интересно, кто это?

Сначала в дверь просунулся сапог, украшенный блестящими камушками, потом огромный норковый помпон, а потом уже вся Ада в голубом берете. Голубой берет с норковым помпоном – очень запоминающийся головной убор.

– Сапоги купила. – Ада повертела ногой. – Триста баксов дала.

– Красивые, – похвалила я, нервно оглядываясь. Не хотела знакомить ее с Вадимом.

Ада, она такая – начнет разговаривать сама, полностью оттеснит меня норковым помпоном на второй план, и как я тогда смогу понять, зачем он пришел?

– Не с пустыми руками, – важно сказала Ада, – а с кое-чем.

Оказалось, «кое-что» – это кастрюлька. Кастрюлька осталась от Адиного любовного пиршества – днем она угощала своего нового друга обедом и часть обеда отложила для меня.

– Я готовлю лучше, чем шеф-повар во французском ресторане, особенно голубцы и пельмени, а ты не знала?.. Сегодня у меня голубцы.

Я благодарила, мялась и незаметно загораживала дверь на кухню.

– Машка… Дай что-нибудь повисеть, – попросила Ада и показала на Крамского: – Вот хоть этого Шишкина.

– Не дам, то есть, конечно, дам, но не сейчас, а как-нибудь потом, – твердо сказала я.

– Ну что тебе, Шишкина жалко? – проныла Ада, нахлобучила на меня свой берет и потянулась к Крамскому. – У нас с ним секса-то не было… А завтра как раз ответственная встреча… Завтра все решается, будет секс или так, ерунда… А послезавтра я приду за кастрюлькой и принесу тебе твою коричневую мазню обратно.

Почему Адин «секс» может произойти только в присутствии Крамского?

Так мы шепотом препирались, пока из кухни не раздался голос Вадима:

– Ну что, удалось выменять кастрюльку на картину? Ада заглянула на кухню и прошептала мне на ухо громким детским шепотом:

– А это еще что за х… с горы?

– Ада! – испуганно зашипела я. – Мы же договорились, что в русском языке любому слову можно найти эквивалент, буквально к любому…

– Я забыла какой… – виновато сказала Ада.

– Мужской половой орган, – прошептала я.

– Ладно, – громко сказала Ада. – Что это за мужской половой х… с горы?.. Кр-расавец мужчина!.. Ну, Машка, у тебя роман, а ты тихаришься! Ну и как секс?

– Какой секс, Ада? – шепотом возмутилась я. – Мы с ним совершенно чужие люди, не считая мышей.

Ада все время твердит – секс, секс, прямо как ребенок!

Шепотом пыталась доказать Аде, что отношения двух людей не обязательно роман, бывает еще человеческая симпатия, взаимная приязнь, или человек может ехать мимо человека и зайти выпить кофе.

– Давно сидите-то? Минут двадцать? Уже пора… Сейчас я уйду, и у вас сразу же будет секс, – уверенно сказала Ада, вдвигаясь на кухню.

Слышал ли Вадим, что он мужской половой х… с горы? И что у нас сейчас будет секс?

Не слышал. А если слышал? Господи, какой позор, какой ужас…

***

– Ну, не буду вам мешать, – сказала Ада и уселась за стол. – Машка, дай хоть чаю, что ли…

– Это Вадим, я думала, он человек от мышей, – обреченно сказала я. – А это Ада…

– Интеллигент в пятом поколении из рода Бенуа, коллекционер, агентство недвижимости «АДА», – представилась Ада.

Вадим заулыбался, засветился так, как будто он Адин новогодний подарок.

Наверное, бывшие секс-символы общаются так со всеми женщинами моложе семидесяти – дарят себя всем, как подарок, просто включают обаяние, как включают торшер. А я бы, например, вместо этого господина хотела получить шоколадный торт, чтобы слой шоколада, слой вафель, – лично я против фруктовой прослойки, а современная тенденция шоколадных тортов клонится к фруктовой прослойке… Что-то я увлеклась.

Ада выпила чай, съела два своих голубца, Вадим тоже два, я один – изображала тонкую натуру. Я очень хотела второй голубец – они так вкусно пахнут!.. Американцы изобрели специальный спрей: попрыскаешь – и не ощущаешь запаха пищи и не хочешь голубцов. Еще хорошо бы специальные очки, которые превращали бы голубцы в разваристую цветную капусту или молоко с пенкой…

Ничего, пусть только уйдут, за ними еще дверь не успеет закрыться, как я съем второй голубец!..

– Ну а теперь самое главное. У тебя есть бакс? – деловым тоном спросила Ада, вытащила из сумки сложенную аккуратным квадратиком газету и, торжественно развернув ее на столе, достала вложенную в нее небольшую картонку. – Ну?! Есть бакс, я тебя спрашиваю? А?

– С собой баксов сто и сто евро, остальное рубли, – ответил Вадим. – А сколько надо?

– Да я сама могу тебе сколько хочешь баксов насыпать, – отмахнулась Ада. – Я Машку спрашиваю. Машка, у тебя есть бакс? – Ада нетерпеливо притопнула ногой. – Говорю же тебе, дурья башка, – бакс! Что, нет? Ау меня есть. В комиссионке купила, – показала она на картонку. – Сказали, настоящий бакс. Показать?

– Бакст, – догадалась я. – Ох! Неужели Бакст?!

Что же там у Ады? У меня даже мурашки по телу побежали – а вдруг там неизвестный портрет Дягилева, или какой-нибудь танцовщицы, или автопортрет!

– Ада, не может быть, поздравляю!.. Покажите скорей!

Ада гордо кивнула:

– Может, может. За деньги все может. Покажу. Сначала расскажи мне про этого Бакса, что-то я про него подзабыла.

Я послушно сказала:

– Бакст Лев Самойлович, настоящее имя и фамилия Розенберг, Лейб-Хаим Израилевич, – знаменитый русский художник и сценограф. Родился в Гродно в тысяча восемьсот шестьдесят шестом году, а умер в Париже… Когда же он умер? Кажется, году в двадцать четвертом или двадцать пятом… Его отец был мелкий коммерсант, не разрешал ему учиться в Академии художеств… Ну покажите, пожалуйста, – попросила я, и Ада демонстративным движением руки, как настоящий фокусник, перевернула картонку.

На картонке был изображен человек в берете. Это был не Дягилев, не танцовщица и не сам Бакст. Я внимательно смотрела на изображение – бедная, бедная Ада, я не такой уж большой знаток, но как ей сказать, что картинку нарисовали вчера в этой ее комиссионке?

***

– Почем нынче Бакст? – поинтересовался Вадим.

– По деньгам… – хмыкнула Ада. – Не то чтобы даром, но я могу себе позволить… Чуть дороже сапог. Триста восемьдесят баксов.

– Удачная покупка, – серьезно похвалил Вадим, – находка коллекционера.

Папа говорит, смеяться над невежеством все равно что смеяться над болезнью. К тому же смешное можно найти в каждом человеке, вот Вадим, к примеру, носит разноцветные шелковые шарфы, а я… я вообще, оказывается, сижу за столом в Адином берете с помпоном. Когда я успела его нацепить?

– Правда, подписи нет, – призналась Ада. – Сказали, с подписью будет еще дороже.

– Так, может, подпишем? – сияя, предложил Вадим.

– Нет! – закричала я. – Пожалуйста, Ада, не надо больше покупать без подписи, и с подписью не надо. Кстати, он подписывал свои работы «Бакст», потому что фамилия его бабушки была Бакстер.

– Машка, не умничай! И не завидуй! У тебя и так картинок до х… и больше, – сказала Ада и протянула Вадиму картонку.

Вадим нацарапал в углу «Бакст», и довольная Ада завернула картонку в газету.

– Повешу в спальне, подсветку сделаю. Это тебе не твоя коричневая мазня, а настоящий Бакс.

…Сказать, не сказать? Нет, не скажу. А если в следующий раз Аде в комиссионке продадут Рембрандта без подписи за триста восемьдесят долларов, тогда скажу? А почем в этой комиссионке Рембрандт с подписью? Просто интересно.

– Нет! Нет! Аванс за сделку не отдам! Ну и что, что сделка не состоялась! – вдруг заорала Ада, так что я вздрогнула. – Денег ни хера нет!

Я удивилась, к кому она обращается, – ко мне, к Вадиму, но оказалось, Ада уже говорила не с нами, а по телефону. У нее такой телефон, по которому говорят не в трубку, а неожиданно кричат прямо в пространство.

– Ада… Вы сами просили вас поправлять… Можно поправить? Достаточно просто сказать «нет»…

– А если я не хочу сказать «нет»? – прикрыв рот рукой, шепотом возмутилась Ада. – А если я хочу сказать «Нет, нет, нет! Не дам, не дам, не дам!»?

– Тогда… – я задумалась, – тогда скажите «отнюдь». «Отнюдь» употребляется перед отрицанием. Это усиление отрицания. Означает «никоим образом, совсем нет»… Например, «отнюдь не намерена соглашаться с вами».

– Поняла. Какое культурное выражение, – кивнула Ада и громко сказала своему невидимому собеседнику: – Знаете что? Отнюдь ни хера не дам!

Вадим пошел провожать Аду – наконец-то. От Ады осталась пустая кастрюлька, а от Вадима улыбка, как от Чеширского кота.

Можно ли считать визит бывшего секс-символа Делом Дня?

Думаю, нет.

Дело Дня – работа. Не в круглосуточном кафе, а пять долларов лист. Я уныло поплелась к компьютеру и даже папин халат не надела, так мне было отчего-то грустно. А уж тюбетейку тем более.

…После каждого использования рекомендуется производить чистку изделия. Это предотвращает накапливание грязи и жира, которые образуются при приготовлении пищи, а также появление неприятных запахов и дыма. Не допускайте прямого воздействия на технику внешних факторов (дождь, солнечные лучи и т.д.). 

Почему дождь, откуда дождь? Но так написано, я и перевела. Может быть, производители имеют в виду, если вдруг дыра в потолке и пойдет дождь?

Не допускайте использования изделия без Вашего присмотра детьми или другими лицами с ограниченной дееспособностью. Не прислоняйтесь к дверцам и не храните легковоспламеняющиеся предметы внутри «Трио», это может вызвать их воспламенение при… при… при… 

Я тупо смотрела в пять долларов лист, и вдруг что-то со мной случилось!.. Я встала, быстро надела папин халат и тюбетейку, закурила и с сигаретой в руке бросилась к компьютеру и быстро-быстро застучала по клавишам.

План первой главы.

Красавица Мари – одинокий мумзик лет тридцати семи. В доме Мари висят очень ценные картины… да, очень ценные картины – Рафаэль, Рембрандт, Веласкес. Еще Эль Греко. Они достались ей из семьи, богатой и древней. Мари принимает невозможного красавца за… за водопроводчика или за мумзика от мышей. Красавец, назовем его Вадим… У мумзиков бывает такое имя? Если нет, то можно будет потом переназвать его Фердинандом или Аквамарином.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.