«...Ты у меня...» Так и сказала. Значит, теперь она принадлежит ему.

– Как ты насчет того, чтобы прямо сейчас в ресторан закатиться? Голова трещит, опохмелиться бы не грех...

– А может, не надо...

Она загадочно улыбнулась ему. Глаза заволокла дымка желания. Она хотела его!

– Что значит не надо?

– У меня есть бутылка вина. Давай прямо здесь по бокальчику и пропустим...

– Не надо вина...

Он встал со своего места, подошел к ней, взял ее за руку и подвел к дивану. Она не сопротивлялась. Ее глаза устремлены были на него, в них резвились похотливые бесята. Она вся была в его власти.

Женя привлек ее к себе. Коснулся губами ее губ.

– Женечка, ты такой... – протянула она восхищенно, подставляя ему щеку.

– Какой?

– Давай я помогу тебе...

Она отстранилась от него, подбежала к двери, провернула ключ в замке и бегом вернулась к нему.

Ее рука потянулась к «молнии» на платье. Послышался звук разъезжающихся застежек. Еще мгновение, и она осталась перед ним в одних трусиках. Лифчика она не носила.

У Жени перехватило дух. Свершилось! Лена обнажилась перед ним. Божественно красивое лицо, роскошные волосы, длинная шея, полные упругие груди, тонкая талия, покатые бедра, длинные ноги... И это все для него!

Она сама раздела его, положила спиной на диван. Рукой коснулась его «флагштока», и «знамя» взвилось ввысь. Похотливо улыбаясь, она запрыгнула на него верхом и поскакала... Не думал Женя, что быть конем – это так приятно...

– Ну что, сходим сегодня в кабак? – спросил он, когда все закончилось.

– Нет, Женя, я не могу... – сказала она, натягивая платье.

– Почему?

– Ты же знаешь, что я с Лохматым тасуюсь...

– Завязывай с ним...

– Ну да, легко сказать... Да он же меня на нож посадит, если я брошу его...

– Я сам его на нож посажу...

– Нет, Женечка, тебе это ни к чему... Без меня ты и так не останешься. Я баба развратная, меня на всех хватит... С тобой мы будем здесь шалить, а с Лохматым на малинах...

– Я не хочу тебя ни с кем делить...

– Не будь эгоистом, Женечка... И вообще, Лохматый предупредил меня. Я, говорит, к Жене твоему претензий не имею. Он пацан хоть и молодой, да ранний. Сам Цирюльник его под опеку взял. И с «пером» на «ты». Но если, говорит, к тебе клеиться будет, я его порежу. Так ему и передай... Вот я тебе, Женечка, и передаю...

– Не боюсь я его...

Лена внимательно всмотрелась в его глаза. И сказала:

– А ты и в самом деле не боишься, – разглядела, значит. – Ненормальный ты какой-то. У тебя что, нервов нет?

– Не знаю. Но я ничего не боюсь.

Он и в самом деле ничего не боялся. Разве что только Лену потерять...

– Железный ты мой... Но ты хоть за меня побойся. Кончит меня Лохматый...

– И тогда он труп...

Он был уверен в том, что вгонит нож в Лохматого, не задумываясь. Убить ублюдка – а что тут такого?..

– Но мне же от этого легче уже не будет...

– Достала ты меня со своим Лохматым... Иди к нему, видеть тебя больше не могу...

– Уже давно бы так, Женечка. Правильно, гони меня, непутевую...

Лена нисколько не обиделась на его грубость.

Дешевка она самая настоящая, прошмандовка долбаная. А все недотрогу из себя корчила... И все равно он не мог без нее. Он хотел ее безумно... Да, за такую можно и убить...

* * *

Лена приходила к нему каждый день. Выжимала из него все соки и убиралась до появления родителей.

Она заставила забыть его об учебниках и подготовке к экзаменам. Но все равно экзамены он сдал на «отлично». Его зачислили на первый курс архитектурного института. Вместе с ним в этот же институт поступила и Валя.

Валя, Валя... Она так и не поняла, что не нужна ему. Он переспал с ней, но это была случайность. Он просто не мог в ту ночь контролировать себя. А она, дурочка, думает, что у них все серьезно. Поэтому и поступила в один с ним институт. Хоть там будет видеть его...

Выходные с утра до обеда Женя проводил на городском рынке. И почти всегда возвращался с добычей. Он научился орудовать остро отточенной монетой, прорезать ею сумки, накладные карманы.

Если бы он нашел вдруг огромный клад, стал миллионером, то и тогда не бросил бы свое воровское ремесло. Восторг, который он испытывал с каждой новой удачей, можно было сравнить разве что с оргазмом. И то не в пользу последнего. Возможно, он заразился вирусом клептомании.

К сближению с другими ворами он не стремился. Но те, в сущности, негласно приняли его в свою среду. Ведь за ним стоял сам Цирюльник. Да и помимо этого, все признали в нем вора, и притом фартового. Только по законам воровского мира он жить пока не хотел. Его устраивал свой собственный мир. Он оставался волком-одиночкой. И нисколько об этом не жалел. Но он знал, что рано или поздно ему придется всерьез приобщиться к «молитве», к своду воровских законов. Это случится, когда он попадет за решетку. А сия злая доля его вряд ли минует. Ведь он не собирался завязывать со своим преступным ремеслом...

Тело Лены нашли ранним утром в городском парке. Его обнаружил мужчина, выгуливавший там собаку, он же и позвонил в милицию. Она лежала на спине с широко распахнутыми глазами, устремленными в небо. Но она ничего не видела. Нож, вошедший ей в сердце, поставил точку в ее беспутной жизни.

С нее была сорвана юбка, трусики валялись рядом. Перед тем как убить, ее грубо изнасиловали. Насильники и убили. Таковой версии и придерживались ментовские следаки. Но Женя знал, что это не так. Изнасилование – это всего лишь инсценировка. Ее убил Лохматый. Из ревности...

Еще вчера они занимались любовью. А сегодня ее уже нет. В голове у него постоянно крутилась фраза, брошенная ею на прощание. «А ты знаешь, Лохматый, кажется, обо всем догадывается...»

Значит, узнал он все-таки, что она изменяет ему с ним.

Вечером того же дня с пикой в кармане Женя отправился на поиски Лохматого.

Он не был влюблен в Лену. Не питал к ней никаких сильных чувств, кроме полового влечения. А хотел он ее всегда... Он потерял ее. Его лишили ее. Убивая ее, наказывали его. А никто не смеет наказывать его... Он должен посчитаться с убийцей.

Лохматого он подкараулил на выходе из ресторана, откуда он возвращался поздно ночью. От него разило коньяком. Лену, сука, поминал...

– Зачем Лену убил? – хмуро спросил его Женя.

Руку он держал в кармане. Нож уже был раскрыт. Лохматый был один. Но от него всего можно было ожидать.

– А-а, это ты?..

– Зачем Лену убил, спрашиваю? – повторил Женя.

– И тебя замочу, ублюдок! – недобро усмехнулся Лохматый, глядя ему за спину.

– Это мы еще посмотрим!..

И в это время он почувствовал острое жжение в левом боку. Как будто раскаленный прут ввели ему под сердце. Он попытался вдохнуть в себя воздух, но легкие отказались его принимать. Тело налилось свинцовой тяжестью. Голова закружилась, Лохматый стал куда-то исчезать...

– До встречи на том свете! – услышал он слова, дошедшие до него откуда-то издалека, вместе с обрывками смеха. И тут же все куда-то пропало. Он начал проваливаться в пустоту...

* * *

С трудом разлепив веки, он увидел над собой белоснежный потолок. Женя попробовал пошевелить рукой, но тело его совершенно не слушалось. Он хотел кого-нибудь позвать, но язык не повиновался. Неужели он умер?

И он снова провалился в бездну небытия...

Он лежал в реанимационной палате. Но этого он не знал.

Лохматый был готов к встрече с ним. Все предугадал, рассчитал. В тот момент, когда Женя доставал нож, один из его кентов зашел к нему сзади и насадил его на «перо».

Его оставили лежать на тротуаре, в безлюдном месте. Он бы и скончался там от внутреннего кровотечения, но по воле случая туда заглянул какой-то ночной гуляка. Он-то и вызвал «Скорую помощь».

Врачи очень старались сохранить жизнь Жени. И после трех дней неустанных трудов им это удалось. Но все равно угроза для жизни не миновала и оставалась серьезной...

Когда он открыл глаза снова, тело и язык уже повиновались ему. Первой, кого он увидел, была Валя. Словно из тумана на него надвинулось ее лицо.

– Лена... – прошептал он, принимая ее не за ту.

Валя ничем не похожа была на Лену. Жидкие черные волосы, заплетенные в смешные косички, некрасивое лицо, оттопыренные уши. Сама она была костлявой, бесфигуристой. Груди как прыщики – зеленкой можно прижечь.

– Что, милый? – улыбнулась она.

Как будто не заметила, что ее назвали чужим именем.

Улыбка ее преображала. Она становилась красивее. И еще глаза. Они светились добротой, нежностью. Через них он видел ее душу, чистую, как ноябрьский снег. В нее можно было влюбиться только из-за одних ее глаз.

Но Женя ее не любил. И не стремился полюбить. Но с ней ему было хорошо. Только одним своим присутствием она создавала уют на душе.

– Где я?..

– В больнице. Бандиты какие-то тебя ножом ударили...

– А... бандиты... – вяло повторил он и снова потерял сознание.

Следователь уголовного розыска пришел к нему, когда он достаточно окреп для серьезного разговора.

– Вас ударили ножом. Расскажите, как это было? – сухо попросил усталый мужчина в форме капитана милиции.

– Я ничего не видел. Возвращался после тренировки домой. Все произошло так неожиданно...

– Значит, вы никого не видели?

– Никого...

– А почему у вас в руке был обнаружен нож? Кнопочный. Вы от кого-то хотели защититься?.. Или на кого-то напасть?

Капитан смотрел на него обличающим взглядом. Ага, так он ему сейчас все и расскажет.

– Не знаю, ничего не знаю, – как будто бы теряя сознание, пробормотал Женя и закрыл глаза.

Следователь оставил его в покое. Но только до поры до времени. На следующий день он явился снова. На этот раз он пришел в штатском.

– Мы навели о вас справки, гражданин Лагунин, – мягко, но тоном вполне официальным жестко начал он. – Вы законопослушный гражданин. Не курите, изредка выпиваете, в институт поступили, спортом занимаетесь, в подозрительных компаниях замечены не были...

– Так чего же вам от меня нужно? – скучающе посмотрел на него Женя.

Он догадывался, что его положительные характеристики – предвестники бури. И он не ошибся.

– Не буду говорить, из каких источников поступила информация. Скажу только, что вы связаны с уголовным миром. Вы вор-карманник. А еще нам известно, что это вы помогли уйти от уголовной ответственности гражданину Оверцеву. Вы уничтожили важнейшую улику...

– Вы меня с кем-то путаете, – с искренним удивлением посмотрел на следователя Женя.

Ему не сказали, из каких источников получена информация. Но он догадывался. В преступной среде у ментов есть свои агенты. А среди блатных уже прошел слух, что Женя выручил Цирюльника. Вот вам и результат, кто-то настучал операм. Но все это бездоказательно. На пушку его берет «следак».

– Нет, информация достоверная и касается именно вас...

– Чепуха все это.

– С точки зрения закона да. У нас, признаться, пока что нет ничего против вас. Но с точки зрения морали...

– Мораль оставьте себе...

– Вот, значит, как?.. – Следователь посмотрел на него с усмешкой. – А теперь о главном. Есть основания полагать, что убить вас пытался некий Григорий Васильевич Лохматов, он же вор-домушник по кличке Лохматый... Это имя вам о чем-нибудь говорит?

– Абсолютно ни о чем...

Разговор со следователем утомил Женю. У него закружилась голова. Он был близок не к притворному, а к настоящему обмороку.

– Я бы не советовал вам темнить. Лохматый – опасный человек. Если он останется на свободе, вас ждут большие неприятности...

– Я понимаю...

– Вот видите...

– Но Лохматого я не знаю... Впервые о нем слышу...

Жене стало плохо, перед глазами пошли круги. Он терял сознание.

– Я с ним сам разберусь...

Это были последние слова, которые услышал следователь до того, как Женя закрыл глаза.

Медленно, но, как говорится, уверенно состояние здоровья Жени улучшалось. Полгода провалялся он в больничной палате, прежде чем родителям разрешили забрать его домой.

Иногда к нему приходил настырный следователь. Крутил его на Лохматого. Но бесполезно. Женя его не сдал. Он берег его для себя. Он сам расправится с ним... В конце концов его оставили в покое. Уголовного дела по факту ношения холодного оружия не возбудили. Не было на это оснований. Ни протокола изъятия, ни понятых.

От него отстали. Но душеспасительных бесед не проводили. Это настораживало. Зато родителям ничего не сообщили о его «карманных» подвигах. Это бы их убило.

Он лежал в больнице, затем дома. И каждый день его навещала Валя. Он привык к ней. Она стала для него чем-то вроде необходимой вещи, без которой в душе не было уюта.

Врачи не гарантировали ему полного восстановления здоровья. Мало того, ему настоятельно рекомендовали избегать физических нагрузок. Из всех видов спорта заниматься можно только шахматами и шашками. Такие вот дела. Только Женя плевать хотел на их рекомендации.

Когда он почувствовал себя совсем хорошо, он начал делать зарядку, обливаться ледяной водой. Каждый день он увеличивал нагрузки. К маю месяцу он мог отжиматься от пола, подтягиваться на перекладине, так, словно не было ни ранения, ни больницы. И гирю двухпудовую кидал на руке играючи. Валя однажды застала его за этими занятиями и чуть не лишилась чувств.

– Тебе же нельзя! – возмущенно протянула она, выхватывая гирю из его руки.

Он послушно разжал ладонь. Валя охнула, пытаясь удержать гирю, и вместе с ней села на пол.

– Ну и тяжесть... И ты это тягаешь?

– И, как видишь, жив-здоров... Никогда не слушай докторов, иначе долго не проживешь...

– Какой ты у меня...

«Какой ты у меня...» Так, помнится, говорила и Лена. Женя ощутил вдруг толчок в паху. Там что-то зашевелилось.

– Иди ко мне, – он поманил к себе Валю.

Она послушно подошла к нему. И тут же оказалась в сильных тисках его рук. Он стал стягивать с нее платье, и она была только рада этому...

К восемнадцати годам Валя немного поправилась. Угловатость уже не портила ее фигуру. И уже не костлявая, а просто худенькая. И кожа такая приятная на ощупь. Груди налились соком, в ладонь уже не помещаются. Тело у нее стало довольно аппетитным. Только лицо по-прежнему не отличалось особой красотой. Но кожа чистая, нежная и так приятно пахнет. И глаза... От них исходило очарование.

Занимаясь с нею любовью, Женя на ее месте уже не представлял никого...

* * *

Отжимание от пола, подтягивание на перекладине, гири – это одно. Помимо этого, Женя упражнялся в фехтовании. Не на рапирах, а на ножах. Он представлял, что перед ним Лохматый, и носился по комнате в смертельном с ним поединке. А еще он продолжал совершенствовать свои пальчики, делал их более ловкими, чувствительными. Он не собирался завязывать со своим воровским прошлым.

Когда он окончательно окреп, он начал думать, как подступиться к Лохматому. Думать долго не пришлось. Подкараулить его где-нибудь в темном месте и всадить «перо» под ребро. Какие уж тут проблемы? И не обязательно «кнопарь» с собой иметь. И кухонный нож вполне для этого дела сгодится.

И все же он прошвырнулся по рынку. А вдруг кто предложит ему стоящую «пику». И он не обманулся в своих ожиданиях. Как будто по заказу к нему подошел небритый мужик с красными от беспробудных пьянок глазами и показал добротный нож с выкидным лезвием. Он купил его не торгуясь.

А еще через неделю после этого он выследил Лохматого. В темноте шел за ним до самого его дома. Жил он в старом четырехэтажном доме с замкнутым двором, в который вела темная длинная арка. В подворотне Женя настиг Лохматого и, ничего не говоря, сунул ему под ребро «перо». И провернул его, чтобы уж наверняка.

Он хорошо помнил, как разговаривал с ним, когда хотел рассчитаться за Лену. Разговор ни к чему хорошему не привел. Он отнял время, а этим временем воспользовались другие. Его самого посадили на нож. Больше подобной ошибки он не допустит. Врага нужно убивать, не оставляя ему времени на молитву.

Лохматый захрипел, обернулся к Жене, глянул на него стекленеющим взглядом и, прислонившись к стене, начал оседать на землю.

И в это время тишина в подворотне взорвалась вдруг вспышками света и грозными окриками:

– Стоять, не двигаться, милиция!

Женя обернулся на звук, и ему в глаза ударил луч света от мощного фонаря. Мелькнули две тени, руки его оказались в плену жестких захватов, и на них тут же замкнулись наручники.

– Вы арестованы, гражданин Лагунин! – услышал он знакомый голос.

Да, это был тот следователь, который крутил его на Лохматого.

* * *

Игнат Германович Калугин служил в уголовном розыске не первый год. Он был матерым волкодавом. Люто ненавидел всякую уголовную мразь, готов был воевать с ними круглые сутки. И воевал, не зная ни сна, ни отдыха.

В прошлом году поступило сообщение о ножевом ранении. Случай этот не окончился смертельным исходом только благодаря чуду и крепкому здоровью пострадавшего.

Молодого человека пырнул ножом матерый уголовник – об этом свидетельствовал характер удара. Сам пострадавший не производил впечатление человека, хоть как-то связанного с уголовным миром. Отличник, спортсмен, послушный сын родителей, блестящие характеристики из школы. Разве что только не комсомолец. Но Калугин все же начал копать под него. Связался со своими агентами, а их у него много. И узнал любопытную вещь. Женя Лагунин, оказывается, тихий вор-щипач. В воровской синклит не входил. О его существовании, возможно, никто бы и не знал, если бы не случай. Он, оказывается, обул опера, взявшего Цирюльника с поличным. А ведь сколько трудов Лешка Осипов положил на то, чтобы подобраться к знаменитому законному вору. И на тебе, какой-то пацан увел из-под носа решающую улику.

«Я сам с ним разберусь...» Эта фраза, в полузабытьи брошенная Лагуниным, дала информацию для размышления.

Судя по сообщениям агентов из уголовной среды, Лагунин не тихий ангел, каким кажется с виду, а черный демон. Сам Цирюльник удивлен был его стальной выдержкой. А еще он отлично управлялся с ножом. Порезал Лохматого и его подельника Рыбу. А ведь они оба матерые волки, с детства к «перу» приученные. И сильные, как быки. А Лагунин среднего роста, худощавый. Но сила в нем дьявольская.

Давно уже хотел Калугин подцепить Лохматого. Загулялся тот на воле, не одну квартиру обчистил. Да только осторожно работал домушник, не оставлял следов. Но Лагунина он подрезал. Или его дружки. Так или иначе, его самого или кого-нибудь из его кодлы он бы заковал в наручники. Но Лагунин молчал как рыба. Похоже, он сам решил разобраться с Лохматым.

И тогда у Калугина созрел план.

Лагунина выслеживал он вместе с Лешкой Осиповым, который только рад был помочь ему. Ох и зол же он был на этого пацана! Бумажник у него выродок этот спер, выставил на всеобщее посмешище...

Пока Лагунин лежал в больнице, они были спокойны. И когда болел дома, тоже не особенно переживали. А вот когда он окреп и вышел из дому, они забеспокоились. Тогда слежка и началась.

Интуиция Калугина не подвела. Лагунин и в самом деле собирался свести счеты с Лохматым. Неосторожно поступил тот, решив, что он более не опасен. За что и поплатился. Он получил «перо» в бок. А доблестная советская милиция в лице капитана Калугина и майора Осипова могла похвастать тем, что преступление раскрыто на месте. Убийца гражданина Лохматова взят с поличным. И сам дьявол не поможет ему теперь уйти от ответственности.

* * *

Грозно лязгнул запор, жалобно скрипнула железная дверь, и Женю втолкнули в тесную душную камеру городского следственного изолятора.

Его лицо оставалось невозмутимо спокойным, когда, спускаясь по ступенькам, он осматривал место своего заточения. Жара, духота, вонь параши и грязных носков. Хмурые озлобленные лица уголовников.

В новом костюме-тройке, в белой рубахе, выглаженный, вычищенный, еще пахнущий дорогим одеколоном, он пришел к ним из чужого мира. И совсем молодой, восемнадцать совсем недавно исполнилось. А еще – красивый. Лицо по-детски нежное, еще не знавшее бритвы. Кое-кто даже устремил на него похотливые взгляды.

– Проходи, красавчик! Чего встал? – глумливо усмехаясь, подкатил к нему красномордый мужик с пивным животом. – Кавалеры приглашают дам! – куражась, он протянул руку, чтобы провести его к свободному месту.

Но Женя словно не замечал его. Как будто его и вовсе в этой камере не было. Ни одна черточка не дрогнула на его окаменевшем лице. Он спокойно обогнул наглеца и прошел к своему месту. И занял его с видом хозяина.

Толпа подследственных с интересом наблюдала за ним и пузатым. Для них начиналось цирковое представление. Это хоть как-то должно было скрасить их серое и мерзкое существование.

– Ну и видок у тебя, пацан!

Красномордый подошел к Жене и навис над ним всей громадой своего жирного тела. Но тот по-прежнему не замечал его.

– Ты как тот музыкант, который на концерт пришел... А может, ты нам сыграешь?.. У меня флейта есть!

– Кожаная? – засмеялся кто-то.

– А то какая?.. Когда ее на клык берешь, такая музыка получается... Ну так чо, пацан, сыгранешь нам...

– Я только на скрипке играть могу, – немного подумав, сказал Женя.

Взгляд толстопузого наполнился весельем.

– На скрипке? А это еще куда?..

Воздух сотряс оглушительный смех.

– А я покажу...

Женя встал, вышел на середину камеры и взял в руки невидимую скрипку, поднес к ней невидимый смычок. И заиграл. Только музыки, конечно, никто не услышал.

– Хреновая у тебя скрипка, дружок! – насмехаясь, заметил толстопузый. – А вот моя кожаная флейта тебе будет в са...

Он не договорил. Правая рука Жени с плавного движения перешла в резкий взмах. Пузатый вдруг замолчал и отскочил от него. Из его рассеченных щек фонтаном хлынула кровь.

Медная пятикопеечная монета служила Жене неким талисманом. Он брал ее с собой всегда, даже если не ходил на дело. Была она с ним, когда он нанизывал на нож Лохматого. С нею его повязали менты. Она не принесла ему удачу. Но расставаться он с ней не хотел. Его обыскивали, и не раз. Но всегда он умудрялся сохранить ее. Он, как фокусник, перекладывал ее с места на место. Никто не смог ее найти.

Когда толстопузый на полуфразе широко раскрыл рот, Женя и полоснул его монетой, крепко зажатой в пальцах. Он рассек ему пасть. Теперь ему в глотку можно было запихать целый арбуз.

Хватаясь за рассеченные щеки, пузатый недоуменно посмотрел на Женю. Потом дико заорал. И бросился на него. Но нарвался на кулак, устремленный ему в переносицу. Как будто он напоролся на железную трубу. Тело его содрогнулось, и он грохнулся на пол. Подняться с него он не пытался. Зажимая щеки руками, он жалобно заныл.

– Ничего себе! – присвистнул кто-то.

– Вот ты и дома! – услышал Женя чей-то одобрительный голос.

Он обернулся и увидел седовласого мужчину с жесткими чертами лица и лукавыми глазами. Его он раньше никогда не видел.

Но тот, оказывается, знал его.

– В миру у тебя не было имени, – сказал седовласый, подходя к нему.

Его внимательно слушали. Вне всякого сомнения, у него здесь был непререкаемый авторитет.

– Тебя звали просто Женя. А в нашем мире имена другие... Ты хорошо играешь на скрипке, – он усмехнулся, покосившись на красномордого. – Поэтому будем звать тебя Скрипач. Вот ты, Скрипач, и дома... Теперь будешь жить по нашим, воровским, законам. Ты же вор. Хотя еще и не совсем наш... Цирюльник маляву с воли подогнал. За тебя подписывается...

– Но откуда он...

– Он все знает, – перебил седовласый. – Ты еще не знал, в какой хате чалиться будешь. А Цирюльник уже знал... Он в курсе всего... Все верно, Лохматого уже давно пора было разменять. Зарывается он. Его еще до тебя приговорили. Но ты всех обскакал...

– Так это он Лохматого мочканул? – послышалось со стороны.

– И за Цирюльника подписался. Мента с «лопатником» нагрел. Мы о тебе, Скрипач, все ведаем. Только ты не наш. Не по нашим законам живешь... Но это, я думаю, поправимо... Или нет?

– Да, – твердо сказал Женя, глядя собеседнику в глаза.

Суд над ним состоялся ровно через месяц после ареста. Следствие не заняло много времени. Неопровержимые доказательства вины решили его судьбу еще до вынесения приговора. А приговор был суров. Одиннадцать лет строгого режима.

Но Женя воспринял его спокойно. Как будто его на курорт в Сочи по туристической путевке отправляли. А в чем, собственно, дело? Если его посадили, значит, так оно и должно было случиться. От судьбы не уйдешь.

Только его родители не разделяли подобной философии. Они узнали о темной стороне его жизни. Но продолжали воспринимать случившееся с ним как досадное недоразумение. И отказываться от него, как это делали в подобных случаях некоторые другие, не собирались.

Не собиралась отказываться от него и Валя. В отличие от родителей она догадывалась, что темный путь, которым он пошел, избран им сознательно.

– Ты знай, я буду ждать тебя, – сказала она ему на последнем свидании.

Завтра он должен был уйти по этапу.

– Одиннадцать лет? Тебе это ни к чему, – попытался он вразумить ее. – Ты симпатичная, молодая, умная. Выйдешь замуж, нарожаешь детей...

– Мне никто не нужен, кроме тебя...

– Но я не люблю тебя, – спокойно сказал он.

Однако она не поверила этому. Странно, ведь он никогда не уверял, что любит ее.

– Расскажи это кому-нибудь другому, – покачала она головой. – Тебе нужна только я...

На том они и расстались.

* * *

«Столыпинские» вагоны подогнали к специальной платформе. Послышались скрип тормозов и окрики конвойных. Осужденных выталкивали на площадку, выжженную жарким солнцем.

Покинув вагон, Женя жадно вдохнул сухой горячий воздух. Он обжег ему легкие. Но все равно Женя был рад ему. Надоела теснота и вонь, в которой он пребывал столько дней.

Их вывезли в пустынные казахстанские степи. Летом жара плюс сорок, зимой столько же, только со знаком «минус». Гиблые места. Но, как говорится, за что боролся...

Он сидел на корточках на земле. Механизм самосохранения снова отключил его эмоции и чувства. Он спокойно воспринимал суету вокруг себя, крики конвойных и лай собак.

Три сотни зэков проверили по списку, выстроили в колонны и погнали по пыльной дороге.

– Знаю я эти места, – сказал Голландец, шедший рядом с Женей.

Тридцать лет ему. Третья ходка. Все на квартирных кражах попадался. «Молитву» чтил, все знал и многому мог научить. Женя скентовался с ним. Одному в неволе выжить невозможно. Это была одна из истин, которую ему успели вдолбить.

– Четыре зоны здесь, бабы в одной парятся...

– О! – загудел кто-то.

– Вот тебе и «о». Только баб даже издалека не увидишь. Их зона не в этой стороне... Тут одна зона «сучья», – Голландец вдруг забеспокоился. – Гадом буду, нас туда, похоже, и тянут...

Женя уже знал, что зоны бывают «воровскими» и «сучьими». В одних шишку держат воры. Там четкая иерархия. «Черная масть» сверху, «мужики», «черти» и «законтаченные» снизу. В «сучьих» все по-другому. Там порядки устанавливает администрация. «Отрицаловка» там не в почете. Воров в «бурах», в ШИЗО как картошку гноят. А еще их ссучивают, даже опускают, «петухами» делают. И это самое страшное. В этих зонах «красные» с «косяками» на руках всем заправляют. «Черная масть» как бы в стороне. «На свободу с чистой совестью» – этот девиз не вызывал там особых насмешек. «Мужикам» там самый кайф, а ворам – погибель.

Женя сравнительно долго держался в стороне от воровского синклита. Воровал и жил сам по себе. Не стремился жить по законам блатных. Но теперь все изменилось. Он выбрал свой путь и уже идет по нему обеими ногами. Воровские идеалы еще непрочно засели в его голове. Но от них он уже не отступится. Тем более, если к этому его будут принуждать...

В воровских понятиях была одна сторона, которая как нельзя кстати подходила к его натуре. Он ненавидел грубую физическую работу во всех ее проявлениях. А воры как раз такой работы и должны были избегать. Для них это западло. Ему тоже. Пусть лучше бьют коваными сапогами, гноят в ШИЗО, но работать он не будет. Не будет, и все тут!

Голландец был прав. Их привели в «сучью» зону.

В карантине им выдали зэковкие робы, «пидорки», кирзовые сапоги. Какое-то время продержали в карантинном бараке, а затем распределили по отрядам.

Женю определили во второй отряд, Голландца в третий.

– Чего-то я не врубаю, меня к ворам кидают, – сказал он. – А тебя к «мужикам». Во втором отряде «красных» выше крыши. Задавят они тебя...

Этим Голландец особо подчеркивал, что Женя – вор, он причислял его к «черной масти». И Женя не должен был уронить чести. Хочешь не хочешь, а держись за понятия намертво. Не опускайся до уровня «мужиков». А опуститься проще простого.

В бараке недавно сделали ремонт. В помещении приятно пахло свежей краской. Ровные ряды шконок в два яруса, аккуратно заправленные одеяла, подушки. Никакого сравнения с вонючими камерами следственных изоляторов и пересыльных тюрем.

Вечером с промзоны после работы вернулись обитатели барака, усталые, голодные зэки. Они косились на вновь прибывших, но зла им не чинили. Просто узнавали, кто есть кто. Похоже, к «черной масти» здесь не принадлежал никто. Как же тогда быть? Ведь и он сам принадлежал к ворам постольку-поскольку. Никто о нем толком ничего и не знал.

На все вопросы он отвечал короткими «да» и «нет». Статья, по которой он мотал срок, причисляла его к категории тяжеловесов. Умышленное убийство – это серьезно. К нему относились уважительно.

А утром он отказался идти на работы. На вопрос «почему?» он отвечал молчанием. Никто не смог вытащить из него и слова. Тогда его отправили прямым ходом к начальству. Там долго с ним не разговаривали.

– Ты что, вора из себя корчишь?

В ответ тишина.

– К «отрицаловке» примкнуть хочешь?

Молчание.

– В штрафной изолятор его, в камеру восемь.

В ШИЗО так в ШИЗО. Лишь бы только не работать...

В камере восемь парились «петухи». Об этом ему с насмешкой бросил «попкарь», спровадивший его до «хаты».

– Только не вздумай сказать им, что ты вор, – предупредил он.

Мог бы и не предупреждать. «Дырявые», они же «неприкасаемые». Эти люто ненавидят воров, благодаря которым на зонах их унижают, издеваются. Только скажи им, что ты причисляешь себя к «черной масти», тут же опустят тебя. И все, выше «петуха» уже никогда не прыгнешь. Каждый будет только рад плюнуть тебе в лицо, садануть по почкам сапогом.