– Мамане соболей добудем. В волчьих не встречал женщин.

– А в Соболевых?

– В беличьих видел. Ну, паря, серебрится вся.

– На купчихе?

– А кто ее знает. Кто она. Идет… Поглядел, фу ты ну ты. И не сказать бы, что из себя видная. А как красит. На нашу мать надеть… – Анисим представил в беличьей шубе свою Евдокию. – Надо добывать зверька.

– Добудем, – с уверенностью поддержал Гриша. – Сашка подрастет, собака будет. Почин уже есть. Никуда от нас шуба не денется, – мечтательно закрыл глаза Гриша.

– Ну вот и ладно. Утро вечера мудренее. Спи.

– Выспимся. Какие наши годы, – сморенно проговорил Гриша.

Анисим с надеждой и мольбой посмотрел на небо. Ветер стих. Но снег еще шел, мутным пологом вис над костром.

Анисим приподнял у шапки ухо, спрятал руки, прижался поплотнее к Грише и скоро перестал слышать, как потрескивают дрова. Проваливаясь в сон, снова встрепенулся. Открыл глаза – никого. «Что это я пряду ушами», – укорил себя Анисим. На всякий случай поставил к ноге топор.

Лиственничные чурки горели не бойко, но тепло давали ровно, без всплеска. И казалось, такому костру никакой снег не помеха. Дрова на костре убывали медленно, извергая крепкий едучий дым. Вернее сказать, даже не дым, а свечение. Он не вился в небо ни столбом, ни снопом, а растворялся в ночи, не оголяя и не освещая деревья. Только от близстоящей лесины наносил пригретым деревом.

Анисим забылся, но тут же вскочил как ужаленный, вернее сказать, укушенный. Он и зубы почувствовал, так ему просадило ногу. Анисим схватил топор, но вокруг никого. Из-за голенища шел дым, пекло ногу. Анисим скинул бродень и принялся тушить гачу снегом. Ожог был пустячным, и Анисим посмеялся. Хорошо, что Гриша не проснулся.

Анисим положил в костры дров. Встряхнув с лапника снег, погрел ветки и сел на них, прикрыл бок Грише и почувствовал, как поджимает мороз, ухают деревья. Оно и к лучшему, может, вызвездит… а с другой стороны, как бы Анисим ни отвлекался, о чем бы ни думал, коробка с одной спичкой не давала покоя. И как только стало отсвечивать синевой небо, Анисим залатал прожженную гачу. Проснулся и Гриша.

– Ты чего, папань, как кулик на болоте, стоишь на одной ноге?

– Правда что, – согласился Анисим. – Иди погрейся.

Гриша спустился с колодины и подсел к костру, навесив над огнем ладони.

Снег еще шел, но ослабел до того, что, казалось, не доставал земли, а кружился вокруг костра.

– Насовсем вставать или как? – спросил Гриша.

– Хочешь, поспи, – разрешил Анисим. – Не знаю, что делать, ждать, когда совсем прояснит или трогаться в дорогу. – Застанет ночь в пути – прогадаем. И дневать при сносной погоде – прогадаем… Что на это скажешь, Григорий?

– Скажу, папань. – Гриша еще посидел какое-то время, потом встал решительно от костра. – С рассветом надо идти. Заправим костер и пойдем. Заблукаем, оставим время, вернемся.

– Будь по-твоему, – взялся за котелок Анисим. Зачерпнул снега, но навешивать не торопился. – А такое ты не исключаешь? – теперь Анисим впился глазами в Гришу. – Скажем, найдем дорогу и побежим по затескам, а светлого время не хватит, и спичка подведет. Вернемся по следу – и тут истлели угли… до основания…

– Задачка, папаня, – задумался Гриша. – А если помолимся, попросим Боженьку…

– Помолимся. Господь милостив…

Завтракали, то и дело поглядывая на небо. И собирались, не проронив слова. Пока Анисим паковал котомки, Гриша принес клетку.

Анисим долго вертел ее в руках, вроде бы забыл, с какого бока приторачивать ее.

– Выпустим, сын, – сдавленным до шепота голосом спросил Анисим.

Гриша постоял и согласно кивнул.

– Смотри, Григорий, а то понесем…

Гриша взял из рук отца клетку, открыл дверку. Зверьки тыкались ему в руки носиками, нюхали воздух и пушили хвосты, они сиреневыми кисточками торчали из клетки.

Гриша клетку с открытой дверцей поставил на снег. Насыпал орешков. Встал на лыжи. Анисим помог ему навьючить горбовик. И они тронулись в путь-дорогу.

Лыжи вспахивали молодой пушистый снег, и он невесомо ложился на лыжи. Колея с отвальной нечеткой бороздкой тянулась светлая. Светлел и лес. Навстречу выметнулся клин безмятежно радостных сосен. Их прострелили косые лучи солнца, и снег горел, искры цвета радуги осыпались с деревьев. Серебряной пылью струился воздух.

За сосновой гривой Анисим вдруг остановился. На солнце сверкали головы «Трех братьев».

– Вот и скрадок, Григорий, и затески деда Витохи, – показал Анисим.

– Слава тебе, Господи! Теперь мы дома…