Пленные показывают, как правило, меньше, но в основном тоже довольно правдиво. Зависит это от чина и звания. Сержанты и офицеры дают сведения в более широком масштабе, но гораздо более сдержанно. Хотя, например, майор Бельда Лопес на допросе оказался весьма и весьма словоохотлив. Точные данные о противнике лучше всего устанавливаются при сопоставлении показаний целого ряда пленных и перебежчиков, допрошенных приблизительно в одно и то же время, но в одиночку. О чем говорят эти данные?
      Ближайший оперативный замысел Франко - это новое наступление на Мадридском фронте, на этот раз на правом фланге фашистов, чтобы перерезать сообщение Мадрида с Валенсией, этим окончательно изолировать столицу и голодом принудить ее сдаться. Командовать новой операцией назначен подполковник Асенсио{9}, один из ближайших помощников Франко. Офицеры и солдаты очень одобряют направление нового удара, считая, что иначе Мадрид никак невозможно взять, - это показал горький опыт всех предыдущих атак.
      Огромное внимание уделяют сейчас мятежники противотанковой и противовоздушной обороне. Весь Мадридский фронт снабжен новейшей германской противотанковой артиллерией. Пушки расставлены с интервалами двести триста метров.
      Боевое питание армии - патроны, снаряды - вполне нормально. Однако солдат энергично приучают к экономии патронов, запрещают им стрелять без боевого соприкосновения с противником.
      Для нового наступления Франко подбирает подчас с большой натугой, но значительные силы. Кроме германских и заново переформированных марокканских частей собраны дополнительные наборы, сделанные на захваченной фашистами территории. Качество этих новых наборов с точки зрения фашистской морали резко ухудшилось. Острый недостаток в людях заставляет мятежников брать в армию людей явно неблагонадежных. Иногда даже прямо из тюрьмы республиканцев, социалистов. Арестованным предлагают выбирать: или расстрел в тюрьме, или служба в фашистской армии. Немало перебежчиков принадлежат к этой категории прежних заключенных.
      Прорыв в политико-моральном состоянии армии фашисты возмещают усилением строгостей и режимом принудительной и железной дисциплины на фронте. Под страхом суровых наказаний солдатам запрещены какие бы то ни было политические разговоры. Каждый участок и каждая траншея полностью изолированы друг от друга. Когда на днях в Каса-де-Кампо один солдат сходил к приятелю в соседний окоп побеседовать, офицер избил его в кровь и хотел даже пристрелить - отговорили от этого другие офицеры.
      Питаются солдаты нерегулярно и отвратительно. На нескольких участках Мадридского фронта начались волнения и протесты, после чего еда стала лучше, но лишь на несколько дней. Одежда и обувь у мятежников износились, а новых не выдают. Это видно по самим пленным и перебежчикам: настоящие оборванцы, в летней изодранной одежде, без одеял, в парусиновых туфлях, обмотанных веревочными тесемками. Часто республиканские бойцы вскладчину собирают для своих пленников табак, газеты, апельсины, носки, шарфы. Фашистское начальство разрешило своим солдатам раздевать крестьян в деревнях и присваивать себе их одежду и обувь. Делать это в городах запрещается.
      Усталость, холод, голод, плохое питание, неудачи под Мадридом и общая затяжка войны создали довольно плохое настроение в частях мятежников. Драка в фашистском лагере между буржуазной "Испанской фалангой" и религиозно-кулацкими фанатиками наваррской деревни расшатывает фашистский фронт.
      Но из этого никак не следует делать вывод о падении боеспособности армии Франко.
      Я спросил у солдата, рабочего-социалиста, взятого фашистами на фронт прямо из тюрьмы и перешедшего через три недели:
      - А ты стрелял в республиканцев?
      - Стрелял.
      - Много?
      - Много...
      - И пожалуй, убивал своих?
      - Возможно. Я не мог не стрелять. Сержант следил за каждым нашим шагом. Куда ни повернешься - всюду и всегда наткнешься на сержанта с пистолетом в руке. Их не так много, этих сержантов, а кажется, будто нет им числа. И боимся мы их, откровенно говоря, больше, чем самого Франко.
      Это сущая правда. Унтер-офицерский состав, старослужащие, играет большую роль в армии мятежников. Они ее пока цементируют, они обеспечивают боеспособность мелких подразделений, от роты и ниже. Фашистский унтер испанского или иностранного происхождения... Колониальный проходимец, держиморда, барабанная шкура, крепко, как тюремщик, держит в руках свой взвод. Его ненавидят, но боятся и слушаются. Он гонит в бой пинками, палкой и выстрелами по отстающим. Зато, когда фашистская часть получает подлинно сокрушительный удар, не оставляющий сомнения в его уверенно наступательном характере, когда унтер теряет хоть на минуту влияние над своими безответными солдатами, они бегут опрометью, бросая винтовки, орудия, все на свете, и ничто тогда не может их остановить. Так было при республиканских контратаках у Махадаонды и Лас Росас, так было в Гвадалахаре, так было при штурмах высоты Лос Анхелес.
      2 февраля
      Все затихло. Республиканцы готовят новое, теперь большое наступление. Цель операции - решительно отбросить фашистов от Мадрида. Для этого концентрируются и подводятся новые большие резервы, целое множество бригад. Ларго Кабальеро лично утвердил план, выработанный Генеральным штабом. В Мадриде об этом плане еще ничего не знают, хотя мадридские войска должны наносить дополнительный удар.
      Подготовка сражения должна занять еще неделю. Я решил, наконец, выехать из Мадрида на несколько дней. Я не отлучался отсюда с семнадцатого октября. Теперь, кажется, можно. Если что-нибудь стрясется, успею вернуться.
      Мы выехали с Дорадо по валенсийской дороге и около Таранкона свернули на юг, в Ла-Манчу.
      Мадрид остался позади, и только в эту минуту я по-настоящему понял, в какой опасности этот город, как он оторван от мира, какую странную, печальную и горестно-славную судьбу избрали себе сотни тысяч людей, живущих среди этих стен, на этих улицах, среди этих траншей и баррикад.
      3 февраля
      Уже темнело, когда по избитому, запущенному шоссе мы стали подъезжать к деревне. Секретарь районного комитета всю дорогу предлагал отведать яблоко из его кошелки; он медленно рассказывал о чистосортных семенах, о тягловой силе, о ремонте инвентаря, о том, что из области обещали прислать трактор, да так и не прислали, о том, что газеты приходят с невозможным опозданием, что очень хромает допризывная подготовка и что этот вопрос упирается в кадры.
      Поле холмилось волнистыми грядами, вдали забелели дома. Значит, можно будет лечь, дать отдохнуть больному плечу, немного поспать. По дороге шли две крестьянки в расшитых рубахах, в платках на голове; навстречу нам ехала еще одна, тоже в платочке, верхом. Но верхом не на коне, а на осле. И это напомнило, что девушка верхом может быть Дульцинеей, настоящей Дульцинеей Тобосской, обожаемой дамой хитроумного и несчастного идальго Дон Кихота Ламанчского, и что мы не на Тереке и не на Кубани, а в Ла-Манче, что деревня впереди - это и есть деревня Эль Тобосо Кинтанарского района Толедской области. Секретаря зовут Грегорио Гальего, он никогда в жизни не выезжал из Ла-Манчи, с большим трудом может представить себе Кубань и был бы сам несказанно удивлен, встретив там дивчин в платочках, совсем как в Кинтанаре.
      Эль Тобосо встретило нас хмуро. Дома стояли неприступные, без огней, маленькие двух - и трехэтажные крепости. На тяжелых церковных воротах висели средневековый замок и картонный плакат: "Народный склад антифашистского зерна". Длинная очередь хозяек в черных платках змеей загибалась за угол и входила в бакалейную лавку. Продавали шоколад для питья, полфунта на душу. В деревне было чисто, как на пасху, все подметено, все прибрано и гладко. Мадрид вспомнился как огромный замусоренный бивуак.
      Алькальд принял нас вежливо и осторожно. Он грелся у огромной медной жаровни; легкий дым от углей поднимался к прокопченным бревнам потолка; в конце пустынной, низкой комнаты на каменной скамье, под доской со старыми, пожелтевшими декретами, сидели крестьяне с трубками и молча слушали наш разговор.
      Сначала были затронуты общие и политические темы. Алькальд рассказывал, что времена, конечно, трудные, но деревня Эль Тобосо переносит их без всякого недовольства и вся, как один человек, предана нынешнему законному правительству. В частности, он, алькальд, прилагает все усилия, чтобы Эль Тобосо было примером лояльности и послушания властям. О себе самом алькальд объяснил, что формально он республиканец, но по убеждениям коммунист, хотя весьма не чужд и анархистским идеям. На вопрос же, как он относится к социалистической партии, подчеркнул, что и этой партией всегда восторгался. Да разве можно быть коммунистом, не будучи социалистом и республиканцем! Из двух с половиной тысяч жителей Эль Тобосо только тысяча сто участвовали в февральских выборах прошлого года. Из них двести голосовали за партии Народного фронта, а девятьсот, алькальд тяжко вздохнул, голосовали за правые и фашистские партии. После мятежа и начала гражданской войны пятнадцать человек было арестовано, человек одиннадцать скрылись. Остальные, по мнению алькальда, поняли свои ошибки и сейчас, как он выразился, дышат одной грудью с государством.
      Эта часть беседы, видимо, была самой стеснительной и щекотливой для алькальда. Он то зябко потирал руки над жаровней, то вытирал пот со лба, то многозначительно хмурил брови, то плутовато хихикал и очень обрадовался, когда его отвлек приход очень молодой, очень высокой и очень грустной девушки.
      - Вот вам, - оживленно сказал алькальд, - вот вам один из многих экземпляров знаменитых тобосских дульциней! Раньше сюда приезжали туристы, а теперь некому любоваться на здешнюю красоту.
      Со своей стороны я попробовал быть галантным, культурным кавалером и заверил девушку, что давно мечтал увидеть ее, прославленную в бессмертном творении Сервантеса. Но красавица не поняла ни меня, ни алькальда. Она была неграмотна, как девяносто процентов жителей Эль Тобосо, как сорок процентов всего населения Испании. Девушка пришла просить ордер на кило мяса для своего больного отца, деревенского плотника.
      Алькальд мягко улыбнулся.
      - Ты ведь знаешь, что я не врач. А ведь только врач может определить болезнь твоего отца, вынести суждение, требует ли эта болезнь лечения элементами, которые содержатся в мясе домашних животных, или, наоборот, таковое мясо может осложнить болезнь и даже привести ее к крайне печальному исходу. Принеси мне, малютка, справочное свидетельство от врача, и я распоряжусь о выдаче желаемого тобою мяса.
      Девушка ушла, печально поклонившись. Алькальд заметил, что население еще не вполне сознательно и ему приходится разъяснять простые вещи. После этого мы перешли к хозяйственным вопросам.
      Земли вокруг Эль Тобосо принадлежат большей частью богатым крестьянам и мелким помещикам. Здесь очень мало хозяйств без пятерых, или трех, или хотя бы двух батраков. Было и несколько крупных помещиков, но все они удрали к фашистам, и их имения, около двух тысяч гектаров, община конфисковала. На этих землях, как торжественно сообщил алькальд, устроен колхоз.
      - Сколько хозяйств входит в него?
      Этого алькальд сказать не мог.
      - А кто знает? Кто руководит колхозом?
      Ответ надо было понимать в том смысле, что конфискованной землей управляет комитет Народного фронта из представителей от всех местных партий. Что же касается разных частностей, вроде полевых работ, разделения труда, использования лошадей и всякого прочего, то на это при комитете есть технический руководитель, фамилии которого алькальд не помнил.
      Мы потеряли почти час на то, чтобы найти технического руководителя. Это оказался маленький мужчина, очень смышленый, с властными оборотами речи. С первых же слов выяснилось, что не комитет Народного фронта, а лично он заправляет всеми делами того, что в Эль Тобосо называют колхозом. С помощью батраков и бедных крестьян, используя конфискованных мулов, инвентарь и семена, он провел еще в декабре и январе вспашку и посев пшеницы, овса и ячменя, а теперь подготовляет прополку полей. Рабочих и их семьи он кормит, хотя весьма скудно. Сначала кормил по одинаковому пайку, а сейчас завел нечто вроде трудодней или, вернее, сдельной натуральной оплаты за каждую работу. Сейчас он договаривается с народом насчет резки лозы на виноградниках и окапывания оливковых деревьев.
      - Как часто у вас бывают собрания членов колхоза? Есть ли у вас какое-нибудь правление или дирекция?
      Технический руководитель объяснил, что собрания были только по политическим вопросам, а что касается технических (в это понятие у него укладывалось буквально все), то комитет Народного фронта уполномочил его, технического руководителя, распоряжаться единолично... Он очень удивляется, услышав, что у нас в Советском Союзе под колхозом понимают нечто совершенно другое.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.