Валентина Колесникова
      Фрагменты из детективной повести "Клетчатый особняк"
      Редакционный страж Исаков, когда Глеб пригласил его для беседы, не только успел проснуться, но даже ополоснуть лицо. Правда, это мало изменило общее впечатление - он был похож на давно брошенного, запущенного пуделя с копной спутанных, то ли русых, то ли седых волос. Глеб старался не смотреть на него прямо, привыкая к "лику" Сашки.
      Биография его была такой же путанной, как и волосы: Сашка - а в паспорте величался он Александром Ивановичем - сменил такое несметное число служб, занятий и профессий, жен, мест жительства, что с трудом верилось: все это вместилось в 36 лет его жизни. И жизнь эту Сашка постоянно испытывал на прочность: ломал, крушил, менял, подчиняясь единственному постоянному устремлению - выпить. Образ бутылки был неизменен и свят Сашка давно признал его господство над своей душой.
      Глеб выяснил: Исаков уже полгода держался в редакции. Именно держался, потому что к ночным его занятиям в дежурке не подходили слова работал или сторожил. Относительно трезвым он только являлся "на пост" и не позволял себе возлияний, пока не уйдут все сотрудники. Последним всегда уходил Главный. Он-то и держал Сашку - то ли из сострадания, то ли как шута горохового - от души смеялся россказням "стража", вечно попадавшего в несусветные ситуации. Главный так и уходил домой, смеясь, будто получив ежевечернюю порцию дурашливого настроения.
      Глеб спросил, наконец:
      - Как вы думаете, кто мог убить Главного?
      - Кто? Да привидение!
      Глеб покрутил головой.
      - Слушайте, Александр Иванович, не валяйте дурака. В ваше дежурство убит человек.
      - Я ж серьезно говорю, начальник. Привидение его и порешило.
      - Вы что, уже до чертиков допились? - сорвался Глеб.
      - Да не чертики, а привидение, в белом, - Сашка сделал плавное движение сверху вниз, будто проводя обеими руками по невидимому на нем одеянию.
      Глеб взглянул, наконец, прямо в лицо Сашки и чуть оторопел: разноопухшие щеки, красные глазницы, вспухшие губы и глаза, смотрящие в разные стороны, лицом вряд ли можно было назвать, но признаков безумия не заметил.
      - Может, объясните, кого вы называете привидением?
      - Как кого? Привидение оно и есть привидение.
      - Хватит, Исаков! - снова не выдержал Глеб.
      - Господи, что за жизнь! Никто не верит! Я и им, сотрудникам-то, рассказывал, а они тоже: допился, допился. Оно, можно сказать, и споило меня.
      - Кто оно?
      - Да привидение же!
      Глеб откинулся на спинку кресла. Похоже, дела тут белогорячечные, а не допрос.
      - Вы что, думаете сбрендил? - наклонился к нему через стол Сашка. Вот оставайтесь со мной на ночь - сами увидите. Я ему, Главному, тоже говорил, а он ржал: "Неинтересное у тебя, Александр, привидение. Хоть бы женщина мерещилась!" Вот тебе и неинтересное. А я думаю, что привидение не бывает мужчина или женщина. Привидение - и все! Оно, наверно, к нему, Главному, и примеривалось. Мне водку, а его - тюк!
      Глеб, совершая подвиг терпения, лихорадочно вспоминал из учебника психиатрии, одинаковы или различны видения у больных белой горячкой.
      - А кто вам ещё являлся по ночам?
      - Никто. Только привидение.
      - И давно ходит?
      - Не, недели две, наверно. Если б давно, я уж в психушке был бы.
      - А раньше никогда не ходило?
      - Нет, конечно.
      - Ну, а когда является, вы что, чай пьете? Беседуете?
      - Да вы что? Привидение говорить не может, не то что чай пить.
      - Точно знаете?
      - Ну да.
      - А при чем тут водка?
      - Так привидение подносит!
      Глеб расхохотался.
      - Знаете что? Расскажите-ка все по порядку.
      - Но по порядку дайте вспомнить. Я тут полгода. Ну, случалось переберешь. Я тогда все закрою, пару часов подремлю. В каморке - сам оборудовал: там раньше хлам, арматура всякая была, дыру в полу заделал. Диванчик поставил и верстачок. В тут я завязал. Женщина появилась, серьезно все. И вот раз, дай Бог память, да под субботу две недели назад, сижу я на посту, радио у меня, музычка хорошая, чай с травкой заварил, конфеты собираюсь чаевничать. Вдруг чудится, будто глядит на меня кто. Глаза поднял - в по коридору - там свет погашен - неторопливо так, будто не по земле, а по воздуху - движется что-то в белом. Я как прирос к стулу: ни рукой, ни ногой двинуть не мог. Сколько так сидел - не знаю. Потом хлебнул - я ж не супер какой. Ломик взял. Зажег свет везде. Прошел по коридору, где это в белом гуляло. - никого. И ни звука. Пооткрывал все кабинеты - при свете, конечно. Опять же - ничего. Никого. Не поленился - открыл второй этаж. Там все обошел. Ну, думаю, началось. Горячку почему белой-то называют? Вот, оказывается, почему - белые фигуры мерещатся. Хорошо хоть в разум пришел сам, без уколов. Хожу, думаю себе так, позакрывал опять все, свет погасил. В дежурку иду, чай допивать. И тут меня чуть удар не хватил. Стоит у меня на столе, рядом с чайником бутылка. Да какая! Старинная такая, фигурная, зеленого стекла, вся в паутине, земле - из древности прямо. В пробка и не так уж плотно закрыта. Я походил, поглядел - в руки не брал. Может, нечистая сила её поставила. Потом, думаю, я ж с нечистой силой давно в дружбе - кто, если не она, пить меня заставляет! Взял бутылку в руки. Холодная! Понюхал - спиртом чистым пахнет и ещё травкой какой-то вроде мяты. Ну кто б не решился!? Налил грамулечку. Пригубил. Это я тебе скажу чистый кайф! Сначала-то я плипорцию соблюдал. Да такой это напиток завлекательный - и не заметил. Как всосал. И не знаю, как вырубился. Просыпаюсь утром - сижу тут, радио играет, свет горит - а бутылки нет! Все облазил - нигде! Чуть прибрался, смена пришла. И два дня, что не работал, все думал: что ж это было со мной такой? Осторожненько спросил обоих сменщиков - специально в редакцию заходил - не видали ли чего ночью? Нет, говорят, все спокойно. Я про привидение не говорил, мол, в окна кто-то царапался. И с тех пор началось! Каждую ночь - и что поразительно, в мое только дежурство - плавает эта белая фигура по коридору, я уж и не очень боюсь, а как пойду поглядеть, куда она делась. Стоит на столе заветная моя древняя бутылочка. Проснусь утром - нет её. Вот по порядку - никакого порядка. Я ж не святой. Сама нечистая сила подносит. Не откажешься. А после такого - можно не опохмелиться? Вот моя кралечка меня и бросила.
      - Сегодня ночью привидение и бутылочка были?
      - А как же!
      - А пустая бутылка?
      - Испарилась. Но теперь я прозрел. Нечистая сила усыпляла мою бдительность, чтобы расправиться с Главным.
      - Теперь поговорим о Главном и сотрудниках. Вы помните, кто когда уходил?
      С Сашкиными глазами будто что-то случилось: они бешено завертелись в разные стороны, а гулы, будто не зная, какую первой выговорить букву, тоже задвигались, но он издал только мычание.
      - Прекратите паясничать! - опять повысил голос Глеб. И лучше, если вы скажете правду, иначе в убийстве могут заподозрить вас.
      - Да Господь с вами! Я ж Главного как отца любил. Добрей-то ко мне ни мать, ни отец не были. Избави Бог, как можно такое говорить...
      Сашка ещё мгновение помолчал, почесал затылок. Зачем-то вытер рот и решился:
      - Тут вот какое, начальник. Ночь-то с воскресенья на понедельник я не спал почти - мы с кралечкой ... ну, были. А в девять-то я уж на дежурство заступил. День суматошный был - все какие-то люди, кто к Главному, кто авторы, кто журнал и книги покупать. К вечеру вроде все затихать стало. Несколько наших женщин ещё после шести оставалось. Я, честно, точно и не знаю, кто. На стуле я сидел - помню, задремал - помню, вроде Анилова прошла, сказала "Пока, Саша". А дальше, я должно, не просто задремал, а заснул накрепко. Просыпаюсь - тишина в доме. На часах почти десять, а передо мной стоит моя заветная. Бутылочка то есть. Думаю, ушли все, я сейчас взбодрюсь грамулечкой, обойду комнаты, свет погашу - наши всегда свет где-нибудь да оставят. И глотнул-то пару раз - в проснулся, только как вы пришли, утром то есть. Вот, голову мне рубите. Это даже лучше. Потому как из-за меня загубили лучшего человека на земле. - И Сашка непритворно горько заплакал. - Пес я шелудивый, нет мне прощения, - бормотал он сквозь слезы.
      - А когда проснулись, бутылки уже не было.
      - Нет, конечно. Будь она проклята!
      Глеб понял, что в Сашкином лексиконе найдутся ещё слова, которыми он сможет обличить себя, но никакой полезной информации из этого опустившегося, вобщем несчастного человека не получит, он - пустил его, велел позвать к себе ответственного секретаря редакции - второго после главного редактора руководителя коллектива. Через минуту Сашка явился и сказал, что Аниловой Натальи Владимировны пока ещё нет в редакции: сегодня у неё библиотечный, то есть не присутственный день, но она все равно обещала быть у двенадцати часам, потому что "идет номер". Позднее Глеб узнал, что это означает: до сдачи номера остается один - два дня, и ответсекретарь должна быть на месте.
      Не оказалось в редакции и другого руководителя - коммерческого Ларисы Федоровны Шохиной. Она нередко до работы должна идти в банк - свой день она регламентирует сама - это понял Глеб из путанных объяснений Сашки. Тогда он попросил зайти кого-то из сотрудников, кто уже присутствует в редакции. Сашка - он стал вроде временного секретаря Глеба, - сказал, что "на данный момент" в редакции только Света Утина - одна из "трех красоток", которые "самые молодые и самые красивые у нас", гордо сообщил Сашка. Глеб попросил пригласить её.
      Впереди и сзади него с разной степенью устойчивости бежали неутомимые поминатели Ивановой. Дверь Кати Бородиной стояла нараспашку, а у порога продолжала пронзительно и страшно кричать Утя. Она показывала правой рукой в угол комнаты, а левой держалась за косяк двери. В углу, в кресле, в котором оставили (Глеб посмотрел на часы0 всего час двадцать минут назад Катю, сидела она, прозванная ладой, и с ней было очень неладно: её голова была откинута назад, глаза закрыты, а зубы слегка оскалены - и этот оскал на мертвенно бледном лице был страшен. Руки кати как-то неестественно висели вдоль ручек кресла. Глеб строго, почти крича, попросил всех, вошедших было в комнату кати, выйти в коридор. Увидев Анилову, несмотря на то, что её трясло, а ртом она ловила воздух и, казалось, была близка к обмороку, он жестко сказал:
      - Звоните в скорую - реанимацию, предупредите, что здесь милиция. Сам по сотовому вызвал свою оперативную группу.
      Глеб не сразу сообразил. Что изменилось в комнате кати за время его отсутствия. Потом понял: к креслу был придвинут маленький столик, на котором стояла чашка с недопитым кофе и маленькое блюдце с крекерами.
      Реанимация опередила оперативников. И снова Глеб обратился к Господу и Матери Божьей - второй раз в эти двое суток: "Помогите, пусть её спасут!", когда врач "скорой" уловил слабенький и далекий катин пульс.
      - Спасите её, спасите! - как заклинание произнес он, и оба - врач и сестра - посмотрели на него удивленно: сыщики обычно так не просят. Они сделали внутривенный и ещё пару уколов и приготовились увозить катю:
      - Первое промывание сделаем мы, в машине, остальное - в больнице. Молодая, может, и выкарабкается, - обнадежил врач.
      Глеб, вручая ему визитку, сказал более официальным тоном:
      - Прошу вас передать врачу больницы и попросить сообщить мне, как только придет в сознание.
      - Если придет, - уточнил врач. - Здесь отравление серьезное, хотя и достаточно быстро сообщили. Вот номер, адрес, телефон больницы, куда её везем. Визитку передам.
      Глеб посмотрел на часы - 17-30.
      - И еще, доктор, - предупредил Глеб, - за дверью - ни слова, что она ещё жива. Среди них - убийца. Лучше молча покачайте головой, когда будут спрашивать.
      Катю уложили на носилки.
      - Закройте простыней и лицо, - сообразил Глеб.
      Он молил Бога, чтобы никто из присутствующих тоже не оказался сообразительным и не спросил, почему "труп" увозит "скорая", а не оперативная бригада. Но сообразительных, к счастью, не нашлось. Может, не знали процедуры, а может, подпитие и стресс помешали соображать. Он слышал, как врач в коридоре скорбно проговорил в ответ на хор вопрошающих голосов:
      - Увы, увы.
      Слышал, гул возмущенных, спорящих, скорбящих, разом говорящих голосов, который удалялся вслед за носилками.
      Он не успел осмотреть и понять, из чего в чашку наливалось кофе, как визг тормозов вместе с воем сирены заставили его выйти из комнаты, чтобы встретить приехавшую бригаду.
      Глеб коротко доложил обстановку и, оставив оперативников заниматься привычным делом, вошел в поминальную залу. Он объявил. Что катя Бородина стала третьей жервой неуловимого убийцы, что просит всех присутствующих, кроме редакционного коллектива, записать на листах, которые он прихватил из комнаты Аниловой, свои фамилии, адреса, телефоны, должность, занятия и попросил никуда в ближайшие дни из Москвы не уезжать.
      - А теперь прошу вас удалиться, - вежливо сказал Глеб, собирая заполненные листы. - Всех, кроме сотрудников журнала. Присутствующие удалились удивительно проворно. Глеб велел Сашке закрыть дверь особняка на замок и засов и подняться наверх.
      - Вас, уважаемые сотрудники, прошу собраться в комнате Натальи Владимировны и подождать меня несколько минут. - Может быть, специалистам оперативной группы уже удалось установить причину несчастья с Катей Бородиной. - Глеб избегал - почти суеверно - слов "умерла", "смерть", "убита" и поймал себя на том, что непрерывно молится за Катю, хотя и самой краткой молитвой, повторяя, как заклинание:
      - Спаси её, Господи!
      Специалисты уже закончили исследование чашки, кофе, предметов на столе и в комнате. Обрабатывались отпечатки, и сотрудникам журнала предстояла процедура снятия отпечатков их пальцев. "Супернос" - как звали в Управлении токсиколога Вячеслава Васильевича Руднева, который не только по запахам, признакам, свойствам и ещё Бог знает, почему, умел определить яд, токсин, наркотик при передозировках, снотворное и неролептики, которыми травились чаще всего не понятые влюбленные или отчаявшиеся старики.
      - Давно я не встречался с этим своим приятелем, - усмехался Вячеслав Васильевич, - разве его ещё продают где-то?
      - Что? - не понял Глеб.
      - Да мышьяк. Вульгарный мышьяк!
      - Мышьяк здесь? Катю мышьяков отравили?
      - Ну, да. Только почему отравили? Может, сама отравилась? Не было несчастной любви у этой девицы?
      - Сама? - Глеб судорожно соображал: Катя была основательно пьяна. Могла за час с небольшим протрезветь? Может, и могла. Но где взяла горячую воду для кофе? Ни кипятильника, ни электрочайника в её комнате не было - он отметил это, когда искал. Из чего наливали кофе. Значит. Ей принесли кофе? Кто? Почему принесли? Она просила? Катя выходила из комнаты, чтобы попросить? Кто-то заглянул к ней и она попросила кофе? Все вопросы к "дорогому коллективу".
      - Теперь дело за дозировкой, - продолжал Вячеслав Васильевич. - Скажу завтра. А лучше бы девица сама сказала, кто ей удружил такой кофе или зачем себя обрекла на такую муку. Если в хорошие руки попадет и дозировка не бешеная - может, и пронесет. Молодая говоришь, и красивая? Да, красоту надо спасать!
      Глеб предупредил "дорогой коллектив", поредевший за неделю с небольшим на четырех человек, о предстоящей процедуре снятия отпечатков пальцев. Реакции не было. Даже Скил молчал, только курил непрерывно. Затем Глеб спросил:
      - Кто навещал Катю после того, как её оставили спящей?
      Все посмотрели друг на друга удивленно. За всех ответила Утя:
      - Ее бессмысленно было навещать. Раньше чем через два - три часа она не очухалась бы. я и такси на восемь заказала.
      - Тогда Катю отравили - мышьяком.
      Глеб даже не ожидал такой бурной реакции - в каждом будто взорвался какой-то снаряд, - им был безумный конвейер смерти, который прошел через их жизни. Их устоявшийся ритм занятий, событий, самого течения жизни. Этот новый кошмар их нервы уже не выдержали. Каждый кричал что-то, негодовал, требовал. И главное требование обращалось к нему, Глебу:
      - Да делайте же что-нибудь! Если не можете, призовите опытных сыщиков!
      Глеб покраснел, но молчал, давая возможность им разрядиться.
      Общий громкий гвалт перекрыл, как ни странно, почти шепотом вопрос Ути:
      - Мышьяком?
      - Вас удивляет, что в наши дни ещё травят мышьяком, когда теперь столько новых ядов? - сразу откликнулся Глеб.
      - Удивляет, что мышьяком - потому что я вчера его купила в нашем хозяйственном. Подождите! - крикнула Утя и бросилась в свою комнату. Через несколько секунд оттуда раздался даже не крик, а рев:
      - Идите сюда!
      Все окружили Утю, которая стояла у раскрытого шкафа в своей комнате. На второй полке валялся темно-коричневый флакончик с лаконичной надписью: "Яд". Флакончик был открыт, но не пуст, крышка валялась неподалеку.
      - ОН был полный и закрыт, и ещё в картонной коробочке.
      Картонная коробочка валялась неподалеку, на полу.
      Утя бешено вращала своими огромными глазищами, переводя их с одного лица на другое и, наконец, проговорила:
      - Так значит это моим мышьяком Катьку отравили?
      Глеб испугался нового приступа ревы и истерики, из которого Утю только недавно вывели и строго спросил:
      - Зачем вы купили мышьяк?
      - У нас в доме завелись мыши, а в мусопроводе даже крысы. Я пошла в хозяйственный и спросила, какое самое действенное от них средство. А пожилая такая тетка - продавщица говорит:
      - Знаете, все эти травленные зерна не помогают, я на даче пробовала. А нам недавно завезли небольшую партию мышьяка - наверно, из каких прежних остатков. Это уж точно поможет. Покупайте, девушка, пока все не раскупили.
      Я и купила. А вчера про него забыла, потому что надо было покупать продукты и делать салаты на поминки.
      - Кто знал, что вы купили мышьяк?
      - Да все. Я пришла и смеюсь - купила отраву по назначению: мышам мышьяк. В комнату заглянул Вячеслав Васильевич.
      - А я к вам собирался, - опередил его информацию Глеб. - У нас тут новости, пригласите, пожалуйста, дактилоскописта.
      Вячеслав Васильевич, быстро вернувшийся с дактилоскопистом, попросил Глеба выйти в коридор, пока тот обследовал бутылочку, коробку и возможные следы вокруг:
      - Я ведь к вам по его поручению и приходил, пока он там заканчивал. Ну, пошли в главную опочивальню. - Они вошли в Катину комнату. И Супернос сказал:
      - Ваш убийца - большой шельмец и наглости редкостной. Он ничего лучше не придумал, как в этой же чашке смочить губку и протереть ею все: чашку, тарелочку, поверхность стола. А губку попросту забросил в угол. Видимо, очень торопился, а воды в комнате не было и ничего другого, чем можно было бы убрать следы.