ОСТРОВ МАЛЬПЕЛО

В первые девять дней я определял пройденное расстояние приблизительно. Каждый вечер я наносил на карту предполагаемое местонахождение яхты и радовался, что отплыл уже так далеко. Вода под килем двигалась со скоростью не менее семи узлов, и, по моим расчетам, «Язычник» приближался к Галапагосу. Но так ли это было в действительности? Меня терзали сомнения. Еще в Панаме кто-то предупредил меня: «Не вздумайте полагаться на счисление при подходе к Галапагосу – это равносильно самоубийству». Первая же попытка определиться с помощью секстана привела меня в замешательство.

Дело это оказалось хлопотливым и неприятным. Весь день я провозился, измеряя угол между горизонтом и солнцем, упорно убегавшим от меня, и стараясь разбираться во множестве сомнительных цифр, полученных в результате обсерваций. Поздно вечером после долгих вычислений я, наконец, пришел к выводу, что нахожусь на суше, где-то посреди Панамы. Пришлось отложить работу до утра.

В последующие два дня я получил новые координаты – но какие это были координаты! Сколько ни проверял я свои расчеты, результат был один: яхта находилась всего в 350 милях от берегов Панамы. Взглянув на карту, я увидел, что где-то рядом должна быть одинокая голая скала, носящая название остров Мальпело. Я отказывался верить секстану, так как, по прежним моим расчетам, должен был находиться уже в девятистах милях от Панамы.

Наутро я еще раз проверил все расчеты. Но снова и снова получалось, что яхта находится где-то близ Мальпело. Тогда я залез на мачту и внимательно осмотрел горизонт. Со всех сторон меня окружал безбрежный простор океана. Лишь на юго-западе маячила туманная дымка.

Над водой летали птицы, и я уверился, что земля близко. Но этого не могло быть: ведь до Галапагосских островов еще сутки пути… неужели это действительно Мальпело? К полудню показались очертания суши. Далеко впереди, милях в десяти от судна, поднимался из океана скалистый, пустынный островок.

Эта встреча с островком, затерянным в беспредельном океанском просторе, показалась мне настоящим чудом. Одиннадцать дней провел я в открытом океане и лишь однажды увидел далекий пароходный дымок. Но вот расчеты и вычисления на маленьком листке бумаги сказали мне, ято впереди должна показаться земля… и она действительно показалась. Передо мной была одинокая скала, о подножие которой с плеском разбивались волны.

Я почувствовал облегчение. Навигация вдруг показалась мне детской забавой, от неуверенности не осталось и следа, все стало простым и ясным, а ведь прежде, в течение стольких лет, я трепетал при одной мысли о кораблевождении.

До того как я стал владельцем яхты, мне казалось, что провести ореховую скорлупку от одного края таза с водой к другому можно, лишь хорошо усвоив дифференциальное исчисление. Начитавшись учебников, я тщетно пытался разобраться в туманных дебрях науки о мореплавании. Так обстояло дело, когда я впервые ступил на борт «Язычника». Я рвался в открытое море, но меня терзала засевшая где-то в глубине души мысль о полном моем невежестве в навигации.

Хуже всего было то, что за две недели, пока яхта стояла в порту, у меня не было свободного времени, чтобы заняться мореходным делом. Я столь глубоко почитал таинства этой науки, что не хотел выходить в плавание с теми скудными крохами знаний, которыми располагал. Ведь я умел определять курс лишь визуально. Но выбора у меня не было. Времени оставалось мало. Я должен был проплыть Тихий океан прежде, чем в Коралловом и Тасмановом морях начнется период штормов. Нечего было и думать о том, чтобы уделить недели две изучению навигации в морской школе. Обстоятельства требовали немедленного отплытия.

В день отплытия на борту моей яхты имелись следующие навигационные приспособления: секстан, подаренный мне капитаном Бэверштоком из Бальбоа; точные и надежные карманные часы; дешевый компас, приобретенный вместе с яхтой; ручной лот. Кроме того, у меня была книга Баудича, которую мне дали перед отплытием, хотя мне она была ни к чему, и я воспользовался ею только один раз, чтобы разжечь примус; книга Уорвика Томпкинса «Плавание в открытом море», стоившая полтора доллара и сослужившая мне бесценную службу; бюллетень гидрографического ведомства № 211 за девяносто центов; маленький картонный транспортир за десять центов; шестидюймовая линейка за десять центов; подробные карты островов, расположенных на пути моего плавания, за четыре доллара; лоция и описание маяков и сигнальных огней для вод, по которым мне предстояло плыть, за два доллара тридцать центов.

Когда кто-нибудь из моих читателей захочет предпринять морское путешествие, пусть приобретет то, что здесь перечислено, и спокойно поднимет паруса. Если через десять дней он не научится определять свое местонахождение, пусть возвращается назад и плавает у берегов, ибо ему никогда не стать настоящим моряком. Всякий здравомыслящий человек, который способен видеть солнце и горизонт, легко справится с этими инструментами даже в кругосветном плавании.

Мальпело не представлял для меня ни малейшего интереса, так как я совершал отнюдь не туристскую прогулку. Но даже будь я туристом, этот остров меня бы не прельстил. Он так отполирован ветрами, дождями и океаном, что на нем не может удержаться даже помет птиц, которых здесь так много. У основания острова торчат острые зубчатые скалы. Вид у него угрюмый и неприветливый. Увидев его, я обрадовался, что подтвердились мои навигационные расчеты, но в то же время разочаровался, узнав, что за одиннадцать дней яхта прошла всего триста пятьдесят миль.

Такую медлительность я объяснил своей неопытностью и неблагоприятной погодой. К тому же я не имел представления о скорости и направлении течений в этом районе. Но основной причиной неудачи было отсутствие мотора. С ним я за какой-нибудь час мог бы выйти из зоны штиля.

До наступления ночи я благополучно миновал остров и взял курс на юг. Но вскоре ветер упал. Убрав грот, чтобы не слышать, как он без толку полощется на мачте, я спустился в каюту и лег спать. Утром тридцатого июня я обнаружил, что за ночь течение отнесло меня к северо-востоку от Мальпело. По-прежнему был штиль, и я забросил удочку с палубы, чтобы как-нибудь скоротать время до тех пор, пока свежий ветер не погонит меня во второй раз мимо острова Мальпело.

Перед полуднем поднялся ветерок. Я держал курс на запад, пока не миновал Мальпело, потом резко повернул на юг, к экватору. Весь день «Язычник» плыл, подгоняемый попутным ветром, и Мальпело остался далеко позади. Ветер крепчал, я взял все рифы и приготовился убрать паруса. Опасаясь фронтального шквала, я спустил грот и лег на ночь в дрейф. Прежде чем спуститься вниз, я бросил прощальный взгляд на Мальпело, надеясь, что вижу его в последний раз.

На рассвете я проснулся оттого, что дождь непрерывно барабанил по крыше каюты. Стояла отвратительная погода. Видимости совсем не было, дул резкий ветер, море клокотало и бурлило. Весь день не рассеивались сумерки. Даже вездесущие морские птицы куда-то скрылись. Я не рискнул поднять ни клочка парусины и вернулся в каюту.

Хотя я и не мог видеть проклятый остров, но знал, что он где-то рядом. Вот уже три дня «Язычник» кружился около него, и я постепенно примирился со своей беспомощностью перед лицом погоды. До полудня все оставалось по-прежнему, только раз я услышал с правого борта плеск волн. Сперва я подумал, что рядом какое-то судно. Но сирена молчала. Вскоре я понял, что шторм снова отнес меня к Мальпело.

Поздно ночью ветер стих. Я вылез из теплого спального мешка и вышел на палубу. В просветах между тучами мерцали звезды, по морю тяжело катились высокие валы, стояла гнетущая духота, как всегда бывает при перемене погоды. Я решил, что можно поставить паруса, взяв рифы, и поднял грот. Через несколько часов я в третий раз миновал Мальпело, казавшийся серым в предрассветной мгле.

Солнце медленно поднималось над горизонтом, ветер усиливался. К полудню я взял последние рифы и убрал кливер. Потом ветер переменился – теперь он дул с юго-востока. С юга надвигалась сильная зыбь, вскоре ветер и океан вступили в ожесточенную схватку. «Язычника» швыряло во все стороны. Низкая облачность скрыла от меня остров. С наступлением ночи я снова лег в дрейф.

Котята с трудом ковыляли по каюте, страдая морской болезнью. Я прижал к себе их поникшие тельца, чтобы они согрелись и почувствовали, что в беде у них есть друг.

Ветер постепенно принял своз обычное направление, волнение усиливалось. Сквозь завывание ветра в снастях и громкий шум моря я снова услышал грохот волн, разбивавшихся о берег Мальпело.

Я лег и проспал довольно долго. Меня разбудил шум прибоя, и, сбрасывая с себя одеяло, я понял, что это опять Мальпело. Проклятый остров, неужели я никогда не избавлюсь от него? Выйдя на палубу, я внимательно вслушивался и вглядывался в сырой мрак, волны грохотали где-то за кормой. Я не мог дальше отклоняться от курса, а потому поднял стаксель и попытался лавировать вдоль подветренного берега.

Через час шум прибоя стал громче. Теперь уже легко было определить на слух, где находится берег. «Язычник» мог бы справиться с ветром, но течение относило его к острову. Я зарифил стаксель и поднял грот, взяв на нем вторые рифы. До рассвета яхта не приблизилась к берегу.

Утром – на пятый день после того, как я впервые увидел Мальпело – берег оказался всего в сотне ярдов от судна по ветру, а ветер крепчал! Он дул прямо в корму, и с каждым его порывом яхта все ближе подходила к берегу. Как мне в этот миг не хватало мотора! Ветер свирепствовал. Нужно было немедленно убирать паруса, но я не посмел сделать этого.

Иногда мне казалось, что если я спущу паруса и предоставлю яхту ее судьбе, она благополучно минует остров. У меня появилось желание повернуть ее и пройти мимо острова курсом фордевинд. Но я боялся, что при такой волне яхта слишком резко рыскнет к ветру или будет захлестнута с кормы. Поскольку кокпит еще не был приведен в порядок после схватки с акулой, я не решался на рискованные маневры. Чем дольше смотрел я на остроконечные скалы, тем более зловещими они мне казались.

Ветер разогнал тучи, и небо прояснилось. С голубого небосвода на меня равнодушно взирало холодное солнце, поднимавшееся к зениту. Я хмуро смотрел вперед. Сегодня мне не нужно было определять свое местонахождение: остров напоминал о нем каждую минуту.

Я уже мог бы легко забросить на ближайшую скалу галету. Шум прибоя перерос в оглушительный грохот. Просто непонятно, как Мальпело выдерживал бешеный натиск волн. Я как можно ближе подошел к разрушенному непогодой берегу, надеясь, что либо ветер стихнет, либо яхта как-нибудь проскочит опасное место.

Я решил прибегнуть к единственно возможному в таком положении средству. Но прежде я перенес надувную лодку с носа на корму и принайтовил к боканцу, чтобы в случае необходимости сразу же спустить ее на воду. Поплавка и Нырушку я привязал к пробковым кружкам и положил их в углу кокпита. Затем, схватив нож, я перерезал найтовы и риф-сезни вдоль гика, освобождая грот, и тут же вздернул его повыше. Парус наполнился ветром, и яхта вздрогнула. Подветренный борт лег на воду, возле рубки пенились волны.

Бросившись к румпелю, я увалил яхту под ветер как можно полнее. Она резко повернулась, и я чуть не выпустил румпель. Каждая волна высоко подымала яхту. Я с огромным трудом удерживал румпель. Гигантские валы обрушивались на наветренный борт, прибой бушевал совсем рядом.

Я знал, что парус долго не выдержит, но нескольких минут было бы достаточно, чтобы удалиться от скал на безопасное расстояние. Если бы парус лопнул по швам, у меня осталось бы только одно спасение – надувная лодка. Поплавок и Нырушка даже не подозревали о моей тревоге. Они сидели, тесно прижавшись друг к другу, похожие на два меховых шарика, и невозмутимо смотрели вперед.

Так продолжалось минуть пять. Вглядываясь в туман, я уже начал надеяться, что яхта благополучно минует остров. Но тут нижняя шкаторина грота оторвалась от гика, раздался треск, и парус шумно заполоскал на ветру. Я резко положил руль на ветер. «Язычник» мгновенно увалился и пошел фордевинд. Я знал, что теперь он либо налетит на скалу, либо пройдет почти рядом с ней. И действительно, яхта прошла около самой скалы, брызги от волн, разбивавшихся о камни, полетели на палубу. Мне невольно вспомнился Пунта-де-Кокос. Котята, дрожа от холода, забрались ко мне на колени.

В эту ночь меня отнесло далеко к северо-востоку от Мальпело. На рассвете ветер был еще довольно свежим, по морю катились громадные валы, и «Язычник» с поднятыми стакселем и кливером был далеко от злополучного скалистого выступа. Никогда еще не видел я над Тихим океаном такого ясного неба: ни тучки, ни облачка, только бездонная синева. Ровный, свежий ветер дул весь день, и белые гребешки волн то и дело лизали палубу. Я сидел в холодной каюте и сшивал порванный грот. Парус лопнул по швам, углы немного протерлись, кое-где попадались дыры, с которыми тоже пришлось повозиться. Я с гордостью заметил, что лопнули только фабричные швы, а те, которые я прошил в Сан-Хосе, остались целы.

Работая иглой, я раздумывал: к чему продолжать бесполезную борьбу с ветрами и течениями? Вот уже шесть дней я почти не двигаюсь с места. Не лучше ли вернуться в Панаму, отдохнуть там, отремонтировать яхту и начать все сначала? Чем больше я думал, тем разумнее казались мне эти доводы. Но обманчивое предчувствие опять успокаивало меня. Я вспоминал о попутных пассатах, которые дули где-то совсем рядом, и чувствовал непреодолимое желание плыть дальше. По наивности, я все еще не терял надежды.

Вечером я закончил работу и в сумерках тревожно глядел через иллюминатор на море. Ветер свирепствовал всю ночь, и лишь на рассвете он немного утих. Я поднял паруса и в четвертый раз повел яхту к Мальпело. Все утро я простоял у румпеля. К полудню яхта снова подошла к скалистому острову.

Весь день я плыл под безоблачным небом, надеясь, что попутный ветер будет дуть до самой ночи. Я решил, что несчастье мне приносит Мальпело, стоит ему только скрыться из виду – и все беды останутся позади. Проплывая мимо него, я стоял у мачты и с ненавистью смотрел на острые скалы, темневшие в поздних сумерках. В десять часов вечера попутный ветер все еще держался. Я закрепил румпель и, довольный, пошел отдыхать.

Утром, выйдя на палубу, я в течение нескольких минут мог еще видеть на горизонте маленькую точку. С облегчением я подумал, что скоро избавлюсь от зрелища этой уродливой скалы. А к полудню, впервые за восемь мучительных дней, вокруг не было видно ничего, кроме безбрежной глади океана.

НАВИГАЦИЯ

Несколько дней дули умеренные ветры. Старик Феб выглянул из-за серой пелены облаков и ласкал поверхность океана. Я с удовольствием проводил на палубе целые дни. Не было ни тропических шквалов, ни ночных штормов, ни переменчивых ветров. В моем судовом журнале появились странные записи о голубом небе, солнечных днях, теплых тропических ночах.

В эти тихие дни я смог, наконец, закончить ремонт кормы. Сняв перегородку, я удлинил кокпит почти до румпеля; теперь он стал таким просторным, что в случае необходимости в нем можно было спать. Поскольку мотор стал мертвым грузом, я демонтировал его и продолжил кокпит до самого переднего люка.

Акула сорвала крышку люка, и я завешивал его полотенцем, которое снимал всякий раз, когда поднимался на палубу. Я исправил и это повреждение. Я соорудил маленькую шарнирную дверцу, открывавшуюся наружу, которая казалась мне гораздо надежнее и лучше прежней тяжелой выдвижной крышки.

Между машинным отделением и каютой я установил водонепроницаемую переборку. Я собирался сделать это еще до отплытия из Панамы, но у меня не хватило времени. Водонепроницаемая переборка гарантировала ту степень безопасности, о которой я давно мечтал. К счастью, я сделал ее достаточно прочной,– впоследствии она спасла мне жизнь. Работы были закончены через несколько дней после того, как яхта оставила позади Мальпело. Теперь я мог посвятить свободное время котятам, рыбной ловле и дальнейшему изучению навигации.

Все измерения приходилось делать по солнцу. Несколько раз я пытался определиться в сумерках или на заре по луне и звездам, наблюдая через зрительную трубу одновременно два небесных светила, но быстро убедился в бесполезности таких попыток и вернулся к прежнему, более простому способу.

Определяться по солнцу лучше всего на малой скорости. Вскоре навигационные измерения стали отнимать у меня не более часа в сутки. Я производил так называемую полуденную обсервацию, определяя меридиональную высоту солнца. Так я определял широту, то есть расстояние, на котором судно находилось к северу или югу от экватора. Для этого я пользовался только секстаном и после несложных вычислений быстро получал довольно точный результат.

Днем, примерно в половине четвертого или в четыре часа, я снова «ловил» солнце. По его высоте я «легко и быстро» (как сказано в книге мистера Томпкинса «Плавание в открытом море») определял линию, в одной из точек которой я находился. Зная широту, направление, движение судна и расстояние, пройденное после полудня, я определял свои точные координаты.

Определяя скорость, я использовал вместо лаглиня свой спасательный леер. Привязав к концу леера ведро, я бросал его в воду, а свободной рукой пускал секундомер и останавливал его, как только веревка натягивалась. Если, к примеру; проходило десять секунд – значит, за это время яхта прошла шестьдесят футов. Путем простого умножения и деления я мог рассчитать, сколько узлов делает судно. Но правильность этих расчетов зависела прежде всего от устойчивости ветра. Так как мне нужно было как можно точнее знать свою скорость между двенадцатью и четырьмя часами пополудни, я в это время несколько раз забрасывал ведро в воду и брал средний результат.

Как правило, я определял свое местонахождение ежедневно. Но иногда, заигравшись с котятами или увлекшись рыбной ловлей, я упускал часы, наиболее подходящие для обсерваций.

Каждое утро я вылавливал спортивной леской, которую привязывал к длинному бамбуковому удилищу, обычную порцию рыбы для котят. Несмотря на ограниченный выбор наживки, я обычно вполне удовлетворял вкусы рыб. Мое рыболовное снаряжение, кроме лесы, состояло главным образом из снастей, купленных вместе с надувной лодкой. Здесь был десяток всевозможных крючков-от самых маленьких до огромных, на которые можно было поймать целого дельфина, две жерлицы, большая белая блесна, несколько разных лесок и два сорта наживок. Кроме этого, я приобрел в Панаме крюк для ловли акул и две небольшие блесны для лютианусов и макрелей.

В этих водах, очень богатых рыбой, не требовалось особой ловкости, часто вместо наживки я прицеплял к крючку простой лоскут материи.

Обычно мне удавалось поймать хорошую рыбу за какой-нибудь час, а в штилевую погоду – еще быстрее, забросив удочку с десяток раз. А потом начиналась забава – нетерпеливая «команда» набрасывалась на добычу. Котята прыгали вокруг трепещущей рыбы, отскакивали, кувыркались, доставляя мне немало веселых минут.

На палубе происходила веселая возня. Котята с одинаковой отвагой атаковали и маленьких летучих рыб, не более трех дюймов в длину, и крупных шестифутовых макрелей. Получив отпор, они стремглав мчались на бак, высоко задрав хвостики. Через несколько секунд они снова шли в наступление – все в таком же боевом порядке,– мягко ступая по палубе, не сводя с рыбы горящих глаз. Мне никогда не надоедало следить за этими маленькими вояками.

В хорошую погоду котята, насытившись, сворачивались клубками на носу рядом с моим самодельным якорем. Иногда они спали в тени рубки, а если паруса были свернуты, забирались под грот или стаксель. До самого вечера они совершали паломничества к рыбе, о чем все домашние и уличные кошки могли бы только мечтать. И хотя Поплавку и Нырушке частенько приходилось испытывать неудобства морской жизни, я все же думаю, что они не отказались бы от путешествия даже за целую тонну мышей.

В эти дни я обнаружил, что следом за моей яхтой все время плывет штук двенадцать тупорылых, лоснящихся, пронырливых дельфинов. Они следовали за мной, по-видимому, от самого Мальпело. Целыми днями дельфины лениво плескались в тени у киля яхты или плыли впереди, охотясь на беззащитных летучих рыб или на серебристую мелкую рыбешку. Я был рад новым спутникам и частенько бросал им остатки своего улова. Они жадно хватали мои подачки, но с полнейшим безразличием относились к наживке, насаженной на крючок. Но один дельфин, самый глупый в стае, все же попался.

Никогда не забуду то утро, когда я поймал его. Я не раз слышал рассказы рыбаков о предсмертной агонии дельфинов но считал, что они преувеличены. Но когда я вытащил из воды своего первого дельфина, моим глазам представилось необычайное зрелище. Пока я освобождал крючок, дельфин судорожно вздрагивал, хватая ртом воздух. Потом я увидел то, о чем рассказывали рыбаки. Из зеленовато-серого дельфин внезапно стал голубым, тело его заволновалось, как нива под ветром, потом он стал пурпурным, золотистым, зеленовато-коричневым, серо-коричневым, серебристым и, наконец, светло-серебристым с голубыми пятнами, а затем снова окрасился в прежние пастельные тона.

Самое интересное, что в этих водах мне редко попадались рыбы одного вида. Каждый раз я вылавливал что-нибудь новое.

Иногда я вытаскивал из моря испанскую макрель, иногда тунца, акантоцибиума и других рыб, названий которых я не знал. Нигде в мире не бывает таких уловов, как между Панамой и Галапагосом. Океан здесь буквально кишит рыбой. Огромные стаи птиц без отдыха носятся над водой и в изобилии находят здесь корм.

На поверхности плавают небольшие коричневатые медузы с темными шнурообразными щупальцами. Часто попадаются огромные скопления каких-то белых существ величиной с серебряную монету и различные виды морских водорослей. Огромные скопища икринок узкими полосами тянулись вокруг насколько хватал глаз. Они служили пищей рыбам, из них рождались рыбы, которые служили пищей для других рыб, и так без конца – вся эта борьба за существование ежедневно происходила у меня на глазах. Даже в пригоршне морской воды можно было обнаружить бесконечно малые организмы, служившие пищей юрким рыбешкам, стаи которых издали можно было принять за подводные рифы. За этими рыбешками охотились прожорливые акулы, красивые дельфины и морские птицы.

Время от времени из океанских глубин появлялся огромный скат, он взлетал в воздух, переворачивался и с шумом плюхался обратно в воду. Иногда акула сильно толкала киль яхты, и тогда я, выбежав на палубу, хватал весло с привязанным к нему ножом. Порой рядом с яхтой резвились стаи морских черепах. Не раз мне приходилось видеть фонтаны китов, а один раз в океане мелькнул огромный черный плавник косатки.

Однажды утром меня разбудил громкий плеск. Выглянув из люка, я увидел впереди, в пятидесяти ярдах от яхты, большой круглый бугор, похожий на днище перевернувшегося судна. Это был огромный кит, лениво лежавший на поверхности.

Должно быть, приближающееся судно напугало его. С неожиданной быстротой он изогнул свое гигантское тело и, хлестнув по воде широким блестящим хвостом, скрылся в глубине. Яхта высоко взлетела на поднятой им волне. Подплыв к месту, где только что был кит, я вгляделся в зеленоватую воду. Он был еще там, похожий на кита из книги Мелвилла «Моби Дик»; описывая широкую спираль и оставляя за собой пенящийся след, он быстро уходил в бездонную глубину.

В другой раз перед вечером я заметил на горизонте фонтаны и увидел трех небольших китов, резвившихся на просторе. Мне приходилось видеть китов и раньше, когда я служил в торговом флоте. Бывалые капитаны, с которыми я плавал, тоже видели их не раз. Но иногда, став капитаном, человек перестает обращать внимание на природу и интересуется только тарой и грузами.

Как часто жалел я о том, что стоя на вахте у руля, не могу изучать тайны морских глубин. Не удивительно, что теперь, заметив китов, я положил яхту на другой галс и направил ее к резвящемуся стаду. Два кита нырнули, когда «Язычник» подошел к ним почти вплотную. Третий остался на поверхности. Я и не подозревал, что он спит. Положив руль на ветер, я направил яхту прямо на гигантскую тушу. Тень парусов упала на спину кита, а через мгновение нос яхты мягко толкнул его в бок. Паруса заполоскали. Проснувшийся кит от неожиданности взмахнул хвостом, и на палубу обрушилась огромная зеленоватая волна, хлестнувшая меня по лицу. Круглая голова кита внезапно высунулась из пены и фыркнула, окатив яхту градом брызг. Потом кит нырнул – и новая волна затопила кокпит. Я оказался до колен в воде. За кормой расходились белые круги. Впоследствии я еще не раз видел китов, но уже воздерживался от подобных опытов.

Утром на крюк попалась великолепная меч-рыба. Продержав ее за бортом два часа и понаблюдав за пляской этого блестящего меченосца глубин, я подтянул его к поручням. Некоторое время мечрыба провисела у борта на крюке, пока я не убедился, что она мертва. Только после этого я поднял рыбу на палубу, подробно осмотрел ее и зарисовал в судовом журнале. Вся эта рыба от конца костяного меча до могучего хвоста, с помощью которого она развивает большую скорость и резвится в воде, имела классическую обтекаемую форму. Это была моя первая меч-рыба, но я надеялся, что теперь сумею поймать еще не одну.

Вспоров рыбе брюхо и осмотрев ее внутренности, я отрезал большой кусок для себя и лакомый кусочек для котят. Потом я отрубил на память меч, спинной плавник и хвост. Меч я прикрепил к бушприту, спинной плавник подвесил к потолку каюты, а блестящий хвост прибил к боканцу – бывалые морские волки утверждают, что это приносит удачу.

После того как Мальпело скрылся за горизонтом, небо три дня было безоблачным, а ветер благоприятным. Я считал, что яхта проходит в среднем по сорок пять миль в сутки. В судовом журнале появились бодрые записи. Ведь я плыл без мотора против течения, и чуть ли не каждый час ветер на несколько минут стихал, а ночью яхта по восемь часов лежала в дрейфе, поэтому скорость в общем можно было считать вполне приличной.

Мало-помалу я приближался к цели, но временами я испытывал внезапный упадок духа. Тяжелые, мокрые снасти, капризная неустойчивая погода, непрочный такелаж и, главное, невозможность двигаться быстрее портили мне настроение. Когда становилось невмоготу и меня утомлял бескрайний простор океана, я спускался в каюту, сажал на колени своих милых спутников и перечитывал старые письма, полученные от Мэри за время нашей долгой разлуки. Эти письма рассеивали мрачное настроение и усталость, вселяли в меня терпение.

Кроме того, меня утешала мысль о юго-восточных пассатах. «Когда я достигну зоны пассатов, все будет иначе»,– уверял я себя. Я представлял себе, как свежий попутный ветер и легкие волны гонят яхту на запад, и нет ни шквалов, ни встречных течений. Плавание в зоне пассатов рисовалось мне каким-то раем, и я упорно продолжал путь к югу.

Три дня я отдыхал от непогоды, но это была лишь короткая передышка. Вскоре океан как бы пожелал в последний раз испытать меня, прежде чем я удалюсь от этих вод, подгоняемый пассатами; погода вновь резко переменилась. Каждый день на яхту обрушивались два-три шквала, штормовые ветры в сумерках сменялись мертвым штилем по утрам.

МОЙ ЭКИПАЖ

Утром 8 июля я, как обычно, вышел на палубу, осмотрел такелаж и обвел взглядом океан. Дул свежий ветер. Внезапно справа по борту появилось нечто, заставившее меня насторожиться: к небу, подобно гигантской согнутой руке, поднялось плотное облако. Это был тропический смерч.

Сколько раз, плавая на торговых судах, видел я такие смерчи! Сколько раз, перегибаясь через перила, я вглядывался вдаль, стремясь разгадать их тайну и мечтая стать капитаном. Теперь я стал капитаном; и я сделал то, что раньше обещал себе сделать, если увижу смерч с борта собственного судна,– встал к румпелю и направил яхту ему навстречу.

О смерчах я слышал немало рассказов, когда служил в торговом флоте. Одни говорили, что смерч вздымает воду к облакам и оказаться в его центре – все равно что попасть под водопад. Другие утверждали, что внутри смерча бушуют ураганные ветры.

Третьи доказывали, что там, где проходит смерч, образуется глубокая воронка, и судно неизбежно будет затянуто в глубину.

Десятки раз наблюдая смерчи с палубы пароходов, я думал, что они безвредны. Я не уставал доказывать, что смерч – это лишь кратковременный вихрь. И вот теперь я решил проверить себя на практике. Бросив котят в каюту, я задраил иллюминаторы и люки.

Все рифы на гроте были взяты еще ночью, когда дули сильные, порывистые ветры. Яхта медленно приблизилась и высокому темному столбу свистящего воздуха.