ПРАКТИКА

Жемчужные острова – невысокие, лесистые, расположены они в юго-восточной части Панамского залива. В бедных, но живописных деревеньках, сильно удаленных друг от друга, живут люди, в чьих жилах течет индейская, негритянская и испанская кровь. Они влачат жалкое существование, собирая дикие тропические фрукты и овощи и ловя рыбу, которой так много в прибрежных водах. Деревушки расположены в подветренной части острова, обычно у небольших заливов.

В первую ночь я бросил якорь в заливе Перри у острова Педро Гонсалес.

Рано утром я снова поднял паруса. Свежий, насыщенный дождевой влагой ветер погнал яхту на восток, и я стал подыскивать удобную бухту, в которой можно было бы стать на якорь. Вскоре у острова Сеньора я заметил песчаную косу и начал маневрировать, пытаясь подвести к ней яхту. Стоя на корме, я ногой поворачивал румпель и непрерывно измерял глубину ручным лотом. Выбрав подходящий момент, я привел яхту к ветру, положил руль на наветренный борт, и паруса заполоскали. Я отдал якорь и освободил цепь, которая с грохотом поползла в клюз. Потравив дирик-фал, я убрал грот, потом отдал фалы кливера и стакселя, рывком спустил стаксель и поспешил на нос, чтобы убрать и аккуратно сложить кливер. Яхта стояла на якоре! И так как я проделал все это очень легко, уверенности у меня прибавилось. Я решил спуститься вниз и сделать запись в судовом журнале. Но не тут-то было: голыми ступнями я ощутил подрагивание палубы и понял, что киль бьется обо что-то твердое.

Как выяснилось, я забыл закрепить якорную цепь, она размоталась до конца, и яхту понесло кормой к берегу. Дождь хлестал как из ведра, вода заливала палубу, не успевая стекать за борт. Море вокруг так и бурлило. Когда я понял, что сел на мель у этого голого, необитаемого островка, дождь впервые показался мне холодным. Был отлив, вода быстро убывала, и через два часа «Язычник» сидел на мели уже всем днищем. Устроившись на поручнях, я грелся в лучах солнца, проглянувшего сквозь тучи, и пытался найти какой-нибудь выход. Котята, вымокшие и жалкие, как крысы, понуро ползали у моих ног и, сочувствуя моему горю, скребли когтями накренившуюся палубу.

Мне подумалось, что вот и конец моему путешествию. Я уже слышал торжествующие голоса недоброжелателей: «Вот видите, так я и знал!». Думал я о жене и о том, как вернусь в Панаму без яхты. Несколько часов просидел я на палубе, надеясь, что из-за мыса вдруг появится какой-нибудь корабль и снимет меня с мели. Начался прилив, и нос яхты стал слегка раскачиваться: ясно было, что либо он скоро совсем зароется в песок, либо его занесет ближе к берегу. Вода подбиралась к палубе, она лизала борт, словно ощупывала его. Злой и растерянный, я решил бороться до конца.

Большую часть груза я перенес на берег, прихватив заодно и котят, после чего нос приподнялся и яхта немного выровнялась. Я подставил под носовую часть яхты бочонок с водой, рванул изо всех сил якорную цепь, завел маленький мотор и, когда он затарахтел, пустил его на полную мощность.

Вода продолжала прибывать, и я рассчитывал, что яхта скоро снимется с мели. Спрыгнув в воду, где мне было почти по пояс, я всей тяжестью навалился на ахтерштевень. Нос был свободен, но корма прочно застряла в песке.

Тогда я перенес часть груза с юта на бак. Никакого результата. Прилив кончился, и я решил: теперь или никогда! До отказа повернув рычаг двигателя, я спрыгнул в воду и, напрягая все силы, снова попробовал сдвинуть с места махину весом в три с половиной тонны.

Яхта поддалась на дюйм-другой, потом снова застряла. Я передохнул минутку и опять взялся задело. Дюйм… еще дюйм.., два дюйма… Вконец обессиленный, я прислонился спиной к яхте и уперся ногами в дно. «Язычник» сдвинулся, скользнул вперед и наконец снялся с мели. Судно было спасено.

Посадка на мель была далеко не единственной ошибкой, совершенной мной за ту неделю, которую я провел у Жемчужных островов. У меня было немало промахов. Однажды в сумерках я принял песчаные шхеры близ острова Виверос за грязное пятно на воде, нос «Язычника» с размаху наскочил на песок и высоко задрался кверху. Лишь переждав отлив, мне удалось сняться и выйти на глубокую воду.

Потом произошел случай в Кассайе. Я выбрал место для якорной стоянки у самой деревни, под прикрытием песчаной косы, на глубине двух саженей. В этом и была моя ошибка – в водах, где при отливе уровень понижается на шестнадцать футов, я стал на такой маленькой глубине.

Ночью меня разбудил толчок. По накренившимся еланям каюты, перешагивая через беспорядочно разбросанные вещи, я добрался до люка и увидел, что «Язычник» сидит на мели, глубоко погрузившись в вонючую трясину. Меня окружал сонм каких-то жутких теней, кое-где дрожали тусклые блики лунного света. Нужно было приниматься за работу. Пришлось бродить до колен в вонючем иле, выравнивая яхту разгружать ее, чтобы, когда наступит прилив, она не затонула.

Через три часа, голый и весь облепленный грязью, я с фонарем в руках любовался результатами спасательных работ. Дверь в каюту была закрыта, все люки и порты наглухо задраены. Очистив борта яхты от ила, я привязал у днища два бочонка, из которых специально для этого вылил воду. Тяжелые ящики с провизией я перенес с правого борта, на который накренилась яхта, на левый. Значительную часть груза пришлось перетащить на берег.

Позднее, когда вода начала прибывать и поползла вверх по обшивке яхты, я, увязнув по пояс в грязи, напрягал все силы, чтобы помочь своему суденышку освободиться.

Но самую постыдную оплошность я совершил в бухточке у острова Рей, близ полуразрушенной деревеньки Сан-Мигуель. Я отдал якорь, не закрепив конец цепи, которая у меня на глазах исчезла под водой. Течение несло меня прямо на скалы.

Мотор почему-то никак не запускался. Вскоре «Язычник» ткнулся носом в риф, и мне не оставалось ничего другого, как спустить ялик и на веслах оттащить яхту от опасного места. Но, налегая на весла изо всех сил, я все же не мог побороть течения и отчаянными криками стал призывать на помощь жителей деревни. Вскоре они подоспели на своих каюках, и шесть лодок совместными усилиями вытащили мое судно на середину бухты. Поднявшись на борт, я положил в свой сундучок инструменты и использовал его в качестве временного якоря.

Утром я совершил еще одну ошибку, предложив доллар в награду тому, кто отыщет на дне залива мой якорь. Семь человек бросились в воду и, хотя они рассыпались не менее чем на сто футов, все семеро нашли якорь одновременно, и каждый потребовал доллар! Таким образом, чтобы вернуть якорь и цепь, мне пришлось уплатить семь долларов.

Не проходило дня, чтобы я не сделал какого-нибудь промаха. Но чем дальше, тем уверенней я обращался с парусами, тем лучше знал я свое судно.

В довершение всего я снова потерял якорь. Случилось это в превосходно укрытой бухточке около Забоги. Якорь исчез при весьма загадочных обстоятельствах. В судовом журнале я описал этот случай под заголовком: «Тайна пропавшего якоря». Вот как все это произошло.

В послеполуденную пору я приближался к деревне. Меня заметили издалека, и навстречу вышло несколько лодок. Польщенный столь торжественным приемом, я решил показать свое искусство и проделать недалеко от берега несколько рискованных маневров. В бухте Забога ветра не было, но я влетел туда на всех парусах. Я хотел провести яхту через узкий просвет между двумя лодками и поразить островитян своим мастерством.

«Язычник» быстро бежал вперед, с легким плеском рассекая воду. Я заранее предвкушал удовольствие от удачного маневра. Однако в последний миг, когда лодки были уже совсем близко, весь мой энтузиазм испарился и я передумал, но было уже поздно. Парусные суда не имеют тормозов и не могут делать крутых поворотов, по крайней мере «Язычник» не был к этому приспособлен.

Я рванул румпель и мысленно взмолился: «Только бы яхта сразу послушалась руля». Когда гребцы увидели, что я поворачиваю, они сделали то же самое. Весла дружно ударили по воде. Вместо того чтобы дать мне дорогу, лодки сгрудились еще теснее и плыли прямо на яхту. Впрочем, может быть, мне это только померещилось. Я уже ничего не видел: паруса скрыли от меня все, что происходило впереди. Толчок, треск ломающегося дерева, град испанских ругательств…

Я бросился на бак, предполагая, что одна из лодок серьезно повреждена, увидев же, что обе лодки получили пробоины и тонут, а гребцы барахтаются в воде, совершенно растерялся.

Через мгновение первый из них вскарабкался на яхту, лицо его выражало глубокую скорбь и обиду. Следом за ним появились остальные потерпевшие, в руках они держали небольшие кисеты с намокшим табаком. Потом они заговорили. На меня обрушились столь изощренные проклятия, какие мыслимы лишь на языке Латинской Америки в устах разгневанного латиноамериканца. Я только преминался с ноги на ногу и бормотал что-то невразумительное.

Эти люди потребовали по десять долларов за каждую лодку. С таким же основанием можно было бы запросить сто долларов за рваный шнурок от ботинок. Для меня это было особенно тяжело, потому что после расплаты за найденный якорь и покупки бананов, вяленой рыбы и редких, встречающихся лишь у этих островов жемчужин своеобразной формы для Мэри у меня осталось всего двадцать пять долларов.

Я предложил за обе лодки пять долларов, что вызвало бурю возмущения. Пока мы объяснялись с помощью немногих слов, понятных обеим сторонам, наступили сумерки, сменившиеся полной темнотой. В конце концов обиженные островитяне покинули яхту, взяв мой маленький удобный ялик в возмещение за свои выдолбленные бревна. Я отдал ялик ради успокоения деревни и собственной совести.

В эту самую ночь и пропал якорь. Как это произошло – я не знаю. Но когда утром я вышел на палубу, его уже не было.

Я, как обычно, подготовился к плаванию и вытянул тяжелую якорную цепь, способную и без якоря удержать яхту на месте в этой тихой, защищенной от ветра и течений гавани. Выбирая цепь, я почувствовал: якоря нет, но решил, что он просто сорвался со своей скобы. Запустив мотор, я начал крейсировать взад и вперед по бухте, внимательно взглядываясь в прозрачную воду, но видел лишь обросшие мхом камни да коралловые колонии. Вскоре появились островитяне и стали помогать мне.

К полудню я начал подозревать, что якорь попросту украден. Во всяком случае на дне залива его не было. Я решил, что благоразумнее всего покинуть остров, пока у меня не пропало еще что-нибудь, и стал готовить яхту к отплытию. Снова уложив инструменты в сундучок, я привязал его к цепи вместо якоря, поднял паруса и взял курс на остров Педро Гонсалес.

Было первое июня. Прошла неделя моей практики. За это время я побывал в заливах и бухтах каждого из Жемчужных островов, кроме острова Сан-Хосе, где был установлен карантин, так как там находилась военная база. Я водил яхту через узкие проливы, ходил против ветра и течения, перепробовал все курсы и галсы, не раз попадал в долгий штиль и сделал достаточно ошибок, чтобы извлечь из них полезные уроки.

Теперь я чувствовал себя гораздо увереннее. Я приобрел опыт. Пожалуй, я даже начал овладевать яхтой. Из всякого положения, в которое я попадал по собственной вине, мне удавалось найти выход. Я чувствовал себя заправским моряком, хоть плавал совсем недолго.

Мой маленький бойкий тендер показал себя лихим мореходом. Даже сев на мель или наскочив на рифы, он не терял лоска и изящества.

Предстоящее путешествие было вполне по силам «Язычнику». Я полюбил тендер и привык думать о нем как о живом существе. Однако, несмотря на всю любовь и доверие к «Язычнику», я не мог решиться выйти на нем в Тихий океан. Я не раз отгонял эту мысль. Следовало бы еще потренироваться, но дольше тянуть было нельзя. Я мог подождать неделю, самое большее-десять дней. Ведь до начала штормов оставалось менее четырех месяцев.

ВЕРА В УСПЕХ

После восьми дней морской практики я решил предпринять что-нибудь посерьезнее, чем эта детская забава у берега. Утром второго июня я отправился в «длительное путешествие» вокруг всей цепи Жемчужных островов. Котята вылезли на крышу рубки и глядели по сторонам, широко раскрыв глаза. Яхта вышла из бухты Перри и взяла курс на юг.

Плывя по прямой, я рассчитывал пройти все расстояние за двадцать четыре часа. Но я не предусмотрел многих неожиданностей, с которыми приходится сталкиваться парусному судну в Панамском заливе. Стоял почти непрерывный штиль, нарушаемый лишь слабыми ветрами, и «Язычник» полз черепашьим шагом.

Огибая остров Рей с юга, вдоль мыса Пунта-де-Кокос, «Язычник» оказался к востоку от острова Пачека (последнего в цепи Жемчужных островов). Оставляя этот остров на западе, я направился к северо-западу вдоль берега и приготовился дрейфовать здесь всю ночь.

Это была моя первая ночь в открытом море. Мне не терпелось узнать, как яхта будет вести себя с закрепленным румпелем, двигаясь самостоятельно, пока я буду отдыхать внизу в каюте.

Не зная, как поступать в подобных случаях, я оставил все паруса на мачте. «Язычник» шел на северо-запад; положив яхту в крутой бейдевинд, я слегка увалился и вытравил грота-шкот. Когда паруса наполнились, яхта стала поворачиваться носом к ветру. В таком положении паруса заполоскали. Кливер и стаксель едва тянули, но все же яхта медленно двигалась вперед. Когда, повинуясь рулю, «Язычник» уваливался к западу, шкоты натягивались и за кормой появлялась пенистая полоса. Так я и оставил его на ночь.

Поздно ночью я проснулся от громкого хлопанья парусов, завывания ветра и шума дождя. Шквал обрушился на яхту. Круто накренившись, она мчалась вперед в ночном мраке.

Мне не приходилось еще встречать на яхте шквал – то было мое первое боевое крещение. Я поспешно убрал грот, и «Язычник» сразу же выровнялся. Опасность миновала, а я понял, что во время шквала нужно оставлять только кливер и стаксель.

Рассвет застал меня к западу от Забоги. Дул легкий юговосточный ветерок. Я взял курс на юго-запад и пошел галфвинд вдоль подветренного берега. Весь день румпель быль закреплен, и все обошлось благополучно. К полудню ветер исчез. Исчезло и мое рыбацкое счастье, голодные котята, не получившие обычной порции рыбы, громко мяукали. Они бродили по баку, прятались под якорем и не желали иметь со мной никакого дела.

Однако вскоре мне удалось поймать сверкающую желтохвостку – ее хватило на всех троих. Мой ранний обед состоял из жареной рыбы с ломтиками бекона и горячих маисовых лепешек, политых соком кокосового ореха. Экипаж «Язычника» обладал одним неоценимым достоинством – он никогда не жаловался на плохую еду.

День клонился к вечеру. Яхта была уже довольно далеко от юго-восточной оконечности острова Сан-Хосе. Я вел ее на восток, к Мафафе – самому южному населенному пункту на Жемчужных островах, до которого оставалось не менее двух часов хорошего хода. До Мафафы я должен был добраться уже ночью, но это меня не пугало, ибо я считал себя достаточно опытным моряком. Нужно было обогнуть Пунта-де-Кокос и наметить себе какой-нибудь ориентир, а потом идти в темноте по компасу.

Пунта-де-Кокос – скалистая оконечность вытянутого, словно палец, мыса на юге острова Рей. Мафафа расположена на «суставе» этого пальца – стоило мне обогнуть мыс, и впереди показалась бы деревня.

Но сумерки опередили меня. Я опрометчиво решил провести яхту у самого берега. Рокочущие валы обрушивались на мыс, а затем, отброшенные грядой рифов, откатывались обратно в море. Волны вздымались высоко вверх и, громоздясь друг на друга, простирали к небу свои белые, пенистые руки. Хорошенько рассчитав все, я мог проскочить мимо мыса в промежутке между двумя волнами. Ведь если бы человек не рисковал иногда, надеясь на удачу и счастливый исход, жить на свете было бы просто скучно!

Когда я повернул яхту, намереваясь обогнуть мыс у самого берега, две большие волны обрушились на меня с траверза. Никогда не забуду, с какой силой они окатили палубу. Произошло это так неожиданно и в такое, казалось бы, спокойное мгновение, что я совсем растерялся. Мачта почти исчезла в водяной пыли. Я вцепился в румпель и смотрел, как вода перекатывается через палубу,– впервые с тех пор, как яхта принадлежит мне. Отвесные скалы были уже совсем рядом. Подошла новая волна, но она разбилась далеко от яхты, и на палубу обрушились только брызги.

Я вспомнил о моторе и пожалел о том, что не воспользовался им.

Яхту занесло так близко к скалам, что я различал даже крабов, сидевших на камнях. Вся палуба была залита водой. Подняв голову, чтобы прикинуть, сумею ли я оттолкнуться от скал, я увидел котят, барахтавшихся на юте, у самых поручней – из воды торчали только их мордочки с испуганными глазами.

Через какую-нибудь минуту яхта должна была наскочить на камни. Положив руль на ветер, я схватил котят и приготовился забросить их на скалы. Волна, ударившись о камни, схлынула и ослабила удар следующей. «Язычник» привелся к ветру, замедлил ход, переменил галс и продвинулся еще на несколько футов. Но тут его настигла новая волна. Разбившись о скалы, она тоже устремилась обратно в море. Я не знал что делать; с котятами в руках, удерживая ногой румпель, я замер и ждал, что будет дальше. Четвертая волна ударила в борт, перехлестнула через поручни и швырнула яхту на первую гряду рифов.

Ощутив резкий толчок, я подумал, что мачта может сломаться и упасть мне на голову. Даже не глядя на нее, я чувствовал, как она раскачивается из стороны в сторону.

Все это время румпель был поставлен под ветер. Яхта отвернула от полосы скал и носом встретила следующую волну. Вот корма снова приблизилась к камням, и я уже представлял себе, как руль и винт ломаются в щепки. Но яхта почти не сдвинулась с места. Она поднялась на волну, опустилась и снова пошла вперед. То вздымая бушприт к небесам, то зарывая его в воду, «Язычник» уходил от опасного мыса. Он двигался во всю мощь своих парусов – только это и могло нас спасти.

Вскоре яхта вышла на спокойную воду, а я все не мог оторвать взор от мыса, где волны с шумом разбивались о скалы и где «Язычник» чуть не потерпел крушение. Мне удалось сохранить судно, и я чувствовал себя сродни настоящим морским волкам.

В трудную минуту я оказался на высоте. Радостная улыбка, не сходила с моего лица. Теперь, когда я окончательно обрел веру в успех, можно было начинать путешествие. Тихий океан звал меня. Где-то там, за темным горизонтом, ждала моя терпеливая жена. Я решил, что с утра тронусь в путь.

Но когда наступило утро, мой завтрак был прерван шумом и громкими, бодрыми голосами, какие бывают у людей на заре. Я поднялся на палубу и увидел шлюпку, в которой сидели солдаты с военной метеорологической станции, расположенной на берегу бухты. Солдаты поднялись на борт.

Узнав, что я моряк и добираюсь домой, они отнеслись ко мне по-товарищески. Их очень заинтересовало мое судно и предстоящее плавание. Они выразили искреннее желание помочь мне привести в порядок яхту, и я решил отложить выход в море еще на день.

Вшестером мы энергично взялись за работу и справились с целой кучей дел. Мы выкрасили мачту и весь рангоут, разрисовали палубу, рубку и кокпит красками четырех цветов, имевшимися на борту, смазали стоячий такелаж, зашпаклевали щели и иллюминаторы и подшили оторвавшийся кое-где ликтрос у парусов.

Один из солдат, механик по специальности, разобрал мотор и к вечеру рассказал нам, какой основательный ремонт ему пришлось проделать. Он прочистил свечи, наладил карбюратор, промыл бензиновый шланг, проверил генератор, отрегулировал клапаны и починил еще много всяких деталей.

Другой, специалист по электротехнике, так электрифицировал яхту, что стоило повернуть выключатель, как в каюте загоралась лампочка, питаемая аккумулятором мотора. В случае необходимости теперь можно было включать даже ходовые огни. Он же каким-то чудом наладил никуда не годный радиоприемник, который я хотел было вышвырнуть за борт.

Третий, чей скрытый талант и изобретательность обнаружились внезапно, оказал мне огромную услугу, соорудив под правой койкой большой ящик. Только владелец судна может по достоинству оценить такое приспособление.

Четвертый укрепил мачту на случай непогоды.

Таким образом, через десять дней после прибытия на Жемчужные острова я был готов к выходу в океан. Мой тендер от кливер-галса до грота-шкота был в полном порядке. Можно было трогаться в путь.

Но солдаты никак не могли успокоиться. В благодарность за великодушную помощь я предложил покатать их на яхте. Откровенно говоря, самому мне это было не очень по душе, больше всего мне хотелось быть уже на пути к Мэри. Но я не мог не выразить свою признательность тоскующим на чужбине людям.

Мы обогнули юго-восточную оконечность острова Рей и поплыли к острову Сан-Мигуель. Для «Язычника» это был единственный светлый день с тех пор, как он принадлежал мне. Вернулись мы на следующий вечер, пройдя мимо грозного мыса Пунта-де-Кокос. «Язычник» совершил последний прогулочный рейс – отныне и до своего злополучного конца он должен был выполнять серьезную, подчас даже тяжкую и изнурительную работу.