Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Зубы Хроноса

ModernLib.Net / Колин Владимир / Зубы Хроноса - Чтение (стр. 13)
Автор: Колин Владимир
Жанр:

 

 


      — Извините меня, пожалуйста, это ведь впервые за двадцать лет.
      — Да, да, так говорят все. Если верить людям, так ни один служащий никогда не опаздывает и ни один мальчишка не бьет стекол… Хорошо, что мы умеем вывернуться из всякого положения!
      И вдруг господин Дуста, стоявший у двери опустив глаза, с удивлением услышал добродушный смех человека, отчитывавшего его лишь минуту тому назад. Он недоверчиво поднял глаза…
      — Ладно, — сказал директор, — все равно нам с вами не изменить мир… Да, о чем я хотел вас спросить? Договор с Модильоном, заключенный пять лет тому назад.
      — Да, господин генеральный директор. Сейчас, господин генеральный директор. И прошу вас верить…
      Благодушный человек за письменным столом, казалось, лишь сейчас заметил смущение старшего архивариуса.
      — Я верю, господин Дуста, верю всему, чего вы пожелаете… Но вы не в своей тарелке… что-нибудь случилось? — со снисходительным добродушием спросил начальник.
      — Я… нет, господин генеральный директор. Спасибо, господин генеральный директор…
      — Тем лучше! Видите ли, мне было бы жаль, если бы именно сегодня, когда я так рано проснулся и так рано пришел на работу… Ах, господин Дуста, вы и не представляете себе, как неприятно вставать поздно, заспанным… Вы-то встаете рано, но настоящее счастье, дорогой Дуста — это то счастье, которого человек не замечает…
      Он сказал «дорогой Дуста!» Взволнованный до глубины души, старший архивариус горячо воскликнул: — Договор с Модильоном! Сейчас, сейчас я вам его принесу!
      И, в порыве преданности и признательности, бросился к двери. Но голос директора остановил его: — Минутку, господин Дуста! Почему вы спешите?
      — Я… за договором…
      — Ну и что же? Эта спешка, господин Дуста, этот адский ритм убивает нас… У нас нет ни минутки, чтобы передохнуть, чтобы обменяться словечком с приятелем… Мы с вами работаем плечом к плечу вот уже десять лет, а сколькими словами обменялись мы за это время? Сколькими?
      Господину Дуста никогда не приходило в голову, что он работает плечом к плечу с господином генеральным директором завода Гар энд Гу, и он, разумеется, не считал, сколько раз тот ответил на его приветствие.
      Переминаясь с ноги на ногу, он растроганно констатировал: — Немногими, господин генеральный директор…
      — Вы слишком снисходительны, Дуста. Не немногими, а непростительно немногими… возмутительно немногими… а ведь у каждого из нас есть свои мечты, стремления, наконец… вы меня понимаете… Рассказывал ли я вам когда-нибудь о своих снах, Дуста?
      Старший архивариус почувствовал опасность. Сложив ладони, он еле слышно взмолился: — Господин генеральный директор…
      — Вы очень добры, мой друг, — сказал, однако, тот, неверно поняв его мольбу… Мои сны… увы! нам уже не по двадцать лет… Какими снами мог бы я с вами поделиться?
      — Никакими, господин генеральный директор! — воскликнул старший архивариус. — Бросьте, зачем это?… Это не нужно, господин генеральный директор…
      Но господин директор задумчиво и меланхолично смотрел сквозь него, смотрел как в бинокль на прекрасные сны, оставшиеся в прошлом. Облегченно вздохнув, служащий не нарушал его молчание. Под рыжеватыми усами угадывался намек на кроткую и грустную улыбку, которая, однако, исчезла не успев расцвести.
      — Нет, нет, господин Дуста! — воскликнул вдруг генеральный директор. — Нет! Оставим меланхолические воспоминания на другой раз!.. Итак, о чем мы говорили?
      — Мы говорили… — господин Дуста с трудом проглотил комок, застрявший у него в горле. — Мы говорили о…
      — О чем же?
      Пальцы генерального директора нетерпеливо дрожали на стекле письменного стола, и отросшие ногти стучали по нему, как барабаны перед исполнением приговора. Закрыв глаза, старший архивариус простонал: — О снах…
      — Именно! — воскликнул директор. — О снах!.. И из-за такой мелочи мы расчувствовались, словно кисейные барышни? О снах… Да, как раз нынче ночью мне приснилась…
      — Лодка на море, — смиряясь, проговорил господин Дуста и тряхнул усами.
      Директор взглянул на него, ошеломленный.
      — Откуда вы знаете?
      — Потом вы вышли из лодки и пошли по волнам, как Иисус.
      — Господин Дуста!
      — Потом протянули ладонь, и на нее прыгнула рыба, потом она стала летать вокруг вас, и вдруг десятки, сотни, тысячи рыб всех цветов начали описывать вокруг вас все большие круги, пока вы не проснулись с ощущением небывалого счастья…
      Директор слушал его, не в силах закрыть рот.
      Вся Терезия была потрясена одним и тем же сном.
      Газеты, выходившие в полдень, поместили десятки интервью с астрологами, сюрреалистами и учеными.
      Из множества опубликованных статей приведем в извлечении наиболее важный комментарий, появившийся на первой странице газеты «Перенезская нация».
      ТЕРЕЗИИ СНИТСЯ СОН
      Да, именно так: Терезии снится сон! И самое интересное, что всем — один и тот же! Все, спавшие нынче ночью в 3,47, представляли себе, что они находятся в лодке (следовало описание сна). Этот случай — первый и единственный в своем роде, и, так как о совпадении не может быть и речи, мы обратились к профессору Сингу, с факультета оккультизма, с просьбой прокомментировать это событие для наших читателей.
      «Я не нахожу в этом ничего странного», — заявил нам профессор, приводя в подтверждение знаменитые слова Гамлета: «Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось вашим мудрецам». Так как противостояние планет в минуту сна было абсолютно благоприятным, легко понять, что все, спавшие в то время, были приятно поражены. Речь идет о единственном в своем роде явлении, которое повторится лишь через 11 000 лет, когда, в соответствии с законом Вечного возвращения, планеты снова займут то же положение».
      Художник Салдатор Вали заявил, что ему нечего заявить, так как ему это явление кажется совершенно нормальным. «Да здравствует сон!», — воскликнул художник, после чего признался, что сам он в 3,47 не спал.
      Отказавшись, несмотря на наши настоятельные просьбы, сказать, что он делал в это довольно позднее время, Салдатор Вали выразил надежду на то, что обсуждаемый нами сон не окажется последним и на следующую ночь пожелал нашим читателям настоящего кошмара.
      (Деликатно проведенные расследования позволили нам установить, что в этот час почтенный художник, будучи в подпитии, находился в обществе красавицы герцогини А. де О.)
      Наконец, профессор Жара Абол с невропатологического отделения Медицинского института считает, что «перед нами-коллективный психоз, которому-признаюсь, — поддался даже я. На самом же деле никому ничего не снилось».
      Стремясь сохранить свою всегдашнюю объективность, наша газета сочла своим долгом воспроизвести три приведенных выше мнения, представляя многочисленным читателям сделать собственные выводы. Все же считаем нужным напомнить, что лишь Бонвис — производство знаменитых заводов Гар энд Гу — доставляет каждому и в любой момент приятные сны, а Синевис — новый препарат того же завода, пользующегося мировой известностью, научным образом препятствует образованию снов. Смотрите с полным доверием сны Гар энд Гу! Спите без сновидений, сном Гар энд Гу! Только препараты Гар энд Гу обеспечат вам свободный сон!
      Подобные статьи имели счастливую способность успокаивать страхи людей, которые, подобно мадам Месал, испугались сна как ужасного предзнаменования.
      Все видели один и тот же сон, все его комментировали и, так как никто не хотел пропустить возможный следующий сон (как видно отсюда, мнение профессора Синга было принято далеко немногими), на следующую ночь все терезианцы легли очень рано, к отчаянию содержателей ночных баров. Беспрецедентный случай: ни один из граждан, заранее раздобывших билеты на спектакль кабаре «Веселые совы», не явился на него, и в 23 часа Терезия казалась столь же пустынной, как в самые печальные военные ночи. В полном восторге были лишь аптекари, за несколько часов распродавшие свои запасы снотворных: не привыкшие ложиться рано, люди, страдавшие бессоницей, страховали себя от нее.
      И в 3 часа 47 минут — точно так же, как и в предыдущую ночь — всем приснилось, что они находятся на Площади независимости. Госпожа Месал стояла рядом с господином Дуста и со всеми остальными клиентами табачной лавочки, господин Дуста видел себя рядом с генеральным директором, дружески ему улыбавшимся.
      Атмосфера была, как в день национального праздника, и никто не помнил, чтобы когда-нибудь переживал чтонибудь подобное. На площади, видевшей падение головы Каспора XVIII, знаменитая кинозвезда Аспа Ларена танцевала с каким-то бродягой, а Граф де Терезия — со старой продавщицей каштанов. Господа Гаран и Модильон возглавляли веселый хоровод, в котором кружились все пощаженные ревматизмом привратницы, студенты Каспорианского университета, королевы стриптиза, бородатые художники и сам Варен Тумба, апостол литературы отчаяния, все разочарование которого куда-то испарилось.
      Сквозь шумную толпу пробивался господин в цилиндре, раздавая направо и налево горячие рукопожатия.
      Узнавая его, люди дружески ему улыбались, пропуская вперед, и господин в цилиндре скоро оказался в центре площади, перед обелиском, на который начал взбираться с ловкостью настоящего циркача. Огромная толпа следила за ним в восторженном молчании, и когда председатель Совета Министров (ибо это был он) достиг верхушки обелиска, загремели рукоплескания и раздалось громкое «ура». Председатель снял цилиндр и раскланялся с публикой. Но приветственные возгласы не прекратились; тогда, надев цилиндр, господин в вечернем наряде начал посылать всем воздушные поцелуи, что вызвало уже поистине бредовый взрыв безумного энтузиазма. Шляпы различных форм и фасонов, шапки и береты взлетали в воздух, не долетая, однако, до улыбающегося должностного лица на обелиске. Наконец он сунул руку в карман, вынул револьвер и нажал курок… вспышки разноцветных огней бросили свои веселые отблески на лица людей, толпившихся на площади.
      — Дорогие друзья, терезианцы и терезианки! — крикнул председатель, и его голос был услышан во всех концах площади, хотя никто не видел установленных на ней микрофонов и усилителей. Будем любить друг друга! Будем веселиться! (сноп огней). Я люблю вас и я весел! (сноп огней). Да здравствует любовь! (сноп огней). Да здравствует веселье! (сноп огней).
      И сон закончился в порыве всеобщей радости…
      Сидя в своей лавочке, мадам Месал читала статью, помещенную на первой странице газеты «Утро».
      ТАЙНА ВСЕОБЩИХ СНОВ
      Не стоит пересказывать здесь то, что всем нам приснилось сегодня ночью. По-прежнему волнующим остается совпадение факта и его последствий. В самом деле, в отличие от остальных снов, которые мы чаще всего забываем или которым не придаем значения, два «всеобщих сна» никем не забыты. Более того, они оказывают влияние на все наше поведение. Все мы чувствуем, что стали лучше, что готовы к любому щедрому поступку и, может быть впервые в своей жизни, многие ощущают потребность прийти на помощь ближнему. Оптимизм, хорошее настроение, вера в будущее — вот необычайные последствия всеобщих снов, словно бы созданных доброй фантазией нового Рене Клера, появившегося на берегах нашей Успы.
      Как и рядовые граждане, ученые задумываются о причинах этого явления, и самые фантастические предположения пользуются доверием за отсутствием единого убедительного объяснения. Но несмотря на все это…
      Мадам Месал не успела узнать, что случилось «несмотря на все это», потому что дверь открылась, и в лавку вошел господин Дуста.
      — Добрый день, мадам Месал, — оптимистически возгласил он. — Ну, как дела?
      — Добрый день, господин Дуста. Помаленьку, — скромно ответила мадам Месал, одной рукой протягивая ему пачку «Тарборы», а другой беря деньги.
      — Итак? — спросил господин Дуста, закуривая сигарету.
      — Ах, господин Дуста!
      Мягкий и ясный, как голубое небо, по которому только что пролетел взвод херувимов, взгляд старой женщины выражал благолепие и счастье.
      — Не могу ли я вам чем-нибудь помочь?
      Вопрос был необычным: на протяжении двадцати лет ему и в голову не приходило, что старуха могла нуждаться в его помощи. Но мадам Месал не казалась удивленной.
      — Спасибо, — сказала она. — Нет, зачем же?.. Может быть, это я могла бы вам помочь? Поштопать чулки или… ведь вам, холостяку, должно быть нелегко…
      — Вы просто как мать! — умилился господин Дуста, находя все же вполне естественной внезапную заботливость продавщицы табака.
      — Я ведь все равно забочусь о своем жильце, — как бы извиняясь, произнесла старая женщина.
      — Ах вот как! У вас есть жилец?
      — Как, вы его не знаете? Он ведь тоже работает у Гар энд Гу… Дунла из Отдела изобретений!
      — Не имел удовольствия, — церемонно ответил господин Дуста и, даже не задумываясь о том, что говорит, добавил:-Но, разумеется, я был бы счастлив…
      — Нет ничего легче, — уверила его продавщица. — Он почти не выходит из дому. Когда вам будет угодно, сообщите мне и я его уведомлю…
      — Я очень вам благодарен, мадам Месал. До завтра!
      Старший архивариус покинул табачную лавочку в полном восторге. На улицах люди улыбались друг другу, и обычная толкотня в переходах метро сменилась живой, ненавязчивой любезностью. Господин Дуста уступил свое место какой-то продавщице, которая в свою очередь поднялась через несколько минут, чтобы усадить старую женщину (в ужасной черной шляпке, украшенной полным набором овощей). Пассажиры говорили о сне, собравшем всю Терезию на Площади независимости, и господин Дуста ввернул замечание, встреченное всеми весьма благосклонно: — О господи, если бы такой же прекрасный сон приснился нам и в эту ночь!
      Он вовремя явился на работу, где Никламас встретил его улыбкой, растянувшей его рот до самых ушей, и едва успел натянуть нарукавники из черного сатина, как зазвенел телефон: генеральный директор созывал всех служащих в актовый зал, где в конце года устанавливали новогоднюю елку, и председатель административного совета произносил свою неизменную речь, после чего распределялись подарки, купленные на добровольные пожертвования служащих.
      Зал наполнился людьми. Среди почтенных стен (увешанных портретами основателей процветающего завода Гар энд Гу, достойных и бородатых господ Гарана и Гумалла, между которыми висели фотографии фабрички, построенной им более полувека тому назад) голоса звучали приглушенно, как перед поднятием занавеса в театре. Господин Дуста любезно здоровался со своими соседями и от всей души захлопал, когда генеральный директор появился за столом, находившимся прямо под портретами бородатых основателей завода, и, как боксер на ринге, приветствовал собравшихся, подняв над головой руки и сжав их в искреннем сердечном порыве.
      — Дамы, барышни и господа, дорогие друзья и уважаемые сотрудники! — начал директор, — я не хочу отрывать вас от занятий, которые, я уверен, вы все горячо любите. Трудные времена заставили наше предприятие внести строгий режим, отступив тем самым от девиза фирмы — лапидарной формулы господ Гарана и Гумалла, которые с любовью смотрят на нас с этих портретов: «Живи и жить давай другим». (Оживление в зале.) Времена не изменились — спешу это подчеркнуть — но завод Гар энд Гу всегда находился во главе прогресса. Поэтому он стремится и на этот раз показать положительный пример. Дамы, барышни и господа! Имею честь сообщить вам, что исключительные по размерам наградные будут вручены всем без исключения членам нашего тесного семейства — разумеется, пропорционально заработной плате. Деньги можно получить сегодня же. Доставьте мне, пожалуйста, удовольствие и загляните, в течение дня, в кассу. До свидания!
      Аплодисменты загремели с новой силой (господин Дуста даже запел первые такты национального гимна, но его примеру последовал один лишь Никламас, и их голоса вскоре покрыл шум аплодисментов). Затем все разошлись по своим рабочим местам, обмениваясь впечатлениями. Члены профсоюза христиан видели в необыкновенном поступке администрации руку провидения; социал-демократы заявляли, что черт не так страшен, как его малюют иные, а коммунисты (в которых метило это замечание) удивлялись наивности дирекции, воображавшей, что ее столь явная уловка приостановит борьбу служащих за свои законные права.
      Но странно: вскоре разнесся слух, что и другие предприятия, по собственной инициативе, выдали служащим наградные, а некоторые мясники снизили цену на бифштексы, что весьма смутило министра финансов, уже три года готовившего соответствующий закон. Благотворительные учреждения получили значительные суммы от ряда жертвователей, пожелавших сохранить свои имена в тайне. Что же касается «ночных красавиц», то они дарили посетителям свои ласки по таким низким ценам, что это привело в восторг все терезианское население мужского пола — от гимназистов старших классов до академиков и министров.
      Всеобщие сны продолжались каждую ночь, преобразуя характеры людей и внушая им такую щедрость, что даже безработица начала сокращаться, достигнув уровня, серьезно озаботившего атлантических партнеров Перении. Экономист, известный своими пессимистическими прогнозами, опубликовал в «Перенезской нации» статью, в которой черным по белому доказывал, что, если в остальных частях страны экономическое положение никак не изменилось, терезианцы имеют все шансы в ближайшем будущем осуществить знаменитое пожелание Каспора IV — чтобы каждый гражданин имел к столу молочного поросенка. Следствием статьи был необычайный приток в Терезию бродяг, что взволновало Префектуру полиции и заставило ее организовать ряд необычайно широких облав — чтобы выслать всех туда, откуда они явились. Некоторые проповедники возвестили, что Терезия вот-вот станет новым Сионом, но секретный циркуляр Ватикана несколько умерил их энтузиазм.
      А сны продолжали властвовать над умами засыпающих терезианцев, возвращая скептических потомков Терезиануса в неизреченный рай их детства. То, что им снилось, было, по сути, все теми же наивными сказочками о примирении волков и овец, о всеобщей благожелательности и щедрости, но странным было — наряду с их неудержимой властью над умами — производимое ими влияние. Ни один человек, видевший такой сон, не мог устоять, чтобы не подарить нищему рубашку со своего плеча. Многие снимали рубахи прямо на улице и дарили их бродягам, плотным строем вышедшим из-под мостов Успы. Как в рассказах графини де Сегюр, жизнь приобрела розовый цвет. Число преступлений невероятно сократилось, заставив задуматься полицейских агентов, коллегию адвокатов и состав суда.
      И тут, как гром среди ясного неба, пронесся слух о разорении банка Леви. И началась цепь самоубийств.
      Господин Дуста вздохнул и протянул руку к пачке папирос. Но пачка была пуста. Он курил, позабыв обо всем на свете, и лишь обнаружив перед собой пепельницу, полную окурков, взглянул на часы. «Время идет, — философствовал архивариус, — и это нам не на пользу…» И медленно встал. Он помнил, что должен что-то сделать, и все же не мог сказать, для чего встал с кресла. Он открыл окно, и табачный дым белесыми полосами потянулся в ночь, густо-синюю, как в цветных фильмах.
      — М-да… — тихо процедил господин Дуста, сам не зная, что хочет этим сказать.
      Он включил свет, подошел к зеркалу, подвешенному над раковиной, несколько раз провел расческой по рыжеватым усам, отсутствующим взглядом следя за отражением в зеркале, потом пожал плечами и вышел из комнаты. И лишь на лестнице понял, что идет покупать папиросы.
      — Добрый вечер, мадам Месал! — прошептал он, переступая порог лавочки.
      В его голосе не было и следа той живости, с которой он еще недавно произносил свое приветствие, и старуха взглянула на него с беспокойством.
      — Добрый вечер, господин Дуста! Вам нехорошо?
      — Нехорошо? А кому нынче хорошо?.. Разве вам — хорошо, мадам Месал?
      Лавочница вздохнула.
      — А ведь все началось так прекрасно!
      — Я ничего не понимаю, — сказал господин Дуста.
      — Я отдал бы что угодно, чтобы понять, но… не понимаю!
      — Я тоже, — грустно прошептала мадам Месал.
      — Никто ничего не понимает, — констатировал господин Дуста.
      — Никто? — старуха с опаской оглянулась. Потом перегнулась через прилавок и шепнула: — Господин Дунла понимает…
      — Дунла?
      — Да, мой жилец, — напомнила ему лавочница.
      — Молодой человек с большим будущим… Я, кажется, вам о нем говорила…
      — А, молодой человек из Отдела изобретений?
      Мадам Месал поспешно закивала.
      — Что же говорит господин Дунла? — с иронией вопросил архивариус.
      — Не знаю… Он говорит со мной так, словно я привратница их института… Нужно вам сказать, что я слышала ее один раз, только раз, у мадам Берета, торговки овощами. Вы и представить себе не можете, сколько необычных слов она произносит! Но, по правде сказать, это и неудивительно. Если уж и ей их не знать… Ведь все господа из Института здороваются с ней каждый раз, когда входят, и прощаются, когда выходят. Очень уважаемая особа и весьма культурная! Я думаю, что она немного сродни господину Берета, иначе зачем бы она к ним приходила?
      Господин Дуста грустно и понимающе улыбнулся.
      Он уже не был таким нетерпеливым, как в тот день, когда старуха рассказьшала ему про свой сон и про то, как она шла по волнам, словно Иисус. В огорчении он крутил пальцем свой рыжий ус.
      — Кажется, вы говорили о господине Дунла, — напомнил он ей, почувствовав вдруг, как у него сжалось сердце, что он отнес за счет возраста.
      — Именно, — ответила лавочница. — Но я его не понимаю, потому что он говорит совершенно так же, как мадам привратница. Может быть, вы, как человек образованный…
      — Не хочу хвалиться, но я удивился бы, если б не понял господина Дунла, — сказал архивариус. — Даже господин генеральный директор — но, прошу, пусть это останется между нами! — говорит мне «дорогой Дуста…» А вы ведь понимаете, что если бы он не знал, с кем имеет дело, он не стал бы компрометировать себя, впадая в интимность… которая… словом, вы меня понимаете… скромность не позволяет мне сказать больше…
      — А я-то вот уже двадцать лет продаю вам сигареты, как всякому прочему! — воскликнула мадам Месал, благоговейно складывая ладони.
      Господину Дуста стало немного стыдно.
      — Ну что вы… между старыми друзьями… — слабо запротестовал он.
      — Хотите, я вам что-то скажу? — загорелась мадам Месал. — Я всегда подозревала, что вы большой человек, да поможет мне Святая дева! Еще вчера я говорила мадам Берета: «Жаль, что вы не знаете господина Дусту! Вот кого бы вам пригласить, когда к вам снова придет мадам привратница!»… Верите вы мне?
      — Вы слишком добры, — защищался господин Дуста. — Истина заключается в том, что если у меня и есть кое-какие достоинства, я никогда ими не хвалился…
      — Как все по-настоящему большие люди! Не то, чтобы я осмелилась поставить его рядом с вами, но господин Дунла тоже…
      — Это становится любопытно, — возразил господин Дуста. — Мог бы я с ним познакомиться?
      — Нет ничего легче. Он дома, как всегда. Пожалуйста!
      И старуха подняла крышку прилавка, приглашая его пройти, после чего распахнула заднюю дверь, прятавшуюся за стулом с изъеденным бархатным сидением. Перед господином Дуста открылась ведущая вверх деревянная лестница.
      — Второй этаж, третья дверь налево, — крикнула ему вслед старуха, и старший архивариус завода Гар энд Гу начал подниматься по стоптанным ступеням, с которых, как маленькие любопытные глазки, смотрели срезы сучков.
      Хубт Гаран смерил глазами молодого человека, опустившегося в глубокое кресло. Извещенный Дустой, генеральный директор поспешил отрапортовать председателю, что один из служащих Отдела изобретений завода обладает секретом всеобщих снов, и Гаран тут же вызвал к себе человека, сидевшего сейчас в кресле и смотревшего на Гарана вопросительным взглядом; казалось, его ничуть не. взволновало то, что его вызвал сам председатель административного совета, хотя он прекрасно знал, что ни один служащий еще ни разу не проник за обитую дверь кабинета, в котором он сейчас находился.
      — Господин Фел Дунла, — прочел Гаран, беря записку, лежавшую перед ним на столе.
      — Совершенно верно, — улыбнулся молодой человек.
      — Вероятно, вы подозреваете, зачем я вас вызвал…
      — Нет, — ответил Дунла.
      Председатель откинулся на спинку кресла. Его взгляд стал суровым.
      — Как давно вы работаете у нас?
      — Уже два года.
      — Есть у вас какие-нибудь претензии?
      — Как вам сказать?.. Если бы можно было заменить центрифугу…
      — Бросьте вы центрифугу… Я спрашиваю, есть ли у вас лично какие-нибудь претензии?
      Молодой человек сделал неопределенный жест, который мог означать что угодно.
      — Хорошо. Начиная с сегодняшнего дня ваше жалование увеличивается вдвое.
      Удивленный, Дунла распрямился в кресле.
      — Благодарю вас, но я не понимаю, чему…
      — Скажем, что это — за изобретение препаратов Бонвис и Синевис, которые, кажется, пользуются успехом у покупателей. — Гаран улыбнулся, но улыбка не осветила его лицо. — Кстати, мне сказали, что вы сыграли важную роль в уточнении формул…
      — Это верно, я занимался рефлексами мозга и процессами, регламентирующими вегетативную деятельность. Вообще…
      Президент поднял руку — жест, выражающий снисходительность. Фел, недоумевая, решил было, что это означает конец аудиенции.
      — Еще раз благодарю, — сказал он, слегка склоняясь вперед всем туловищем, что можно было принять за прощальное приветствие.
      — А, этого слишком мало?.. Хорошо. Сколько?
      Дунле показалось, что он плохо расслышал: губы импозантного господина, холодно смотревшего на него, почти не двигались.
      — Это… снова о деньгах? — спросил он удивленно.
      И тут Гаран впервые позволил себе выразить нетерпение.
      — А o чем же? Я прекрасно понимаю, как обстоят дела и не имею ни малейшего возражения. Вы что-то открыли и, естественно, хотите получить за ваш труд как можно больше. Я с этим вполне согласен. Итак, сколько же?
      Голубые глаза Фела выразили смущенное недоумение.
      — Да, но… за эти два препарата, как мне кажется… удвоение зарплаты…
      — Господин Дунла, — взорвался президент, — мое терпение на исходе, и будьте уверены, что так вы ничего не добьетесь. Вы меня не знаете… — Гаран вдруг улыбнулся той же ледяной улыбкой и продолжал с деланным спокойствием, сквозь которое прорывалась ирония и желание заставить собеседника понять его мысль: — Я ведь сказал ясно: увеличение жалования имеет причиной, скажем, открытие тех двух препаратов… Но мы оба прекрасно знаем, что, по сути, речь идет о чем-то совсем другом. Об этом другом я и спрашиваю вас — причем советую вам отказаться от наигранной наивности, которая не производит на меня ни малейшего впечатления — сколько?
      — Ах, речь идет о другом…
      — Представьте себе… — процедил Гаран.
      Фел явно смутился. Его руки мучили красную кожу кресла, взгляд не отрывался от пепельницы на столе.
      — Я не понимаю, как вы могли узнать, но если речь идет об Онейросе … — пробормотал он наконец.
      Он казался гимназистом, которого пробирают за какую-то проделку.
      — Онейрос? — снова иронически воскликнул Гаран.
      — Значит, у него уже есть и название! Может быть, у вас в кармане лежит и патент.
      — У меня?… Нет, я об этом и не подумал…
      — Прекрасно, — решил президент. — Мы запатентуем его на имя заводов Гар энд Гу.
      Но молодой человек, уже оправился от волнения, и слабая улыбка вдруг украсила его худое остроносое лицо.
      — Вы что же, думаете, что счастье можно запатентовать?
      Гаран уже собирался ответить, но, вовремя проглотив готовые сорваться с его уст слова, вопросительно посмотрел на сидевшего напротив него молодого человека.
      — Знаете, — сказал он наконец, — Я не пойму… может, вы и в самом деле наивный человек? Или просто сумасшедший?
      — Потому что говорю о счастье?
      Его улыбка определилась и уже не выдавала ни тени смущения. Мало того, на лице молодого человека, где-то в уголках губ, Гаран обнаружил тень злорадства.
      — Счастье, — процедил председатель сквозь зубы.
      — Вас пугает это слово? Меня — нет. Меня пугает боль, недоверие, злоба…
      — М-да… — сказал Гаран. — А в пятнадцать лет вы, несомненно, писали стихи…
      — И они были полны утраченных иллюзий и призывов к самоубийству, — засмеялся Фел.
      — Вы сильно продвинулись, — сухо констатировал его собеседник. — Теперь вы просто призываете к самоубийству. Вы убиваете!
      Возмущенный, молодой человек вскочил на ноги.
      Ни следа улыбки не читалось больше на его лице, и кроткая голубизна глаз получила металлический отблеск.
      — Что это за шутки?
      — Понимаю, — спокойно сказал Гаран. — Не совсем наивный, не вполне сумасшедший. Но бессознательный и тем опасный.
      — Господин председатель!..
      — Распределитель счастья! Разумеется, дарового. Благодетель — пока в узком радиусе. В рамках одной столицы. Но потом… надеюсь, вы мыслите крупными масштабами, не так ли? Потом счастье распространится на всю страну, на весь континент, на весь мир…
      — Да, представьте себе! — воскликнул Дупла. — Именно так! Ваша ирония и скептицизм меня не трогают. Впрочем, я уверен, что вы и сами чувствовали себя в последние дни более добрым, более щедрым, как…
      — Ошибаетесь, — прервал его Гаран. — Меня не было в Терезии. И это позволило мне остаться трезвым.
      — Несмягченным — хотите вы сказать.
      — Нет, я хочу сказать — трезвым. Поверьте мне, обычно я знаю, что говорю… В этом мире ничто нельзя получить из ничего, и вы, как ученый, лучше меня должны знать закон Лавуазье. Все превращается, говорят химики. Все оплачивается, говорим мы. Все, господин изобретатель, от шнурка для ботинок до счастья. То, что не оплачено, — украдено. А общество защищается от воров, даже если эти воры — нового, необычного типа, даже если они крадут не материальные блага, а счастье!
      Пораженный, Фел снова откинулся на спинку кресла.
      — Странный образ мыслей, — сказал он тихо, словно самому себе. — Ведь счастье нельзя измерить или взвесить. Подобно жизни и смерти, счастье бесконечно.
      Давая его кому-нибудь, вы не крадете его у другого…

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18