- Он был боцманом? - спросил капитан. - Боцманом того корабля? Э? - И, получив утвердительный ответ, вынул трубку изо рта. - Изготовить второй якорь к отдаче, - приказал он. - Святого отца препроводить в кондукторскую кают-компанию. Обращаться с ним как подобает его высокому морскому званию.
      12
      После обеда отец Амвросий руководил промером фарватера для катеров. В развевающейся рясе он, скорчившись, сидел на транце баркаса, твердо держал румпель и решительно командовал английскими гребцами.
      Болотов пошел с ним переводчиком, но не понадобился, - англичане отлично понимали отца Амвросия и были в восторге. Сам же Амвросий, попав в знакомую обстановку, ругался громкими и крепкими выражениями. Он был крайне взволнован, но тем не менее промер свой провел блестяще.
      Вечером его посетили оба судовых священника, несколько офицеров и Болотов.
      - Богобоязненный народ - двух иереев на корабле держат! - умилился Амвросий. - А нам, впрочем, одного хватало. Лютый был поп на "Генерал-адмирале".
      Узнав, что священники принадлежат к различным вероучениям и предназначены обслуживать неодинаково верующую команду, недовольно покачал головой.
      - Закурим? - через Болотова предложил английский пастор.
      - Покорно благодарю, ваше благородие. Не употребляю.
      - Напрасно, - пожалел пастор. - Все равно в аду заставят.
      - Там ужо закурю, а здесь воздержусь. Отец Амвросий был недоволен легкомысленностью английского духовенства. Кроме того, он недоумевал.
      - А если сектанты есть? - не вытерпел он. - Как же с ними-то? И как в одной церкви попы по-разному служат?
      - Англиканское богослужение происходит в батарейной палубе, а мое - в носовой, - любезно объяснил католический пастор, сухой, неулыбчивый пастырь ирландских душ. - Сектанты собираются в различных помещениях,- неохотно добавил он. Он не имел причин любить сектантов.
      Отец Амвросий усмехнулся. Значит, у них хлысты да скопцы радеют по кубрикам. Дела!
      - Спросите, как ему понравился крейсер, - вмешался Пирс.
      - Большой корабль, - осторожно ответил монах.- Пушки тоже большие... а только нет чистоты и непорядок. Сам видел.
      - Непорядок? - удивился Болотов.
      - Спички разрешают команде. Закуривай где хочешь! Разве это порядок, спички жечь на военном корабле? Да у нас за такое в Сибирь угоняли!
      - Курить, что ли, не разрешали?
      Отец Амвросий передернул плечами. Посмотрел, куда бы сплюнуть, но сплюнуть было некуда.
      - "Не разрешали"! - передразнил он Болотова.- Тоже придумал, ваше благородие! А фитиль на что?
      Тогда Болотов вспомнил. На старом флоте спички были строго запрещены из боязни пожара. Закуривали от фитиля, от того самого размочаленного конца, что и посейчас тлеет в продырявленных ведрах на баке.
      - Здесь гореть нечему, - сказал он. - Железный корабль, вот и разрешают.
      - Все равно - непорядок.
      Голос отца Амвросия становился все суше и строже. Неожиданно выпрямившись, он заговорил о настоящей службе, О переходе через экватор - как великого князя в брючках купали. О том, за Какие малые дела на рангоут посылали.
      - А какой здесь, неладной матери, крейсер, когда на нем заместо мачт железные палки. Ни тебе паруса ставить, ни тебе... ничего! А чистота здесь какая? Да разве так чистоту соблюдают? Медяшка! Чтоб не драить, всю шаровым цветом закрасили! Болта тоже разными змеями да пятнами пустили, точно спьяна.
      - Защитная окраска, - объяснил Болотов.--Чтоб в море было непонятно, какой корабль идет.
      - То-то и есть, что непонятно, - горячился отец Амвросий. - А ты попробуй понять чистоту. Медяшка должна как солнце гореть, а на палубе ни тебе пылинки быть не должно! Как у нас, когда командир, царствие ему небесное, фуражку белым чехлом по палубе пущали. Будет пыль на чехле - влепят тебе что следует! И правильно, потому чистота нужна. Нужна для того случая, чтобы раненые воины, полегши на палубу, не получили заражения.
      Отец Амвросий, в миру старший боцман Корякин, английской службы не одобрял. Говорил резко и понятно, как пятнадцать лет назад новобранцам.
      Слушателям своим он тем не менее очень понравился. На прощанье англиканский пастор подарил ему кило шоколаду, Дольберг - резиновые сапоги, а Пирс - старинную подзорную трубу.
      Труба была лучше всего. При виде ее на глазах отца Амвросия выступили слезы, но, вспомнив, что перед ним стоит офицер, он вскочил и отдал честь приложением руки к головному убору.
      13
      "Разведка встретила неприятеля у пункта Д. (севернее Чалмозера). Окружена. Немедленно выступаю на помощь. Прошу прислать подкрепление.
      Коммандер".
      Капитан Фэйри вдвое сложил бумажку и вернул ее вахтенному начальнику:
      - Сообщите коммандеру; высылаю подкрепление.
      - Есть, сэр!
      - Старшему лейтенанту Уэлшу взять восемьдесят человек и пулемет Люиса. Произвести посадку в десять минут. Следовать в распоряжение коммандера.
      - Есть, сэр!
      Высокое небо от солнца казалось стеклянным. Снежные, полосатые и черные горы со всех сторон обступали узкий залив. На этих горах противник будет часам к шести.
      - Чем вы объясните быстроту их передвижения, лейтенант Болотов?
      - Полагаю, что они идут на лыжах, сэр.
      - Вы совершенно правы, - помолчав, ответил капитан. Сунул руку в карман за трубкой, но передумал. - Вы окажете нам большую услугу, сэр, если согласитесь сопровождать отряд Уэлша. Ваше знание языка и местных условий будет очень ценно.
      - Есть, сэр!
      Левый трап вздрагивал и гудел. По нему спускались люди с винтовками, ящиками и мешками. Люди в широких брюках, схваченных снизу белыми гетрами, все, точно на одно лицо, веснушчатые и остроглазые.
      Паровой катер взял на буксир три груженых баркаса и повернул к западному берегу. На его кормовом сиденье рядом сидели Болотов и Уэлш.
      - Вы вооружены, сэр? - спросил Уэлш. Спросил не поворачивая головы и почти не шевеля губами. Узнав, что Болотов не вооружен, приказал какому-то кондуктору отдать ему свой револьвер.
      Под бортом, сверкая, скользила вогнутая волной вода. Над сияющей медной трубой в горячем воздухе дрожали пятна гор. За кормой постепенно уходил назад развернутый вполоборота крейсер. На нем тоскливо и безостановочно играли шотландские волынки.
      - Стрельба, - вдруг сказал Уэлш.
      Болотов прислушался. За шипением воды и ровным стуком машины, за пением волынок, за звоном в ушах были слышны отдаленные винтовочные выстрелы.
      Болотов застегнул поверх бушлата пояс с кобурой и усмехнулся. Приходилось воевать за англичан.
      14
      Отряд коммандера Скотта удалось догнать в полутора милях от берега. Продвижение его было сильно затруднено снегом, местами доходившим до пояса.
      Матросы высоко держали винтовки и шли молча. Коммандер тяжело дышал.
      - Халло, ребята! - приветствовал он подкрепление.- Уэлш! Вы займете позицию на этой высоте.- И вскинул руку в белой перчатке.
      - Есть, сэр!
      - Берегитесь площадей, пристрелянных с крейсера. - Скотт вдруг провалился по грудь и выругался. - Финны везут пулеметы на санках... Мэнли, осел! так можно руку вывернуть!
      Квартирмейстер Мэнли извинился, но все-таки выдернул коммандера на поверхность.
      Сверху и со всех сторон внезапно загремел пулемет. От него сотрясался воздух, и таким же раздельным боем ему отвечало сердце.
      - Это Браун! - Скотт выпрямился, прикрыв глаза рукой. Горы сверкали расплавленным стеклом - казалось, что они растут. - Чертово солнце! Ничего не видно... Больше ходу, ребята! Больше ходу! - И, размахивая руками, бросился на сугроб.
      - Где мое место? - вдогонку коммандеру крикнул Болотов.
      - Все равно... Мэнли, уберите с дороги ваш мясистый зад!
      - Где моряки с "Аскольда"?
      - В тылу... Мэнли, осмотрите пулемет, если вам нечего делать... Русские моряки, к сожалению, небоеспособны. .. Уэлш...
      - Есть, сэр! - ответил Уэлш и рукой повернул свой отряд вправо.
      Сперва с трудом пробивались сквозь снег. Дальше на стенках ущелья стало чище - люди побежали. Болотов карабкался из последних сил, чтобы не отстать от Уэлша. Почему он с ним пошел? Вероятно, чтобы не видеть краснорожего коммандера. Ноги немели, и не хватало воздуха. Уэлш шел как заводной. Черт резиновый!
      Болотов, споткнувшись, упал, о камень разбил колено и в кровь рассек губу. Вскочив, больно ударился кулаком о чью-то винтовку.
      Отряд уже выбрался на плоскую вершину. Справа в провале была темная вода и на ней - игрушечный крейсер. Впереди дымками по снежному откосу прыгали пули.
      По короткой команде вразброд защелкали затворы. Один из матросов бросил винтовку, обеими руками схватился за живот и сел в снег.
      - Случай, - сказал Уэлш.
      А может быть, он сказал: "служба"? Болотов напряженно старался вспомнить, но не мог. Старался не слышать пуль, но тоже не мог. Махнул рукой, выпрямился во весь рост и выхватил револьвер.
      - Русские небоеспособны? - спросил он.
      - Говорите по-английски, сэр, - ответил Уэлш.
      - Вперед! - крикнул Болотов. - Атака, мистер Уэлш! - И рванулся по склону. Вниз только бы дорваться! Показать англичанам.- и к черту англичан! Все к черту!
      В голове зазвенела кровь, воздух задрожал нарастающим ревом, и в глазах взлетел сияющий смерч.
      Почему Уэлш держит его за плечо?
      15
      Только у белых финнов врачи занимались убийством.
      Доктор Лайтинен собрал в Улеаборге отряд в сто двадцать человек и с ними двинулся завоевывать Мурман. Затея его была великолепна.
      Шли вооруженные брошенным русским оружием и специально выработанными для него немецкими патронами. Шли на лыжах от самого Кюрэ. Под Печенгой наткнулись на двести с лишним англичан и броненосный крейсер. Англичане не знали сил своего противника, а потому приняли его всерьез.
      Наличия крупных английских сил доктор Лайтинен не предусмотрел. Отряд его бежал от первых девятидюймовых снарядив, потеряв одного убитым и двоих пленными. Раненые ушли.
      Со стороны англичан потери были - трое раненых, из них один - тяжело. Этим столкновением закончился спор великих воюющих держав за обладание Мурманским побережьем.
      16
      В каюте Пирса тлел электрический камин Было спокойно.
      - Электрический камин - ложь, Гришки. Огонь в нем сделан из раскаленной проволоки и колеблющихся в восходящем токе воздуха красных бумажек. - Пирс наклонился вперед и обнял свои колени. - Это консерв из домашнего уюта, Гришки. Я терплю его только потому, что жизнь наша - сплошной консерв и крейсер его величества "Кокрэн" - огромная консервная банка... Иногда мне кажется, что солнце здесь тоже законсервированное, что именно этим объясняется его неприятная способность светить круглые сутки... Я больше неспособен есть корн-биф, Гришки.
      Болотов молчал. За последние дни он стал много старше.
      - Я отказываюсь от сгущенного молока, но по долгу службы я не могу отказаться от сгущенной скуки и удивляюсь тем, кто питается ею добровольно. Скажите мне, любезный Гришки, зачем вы, человек свободный, сидите здесь? .. Не знаете? Я тоже не знаю... Может быть, вам очень хочется воевать? Уэлш рассказывает, что насилу удержал вас во время стычки. Вы оскалили зубы, вытащили пистолет и полезли в драку... Зачем?
      Болотов не ответил.
      - Если бы я не был англичанином, Гришки, то, может быть, не захотел стать таковым - англичане слишком беспокойный народ... Ваш Мурман понадобился нам, вероятно, для того, чтобы повернуть его против революции. Мы часто начинаем с севера - вспомните Бретань.
      - Вы правы, Пирс.
      - Зная это, вы так рвались вперед, что чуть не увлекли за собой всю британскую армию. Вы, человек свободный и, по моим наблюдениям, даже революционно настроенный, - странно!
      - Это я со страху. Пирс кивнул.
      - В таком случае я вас уважаю, Гришки.
      - Чепуха, Пирс. Смешно уважать человека за то, что он испугался пуль... Кроме того, коммандер назвал наших моряков небоеспособными.
      - Не оправдывайтесь, Гришки, тем более что коммандер совершенно прав: ваши моряки действительно небоеспособны - им не за что драться... Их, впрочем, не затем и привезли. Они нужны были для представительства - нельзя же поддерживать революционную Россию без участия революционных русских. Впрочем, по последним сведениям, нужда в представительстве отпадает. Поэтому вчера ваших ребят арестовали.
      - Слыхал, - ответил Болотов.
      Он не только слыхал об аресте, но и видел арестованных. Он заставил себя пройти в носовую палубу, где в набитых до отказа карцерах сидели "аскольдовцы".
      Отделенные от англичан толстой стальной решеткой, они чувствовали себя свободными. Они назвали его предателем, - что он мог им ответить?
      - Как вам известно, Гришки, в Верхнем монастыре кто-то выколол глаза иконам. Это был очень удачный предлог арестовать всех русских моряков. Теперь их отправят в Мурманск, а оттуда еще куда-нибудь, чтобы не путались под ногами... Мы начинаем приводить страну в порядок, Гришки.
      - Слыхал, - повторил Болотов.
      - Когда же вы едете в Петербург?
      - Кажется, скоро, Пирс. - Болотов вдруг рассмеялся. - Вот вы рассказывали мне о традициях, а ваши матросы с трауром по Нельсону до отвала кормят наших арестованных богохульников шоколадом.
      Пирс покачал головой.
      - Я не все вам рассказал, юный Гришки. У нас на кораблях имеется особая судовая полиция. Это тоже весьма традиционное устройство: на рукаве буквы N. Р., глаза широко открыты и душа натренирована по Конан-Дойлю. .. Кстати, известно ли вам, почему морская пехота расположена между помещениями команды и кают-компанией? Почему в ее кубриках хранится все ручное оружие корабля? Почему только из морской пехоты набирают офицерских вестовых? Это тоже старая традиция, Гришки. Когда-то матросы королевского флота комплектовались из портового сброда и были ненадежны.
      - А теперь?
      - Теперь они, конечно, не менее надежны, чем морская пехота. Не менее, но и не более... Никому не придет в голову поднять восстание, чтобы выкинуть черный флаг с серебряным черепом.
      - А красный?
      - Красный? Не знаю... Впрочем, до него дело еще не дошло. В Англии благополучно царствует король Джордж, пятый по счету. Я даже снимался с ним в группе офицеров "Ринауна". Когда зажжем свет, увидите над столом. Чтобы узнать, который король; посмотрите, кто хуже всех одет, - верное средство узнавать его на группах.
      В наступившей тишине слышно было гудение динамо под палубой. В деревянных ящиках на полке тонким звоном вперебой тикали три хронометра. Запрокинув голову на спинку кресла, Болотов думал. Все было понятно.
      - Вы плохой англичанин, Пирс, - сказал он наконец.
      Пирс пожал плечами:
      - Король и парламент. Великая хартия вольностей 1215 года. Консервы и электрические камины. Мы питаемся мясом, убитым семьсот три года тому назад. Любезный Гришки, мне просто надоел корнбиф.
      17
      Лед на губе сошел. Каждый день могли появиться неприятельские подводные лодки. Для них на палубе "Кокрэна" красили белилами бочки от рома. Связанные тросом и поставленные поперек залива, эти бочонки должны были изображать противолодочную сеть.
      Дольберг, изобретатель нового заграждения, гордо разгуливал но палубе, говоря:
      - Грозный фон Доннертейфель, командир знаменитой 11-914, по первому взгляду в перископ узнает сеть с подрывными патронами образца будущего года и повернет домой.
      - А если он по ошибке все-таки в нее влезет? - спросил Болотов. - Влезет и обнаружит, что ничего, кроме буйков, нет?
      - Никогда! Фон Доннертейфель слишком осторожный человек.
      Но фон Доннертейфель не появился. Вместо него из Мурманска пришла "Ярославна", забрала арестованных и оставила Болотову предписание Центромура: для связи находиться на "Кокрэне".
      Болотов усмехнулся. Для связи с кем? Все равно. Предписание было слишком понятным, чтобы о нем задумываться. Привязали к крейсеру, и ладно. Вот даже отец Амвросий съехал на берег, не выдержав отсутствия у англичан черного хлеба. Даже монах обладал большей свободой действия.
      От тоски Болотов занялся обследованием страны. Снег и олений мох, скудость, пустота. Монастыри - простые деревни из низких черных изб, без общежития и даже без мощей. На Верхнем он нашел испорченную динамо. Когда-то она давала свет, а теперь за грехи отца-монтера отказалась.
      Болотов ее разобрал. Он пережил два счастливых дня, работая совместно с одутловатым монахом, в порядке послушания окончившим какую-то монтерскую школу в Питере, и скучающими электриками из десанта "Кок-рэна".
      Десантный отряд до получения пайка остался без курева. Электрики уже скурили тростниковые каркасы своих фуражек, мелко накрошенные и завернутые в туалетную бумагу - неотъемлемый предмет снаряжения.
      Неприятеля не было и не предвиделось, но десанту приходилось сидеть на берегу, - он тоже был привязан. Этот факт и последовавший удачный пуск динамо настолько утешили Болотова, что по возвращении на "Кок-рэн" он сразу согласился принять участие в последнем изобретении Дольберга - охоте на уток из тридцатисемимиллиметровой пушки.
      Охотились с парового катера, а потом в его кокпите на примусе варили рваных картечью уток с томатами.
      - Скоро пойдем домой, - сказал Дольберг, обсасывая утиную ногу. - Война когда-нибудь кончится.
      - Она уже давно кончилась бы, если бы не измена русских, - ответил лейтенант резерва Мак-Небб.
      Болотов почувствовал, что встает. Сейчас он перешагнет через банку и ударит Мак-Небба между глаз. Но есть ли из-за чего драться? Он улыбнулся, протянул свою тарелку Дольбергу и попросил добавить утки с томатами.
      Возвращаясь на крейсер, обогнали шедший с моря тральщик Т-23. Он привез почту из Мурманска. На имя Болотова пришел узкий серый конверт, но Болотов, не читая, выбросил его за борт.
      18
      - Ванна, сэр!
      Болотов теперь спал в каюте Дольберга, посланного на неделю в десантный отряд. У Дольберга был свой порядок: одиннадцать пар начищенной обуви стояли на книжной полке, а книги кучами лежали под койкой. Дольберг утверждал, что ботинки много красивее книг, а книгу, лежа на койке, значительно удобнее доставать из-под себя. Сперва этот порядок Болотова радовал, - хоть чем-то он отличался от благополучия прочих кают. Потом наступила реакция: отменная, пахнущая кремом обувь смертельно надоела. Теперь не хотелось ее видеть, не хотелось раскрывать глаза.
      - Ванна, сэр!-любезно настаивал вестовой Донль,
      Неужели вестовому Донлю нравится каждый день выскакивать из,койки в шесть часов, чистить лейтенантские сапоги, подавать за столом, а в свободное время заниматься строевым учением?
      - Донль!
      - Есть, сэр! - И, пока Болотов собирался с мыслями, добавил: - Ванна для вас готова, сэр.
      - Донль, куда вы поедете, когда в Англии будет революция?
      Вестовой Донль понял не сразу. Переступил с ноги на ногу и нерешительно протянул Болотову мохнатую простыню. Потом, вдруг заморгав глазами, сказал:
      - В Чизвик! - И сразу поправился: - Не могу знать, сэр... Уже половина восьмого.
      Значит, надо ехать в Питэр.
      После ванны и завтрака Болотов направился к капитану Фэйри. Проходя белым стальным коридором мимо часового у денежного ящика, старался убедить себя, что в Мурманске не остановится. Что не думает о выброшенном за борт сером конверте.
      В просторной, затемненной шторами каюте капитан предложил кресло и сигару. Выслушав внимательно, сказал:
      - Адмирал Кемп приказал мне вас не откомандировывать.- Молча придвинул к Болотову виски, сифон и высокий стакан. - Я полагаю, что адмирал считает вашу работу на "Кокрэне" полезной, и я вполне согласен сего оценкой. Вот почему я отпущу вас в Мурманск по личным делам сроком на одну неделю. Вам нужно освежиться, мистер Болотов... Довольно? - Это относилось к нали" ваемому освежительному напитку.
      - Вполне достаточно, сэр.
      - Завтра идет в Мурманск Т-23. - И, посмотрев свой стакан на свет, капитан Фэйри покачал головой. - Мы к вам очень привыкли, и я искренне сожалею, что вы к нам не вернетесь. Ваше здоровье, сэр.
      Волна была в пять раз длиннее тральщика. Серая и низкая, она шла от норд-веста, белой пеной сверкая у береговой полосы. С креном на правую тральщик постепенно лез кормой вверх и, перевалившись на другой борт, так же постепенно падал вниз. Он шел медленнее волны.
      Скучно жить на такой раскачке. Скучно, что весь мир уже который год качается на обгоняющих его волнах. Поэтому Минька Павлухин, командир Т-23, и Григорий Болотов, безработный член Центромура, пили ром. Закусывали его толстым шоколадом и сладким сгущенным молоком, но от этого веселее не становилось.
      В окнах штурманской рубки, накренившись, падали берега и наискось взмывало солнце. Ром не мог заполнить пустоты, в которую проваливалось сердце.
      Морж, питомец океана, Затыкает шляпу льдом, Чтобы не было тумана В свежем воздухе морском!
      Было жаль моржа, осужденного создавшимся порядком вещей на неприятности, было жалко самих себя, пьющих поганый ром на разболтанной посудине, но весело не было. Бросили и легли спать.
      Проснулся Болотов от топота над самой головой. За скрежетом штуртроса ударил орудийный выстрел и вздрогнули переборки. Выскочив из люка, Болотов увидел полную палубу людей. Откуда на тральщике столько народу?
      На носовой орудийной платформе стоял, точно каменный, комендор, но пушки не было. Был только станок с ажурной прицельной рамой.
      - Что такое? - закричал Болотов.
      - Соскочила, - шатаясь, ответил Павлухин. - Сам видел: от выстрела прыгнула задом за борт. Лопнуло что-то...
      - А-а-а-а!- вздохнула толпа.
      Вздохнула, точно на фейерверке, но фейерверк прозвенел над головами снарядом и с правого борта рассыпался стеклянным столбом.
      - Лодка, - объяснил Павлухин. - Стреляет, стерва! И ром не допили. Жалко!
      Только теперь Болотов увидел по корме низко лежавшую в воде подводную лодку. Второй выстрел - круглой вспышкой, всплеском недолета, скрежетом осколков, водяной пылью по палубе.
      Павлухин вдруг забегал:
      - Вниз! Надо на бережишко, а они машину бросили. Которые духи - вниз! Язвие, ястрие, - вниз!
      Двое машинистов, очнувшись, спрыгнули в люк. За ними механик в одном белье и до глаз черный кочегар. Болотов тоже рванулся к люку - привычка звала в машину. Но на бегу передумал: надо на мостик, оттуда виднее и не так страшно.
      Толчок - точно тральщик врезался в стену. Падая, Болотов слышал веселый окрик Миньки Павлухина:
      - Головой!
      Когда вскочил, увидел вместо орудийной платформы с комендором разорванный полубак и сквозь него сверкающее море. По инерции бросился вверх по трапу. На мостике на штурвале стоял штурман Класт. Он курил длинную вечную сигару.
      - Успеем? - спросил Болотов.
      Класт взглянул вперед. До входа в губу -два кабельтова, но выскакивать на входной риф не следует. Значит, еще шесть до подходящих камней. Ход десять узлов - восемь кабельтовых, - около пяти минут.
      - Нет.
      Труба вдруг исчезла, и на мостик повалил тяжелый дым. Болотов, кашляя, вцепился в поручень. Все равно уходить некуда.
      - Сдавайся! - кричали внизу.
      - Нечем! - ответил голос Павлухина.
      - Как нечем? - вслух удивился Болотов, но сразу понял: очевидно, мачта с флагом на гафеле сбита, и нечем показать, что тральщик сдается.
      Новый взрыв, новые крики, в дыму, разлетаясь в щепы, промелькнула шлюпка и рванул удар - самый сильный. Свист пара, нарастающий крен, но страшнее всего сознание: сейчас придется лезть в нестерпимо холодную воду. Расшнуровывая ботинки, Болотов увидел вспышку. Потом была темнота, и в нее упала последняя мысль: к счастью, не пришлось!
      И почти сразу же перед глазами закружилось светлое небо. Качались облака и солнце. Дымя, падал засевший в камнях тральщик, а за ним темная полоска на воде. Во второй раз Болотов ее узнал. Это была подводная лодка. Она кончила свое дело и теперь смотрела молча.
      Голова его лежала на планшире шлюпки. Волнамя скользила шлюпка, и волнами охватывала голову тупая боль, - вот отчего все качалось. С трудом он обернулся - шлюпка была полна народу.
      - Сколько же?
      - Шестеро, - из-за спины ответил голос Класта. - Павлухин тоже.
      Костя Гарьковенко жил в чайном домике. Жил легко и просто, пока однажды, после ужина, доктор Казаринцев по ошибке не вышел вместо двери в противоположную стену его дома, разломав ее сверху донизу.
      Это сильно повлияло на Костю. Он бросил пить и стал задумываться. Задумавшись, как-то утром вместо чая заварил себе табак, отчего его рвало по всему Мурманску.
      Все местное население смеялось. Пожалела Костю одна лишь барышня, Косточка. Решив, что его нельзя предоставить самому себе, она переселилась в его чайный домик. Так Костя женился на Косточке.
      Это совпадение долго служило темой для острот, однако о замужестве Косточки мурманская молодежь искренне сожалела. Косточка была очень доброй и, пока жила одна, никому и ни в чем не отказывала. Об этом ее свойстве знали все и говорили не злословя, а лишь с чувством благодарности. Теперь же - с сознанием непоправимой утраты.
      Стряпала Косточка весело, Костю держала в порядке и счастье его берегла. Сперва он пробовал понять, почему ее прозвали Косточкой. Не от фамилии, потому что звали ее по-настоящему Татьяной Чечень. Не от наружности, - она была пухленькой, круглоглазой и уютной,
      - Почему? - в который раз спрашивал он ее.
      - Вот, ей-богу, не знаю, - в бесчисленный раз отвечала она и бежала по хозяйству.
      Наконец Костя успокоился. Не все ли равно в конце концов?
      Он начал полнеть.
      21
      Проснувшись, Косточка похолодела от страха: входная дверь, скрипя, качалась на петлях, в комнате было светло и кто-то кашлял.
      Шепотом она позвала Костю, но Костя не хотел просыпаться. Тогда в отчаянии она ущипнула его за плечо.
      Костя замычал и вскочил, чуть не опрокинув фанерную ширму. Спросонья в исхудавшем, небритом человеке он не сразу узнал Болотова. Узнав, поздоровался и успокоил свою Косточку. Потом закрыл входную дверь, зажег лампу, затопил печь, - все без единого слова, потому что говорить он не любил.
      Конечно, занятно было услышать, что расскажет Гришка, но чайник требовал непосредственного внимания, а Косточка куда-то запрятала хлеб и сахар.
      После чая Болотов сказал:
      - Плохие дела, - и лег спать на полу.
      - Спокойной ночи, - ответил Костя и тоже отправился на покой. Уснуть ему, однако, не удалось, Косточка всю ночь терзалась законным любопытством.
      Разговаривали утром. Вернее, говорил один Болотов, но неохотно. Говорил, не подымая глаз. Об англичанах, о Печенге, об отце Амвросии и об отце-монтере.
      Но все это было не то. Косточка дрожала от нетерпения.
      - Вы ранены, Григорий Сергеич! - вдруг вскрикнула она, заметив, что Болотов с трудом поворачивает голову,
      - Контузия. - И с еще большей неохотой Болотов рассказал о походе Т-23, бое и гибели. Об этом не хотелось вспоминать.
      Вайда-губа - кладбище кораблей. На берегу - голый скелет выброшенного бурей "Ледокола-5", у берега - надвое переломленный "Василий Великий", в заливе - труба затонувшего "Сполоха", а мористее, на входном рифе, расстрелянный Т-23. Невыносимое место.
      Долго шли пешком, и было нечего есть. Потом встретили лопарей с оленями, ели страшные вещи. Дальше - на оленьих запряжках. Сани без полозьев, вроде байдарки с обрубленной кормой. На них кажется, что страшно быстро едешь: летит снег и кружится голова. Впрочем, голова, может быть, кружилась от голода.
      Наконец добрались до Сеть-Наволока, там застали французский катер и на нем пошли в Александровск. Оттуда - просто пароходом.
      Добрая Косточка расплакалась. Наскоро размазав по лицу слезы, вытащила из чемодана банку малинового варенья - присланного из России, настоящего, необычайно ценного, но, по ее мнению, совершенно необходимого для потрясенного организма Болотова.
      После варенья, чтобы отвлечь его от неприятных мыслей, Села рассказывать новости. В Мурманске, конечно, все по-старому, только исчезли русские папиросы и взбесился Мокшеев. Почему-то увез Нелли Владимировну из их чудесного дома там теперь французские артиллеристы - и поселился с ней в вагоне. И не то чтобы просто поселился на путях, а загнал свой вагон почти в Колу, куда никто не ходит. А если кто и придет - не принимает. Бедная Нелли Владимировна!
      Болотов молча курил. Равнодушие его было неколебимо. Позавтракав, он отблагодарил Косточку, попросил у хозяина бритву, привел себя в порядок и вышел.
      Он пошел в Колу.
      22
      Он шел в Колу. На путях была жидкая грязь и те же кучи консервных банок, те же горы нечистот. Страшна консервная жизнь Мурманска!
      На открытой платформе солдат-француз чинил сапог и пел непристойную песню, на соседней - двое непонятной национальности возились с издававшей кислую вонь походной кухней, напротив из прибывшего с юга состава высаживались пассажиры все больше офицеры.
      Пар шел от земли и от воды, пар заволакивал невысокое небо, сквозь пар тускло светило расплывчатое солнце, проклятое мурманское солнце. Хорошо бы уехать сегодня же.
      - Где здесь начальство?
      Болотов остановился. Перед ним стоял невысокий мичман в распахнутой шинели. Засунув руки в карманы, он балансировал на рельсе и с интересом разглядывал Болотова.
      - Что нужно?
      - Начальство, штаб, высшее командование или еще что-нибудь.
      Болотов повернулся и рукой показал на стоявший кормой "Глори". На нем красно-белой тряпкой висел флаг адмирала Кемпа.
      - Вот оно, ваше начальство.
      - Это не мое - это английское, - подумав, ответил мичман. - А где наше? Болотов усмехнулся:
      - Вы давно здесь?
      - Четверть часа. Прибыл прямым вагоном из Питера.
      Стало быть, один из спасителей родины. Стоит ли разговаривать? Но Болотов не утерпел:
      - Что в Питере?
      - В Питере? - переспросил мичман. - Весь Балтийский флот, и очень весело. Едят дохлых лошадей.
      - Весь? Откуда?
      - Откуда его вышибли - из Гельсинков. Теперь стоит у Николаевского моста и вместо службы занимается балтанцами... А как у вас? Говорят, налаженность?