- Больше не пройдут! Хватит! - перебил старшего сержанта Гребеньков. - Мы им даже Пинские болота не уступили, а на пашнях и наши колхозники управятся!
      Однажды Осинин в минуты душевного переживания сказал:
      - Если меня собьют, прыгать не буду. Выберу фашистский гадючник - и врежусь в него.
      Никто не стал разубеждать парня, такое у него было решительное выражение лица. Днем ли, бессонной ли ночью выстрадал он эту думу? Каждый поверил: Коля распорядится жизнью так, как сказал.
      Бомбили дорогу Бобруйск - Рогачев. Немцы перебрасывали к Днепру отборные дивизии. Такого скопления техники и обозов летчикам давно не приходилось видеть.
      Дорогу охраняли "мессеры" и "фоккеры". Николай Осинин был четырьмя годами моложе Анатолия Кадомцева - командира эскадрильи. Разница в возрасте небольшая, но майор замечал, что смотрит на него Осинин не просто как на старшего товарища, - проскальзывает во взгляде родственное, сыновнее. Кадомцев намного превосходил своего однополчанина мастерством. Гвардии старший сержант Осинин прислушивался к каждому слову Анатолия, улавливал любой поворот сильных рук, когда комэск объяснял на земле, как пришлось ему выводить штурмовик из сложных ситуаций боя.
      Давно летчики не встречались с такой оголтелостью врага, как у Днепра в февральские дни сорок четвертого года. Каждую нашу пару окружали по шесть восемь истребителей. Огонь с земли был интенсивным. Возведенные стены устремленных ввысь снарядов преграждали путь. Когда на время замолкали наземные орудия, вели огонь истребители.
      Загорелся самолет командира эскадрильи. Ни резкое скольжение, ни крутое пикирование не помогли Кадомцеву сбить пламя. Майор не терял надежды избавиться от яростного пламени, которое все сильнее пеленало штурмовик. Одновременно комэск присматривался к скопищу техники на дороге. Для раздумий ему были отпущены секунды. Огонь уже стал нагревать кабину. Языки пламени оранжевой поземкой струились по бронестеклу, они торопили...
      Развернув пылающий штурмовик вдоль дороги на Бобруйск, командир эскадрильи стал резко снижаться. Он уже успел присмотреть ту последнюю для него пядь родной земли, куда всей своей многотонной глыбой должен был рухнуть "летающий танк".
      Короткими были слова прощания с товарищами, продолжающими вести ожесточенный бой.
      Метров семьсот гвардии майор Кадомцев вел штурмовик на бреющем полете над плотной колонной. Летящее рокочущее пламя опаляло фашистскую солдатню, разбегающуюся в страхе по обочинам большака. Проносясь низко над землей, Анатолий сильно сжимал пальцами гашетку управления пулеметами. Он спешил выпустить все до последнего патрона...
      Старший сержант Осинин видел, какое опустошение в колонне произошло после взрыва "Ильюшина". В ушах еще звенели слова любимого командира:
      "Погибаю за Родину... Держитесь, ребята!" "Держимся, командир!" - хотел ответить ведомый, но слова промелькнули в голове, не слетев с сухих запекшихся губ. Возникший вдруг "мессер" оказался в таком выгодном положении для атаки, что не хватило и пяти секунд, чтобы уклониться от него. И стрелок не успел выпустить по "мессеру" очередь из крупнокалиберного пулемета.
      "Сейчас ливанет!" - молниеносно пронеслась мысль в голове Николая.
      Штурмовик вздрогнул, словно по нему ударили огромным молотом. Осинин запоздало проводил "мессера" пушечно-пулеметным огнем, досадуя на стрелка Аркадия Братнина, почему он не предупредил о подходе истребителя.
      Перед глазами старшего сержанта Осинина еще не перестало плясать яркое пламя горящего штурмовика командира эскадрильи, как заметил пламя на своей машине. Моргнул несколько раз: не показалось ли, но услышал в наушниках голос Зыкова:
      - Двадцать девятый! Коля, горишь. Огонь возле воздухозаборников и масляных баков. Набери высоту, спикируй.
      Когда Юрий Зыков видел пикирующий штурмовик Осинина, почти на нет сведенное пламя, он обрадованно подумал, что летчику вот-вот удастся избавиться от огня. Яркий хвост пламени укорачивался, готовый исчезнуть совсем. Но это была "хитрость" уплотненного огня. Как только "Ильюшин", сбавляя скорость, выходил из пике, у масляных баков разрастался огромный золотой сноп.
      - Аркаша! Горим! Пытаюсь сбить пламя. Ты слышишь? - предупредил летчик стрелка, но не получил ответа. "Так вот почему зашел с хвоста "мессер"...
      Николай до крови прикусил нижнюю губу.
      Осинин мысленно был уже подготовлен к повторению подвига комэска Кадомцева. Он следовал за старшим товарищем в жизни и последует в последний бой...
      Его штурмовик стал давить своей тяжестью, кромсать крытые грубым брезентом фургоны, кузова и кабины машин и наконец врезался в танки...
      ...В мае сорок пятого года многие летчики-скляровцы распишутся на стенах рейхстага. Но, к сожалению, не будет там автографа Кадомцева, Осинина, Богачева, других славных соколов. Распишутся за них живые.
      Победной весны сорок пятого года не суждено было увидеть и гвардии старшему лейтенанту Зыкову.
      Его краснозвездный штурмовик в одном из боев на белорусской земле настиг колонну вражеских пехотинцев. Юрий направил самолет вниз. Когда до земли оставалось метров двенадцать, заработали пулеметы: словно пырей под литовкой, пала ниц ошарашенная внезапным огнем вражеская пехота. Некоторые солдаты в панике вскакивали с земли, ослепленные ужасом, неслись, перепрыгивая через трупы.
      Разворачивая штурмовик для нового захода, летчик и стрелок видели ровный прокос среди оставшихся в живых, поспешно убегающих пехотинцев.
      После успешного выполнения задания штурмовик Зыкова возвращался в Бронное, но почти у самой линии фронта был перехвачен, очевидно, срочно вызванными по радио девятью вражескими истребителями. Стрелок Сорокин был убит. Юрий смертельно ранен. Чудом удалось ему дотянуть до своей территории, приземлиться на холмистом поле возле артиллерийской части. Подоспевшие на помощь бойцы успели вытащить Юру из горящего штурмовика. Из разбитой о бронеспинку головы сочилась кровь.
      Минуты три Юрий был еще жив. Он словно выпросил у судьбы эти последние сто восемьдесят секунд жизни, чтобы, широко открыв глаза, попрощаться с небом, полкой грудью вдохнуть воздух Родины. Артиллеристы, несшие его от пылающего штурмовика, навек запомнили тот глубокий прощальный взгляд...
      Впереди у гвардейского штурмового полка Максима Склярова было много разных операций - Бобруйская и Брестская, Варшавская и Берлинская. Горел под Варшавой Борис Россохин, получивший незадолго до Дня Победы звание Героя Советского Союза. Этого же звания был удостоен и Владимир Милюков, бомбивший Берлин. Оба женились после победного Мая - первый на Кате Шориной, второй на Маше Рябовой.
      Георгий Тваури, Анатолий Кадомцев, Максим Скляров и Юрий Зыков также стали Героями Советского Союза. Кадомцев и Зыков - посмертно.
      Юрий любил говорить друзьям:
      - Ничего, братцы, кончится война - все вспомнится, всех разыщут, все встанет на свои места. Может быть, и нам найдется какое-то место в истории...
      Да, оно нашлось.
      Каждую победную весну на Новодевичье кладбище, где установлен памятник Герою Советского Союза Юрию Зыкову из черно-серого гранита, приходят его однополчане - Клименко, Милюков, Большаков, Баннов и другие. Приходят те, с кем крыло в крыло сражался за чистое небо Родины отважный сын России!
      Как живой с живыми говоря...
      ПИСЬМА С ФРОНТА
      25 июня 1941 г. Москва, поселок Сокол
      Здравстуйте, папа, мама, Лиля, Эвир! Шлю вам свой привет и желаю вам всего наилучшего. Жив я и здоров совершенно, царапинки даже нет (это, конечно, вас интересует в первую очередь больше всего), несмотря на то, что нам уже пришлось познакомиться с войной. Врасплох немцы нас так и не могли застать, правда, несколько бомб упало на аэродром, но безрезультатно. Все свое "хозяйство" они сбросили в соседний сад и на поля да попробовали пулеметами, какой прочности наше шоссе. Скажу вам только одно. Это видел и испытал я впервые, и было вначале очень жутко. Мы в щели сидели и слушали, как осколки свистят. Ушли немцы безнаказанно, а во второй их налет мы дали им жизни из пулеметов! В это время я сидел и дежурил у самолетной турели, когда они налетели (метров 20 высота). Выскочили они из-за леса. Начали стрелять. Экипажи в щелях, а мы - стрелки и штурманы - остались у пулеметов. Подпустили их метров на 400 - 500 и давай строчить. Туго, видимо, им пришлось - сразу же повернули назад.
      Зенитчики наши, будьте уверены, как их долбают. 2 - 3, самое большее 4 выстрела - и один самолет к праотцам отправляют. Нам с нашего аэродрома все, что делается над городом, замечательно видно. Видели мы и бомбардировки его (и самую первую 22-го в 5.20), и воздушные бои над ним, и подбитые немецкие самолеты, возвращающиеся назад, которые падали на землю с двух пулеметных очередей, видели и их парашютистов-десантников и сами ловили их. В общем, постепенно понимаем, что такое война.
      Питание у нас замечательное, только спать-то вот и не приходится. За все время с 21-го я в сумме и 8 часов не спал. Ну, пока. Много писать не могу: на вышке штаба сигнал боевой тревоги. Итак - кончаю.
      Адрес мой пока прежний, посылку, если выслали уже,- хорошо, а не выслали подождите высылать. Пока я остаюсь в том же звании и должности. Писать буду много реже, но это не значит, что со мной что-нибудь может случиться. Если случится, то вам-то уж сообщат. Буду осторожен. На днях вышлю ненужное мне барахло. Ну, пишите мне, как и что у вас, все ли дома. И, главное, за меня не волнуйтесь.
      Юра
      9 сентября 1942 г. Москва, поселок Сокол
      Здоров и жив, дорогие мои.
      Бью фрицев бомбой, пулей, снарядом. Жгу их, гадов, огнем. У меня уже к ним личный счет. Несколько замечательных людей, друзей моих, героически погибли в борьбе с гадами. Сколько подлости и коварства приходится встречать на поле боя. Но мы бодры духом и верим в победу, которую мы же и завоевываем. Положение сложное, тяжелое. Борьба жестокая и насмерть. И если мне придется отдать жизнь за Родину, а она ей и принадлежит, то считайте, что трусом я не погибну. Сотни незнакомых, но близких мне друзей отомстят за меня, за наши города и села, за наш народ.
      Большой привет вам. Привет Люсе.
      Юра
      10 сентября 1942 г. Москва, поселок Сокол
      Жив, здоров и цел в настоящий момент, дорогой папа. Живем хорошо, веселые ребята всегда отгоняют дурные мысли, даже если они появляются.
      Вчера летал в первый раз на боевое задание. Его выполнил отлично. Фрицам здорово досталось. Страха - никакого, есть только злоба к зарвавшимся гадам.
      Маме тоже пишу письмо, но тебе буду писать чаще, чем ей. А ты уж ей сообщай обо мне.
      Ну, пока, передай привет всем остальным нашим.
      Юра
      14 октября 1942 г. Москва, поселок Сокол
      Добрый день, папа и Вы, тетя Дуня, Нюся, Вася и Галя! Пишу вам после такого большого перерыва. Но вы уж меня извините - не до писем мне здесь. Вы не обижайтесь. А обидно-то мне должно быть. Мне весточки от вас нужны, как воздух. Ведь я от вас еще ни одной не получил. Отправляясь в боевой вылет, часто думаешь о вас, маме и ребятах. Тяжелые иногда думы бывают. Но, когда дело доходит до выполнения задачи, все позабывается. Это, я вам скажу, - самые яркие и лучшие минуты в работе и жизни.
      Подходим к цели. Начинает бить немецкая зенитка. Красные трассы их пушек и пулеметов проходят рядом. Небо покрывается черными разрывами снарядов. Пикирует ведущий, другой, третий... Вот и моя очередь. В прицеле фашисты, танки, автомашины. Вперед - снаряды, пули, бомбы. Ненависть к врагу. Видно, как разбегаются они - фрицы, падают, как рвутся снаряды, горят машины. Выхожу за вперед идущим из пике, из атаки. Зенитка их бьет еще яростнее. В правом моем крыле рвется один ее снаряд, другой отщипывает правый элерон. Потом в самом конце пущенным вдогон снарядом уродует рули глубины. Назад в форточку вижу только лохмотья вместо руля. Я шел последним. Управление становится тяжелым, но машина идет. Идет и маневрирует. Получаю по радио от ведущего приказ охранять хвосты самолетов от "мистеров". Иду сзади "змейкой". Вижу, как один заходит для атаки. Отгоняю его пушками. Он еще раз атакует меня. Ухожу вверх влево и веду по нему огонь, когда он проскакивает вперед меня. Но справа в плоскости рвется пара его снарядов, в кабину залетели две пули и вывели из строя приборы. Машина резко повалилась вправо. Справа у меня почти полплоскости. Силой, только силой удалось мне удержать самолет и довести до своего аэродрома. Сел. Это был один из первых моих боевых вылетов. Рука и нога зажили, зажила и рана на голове. Только челюсть немного болит. С тех пор уже летал много раз. Многому научился, многому учусь. Есть у нас замечательные летчики, хорошие люди. Отношение к нам хорошее. Нас все уважают и ценят. Нас летчиков.
      У вас, наверное, наступили холода. У нас они уже тоже начинают о себе давать знать. Живем мы по-фронтовому. Но очень много приходится работать. Все о нас заботятся, все получают письма и весточки из дому, от знакомых. Ну, а я... Полк для меня стал сейчас большой семьей. Что я вам могу написать - жив и здоров. Но ваши письма, они мне нужны, как кислород телу. Одними ими можно жить. В моем планшете лежит наша последняя семейная фотография 40-го года. Она всегда со мной в бою и в жизни. В бою... это стало для меня первым и единственным, а жизнь, она принадлежит сейчас не мне - Родине.
      Черт подери - и какие только мысли лезут в голову. Это, наверно, потому, что ночь всю эту спать не пришлось. Голова сейчас свежая, как никогда, слабость только большая. Все отдыхают после трудов ночных. А я сижу на крыше землянки. Сильный северный ветер дует мне в лицо. От вас он, наверно, прилетел ко мне и летит дальше. Ну что ж, доброго пути ему пожелаем. Холодный осенний ветер.
      Адрес новый на конверте.
      Юрий
      17 октября 1942 г. Матери и брату
      Добрый день, дорогие мамочка и Эвирушка!
      Пишу вам, извините, не часто, но что поделаешь? Я и сам еще не получил ни от кого ни одного письма. Правда, мне сегодня вручили письмо от одной знакомой девушки, с которой я еще давно-давно был знаком. И вот мне обидно несколько стало, что первой-то она именно отозвалась на мое письмо. Но тебя я не виню, а наоборот - себя. Ведь ты не знала моего адреса. Ты простишь меня за это, моя дорогая мамочка. Я ни на минуту не забываю о вас. Сижу ли я в землянке, лечу ли бить фашистскую мразь - везде вы со мной. Наша последняя семейная карточка постоянно лежит в моем планшете, и нет-нет в полете я взгляну на нее, на вас. И сердце мое наполняется дикой злобой к врагу, нарушившему нашу мирную плодотворную жизнь и работу, заставившему нас разъехаться в разные концы, заставившего страдать вас, дорогие мои. За все это, за муки десятков тысяч нашего народа, за поруганную честь моей Родины вожу я и сбрасываю смерть на головы озверелых бандитов. Моя жизнь - это капля в будущем море гнева нашего народа. Мы смоем врага с лица земли нашей, и тогда вы вспомните о нас, рядовых бойцах, борющихся за вашу хорошую светлую жизнь, за счастье наших детей.
      За меня, мамочка, не беспокойся. Свой долг я выполняю честно. Я еще пока не герой, но именно с них я беру пример, с людей, ради великой идеи и жизнь свою отдающих. Ты не скучай по мне и не грусти. Береги себя, мамочка, и братишку. Тяжело вам будет этой зимой - это не секрет ни для кого. Всем, чем могу, я вам буду помогать. Думая, что ты переехала в Москву, я послал денег для тебя с Эвирушкой через папу.
      Милые, дорогие! Большущий, большущий вам шлю я привет, целую крепко, крепко.
      Сын твой Юрий
      Октябрь 1942 г. Москва, поселок Сокол
      Добрый день, дорогая Лиля!
      Письмо я твое, сестренка, получил. И премного тебе благодарен за него. Большое тебе спасибо за твою заботу о папе. Это очень хорошо, что у вас всего в достатке, что вы особенно много не испытываете нужды. Я и за маму с Эвиром тоже более менее спокоен. Но деньги вам, а главным образом маме, посылать буду. Они мне не нужны, а ей будут не лишними. У нее ведь на руках Эвир. А вы с папой на его деньги с трудом, но проживете. Учиться ты, Лилечка, не бросай ни за что. За эту возможность мы, и я непосредственно, бьемся на фронтах. Бьемся жестоко. Я попал сразу на самый важный и ответственный участок. Мне почему-то не очень было страшно. Но, люди, которые много уже воевали и летали, говорят, что таких еще воздушных боев они не видели, что очень сильно бьют зенитки. Вы не думайте, что я волновался только в первый вылет. Каждый вылет заставляет волноваться. Ибо каждая пуля, каждый снаряд, направленный в летчика, имеет целью поразить его. А как силен огонь с земли! Но сила воли, чувство долга, заставляют не бояться смерти и бить врага крепко, жестоко. О себе я много не могу сказать.
      Вообще, я здоров, цел и невредим. Ну а если суждено уж мне погибнуть, то не унывайтe и не падайте духом. Я себя берегу. Беречь себя - это значит выполнять долг перед Родиной. Бережет себя и трус, но трус погибает в первую очередь. Герой - бессмертен.
      Недавно я выполнял задание. У меня над целью забарахлил мотор. До линии фронта, до своей территории, было далеко, я имел еще возможность долететь до нее и имел на это полное право, но я продолжал атаковывать противника, и только когда боеприпасы подошли к концу, повернул домой. Полчаса летел я, мотор едва тянул, его зверски трясло. Но я долетел. И сейчас продолжаю летать на этой машине. Видишь, это есть выполнение своего долга перед Родиной. За это я получил благодарность.
      Тебе очень, очень благодарен за то, что ты так хорошо отозвалась о Люсе. Это очень замечательная, милая девушка. Я скажу тебе по секрету: люблю ее. Такая она хорошая, добрая. Когда я был в Москве, так хотелось увидеть ее. Но неожиданно получил приказание вылететь на фронт.
      Мой друг (она с ним разговаривала) на другой день рассказывал мне, как она горевала о том, что мы не смогли встретиться. Ведь более двух лет мы не виделись. Но я еще буду в Москве, я не погибну, я не хочу этого!
      Ты поцелуй ее крепко, крепко и тихонько скажи ей, что это от меня.
      Прошу тебя!
      Дорогая Лилечка, живите дружно, весело, это поможет вам перенести все трудности. А они могут быть и очень большие.
      С большим приветом брат твой Юрий
      Октябрь, 1942 г. Москва, поселок Сокол
      Добрый день, дорогие мои папочка и Лиля!
      Вчера я получил ваше письмо и очень за него благодарен. Я по-прежнему работаю в той же части и по-прежнему нахожусь на том же участке фронта, о котором мы с тобой так много говорили. Наши друзья бьют немцев у Владикавказа, а мы у себя.
      Жарко у нас сейчас. Летаем прямо-таки в очень плохую погоду. Фрицы вот не летают - мандрашат. Ну а в остальном все в порядке у меня. Бьем мы сейчас фрицев крепко, папа. Я понимаю прекрасно, что непосредственно мы решаем судьбу нашей Родины. Эту святую задачу мы выполним. Это говорю я - твой сын, это говорят мои друзья, это говорят все бойцы Красной Армии. Скоро вы все будете свидетелями Великого наступления Красной Армии. Оно уже началось на Кавказе, начинается у нас. Родина была и будет свободной. В этом клянемся мы - рядовые воины великого народа.
      Сын твой Юра
      Декабрь, 1942 г.
      Добрый день, дорогой Эвир!
      Наконец получил от тебя лично письмо. Это очень хорошее письмо. Я рад за тебя, мой братик. Ты уже стал совсем большим. А я тебя помню еще маленьким второклассником. Старайся, Эвирчик, учись как следует - хорошо учись. И не надо ссориться со своими друзьями-одноклассниками. И также очень хорошо и замечательно то, что ты овладеваешь тем оружием, которым воюет наша армия. Вы же нам на смену идете. Ну а я и мои друзья бьем немцев, гоним их прочь с нашей земли. Ты, наверное, читал, как наша армия погнала, гонит и бьет немцев, румын, итальянцев под Сталинградом. И я своим оружием помогаю нашей великой пехоте в этом большом наступлении. Ты бы посмотрел только, как эта арийская мерзость разбегается, падает, взлетает на воздух, когда ведут огонь грозные штурмовики. Это я с товарищами уничтожаю врага. И в эти моменты очень приятно думать, что вы в тылу хорошо работаете, хорошо учитесь. Учись, браток, хорошо учись. Во всем слушай маму, заботься о ней. Ну, будь умницей. Шлю тебе большой братский фронтовой привет.
      Брат твой Юрий
      16 декабря 1942 г. Москва, поселок Сокол, из письма сестре и отцу
      ...У меня сейчас здорово возросло количество получаемых писем. Напечатали про мои скромные боевые успехи в нашей армейской газете. Вот теперь и пишут то "счастливому летчику", то просто "Зыкову Юрию". И все девушки. Прямо отбою нет. Главное, отвечать всем приходится. Бумаги прямо не хватает. Сегодня вот получил наивное письмо от двух девчат. Немного смешно стало, когда читал его. Все, правда, это меня очень радует, это - хорошо. Вот какие дела у меня творятся...
      31 декабря 1942 г. Москва, поселок Сокол
      Добрый день, Лиля! Пишу это письмо только для тебя, но можешь показать его и папе. Журить тебя я уже не буду, буду, прямо говоря, ругаться. Ты поступила в институт учиться, это хорошо. Что именно в этот институт - тоже хорошо: твое дело выбирать. Но у тебя нехорошие мысли. Будто твоя учеба в тылу бесполезная и даже вредная штука. Говорить много не буду. Надо только понять, что отличная, самоотверженная работа в тылу сказывается громадным облегчением на плечах нашей армии. Что было, если бы все вдруг захотели в армию. Глупо это, даже думать не хочется. Тем паче, ты стоишь во главе вашей комсомольской организации. Поставили на руководящую работу - руководи. А уйдешь куда-то... что это? - дезертирство. Понятно? Все об этом.
      Насчет меня ты здорово расписала. И сам не пойму, что во мне особенного. Но что армия, фронт да еще непосредственное участие в бою действительно сказываются на человеке - это правда. Я сейчас сам себя не узнаю.
      С приветом Юра
      15 февраля 1943 г. Москва, поселок Сокол
      Добрый день, дорогие папа и Лиля!
      Пишу вам это письмо и сообщаю вам, что у нас сейчас очень большая радость. Нашей части присвоили гвардейское звание. Теперь я - гвардии старшина Зыков. Эту великую честь быть гвардейцами мы собственной кровью завоевали на полях Великой Отечественной войны. Страна по заслугам оценила нас - теперь мы гвардейцы! Это звание мы не опозорим. Куда, на какой участок фронта ни послала бы нас Родина, мы будем драться, как дрались и дерутся гвардейцы, герои народной войны.
      С приветом Юра
      Москва, поселок Сокол
      Добрый день, дорогие папа и Лиля!
      Жизнь моя сейчас течет своим чередом. Мирно и спокойно. Можно сказать, что мы сейчас находимся на отдыхе. Занимаемся, тренируемся. А вообще, заслуживающего внимания в нашей жизни нет ничего. Посылаю вам карточку. Она у меня единственная. Снимался еще в январе, а достал только сегодня. Сейчас у меня вся правая сторона в медалях и орденах, и на левой есть орден - приеду и не узнаете.
      За Сталинград я получил знак и звание гвардейца, медаль "За оборону Сталинграда", орден Отечественной войны II степени и орден Красного Знамени. На снимке орден Отечественной войны II степени, но, вот беда, я его в один из последних боевых вылетов сильно повредил. Придется ждать, когда приеду в Москву. Только там его смогут исправить.
      Ну, пока, дорогие. Где сейчас мама?
      С приветом Юра
      27 мая 1943 г. Москва, поселок Сокол
      Добрый день, Лилечка!
      Открытки, твою и Эвирушкину, получил и спешу ответить вам обоим сразу. Но много писать о себе я не знаю о чем. Слишком обыкновение и проста моя жизнь.
      Эвир спрашивает, сколько я сбил самолетов врага? Ни одного. Ведь я не истребитель, а штурмовик. А это самый благородный род авиации. Перед штурмовиками должны преклоняться все. В тяжелый туман, в дождь, в снег, в любую погоду и в любое время громят они живую силу и технику врага. А сколько зенитного огня, сколько "мессеров" и "фоккеров" посылают на них! Но я за все время боев не знал ни одного случая, где бы "илы" не выполнили своего задания. Даже немцы не могут скрыть ужаса и восхищения перед летчиками-штурмовиками. В воздухе я не сбивал противника, но сколько самолетов уничтожено мною на земле бомбами и пушками, сколько танков и автомашин, а сколько пехоты врага навечно легло под огнем моих пулеметов!
      Ты, Эвир, просишь рассказать о каком-либо подвиге моем или товарища. Это могут сделать корреспонденты газет, а я не в силах. Ведь вся работа штурмовика - это один большой эпизод. Со стороны смотря, в нем можно иногда увидеть и даже нотки героического. Но для меня лично борьба с врагом превратилась в необходимость, как здоровый и полезный труд для здорового человека. Иногда работаешь вполне спокойно, иногда бывает трудно, тяжело и даже страшно. Только все переживания в себе хранишь и не показываешь их другим.
      Ну извините за короткое письмо.
      С приветом Ю.
      1943 г. Москва, Зине Смирновой
      Добрый день, Зина!
      Давно нет от тебя ответа, хотя, правду говоря, и я давно тебе не писал. Не обижайся на меня. Я по-прежнему неисправим: опять эта самая лень-матушка. Хотя у меня есть большое оправдание. Сейчас у меня очень много боевой работы. Часто, когда под плоскостями моей боевой машины проплывают берега седого Днепра, я вновь испытываю чувство радости, что вижу великую украинскую реку, ставшую нам такой родной и близкой.
      Красивый, тихий, ласковый. Помнишь, как его описывал Гоголь? Я видел его таким еще до войны. Но сейчас он другой - седой и хмурый. Его холодные осенние волны пенятся от разрывов снарядов и бомб. Небо над ним содрогается от гула моторов десятков самолетов, а берега политы кровью героев, отдавших жизнь свою за счастливое и радостное будущее нашей Родины.
      Врагу не топтать больше берегов Днепра, ему не быть там, откуда прогнала его наша Красная Армия.
      Моя машина летит дальше на запад, там, впереди, где черными шапками встают передо мной разрывы зениток - враг. Он мечется подо мной в страхе и злобе, трясущимися руками посылает в меня огонь или, если в воздухе, до пота сжимает управление своего полосатого "фокке-вульфа".
      И тут во мне загорается огонь борьбы, мести за нашу поруганную землю, чувства, которые всегда сопровождают меня в бою. Внизу враг. И послушная рулям машина с ревом несется вперед, вниз, туда, где засуетились, забегали черные козявки-фрицы, где неуклюже застыли серые коробки танков с черными крестами на боках. Глаз никогда не подводил меня, а руки всегда уверенно жали гашетки пушек и пулеметов. Огонь, огонь, больше огня!
      Прерывистые нити трасс связывают сейчас мой самолет с целью. Это летит на немцев смерть - черная, верная смерть. Хватит стрелять, вниз идут бомбы. Вывожу из пикирования, разворачиваюсь. Внизу огонь, дым. Несколько самолетов повторяют мой маневр. Это мои товарищи.
      Еще один заход, и еще, и так до последнего патрона. В воздухе черно от зенитных разрывов. Они рвутся справа, слева, впереди - кругом. Легко маневрирую среди этих маленьких, но злых облачков. Кое-где шныряют "фоккеры". Они тоже не так страшны. Впервой с ними что ли встречаться? Мой стрелок недавно двух сбил. "Яки" наши с ними уже ведут бой. Разворачиваюсь над полем боя и беру курс на свою территорию, домой. И снова подо мной Днепро. Сейчас, кажется мне, улыбается он и благодарит. Действительно, неплохо поработали.
      Впереди аэродром, посадка. Это было вчера, а сегодня командир полка поздравил меня с четвертой правительственной наградой - вторым орденом Красного Знамени. Как бы мне хотелось побыть сейчас дома, но нельзя, слишком много впереди еще дел предстоит. Уж лучше вернемся, когда совсем разобьем врага. Эх, и заживем же мы тогда!
      Ну а пока всего хорошего, Зина, Извини меня за немного лирическое настроение.
      С приветом Юра
      Август, 1943 г. Москва, поселок Сокол
      Добрый день, дорогие папа, мама, Лилечка и Эвир!
      У меня все в порядке, есть сейчас свободное время, и я сел вам писать письмо. Живу я помаленьку, неплохо. Меня приняли в члены партии. А вчера я праздновал свой юбилей (сотый боевой вылет) и годовщину своего пребывания на фронте. Ты, папочка, наверное, помнишь, когда я приезжал прошлым летом домой. Кажется, и немного времени прошло с тех пор, но сколько "воды утекло", сколько пришлось пережить...
      С приветом Юра
      1943 г. Москва, Зине Смирновой
      Добрый день, Зина!
      Вчера вечером письмо твое получил, ну а сегодня утречком решил ответить. Сразу, правда, не удалось это сделать. Только пошел в столовую позавтракать (после думал приняться за письмо), как вызвали и дали задание сходить на разведку. Есть у нас небольшое "колечко", а в нем войск немецких - слава богу. Вот туда я и полетел, побыстрее хотим мы с ними разделаться. Да встретил туман по пути, машина льдом стала покрываться. Пришлось вернуться: тяжело было лететь. У меня и сейчас еще руки дрожат, когда пишу, это все от напряжения большого. А вот после вчерашних полетов я хотел кое-что записать в блокнот, да не смог. Ну и отложил до сегодняшнего дня. Сейчас тяжеловато стало работать. Погода плохая стоит. Вот и посылают нас, и меня, в частности, как "старого" (не по годам, конечно) летчика в полет. Ну а нас таких не особенно много, вот и приходится в день по нескольку раз летать. Но мне что-то не очень хочется сегодня говорить и думать об этих осенних полетах. Виной всему - настроение неважное и, быть может, вчерашний полет, когда я уже подумал, что ниточка жизни моей к концу подошла.
      Шел на малой высоте и выскочил на группу немецких танков. Они меня таким дружным огнем встретили, что, поверь мне, редко я видел такое. Не успел опомниться, как в машину несколько снарядов попало. И такая злость меня охватила (ведь со времени Сталинградской битвы меня так не колотили), что сделал я по ним три захода. Два танка после этого горели на земле, а напарник мой машину с каким-то грузом взорвал.
      Ты, Зина, писала мне о моем письме, что хорошее оно, что из меня писатель получится. Едва ли это будет так. Видишь ли, я не стремлюсь к этому и не думаю об этом. Моя профессия - летчик. Я и сейчас себя всецело отдаю летному искусству. Как дальше - будет видно, если и получаются иной раз хорошие письма, но только благодаря впечатлениям от пережитого.
      Но нельзя отрицать того, что здесь во многом сказываются труды Анны Федоровны, Леонида Андреевича, Анны Семеновны и многих других наших с тобой прекрасных преподавателей, сумевших воспитать в нас любовь к своим предметам и научить уму-разуму. Действительно, как хороши были годы юности, проведенные в стенах школы! Но мало мы понимали и ценили их. Я и сейчас сожалею о том, что не был на выпускном вечере, а пошел на аэродром летать (я сдавал госзачеты по практике). Но все-таки это сделало меня летчиком и дало возможность летать на прекрасных машинах Ильюшина.