Кольцов Сергей
За магнитной стеной, или Сновидения Варежки
СЕРГЕЙ КОЛЬЦОВ
За магнитной стеной, или Сновидения Варежки
Фантастическая повесть
Глава I
1
Четвертый день крупноблочный пятиэтажный дом, стоящий на краю города, а точнее - у черта на куличках, продувался насквозь морозным январским ветром, и не спасали обклеенные рамы и жидкого нагрева радиатор.
Карина Сухарева налила Гулене (так нарекли кошку, хотя и в мыслях она не держала собирать вокруг себя по весенним гулким ночам мордастых молодцов) в мисочку пастеризованного молока и принялась за немудреный ужин: поджарила несколько яиц, которые повезло схватить в примитивном магазинчике и доставить в целости и сохранности в битком набитом автобусе; сварила кофе, - вот, пожалуй, и все, если не считать гренков с костромским сыром. Затем наскоро сполоснула посуду, включила чревовещатель, удобно устроилась на диване - и с головой ушла в шестую серию телефильма, о котором только и судачили на службе, в очередях и компактных семьях.
Действие картины происходило в обыкновенном, добропорядочном городе. Герои то и дело многозначительно молчали или ехали невесть куда, побочно развивалась любовная интрига - и все чего-то ждали...
Но все кончается. Дикторша объявила, что очередная серия послезавтра вклинился хоккей.
Карина намечала заняться постирушкой и прочими мелочами, от которых нет спасу, ибо подобны они снежному кому и не располагают к умиротворению.
Итак, Сухарева направилась в ванную, но тут раздался торопливый звонок в дверь и запыханная Любаша, что жила в соседнем доме и за короткое время успела полюбиться Карине своим легким и неугомонным нравом, впорхнула в прихожую.
- Страсть какой холодище! - Любаша, передернув плечами, плотнее укуталась в пуховый платок. - Вот черти полосатые, не могли по другой программе гонять эту дурацкую шайбу,
- Ничего, потерпи денек.
-Потерпи-потерпи. Вот так всю жизнь и терпишь. А мой-то, олух царя небесного, рад-радешенек. Еще бы - самый повод к Володьке сбежать. Пусть только явится под мухой, таких шайб наставлю, таких балдерисов покажу...
Гулена, услышав знакомую скороговорку, вылезла изпод кухонного стола, с глубоким удовлетворением потянулась и, исполненная важности, степенно подошла к Любаше.
- А-а, Гуленушка!
Кошка, сладко мурлыкая, потерлась о ее ноги.
- Ну и охочая она у тебя до ласки, что дитя малое. - Любаша весело потрепала Гулену. - Каринушка, как вышивка продвигается? Скоро разделаешься со своей Мадонной?
- Да где там скоро! Нигде ниток не достать.
- Что б ты без меня делала? - Любаша с нескрываемым удовольствием достала из кармана пакетик, - Держи. По великому блату достала. Импорт.
Карина развернула - и ее ладони расцвели от яркого мулине.
- Ой, Любаша, да ты же - золото! - Карина чмокнула ее в щечку.
- Обрадовалась? Так-то. Я еще вчера собиралась принести, да...
Она и дальше бы болтала без умолку о вчерашнем дне, если бы не зазвонил телефон.
- Алло.
- Добрый вечер. Это я, то есть - Савелий. Помните? - конфузливо пролепетал Варежкин, мерзнущий в телефонной будке.
- Здрав...ствуйте. - Карина медленно села в кресло.
- Вот, бродил по городу и решил позвонить. - Савелий секунду помялся и внезапно выпалил: - Я сейчас приеду.
- Буду очень рада вас видеть, но сегодня... - Карина краем глаза посмотрела на Любашу, которая уже сидела на диване и разминала сигарету. Сегодня у меня дел полно. И вообще - поздно уже. Приходите завтра, хотя нет, -- Карина вспомнила, что будет хоккей и Любаша непременно заглянет, позвоните лучше к концу недели, и мы договоримся, как нам встретиться.
- Я- Я обязательно позвоню. Всего хорошего.
- До...
В трубке раздались короткие гудки. Карина молча сидела в кресле.
- Что-нибудь серьезное?
- Серьезное, говоришь... Да так... Ничего особенного... - Карина замолчала и точно в оцепенении стала смотреть туда, где над вазой с пожухлыми ветками висела фотография мальчика лет пяти.
Когда Карина пришла в себя, Любаши уже давно не было, а на полу возле кресла лежало импортное мулййе.
"Савелий, - подумала Карина. -- Да... Что ж я собиралась делать?" А что делал Савелий в этот поздний январский час?
Он возлежал на кушетке в своей неказистой каморке и предавался мечтам. И виделись ему летящие по небу колесницы, аэростаты, наполненные розовым туманом, и прочее, и прочее, что приличествовало званию художника-любителя, эдакого живописца-чудака, малевавшего свои картинки, богатые фантазией, колоритом, но вызывавшие только иронию да недоумение на серьезных и выбритых лицах.
Примерно месяц назад, совсем случайно, на его пути повстречался заведующий фабричным клубом "Прогресс" Никон Передрягин. Тайком ото всех и особливо от супруги кропал он вирши, которые писались задолго до праздников всенародных и местного значения и, выведенные каллиграфическим почерком, прикношшвались к стенной газете, после чего с нескрываемым волнением Передрягин чаще обычного прохаживался мимо нее, покашливая. Именно Никон и уговорил Савелия выставить свои полотна на всеобщее обозрение, чтобы люди, вкусив Пищи духовной, могли посветлеть душой и сердцем. И случайный посетитель, чаще всего в обеденный перерыв, приходил полюбопытствовать на творения Варежкина.
В неприметном углу зала стоял столик. На нем пылилась "Книга отзывов и пожеланий", представлявшая собою общую тетрадь в зеленой обложке. У Савелия бойко колотилось сердце, когда он ее раскрывал, особенно после очередного слета передовиков производства или профсоюзных деятелей. Да и как тут не волноваться, если собиралась тьма-тьмущая образованного и уважаемого люда. Но листы были чистыми, а игольное острие привязанного к ней карандашика так и оставалось девственным. Но Варежкин не унывал, так как еще в распашоночном возрасте уверовал в истину - на доброту всегда отзовется чья-то душа, а позже, уже будучи человеком взрослым, сказал себе: труд мой нужен, чтобы осветить чьи-то потемки.
Никон не раз наблюдал, как Савелий, оглядываясь по сторонам, нерешительно открывал тетрадь - и сердце его дрогнуло. Как-то придя на работу, Передрягин написал то, над чем бился не один вечер-и что прерывало и без того тяжелый его сон.
"На меня решительно произвели впечатление Ваши живописные картины. Они открывают Ваше отзывчивое сердце и могут сослужить пользу для человека. В них много желтой краски, которая символизирует солнце. Поэтому таким теплом веет от них. Спасибо Вам от всего рабочего сердца. Слесарь второго цеха".
Далее шла неразборчивая подпись.
В один прекрасный день Варежкин в который раз приблизился к заветному столику. За происходящим наблюдало недреманное око Передрягина. Савелий быстро прочитал написанное "Никон, воздадим тебе должное!", улыбнулся, перевернул страницу, захлопнул тетрадь и хотел было уйти, как вдруг заметил невысокую женщину, которая как вкопанная стояла возле одной из картин. Савелий, делая вид, что разглядывает полотна, краешком глаза посматривал на нее, но в конце концов не выдержал и подошел.
- Вам понравилось? - громким от волнения голосом спросил Савелий,
Женщина, а это была Сухарева, вздрогнула и обернулась.
- Что вы сказали?
- Вам... - Савелий на секунду запнулся, - вам... нравится? - Медленным движением головы он указал на картину.
- А вам? - в свою очередь спросила Карина.
- Не знаю... Мне показалось... Это... Это мок работы.
Сухарева смутилась, - Признаться, я не люблю подобную живопись, после некоторого замешательства сказала Карина. - И название какое-то странное - "За Магнитной Стеной". Этот мальчик... Откуда вы его знаете?' На картине была изображена комната. По углам в напряженной позе сидели похожие на людей существа.
Посредине - на волнистом изумрудно-фиолетовом фоне - вставшая на дыбы ослица с изумительным, почти иконописным, женским ликом. Над нею парили два пустых черных кресла. А в правом верхнем углу отчетливо виднелся портрет улыбающегося мальчонки в золотой раме.
- От... куда знаю... - не сводя глаз с Карины, почти по слогам произнес Варежкин, - Видел... Его портрет... Он там висел на стене.
- Где там? - Сухарева невольно подалась вперед.
- За Стеной. Да, за Магнитной Стеной. Ночью. Еще падал снег, но потом прекратился...
- Какая стена? Какой снег? - Невнятица, которую нес Варежкин, явно раздражала Карину. - Вы можете объяснить толком?
- Эта картина... Я увидел ее во сне, даже не во сне. Это был не сон, а нечто иное. Я могу все рассказать. Рассказать с самого начала.
Карина оглянулась. В зал вошли несколько человек.
- Хорошо. Но только не здесь. Вот мой телефон, - Сухарева вынула из сумочки блокнот и быстро записала номер. - Непременно позвоните.
Варежкин взял листок и нерешительно удалился, а Карина посмотрела ему вслед, на его налепьГй, мешковато сидящий пиджак, на брюки, не помнящие утюга, на его стоптанные башмаки, и снова вцепилась глазами в картину, точнее в ее правый верхний угол.
4
Надвигался Новый год, и вскоре Савелия попросили освободить помещение, Передрягин и тут пришел на выручку. Он выхлопотал на предприятии грузовик, помог справиться с картинами и долго тряс руку, желая житейских благ и творческих радостей, а когда вернулся в зал, то чуть было не прослезился при виде голых и осиротевших стен, а Варежкин тем временем ехал домой в продуваемом ветрами пальтеце, охраняя в кузове свои сокровища.
Мелькали степенные строения, толкались прохожие, поблескивали витрины магазинов, пока не пошел знакомый район, где людей поменьше, улицы, поуже, дома пониже да и воздух попроще.
К встрече Нового года Савелий почти не готовился.
Купил маленькую елку (большая и в дверь не пролезет и согнется в три погибели, упершись в невысокий потолок), какие-то пестрые и веселые игрушки, и вся недолга. Когда куранты пробили двенадцать, Варежкин поднял стограммовик, наполненный напитком огненным и серьезным, чокнулся с приготовленным накануне белым холстом, натянутым на подрамник, пожелал ему и себе здравствовать, хлопнул содержимое и занюхал корочкой черного хлеба, тщательно натертой чесноком.
Нутро быстро согревалось, в голове вспыхивали фантасмагории. Варежкин подошел к окну и увидел младенца, который с удивлением смотрел на него и пересыпал тоненькой струйкой из одной ладошки в другую золотистый и колючий песок.
Проходили дни, заваленные делами, суматохой, будничными невзгодами и нервотрепкой.
Недавно Савелий побывал у Сухаревой и теперь он то неподвижно лежал на промятой кушетке и, уставясь в потолок, выкуривал одну сигарету за другой, то вскакивал и нервно ходил взад и вперед, то снова ложился, вскакивал и подходил к окну, выходящему во двор, и как очумелый подолгу стоял возле него, словно пытаясь что-то вспомнить, что-то высмотреть в темных досках полуразвалившегося сарая.
- Неужели мне все померещилось? Какая-то фатальная ошибка, галлюцинация, астральный бред.
Самые невероятные догадки и предположения метались в воспаленных клетках мозга, не давали успокоиться, забыться, взять себя в руки. К тому же постоянно мозолили глаза отрешенно лежащие кисти и разбросанные как попало тюбики с красками. Савелий не выдержал и накрыл их газетой, а на недавно начатую картину набросил лохмотья - все, что осталось от его некогда любимой рубашки в горошек.
- Какая-то чертовщина! - Савелий плюхнулся на кушетку, повернулся к стене и в который раз стал лихорадочно прокручивать встречу с Кариной.
В тот день он тщательно отпарил брюки, приобрел в комиссионке недорогой пиджачишко, сходил в парикмахерскую, после чего, посмотрев на себя в зеркало, сказал: хорошо. И было утро, и был вечер; день шестой суббота. И Варежкин шел к Карине, и снег под ногами раскалывался на звезды.- Вначале она была приветливая. Улыбалась. Взяла цветы, правда, пальцы нервничали. Понять можно - волнение. Цветы поставила в молочную бутылку. А потом вдруг замкнулась. Почему?
Варежкину вспомнились цветочные лотки, как он минут пятнадцать завороженно смотрел на стеклянные ящики в виде аквариумов, в которых горели свечи, как неловко было покупать стыдливые гвоздики - так покорно и смиренно они лежали.
Цветы... С них-то все и началось. Была же ваза. Могла и в нее поставить. Подумаешь, какие-то пожухлые сосновые ветки. С год стоят - не меньше. Предложил выбросить - ни в коем случае. Поставить их в какую-нибудь трехлитровую банку - нет-нет, нельзя. Они должны стоять там. Стоп...
Он вспомнил, что над сосновыми ветками, стоявшими на этажерке, белело пятно.
Ваза с ветками ей чем-то дорога. Белое пятно. Скорее всего висела фотография. Но чья? Мужа? Любовника?
Допустим, бросил, погиб. Память о нем? Смешно. Глупо.
Да черт с ними, с этими ветками. При чем тут они...
Карина... К ней шел. Спешил. Готовился. Все прахом.
Карина... Какой сладкой горечью веет от этого имени.
Карой и горечью. Спросил - как живешь. Сказала, что ничего интересного, что привыкла к однажды заведенному распорядку, что в прошлом... да стоит ли о нем говорить, и вдруг с пустого места: хочешь узнать - не замужем ли я? Мне муж не нужен, посторонний человек в доме - не нужен. Не хочу, чтобы кто-то нарушал мой быт. Однажды попытались перевоспитать - ничего не вышло. Впрочем, это так, прошлогодний снег, дым, кото... сжала пальцами виски. Переменил тему. Хорошая квартира, удачное место. Много простора за окнами.
Ненавидяще посмотрела. Какой простор? Живешь, как в глуши. Раньше была квартира в центре, но дом поставили на капитальный ремонт. Разве нельзя вернуться назад? Привыкла. Хотя какая привычка. Все дело в другом, в другом... Снова сжала виски. Нельзя мне отсюда уезжать, нельзя. А вдруг вернется... все вернется - прежнее... Извини, я совсем развинтилась. Страшно болит голова. Вся неделя сумбурная, беготливая. Мне лучше прилечь. Подошла к дивану и согнала кошку.
Обрывки воспоминаний набегали друг на друга, перекрещивались, кувыркались, пока их не подхватила головокружительная карусель и не слила в пеструю, неразрывную ленту.
Наутро Варежкин встал свежим и бодрым. Тюбики и кисти очнулись от летаргического сна, когда Савелий, комкая, сорвал с них газету, а холст помолодел и задышал, освобожденный от наброшенных на него лохмотьев.
- Кого нелегкая принесла?! - раздраженно сказала Карина и пошла открывать.
На пороге стоял Варежкин с цветами и картиной.
- Савелий! Наконец-то. Как в воду канул. Почему не звонил? - сбивчиво заговорила Сухарева, впуская Савелия. - Я уже разыскивать тебя собралась.
- Я картину для тебя писал, - смущенно заговорил Варежкин, словно оправдываясь.
- Картину... - Сухарева, словно спохватившись, быстро прикрыла дверь, ведущую в комнату. - Извини, у меня маленький беспорядок. Ты пока раздевайся, я сейчас приберу.
Карина бочком юркнула в комнату, мигом сняла со стены фотографию и запрятала ее в шкаф. Затем, поправляя на ходу прическу и стараясь унять волнение, вошла в прихожую.
Савелий протянул ей тюльпаны и стал причесываться.
"Снова цветы... и снова некуда поставить", - подумала Карина.
- Опять не знаешь, куда их определить? - улыбаясь, спросил Савелий.
Карина слегка покраснела, пошла на кухню, и уже оттуда сказала: Проходи в комнату, я сейчас чайник поставлю.
Когда она вернулась, Варежкин стоял возле этажерки и держал в руках картину.
- Это еще что такое? Какая инфантильная композиция! - с расстановкой произнесла Сухарева.
- Не узнаешь? Твой дом, твоя квартира.
- Что-то непохоже.
- Конечно, здесь, - он показал на холст, - многое выдумано, но по-другому я не умею.
- Еще один выдумщик свалился на мою голову! Я то думала, что ты совсем другую принесешь картину, но..
В дверь позвонили. Вместе с морозным воздухом в прихожую впорхнула Любаша.
- А вот и я! Одной дома не сидится, а мы с тобой целую вечность не виделись! Ой, я, кажется, не вовремя. У тебя гости? - затараторила Любаша, увидев мужское пальто на вешалке.
-Ничего, ничего. Заходи. Это мой знакомый художник. Подарок принес картину. - И на ухо добавила: - Какая-то ерунда, но не удобно отказываться.
- Ну, здравствуйте. - Любаша, не скрывая любопытства, зашла в комнату. - Давайте знакомиться. Страсть как обожаю людей творческих, не от мира сего. - Любаша весело улыбнулась и протянула Савелию жаркую ладонь. Люба, можно и просто - Любаша, - она звонко рассмеялась.
Принялись чаевничать.
- Каринушка, как наши делишки? А вы, товарищ художник, не стесняйтесь, пейте, пейте чаек, мы немного посплетничаем с Кариночкой, - тараторила Любаша, добавляя Савелию горячего чаю, - хотя она и не любит пустяковых разговорчиков, но страсть как хочется почесать языком. Каринушка, что-то ты нос сегодня повесила. И молчаливая на редкость. А... понимаю. Но я только на минутку.
- Любаша, перестань, Просто маленькие неприятности на работе.
- А у тебя что-то изменилось... Ну, конечно, цветы! Как же я сразу не приметила! Их бы в вазу. Туда, где... - Любаша осеклась, - а где фотография? Ты что, уже разлюбила своего хорошенького племянника?
- Решила протереть стекло, да и забыла повесить, - ответила Карина и опустила глаза.
- Бог ты мой, а это что за штуковина? - Любаша указала пальчиком на стоявшую возле этажерки картину. - Это и есть подарок? Симпатичненько, И никак Гулена наша нарисована?
Гулена, услышав свое имя, стала расфуфыриваться, обводить всех загадочным взглядом, выгибать спину, а затем, помпезно подняв хвост, продефилировала к этажерке, но вдруг ошалело замяукала, отскочила от картины и без проволочек забралась под диван. Любаша прыснула.
- Даже кошка испугалась такого нагромождения, - промолвила Карина. Кис-кис, Гулена, иди ко мне.
Через минуту из-под дивана сверкнули зеленые очи.
Но дальше дело не продвинулось. Никакие уговоры не заставили Гулену покинуть свое убежище.
Савелий почувствовал неловкость и решил, что пора и честь знать.
- Спасибо за чай, за угощение. Я, пожалуй, пойду.
- И не вздумайте. Вы не только хозяйку, но и меня обидите. Расскажите-ка лучше о своей картине. Вразумите нас, женщин. Ну, например, что это за волосы позади воображаемого дома? - полюбопытствовала Любаша.
- Это... это ветер...
- А что там за голубые пятна внизу?
- Возле дома сирень растет. Вот она и расцвела.
- Это зимой-то?!
- При чем тут зима. - Варежкин пожал плечами. - Просто от комнаты, исходит потаенное тепло, Сирень и расцвела.
- Ну что ж, вполне доходчиво, -- задумчиво произнесла Любаша. - Но почему же вы не нарисовали Карину? - с укоризной спросила Любаша и игриво обняла Сухареву. - Пускай бы она держала Гулену но коленях и они вместе смотрели бы на звезды, Варежпн поморщился.
- Здесь все - Карина. Она и то, что ее окружает, - неразрывно. Варежкин непроизвольно сцепил пальцы рук. - Как бы вам объяснить?
- Ты все хорошо объяснил, - сухо сказала Карина, - но я все равно ничего не пойму... Ты просто фантазер, Савелий. Почему бы тебе не писать то, что видят остальные? Вот чай - он и есть чай, нельзя же его изображать, допустим, простоквашей, - начала излагать свои мысли Сухарева, - Но я вижу именно так. Так мне подсказывает сердце, фантазия. Все предметы движутся, перемещаются, разговаривают друг с другом, ссорятся. Они - живые. У них свои радости и печали, свои заботы, свои неурядицы. Я вижу, что чашка готова лопнуть от злости, когда вливают в нее кипяток. Я вижу, как вазе хочется треснуть, рассыпаться, чтобы дать волю хотя бы этим сосновым веткам, как хочется ей лишиться дна, чтобы они проросли, пустили корни. И веткам неудобно в ней, они окольцованы, им хочется туда - на мороз, чтобы искриться, насыщать воздух своим дыханием. Мне видится...
- Савелий, остановись, а то и мы привидимся тебе невесть чем, прервала его Карина.
- Но мне кажется...
- А мне ничего не кажется, - уже зло оборвала его Сухарева. - Спасибо за подарок. Я ценю твой труд, но не приемлю. Достаточно с меня видений и фантазий. Понятно? Достаточно! Я сыта ими по горло!
- Каринушка, ты становишься жуткой злюкой. Ну, размечтался человек, ну, он так видит, ну и что? - вмешалась Любаша.
- Гулена и та не выдержала этих видений. Вон, под диван залезла. А я человек. Что мне прикажешь делать? Что? Я спрашиваю? - Карина все больше и больше распалялась.
- Вот что, милочка, возьми-ка себя в руки и перестань напускать на себя истерику! - одернула ее Любаша.
Варежкин уже проклинал себя за то, что не в меру разговорился, Но в то же время в кладовых подсознания вертелась, не давала покоя мысль: почему так нервна Карина?
Что ее раздражает, мучает? Тогда - цветы... Сейчас...
Неужели какая-то картинка смогла ее вывести из себя?
Впрочем, и с кошкой что-то неладное творится, точно картина источает какой-то эфирный яд, точно токи какие-то излучает. Но ведь с Любашей ничего не случилось. Хотя что с ней стрясется, с такой пышечкой-веселушечкой? Нет, надо что-то придумать. Но что? Выбросить?!
- Не будем ссориться из-за чепухи, из-за картинки какой-то, - Савелий быстро встал. - Чушь все это.
Варежкин схватил картину, резко открыл балкон и на глазах опешивших женщин вышвырнул ее. Любаша бросилась к балкону, но ее остановил протяжный стон Карины. Она обернулась и увидела, как Сухарева медленно сползает со стула. Савелий и Любаша кинулись на помощь.
- Воды, быстрее воды! - выпалила Любаша.
Савелий метнулся на кухню и, расплескивая воду, поднес стакан к губам Карины.
- Что-то нервы у нее сдают в последнее время. Совсем полоумная стала, - проговорила Любаша. - Не знаю, что и делать. Я и так и этак, ничего не помогает, точно нечистый дух вселился в нее.
Карина понемногу приходила в себя.
- Уходи. -Немедленно... Я не могу тебя видеть, ты слышишь?!
Если в первое время Карина была необходима Савелию как воздух, как глоток чистой, колодезной воды, то последняя встреча не то чтобы его омрачала, сделала ее образ менее притягательным, но что-то разрушила в его сознании, остудила огненную иглу, которая вонзилась в самую сердцевину его сущности, и постепенно клубящийся свет, которым он жил, стал гаснуть, и спокойное, холодноватое мерцание наполнило его плоть. Но одновременно и Карина стала приобретать очертания зыбкие, полуреальные и лишь изредка вспыхивали искорки ее ореола, и тогда Варежкин ощущал беспокойство, перекладывал вещи с места на место, словно стараясь себя и весь окружающий его мир привести в согласие, окунуться хотя бы на время в гармонию и плыть по ее спокойным волнам, по безмятежным холмам воспоминаний, забыв, что существует время, квадратные метры его каморки и тот изнурительный взрыв, имя которому - Карина.
Наступила весна и можно бы дать ее приметы в виде давно прокисших ручьев, обрюзгшего снега и рыхлого и сероватого озерного льда. .Можно бы упомянуть и о потревоженных лесных чащобах, но каморка не выезжала на своих скрипучих половицах туда, где воздух, пронизанный переменным стоком, окатывал мурашками спину, грудь и виски.
Варежкин просто отворил окно, чтобы дать сквозняку по-молодецки пройтись по всем затхлым уголкам и навести праздничный беспорядок в притихшем жилище. И сквозняк ворвался, словно почуяв добычу, и с маху принялся за работу. Савелий закрыл глаза и подставил лицо под ослепительный, напористый душ, в котором все перемешалось; отрывочные голоса жильцов, воробьиный галдеж, солнечные соринки и запах отсыревших досок. Кровь опрометчиво запульсировала в капиллярах и венах, но звон стекла, словно кто-то без оглядки рванул оконные рамы, стряхнул с Варежкина мощное оцепенение.
Савелий обернулся - и не поверил своим глазам: в дверном проему стояла Карина в легком красном плащике и ее волосы путались и развевались на сквозняке.
- Закрой окно, - спокойно сказала Карина.
Савелий растерялся, но окно закрыл.
- Я... я очень рад. Какими судьбами?
- Не выдержала я, Савелий, вот и пришла, - сказала Карина, закрывая дверь.
- Да что же ты стоишь, раздевайся! - Савелий погог Карине снять плащ и повесил его на гвоздик. - Проходи. Садись. Я рад, что ты пришла, - еще раз сказал Савелий, точно сам хотел убедиться в этом.
- А здесь вполне уютно, - сказала Карина и села на кушетку.
Жилье Савелия и вправду было довольно уютным.
Недавно он развесил часть своих полотен, отчего сразу стало просторнее и светлее.
- Даже не знаю, чем тебя угостить. Может, кофе? Или яичницу? У меня плитка хорошая, вмиг накалится.
- Кофе, пожалуй, выпью, а больше ничего не надо, - как бы в пустоту сказала Сухарева и стала внимательно разглядывать картины.
- Я не ожидал, что ты придешь.
- И я не ожидала, - все с той же отсутствующей интонацией произнесла Карина.
Савелий налил из термоса кофе, раскрыл пачку печенья и внимательно посмотрел на Карину.
- Что ты так усердно картины разглядываешь? Почти все они были на выставке..,
- Помню. Даже слишком хорошо помню, - Карина отпила глоток кофе.Поэтому и пришла.
- Что-то я не совсем пойму.
- А зачем понимать? Я тебе объясню. Все объясню, но сначала... Савелий, где ты видел мальчика? - Карина посмотрела в глаза Савелия.
- Какого мальчика? - недоуменно спросил Варежкин.
- Того - "За Магнитной Стеной".
Карина отвела глаза и стала крутить перстень на безымянном пальце.
- Хорошо, я расскажу, - Савелий встал и подошел к окну. - Но ты опять сочтешь меня выдумщиком... - Варежкин с минуту молчал, словно о чем-то раздумывая. - Я расскажу, но мне очень важно, необходимо, чтобы ты поверила...
- Я поверю.
Савелий потер пальцами лоб, вернулся на место; залпом выпил кофе, закурил сигарету и после нескольких глубоких затяжек стал медленно, чтобы ничего не упустить, рассказывать.
- Однажды я несколько суток подряд, почти без отдыха, работал. Ни разу мне так хорошо не писалось. Я буквально валился с ног, но образы настолько выпукло вставали передо мной, что рука сама тянулась к кисти, краски ожили, превратились в бесконечную симфонию, и я понял, что скорее свалюсь замертво, чем отойду от полотна. Я был затянут в неистовый водоворот, он засасывал меня все глубже и глубже, но я был счастлив. Это были не муки творчества, а "состояние ясного ледяного безумия". На вторые сутки я все-таки свалился, точнее ухнул в дымящийся котел сновидений.
Варежкин замолчал, потушил сигарету и посмотрел куда-то мимо Карины, в какую-то невидимую удаляющуюся точку, точно пытаясь уследить, где она завершит свой стремительный, ускользающий полет. .
- С этого все и началось. Вся эта стена, - Савелий указал в сторону окна, - превратилась в белое полотно. На нем стали вырисовываться расплывчатые очертания отдельных предметов, стен, потолка, пола, каких-то людей. Буквально на моих глазах они неудержимо обретали четкость, рельефность, цвет и передо мной предстала абсолютно достоверная картина. По краям, на переднем плане, в черных креслах вполоборота сидели два человека и пристально смотрели на меня. Я стал приближаться к картине, пораженный ее стереоскопичностью, и когда подошел почти вплотную, то внезапно понял, что это - комната, отгороженная от меня невидимой стеной, и что в нее можно войти. Не любопытство, а скорее внутренняя необходимость, даже неизбежность толкнула меня на первый шаг. Но что-то мешало пройти сквозь стену. Какое-то, возможно, магнитное поле, причем, очень мощное. Мне удалось протиснуть лишь голову и плечо, но дальше поле не пускало. Меня всего трясло, словно я оказался на вибростенде. Поле сопротивлялось, но я уже твердо знал, что не отступлюсь, что обязан попасть в эту комнату, понимаешь, обязан. Я собрался в кулак и каким-то нечеловеческим усилием прорвался сквозь стену. Мужчина, что сидел слева, внимательно наблюдал за мной, затем взглянул на того, кто сидел напротив, и его тонкие, безжизненные губы расползлись в улыбке. Дальше пошли дела странные, Откуда-то, словно просачиваясь сквозь стены, стали появляться люди, причем, они буквально на глазах меняли свое обличив, меняли до тех пор, пока я не узнавал в них кого-то из близких, знакомых и дорогих мне людей.
Карина сидела вся напряженная и слушала. Савелий отпил глоток кофе и нервно закурил.
- Мне захотелось музыки. И она возникла. Музыка, которой я никогда не слышал и не услышу. Она звучала так естественно, так отчетливо, она наполняла всю мою плоть, она пронизывала меня. Но дело даже не в ней, а в самом звучании, Никакая аппаратура не способна его передать Потом стали появляться женщины. Одна сменяла другую, и наконец явилась та, которую я любил в мечтах своих. - Савелий замолк.
- Продолжай, - еле слышно, словно боясь расколоть наступившую тишину, попросила Карина.
- Я ощутил ее гладкую кожу, - смущенно, точно чего-то стыдясь, произнес Варежкин. - Она рассмеялась и исчезла. Тогда тот, что сидел слева, назовем его Главным, встает и говорит: "Ты явился, твои эмоциональные ресурсы, твой энергетический запас нам вполне подходят. Мы долго тебя ждали. Ты - Второй. Первый не может без тебя". Я, признаться, ничего не понимал, и тут я увидел на стене портрет мальчика: "Кто это?" И Главный ответил: "Тебе незачем знать, но если..." Неожиданно на середину комнаты вышел мальчик лет пятишести. Это и был тот - изображенный на портрете.
"Что ж, - сказал Главный, - раз он пришел, то посмотри на него и запомни. Это и есть Первый. Ты с ним еще встретишься. Здесь. В этой комнате. На этом паркетном полу, изъеденном лунной солью. И это будет твой звездный час. Ты станешь счастливым. Богатым. Известным. Когда настанет время, когда мы этого захотим, и когда Первый будет готов".
Внезапно все исчезло. Я проснулся. Вокруг была тишина. И только в окне сияло нестерпимым светом пятно. Уменьшаясь, оно меняло окраску, пока не загустело и не слилось с ночным небом. И хоть это смешно и нелепо, но мой мозг был кристально ясным. Я ощутил такой прилив сил, такую легкость, что готов был перевернуть весь мир. И до сих пор я верю, что это был не сон, а нечто иное, неподвластное разуму. Все было так реально, и особенно это светящееся пятно...
