Я взглянул на него пораженный. Впрочем, все происшедшее было настолько невероятным, что я и сам не понимал, чему я еще удивляюсь. Все же мой ответ прозвучал так, словно он был обращен к сумасшедшему.
      — Ведь сейчас лето, — сказал я мягко и осторожно.
      — Что ей делать с перчатками?
      — В самом деле, — согласился он. — Тогда оберните ей правую руку платком или шарфом, чем угодно… Понимаете, она должна отдохнуть.
      На этот раз я его понял.
      — Вы думаете, что и во сне одуванчик…?
      — Не знаю. Может быть, даже орех, через окно… А сейчас Иоана должна спать.
      Я вернулся в комнату, в которой на табуретке светился одуванчик. Вспомнив, что лучи проникают через органическую материю, я обернул руку Иоаны кусочком фольги от плитки шоколада и сверху обвязал бечевкой. Корня все еще не ушел. Мы встретились в сенях.
      — Что вы об этом скажете? — ограничился он вопросом, хотя, как я чувствовал, испытывал потребность говорить, чтобы внести порядок в свои собственные мысли. Впрочем, не ожидая моего ответа, он тут же начал: — Деревья, которые думают! Мир мыслящих деревьев! Почему бы и нет? В наших растениях заложены крошечные проводники, превращающие свет в электрическую энергию, употребляемую растительными клетками для производства протеинов, необходимых для их развития. Деревья с красными листьями — более развитые. В их структуре содержатся более совершенные лаборатории, типа лабораторий человеческой клетки. Вы знаете, что прилив нервной энергии образуется лишь в результате обмена ионов потасия и соды сквозь мембрану нейронов. Совершенно ясно, что в определенных условиях среди клеток мыслящих деревьев могли развиться и нервные клетки. Может быть, другого типа, чем те, что составляют субстанцию нашей вегетативной нервной системы, но любые клетки, составляющие систему, в состоянии улавливать информацию, приходящую извне, и передавать ее центру, который, на этом основании, может принимать решения. Вы заметили, что только цветы и плоды испускают пурпурный свет?.. Может быть, орех превратился в существо с множеством черепов или в колонию индивидов. Интересно, есть ли в мире мыслящих деревьев времена года? Может ли быть, что сознательная жизнь развивается у них от весны до осени и умирает зимой? Но это исключает хранение воспоминаний… Хотя почему? Дерево ведь остается. Ствол и корни, в которых запечатлеваются знания, совершенствующиеся от поколения к поколению, представляют собой склады коллективной памяти. Но если даже времена года там и существуют, мы не знаем, сколько времени они продолжаются… Если допустить, что наш орех — существо с множеством черепов, представьте себе, как сложны его мыслительные процессы в сравнении с тем, что происходит в нашем черепе. Если же это колония индивидов, какой совершенный строй должен был там возникнуть! Вы скажете, что он не может двигаться?… Но с энергией, которую он умеет сосредоточивать и передавать вовне, он может сделать чудеса! Вы забыли, что мыслящие леса умудрились послать ее на Землю — ведь не будете же вы отрицать, что «красная палка» — это колоссальный сгусток энергии… Да еще энергии, способной с помощью излучения передавать свои свойства… Как это глупо, что мы разрыли сад! Но кто мог об этом догадаться? Энергия, вытекшая в землю, перешла в растения, преобразовалась, деградировала, истощилась… Вы думаете о растениях, высаженных в горшки? Ерунда! На сколько, по вашему, хватит их энергии? Нет, дорогой, мы сделали огромную, невероятную глупость… А новую связь можно установить только с помощью Иоаны… которую мы обязаны щадить… Ведь эффекты облучения неизвестны. Какой нынче месяц?
      Он вдруг резко остановился и хмуро взглянул на меня.
      — Я… июль! — пробормотал я.
      — Всего два месяца! С чего же мне начать? — крикнул он в отчаянии и, взмахнув руками, бросился прочь, даже не попрощавшись со мной.
      Я попробовал собраться с мыслями, но сразу же после ухода Корни передо мной вырос репортер, прибывший для того, чтобы поговорить с профессором.
      Ему сказали, что Корню можно найти у меня. Я объяснил ему, что профессор только что ушел, и удивился, что они не встретились. Впрочем, я не стал бы упоминать обо всем этом, если бы, к своему удивлению, не узнал от репортера, что человечек, которого я считал таким незначительным, был знаменитостью в области биологии, автором множества основополагающих трудов и членом не знаю скольких заграничных академий.
      Оставшись один, я задержался в сенях, невольно глядя на дерево с рубиновыми орехами. Я был взволнован открытием неизвестного мира, отправившего посла на нашу старую Землю, и с волнением думал о том, что еcли раньше я даже не подозревал о возможности такого фантастического объяснения всех этих явлений, то теперь, напротив, ничто не может показаться мне невозможным. Если бы мне сказали, что леса сдвинулись с места и уходят с Карпат, я бы поверил и этому. Я переступил грань повседневного и там, на огромной территории непредвиденного, рисковал стать жертвой любых измышлений. Ничто больше не казалось мне достоверным, в то время как Корня был взволнован не столько самим фактом, сколько ошибкой, которую он совершил, приказав разрыть сад, и ее последствиями, с которыми, не знаю почему, он связывал и меня, словно он со мной посоветовался. Поразительное открытие мыслящего цветка застало его вооруженным всевозможными объяснениями и гипотезами, в то время как у меня было такое ощущение, что земля ускользает у меня из-под ног…
      Неведомый мир с другой планеты протянул к нам руку, а мы не сумели пойти к нему навстречу и уничтожили может быть единственную возможность узнать кое-что о жизни мыслящих деревьев с красными листьями. Мысли деревьев… Я произносил эти слова, и они казались мне естественными. На каком свете я находился? А если бы опыт удался? Если бы не однодва дерева, а все наши леса начали думать? Если бы мы обнаружили в их плодах мысли, близкие к нашим, еcли бы они оказались способными понять нас, помочь нам проникнуть в неведомые и неподозреваемые тайны?
      Мы вырубаем леса и используем дерево. Как статистик, я прекрасно знал место лесной промышленности в нашей экономике. А если бы все изменилось, смогли бы мы эксплуатировать леса дальше? Дело не только в том, что они воспротивились бы этому, но и в том, что мы больше не могли бы видеть в них источник сырья, а видели бы… Я не находил другого слова, кроме ближних. Видели бы ближних! Наши друзья деревья… Может быть, это к лучшему, что все случилось именно так. Меня так пугали выводы, к которым я пришел бы, доведя свои мысли до конца, что я предпочел перейти к другой теме — к сожалению, тоже тревожной — к Иоане.
      «Результаты облучения неизвестны», — сказал Корня, и его слова не выходили у меня из головы. Странно было, что родительский инстинкт совсем не тревожил меня до тех пор, пока я не услышал от него слов, которые так меня взволновали. Таинственный мост из лучей не вызвал во мне ощущения опасности, так же как и сияющий фонтан ореха, и понадобились его слова для того, чтобы другими глазами взглянуть на крошечную ладонь, отмеченную странным красным цветом, который позволял Иоане понимать растения и видеть сквозь предметы. Казалось, это невинное, ни в коем случае не опасное свойство… Но кто знал, к каким результатам может привести со временем эта необычная пигментация, кто мог уверить меня, что она не повлечет за собой вторичных явлений, которые могут быть опасными?.. Что же касается прилива световой энергии, которую впитала ладонь Иоаны, мог ли хоть ктонибудь сказать мне наверное, что она не опасна для жизни? Даже Корня был осторожным. Имел ли я право подвергнуть испытанию жизнь Иоаны в неясной надежде, что шестилетняя девочка поможет биологам получить некоторые данные об организации живой материи на неизвестной далекой планете? Пример ученого, который с полным сознанием жертвует своей жизнью для открытия тайн природы, был совсем некстати, когда речь шла о ребенке, неспособном даже понять значение опыта, которому его подвергают. Чем больше я думал, тем более ужасными казались мне опасности, которые подстерегали моего ребенка, и тем более беспокоила меня моя безответственность, которая выразилась в том, что я не вмешался своевременно и не прекратил странных опытов.
      В эту ночь я почти не спал, и на следующее утро сообщил Корне, что решительно возражаю против продолжения опытов при помощи Иоаны. К моему удивлению; он не стал спорить, а напротив, сообщил, что попросил назначить медицинскую экспертизу и ждет приезда врачей из Бухареста и Клужа. Он и сам не хотел продолжать «переговоры» с красным орехом, если врачи заявят, что его лучи могут оказать отрицательное влияние на хрупкий организм Иоаны. Успокоившись, я взглянул на него другими глазами и понял, что он тоже взволнован.
      На протяжении следующих дней он развернул напряженную работу, превратив дома Солзосу в подлинные лаборатории. Группы специалистов то и дело прибывали в село, привозя множество самых необычных аппаратов для анализа образцов земли, листьев и красных цветов. К сожалению, несмотря на то, что о них очень заботились, растения, высаженные в горшки, засохли одно за другим, не исключая и одуванчика Иоаны. Один только орех еще гордо возносил к небу свою красную крону, а специальные счетчики регистрировали силу энергии, излучаемой его плодами, блестящими, как лампочки, указывающие в ночи место нашей деревни, уже ставшей знаменитой, хотя и не занесенной еще ни на одну карту.
      В один прекрасный день прибыли, наконец, и ожидаемые всеми врачи. Они обследовали Иоану, подвергнув ее всевозможным пробам и сделав все мыслимые и немыслимые анализы. Кроме легкого увеличения количества красных кровяных шариков, ничто не привлекло их внимания. Пожалуй, лишь фоточувствительные элементы, которые они обнаружили на ее ладони — уловители цвета, характерные лишь для человеческого глаза. Но, поскольку такие чувствительные элементы были обнаружены, кажется, и на коже пальцев некоторых людей, не находившихся в контакте с «красной лягушкой», врачи предположили, что Иоана могла иметь их и раньше, сама того не замечая. Разумеется, оставалось еще решить вопрос о красной пигментации ладони, но всеобщим выводом было, что пигментация и наличие фоточувствительных элементов никак между собой не связаны. Зато пигментация, несомненно, была связана, — хотя никто и не понимал, каким образом — с тем фактом, что Иоана улавливала красные лучи и могла разгадывать их намерения, «понимать» их сообщения. Наконец, врачи решили, что еще один «разговор» с орехом будет безвреден, но решительно воспротивились продолжению опытов.
      Этот последний контакт со световым потоком, излучаемым красными орехами, состоялся тоже вечером, в присутствии специалистов из разных областей науки.
      Наверное, только на международных съездах можно увидеть вместе столько ученых; и все они с большим уважением говорили с профессором Корней, которого я явно недооценил. Кроме научной аппаратуры, установленной вокруг ореха, повсюду были расставлены кинокамеры, и необычайная «встреча» должна была быть запечатлена на пленке. Поскольку я уже подробно описал, как прошли первые «переговоры» Иоаны с красным орехом, сейчас я ограничусь сообщением новой информации, которую, благодаря ей, получило человечество.
      Все присутствующие были поражены великолепным зрелищем светящегося фонтана, вздымающегося из пурпурных орехов и опускающегося в маленькую и нежную ладонь Иоаны. Контакт установился сразу же.
      Позднее профессор Корня приписал богатство новой информации тому факту, что плоды ореха выросли со времени последнего опыта, что он сравнил с процессом развития мозга земного существа. Другими словами, орех возмужал, знал теперь больше и мог передавать более интересные сведения. К сожалению, кругозор Иоаны оставался ограниченным и она не смогла воспринять некоторые понятия, недоступные ребенку, в результате чего некоторые из сообщенных ей данных пропали, а другие были искажены ее неправильным восприятием или дальнейшей интерпретацией, стремящейся восполнить недостаток точности некоторых использованных ею терминов.
      Первым сюрпризом была констатация того факта, что мир мыслящих деревьев расположен на так называемой «второй планете» другого солнца. По просьбе профессора Иоана несколько раз повторила слова «другое солнце» и даже уточнила, что речь идет о голубом солнце. Но никакие гипотезы не помогли определить местонахождения в Галактике ни этого голубого солнца, ни его таинственной второй планеты. Иоана упомянула лишь невероятную жару, царящую на родине мыслящих деревьев, и ужасные бури, с которыми они вынуждены бороться.
      На той планете, кажется, имеется лишь растительная жизнь. Мыслящие растения развились в результате длительной эволюции, подобной развитию земной фауны, с высшими представителями которой их и можно сравнить. Немногие и не слишком ясные слова Иоаны оказались все же достаточными для того, чтобы мы смогли представить себе упорную борьбу, которую ведут мыслящие растения против плотоядных лиан, своей жестокостью напоминающих кровожадных животных Земли, против бесчисленных растительных паразитов, сеящих среди племен первобытных лесов жестокие эпидемии, против навязчивой боязни грома, в одну минуту уничтожающего труд целых поколений. Невообразимые растительные поселения сменяли друг друга на лице планеты, сложные «социальные» образования складывались и совершенствовались в них ценой битв, которые мы можем вообразить себе только с помощью весьма приблизительных аналогий. И в основе всех завоеваний этой удивительной флоры лежал труд.
      Труд растений… Странное сближение слов, открывающее, однако, тайну поразительного развития растительной жизни в этом незнакомом мире. Как и люди Земли, деревья второй планеты голубого солнца поднялись на ступень сознания благодаря труду. Разумеется, нам трудно в это поверить, ибо наш врожденный антропоморфизм считает, что для процесса труда необходимо существование руки. Но мыслящие растения заменили человеческую руку потоком энергии, который они сумели направить вовне, как это и предугадал Корня; более того, этот поток стал не только рукой, но орудием и оружием. Кто сможет утверждать, что и человек не научится когда-нибудь использовать биотоки, которые он только начинает изучать, и благодаря им не будут, наконец, выяснены загадки телепатии и телетранспорта?
      Во всяком случае, в той мере, в которой я смог понять слова Иоаны, именно таким представился мне путь, по которому развивалась растительная цивилизация. Ее плоды пока остаются для нас непостижимыми и даже невообразимыми, хотя Иоана и намекнула нам на существование величественной неощутимой аппаратуры, сложных воздушных конструкций. Тонкое сплетение лучей, кажется, защищает красную флору от молний, а их энергия, уловленная и рационально использованная, рождает структуры, которые мы даже не можем себе представить.
      Неясные ссылки на первобытное семя, которому они некогда поклонялись в сияющих просветах между лучами, указывают, вероятно, на существование мифов о прошлом растительных народов, может быть, даже религии. Если эти предположения когда-нибудь подтвердятся, мифы второй планеты голубого солнца окажутся, несомненно, самыми странными и необычными из всего, что мы знаем. Ибо здесь возникает вопрос, который и задали себе ученые: вопрос о том, доступны ли мыслящим растениям чувства и переживания? Разумеется, ответить на этот вопрос трудно, но так как ничто не позволяет нам предположить, что мыслящие деревья могут любить и ненавидеть, было бы слишком смело говорить об искусстве этой странной цивилизации. Профессор Корня склонен считать, что красные растения находят в абстрактной игре разума то удовлетворение, которое нам дает литература, живопись и музыка. Если они воспринимают красоту, то прекрасным считают, вероятно, геометрическую симметрию, может быть, игру цветовых пространств и линий. Какой смысл могут, в таком случае, иметь для нас их мифы? — вот чего не может представить себе ни один землянин, так же как никто из обитателей Земли не мог бы постичь сущности таинственных идеалов, расцветающих в недрах растительного мира на звезде, место которой в нашей общей галактической системе мы пока что не в силах даже предугадать.
      Прошел год, и — как он сам предсказал — орех в Солзосу уже ничем не отличается от всех других орехов.
      Зимой у него опали красные листья. Но еще до этого профессор Корня собрал все его плоды, казалось, оправленные в экзотическое красное дерево. Исследователи возлагают некоторые надежды на деревья, которые вырастут из этих плодов. А пока под зеленой кроной ореха, упоминаемого ныне во всех учебниках биологии, по-прежнему раздаются веселые голоса играющих детей.
      И краснота на ладони Иоаны спала. Не знаю, поняла ли бы еще сегодня моя дочь сообщения странной флоры, о которой она вспоминает иногда с грустной нежностью, но ясно, что видит ладонью она гораздо хуже. Врачи по-прежнему придерживаются своего предположения о том, что фоточувствительные элементы были у нее задолго до контакта со знаменитой «красной лягушкой», хотя и не исключают возможности стимулирования их излучениями планеты голубого солнца.
      Судя по некоторым лаконичным сообщениям в печати, Корня, кажется, наконец открыл в ткани исследованных им растений таинственные неизвестные частицы. Они более развиты в плодах и едва различимы в семенах. Впрочем, как говорится в подобных случаях, «исследования продолжаются».
      Что касается меня, то я замечаю, что стал чаще смотреть на небо, пытаясь различить в далеком блеске звезд какое-нибудь внятное сообщение. Может быть, это и не самое естественное занятие для статистика, но однажды вечером я заметил, что шепчу, как подросток: В стране за тридевять морей, Как в сказках говорится…
      А перед моими глазами проходят бесконечные красные леса, и над ними вздымаются дуги огромных искрящихся фонтанов, прорывая тучи — пылающие лохмотья, напоминающие пламя невиданной космической битвы.

«Онейрос»