— Я… да-да… Ну, как ты живешь?.. — смешавшись, быстро забормотала Даша.

«Имею, очень много общего имею с этой робкой дурой Дашей Коробовой, — печально думала Даша. — Мне так же неловко, как тогда в школьной раздевалке, семь лет назад, я даже боюсь на него посмотреть… сейчас как крикнет на всю улицу „жидовка“, как в пятом классе!»

Высокий, с картинно широкими плечами, Игорь был очень хорош, тем более что чуть коротковатые по его росту ноги, небольшая сутулость и длинноватые руки с узловатыми пальцами не давали ему превратиться в безликого супермена.

Что-то в его лице казалось странным: оно было неправильным, каждая черта по отдельности была неправильной, скрюченной. Треугольное лицо, брови домиком, крупный кривоватый нос, только губы красивые, как с журнальной обложки, круто вырезанные, пухлые, но в то же время по-мужски твердые. Глаза небольшие, серые, взгляд жесткий. «Особых примет не наблюдается, — улыбнулась про себя Даша, заканчивая опись своего детского врага. — Красивый получился, — подумала она. — Но какой же он все-таки неприятный…»

Сильное мужское лицо, цепкий жесткий взгляд и пухлые губы, сочетание силы и порочности, мгновенно утянули Дашу туда, где, не помня себя, уже бултыхалась Алка. К своему стыду, она, предав саму себя, мгновенно и сильно влюбилась, как в омут нырнула. Нырнула и тут же вынырнула. Всем своим видом Игорек честно не обещал ничего, что Даша полагала для себя необходимым в мужчинах, — уверенности, спокойной силы. «Какой странный у него взгляд, — подумала она. — С таким взглядом надо в собачьих боях участвовать. И зубы не потребуются, достаточно посмотреть…»

— Ты уехала и пропала! — Игорек изучающе рассматривал Дашу и, казалось, искренне радовался встрече.

Нацепив на лицо улыбку «для одноклассника», она спросила:

— Как мои подружки Ирки поживают?

— Ирка Кузнецова — неужели не знаешь? — она еще в десятом классе родила от парня из параллельного класса, а вторая Ирка учится на юрфаке…

«О Господи, какая же я трусиха! — подумала Даша. — Он обзывал меня жидовкой, я из-за него ходила по школе и глаза боялась поднять, а сейчас иду и разговариваю с ним, как будто этого не было и мы трогательно сидели за одной партой!» Ей не хотелось больше ни о ком спрашивать.

«Ему тоже неприятно со мной», — уверенно подумала Даша. Все пять минут, что занимала дорога от автобусной остановки до Алкиного дома, они старательно улыбались друг другу, ощущая неловкость и ненужность вынужденного общения.

Соскучившись от интеллектуальной стерильности оставшегося на ее долю кавалера, Даша пошла искать Алку. В родительскую спальню Алка никогда не пускала гостей, поэтому туда она заглянула в последнюю очередь.

Недавно Даша Алку дразнила, спрятавшись в спальне, завывала оттуда страшным басом, подражая голосу полковника: «Как выскочу, как выпрыгну — у-у-у!» Во всей квартире уже поселился разгульный дух, впитав в себя веселье бесчисленных вечеринок, только в родительской спальне в точности сохранилась атмосфера полковничьей власти. На тумбочке Галины Ивановны лежал прошлогодний номер «Нового мира», а со стороны Алексея Петровича — журнал «Вопросы философии».

На кровати между тумбочками своих образованных родителей лежала Алка с задранной на грудь юбкой, а на ней Игорек со спущенными джинсами. «Фу», — подумала Даша и побрела домой, одновременно ужасаясь Алкиной испорченности и завидуя ее способности мгновенно отдаваться своим желаниям. Сама Даша всегда так тщательно обдумывала последствия возможных поступков, что сами поступки часто бывали уже не актуальны.

Игорек вызвал у нее безотчетное желание не приближаться к нему, к тому же, думала Даша, «он не нашего круга». Впервые она поругалась с Алкой.

— Как ты могла! Ты его видишь первый раз! В квартире было столько людей, даже меня не постеснялась! — Даша отчитывала ее, как в школе за глупые ошибки по контрольной.

— Сама себя стесняйся! Ты чистоплюйка, Дашка, сама не живешь и другим не даешь! Тебе все человеческое противно, ты… фригидная, вот!

— Ничего я не фригидная, неправда! Этот твой Игорек, он страшный какой-то и… зачем он тебе?

— Затем, что я его люблю! — выпалила Алка, повернулась уходить и через плечо кинула: — Если он тебе не нравится, можешь. со мной больше не дружить!

Даша хотела дружить с Алкой и далее высказывать свое мнение воздерживалась. Марине Игорек тоже не понравился, несмотря на подчеркнуто взрослое поведение. «Жлоб!» — коротко оценила она Игорька. А Женька, познакомившись с Игорьком, презрительно сморщился, как будто уловив неприятный запах, и сказал:

— Мумзель, если твои подруги планируют свести знакомство со всеми окрестными помойными котами, то при чем здесь я?

Игорек рассказал Алке, что его сексуальная карьера началась уже давно, в четырнадцать лет, и не с какой-нибудь девчонкой-соседкой, а со взрослой теткой, его же учительницей, которая его безумно полюбила и донимает до сих пор. Хотя Игорек на этой нетривиальной учительской любви не настаивал, в нее легко верилось из-за его звериной привлекательности и потому еще, что за ним тянулся длинный хвост странных пугающих историй. Одна девушка из-за него покончила с собой, ну, не окончательно, но пыталась, другая еще в школе родила от него ребенка, третья днями и ночами сидит у него под дверью…

Совершенно очевидно, что Игорек — человек другого круга. У каждого «своего» есть дом, где его любовно обихаживают родители. На нем же стояла такая четкая печать заброшенности и ненужности, что Даша очень удивилась, узнав, что родители у него все-таки имеются. Отец — профессор в университете. Странно, разве у профессоров бывают такие дети? «С другой стороны, разве бывают профессора, которые считают слово „жидовка“ нормальным обращением мальчика к однокласснице?» — вспомнила она подробности школьной истории.

Мать Игорька, оказывается, полька. Это звучало нереально и даже не совсем прилично. Как мать оказалась в России и почему она носит гордое польское имя Полина Михайловна, никто не знал. Красавица полька не разрешала называть себя по имени-отчеству, только Лялей. Крупной Ляле, с ее по-мужски размашистыми жестами и безапелляционным тоном, нравилось называться нежным именем, делающим ее в собственных глазах юной и беззащитной. Она старательно тянула гласные, сохраняя и подчеркивая свой иностранный акцент, который за последние сорок лет, проведенных в России, можно было случайно утратить. Если разговор был ей чем-либо неприятен, она внезапно вообще переставала понимать по-русски, беспомощно смотрела на собеседника и пожимала плечами: «Не понимаю тебя, дружок…»

Родители Игорька страстно разводились. Отец ушел к своей аспирантке, по-профессорски интеллигентно намереваясь прихватить с собой часть нажитого добра. Советский суд разделил между профессором и его бывшей женой Лялей машину и квартиру, а мелкие, но дорогие его сердцу предметы, например, посуду, профессор делил самолично, никому не доверяя. Гордая пани Ляля не хотела отдавать ни мужа, ни совместно нажитое добро, падала в обморок и угрожала самоубийством.

Однажды Алка, умирая от смеха, разыграла для подруг сцену, свидетельницей которой она случайно стала.

Она очень светски пила чай с Игорьком и Лялей, как вдруг из автомата внизу позвонил отец Игорька.

— Я сейчас поднимусь. У тебя остались мои хрустальные рюмки, — строго сказал он.

Ляля, быстро обежав глазами стол, вскочила и заметалась по комнате. Раздался звонок в дверь.

— Подожди, не открывай, — шепнула она Игорьку.

Выхватив из серванта хрустальные рюмки, Ляля молниеносно сунула их под диванную подушку и улеглась сверху. Поставив мизансцену и приготовив лицо, она слабо махнула рукой:

— Можешь открывать!

Готовый к склоке отец встал у дивана.

— Ах, Боже мой, мне уже ничего не надо, я не хочу больше жить… я… как это по-русски… думаю о своей душе… — слабым голосом, забывая русские слова, говорила страдалица, кося одним глазом в сторону бывшего мужа и стараясь держать голову прямо, чтобы не разбить тонкие хрустальные рюмки под подушкой.

Маринка и Женька теперь встречаются не реже раза в неделю. Маринка кажется довольной, а Женька очень гордым и почти влюбленным, во всяком случае, таким близким к влюбленности Даша его ни разу не видела. Женька шутит особенно нежно и аккуратно. Он смотрит на Марину, удивленно улыбаясь, как будто не верит, что вся эта пышная красота досталась ему.

Встречаясь, они обязательно заходят к Даше, и сразу возникает странное ощущение, что они втроем — семья. Всем троим решительно неприятен Игорек.

— Вот какие гордые польские страсти на фоне раздела имущества! Фу, неприлично! — рассказывает им Даша.

— Когда люди разводятся, всякое бывает, — со знанием дела отвечает Маринка. — Юля не лучше себя вела, я помню, хоть и маленькая была.

— Среди родительских друзей никто не разводился, но мне кажется, что они не стали бы делить рюмки, — уверенно произносит Даша.

— Тебе только кажется, наивная ты наша! Мне одни знакомые про эту Лялю рассказали кое-что похуже. Она часто ездит с делегациями в Англию… вот только работает она с испанским, а по-английски ни слова не знает.

— Ну и что? — Даша непонимающе смотрит на Маринку.

— А то, что она кэгэбэшница, понимаешь?

— Какой ужас! — Даша делает большие глаза.

— Ну, не ужас, это же «Интурист», нам всем это предстоит в той или иной степени. — Маринка смотрит куда-то в сторону. — Просто имей это в виду. Говорят, что ее сыночек тоже имеет отношение к этой организации. Так что ты при нем не болтай!

— Ваша Алка мне не подруга детства, а просто знакомая глупышка, поэтому мне, конечно, все равно, но один мой приятель учится с ним на одном курсе… — И Женька вываливает свою долю мутных слухов.

Говорят, что на какой-то вечеринке после ухода Игорька пропал магнитофон, а после чьей-то болтовни нескольких ребят вызывали в КГБ…

Прямо никто не обвинял Игорька ни в чем. «Говорят, не уверен, не могу утверждать, не хочу обвинять, не знаю…» — так чужими осторожными намеками Игорек снова возник в Дашиной жизни.

Алка иногда приходит с ним к Даше, и это совершенно новая, чужая Алка. Она нервничает, не зная, чья она теперь, Даши или Игоря. Она мечется глазами между ними, наконец уверенно останавливаясь преданным взглядом на Игоре. Она повторяет его жесты и позы, даже дышит с ним в такт. «Какая любовь, — думает Даша. — Алка стала как его тень!»

Очень довольная своим завоеванием добычливая тень поглядывает на Игорька с гордым умилением, в котором иногда проскальзывает беспокойство. Таким же напряженным взглядом Алка всегда смотрела на своего отца, не скажет ли он что-нибудь ужасное, не придется ли его стыдиться…

Игорек на минуту остается в комнате один, а когда Даша с Алкой возвращаются, улыбается и достает из своей сумки вынутые с полок Дашины книги:

— Смотри, Дашка, что я взял у тебя почитать, а ты бы и не узнала никогда!

Даша смотрит на стопку своих книг напряженно, как овчарка. Ей стыдно, но если бы она могла, то перед уходом Игорька обязательно заглянула в его сумку, а вдруг он что-нибудь забыл вынуть!

— Как Лео? — спрашивает она Алку, чтобы отвлечь себя от неотвязного желания пересчитать книги.

— Мы его чуть не потеряли! Поехали за город с компанией и его взяли с собой. Он все время был рядом, а потом куда-то утек незаметно. Игорек сердится, пора уезжать, а его нет и нет… Игорек кричит, мы уже хотели ехать… и вдруг бежит Лео с огромным розовым бантом на шее… кто-то ему повязал…

Даша в изумлении таращит глаза. Неужели Алка так боится Игорька, что может уехать без своей драгоценной собаки?

«Мне такие страсти не подходят… вот, например, Олег… — думает Даша. — Он как большая мягкая перина, под которой нет ни одной горошины, а Игорек… под ним даже не горошина, а… наточенный топор острием вверх».

В юности у Папы был нежно любимый друг, один из тех, с кем он целыми днями писал пулю в институтской общаге. После института дядя Юра Поляков уехал в Москву, женился, родил сына. Они с Папой надолго потеряли друг друга из вида, а через много лет, когда обоим было уже за тридцать, неожиданно счастливо нашлись.

Судьбы у них получились, не считая, конечно, Папиной смерти, на удивление зеркальные. Во-первых, оба оказались чрезвычайно способными к науке и рано защитили диссертации. На профессиональной почве и вышла случайная встреча — уселись рядом на симпозиуме в Новосибирске: ах ты, неужели Юрка, сколько лет!..

Встретившись, они уже не собирались более терять друг друга, тем паче связывали их теперь еще и профессиональные интересы и при встрече они могли уединиться и всласть почертить свои формулы. Обнаружилось еще одно удивительное совпадение — оба русских мальчика «попали в еврейскую историю», то есть были женаты на еврейках.

Соня и дяди Юрина жена Ида служили в однопрофильных НИИ и получали рубль в рубль одинаковую зарплату. Даже жили они в то время в неотличимых спальных районах, идентичных трехкомнатных хрущевках, обе квартиры на третьем этаже.

Единственное семейное отличие состояло в том, что тетя Ида родила мальчика Олега, а Соня — девочку Дашу.

Возобновить отношения и начать теперь уже семейную дружбу решили с детей, а жены, подумали друзья, потом уж как-нибудь подружатся, никуда не денутся. Десятилетнего Олега отправили на каникулы в Ленинград к девятилетней Даше.

Поздно вечером Папа поехал на Московский вокзал встречать Олега, а Даша так страшно волновалась, что ни за что не соглашалась лечь спать и заснула, сидя на диване в своем самом нарядном платье.

Олег утверждал, что проснулся утром в гостях от торжествующего вопля сидящей у него на животе Даши:

— Ура, ура, у тебя тоже прыщ на носу!

Это было, конечно же, чистейшее вранье, не могла Даша — благовоспитанная девочка — так разнузданно вести себя с чужим мальчишкой… Правда, чужим он не был ни одной минуты, так что, возможно, именно так они и познакомились. С той же первой минуты оказалось, что Ида и Соня воспитывали случайно разлученных брата и сестру: они читали одни и те же книги, любили одинаковые игры и болтали ночами напролет.

Олег сначала немного стеснялся Соню. Расспрашивая его о московской жизни, она задавала необязательные вежливые вопросы:

«А какой предмет в школе тебе больше всего нравится?.. А кем ты собираешься быть?.. А спортом ты занимаешься?»

— А твоя мама полная? — потупив взгляд, однажды неожиданно спросила Соня. — Полнее меня?

Она вечно боролась с полнотой, и полнота все легче побеждала Соню. Олег удивился, но ему показалось, что Соня наконец заговорила о чем-то для нее важном, поэтому он, вдумчиво рассмотрев Соню со всех сторон, серьезно ответил:

— Трудно сказать. Но мама довольно полная.

— Полная… это хорошо, — удовлетворенно протянула Соня. — А какой у нее размер?

Похоже, что она ничем не отличалась от Даши, радовавшейся прыщику на Олеговом носу, а Даша ничем не отличалась от Олега, а Папа так любил дядю Юру, что Иде и Соне оставалось решительно подружиться и полюбить друг друга и всех остальных.

Ида действительно была полная, полнее Сони, но если Соня всегда помнила, что она красавица, и двигалась медленно и плавно, то Ида мелкими быстрыми движениями крутилась, как с утра заведенный волчок. Соня жила сосредоточенно и ответственно, совершая над собой и другими множество усилий с тем, чтобы все шло как надлежит.

— Даша, Олег, быстрее завтракать! — сжав губы от возложенной на нее жизнью ответственности, звала она в восемь часов утра. — Так! Сейчас мы едем в Ломоносов, в Китайский дворец, потом очень быстро обедаем, а вечером вы идете в театр.

Ида же вдруг случайно замечала Дашу с Олегом в час дня валяющимися на кроватях и с расслабленной улыбкой говорила:

— Ребятки, а может, вам вообще сегодня не вставать, обед я вам сюда подам…

Она могла переделать тысячу дел и только к вечеру, когда заканчивался ее завод, присесть на диван и, засмеявшись, воскликнуть:

— Ой, а умыться.то я сегодня забыла!

Теперь дети ездили друг к другу на все каникулы. Московская и ленинградская семьи вместе лежали на пляже в Крыму и спали в палатках на озере Селигер, пели песни на подмосковной даче Идиных родных и пинками гнали Дашу с Олегом в филармонию в Ленинграде.

Повсюду за ними следовал Сонин контролирующий взгляд: занять лежаки в тени, до самого верха застегнуть спальники… и Идина улыбка, говорящая «ребятки, расслабьтесь!».

С того времени как Дашина семья перебралась в центр и Соня начала ежедневно прогуливаться по Гостиному Двору, мужья носили одинаковую обувь, а они с Идой одни и те же платья. Дети же часто бывали одеты как близнецы.

Даша всегда знала, что есть Олег, он всегда знал, что есть Даша. После Папиной смерти дома было так ужасно тоскливо, казалось, из него ушла навсегда даже самая маленькая радость, больше никто не засмеется, не улыбнется даже… У Сони все валилось из рук, она не могла читать, забывала на работе сумку, а в метро зонтик… Пришла как-то с работы и начала с порога плакать — ее обсчитали в кулинарии «Метрополя».

— Я хотела купить паштет, это так дорого, но ты же любишь! Я хотела купить немного, а мне недодали две десятки, на что теперь мы будем жить! — всхлипывала она, и Даша, отвернувшись, плакала от жалости к ней.

Сонино детство и юность были такими голодными и раздетыми, что, рано став профессорской женой и ни в чем не нуждаясь, она поместила ощущения нужды очень глубоко в себя. После смерти мужа загнанный вглубь страх нужды вырвался наружу со скоростью пробки под давлением, быстро став настоящей манией.

Основания для такого страха были серьезные. Папа получал большую зарплату, деньги за патенты и изобретения, и жизнь втроем на тысячу отличалась от существования вдвоем на Сонины сто сорок плюс сорок рублей Дашиной стипендии…

Однажды Соне пришло в голову, что им с Дашей необходимо заготовить корм на зиму, например, заквасить капусту. Целый вечер они вдвоем упорно стругали бесконечные кочаны, резали морковку. Весь кухонный стол, который Папа часто занимал своими бумагами, был покрыт омерзительными капустными стружками. Не совсем четко представляя себе, что с ними делают дальше, Соня пошла звонить Аде и заснула. Даша выбросила нарезанную капусту, оставив немного на случай, если у Сони не пройдет приступ хозяйственного рвения. Пожалуйста, давай заквасим, если ты настаиваешь…

Соня даже не вспомнила про капусту, хозяйственное рвение прошло, но страх, что им не на что будет есть, остался… Сбережений не было, они могли лишь продать машину, но не ранее чем через полгода, когда пройдет срок вступления в права наследования.

В апреле приехал на неделю Олег проведать Соню и Дашу. Проведал, поменял билет и остался еще на неделю, а потом сдал билет, а новый пока покупать не стал.

Специального решения о том, что он остается в Ленинграде, не принималось. Обсуждать, в каком качестве Олег живет с ними, было вообще странно. Друг семьи, Дашин муж, жених, подружка — какая глупость! Олег, и все!

Соня начала улыбаться, вечерами сидела с ними на кухне, один раз пошутила, а однажды даже засмеялась со всхлипом, как раньше… Приехал дядя Юра, и Даша почувствовала себя совсем уютно и уверенно. После Папиной смерти было так страшно, что теперешнее спокойствие показалось ей едва ли не лучшим временем, которое было в ее жизни.

Крупный, похожий на «Мишку на Севере» с конфетного фантика, дядя Юра тихим низким голосом сказал Соне и Даше:

— Вы молодцы, девочки, справляетесь, — и она, как в детстве, потерлась щекой об его плечо. Дядя Юра привез документы Олега для перевода на четвертый курс Ленинградского строительного института.

Долго сидели на кухне все вместе, потом взрослые разошлись спать по своим комнатам. Дядю Юру положили спать в Папин кабинет, где раньше ночевал Олег, а ему с Дашей, как в детстве, досталось ночевать вместе.

Вдруг совершенно ясным стало, что Олег всегда любил Дашу, а ей очень хорошо с Олегом — все хорошо, и молчать, и разговаривать, и любить его. Олег высокий, почти метр девяносто, неуклюжий от такого огромного роста, у него мягкое, такое же, как у дяди Юры, лицо, Идины темные глаза в длинных ресницах всегда смотрят чуть обиженно…

К тому же многие девочки однокурсницы уже были замужем… Марина с Женькой неожиданно для всех подали заявление в ЗАГС… Кого бы Даша ни выбрала себе в мужья, привести домой чужого было бы неправильным. Бросить Соню невозможно, а тут все так сложилось… У них не было свадьбы, какая свадьба без Папы! Просто сходили в ЗАГС, посидели все вместе дома за столом, Соня с Идой вспоминали Папу, а с Олегом и Дашей что же — они знали, что так и будет, всегда знали.

Маринино наступление на Женьку было запланированной и безукоризненно выполненной согласно плану операцией. Сначала она приняла вскользь оброненные Юлей слова о необходимости искать мужа за очередное злобное проявление Юлиного климактерического взрыва и не придала им значения. Но привычное доверие Юлиному здравому смыслу и подсознательный страх ослушаться мать грозил ей самой страшной бедой — не согласиться с Юлей означало ошибиться и неправильно выстроить жизнь…

Вскоре зерно, зароненное Юлей, развилось в ее все раскладывающем по полочкам уме в четкий план действий. Осмотревшись вокруг и перебрав в уме имеющиеся возможности, она остановилась на Женьке с его легким отношением к жизни, неумолкающими шутками, квартирой, черной «Волгой», дачей и высокопоставленным отцом.

Построившись, Марина как оловянный солдатик начала продуманную атаку. К весне ей казалось, что Женька вот-вот предложит ее выйти за него замуж. Он был готов встречаться с ней каждый день, но она продуманно балансировала на разумной грани, когда привычка к частому общению уже появилась, а привычки к удовлетворению страсти еще нет.

Марина часто бывала у него дома, Евгения Леонидовна покуривала с ней на кухне, поила ее кофе из красивой банки, расспрашивала о семье и, по Марининому мнению, осталась довольна родителями-врачами и доставшейся в наследство от дедушки-академика дачей в Репине.

Владислав Сергеевич, заставая ее на своей кухне, каждый раз одобрительно крякал и, расплываясь в улыбке, говорил: «Красивая ты, Маринка, девушка!» Женька довольно усмехался, он всегда жадно ловил похвалы Марининой внешности, принимая комплименты на свой счет как подтверждение правильности своего выбора.

Сам он как будто еще сомневался, кружил вокруг Марины, то приближался, то удалялся, беспричинно изменяя радиус. Вдруг пропадал, как будто пугался чего-то, потом появлялся безо всяких объяснений, шутил, кривлялся, смотрел напряженно, что-то просчитывая и решая про себя…

Наконец осторожно, намеками, в любую минуту готовый к отступлению, перемежая свое предложение необычно несмешными шуточками, Женька сказал, что он, конечно, не знает, но, может быть, им пожениться, и родители не против, но если она считает, что не стоит, то он с ней совершенно согласен и готов остаться в тех же отношениях, что и сейчас…

— Женька, у меня в глазах рябит от тебя! Определись, ты хочешь меня или… — Ей захотелось потрясти головой, показалось, что по Женьке пробегает волна, так он дергался в разные стороны, одновременно готовый и жениться и убежать. От близости старта у Марины перехватило дыхание, но она. из последних сил засмеялась и была при этом так независимо хороша, что Женька немедленно подтвердил, да, он хочет на ней, такой красивой, жениться!

Женька был очень горд своим предстоящим браком и крайне недоволен Дашиным замужеством.

— Эй, Дашка, почему ты выходишь замуж через мою голову?! — ревниво шутил он. — Зачем тебе замуж?

— А тебе зачем жениться?

— Твой Мумзель совершает решающий в его и твоей жизни шаг, потому что Маринка такая красивая, что на ней нельзя не жениться! — довольно отвечает он. — А Олег твой совсем не такой красавец, чтобы мы с тобой на нем женились! А если говорить серьезно, ты его не любишь, а просто с ним дружишь. Ты, Мумзель, всеобщая подружка!

— Неправда! он мне нравится, и я его люблю! — сердится Даша.

Женька важно поднимает вверх указательный палец:

— А как же секс, Мумзель, что у тебя с этой немаловажной частью жизни? Или ты со своим мужем только дружишь?

— Женька, — Даша проникновенно смотрит ему в глаза, ехидно улыбаясь, — я тебе раньше все подробно рассказывала, а сейчас не расскажу!..

— Ага, не рассказываешь, значит, тебе нечего поведать своему Мумзелю!.. Ах, скажите, какие мы стали важные! Я, кстати, сочинил про тебя разоблачающую и угрожающую поэму. — И Женька небрежно вручает Даше зеленую тетрадку за две копейки.

Ваше свинородие, господин Мумзёська!

Для кого ты идеал, для меня ты моська… —

читает Даша вслух и смеется.

— Учти, Мумзелевич, что эта тетрадь — только начало огромного трехтомного труда. Поэма большая, и в ней я открываю все порочащие тебя секреты!

Девочки едят блинчики в «Севере» и обсуждают неожиданный брак Марины и Женьки. За Дашу платит Марина, они знают, что у Даши нет денег, им с Олегом пока помогает дядя Юра, но эти деньги на жизнь, а не на кафе с подружками. Три головы, светлая, каштановая и почти черная, сблизились над столом.

— Ну ладно, с Женькой все понятно, ему всегда хотелось большую пышную блондинку… как наша Марина, — рассудительно говорит Даша. — А ты, Маринка, неужели после почти трех лет знакомства вдруг его разглядела? Только не ври нам!

Маринка хватает с Дашиной тарелки кусок блинчика, быстро жует и окидывает стол голодным взглядом.

— Девочки, закажем еще?

— Давайте лучше профитроли…

— Профитроли само собой!

— Ага, разглядела, — вместо Маринки отвечает Алка. — С трудом разглядела, пришлось наклониться и посмотреть внимательно — что это за малыш у моих ног болтается, может быть, ему грудь дать?

— Маринка, а ты знаешь, что Женьке с мамочкой пуповину еще не разрезали? — честно предостерегает Даша. — Евгения Леонидовна будет тебе по вечерам звонить и спрашивать, закрыла ли ты форточку, не надует ли ее Женечке, а если закрыла, то не вспотел ли он…

— Отвечаю. — Марина наконец доела все, что было на столе и в тарелках подруг, и теперь может принять участие в беседе. — Он меня смешит. Это очень важно в жизни. Но главное другое. — Она делает паузу, чтобы подчеркнуть важность своих слов. — Много ли вы знаете женщин, которые что-то значат сами по себе?

— Зоя Космодемьянская! — ляпает Даша, но никто не смеется. — Ну ладно, Валентина Терешкова, а что?

— А то, что статус женщины определяет мужчина. А Женька умеет ладить с людьми, он умный, с детства привык к хорошей жизни, знает, чего надо добиваться… У него, между прочим, имеется номенклатурный папаша, забыли?

— Думаешь, он организует тебе статус, — уважительно к ее будущему спрашивает Даша и задумывается, будет ли у нее статус и если будет, то какой. Кем может стать Олег лет через десять?

— Без сомнения, он же его не бросит!

— Девочки, смотрите, какие у нас разные браки! Даша с Мариной удивленно глядят на Алку.

— Алка, ты обычно не склонна к сравнению, обобщению и другим мыслительным процессам! — язвительно замечает Марина. Она, представив, как кормит Женьку грудью, все-таки немного обиделась на Алку.

Но Алка, поймав мысль, не хочет ее отпускать.

— Маринка выходит замуж по расчету, Дашка вышла по дружбе, а я, — тут она потупилась и мечтательно улыбнулась, — выйду замуж только по любви…

— Ладно, мыслитель, я тоже выхожу замуж по любви! А ты ни о каком статусе можешь даже не мечтать, твой ненаглядный Игорек в этом контексте совершенно безнадежен! — довольно грубо бросает Марина, но, взглянув на обиженную Алку, тут же смягчается.

«А ведь Маринка права, — думает Даша. — Мама, например, была профессорской женой, а сейчас она кто? В том-то и дело, что никто… мне кажется, она тоже об этом думает…»

— Мы сегодня говорим обо всякой чепухе, а о самом главном забыли! Алка! Почему ты нам ничего не рассказываешь о твоей вороватой собаке?

Бесхитростно приняв Маринкины слова за искренний интерес к Лео, Алка оживляется:

— О, вы еще не знаете! Лео оказался импотентом! К нему привели девочку, я его просила, умоляла, даже за лапы держала! Он ничего не смог, ну абсолютно ничего!

Свадьба Маринки и Женьки — настоящее пышное мероприятие, задуманное и проведенное с такой помпой, что Женьке, кажется, даже немного неловко.

— Пусть родители получат удовольствие, — шепчет он Даше во Дворце бракосочетаний, улучив момент, когда все внимание направлено на невесту.

На Марине кружевное платье с таким длинным шлейфом, что Даша с Алкой вдвоем с трудом его удерживают. Отвернувшись от гостей, Алка раздраженно говорит:

— Дашка, ты свидетельница, так что тебе положено мучиться, а я-то почему должна целый день с глупым видом таскать за Маринкой ее хвост!

Жених с невестой в черной «Волге» с куклой на капоте едут на Марсово поле. Накрапывает дождик, и земля на пути к Вечному огню расползается под ногами. Марина в белых туфлях осторожно переступает через лужи, а позади нее с несчастным видом волокутся Даша с Алкой, держа в руках скрученные в неаккуратный ком три метра белой капроновой ткани.

В гранатовом зале «Метрополя» Женька сидит с отсутствующим видом, только изредка встряхивается и улыбается во все стороны, как киноактер при вручении премии.

Марина так вжилась в роль невесты, что всю свадьбу изображает ангела, по чистому недоразумению спустившегося на землю и угодившего прямиком за уставленный закусками свадебный стол. Каждые полчаса ангел бегает с девочками курить в туалет, жарко обсуждает гостей и подарки и затем вновь надевает на себя задумчиво-возвышенное выражение лица.

Юля светится довольством и так льстиво заглядывает в глаза новым высокопоставленным родственникам, что кажется, прямо сейчас, на свадьбе, попросит Владислава Сергеевича о повышении по службе в своей консультации, о выгодном обмене квартиры или хотя бы о льготной путевке в санаторий.

Алка выходит из зала и возвращается бледная и почему-то с чисто умытым, без косметики, лицом.

— Меня вырвало, — объясняет она Даше тихо.

— Ты съела что.нибудь не то?

— Меня тошнит от этой свадьбы, — неожиданно злобно произносит она.