Марина

«Какое счастье, что программа моих туристов никогда не совпадает с жизнью народонаселения», — в который раз подумала Марина, плюхаясь на сиденье в пустом вагоне метро. Сегодня был легкий день. Утром Эрмитаж с небольшой группой английских учителей, отнесла отчет в «Интурист», и на этом все. С англичанами работать приятнее, чем с американцами, у американцев почему-то всегда возникает куча бытовых проблем — порванные колготки, внезапное желание поменять туристические чеки в заведомо неподходящих местах, например, в Павловском парке, пятно от кетчупа на юбке… С ними как с маленькими детьми — то пить, то писать. Правда, американцы оставляют чаевые побольше, но суеты с ними столько, что никаким деньгам не обрадуешься.

На прошлой неделе один веселый парень из Сан-Хосе приподнял небольшую картину Джотто и заглянул под нее на стену. Слава Богу, Марина стояла рядом, бросилась к нему, закрыв американского придурка от глаз эрмитажной надсмотрщицы. Житель американской глубинки хотел, оказывается, проверить, хорошо ли повешена картина, а ее за такую проверку легко могли лицензии лишить, а тогда можно с «Интуристом» распрощаться… Марина погладила конвертик с чаевыми в кармане куртки. Отличный день сегодня! Женька на работе в своем НИИ, в этой его дурацкой работе один плюс точно есть — известно, что раньше семи вечера он домой не придет.

Вот уже больше месяца, как у Марины роман с ее бывшим руководителем диплома, доцентом Андреем Михайловичем Корольковым. Марине хотелось думать, что его любовь к ней началась несколько лет назад, когда она еще училась в университете. Невысокий сухощавый Андрей Михайлович стремительно входил в аудиторию, и филфаковские девочки стайкой тянулись в первые ряды, поближе к кафедре. Каждая, на ком случайно останавливались его необычно светлые голубые глаза, немедленно начинала считать себя избранницей и в мечтах уже представляла романтические отношения с обаятельным доцентом с седоватыми висками и грустной полуулыбкой.

На последнем курсе Марина попыталась заполучить мечту нескольких выпусков студенток посредством многоходовой интриги. Первым, нетрудным ходом она узнала, над чем сейчас работает Андрей Михайлович. Гораздо более сложным был второй ход. Достать практически недоступный вестник американского университета с нужной статьей известного слависта удалось только при помощи Владислава Сергеевича, убежденного невесткой в необходимости иметь этот журнал для защиты самой лучшей на курсе дипломной работы. Счастливая Марина показала Андрею Михайловичу свою добычу, которая странным образом совпала с научными интересами Андрея Михайловича, и он стал ее научным руководителем.

Успех у девочек-студенток не был для него тайной, но в течение многих лет оставлял равнодушным, как будто он был воспитателем, окруженным глупыми детсадовками. Как и все его дипломницы, Марина отлично защитилась и, как все они, провалилась, пытаясь раскрутить Андрея Михайловича на роман или хотя бы интрижку.

Марина тогда легко смирилась с неудачей, но отложила ее во внутреннюю копилку с тем, чтобы со временем вынуть. Через несколько лет она забежала на филфак к бывшей однокурснице и встретила ничуть не потерявшего своего обаяния Королькова. Оказалась ли она рядом в предназначенное ему для любви время, или же это действительно была судьба, но Андрей Михайлович поплыл… Широкоскулое лицо, обрамленное короткими пышными волосами, трогательные детские ямочки… Он еще не успел понять, что происходит, как Марина уже несла его в зубах осторожно и нежно, как кошка своего первого котенка.

Налаженная удобная жизнь обоих покатилась в неизвестном направлении. Впервые в жизни рассудочная и сексуально инертная Марина не владела собой, своими планами на будущее и своей жизнью. Зато теперь она несла новую себя, как хрупкую драгоценность, удивляясь нежности и булькавшему внутри счастью.

Женька к этой новой Марине никакого отношения не имел, их брак продолжал существовать почти в той же приятельской форме, что и раньше. «Не ври самой себе! — подумала Марина. — Как это почти?! А кто не спит со своим мужем уже три недели?! Это слишком долго даже для сексуально неактивного Женьки! А кто не хочет больше сидеть вечером на кухне и смеяться его надоевшим шуткам? А кто, в конце концов, через день встречается с Андреем в Юлиной квартире? Кто умирает от одного его вида, голоса? Кто, я тебя спрашиваю?!»

От метро Маринка помчалась пулей, чуть ли не обгоняя троллейбус. Сегодня Андрей первый раз придет к ней домой. Так, посуду помыть, кастрюлю с супом и миску с котлетами вон из поля зрения, оставляем банку с кофе, сигареты, режем сыр, рядом небрежно бросим Цветаеву, красочный журнальчик на английском и антисоветского Зиновьева издательства «Посев», пусть знает, что она девушка не простая…

Теперь комната — Женькины джинсы с пола в шкаф! Вот мерзавец, хорошо, что заметила раскиданные по полу носки, хороша бы она была в постели с любовником в окружении носков мужа… Все, кажется! Теперь в душ. Стоя под душем, Марина задумалась. А где, собственно, они будут встречаться дальше? Андрей хоть и старше ее намного, ему уже сорок, но пока эту проблему он предоставлял решать ей. Марина старалась, решала как могла.

— Даша, я так его люблю… У меня даже живот болит от любви!

— Как это может быть, не сочиняй, — не верит Даша.

— Да-да, я чувствую! Дашка, пусти нас к себе на ночь!

— Ты с ума сошла!

— Женька уехал на два дня, ну когда еще такой случай! Соня с Маргошей на даче… Пожалуйста, уйди с Олегом куда-нибудь, иди к Алке в гости с ночевкой! — В ее лице столько страсти во что бы то ни стало добиться своего, что Даша понимает, сейчас она ее просто скрутит и отберет ключи.

— Мне придется Олегу что-нибудь соврать, он этого не понимает, и перед Женькой ему неловко…

— Давай ключи, тебе говорят!

— В первый и последний раз.

Сама Даша не испытывает неловкости перед Женькой, ему она давала ключи уже много раз, так что уступить Маринке будет только справедливо.

Марина физически ощущает свою любовь к Андрею, любовь живет в Маринином теле сама по себе, сводит болью живот, распирает грудь и щекочет в горле, превращается в красоту и выходит из Марины, чтобы Андрей полюбовался на нее и полюбил еще больше. Потом его увеличенная любовь возвращается в нее, и так происходит бесконечно.

У Андрея семья, взрослая дочь, в этом году Наташа окончила школу и поступила на моделирование одежды в «муху». Андрей говорит, Наташа — очень способная девочка, в своей художественной школе была лучшей, поступить в «муху» с первого раза практически невозможно, а ей вот удалось.

Сначала она рассказывает подругам о своей любви, а в конце, всегда одинаково жалобно глядя в глаза, просит ключи.

— Алка, я даже его дочку люблю, хоть я ее и не видела никогда!

— Вот так, Мариночка, а вспомни, ты называла меня влюбленной дурой!

— А еще я называла тебя земляным червяком… — бормочет Марина. — Дай ключи и свали на ночь.

— Ты что, не знаешь, что я болею! У меня, между прочим, температура высокая, тридцать восемь и пять! Куда мне деваться с температурой?!

— Алка, спаси меня!

— Ладно, черт с тобой, только ты имей совесть, приходи хотя бы не раньше одиннадцати. Я же с температурой не могу из дома выйти, придется к соседке идти.

— Аллочка, я тебя обожаю! А в десять можно? Утром Алка приносит Марине и Андрею Михайловичу тарелку клубники, поит их кофе и опять уходит к соседке. Самый простой, казалось бы, способ — приходить с Андреем домой, то есть к Юле, оборачивался постоянными скандалами. Во-первых, Юля очень предана Женькиному отцу Владиславу Сергеевичу и, таким образом, Женькиным интересам. Кроме того, она очень давно была одинока и сильно раздражалась от примет чужой страсти. Находя следы Марининого визита, Юля кричала, что заберет у Маринки ключи, оторвет ей голову, расскажет все Женьке, а лучше — его матери, или, в самом крайнем случае, поменяет замок.

Приметы страсти обнаруживались постоянно — они не закрыли кран в ванной, испачкали ее простыни, сломали диван… Когда она обвинила дочь в том, что они с Андреем съели ее суп, Марине стало казаться, что еще немного, и Юля поставит на нее в прихожей капкан…

Деваться было решительно некуда, и Марина робко спросила Андрея, не найдется ли у него какой-нибудь возможности, может быть, друг с квартирой или… ну, не знаю, придумай что-нибудь…

— Девочка моя любимая, мне стыдно, что я на тебя взвалил эту унизительную обязанность…

— Нет, что ты, — испугалась Марина. — Мы же ходили к Даше с Алкой, они мне как сестры… мне было совсем не унизительно их просить! Просто лето кончилось, все приехали в город и к ним теперь нельзя…

— Понимаешь, в моем кругу не принято обнародовать свою личную жизнь. Представь себе, что я отвожу нашего профессора в уголок и прошу дать ключи от его апартаментов!

— А друзья, твои личные друзья?

— Моя жена Нина, она нездорова… Я не хотел тебя этим отягощать, ты еще слишком юная для истории, в которую мы с тобой попали. Маловероятно, что она поправится, понимаешь?.. Поэтому я никогда от нее не уйду. Да… друзья… друзья у нас с ней общие, мы же вместе со школы, с восьмого класса.

Марина молчала.

— Не молчи, малыш, ты еще совсем девочка, у тебя скоро все пройдет, и ты меня забудешь. А я буду любить тебя всегда.

В университетские годы Корольков привлекал Марину как достижение некой престижной, вожделенной для всех филфаковских девочек цели. Теперь она всего лишь последовала привычке добиваться своего, «добить ситуацию», как выражался Женька. Андрей же трезво оценивал свою любовь как временное, в свете уходящей молодости помрачение мозгов. Соединившись, оба были удивлены, что их страсть осуществляется согласно собственным правилам.

Им неожиданно захотелось постоянной общей жизни с единым кровообращением, день, случайно прожитый друг без друга, можно было безжалостно вырвать из жизненного календаря. Андрей как будто брал реванш за скучно прожитые годы, а Марина, почувствовав в себе женщину, не могла ее успокоить, дать передохнуть хоть на минуту.

Желание настигало солидного, почти уже седого Андрея Михайловича и полную, смотрящуюся старше своих лет Марину в машине, на лестничной площадке, в темном проходном дворе, на чужой кухне… Если в гостях у кого-то посвященного в их любовь они на минуту оставались одни, то хозяин, возвращаясь в комнату с чайником, долго топтался под дверью, гадая, можно ли уже постучать или еще рано. Кроме страсти существовала неодолимая потребность ежечасного знания друг о друге… В общем, это была любовь…

Сначала в расставании была сладость предвкушения завтрашней встречи, но вскоре к сладости все больше примешивалась грусть и обида. Очень осторожно и робко Марина попробовала намекнуть Андрею, что жить вместе было бы таким огромным счастьем… Андрей Михайлович промолчал. Боясь перевести романтические отношения в пошлые бабские требования, Марина больше не говорила об этом, но не переставая перебирала в уме различные варианты поведения. «Предлагать ему уйти от жены неловко, просить невозможно, настаивать, объяснять… тогда уж и умолять, клянчить, канючить», — грустно улыбалась она про себя.

Ее мысли вырвались наружу однажды тривиальной фразой любовницы:

— Андрей, я больше не могу так жить. Я не девочка… Я хочу иметь мужа, ребенка наконец… — Еще не договорив, она испугалась.

— Что ты предлагаешь, любимая? Скажи, что нам делать…

— Ты можешь ездить к своей жене каждый день, помогать, делать все необходимое, а жить со мной. Не молчи!

— Как мне сказать, что я от нее ухожу? Мы с ней за двадцать лет даже не поссорились ни разу!

— Так не бывает!

— А у нас было именно так.

— Ты меня любишь?!

— В том-то и дело, что люблю.

— Больше, чем ее любил? Или так же?! Говори!

— Глупышка, я ее, как тебя, не любил никогда! Теперь кажется, что без тебя вообще вся жизнь была напрасна…

— Ага, вот видишь!

— За что нам этот ужас?

Со временем такие разговоры случались между ними все чаще, и казалось, скоро выяснение отношений заменит любовь и тогда наконец все закончится. Радости становилось все меньше и меньше, но любовь полностью не растворялась в горечи, теперь они были связаны еще и привычкой к страданию, и от этого совсем невозможно было расстаться…

Олег почти никогда не бывал дома, и Даша радостно и естественно вернулась к ежеминутной близости с Женькой институтских лет. У них с Мариной не получалось быть вдвоем, а если им требовалась компания друг друга, то Даша обязательно должна была быть третьей. Чужими друг другу они не стали, близость между ними сохранилась, но что с ней делать, они не понимали. Их определили мужем и женой, а им хотелось быть приятелями. Так они и дружили в тот период втроем, Даша всегда между ними, сейчас она ближе Женьке, чем его жена, и ближе Марине, чем ее муж.

Пытаясь поддерживать брак, Марина с Женькой пробовали жить параллельной жизнью. Они боялись поставить крест на браке и расстаться, не могли решиться, не расставаясь, официально перейти к дружеским отношениям, не могли сохранять видимость брачных отношений и спать вместе хоть изредка. Оба закрывали глаза, как дети, считая, что они спрятались и жизнь их не заметит.

— Женька, как твоя диссертация? По-моему, ты ничего не делаешь, — замечает Даша.

— Я не тороплюсь, нюансы низкотемпературных процессов меня не интригуют, — с кривой полуулыбкой отвечает он.

— А как же твой отец? Владислав Сергеевич только и ждет, когда ты защитишься, он уже всю карьеру для тебя распланировал.

— Я всегда считал, что родителей надо беречь, а не биться с ними. Я, например, читаю антисоветскую литературу, однако отцу с мамой не предлагаю просветиться, я же не Павлик Морозов какой-нибудь. — О родителях Женька, как всегда, говорит серьезно. — Зачем мне его расстраивать? Да напишу я когда-нибудь эту чертову диссертацию. Наверное, точно напишу.

— Мумзелек, а что вообще с тобой происходит? Ты какой-то потерянный! — настаивает Даша.

— Бросить бы к черту это НИИ! Мыслящему человеку крайне вредно работать с девяти до пяти!

Даша тут же послушно беспокоится:

— Что же ты будешь делать?

— Ну, что я могу делать? Буду сидеть в НИИ. А мне бы знаешь чего хотелось? — оживляется Женька. — Мне бы хотелось быть помещиком. Представляешь, Мумз, вести тихую медленную жизнь, пить чай в беседке… А чтобы не соскучиться, можно в саду иметь маленькую лабораторию. Хочешь, зайдешь туда, а хочешь, нет… Красота!

— Размечтался, помещик! Будешь тихой мышью сидеть в своем НИИ, даже на шесть соток никогда не заработаешь… хотя у тебя же есть папино поместье. Или ты всю жизнь собираешься только папиным пользоваться? — строго отвечает Даша и продолжает Женьку воспитывать. — Мумзель, ты приводишь ко мне в гости всех своих барышень… их за последний год было так много, что у меня в глазах рябит!

— Барышни разные, голубые, красные… — дурачится Женька.

— Я, между прочим, честно со всеми твоими барышнями дружила, поила их кофе и выслушивала.

— Ну и что, барышни меня обожают?

— Да, обожают, берут за хвост и провожают! Жалуются на тебя! Эта блондиночка в жуткой клетчатой юбке, которую ты приводил позавчера, сказала мне, что она у тебя ночевала… Это когда Марина возила группу в Новгород, что ли? Так вот, она у тебя ночевала, а ты утром намазал булку клубничным вареньем и убрал варенье в холодильник, а ей даже не предложил… Ты с ума сошел, тебе что, варенья девчонке жалко?!

— Дашка, я ее просто утром не заметил! Знаешь, я бы хотел быть фокусником!

— Что ты несешь, какая связь между фокусником и вареньем?

— Если быя был фокусником,я бы трахал барышень, аони бы сразу после этого исчезали!

— Женечка, ты Маринку любишь?

— Признаюсь тебе в том, чего никогда не сказал бы моей жене, твоей подруге… как ни глупо, она мне еще небезразлична!

Даша всегда встречала гостей, так радостно распахивая глаза и немедленно вовлекая всех в домашний калейдоскоп непрерывно пьющих кофе, курящих и хохочущих на кухне людей, что каждый преисполнялся приятным чувством собственной желанности и далее этим чувством дорожил. С каждой из Женькиных барышень она беседовала, поила кофе, выслушивала жалобы, и они прибивались к Дашиной кухне как утлые лодчонки к причалу. Барышни приходили уже одни, без Женьки, и он удивленно морщился, обнаружив в компании знакомое лицо. Бывшая барышня, пытаясь привлечь его внимание, в радостном ожидании подавалась ему навстречу, но он только рассеянно пробегал по ней взглядом.

Перед Новым годом приехала погостить двоюродная сестра Олега Анечка. Семья Олега и Даша с Соней относились к ней с особенной нежностью. Тоненькая Анечка два долгих года, с четырнадцати до шестнадцати лет, провела в клинике специального института, занимающегося заболеваниями крови. Когда Анечка заболела, Даша с Олегом и Соней просидели всю ночь, листая медицинские справочники, пытаясь понять, что ждет Анечку. Сейчас, в двадцать лет, Анечка считалась выздоровевшей, но стала такой хрупкой, что все продолжали относиться к ней как к ценной статуэтке. Она была красивой, и пережитая болезнь еще высветила ее красоту, подчеркнув необычную тонкость лица. Чуть припухшими губами, черными влажными глазами и нежной розовой смуглотой Анечка напоминала фарфоровую цыганочку.

Даша никогда не видела Женьку таким влюбленным. Ей казалось, что он теперь живет у нее. Вечером она оставляла его с Анечкой на кухне, а на следующий день, когда они с Маргошей приходили домой, он уже опять сидел на своем месте у окна. Анечке он даже дарил цветы, чего никогда не делал, ухаживая за своими барышнями.

Выглядывающая из-под цветов застенчиво улыбающаяся Женькина физиономия возникала на пороге каждый день. Несмотря на детскую хрупкость, Анечке все-таки уже исполнилось двадцать, она училась на третьем курсе вечернего факультета журналистики, подрабатывала в московских газетах, и у нее уже было несколько романов, поэтому у Даши не возникло ощущения, что на ее кухне происходит совращение малолетней… В личную жизнь взрослой девушки она вмешиваться не решилась, только еще раз, разговаривая с ней, подчеркнула, что почти тридцатилетний Женя женат на ее подруге.

— Как у вас все сплелось… вы все дружите между собой… но ты не беспокойся, я скоро уеду в Москву, и все само собой закончится, — блестя влюбленными глазами, ответила Анечка.

Она поменяла билет и всю следующую неделю неотлучно просидела в прихожей, искоса поглядывая на телефон, отказываясь выходить из дома и пытаясь не замечать жалеющие взгляды… Женька пропал, исчез, растворился так, как умел только он, улыбаясь и не выясняя отношений. Анечка бросалась глазами на каждый звонок, делала движение к телефону и останавливалась, не решаясь поднять трубку в чужом доме. Женька не звонил. Глядя на всех непонимающим взглядом, она гасла и тут же вспыхивала надеждой при следующем треньканье звонка.

— Это тебя, — наконец протянула ей трубку Соня, бывавшая у них во время Анечкиного приезда почти каждый день.

— Он мне пожелал счастливого пути, — сама себе удивленно сказала Анечка, повесив трубку через минуту. Скорчившаяся в кресле, она была похожа на обиженного четырнадцатилетнего подростка. — Он же сам просил меня поменять билет, — недоуменно повторяла Анечка.

Женька появился только после Анечкиного отъезда. Олег, пройдя мимо него в комнату, больше не вышел, а Даша сердито поинтересовалась:

— Послушай, я понимаю, что Анечка для нас ребенок, а для тебя она вполне взрослая и сама за себя отвечает… Но как ты мог? Зачем ты попросил ее поменять билет и тут же пропал?

Глядя на Дашу неприятно ускользающим взглядом и рассчитывая на понимание, он проникновенно ответил:

— Понимаешь, Мумзель, я же с ней еще не спал! Только собрался перейти к решительным действиям, а ей уже уезжать, ну я и предложил ей билет поменять. А потом подумал и решил, что не стоит с ней спать, она все-таки болела… Кто их знает, эти болезни, как они передаются…

Вспышка неприязни вместо привычного обожания была такой неожиданной, что Даша растерялась и не нашлась что ответить.

Она попыталась поговорить с Мариной.

— Маринка, возьми назад своего мужа!

— Что ты имеешь в виду? — не поняла Марина.

— Вы же раньше жили нормально, почему бы тебе не постараться хоть немного и не восстановить отношения…

— Я бы с удовольствием, но как раз сейчас никак не могу, занята до пятницы, — пошутила Марина.

— А почему тогда не разводишься?

— Я что, по-твоему, должна одна остаться? Женька сидит в своем НИИ, пишет диссертацию, скоро защитится, отец его устроит на хлебное место, а все эти приятные мелочи — путевки, еда хорошая, врачи, если надо… — перечисляет Марина. — В квартире нашей я не прописана, что же мне, к Юле возвращаться! Она меня убьет!

Юля по-прежнему работала в горздраве, наслаждаясь властью и отсутствием больных. Она преданно обожала Владислава Сергеевича за удобную устроенность своей и Марининой жизни и страшно боялась, что глупая бесперспективная связь дочери разрушит такой удачный брак. Они опять останутся одни, без уютно обвивавшейся вокруг них поддержки.

Она устраивала Марине дежурные скандалы, требуя прекратить «идиотские отношения со старым придурком, которому надо на печи лежать, а он хочет молоденьких девочек…». Однажды, выпалив очередную порцию гадостей, она вдруг разрыдалась. Никогда, ни во время развода, ни во время неприятностей в клинике Отта, когда Юлю чуть не отдали под суд, Марина не видела мать плачущей. Она тут же заплакала сама и поклялась Юле, что ее роман с Андреем Михайловичем закончится немедленно, прямо сейчас, сию минуту!

Маринка помолчала немного и грустно сказала:

— Ты же знаешь Женькиных родителей, даже если бы Андрей позвал, мне от них еще труднее уйти, чем от Женьки! Владислав Сергеевич ко мне как к дочке относится, и к Евгении Леонидовне я тоже привыкла.

— Помнишь, когда вы только поженились, она тебе звонила и требовала подавать Женьке в постель яйцо, только обязательно не всмятку, а в мешочек!

— Ага, и каждое утро напоминала, что яйцо в мешочек варится ровно четыре минуты! — Маринка засмеялась. — От нее можно сойти с ума, если ее всерьез принимать, конечно! Она приезжает к нам два раза в месяц с инспекцией, как генерал в отдаленный гарнизон. Сначала лезет в кастрюли, потом в шкаф, проверяет, как Женькина одежда лежит! Потом раздает указания и в конце визита подарки дарит.

— А тебя это не раздражает?

— Она всегда привозит духи или колготки дорогие, да и вообще она хорошая тетка, она же не виновата, что зациклилась на своем сыночке.

Даша непонимающе пожала плечами.

— Женька тебя любит, все у вас могло быть так хорошо! Попробуй расстаться со своим Андреем. Ты же с Женькой спишь раз в два месяца, разве это брак?

— Женьке это не нужно, он вообще сексуально инертный. Зато я с Андреем сплю почти каждый день, и что, у меня с ним брак? Он же мне ничего не предлагает, сам разводиться не собирается, говорит, что он передо мной виноват, что я свободна делать что хочу. А разве я свободна? — тоскливо закончила Марина.