Эта книга содержит оригинальный текст рукописи, автор которой – участник описываемых в ней событий. Параллельно тексту рукописи публикуются дневники, имеющие непосредственное отношение к случившемуся. Отрывки из дневников вставлены в рукопись без каких бы то ни было изменений. Некоторые несовпадения при описании одних и тех же событий в текстах рукописи и дневников оставлены и не исправлены намеренно, чтобы донести до читателя непредвзятое, более полное и объемное представление о происшедшем.

Понял ОН, что не вечен, и расстроился…

Но продолжалось это недолго –

ОН быстро осознал, что происходит:

ОН изменялся, ОН таял, медленно,

настолько медленно, что трудно  заметить.

Но ОН заметил:

ЕГО уничтожало Время;

«Что ж, – подумал ОН,

– Время было, Время есть,

Времени больше не будет…»

И ОН изменил себя так,

что вместил Время.

Теперь Время было внутри НЕГО,

ОН сам стал Временем,

оставаясь собой.

Для этого пришлось изменить

Законы и Числа.

Пришлось создать внутри себя НЕЧТО,

НЕЧТО, что изменялось бы под действием

Времени, оставляя тем самым

Его – неизменность, вечность и покой.

ОН уснул…

НЕОН не хотел быть вечным,

ОН хотел изменяться,

ОН любил игры со Временем.

Радость изменения привлекала ЕГО

больше, чем угрюмая вечность,

но ОН не мог бороться с самим собой,

ОН вообще не умел бороться.

ОН заглянул в себя:

НЕЧТО бурлило и начинало быть;

Время загоралось и гасло,

распадаясь на миллионы маленьких  искрящихся огней…

Огненные змейки вспыхивали,

извивались, закручивались, замыкаясь  сами на себя;

Время, как безумная змея, кусало свой хвост.

ОН с интересом наблюдал за движением

внутри себя – происходящее завораживало

и манило, сознание расширялось

и вмещало

границы,

И ОН почувствовал, что падает,

падает в себя, подставляя себя Времени:

Новая игра,

Новый мир,

Новая Вселенная.

ОН проснулся.

Что-то внутри его оторвалось

и падало…

_{Глава 1}

«…Нужно это убить. Убить в себе себя. А что останется? Останется человеческая природа. И я стану, как все. Я буду просто жить. И радоваться жизни. Зачем? И как это осуществить, если знаю, что жизни нет, что жизнь – это иллюзия, сплошь фантазия человеческого сознания. Нет ничего более несуществующего, чем жизнь. Ну и что? Жизнь – это этап, ступень, игра. Без нее нет пути дальше. Надо себя заставить. Сколько вокруг счастья. Сколько сознаний радуется. Они радуются всему. Неужели у меня не получится? У меня есть сын – чисто человеческое приобретение. Наверное, я его люблю. Любовь. Надо влюбиться в мужчину. Чтобы боль в затылке и дышать нечем. Легко сказать! Я даже не знаю, как это бывает. Но я ведь много чего люблю. По аналогии, и вперед. Так что же я люблю? Или не люблю?

Люблю море, океан, горы, сосны, эвкалипты, мокрый песок. Не люблю неряшливость, фанатизм, самодовольство, категоричность. Люблю летать, плавать, ходить босиком, слушать шум дождя и океана. Не люблю, когда давят, кричат, унижают и обижают слабых. Люблю самолеты, корабли, скрипку, сноуборд, снег хлопьями, влажный морской воздух, запах кофе, имбиря и апельсинов. Не люблю толпу, пробки, грязь, серость, кислые подмышки, жеманную, еле внятную, липкую, искаженную ошибками речь. Люблю, когда мне дуют в уши, наглые огни городов, завороженность сердца, удивление души. Не люблю, когда в воображении заводятся гниды, не люблю искусственные цветы и искусственных людей. Боюсь химического процесса, который начинается в моей душе от созерцания того, что я не люблю. Не боюсь остаться одной и быть отвергнутой ради кого-то другого, не боюсь покинуть все то, что мне суждено оставить. Стоп. Достаточно. Последнее уже совсем лишнее. Человеческого во мне вполне хватает. Для начала. Вперед!». Она захлопнула ноутбук.

С грустью проводив глазами последнюю отъезжающую от гостиницы машину, обвешанную цветастыми лыжными чехлами, она отошла от окна и плюхнулась на кровать.

«Крысы бегут с корабля».

Непогода, нескончаемый снег и свирепый ветер гнали отважных горнолыжников, сноубордистов и всех тех, кто с ними, в аэропорт. Впрочем отважные как раз и остались…

Она закрыла глаза и попыталась прочувствовать, как долго еще продлится ураган, практически уничтоживший на прошлой неделе верхнюю станцию «канатки». Не прочувствовала. Хотя если самолеты уже начали летать, то, наверное, скоро.

Запрыгал на комоде, пронзенный виброзвонком в искусственное сердце, мобильный телефон. Лицо расползлось в удовлетворенной улыбке. Звонил он. На экране, над строкой с определившимся номером замелькало расколотое пополам сердечко.

Она познакомилась с ним в Интернете, никогда не видела в лицо и набирала его номер, только когда наваливалась скука и тоска. Не чаще. На этот раз она вспомнила о нем, когда началась эта снежная буря. Он проникся, вошел в положение и теперь звонил ей каждый день, пытаясь развлечь и поддержать. Они болтали часами, ни о чем, платя за удовольствие условными единицами, методично списываемыми с их телефонных счетов. Вчера купила в баре бутылку коньяка и выпила ее в «прямом эфире». То, что он на своем конце пил какую-то водку или настойку, не испортило праздника. Для нее он был голосом. Просто голосом. И только голосом. Низким, приятным и спокойным. Пусть озвучивал этот голос не всегда то, что хотелось слышать, нравился он ей все больше и больше. И все чаще и чаще представляла она себе того, кто этим голосом обладает, пробуждая неокрепшее еще желание с ним встретиться. Сразу после знакомства в сети они пытались пересечься в кофейне, но по каким-то причинам эта встреча откладывалась и переносилась, вероятно, потому, что не хватало сильного желания. Она решила, что мужчин у нее и без того – более чем достаточно, а просто голоса в ее жизни еще не было. Очень даже романтично. Иметь такой голос. Что думал он – неизвестно, в любом случае на встрече он тоже особо не настаивал. Так и тянулось – вяло. Зато теперь оживилось – спасибо буре.

Она нажала на кнопку вызова:

– Алло, добрый день…

И понеслось… Условные единицы запрыгали, падая в чей-то невидимый карман. Душа расцвела. Снег и ураган отступили перед превосходящими по силе потоками сознания.

– Буря, снег, метель. Никакого просвета. Подъемники стоят, вертолет не взлетает. Конец света. Чтобы понять, на каком я свете, сегодня с утра пошла в гору ногами. Одна. Представляешь? Ветер отодрал не только одежду от тела, но и кожу от костей. Свет, безусловно, еще этот, но теперь я без кожи. Хочешь взглянуть?

Он, видимо, хотел.

Она продолжала:

– Самые последние из самых прозорливых только что зачехлили все, что можно было зачехлить, и рванули в аэропорт. Остались, наверно, только братья Ардо. Шутка. Сейчас пойду смотреть, кто еще остался.

В дверь стучали. В дверь уже не стучали. В нее вошли.

– Извини, Кирилл, тут ко мне пришли. Я тебе попозже перезвоню. Целую.

– Опять затяжная беседа с далеким другом? – Давид сел в кресло, вытянув ноги, Данил остался стоять в дверях. – Что это за телефонная любовь-морковь такая?

Несмотря на то, что братья-близнецы были похожи, как два передних колеса ее «Audi», – различала она их безошибочно, даже тогда, когда они хотели ее разыграть. Братья владели в этих местах практически всем, в том числе и гостиницей, в которой она жила, а в свободное от производственных проблем время катались на досках. Очень хорошо катались. Лет пять назад они сумели взять в аренду эмчээсовский вертолет, и теперь любители экстрима могли добираться до склонов, на которые не ступала еще нога человека, и прокладывать свой собственный путь по высокогорью. От иностранцев отбоя не было. В Альпах подобное развлечение стоило на порядок дороже и только при предъявлении лицензии. Здесь – плати деньги и лети. Если не боишься. Она не платила. Она была своя. Знала братьев Арно с детства и верила им, как себе, может быть, даже больше.

– Ну, и что у нас плохого? – она села на кровати.

– Да, брось ты, Кира, все хорошо. – Давид обнял ее за плечо. – Посмотри в окошко. Огромные белые мухи. Разве они не замечательные? Ветер поет. Слышишь? Для тебя поет. Как выводит! Для тебя когда-нибудь пел ветер?

– Это он для вас поет. А я кататься хочу. В тишине. Нам в Москву скоро. Между прочим, каникулы уже кончились. Апрелю в школу пора.

– Твоему Апрелю можно вообще не учиться. У него голова, как моих три. А потом, при чем тут Апрель? Посадим его на самолет, как обычно, и пусть себе учится. А мы завтра летим на нашей стрекозе на южный склон. Синоптики дали отмашку. Готовься.

– Ура! А разве кроме нас кто-нибудь остался?

– Больше целого. – Данил подошел к окну. – Послезавтра будет солнце. Ликуйте!

После ликования, которое закончилось глубоко за полночь, Кира долго не могла уснуть. Решив особо не упорствовать, она открыла ноутбук и стала печатать.

«3 апреля. Слишком уж это хорошо, чтобы быть… С первого раза нарвалась сразу на то, что надо. Или не надо? С чего это я решила? Чувствую. А я и должна была нарваться на него с первого раза. Иначе никак. Зачем же тогда упражнялась я всю жизнь с мыслеформами, чтобы получить его со второго. Теперь главное понять, почему именно он. Что в нем такого, что поможет мне или спасет меня? Он идет вверх. Или нет, он, похоже, никуда не идет. Это уже хорошо. Он играет. Хочет скрыть свою суть. Хочет быть выше ограничений, которые накладываются другими. Хочет казаться все время разным, непредсказуемым, раскрепощенным, свободным. Иногда, пожалуй, слишком увлекается. Впрочем, он неплохо вжился в свою роль, но это только роль, и внутри у него все по-другому. Часто не уверен в себе, боится получить отказ в любой форме, даже по телефону. Поэтому заранее готов его получить, тем самым ограждая себя от различного рода переживаний. Хочет быть свободным от желаний…»

Через неделю, когда вовсю светило солнце и в гостиницу с новой силой хлынули отчаянные сноубордисты, горнолыжники и те, кто с ними, Кирин номер обчистили, освободив ее от камеры, фотоаппарата и ноутбука, не считая того, что взяли по мелочи. Перед тем, как это случилось, в ее ноутбуке появилось еще несколько записей.

«5 апреля. Вчера, несмотря на жуткий снег, взлетели. Летчик сказал, что наверху чисто. Ждите! Игорь ныл всю дорогу. Николас тоже мучился, но виду не показывал. Как истинный американец, повесил на себя еще одну пищалку. Да хоть обвешайся! При такой видимости и ветре – одно неверное движение, и никакие пищалки не помогут. Ну, если только труп побыстрее найдут… Дэвид с Фридом вообще остались в вертолете. У одного, видите ли, крепление ослабло, второй даже объясняться не стал… Их право. Чего летели? В итоге спускались сначала впятером. Давид, как всегда, ринулся вперед, потом мы с Данилом, за нами Игорь с Николасом. На „точке“ – двое последних остались ждать вертолет. Данил немного повредил кисть, но нас с Давидом одних не оставил. Давид опять взялся за старое. Говорит, что это он вызвал эту бурю. Не может успокоиться. Пару раз пытался меня подсечь, осторожно, правда, чтоб никто не догадался. Зачем? Ну, навернусь я опять. Понравилось у койки моей сидеть? Впрочем, сидеть уже, вероятно, необходимости не будет… На „Чайке“ отдыхали минут двадцать. Забинтовали Данилу кисть. У меня безумно разболелась спина. Давид молчал и лупоглазился. Мы с Данилом болтали о Кирилле. Данил не верит, что я его ни разу не видела, и вообще не верит, что я могу так нежно к кому-то относиться. Я сама не верю. Но факт. Данил говорит: попроси его приехать. Приедет – значит судьба, если нет, говорит, мы с Давидиком судьбу тебе здесь подыщем. Ту судьбу, от которой не уйдешь. И смеется. Давид резко вскочил и ринулся вниз, практически в пропасть. Ну и мы за ним…

Вечером писательница Фаина пригласила нас с братьями Арно на ужин. Читала нам что-то, даже пела. Арно внимали, хоть и начали изрядно уставать от ее болтовни. Я тоже старалась, как могла, изображать участие. Получилось хреново. Налегала на виски. Так что можно было все списать на невменяемость. Во время ужина позвонил он. Я вышла, вернулась минут через сорок. И опять услышала о своей неземной любви. Фаина, уже изрядно подпитая, требовала предъявить предмет моей страсти… Давид проводил даму к себе и быстро вернулся. Данил тем временем погрузился в воспоминания десятилетней давности, когда мы втроем занимались любовью. Юбилей, говорит, надо отметить, а при сложившихся между нами отношениях это настолько естественно, что вообще не подлежит обсуждению… Я сделала вид, что не услышала или не поняла. В общем, пропустила мимо ушей. Он сделал вид, что ничего не говорил, и повторять не стал».

«7 апреля. В нем есть что-то, что притягивает. Меня! – Бред! Меня ничто уже не может притянуть. Он не такой, как я, но я чувствую, что он очень близок мне. Какой он? Лучше не знать. Да продлится эйфория! Может, все-таки попробовать с ним встретиться? – Зачем? Я ведь падаю».

«11 апреля. Он сам не знает, что у него внутри. Вот его и колбасит. От саморазвития. А все уже развито. Нужно только заглянуть в себя».

«12 апреля. Падаю все неувереннее. Все-таки я с ним увижусь. Я чувствую – он мой. Кожей. Прилечу, и сразу с ним встречусь. Ачтобы не передумать, попрошу его забрать меня из аэропорта».

Кроме комнаты Киры обокрали еще несколько номеров. Воров усиленно искали, но не нашли. Как обычно. Пропажа Киру не очень расстроила. Жаль было ноутбук. Она иногда выходила с его помощью в Интернет. Впрочем, все равно уже скоро уезжать. Давид предложил свои услуги по покупке билетов на самолет. Просил Киру не волноваться – он съездит в город и все устроит.

События, происшедшие впоследствии, насаживались на нить времени, словно безумные бусы, цепляя друг друга и временами кусаясь.

На обратном пути в гостиницу, на перевале, Данил не справился с управлением на скользкой дороге, машина пролетела по камням больше двадцати метров и повисла над пропастью. Данил выжил, но лежал теперь без сознания в единственной городской клинике. Клиника, правда, в результате этого чудесным образом преобразилась. Появились вазы с цветами, новые занавески и тупые охранники. Озабоченные врачи и перепуганные медсестры только и говорили о том, что у них лежит Ардо, собственной персоной. Кира с Давидом отвезли Апреля в аэропорт, посадили в самолет и пожелали пятерок. Кира пообещала прилететь, как только Данилу станет лучше. Апрель помахал рукой любимой мамочке, подмигнул Давиду и скрылся за турникетом.

Дни тянулись угрюмой вереницей. Давид помрачнел и, казалось, злился, развлекаясь по вечерам обслуживанием туристов. Стоя за барной стойкой и время от времени делая попытки привлечь к этой работе Киру, он ссылался на отсутствие Данила и наплыв постояльцев. В горы Кира поднималась теперь в основном со своими друзьями, налетевшими с разных концов света на хорошую погоду и безумное солнце. Давид иногда присоединялся к их шумной и пестрой компании, но чувствовал себя в ней, похоже, неуютно. Или делал вид, что ему неуютно. Раз в несколько дней он и Кира уезжали в город навестить все еще не пришедшего в сознание Данила. После этого они обычно заезжали в гости к семье Ардо, состоящей, как оказалось, из тридцати двух человек, включая стариков и детей, и занимавшей огромный, окруженный старым парком особняк на окраине. Киру прошибал леденящий холод, когда она проходила сквозь строй разновозрастной толпы Ардо, которую объединяло чувство сострадания к старшему (Данил обладал контрольным пакетом акций семьи, будучи первенцем, тогда как Давид задержался в утробе на двадцать минут и передал тем самым все права в тогда еще не окрепшие руки первого вырвавшегося на свет отпрыска Ардо) и чувство ненависти к якобы виновнице случившегося, то есть к Кире. Они угрожающе шептались на непонятном Кире языке, разглядывали ее и показывали на нее пальцами. Давид, правда, пресекал подобное выражение противоречивых чувств, переполняющих его многочисленных родственников, но как-то нехотя и неуверенно. В свою очередь, увидев их вблизи, Кира мгновенно потеряла к ним всякое сострадание.

В один из таких приездов она была приглашена в кабинет отца, где ее встретил хозяин дома с супругой. Родителям Ардо на первый взгляд можно было дать не больше шестидесяти, да и то с натяжкой. Выглядели они бодро и свежо, несмотря на скорбный вид. Мать сидела в кресле, облаченная в длинное черное платье; на ногах – туфли из змеиной кожи неопределенного цвета на высоком каблуке, в худой руке – мундштук с папиросой. Она курила. Из глубины ее скорби веяло холодом и тяжелой, пока еще не вышедшей на поверхность и незаметной окружающим болезнью. Незаметной всем, кроме Киры. Рядом с тяжелым, угрожающе огромным дубовым столом стоял одетый в черное отец и как будто не решался сесть в агрессивно настроенное, внушительных размеров кресло. Казалось, оно раскрыло пасть из красного бархата обивки и ждет свою очередную жертву, чтобы поглотить ее мякоть и кости в своем мощном дубовом желудке. Черный человек, однако, спокойно сел в кресло, которое не только не сожрало его в ту же минуту, но даже как-то виновато скрипнуло и сжалось под тяжестью своего хозяина. Черные глаза сверлили Кирину неосведомленность, черные мысли повисли в воздухе тяжелой паутиной. Когда тишина готова было взорваться, человек жестом пригласил Киру сесть в соседнее, изящное, приветливое кресло, видимо, с большой неохотой стоящее рядом с уже укрощенным столом. Кира, не раздумывая, села, стараясь выглядеть как можно непринужденнее.

Потом, после разговора, Кира долго убеждала себя, что это был сон. Родители Ардо в здравом уме и твердой памяти предложили подписать Кире составленный на трех языках и по всей форме брачный договор, по которому она становилась женой Данила со всеми вытекающими последствиями. А поскольку Данил оставался все еще без сознания, и не было причин считать, что это состояние в ближайшее время изменится, последствия были таковы: пока Данил не в состоянии исполнять супружеские и прочие обязанности, по известным и не подлежащим сомнению причинам, Давид в полной мере будет замещать брата.

– Насколько я понимаю, – сказал черный человек, не сводя с Киры своих черных глаз, – ваши нежные отношения позволяют все это устроить. Если я правильно информирован, вы все трое – более чем дружны.

– Были более чем дружны. А теперь мы просто дружны, – попыталась вставить Кира, но была проигнорирована.

– Ты ученая, – как будто не услышав Кириного замечания, продолжал черный человек, – шустрая и вполне воспитанная девушка, чтобы понять меня правильно, и пока Данил не с нами, можешь достойно заменить его по многим вопросам. Сейчас очень трудно найти надежного человека…

Он перевел взгляд на жену. Она одобрительно кивнула. Черный человек зашелестел бумагами и начал зачитывать Кире имеющие, по его мнению, первостепенное значение пункты договора. Кира пыталась не дать охватившей растерянности проступить пятнами на ее лице. Согласно договору, дети, рожденные от Давида, признаются Данилом своими собственными и обладают такими же наследственными правами, как и родные (если таковые, конечно, появятся). Кроме того, уже имеющийся сын Киры Апрель усыновляется и также имеет равные с другими права. На этом месте черный человек великодушно посмотрел на Киру. Далее подробнейшим образом описывалось Кирино наследство. Но она уже не слушала. Она думала о причинах, побудивших этих черных людей предлагать ей подобное, но ничего не придумала.

– Спасибо, конечно, – сказала она вежливо и сдержанно, когда вновь нависшая тишина прервала ее тяжелое раздумье – но замужество не входит в мои планы.

Черный человек чуть-чуть привстал, какая-то фраза, казалось, готова была слететь с его губ, но черная женщина, будто в невидимом искусном змеином прыжке, опередила его и спокойно произнесла.

– А вы все же подумайте. Мы подождем…

Для меня эта история началась 13 апреля 2004 года. Нет, началась она раньше, но то, каким образом она потом развивалась, связано у меня с этим днем. Война дала о себе знать именно 13 апреля. Хотя я этого еще не понимал. В тот день мне пришло письмо, которому я не придал особого значения.

Сообщение было от некой Tananos.

«Я тень. Сам понимаешь. Очень временная штука. И изменчивая. Но самое плохое, что «тень». Пообщаемся?»

Я, естественно, подумал, что какая-то девушка хочет со мной познакомиться, дело житейское. Почему бы мне, одинокому мужчине, не помочь красивой девушке? У девушки проблемы в жизни, пообщаться не с кем, не вопрос – можно и пообщаться. За пять минут я написал ответное письмо:

«Доброго вечера, тень.

Да, понимаю. Вокруг враги. Мы окружены, как говорил старик Хемингуэй. В тебя стреляли, попали, ты погибла. Теперь ты тень. Но бывает и наоборот, редко, но бывает, история знает такие случаи. Когда тень превращается в улыбающееся существо. Возможно, не все потеряно. Хотя нет, потеряно все и с самого начала. Мы обречены. Мы смертны и этому нет альтернативы. Можно спешить жить, можно лентяйничать – разницы нет. Можно любить безумно и быть любимым, можно прожить всю жизнь в поисках и не найти – суть одна. Поэтому выбор за нами, раз разницы не существует, быть счастливым или нет, радоваться разной чепухе или грустить по такой же чепухе. Я небольшой специалист в эпистолярном жанре. Мне проще разговаривать по телефону. Мой – 9597530. Будет желание, звони в любое время. Кирилл».

Девушка мне не ответила, и через несколько дней я забыл о письме.

Я много времени проводил в телефонных разговорах с Кирой. Вообще, у меня очень мало свободного времени. Я владелец маленькой компании, которая забирает меня всего, причиняет массу хлопот, принося при этом минимальный доход. Кроме того, у меня множество увлечений, съедающих время, которого и без того нет. Так что обычно мы болтали по телефону, когда я ехал с работы домой, или ночью. Мы познакомились с Кирой прошлой осенью в Интернете. Кира в то время лежала в больнице. Ей оперировали спину. Начали с переписки, позже перешли на телефонные звонки. Наши разговоры были то частыми и продолжительными, то затихали на несколько дней, а бывало, и недель. Болтали мы обо всем подряд. В основном ни о чем, о всяких пустяках, и это было приятно. Иногда Кира вдруг начинала обсуждать со мной разные философские штучки. С одной стороны – ненавязчиво, а с другой – как-то очень твердо, как будто пересказывала уроки математики отстающему ученику. К рассказам Киры я никак не относился, в том смысле, что не имея никаких собственных убеждений, я просто слушал, просто думал об услышанном, стоя в московских пробках по дороге из офиса. Без эмоциональной нагрузки. Так размышляют о головоломке, которую нашли в старой книге на чердаке.

Сейчас Кира осела где-то высоко в горах, а по причине непогоды, вероятно, или вследствие чего-то там еще звонила мне почти каждый день. К тому же у нее украли ноутбук, который, как я понимал, был ее любимым развлечением, она все время что-то писала – рассказы, заметки. Я не очень понимал, где она находится, но то, что украли ноутбук, мне сразу как-то не понравилось. Сидя в машине, я старался понять, кто это мог утащить ноутбук в затерянном высоко в горах отеле, где все друг друга знают, да еще и отрезанном от цивилизации непогодой. Я ничего не придумал, но эта незаконченная мысль, как незакрытая программа в компьютере, так и осталась у меня в голове.

Происходящие с Кирой события словно соревновались по своей абсурдности: один из ее друзей поехал за билетами на самолет для Киры и ее сына и упал на машине в пропасть; он не погиб, но лежал в коме в больнице. Его родители почему-то решили, что теперь Кира должна выйти за него замуж, а поскольку он в коме, то мужем ей пока будет его брат-близнец. Сидя утром в машине, я размышлял, что это: то ли Кира свихнулась там в своих горах от тоски и одиночества или, может, от недостатка кислорода, и поэтому несет полный бред, то ли вокруг творится что-то мне непонятное, а Кира почему-то находится в центре этих странных событий. Ник какому выводу я не пришел, ни один из вариантов меня не пугал. Просто было интересно.

Когда обессилившая после дневного катания, а теперь блаженно развалившаяся на гостиничной кровати Кира рассказывала о случившемся Кириллу, ей было смешно, а Кириллу грустно.

– Я, конечно, не знаю ситуации и не вправе тебе советовать, – говорил он. – Но если ты в самом деле не собираешься замуж за этих одноликих братьев, тебе, наверное, самое время задуматься об отъезде. Я с удовольствием тебя встречу. Хочешь?

– Хочу. Неужели ты думаешь, что это все серьезно?

– Я ничего такого не думаю, но, по-любому, играть в игры с жителями гор не советовал бы. Тем более в такие, правил которых ты не знаешь, да и правил-то, скорее всего, никаких нет. Я ничего не имею против горцев, и готов признать, что они вполне достойные члены общества, но существуют они по каким-то своим, нам неведомым и непонятным законам, и мне кажется, тебе не стоит в эти законы вникать. Так что делай ноги, то есть бери билет на самолет и лети прямо в мои объятия.

– Я подумаю…

– Только, пожалуйста, не увлекайся этим процессом, в смысле, думаньем. Вредно это. Истощает. И ум, и тело. Кроме того, как мне видится, времени на раздумье у тебя, собственно, не очень-то и много.

– А вот пугать меня не надо.

– И не думал тебя пугать, тем более, по-моему, пугать тебя бесполезно. Ты упертая. Как решишь, так ибудет.

– Да я в общем, уже сама давно хочу в Москву, но вроде как-то неудобно… Данил все еще очень плох.

– Неудобно спать на гвоздях. Насколько я понимаю, ты почти месяц сострадаешь семье покалеченного. По-моему, уже достаточно, в том случае, если, конечно, нет ничего личного.

– Личного нет… – в непонятном раздумье произнесла Кира. – Завтра, когда поедем в город к Данилу, куплю билет. Решено.

Сказано – сделано. На следующий день после посещения безжизненного тела первенца Арно, Кира, сославшись на то, что ей необходимо кое-что купить, пополнить телефонный счет и проч., рассталась с Давидом, условившись встретиться с ним через два с половиной часа на центральной площади.

– А я пока навещу своих и сгоняю в банк, – сказал Давид, высаживая ее у единственного торгового центра города.

– Пока. – Она поцеловала его в щеку.

– Не опаздывай.

Авиакассы находились недалеко. Но время их работы привело Киру в ужас, смешанный с восторгом – восторгом перед жителями города, которых устраивает, что билет на самолет можно купить два раза в неделю, и только с двух до пяти. Вздох облегчения вырвался у Киры, когда она подсчитала, что касса откроется через сорок минут. «Повезло. Завтра я бы осталась ни с чем». Она направилась в торговый центр. Купила там зубную щетку, защитный крем, две пары носков и гель для душа. Узнала, где можно оплатить телефон, и через несколько минут стояла, томимая ожиданием, у авиакасс. Та, что продавала билеты, появилась в полтретьего, когда Кира, чтобы удержать себя в руках, уже спасалась аутотренингом и ходила взад и вперед по узкой дорожке напротив здания касс.

«…Я смотрю на людей, суетящихся вокруг меня, куда-то спешащих, пьющих, едящих, целующихся. Они становятся мыслями, которые в это мгновение проплывают перед моим внутренним взором. Они не оказывают на меня никакого влияния. Я сама по себе, они сами по себе. Мысли – это люди, на несколько мгновений появляющиеся передо мной, чтобы потом навсегда исчезнуть. Они пройдут мимо, если не хватать их за руки. Я иду своей дорогой, они своей. Я иду легко и свободно, мое сознание свободно, как свободен мой путь. Ибо мое сознание – это мой путь, а мой путь – мое сознание. Я ощущаю свою внутреннюю свободу. Никто и ничто не может остановить меня на моем пути, ведь мой путь свободен, сознание мое свободно. Оно пусто».

Сознание Киры действительно опустело. По крайней мере, когда пришла кассирша, она была абсолютно спокойна, и не стала задавать никаких провокационных вопросов с претензией или упреком, чем, судя по всему, безгранично расположила к себе грузную черную кассиршу. Вдруг, с ужасом поняв, что паспорт остался в гостинице, Кира стала объяснять ей ситуацию, на что кассирша, с трудом вспоминая русские слова, прокудахтала:

– Если помните данные, говорите. «Оказывается, везде есть свои плюсы – билеты продают редко, но зато всем, – думала Кира, диктуя паспортные данные. – Сегодня, безусловно, мой день. Впрочем, еще не вечер».

Вечер тоже оказался ее. Она договорилась с шофером, который повезет ее в аэропорт, поужинала с Давидом и Фаиной, потанцевала со старыми московскими друзьями, праздновавшими свою «отходную», а потом полночи разговаривала по телефону с Кириллом, пересказывая ему в подробностях и не по одному разу события прошедшего дня. Похоже, он несколько раз засыпал под звуки ее возбужденного бормотания, но виду не подал и застукан не был.

– Хорошо, Кирок, я все понял, – наконец подытожил он. – Послезавтра я тебя встречаю. В шесть. В Шереметьево.

Она принялась было рассказывать ему, как ее узнать и в чем она будет одета, но в ответ услышала:

– Мы еще не раз созвонимся, и ты мне все объяснишь. Спокойной ночи.

Видимо, желание спать перебило все остальные. Впрочем, для трех часов ночи это было вполне естественно.

– Спокойной ночи! – сказала Кира и тут же уснула.

На следующий день Кира совершила, как говорят горнолыжники, свой заключительный спуск и провела свой заключительный день (слово «последний» в горах не приветствуется по понятным причинам) в хлопотах и в предвкушении новой встречи. Некоторое возбуждение охватило Киру за заключительным ужином с Давидом. Она не сказала ему, что улетает, и сейчас почувствовала угрызения совести. Вдруг они с Кириллом ошиблись в своих умозаключениях, и Давид питает к ней, как и раньше, нежные и чистые чувства, главное чистые.