Горяев не мог уснуть, хотя усталость изламывала тело. Он думал об убитом Анисимове, о раненом Синицыне. Губы обсохли, хотелось пить.
      Уткнувшись лицом в подушку, рядом с Горяевым лежал Альянцев. Он тоже не спал.
      - Скоро ли это кончится? К чему, ведь мы всё равно погибли...- донеслось из подушки.
      - Не надо, Альянцев, - тихо сказал Горяев. - Крепитесь, нельзя же так...
      - Не могу я больше... нас похоронят здесь. Я всё равно уйду, сегодня же уйду...
      - Куда?
      Альянцев вздрогнул. Горяев приподнял голову. У топчана стоял комендант.
      - Куда уйдёшь? - резко повторил Усов. - К фашистам?
      Испуг появился на лице Альянцева. Словно прикрываясь от удара, он отодвинулся к стене, хотел что-то сказать, но не мог выдавить ни слова.
      - Забудьте об этом! - крикнул Усов. - Иначе... Понятно?
      Взгляд Горяева упал на кобуру нагана коменданта. Да, он имел право на это, комендант укрепления. Больше того, он обязан был сделать это.
      Горяев долго не мог уснуть. Утром его разбудили - он должен был заступать на дежурство. Он увидел Альянцева, сидящего на топчане. Как и обычно после сна, Горяев пошёл умываться. Холодная вода освежила лицо. Он услышал близкий орудийный выстрел, но, по обыкновению, даже не повернул головы. За выстрелом последовал сильный голос коменданта:
      - Назад!
      Не вытирая лица, Горяев бросился в главное помещение. Раскрытая дверь объяснила всё. В проходе гремел засов второй двери. Альянцева не было. Горяев на секунду увидел лишь Усова, мелькнувшего в притворе дверей.
      В ту же минуту в стороне леса длинной очередью застрочил пулемёт.
      Послышался удар двери и звук засова.
      - Срезали, как соломинку, - сказал комендант и брезгливо добавил: - Вот и ушёл... Гадина... Собачья смерть.
      10
      Они ничем не выделялись, эти два солдата с чёрными петлицами. Не особенно разговорчивые, коренастые сапёры очень походили друг на друга. Они с первого же дня в ДОТ-е сжились с отделением, быстро, по-военному выполняли приказания Усова; казалось, они давным-давно служили под его командой.
      Один из них носил фамилию Корнилов.
      - Это ошибка, - сказал Синицын, когда явились сапёры, - Корнилов - герой Севастополя, он был адмиралом, моряком. Вам больше бы подошла фамилия Тотлебен. Так сказать, фамилия по специальности...
      Однако фамилии сапёров никогда больше не упоминались в ДОТ-е. Усов называл их инженерами. И это заменило им имена. "Инженеры" следили за состоянием всего укрепления, набивали патронные ленты и довольно искусно стреляли из пулемётов. Когда была сокращена норма сухарей и воды, они приняли это как естественное в таких условиях, как необходимость.
      Когда немцы повели по ДОТ-у артиллерийский огонь прямой наводкой, "инженеры" совсем не спали, готовые каждую минуту взяться за работу в случае повреждения амбразур.
      Безмолвно проходила седьмая ночь. Горяеву она казалась семьдесят седьмой. Так много было пережито за это время. Теперь он совсем не думал о смерти. Весь гарнизон под командой сержанта Усова словно сцементировался, стал таким же крепким, как сама эта маленькая крепость, и жил одной мыслью: держаться! Нарушилась телефонная связь, не удалась попытка контрнаступления, погиб Анисимов, бесславно кончил Альянцев, метался в бреду раненый Синицын - всё это заставляло стискивать зубы, отворачиваться в сторону, когда на мгновенье голову сжимала мысль о трудности. Но другая мысль - держаться! - приходила вновь, когда взгляд встречался со взглядом Любова и других бойцов. То были взаимные взгляды ободрения и дружбы.
      Вначале казалось, что ДОТ не сможет продержаться и одного дня. Теперь наступали седьмые сутки. Вот что значило упорство! При этой мысли Горяев чувствовал прилив силы и уверенности. И он быстрее работал, внимательнее всматривался в щели, наблюдая за врагом, старался казаться бодрым, спокойным и сильным.
      - Видишь? - прошептал сапёр Иванов.
      Горяев повернул голову, не понимая, о чём говорит сапёр. Иванов плотно прижался к щели; казалось, он хочет пролезть через неё.
      - Слышишь?
      Горяев ничего не видел и не слышал. Темнота и тишина царили за стеной.
      - Взрывчатку подвозят, - шепнул Иванов. - Нужно доложить коменданту.
      Через минуту комендант и ефрейтор Любов обсуждали положение. Немцы намеревались подорвать укрепление. Нужно было противодействовать.
      - Мы с Корниловым выйдем на волю и обезвредим запал! - предложил Иванов.
      - Другого выхода нет, - согласился комендант.
      - Я пойду с ними! - сказал Горяев.
      - Лучше уж мне выйти с "инженерами"! - сказал Любов.
      - Разбудите Корнилова, пойдут "инженеры" и Любов, - решил комендант. Всем бодрствующим приготовиться!
      С наганами и гранатами стояли смельчаки, чтобы по приказу проскользнуть в дверь.
      Комендант оглядел их и спросил: - Готовы?
      - Готовы!
      - Вытащить всё из карманов! Вторая группа будет наготове. - Он подал руку каждому из уходящих. - Открывай, осторожно!
      Дверь приоткрылась едва-едва, но в мгновение "инженеров" и Любова уже не было в ДОТ-е. Дверь бесшумно закрылась. Вторую дверь решено было не закрывать.
      Наступили томительные минуты ожидания. Если фашистам удастся подтянуть много взрывчатки и зажечь огнепроводные шнуры - взрыв уничтожит маленькую крепость.
      Горяев, Сибирко и Калита составили вторую группу. Они должны были поспешить на помощь Любову и "инженерам".
      Теперь ясно был слышен лёгкий шум за стеной. Фашисты находились рядом. Должно быть, они злорадствовали и торжествовали. Смогут ли что-нибудь сделать "инженеры"?
      Сколько прошло времени - никто из бодрствующих в ДОТ-е не знал. Внезапно в дверь ударили. Стук был условный. Возвратились Корнилов и Иванов.
      ...Группа гитлеровцев подтянула заряды к ДОТ-у. Впрочем, это досталось им нелегко. Между проволочными заграждениями, по кочкам, в темноте тащили они тяжёлый груз, чтобы выполнить свой дьявольский план.
      - Я даже пожалел их, - сказал Иванов, - напрасно, думаю, сволочи, стараетесь. Ещё посмотрим, кто кого взорвёт!
      Любов и "инженеры", притаившись, следили за немцами. Когда заряд был уложен, солдаты поспешно исчезли в темноте. Остался один. Он, видимо, должен был поджечь шнур. Действительно, вскоре вспыхнул кончик шнура. Фашист быстро начал пятиться. Потом он повернулся и скрылся.
      И в это же время "инженеры" и Любов двинулись вперёд. Через две секунды путь огня к страшному грузу был перерезан - шнур под ударом топора разделился.
      "Инженеры" вернулись. Но не было Любова.
      - Мы думали, что он уже здесь, - сказал Корнилов, оглядывая помещение, словно не веря, что Любов не возвращался.
      - Что с ним случилось? - спросил Калита.
      Но никто не мог ответить на его вопрос.
      - Сейчас немцы вернутся, нужно приготовиться к встрече. А Любов не пропадёт...
      Комендант не договорил. Было понятно, что он хотел похвалить Любова. В этот момент послышались условные два удара.
      На этот раз дверь пришлось открывать широко. Любов был с ношей.
      11
      Любов опустил ношу и с глубочайшим облегчением вздохнул. Даже для богатыря-ефрейтора ноша оказалась тяжеловатой: перед бойцами стоял немецкий унтер-офицер.
      Немец тоже вздохнул. Видимо, путешествие в объятиях Любова было не из приятных.
      Когда "инженеры" скользнули к шнуру, чтобы обезвредить его, Любов бросился за последним уходящим немцем. Тяжёлая рука Любова обхватила шею немца. Тот не успел крикнуть, как оказался на руках ефрейтора. Он пробовал бороться, но Любов покрепче прижал его к себе, чем дал понять, что сопротивление повлечёт неприятности.
      Опустив голову, стоял пленник и, должно быть, ещё не мог понять, как всё произошло. Десять минут назад он поджёг шнур, чтобы взорвать советский ДОТ вместе с его защитниками. А сейчас он сам оказался в этом ДОТ-е.
      - Садитесь, гостем будете! - язвительно сказал Сибирко.
      Немец не понял. Он поднял глаза. И вдруг, словно чего-то испугавшись, истошно закричал и бросился к двери. Его удержали. Но он, выкатив обезумевшие глаза, что-то лепетал и рвался вперёд.
      Вскоре всё выяснилось. Ошеломлённый происшедшим фашистский унтер потерял чувство времени. Он вспомнил высеченный им огонёк, ползущий к взрывчатке по шнуру. Это помещение, в котором он находился, его же рукой было обречено, на уничтожение. Русские спокойны и не знают, что через секунду - две их укрепление вместе с ними, вместе с оружием, и главное, вместе с ним, немецким унтер-офицером, в оглушительном грохоте взлетит кверху. Ужас охватил пленника. Он метался, объяснял по-немецки, а его не понимали.
      Но его поняли. Перетрусивший немец не сознавал, что срок горения шнура давно прошёл. Он всё ещё ожидал взрыва. Лишь обгорелый конец шнура, обрубленный "инженерами" и показанный пленнику, подействовал на него, и немец успокоился.
      - Однако, ты не из храбрых, - сказал Калита, обращаясь больше к бойцам, чем к немцу.
      - Что же с ним делать? - спрашивал комендант.
      - Известно, что делать, - сказал Сибирко.
      - Следовало бы допросить, но проклятый фашист, кажется, по-русски не знает ни единого словечка. Да и мне с немцами разговаривать не приходилось. Впрочем, с допросом мы тоже успеем. Нужно перетащить взрывчатку.
      Допрашивать немца пришлось Горяеву. Когда-то в средней школе он изучал немецкий язык. Кроме того, в его вещевом мешке вместе с наставлением по стрелковому делу и томиком стихов Тихонова оказался русско-немецкий словарь.
      Дело было новым и совсем нелёгким. Во-первых, Горяев, не знал даже самых элементарных основ дознавательного искусства, во-вторых, сейчас он понял, что посредственные отметки, которые он получал в школе за свои познания в немецком языке, были более чем справедливыми, пожалуй, преподаватель был даже несколько щедрым.
      Немец сидел перед Горяевым жалкий, испуганный. Его изношенная и порванная шинель мешковато топорщилась на плечах. Должно быть, совсем не таким выглядел этот унтер, маршируя по улицам западноевропейских городов, и потом, переходя советскую границу. Горяев слышал, что некоторые фашисты держатся в плену нагло и отказываются отвечать. Унтер не походил на таких.
      - Ви хайст ир?
      Горяев произнёс эти слова притворно равнодушно. Можно было подумать, что по-немецки он болтает с лёгкостью берлинской торговки пивом.
      Но уже со следующим вопросом пришлось заглянуть в словарь. Впрочем, немец отвечал охотно и даже однажды, осмелев, попытался протянуть руку к словарю, намереваясь помочь Горяеву. Однако Горяев вежливо попросил его сидеть спокойно.
      Страх у немца прошёл. Пока Горяев рылся в словаре, отыскивая слова, он внимательно рассматривал помещение. Как выяснилось из допроса, его звали Пауль Гейнц. Это была правда. Горяев перед допросом прочитал имя на портсигаре. Гейнц, по его словам, не хотел воевать против русских, он ненавидел военную службу, войну и своих офицеров. Это была ложь. На том же именном портсигаре в надписи восхвалялись усердие, чинопочитание и доблесть его владельца.
      Немец рассказал, что он сам сапёр и признал, что долговременное укрепление русских построено на очень выгодном месте, что захватить его очень трудно. Но немцы надеялись его взорвать, после того как обычная блокировка не удалась. Кроме того близкое расположение линии обороны города и постоянная артиллерийская стрельба русских не позволяют блокировать ДОТ одновременно со всех сторон. Фашисты надеялись также, что гарнизон сдастся в первые же дни.
      - Напрасно надеялись, - зло ответил комендант, когда Горяев кое-как перевёл ему слова немца.
      12
      - Товарищ сержант, связь есть!
      Радостный крик Сибирко привлёк внимание всего гарнизона. Даже Усов, всегда спокойный и сдержанный, лёгким прыжком соскочил с топчана. Он выхватил трубку из рук Сибирко и приложил к уху.
      - Что-то шумит, - сказал комендант, прислушиваясь. - Неужели наши восстановили?
      - Я слышал голос... - сказал Сибирко.
      - Ростов... Ростов...
      Наконец-то снова можно поговорить со своими!
      - Командира к телефону! - услышал Усов отдалённый глухой, но сильный голос.
      - Я у телефона, - ответил комендант. - Кто говорит?
      - Говорит Ростов... полковник Петров. Как обстоят дела? Потери у вас большие?
      Комендант заметно смутился. Почему на командном пункте батальона оказался командир дивизии?
      - Я слушаю вас, товарищ полковник!
      - У меня есть к вам вопросы. Долго ли вы сможете продержаться? Сколько у вас остаётся продовольствия и боеприпасов?..
      Комендант нахмурился. Смутное подозрение тревожило его сознание. Не опуская трубки, он молчал, обдумывая, что говорить.
      - Почему молчите? Отвечайте на вопросы! - снова повелительно прогудел телефон.
      - Попросите к телефону семьдесят три! - твёрдо сказал Усов. - Я не знаю, с кем разговариваю.
      - Я вам назвал себя. Отвечайте, я приказываю.
      - Семьдесят три к телефону! - настойчиво повторил комендант.
      Трубка тихо шуршала, едва затрагивая слух. Усов уловил шёпот - два-три слова, резко прерванные. Теперь становилось, ясно, что ДОТ соединён с кем-то незнакомым.
      Прикрыв микрофон рукой, комендант подозвал Сибирко.
      - Кто-нибудь другой мог включиться в линию?
      - Вряд ли: кабель подземный, - тихо ответил Сибирко. - Впрочем, очень свободно, если обнаружили. А может быть... у воронки...
      - Может быть, немцы? - продолжил мысль его комендант. - Но хорошо говорят по-русски.
      - Как чувствуют себя красноармейцы? - мягко прошипела трубка.
      - Неплохо чувствуют, спасибо, - ответил комендант. - У меня тоже есть вопросы к вам.
      - Пожалуйста.
      - Назовите имя нашего командира батальона! Скажите, как назывался раньше город Молотов? Чем прославился у нас повар-орденоносец Егоркин, - вы, конечно, его знаете!
      Трудно было в полумраке разглядеть - хмурится или улыбается комендант. Но чувствовалось, что он доволен своей хитростью.
      - Приказываю прекратить этот глупый экзамен! - проворчала трубка.
      - Не будете отвечать? - усмехнулся комендант. - Тогда ещё один вопрос: когда вы изучили русский язык? Или, может быть, вы по национальности русский? Тогда скажите: когда вы стали окончательной сволочью - в восемнадцатом году или позднее?
      Солдаты засмеялись.
      - У вас хорошее настроение, - послышалось из трубки.
      - Ничего, неплохое, - ответил Усов.
      - Но завтра оно испортится. Жалко, что вас придётся похоронить, не увидев. А то бы вам пришлось покачаться на первом дереве...
      - Я знаю ваши способности, - сказал комендант.
      - Предлагаем сдаться - за это обещаем жизнь. Выходите с белым флагом...
      - У нас подлецов нет! Мне с фашистской сволочью разговаривать не о чем...
      И комендант швырнул трубку за аппарат.
      13
      - Слушайте приказ!
      Занималось морозное, подёрнутое синей дымкой тихое утро. Оно проникло в помещение ровными полосками света через наблюдательные щели и амбразуры.
      Бойцы выстроились в две шеренги. Вот так же выстраивалось раньше отделение перед занятием, когда командир ставил задачу. Сержант Усов по-прежнему требовал порядка и дисциплины. Справа стоял ефрейтор Любов, громадный, широкоплечий. Его голова упиралась в потолок. Казалось, никакая сила, никакие лишения не сокрушат этого человека. Слева маленький Ершов резко обламывал линию ранжира. Взгляд сержанта задержался на Ершове. Как и прежде, командир привычно подумал: "Весь ранжир портит!"
      - Слушайте приказ по гарнизону! - повторил комендант.
      Приказ не был написан, не имел номера и не блистал литературными достоинствами. Короткий, суховатый, отрывистый, он соответствовал голосу коменданта.
      "...Мы должны держаться... от нас зависит защита города... и на нас смотрит социалистическая родина. У нас ещё достаточно боеприпасов. И я уверен - у нас достаточно и силы. Я благодарю вас, товарищи, за службу Советскому Союзу. Но впереди ещё много трудностей. Нам придётся многое ещё испытать. Я надеюсь, и я уверен..."
      Комендант заметно волновался. Горяев заметил это. Усов говорил не своими словами, но своим голосом, жёстким, запинающимся на слогах.
      "С сегодняшнего дня норма питания уменьшается... будет выдаваться по одному сухарю... Я знаю вас, товарищи! Это необходимо... и мы выдержим...".
      Близкий орудийный выстрел прервал слова коменданта. Начался день. Нужно было защищаться.
      - По местам! - скомандовал Усов.
      Горяев дежурил у двери. Когда он стоял в строю, ему казалось, что он вот-вот пошатнётся. Но по команде сержанта он твёрдо и уверенно подошёл к входной двери, на своё место. За ночь он выспался, но сон, как ни странно, не придал ему сил.
      Немцы обстреливали город из орудий. Со стороны города также слышались частые орудийные выстрелы. ДОТ безмолвствовал между грохочущими сторонами, в огне этой бешеной артиллерийской дуэли.
      - Выкатывают пушку! - доложил Корнилов.
      - Немец держит своё слово, раз вчера пообещал.
      - Но не сдержит! - сказал комендант.
      Взрыв снаряда тяжело потряс укрепление.
      - Откуда бьют? - спросил комендант.
      Никто не ответил. Было понятно лишь, что обстрел прямой наводкой фашисты подготовили из нескольких орудий. Замеченное Корниловым орудие пока ещё молчало, а снаряды один за другим уже рвались вокруг ДОТ-а.
      - На разрушение форта Дуомон под Верденом было выпущено сто двадцать тысяч снарядов. Это стоило в двадцать раз дороже самого форта...
      Петя Синицын начинал себя чувствовать лучше. Сейчас он лежал на топчане и наблюдал за товарищами. Слушая разговор, он не мог удержаться, чтобы по привычке не привести пример из военной истории.
      - Лежи, Синицын, тебе разговаривать не положено, - мимоходом заметил комендант. - Лежи и поправляйся. Понятно?
      - Есть поправляться! - улыбнулся Синицын.
      ДОТ напрягся и молчал. А вокруг оглушительно рвались снаряды. Вздымалась земля. Метелью кружился снег, врываясь в амбразуры и щели. Молчал ДОТ, молчали люди. И было обидно бездействовать, сидеть и ждать, когда снаряд ударит в перекрытие или в амбразуру.
      "Может быть, и конец..." - подумал Горяев.
      Дважды утихала буря, поднимаемая взрывами, и потом с новой силой бушевала, осыпая ДОТ осколками, землёй и снегом.
      - Может быть, отсидимся, - прошептал Горяев.
      Внезапно страшной силы удар встряхнул укрепление. Воздух пронзительно засвистел в щелях. Горяеву показалось, что он летит вверх. В ушах зазвенело, голову сжали неумолимые страшные тиски. Он видел, как упал Ершов, как схватился за стойку Любов.
      И сразу же кругом стало необычайно тихо. Лишь продолжался зудящий звон в ушах и ломило виски.
      - Ершов! - позвал Горяев и удивился. Он не слышал своего голоса.
      И сейчас только он заметил, что не стоит, а сидит на полу.
      - Оглушило? - спросил Любов.
      Но Горяев не слышал, а лишь угадал вопрос. Он хотел встать, но не мог. Помещение закружилось, пол уходил из-под ног. Горяев потерял сознание.
      Он не слышал и не чувствовал второго взрыва, разрушившего одну из амбразур. Он не видел, как работали сапёры...
      Фашистская батарея захлебнулась. Комендант стоял с открытым ртом и прислушивался. Новый незнакомый шум влился в тяжёлую звуковую неразбериху боя.
      Напрягая зрение, Усов заметил на немецкой стороне движение.
      - Приготовиться! - скомандовал комендант.
      Но на этот раз он ошибся. Немцы оттягивали войска. Над ДОТ-ом гудели самолёты. То были советские самолёты, вылетевшие на штурмовку.
      Вал артиллерийского огня катился по лесу, где спешно отходили немцы. Батальон, использовав контрнаступление соседних рот, ещё до штурмовки самолётами прорвался вперёд.
      В укреплении уже слышали отдалённое "ура". Это было так неожиданно, что все в ДОТ-е растерялись.
      - Приготовиться к выходу! - сказал комендант.
      Голос его дрогнул, но никто не заметил этого.
      И вдруг сверху послышался топот и крик:
      - Кто живой есть?
      Усов распахнул дверь и выбежал из ДОТ-а. Он увидел человека в полушубке, на лыжах, размахивающего руками. Усов сразу узнал его - это был старший сержант Конкин, товарищ по школе младших командиров.
      Командиры стояли друг против друга, потом, усмехнувшись, молча обнялись. Их окружили солдаты.
      На правом фланге две роты устремились уже далеко вперёд
      - Любов, построить и вывести гарнизон! - приказал комендант.
      Каждого бойца, выходившего из укрепления, встречало раскатистое "ура".
      Они стояли, как и прежде, - на правом фланге отделения высокий Любов, на левом - маленький Ершов. Они стояли бледные, но подтянутые, усталые, но победившие.
      - Ну, что же, теперь наступать... - сказал Конкин.
      - Да, теперь вперёд, на запад! - ответил Усов.
      К ДОТ-у подходил командир батальона.
      Комендант расправил на груди лямку противогаза, подал отделению команду и строевым шагом пошёл с докладом навстречу командиру батальона.