Им было тридцать, и круг их уже полностью сложился, изредка придирчиво впуская в себя чьих-то новых мужей и жен. Уже дружили между собой их дети, и они весело гадали, Маргошка, самая старшая, или же другой чей-то сын или дочь первыми посадит их во главу свадебного стола в качестве родителей. Время детских свадеб было нереально далеким, но точно известно, что оно будет наполнено их дружбой и совместным взрослением. Было известно. До того, как все они птицами потянулись на юг, не обсуждая причин и мотивов, просто поднялись и полетели.

Даша уже была от них отделена. На проводах звучали тосты. «Мы уезжаем к лучшей жизни!» «Все к лучшей жизни… А я что же, к худшей? Ой, за что, почему именно я?!.» — думала Даша, стараясь стереть с лица жалкую улыбку.

Она обыденно провожала друзей навсегда, пересчитывала багаж, бегала в киоск за куклой ревущему ребенку, торопливо записывала на обрывках газеты забытые в суете последние поручения.

Друзья усаживались в самолет и по команде «Застегнуть ремни!», затаив дыхание, неслись в новую жизнь, а Даша в одиночестве понуро брела к машине и привычно-горестно возвращалась домой, невыносимо завидуя. Америку она представляла себе пионерским лагерем, где у всех вечером будут танцы у костра, на которые ее не взяли.

«Я как Серая Шейка, — печально размышляла Даша. — Все улетели, а она осталась… и ее съели лисы». Растроганная удачно найденным образом, она плакала от жалости к себе, при всей искренности своих переживаний немного любуясь своим горем и ни на минуту не забывая, что в действительности Серая Шейка выжила.

«Как ты можешь оставаться в этой страшной стране!» — говорили друзья. Олегу удалось свить вокруг нее такой теплый уютный кокон, что Даша никогда не задумывалась, страшно ли ей здесь жить. Она просто не хотела оставаться одна и жила, стараясь не раствориться в ужасе перед надвигающимся одиночеством.

Теперь Даша дружила с родителями уехавших друзей, приносила им читать письма, которые получала сама, и читала те, что дети написали им. Родители постепенно уезжали к детям, окончательно разрывая последние ниточки.

Она ходила по городу, впервые не ощущая его родным. Дашин город опустел, теперь ей даже случайно на улице некого встретить, это не ее город, а склеп. Повсюду здесь жили ее друзья. Раньше, в другой жизни. Теперь это просто пустые внутри коробки.

Женька с Дашей шли по Александровскому саду, обнявшись и подпрыгивая на каждый третий шаг.

— А Игорек говорит: как можно сейчас уезжать из страны? Именно сейчас, когда такие огромные, потрясающие возможности!.. Удивляется, что все уезжают… — задумчиво сказала Даша.

— Недочеловеков не обсуждаю, к тому же ваш Игорек русский.

— При чем здесь, кто русский, кто еврей? Можно подумать, что Игорька волнует судьба России, а не его собственные перспективы, а именно деньги! — Даша даже поморщилась от нелепости предположения о патриотизме Игорька.

— Мумзель, ты не сможешь до конца понять ни русских, ни евреев, потому что ты половинка, а значит, никто!

— Никто? Я никто? А сам ты тоже никто! — рассеянно произнесла Даша и, неестественно хихикнув, смущенно спросила: — Мумзель, а ты меня не бросишь?.. Ты не уедешь?

— Я не уеду. А ты? — шутливо ответил Женька. Даша отчаянно кружила вокруг Олега, упрашивая его последовать общему примеру и эмигрировать. Безразлично куда, но лучше в Америку, там больше друзей. Олег в обсуждения не пускался. «Почему я должен объяснять тебе очевидные вещи? — мягко, жалея Дашу, отвечал он. — Наша фирма, родители, которые никогда не уедут из Москвы… А Соня? Ее муж тоже не поедет, ты что, всерьез хочешь обсуждать жизнь на другом конце света без нее?» Даша не хотела, и на этом вялый разговор заканчивался.

Женькины обстоятельства были схожи с Дашиными своей безоговорочностью. Бывшая советская власть давно уже вежливо проводила Владислава Сергеевича на персональную пенсию с ценным подношением, позолоченным макетом Исаакиевского собора. Ежедневно любуясь подарком, Владислав Сергеевич представлял, что у исполкома, как раз напротив собора, его ждет черная «Волга». По старой партийной привычке не допуская в свой дом никакого упоминания об эмиграции, осуждая уехавших знакомых и боясь модного слова «отъезд», он не мог даже предположить, что это слово может иметь отношение к его семье. Теперь они с Евгенией Леонидовной почти безвыездно жили на даче. Устроившись на маленькой веранде вдвоем с матерью, Женька шепотом рассказывал ей, кто еще собирается уезжать. Евгения Леонидовна смотрела на него жалкими глазами и однажды сказала: «Смотри, Женечка, отец не переживет!..» «С тех пор я дома на эту тему не говорю, как будто я сам старый заслуженный партиец!» — смеялся он.

— Я не совсем уверен в необходимости отъезда, но даже если бы я умирал от желания улететь в теплые края, я никогда не оставлю родителей! — убежденно произнес Женька.

Что-то неуловимо смутило Дашу в его словах, не смысл, а, пожалуй, некоторая интонация сомнения, все-таки она знала Женьку как саму себя.

— Обещай мне, — больно вцепилась ему в локоть Даша. — Пусть я идиотка, обещай, что ты никуда не уедешь!

Женька дернулся, а она вдруг сильно ущипнула его и злобно прошипела:

— Ну, обещаешь? Буду щипать, пока не скажешь!

— Ты с ума сошла, больно! Ладно, мумзоподобный придурок, обещаю!

Через год Даша опять стояла в зале международного аэропорта. Одной рукой она крепко прижимала Женькину руку к себе, а другой непрерывно гладила его по плечу, как будто боялась, что он растворится прямо у нее на глазах.

— Почему в Германию? — в сотый раз повторяла она.

— Мумзяша, я через полчаса улечу, а ты еще не поняла? Почему я должен тратить свой бесценный мозг на такого тупоумного червяка, как ты? Объясняю тебе, я просто еду посмотреть. Это же не Америка, все рядом, потусуюсь и вернусь к своему Мумзелю.

— Твои родители остаются здесь, я понимаю, что вернешься. А кстати, откуда ты знаешь, что в Германии платят такое пособие, что можно жить не работая?

— Говорят. А я хочу проверить. Женька коротко обнял Дашу.

— Не плачь, Дашка, я пришлю тебе жвачку! — И, просочившись через узкий проход в таможню, обернулся и крикнул: — Пожеванную! На новую не надейся!

24 марта 89.го г.

Дорогая Дашка!

Так суетливо привыкала к Америке, что не было сил писать, извини! Цинциннати — это всего лишь один торжественный торговый центр в окружении нескольких улиц с большими домами, где живут только бедные и черные. Все нормальные люди живут в маленькихcommunitiesвокруг. Это похоже на деревни, только дома в них красивые.

Дом Гордона, то есть наш дом, похож на все дома вокруг. Ты будешь смеяться, я один раз вечером перепутала и заехала на соседнюю улицу, вошла в открытый дом и улеглась на диван с книгой. Смотрю, обивка другая! Перепутала! Представляешь, дома как близнецы, даже внутри! Но это все неинтересная нам с тобой ерунда! САМОЕ ГЛАВНОЕ!Я БЕРЕМЕННА!!!!!

Кроме того, что я давно уже не против детей, я подумала, что ребенок поможет мне вернее всего закрепиться в этой стране, в этом городе, на этой улице, в этом доме, на этом диване! УРА! Гордон счастлив, так что я тоже счастлива.

Я уже работаю! ВTrevelAgency! Мой шеф говорит, что лучше бы мне работать вместе с Гордоном в «Проктер энд Гэмбл», потому что у них имеется такое специальное место, куда можно брать с собой младенца, оставлять его там и бегать кормить во время рабочего дня. Представь, что ты с месячной Маргошей на руках прешься на работу! Дикие они люди!

Кстати, помнишь наш разговор в аэропорту? Я была не права, считая, что Гордон будет спать со мной по субботам. Это для него слишком часто! Я думала, может, он тайный голубой, но точно нет. Он нормальный, только вялый, работает много и собирается работать еще больше.

Я не думаю об Андрее, потому что не хочу! Нам, беременным, это вредно! Если серьезно, я почувствовала облегчение, что мне больше не надо думать, что он думает, что я думаю… и так далее! Никогда не люби таких сложных мужчин! (Это я уже шучу.)

Ну а теперь перехожу наконец к единственно интересной мне теме и собираюсь очень подробно рассказать тебе, как я себя чувствую и что происходит у меня в животе!!!..

.

12 апреля 90.го г.

Дашка.зараза!

Ты уже была у Юли? Видела фотографии лучшего в мире ребенка? Гордон настоял, чтобы его тоже назвали Гордоном. Глупо, правда? Ему хочется иметь Гордона Рэнсома.второго! Ничего, буду звать его Гошей, как в нашем любимом фильме. Можно Гогой, можно Жорой! Ты представляешь, мой сын — whiteamericanprotestant!

А Юля как-то сдала за этот год, правда? Ты ее навещай, представить страшно, как ей одиноко.

Гордона повысили, он теперь получает пятьдесят тысяч, это очень неплохо для нашей дыры! Головной офис «Проктер—энд-Гэмбл» представляет собой две сиськообразные башни, он шутит, что работает в женской груди. Каждый день так шутит, уходя на работу. И это еще вершина его юмора, представляешь?! Швырну в него ботинок и скажу, что у нас, русских, так принято!

Не скучаю по Ленинграду, по садику на Некрасова, по дому, как заскучаю, съезжу в центр, у меня там в бутике подружка русская завелась.

А про Андрея ты что-нибудь знаешь? Дашка!..

2 января 91.го г.

Дашка, дорогая!

…Мне повысили зарплату! Я приеду в этом году в отпуск с Гошкой! Гордон обещал меня отпустить! Приеду, приеду!

5 февраля 91.го г.

Маринка, американская вонючка, я скучаю по тебе!

…Вчера очень весело делили продукты с Игорьком и девушкой, с которой он сейчас живет. Жаль, что ты не видела эту сцену: килограмм гречки нам, килограмм гречки им, курицу им, курицу нам, печенье «Мария» им и нам. Все разделили, сварили курицу с гречневой кашей, выпили чай с печеньем.

На следующий день пошли к Игорьку, угостились у него курицей с гречневой кашей. Олег смеется, говорит: «А печенье давайте сухим пайком!»

…Пришли мне из Америки вермишель и рожки! Можешь сразу отварить! А если серьезно, то довольно странно, когда есть деньги, но нет продуктов!..

15 октября 91.го г.

Маринка, привет!

…теперь путч кажется просто фарсом, а тогда было очень страшно. Олег с Игорьком ушли на Исаакиевскую такие довольные, как будто им по восемь лет и им разрешилидо ужина поиграть в войнушку. Только они вышли, по радио передали:

«Просим всех мужчин выйти на площадь, к городу подходят танки!В Москве уже есть первые жертвы». Представляешь? Я сижу, плачу и думаю, что никогда их больше не увижу…

19 сентября 93.го г.

…В этом году не вышло, мы ездили в Мексику, обязательно приеду в следующем! Это уже точно!..

23 ноября 93.го г.

Маринка, дорогая!

…Фирма сохранилась, и даже вполне успешно. Олег с Игорьком не поссорились и не надоели друг другу в качестве компаньонов. Как ни странно, они очень нежно дружат. Игорек занимается теперь еще и своим отдельным бизнесом. Мне неинтересно, чем именно, я понимаю только, что там очень большие деньги. Олег говорит, что сейчас наступило его время. Судя по тому, что я слышу, наш Игорек и правда миллионер. Это смешно и показательно, если вспомнить, каким он был всегда жалким облезлым котом! Помнишь, как мы к нему относились? Брезгливо и пренебрежительно, правда?А теперь он живет с нами одной семьей..

.

— Приветствую моего Мумзеля в аэропорту города-героя Берлина! — Женька, такой же щуплый и сутуловатый, как несколько лет назад, попытался приподнять Дашу. Он был подстрижен так, как много лет стриг его один и тот же мастер в салоне на Литейном, длинная прядь на лбу, короткие виски и высокий затылок, только светлый мальчишеский хохолок приобрел теперь оттенок западной небрежности.

— Ты совсем не изменился, Женька…

— А ты что, ожидала увидеть толстого негра преклонных годов?

Пытаясь скрыть смущение, Даша весело ответила ему в тон:

— Я путешествую по миру с котлетами твоей мамы. Она показала ему аккуратно упакованный Евгенией Леонидовной пакет. В пакете действительно были домашние котлеты, пирожки с капустой и творог с Кузнечного рынка.

— Прямо здесь будешь есть? Давай вот тут, у багажного отделения примостимся, и я тебя покормлю. Открывай рот! — сказала она, вытаскивая из пакета котлету и ощущая, как по лицу расплывается давно уже не использовавшаяся идиотическая улыбка. Обнявшись, они пошли к выходу.

Германия не казалась достаточно далекой для переписки страной, и они почти не писали друг другу, но, соблюдая очередность, перезванивались каждую неделю. Раз в неделю Даша, раз в неделю Женька.

— Ты, Мумзель, не чинись звонками, звони мне вне очереди, а лучше приезжай навестить своего Мумзеля в Европе, — убеждал ее Женька.

За несколько лет Даша научилась жить без него, как человек без некоторой части тела, отсутствие которой позволяет ему нормально функционировать, но делает ущербным восприятие мира. В Дашином мире остался правильный взрослый смех обычным, всем понятным взрослым шуткам. Многолетняя привычка делить с ним пополам окружающую жизнь превратилась теперь в почти непрерывный внутренний диалог. «Это надо рассказать Женьке, и это тоже, и еще вот это! — думала Даша и спохватывалась: — Ах да, это невозможно! Тогда слушай!..» — обращалась она к нему. Пошлая фраза «он жил в ее душе», оказывается, скрывала в себе сокровенный смысл. Именно там, в ее душе, вольготно, как на собственном диване, и расположился Женька со своей вечной полуулыбкой.

— Слушай, Мумзель, а давай я тебя сдам! — предложил он.

— В камеру хранения или сразу в зоопарк? — рассеянно поинтересовалась Даша, привыкая к радости видеть Женьку. Она держала его за рукав и время от времени пощипывала, чтобы убедиться, что он рядом.

Общежитием для эмигрантов из бывшего Союза служил бывший детский лагерь на окраине Берлина. Люди жили в лагере от года до трех. Присматривались к стране, поучивали немецкий, получая вспомоществование от немецкого государства и спокойно ожидая своей очереди на квартиру.

Расположившись на Женькиной койке, Даша мгновенно прониклась беспечностью невзрослой лагерной жизни. Атмосфера в лагере напоминала поезд, который везет детей в крымский пионерский лагерь. Днем все бродят по вагону из купе в купе, а вечером, забравшись на свои полки, мечтают, что скоро увидят море.

Утром они с Женькой, как и все остальные, ходили в гости к соседям, последовательно перемещаясь из комнаты в комнату. В одной из комнат пели песни под гитару, в другой с утра до вечера выпивали, в третьей не умолкая рассказывали анекдоты. Еще была комната, в которую они заходили послушать политические новости.

Ближе к вечеру Даша начинала ныть, что, кроме Женькиных соседей, ей хотелось бы увидеть Берлин, и они уезжали гулять, напоминая друг другу, что проход на огражденную забором территорию лагеря закрывается в одиннадцать вечера.

Нарушения режима лагерным начальством не поощрялись, и, постояв ночью у закрытых ворот, они отправлялись к самой низкой части забора. Чувствуя себя припозднившимися пионерами, сначала перекидывали через забор Дашину сумку и Женькин рюкзак, потом перепрыгивал Женька и ловил Дашу. Подобрав с земли свое имущество, озираясь и задыхаясь от сдавленного хохота, они неслись к своей комнате.

— Мумзель, ложись! Лагерный сторож! — как-то крикнул Женька и упал на траву.

Лечь Даша не решилась, но на всякий случай присела на корточки и, пригнувшись, спрятала голову в коленях.

— Посмотри на себя! — нравоучительно произнес Женька, насладившись ее видом. — Тебе тридцать лет! Ты мать взрослой дочери, а валишься на землю по команде, как будто всю жизнь воровала яблоки по чужим садам!

Дашин обратный билет они меняли три раза. Вместо недели она прожила в лагере три недели и два дня. Им повезло, Женькин сосед уехал на неделю в Москву, а по приезде перебрался на освободившуюся койку в соседней комнате.

— Мумзель, они все думают, что ты моя девушка! Невозможно объяснить людям, что мы с тобой проболтали почти месяц каждый на своей койке, как детишки во время тихого часа. Меня посчитают импотентом, а тебя идиоткой! Кем ты, собственно говоря, и являешься!

Женька, обвивавшийся вокруг новых людей с непосредственностью вьюнка, обзавелся уже приятелями-немцами.

— Das ist mein besten Freund! — представлял он им Дашу. Приятели-немцы были в восторге от его интеллигентности, чувства юмора и правильного немецкого языка.

— Имей в виду, Мумз, они не знают, что я получаю пособие! Это неприлично, и они не стали бы со мной общаться, — предупредил он Дашу.

— Ты получаешь немецкие денежки уже довольно давно… а что ты все-таки собираешься делать дальше?

— Посмотрим.

— Помнишь, ты в юности хотел стать помещиком? Может быть, ты достиг своего идеала и стал немецким помещиком на пособии? — ехидно спросила Даша. — Работать будем или нет?!

— Пока меня устраивает моя жизнь.

Прощаясь с Женькой в аэропорту, она неожиданно зло сказала:

— Нечестно, ты без меня живешь, тусуешься и не скучаешь ни капельки, а я скучаю по тебе всегда! Сама себе шучу и сама смеюсь!

— Мумзель, не злобничай, — серьезно ответил ей Женька. — Я точно знаю, что наши с тобой отношения — это самое лучшее, что у нас было. — И тут же, ехидно улыбнувшись, добавил: — Я имею в виду, это лучшее, что у тебя было, Мумз! У меня-то еще все впереди!