– Уклоняемся от намеченного. Куда правишь? – голос сына выбрировал.

– Не глухой, – отмахнулся Анисим. – На ироплане тут только летать… Давай клетку.

– Я сам, – отряхнулся Гриша.

– Ну как хошь.

И опять они мяли снег. Гриша смотрел, как отец, скособочившись, мелким ступом забирал в гору, и сам тянулся за ним по узорчатой лесенке, набирая подъем, стараясь попасть в лыжню отца. Но идти мешала клетка. Она то сваливалась на бок, то цеплялась за ветки, сковывала ход. А где Гриша пригибался, клетка наезжала на голову, белки очумело метались – мотали клетку. Гриша отвязал клетку и понес ее в руках, пальцы от холода скрючились. В пору хоть возьми да выпусти. Но жалко, обещал сестренкам. Гриша снова закинул клетку на спину. Белки клетку принялись грызть. «Может, своих почувствовали. Вон как белки шныряют по деревьям, осыпая снег. Назло, что ли?»

Гриша увидел на сухостоине птицу и сразу признал глухаря. Откуда и силы взялись, настиг отца.

– Папань!

– Вижу, – не останавливаясь, перехватным голосом отозвался Анисим. – Глухарь сидит.

– Дай ружье.

Анисим остановился.

– Есть когда нам возиться. Посмотреть, так закопченный чайник отсвечивает. Изловить разве да в клетку к белкам посадить для равновесия.

– Только что! – засмеялся и Гриша.

– А чо с ем делать? Ты не знаешь и я не знаю. – И опять буровит лыжами снег.

– Не снимается, сидит. Может, он не живой? Нет. Башкой крутит, – не мог оторвать глаз Гриша от глухаря.

– Заряд губить, пошли, – с дороги крикнул Анисим.

Подъем выполаживался, лес редел. И как только они перевалили через седловину, перед ними встала другая гора. Навстречу веером опускались три распадка.

– Красотища-а… Нечего сказать, – протянул Анисим. Он ожидал совсем другое. В крайнем случае, не плоскогорье, так перевал. А тут глубокие распадки резали гору. Выпирали ребрами каменные водоразделы и казались неприступными.

– Теперь гадай, каким из трех выскребаться отсюда… А ты, Григорий, чего примолк?

– Так, смотрю, – пошвыркал носом Гриша. – По мне, папань, вот этим, – показал Гриша на курившийся изморозью распадок.

– А чем объяснишь?

– Ничем. Он ближе к нам.

– И я склоняюсь к нему, – поискал глазами Анисим. – Он вроде и поположе. Давай-ка, Григорий, так: шаг в шаг, держись за мою палку.

– А если ты сорвешься?

– Как тот маляр, когда падал с крыши, за кисть держался…

Прежде чем поставить ногу, Анисим «нарезал» полку – ступеньку. Одна нога выше, другая – ниже, утрамбовал снег, переступил, следующую ступеньку «резал»… И так шаг за шагом, мелким ступом поднялись на хребет горы.

– А где же «Три брата»? – Анисим и не сомневался, что увидит скалу. – Выходит, с другой стороны зашли? Никак не пойму, Григорий, где мы…

Гриша, привалившись на обдутый ветром камень, казался безучастным ко всему.

– Ты чего, Гриш?

– Белки исти захотели. Солнце-то где?..

– Я ему про Фому, а он мне про Ерему… – Анисим достал из-за пазухи лепешку, отломил от нее, подал Грише.

– А себе?

– Без примочки не идет, – спрятал Анисим лепешку. – Пробежимся да дрова на ночевку готовить. Может, Григорий, вожаком пойдешь? – уступил Анисим дорогу. – Держи во-он на тот зубец, – показал Анисим палкой на горизонт.

Гриша с места взял и пошел с пробежкой. Здесь снег был спрессован, заласкан ветром, и идти по нему было легко.

Редколесье сменилось завалом, встали на пути выворотки, каменные надолбы.

– Не-е, Григорий, – пересаживая через колодину сына, посетовал Анисим. – Обходить надо завал… Ах ты, маленько коротковаты ноги…

– Ты чего, папань, я сам…

– Сам и есть, – подхватил Анисим Гришу и пересадил через камень. – Для ускорения хода маленько подсоблю, – с отдышкой как бы уговаривал Анисим. – Клетка мешает – будь она неладная, а то бы сам… как есть сам…

Анисиму не удавалось найти приметы перехода через перевал, пришлось пойти тише.

– Григорий, ты не приметил, какой дорогой мы шли?

Гриша отрицательно помотал головой.

– Не мудрено не увидеть, когда все снегом завалило. И не скажешь сразу, куда подевались «Три брата». Не подскажешь, Гриша?

Анисим теперь шел впереди, обходя завал.

– Кажется, здесь и займем позицию на ночь, – потоптался он на взбугренной от снега валежине. И сушняк подходящий. – Анисим лыжей, как лопатой, разгреб снег, оголил колодину. – Ну чем не постой? – Анисим помог снять Грише горбовик. – И самовар приставим, и белок накормим. Но с белками потом. А сейчас, Гриша, давай пилу.

Гриша отвязал от отцовского мешка пилу, пока нес, Анисим уже подрубил сухостоину.

– Ты чего, папань, так низко? Придется гнуть спину.

– По всем правилам, сын, пол-аршина пенек…

– А кто тут видит?

– Для души, Григорий. Срам-то льнет не только к глазу…

Свалили, раскрежевали сушину на посильные чурки и уже в потемках сносили их к валежине. Еще минутку назад было светло, а уже на ощупь ищи растопку.

Сколько помнит Анисим, в тайге – всегда так, особенно зимой не бывает вечера. Еще солнце закатное светится, а уже сиреневый сумрак прилип к земле – топор не сразу увидишь.

– К слову, сын, кому разводить костер? Сам или мне доверишь? Хотя у тебя и пальцы посноровистее, посообразительнее…

Анисим скинул измочаленные, латаные-перелатаные рукавицы, подержал руки под мышками, погрел, тогда вынул из нагрудного кармана коробок со спичками. Гриша тем временем раздобыл трухлявый пень, надергал с березы ветренки, собрал с веток сухой кабарожий мох, отмершие веточки сложил шалашиком, как он делал не однажды. И коробок из рук отца взял лишь после того, как дыханием согрел пальцы, размял мох. Взяв коробок, Гриша припал на колени перед шалашиком из растопки. Анисим замер на месте, сотворяя молитву. Ему показалось, слишком долго Гриша не справляется с костром. Может, головка спички обкрошилась или шипнула из непослушных рук и завяла.

Анисим опустился рядом с Гришей на колени, не чувствуя обжигающего холода. И вдруг едкая, ни с чем не сравнимая струйка дыма защемила в носу. Анисим жадно втягивал ее носом.

Гриша привстал, потряс коробком, и коробок отозвался одинокой спичкой. Анисим взял коробок из его рук, как самую дорогую и ломкую вещь.

Костер набирал силу, Анисим набил котелок снегом, пристроил его на огонь.

Гриша занялся своим хозяйством, кормил белок, сделал из лапника садок и поставил в него клетку, прикрыл ветками сверху. Анисим готовил ужин. Он сколол с чурки корину и, как на подносе, разложил с одного краю куски отварного глухаря, с другого – взявшегося студнем ленка. Лепешку разломил и положил посередине.

– Стол готов! – позвал он Гришу.

– Папань, белки не едят – отказались. Снег хватают…

– Им бы лыжи, нагуляли бы аппетит… Давай иди, Григорий.

Гриша пришел, подсел к столу и сразу руки греть о кружку.

– Ты чего такой?

– Какой?

– Вроде потерял вчерашний день.

– Была же екала «Три брата»… Вот тут стояла, – неопределенно кивнул Гриша.

– Была и есть, – утвердил Анисим. – С рассветом объявится.

– Они что, живые?

– Вся природа живая, – выплеснул Анисим оденки из кружки и еще налил. – Вот дым мне не нравится. Стелется к земле.

– Ну и пусть себе, все равно в небо уйдет…

– По приметам, так снегу быть. А к чему он нам?

– Ни к чему, – вскинул голову Гриша.

– Ни к чему, – утвердил Анисим. – Это летом охотника каждый кустик пустит переночевать, а зимой кресало держи сухим…

Анисим выпил кружку и опять налил.

– И куда в меня столько вливается… Выкачало потом, вот и жадничаю.

Гриша, как молодой волчонок, рвал глухаря. Съел с розовой прослойкой и кусок ленка. А когда Анисим подал на крышке от котелка каленых орешков, с большим удовольствием загреб горсть.

– Григорий, стельки не собираешься сушить? – напомнил Анисим. – Ноги-то как?

– Нормально. – Гриша покончил с орехами, стянул бродень, вынул травяную стельку. Помял в руке.

– Отсырела, нет?

– Волглая. Но не так чтобы.

– Посуши, посуши. Раскинь на чурбан.

Гриша перевесил через чурку стельку, а голую ступню вытянул к огню, шевеля пальцами. Стелька слегка дымила. Пахнуло слежалым сеном.

– Мотри, Григорий, не вспыхнула бы.

Анисим встал с колодины, наворотил на костер толстые чурки, поплотнее сбил их обухом топора и сел разуваться.

Костер унялся, затаился. И сразу прихлынула тьма и стало холодить Грише пятку. Анисим разулся, не торопясь, раскинул на приготовленные чурки портянки, и, когда костер снова разгорелся, вынул стельки из бродней, и, перебирая в руках, подсушивал.

– Если спроворить еще костер с другого боку валежины? Что ты на это скажешь, Григорий?

– Дров не занимать, вон сколько наполосовали, – посмотрел на кучу чурок Гриша.

– Белок я твоих перенесу вот под эту елку. Костер им без надобности.

– Перенеси. Надо было сразу нам сообразить, – взялся Гриша за бродень.

– Сиди, Григорий, не мочи ноги.

Анисим обулся, повозился с лыжей за колодиной, разгреб снег, пришел, взял две головешки и ими, как пригоршней, захватил угли и понес, головешки во все стороны брызгали красными искрами. Скоро и со спины стало пригревать.

– Папань, я тоже думаю – снег будет.

– Кости подсказывают, что ли?

– Кедровки… Помнишь, сюда шли – как они надрывались. Теперь не слыхать.

– Серьезная примета, – согласился Анисим.

– Интересно, папань, наши чувствуют, что мы возвращаемся? Знаешь, папань, давай договоримся, сразу не показывать белок.

– Только не пойму, к чему это. Чего таиться-то?

– А так. Поманежим.

– Давай, если вытерпишь.

– А вот дед Витоха прибежит, наверное, и скажет: «Ты пошто такой-то разудалый, Анисим Шмолянинов… Пошто лыж-то не несешь?..» – скопировал Гриша деда Витоху.

Анисим захохотал.

– Ну, вылитый дед Витоха, и голос его…

Анисима точила досада. По наметке завтра они должны быть дома, ну, в худшем случае, еще ночь под небом перекоротать, а уж напослезавтра, кровь из носа, а дома надо. Однако выходит, что можно и на пороге очага околеть… Как оно поворачивает. Да и осталась одна спичка. Как получилось, что он так прошляпил.

Он хорошо помнил, как вчера утром достал из-под матицы мешочек, вынул из него заветный коробок со спичками, собираясь отложить из него в свой походный коробок, а походный положил на стол. Он бы вспомнил о спичках, если бы собирались на капкан с дневкой, а то ведь и котелок не брали. И задумка была туда и обратно по-быстрому. Анисим хорошо помнил, как он из полного коробка поджег в печке растопку, а коробок пихнул с краю на каменку. И закрутился: сходил на речку по воду, вскипятил котелок. И перекусывали наскоро, и под руку на столе не попал дежурный коробок с четырьмя спичками. И уж хватился когда… Когда вернулись к зимовью. А ведь могло быть гораздо хуже. Упади горящий коробок на пол…

– Господь милостивый, – перекрестился Анисим и посмотрел на Гришу. – Да ты, сын, никак клюешь? Приваливайся на мешок, – поставил Анисим свой горбовик на колодину под бок Грише.

– Да не сплю я, думаю… Папань, будущим летом свои затески наметим на Шанталык. С собакой пойдем, да, папань?! Если и снег выбухает, ну и что здесь такого, можно и понести собаку, если щенок, верно, папань? И лыжи запасные сработаем, и нарту…

Анисим поднялся с валежины, поправил откатившуюся чурку с огня, накатил новую и подсел к Грише:

– Что-то я, сын, не упомню, чтобы охотники на руках носили своих собак. Если, конечно, собака на своих ногах. Нет, постой, – перебил себя Анисим, – дед Аверьян приносил за пазухой с заимки…

– Ну вот, видишь, – обрадовался Гриша авторитетной поддержке деда Аверьяна, – и я понесу…

Гриша закрыл глаза.

Анисим вспомнил себя на передовой: пушки грохочут, можно сказать, под ухом, а он спит как убитый, и все нипочем. А чем испытывается дух? Да опять человеческой порядочностью. Ослаб духом, кинул весла, пустил на авось и угодил волку в пасть.

Только подумал о волке, как из распадка донесся тоскующий голос волка. «Легок на помине». И кажется, мотив знаком. Анисим вспомнил, когда сегодня выходили из зимовья, волчий след тянулся с реки. Анисим еще хотел поглядеть, да жаль было терять время.

Ветер колыхнул пламя костра, зыбко колыхнулись и тени. И по снегу красным всполоснуло бровку снега. Глянцево засверкал подтаявший снег. Вместе с ветерком прихлынул и тоскующий голос волка. И казалось, что теперь зверь совсем рядом, за темной кромкой от костра. Анисим привстал, переложил поближе ружье и наладился слушать… И не помнил, как сморил его сон.

Проснулся от тревоги. Костер горит. Гриша спокойно посапывает, привалившись на горбовик. За спиной тоже потрескивают дрова. И снег мелкий, редкий, крупенистый сечет дробно чурки. Анисим послушал шум леса. Щемящая беспричинная тревога нарастала.

Анисим осторожно поднялся, чтобы не потревожить Гришу, без всякой надобности поправил костры и никак не мог определить время. Если судить по костру, то, выходит, и задремал всего ничего. Мелкая внутренняя дрожь медленно уходила через руки. Сейчас Анисим походил на большую хищную птицу с растопыренными сильными пальцами над костром. Словно намеревался схватить точившую сине-розовым пламенем чурку.

«Старею, – подумал Анисим, – кровь плохо греет. А ведь как бывало, шинелькой примерзнешь в окопе и спишь за милую душу, а на охоте или на рыбалке костер истлеет, тебя снегом припорошит, только нос живой, а ты и не думал пробуждаться. А вскочил, отряхнулся, прискакнул раз, другой – и опять воспарил… Вон Григорий пускает пузыри», – жгучей нежностью к сыну зашлось сердце. Потрогал ноги у Гриши, теплые, главная забота – не отскочил бы уголек, а то и так фуфайчонки еле на плечах держатся.

Снежная крупа то сыпнет, прокинет солью и перестанет, замрет ненадолго, опять сыпнет – и застит своей непроглядностью и без того смурное небо. Только бы не разошелся снег, постояло бы…

Голос волка настойчиво повторился. Анисим открыл глаза. Ветерок колебал воздух, и уже не один голос подступал. При лунном зыбком свете Анисим увидел, как шел скрадом волк. «А это волчица, – догадался Анисим, – крупная, чувствует запах своего вожака». Она стояла поодаль с поднятой мордой и нюхала воздух. Анисим до боли в пальцах сжал ружье. «К костру не подойдут. Успею выстрелить и перезарядить»… Анисим увидел еще два серых движущихся комка, кажется, на их лыжне стоят. Но от волчицы он не мог отвести глаз. Что-то вдруг заставило волчицу резким прыжком броситься за деревья. Кто мог ее напугать? Анисим приподнялся и недалеко за валежиной глаза в глаза встретился с волком, готовым к стремительному прыжку. Анисим взял волка на прицел. И спустил курок. Перезаряжая ружье, пнул на присмиревшем костре чурку. Сноп искр взметнулся в воздух. И за ними Анисим не видел ничего. Край тучи подрезал бледно-яркий свет луны, тени косо сбежали, и прихлынула со всех сторон вязкая темнота.

– Ты в кого, папань? – запоздало спросил Гриша. Он открыл глаза, посмотрел на отца и тут же снова закрыл, опустив голову на грудь.

Свирепый тоскующий голос послышался теперь уже в отдалении от уступа горы. Луна вывернулась из-за тучи и заполоскала, отбеливая иссиня-бледный снег. Анисим всмотрелся в то место, куда он стрелял. Волк лежал, уткнувшись мордой в снег. Анисим сдвинул на одно ухо шапку, послушал пугающую тишину, подживил костры. Он воткнул топор, встал на лыжи и за хвост приволок волка к костру.

Анисим легко справился с ним, теплым, податливым. Обезжирил шкуру, раскинул на колодину, но тут снова кинуло снежком, и, чтобы не намокала шкура, Анисим убрал ее в мешок, потом только осознал свой выстрел: шкура еще добавит веса к его неподъемной ноше.

Потрескивание костра, неясный тихий шум леса, успокаивая, навевал чуткую сонливость. Тупо и назойливо ныли надерганные за день суставы. Анисим сквозь дрему слышал приближающийся шум дождя, всплеск весел, и вдруг из снежного сумета показался струг, рассекая пенистый снег, подрастал, приближаясь… Анисим до боли в глазах всматривался, кто же это может быть в такую пору? Струг разгребает носом снег и буровит снежную волну. Вот и вышел на прямую и держит курс прямо на костер, где стоит Анисим. На корме маячит знакомая фигура, а не разобрать кто.

Анисим привстал на цыпочки, за стругом хвост тянулся и шевелился. И сам струг припал хищно в снег… И не струг это вовсе… Анисим пытался осенить себя крестным знамением, но не в состоянии поднять руки. Отяжелела, будто гирю стопудовую подвесили. Кто кого одолеет, кто вперед… Анисим успел перекреститься, прежде чем струг коснулся его. И струг, оскалив зубы, стал проваливаться сквозь снег. А потом прохохотал человеческим голосом.

Анисим содрогнулся от хохота, как от раската грома, и проснулся. Ему показалось, кто-то завозился во тьме. Костер увял. Зябко тянуло спину. Анисим поднялся, посмотрел на Гришу, кинул в костер сухих сучьев, сучья потрещали маслом, как на раскаленной сковородке, вспыхнули, откинув темноту за стволы деревьев. Анисим постоял, все еще переживая и разгадывая сон. Гриша спал, отсвет костра плясал на его лице, а он безмятежно и радостно улыбался. Анисим накатил на один костер чурку, на другой и все никак не мог отделаться от предчувствия, что они не одни тут. Кто-то еще есть, невидимый и непрошеный. Ни звезд, ни луны, но по тому, как ложился отсвет на снег от костра, Анисим определил, что скоро рассвет. Да и по дровам было видно, сколько их ушло, дотлевала ночь. Анисим еще постоял над Гришей, не решаясь его будить. Навесил на таганок котелок на чай. Котелок нагрелся и тоненько запел, Анисим заглянул в него, добавил кусок пухлого чистого снега, и котелок заскворчал.

– На чужое урчит, – поднявшись с валежины, сказал Гриша. – С добрым утром, папань…

– Неплохое утро и тебя с тем же, с добрым, – ответил Анисим, отлил из котелка в кружку на умывание, заправил котелок травкой.

– Папань, ты кого промышлял? – осматривая колодину, спросил Гриша. – Похоже, волка… Чего ж не разбудил?

– Не хотел сон тебе ломать.

Гриша нагреб из мешка в карман орехов и пошел по опорошенному следу под ель кормить белок, раздвинул ветки, но белки и не шелохнулись. Гриша подумал – выпустил отец, но поднял клетку на свет костра, увидел: зверьки, сунув головы в мох, укрылись пушистыми хвостами, как одеялами, и не подавали признаков жизни. «Окоченели?» – Гриша просунул руку в дверку и подергал одну за хвост, она погребла лапками, зарываясь в мох.

– Спите, спите… – Гриша поставил на место клетку. Вернулся к костру.

– Умываться будешь? – спросил Анисим.

Гриша втянул в плечи голову.

– Разве один глаз…

Анисим сливал из котелка Грише на руки теплую воду. Гриша опускал из ладоней воду, прикладывал к глазам мокрые пальцы.

– Ну и ладно… а то сороки унесут. – Анисим подал рушник, Гриша промокнул глаза и полил отцу… Они сели завтракать, Анисим прихлебнул из своей кружки.

– Не-е, сын, это не напиток – остыл.

Он слил из кружки в котелок, подержал над огнем, вода забурхатила. Анисим шумно потянул носом.

– Другой скус. Ты, Григорий, нажимай на рыбу, опрастывай мешок…

– Я и так жую…

– А лепешку? Чего лепешку не ешь?

– Дорогой схрумкаю, – засунул за пазуху Гриша кусочек лепешки.

Пока Анисим готовился к выходу, Гриша принес клетку. Стали навьючивать горбовики.

– Может, выпустить, а, Григорий? – взял в руки клетку Анисим.

– Понесу, – подставил Гриша спину.

Анисим приторочил Грише на горбовик клетку, закатил самую комлистую чурку на костер:

– Пусть шает. Ориентиром дымок будет, – Анисим посмотрел на дрова с сожалением и влез в свой горбовик.

– Ну дак, на какой маяк держим путь?

– На скалу надо выходить. Должна быть скала. Оттуда затески…

– Так-то оно так, ни скалы, ни знакомой дороги что-то не вижу. Вот в чем дело.

– А ты бы как хотел? – в свою очередь спросил Гриша.

– По мне так еще пробежать надо вдоль хребта… Тут ведь как куда захотел, не сразу поспел… Вон какой чапытник – огибать придется…

Высыпка сосновой поросли с частоколом осинника стояла на пути. Анисим взял в обход, а у Гриши опять защемило в груди: «Отдаляемся». Пока огибали чащобу, петляли между деревьев, день набрал силу, и быстро стало теплеть. Начался ветер, запуржило и все смешалось – и лес, и земля, и небо – в мутный поток.

– Знать бы, дак отсиделись бы у костра, – стараясь перекричать шум леса, обернулся Анисим к Грише.

Гриша боялся потерять отца из вида и старался не отстать, но скоро выбился из сил.

– Давай посидим где-нибудь, – попросил Гриша.

Анисим втянулся поглубже в густой ельник и встал под деревом, высматривая, на что бы сесть. Но и тут в тревожном сумраке кружили неспокойные снежинки. Анисим намеревался снять горбовик, но сразу понял, что без движения долго не простоять. Он просто оперся горбовиком о ствол дерева. Мороз начал грызть колени.

– Ну и долго так выстоим? – спросил он.

Гришу тоже пробирал озноб, он шел от ног, ныли пальцы и у рук.

– Лучше уж топать, – переминаясь с ноги на ногу, сказал Гриша.

– Н-да, сколько не подпирай дерево, оно и без нас не упадет, – согласился Анисим.

Анисим мял снег, то и дело меняя направления, но не был уверен, правильно ли он держит путь. Он уходил от крутых спусков и крутых подъемов, боясь угодить в ненужный распадок. Интуитивно он чувствовал, что они забирают в сторону.

– Папань, – окликнул его Гриша, – не туды идем. Гора должна бы кончиться…

– Я тоже, сын, в сумлении, а что делать, ни зги не видно. В пору хоть поворачивай своим следом, пока окончательно не замело, да возвращайся к костру, а то ночь застанет…

Грише возвращаться не хотелось, месили целый день снег.

– По мне так и тут можно застолбить место, – с усталой просительностью сказал Гриша.

– Видно, так и придется, – согласился Анисим, присматривая подходящее место.

Время клонило к ночи, и Анисим торопился и никак не мог определиться. То подходящей сушины не было, то рядом с ней валежины. И тревога не покидала его. Ведь осталась одна-единственная спичка. Поневоле задумаешься. Анисим приостановился.

– Не слышишь? То ли дятел кует, то ли топор…

– Нет. Не слышу, – повертел головой Гриша, – а чо, папань?

– Да, так, – пошел быстрее Анисим. Он понял – в голове у него стучит.

Гриша увидел, как отец вдруг припал к земле, чуть ли не носом в снег, то ли искал, то ли вынюхивал.

– След, Григорий. Кажется, след. Чувствую под ногой. Да вот он, под деревом отчетливо видно.

Гриша подошел и тоже увидел опухшие свежим снегом две строчки под ветками.

– В какую сторону идти, тоже надо понять.

– Постой, Гриша, маленько тут. – Анисим скорым шагом прошел в одну сторону по следу, вернулся, метнулся в другую и уже из-за леса позвал Гришу.

Гриша подбежал к отцу.

– Мечется след, – определил Анисим, – похоже, или промышляет, или заблудился, из двух одно. Если промысловик, то опять собачьего следа не значится и, кажется, две пары лыж… Что ты на это скажешь, Григорий?

Гриша смотрел в мутное стесненное пространство леса, видел, как неумолимо заметает снегом след. И сам он стал похож на снежный колобок.

– Пошли, папань, чего так-то…

– Побежим. Если судить по направлению, нам туды, на заход солнца, – поправил лыжи Анисим.

Надежда всегда вселяет радость и прибавляет силы немалые. Если бы не мешала, не цеплялась клетка, не выматывала так, Гриша бы не срезался с ноги, не отставал бы от отца.

– Папань, ты слышишь, дымком наносит…

Анисим, словно лайка, вскинув нос, старательно нюхал воздух и торопливо мял снег, не теряя лыжню, и, казалось, не слышал Гришу.

Потом и Анисим радостно откликнулся.

– Слышу, Григорий, наносит.

Теперь уже Анисим не смотрел по сторонам, не искал сушняк, а прицельно держал едва заметный след лыжни.

След привел к колодине, огонь выедал изнутри остатки комлистой чурки. Анисим опустился на валежину, утыканную волчьими лапами. Он следы не хотел замечать.

– Папань, это наш костер, – растерянно сказал Гриша. Он стащил с себя горбовик, отставил в сторонку клетку и склонился над едва тлеющими головешками раздувать огонь.

– Все, что ни делается, сын, к лучшему, – доставая пилу и чему-то удивляясь, сказал Анисим. – Живы будем – не помрем…

Костер уже вовсю плескался на ветру, метался из стороны в сторону, то кидался лизнуть в нос, то стелился к земле, не доставая теплом. Холодило со спины.

– Давай-ка, Григорий, соорудим завесу, – взялся за топор Анисим.

Нарубили вдвоем веток, елок, обставили костер, сделали навес над колодиной и пошли готовить на ночевку дрова.

Валить лес в такую погоду дело непростое да рискованное, оттого Анисим так долго, как показалось Грише, топтался вокруг сушины, выбирая направление, куда валить. Он ее подрубил основательно, никак не решаясь пилить.

– Слушай, Гриша, иди-ка посиди у костра, а то, не ровен час, соскочит с пня.

– Давай запилим и пойду.

Только сделали запил, как тут же пилу зажало. Анисим свой топор поставил в рез, а Гриша своим топором – обушком по обушку, и тогда словно из малопульки, рикошетом отражаясь, застреляло звонкое эхо. И дерево живое застонало, защелкало, будто ломая суставы, пугая своей неожиданностью.

– Беги-ка, Гриша, – попросил Анисим.

Гриша отбежал к костру, еще сколько-то раздавался топор Анисима, заскрежетав, хряснуло о землю дерево… Гриша подбежал к отцу.

– Живой, папань?!

– Живы будем – не помрем…

Обрубили сучья, пурхаясь в снегу, собрали. Раскряжевывали хлыст на чурки, сносили к костру. Подживили огонь. Анисим распахнул истрепанную фуфайку навстречу огню.

– Возвернемся, продадим эту, – подергал он за полы, – и купим себе подержанную.

– Магазинную, да, папань?

– А еще какую, стеганую на вате? А тебе, Григорий, пошьем волчью доху. И на вечерку, а? Перед Натальей?..

– Когда еще это будет? – с потаенной радостью заотнекивался Гриша. – Может, ухи сотворим? – достал Гриша из мешка ленка, котелок.

Анисим порубил на куски рыбину. Вынул последнюю лепешку, нанизал на прутик и воткнул с краю костра греть. И стал следить, когда закипит котелок.

– Ты не помнишь, сын, куда я иголку дел?

– Вот она, – Гриша отвернул козырек ушанки, вынул с короткой ниткой иголку, подал отцу.

– Вначале похлебаем, потом за шитье, – отложил Анисим рукавицу.

Гриша прижал к краю котелка кус рыбы, ложкой отломил кусочек, попробовал, посмотрел, куда поставить котелок.

– Ставь тут, – Анисим откатил чурку, на которой сидел, дал место котелку.

– Мне в кружку ухи, папань.

Анисим прихватил рукавицей котелок, разлил по кружкам уху. Рыбу выложил на корину.

– Хорошо, что вернулись, а то куда бы стали рыбу ложить. Чего только с человеком не бывает, – удивился Анисим. – Возьми, к примеру, сегодня, никак не думал – вокруг да около петляли. Кружит нас хозяин тайги… Чем мы ему досадили?..

– А я уверен был, папань, – запивая ухой рыбу и сладко причмокивая, говорил Гриша, – что мы выйдем куда надо, а когда ты потянул в обход сосняка, чувствую, что не туда, не туда и все – ноги отказывались…

– Бывает такое, – согласился Анисим. – Чувствуешь, маешься, а что к чему, не сразу поймешь.

– Кто знает, сколько так нудить снег будет…

– Сколько нисколько, а пережидать придется, – повздыхал Анисим. – В непогодь и хожеными местами не рискуют. – Отставил кружку и взялся за рукавицу.

Гриша смотрел, как шьет отец, и не выдержал:

– Руку-то куда будешь совать – стянешь…

– А где их, этих заплаток, наберешь, – осмотрел себя Анисим. Ни одного кармана не осталось. – Разве портянки распочать, так опять лапы обморозишь.

– Рушник пустить, – подсказал Гриша.

– А мать что нам на это скажет?

– Помнишь, папаня, Федотова Тольку?

– Как не помнить, и отца его помню.

– Где он сейчас? Живой ли?

– Куда ему деваться? Такой не пропадет. А ты чего о нем вдруг?

Гриша задумался, говорить или нет.

– Он, кажись, постарше тебя… – как бы поторопил Анисим к разговору Гришу.

– Мы один раз у его отца из кисета табаку отполовинили. Так отец пытал нас. Не признались.

– И ты курил?

Гриша согласно покивал.

– Ну и как?

– Что – как? – переспросил Гриша.

– Вкусно? Сладше конфет?

– Сам пробовал?

– Нет. У нас в семье никто эту пакость не сосал.

– Язык вертит. Потом тошнило…

– Ну и чего в ем находят? – Анисим развязал мешок, вынул волчью шкуру, подержал у костра, встряхнул и накинул Грише на спину.

– Как я вчера не додумался завернуться в шкуру, и сырость не проймет. – Анисим и вторую достал. – Коленки прикроем, – подсел к Грише. Снег искорками садился на блестящий серый ворс, таял, собирался в капельки и проваливался в подшерсток.

– Наберет воды, как понесешь?..

– А я тут при чем? Лыжи повезут. По мне хоть еще столько…

– А если нагрянут, – не отступал Гриша.

Анисим повернул к Грише бородатое лицо.

– Пусть подходят. Сегодня не придут в такую погоду. Зверь тоже грамотный. А придут, посмотрят и не разберут, кто сидит на колодине. – Анисиму не хотелось на сон грядущий заводить разговор о волках. Беспокоили, видать, волки парня.

– Ты о чем, папань, задумался?

– Да вот соображаю, сколько надо шкур тебе на доху, если шить навырост.

– Чем мне, так лучше мамане шубу.